Убийство Хозяина: Как финансовые паразиты и долговое рабство разрушают мировую экономику

ГЛАВА 8
Фондовый рынок как арена хищников

Говорят, что американец редко вкладывает деньги, как это до сих пор делают многие англичане, «ради дохода». И он неохотно покупает инвестиции, кроме как в надежде на прирост капитала.... Иными словами, он выступает как спекулянт в отмеченном выше смысле. Спекулянты не приносят вреда, если они остаются пузырями на поверхности ровного потока предпринимательства. Однако положение становится серьёзным, когда предприятие превращается в пузырь в водовороте спекуляций. Когда расширение производственного капитала в стране становится побочным продуктом деятельности казино, работа, скорее всего, будет сделана плохо.

Джон Мейнард Кейнс «Общая теория занятости, процента и денег» (1936 г.), Глава 12, §VI

Уолл-стрит освещает свою деятельность в максимально позитивном свете, как если бы они оправдывались, что тамошние огромные заработные платы зарабатываются продуктивно, а не за счёт всей экономики. Такая картинка с улыбающимися лицами также служит для обоснования их налоговых льгот, а в последнее время — и срочных мер финансовой помощи. Научные модели вторят мнению о том, что рынки акций и облигаций привлекают средства главным образом для новых инвестиций в промышленность, инноваций и роста занятости, одновременно делая вкладчиков богаче.

Хотя в истории финансы редко играли продуктивную роль в финансировании образования капитала для промышленных предприятий, оборудования, научных исследований и разработок. С древности мастерские и фабрики, фермы и другие капитальные активы традиционно финансировались за счёт собственных средств. До начала промышленной революции средства производства находились в прямой неограниченной собственности. Идея производственного кредита для финансирования новых инвестиций в средства производства была чуждой концепцией вплоть до середины 19-го века, и даже тогда инвестиции предназначались в основном для железных дорог и каналов, а не для промышленности. Кредитные соглашения использовались для преодоления временного разрыва между производством и продажей, посадкой и сбором урожая и особенно для торговли на больших расстояниях. Но не для инвестирования в производство.

Эта стратегия остаётся в силе и сегодня. Большинство американских и европейских корпораций платят за свои капитальные вложения из своей текущей прибыли, а не путём заимствования у держателей облигаций или банков. Финансовая система предоставляет кредиты главным образом для покупки уже имеющейся собственности: от недвижимости (которая сегодня находится в центре внимания большинства банковских ссуд) до целых компаний. Такой сдвиг в правах собственности увеличивает долг без увеличения объёма производства, просто за счёт передачи прав собственности. Существующие акционеры выкупаются новыми владельцами, которые выпускают высокодоходные облигации и берут у банков кредиты на поглощение. А корпорации берут всё больше кредитов, чтобы скупать свои собственные акции и даже выплачивать дивиденды, создавая прибыль за счёт повышения цен на активы.

Корпорация «Эпл» — показательный пример. В1980 году эта компьютерная компания стала открытой с первоначальным публичным предложением акций (IPO) на 100 миллионов долларов. Это крупнейшее в США IPO со времени проведения IPO компанией «Форд мотор компани» в 1956 году, четверть века тому назад. Продажи акций «Эпл» поставили рекорд, мгновенно сделав миллионерами 300 человек, в том числе 40 сотрудников и первых инвесторов за три года их работы по созданию компании, прежде чем она стала открытой.

«Эпл», основанная в 1977 году, нуждалась в средствах для инвестирования в новые производственные мощности и покупку компаний с дополняющими патентами, которые ей были необходимы для расширения. Однако «Эпл» получила лишь часть доходов от этого выпуска акций. Её андеррайтеры во главе с «Морган Стенли» и «Хамбрехт энд Квист» первоначально оценивали акции в 14 долларов за акцию, но посыпалось достаточно заказов, чтобы оценить акцию в 22 доллара к сигналу открытия биржи. Из-за чрезмерной подписки (учитывая низкие цены андеррайтеров) цена акции «Эпл» выросла на 32 процента до 29 долларов, и к концу дня стоимость компании составила 1,8 миллиарда долларов.

Скачок в первый день означает, что акции компании стоят больше, чем обещает поднять андеррайтер. Эта недооценка рынка позволяет сорвать куш ранним подписчикам — так называемым привилегированным клиентам, обычно институциональным инвесторам и нескольким известным индивидуальным игрокам. Предоставление им возможности купить акции по низкой цене, чтобы развернуться и продавать с ростом цены в течение первых нескольких часов оживлённой торговли, помогает андеррайтеру привлечь лояльных последователей инвесторов. Чем больше мгновенного неожиданного дохода, который андеррайтер может предложить этим клиентам, тем больше клиентская база, которую он создаёт для будущих предложений. Эта база инвесторов является постоянной: большинство компаний, выпускающих новые акции, — это лишь одноразовые удачи, поэтому андеррайтеры занижают свои обещания компаниям, преобразующимся в открытые. В результате финансовые спекулянты зарабатывают больше, чем компании, которые действительно создают реальную стоимость.

Поэтому у андеррайтеров возникает конфликт интересов с компаниями, чьи акции они размещают. Помимо взимания платы за андеррайтинг (до 7 % для новых предприятий), чем больше андеррайтеры занижают стоимость компании, тем больше выигрывают они сами и их любимые клиенты, быстро перебрасывая свои акции более позднему покупателю по более разумной рыночной цене. Такая цена устанавливается к концу первого торгового дня или недели. «Успешным» выпуском считается тот, где цена акций может удвоиться от открытия до закрытия биржи. Сотрудники компании, венчурные капиталисты и другие первоначальные долгосрочные держатели увидят рост стоимости своих акций, но сама компания получает только начальную продажную цену. Андеррайтер и его клиенты могут в конечном итоге заработать на продаже, которую они организуют столько же, сколько компания и её основатели получат за все годы усилий, которые они вложили в создание своего бизнеса.

Тем не менее, в данном случае можно было заработать столько денег, продавая компьютеры, что «Эпл» посчитала эксплуатацию их андеррайтерами просто ценой ведения бизнеса на Уолл-стрит. Так устроен финансовый мир. «Эпл» впоследствии стала чрезвычайно прибыльной, но этот успех дал ещё один пример того, как за последнее поколение интересы финансового сектора стали противоположными интересам промышленности.

Беды «Эпл» от акционеров-активистов

(ранее известных как корпоративные рейдеры)

Как только некая компания превращается в открытую путём выпуска акций на рынок, финансовые менеджеры и «акционеры-активисты» вступают в игру, чтобы превратить эту компанию в «дойную корову». Вместо возвращения прибыли в корпорацию для расширения бизнеса за счёт новых долгосрочных инвестиций, исследований и разработок, они настоятельно рекомендуют компании выплачивать свою прибыль в качестве дивидендов и выкупать свои акции, чтобы повысить их цену. Цель в том, чтобы позволить спекулянтам получать прибыль от торговли. С этой целью акционеры-активисты даже пытались заставить «Эпл» и другие компании, располагающие большой наличностью, брать займы, которые им были не нужны для продуктивных инвестиций, и просто тратить их на обратный выкуп акций.

Речь идёт о конфликте, который столетие назад характеризовался как конфликт между промышленным и финансовым капитализмом. В конце 1980-х — начале 1990-х годов генеральный директор «Эпл» Джон Скалли решил потратить 1,8 млрд долл, на выкуп собственных акций компании, чтобы поддержать их цену. «Это были деньги, которые можно было реально использовать, когда позже эта компания споткнулась, и ей пришлось выпустить „мусорные“ облигации — и она выпустила конвертируемых привилегированных акций на 150 млн. долл. для „Майкрософт“ — просто чтобы выжить».

Многие другие компании оказались в таком же затруднительном положении, скупая свои акции по высоким ценам только для того, чтобы позже увидеть падение цен. По сути, они были лишены доходов, а новые капиталовложения или рост были упущены просто для получения акционерами краткосрочной прибыли. Это стратегия, к которой «акционеры-активисты» и сегодня призывают «Эпл» и другие компании: использовать свои доходы для покупки своих же акций, вместо того, чтобы делать новые материальные инвестиции, и даже советуют влезать в долги для финансирования обратного выкупа акций.

Зачем компании, располагающей большой наличностью, такой как у «Эпл», влезать в долги? Если какой-либо компании не нужно было занимать средства для финансирования новых исследований и разработок, найма большего числа сотрудников или на инвестирование средств в новые заводы и оборудование, это, казалось бы, была именно «Эпл». По состоянию на август 2013 года компания сидела на «горе» наличности в 137 миллиардов долларов. Тем не менее, несмотря на то, что к 2012 году «Эпл» стала самой высоко оценённой американской компанией (626 млрд долл. и годовой объём продаж 156 млрд долл.), она оказалась одной из главных мишеней такого краткосрочного финансового хищничества.

К 2013 году стремительно растущие доходы «Эпл» привлекли спекулянтов, как гиен — сырое мясо. Акционер-активист Карл Икан, главный корпоративный рейдер с 1980-х годов, купил акций «Эпл» на более чем 1,5 млрд долл. и мобилизовал группу соратников-финансистов. Они прибегли к уловке с привлечением заёмных средств, которая, по прогнозам Икана, должна была поднять цену акций «Эпл» выше её уровня 2012 года в 525 долл.: сделать огромный долг компании для получения исключительно финансовой прибыли.

Икан заработал свое первое состояние, совершив рейд на «Транс уорлд эрлайнс» в 1985 году. Он погасил долги, которые набрал, чтобы купить эту авиакомпанию, расчленить её и оставить банкротом. К 2013 году он достаточно часто проворачивал такого рода финансовые операции, чтобы создать обширный пул капитала хедж-фонда, которым он орудовал, чтобы атаковать компании и зарабатывать деньги на деньгах.

Спекулянты, подобные Икану, ищут компании, располагающие большой наличностью, как наиболее прибыльные мишени для быстрого получения прибыли, используя всё, что находится в корпоративной казне, чтобы поднять цену акций компании с помощью обратного выкупа акций. Такая операция носит исключительно финансовый характер и не требует каких-либо новых инвестиций в бизнес или других производственных новинок, таких как создание компьютеров Macintosh, IPhone, IMac, IPod и ITunes. He привлекаются никакие информационные технологии или стратегии продаж. Это простой финансовый инжиниринг: дешёвые ссуды под 3 процента для покупки акций компании с постепенным повышением их цены покупателем. «Это не бином Ньютона — купить акции компании, которая может взять взаймы», — пояснил Икан. Чем ниже процентная ставка, тем большую величину долга (новых заимствований) может вынести любой данный поток доходов — а доходы «Эпл» были огромны.

У руководства «Эпл» не было особой необходимости выплачивать больше дивидендов, чтобы заложить основу для будущих предложений по продаже акций. Производство и исследования компания финансировала за счёт собственных доходов при резервном капитале, достаточном для финансирования любых приобретений, которые ей могли понадобиться. Поддержание роста компании требует использования её резервного капитала и доходов для приобретения компаний, которые владеют дополняющими патентами на информационные технологии или маркетинговыми возможностями, а также для расширения собственных производственных мощностей, и долгосрочных исследований, и разработок. Именно это делает быстро растущая компания. Выплата доходов в виде дивидендов или использование их для обратного выкупа собственных акций компании не способствует её будущим продажам или прибыли. Всё, чего она добивается, это меньшего количества акций, остающихся в обращении, так что прибыль на акцию (и, следовательно, потенциальные выплаты дивидендов) оказывается выше.

А это, как обещал Икан, поднимет цену акций «Эпл», так что «даже без роста доходов, по нашему мнению, акция должна стоить 625 долларов». Действительно, цена акций «Эпл» выросла на 5 процентов просто из-за новостей об их скупке самой компанией. Для Уолл-стрит это было сигналом, что вот-вот начнётся финансовая лихорадка.

В сентябре 2013 года Икан увеличил свою долю в «Эпл» на полмиллиарда долларов, до более чем 2 млрд долл., то есть примерно до 0,5 % от всей «Эпл», и потребовал, чтобы компания потратила 150 млрд долл. на выкуп собственных акций. У Икана оказалось достаточно много последователей среди акционеров «Эпл» и спекулянтов. И после того, как он разослал твит, что поговорил с генеральным директором Тимом Куком об этом предложении, цена акции «Эпл» выросла на 2,2 % (до 487,12 долл.), Это принесло однодневную прибыль в размере 40 млн. долл. только одному Икану.

Компания уже пообещала выплатить 100 млрд долл. в виде дивидендов и осуществить крупнейший обратный выкуп акций, который когда-либо был объявлен какой-либо компанией, на 60 млрд долл. в течение следующих трёх лет. Но хотя это «может показаться большим обратным выкупом», писал Икан, «его просто недостаточно, учитывая, что „Эпл“ в настоящее время держит на своём балансе 147 млрд долл. наличными».

К февралю 2014 года Икан прекратил свои попытки, заявив, что выиграл битву, поскольку «Эпл» увеличила выкуп своих акций «настолько близко к выполнению нашей запрошенной цели выкупа»: до 40 млрд долл. за предыдущие двенадцать месяцев (рекорд для американских компаний), с 14 млрд долл. всего за две недели, предшествовавшие квартальному отчёту о доходах. Доходы «Эпл» замедлились, и цена акций упала, но не так сильно, как это могло бы произойти, если бы эти акции на 40 млрд долл. не были удалены с рынка. И в заключение, 29 апреля, несмотря на то, что «Эпл» имела 150 млрд долл. наличными, она заняла 12 млрд долл. и использовала всю эту сумму для обратного выкупа своих акций (ещё до апреля заняв 17 млрд долл. на рынке облигаций).

Тем не менее, на следующий день цена её акции упала на 1,76 долл. до 592 долл., и стоимость компании составила 512 млрд долл. Мораль этой истории такова: цены на акции растут и падают, а сохраняются только материальные активы и долги. Но финансовый мир живёт в краткосрочной, а не в долгосрочной перспективе. А «варвары у ворот» из группы Икана получили свои барыши и убежали.

Финансовый инжиниринг против промышленного

Обратный выкуп акций меняет характер промышленного капитализма. Использование выручки для выкупа акций компании повышает её цену, но отвлекает прибыль от инвестиций в расширение бизнеса. Например, в течение 1990-х годов компания «ИБМ» обычно тратила 10 млрд долл. своих доходов ежегодно на покупку собственных акций. Компания также заимствовала, и, по сути, она брала взаймы для поднятия цены акций вместо расширения исследований и разработок. Такая политика привела компанию к аутсорсингу исследований и разработок своего программного обеспечения, в результате чего Билл Гейтс и «Майкрософт» заработали целое состояние, которое «ИБМ» получила бы, если бы использовала свои доходы для внутренних инвестиций вместо обратного выкупа давно выпущенных акций.

«ИБМ» продолжила эту политику в течение 2000-2014 годов. Она потратила около 108 млрд долл, на собственные акции... Также она выплатила 30 млрд долл, в виде дивидендов. Чтобы помочь финансировать эту активную скупку акций, «ИБМ» влезла в долги. В то время как компания потратила 138 млрд долл. на свои акции и выплаты дивидендов, она вложила всего 59 млрд долл. в собственный бизнес за счёт капитальных затрат и 32 млрд долл. на приобретения... Всё это говорит о том, что «ИБМ», возможно, тратила свои деньги неправильно: на акционеров, а не на выстраивание своего бизнеса.

«Финансовые отчёты „ИБМ“ ясно показывают, что стратегия вздувания курса акций заключается не в создании стоимости за счёт инвестиций», — сказал Дэвид А. Стокман, директор Управления по управлению и бюджету при президенте Рональде Рейгане... «ИБМ — это машина обратного выкупа акций на „стероидах", которая стала победителем на гигантском фондовом рынке благодаря массажу, допингу и манипулированию» своей прибылью на акцию.

По сути, обратный выкуп акций компанией возвестил миру, что «ИБМ» больше не является растущей компанией и не может придумать новый путь внутреннего развития, который был бы более выгодным, чем использование потока её доходов для выплат владельцам своих акций. В итоге «ИБМ» продала своё подразделение портативных персональных компьютеров в Китае компании «Леново», сосредоточившись на своём традиционном рынке большого аппаратного оборудования.

Это не долгосрочная стратегия роста, но она обогащает финансовых спекулянтов в период, когда компания «сжигает» собственные акции. Ключом к созданию богатства таким чисто финансовым способом является простой расчёт: процентный арбитраж. Идея состоит в том, чтобы брать ссуды по низкой ставке (т.е. в 3 %, под которые по заявлению Икана «Эпл» могла получить кредит), покупать акции, приносящие более высокий доход на капитал (скажем, 10 %), и выплачивать разницу акционерам. Долг заменяет собственный капитал.

Вот почему в корпоративной Америке выросло соотношение долга к собственному капиталу. Это симптом общего роста в экономике соотношений долга к доходу и долга к объёму ВВП. В 2004 году рейтинговое агентство «Стандард энд Пур» (S&P) сообщило, что компании, входящие в список S&P 500, потратили 197 млрд долл. на обратный выкуп собственных акций. Темпы выкупа ускорились до более чем 100 млрд долл. в квартал к 2006 году, когда «268 компаний из списка S&P 500 выкупили свои акции в первом квартале, причём почти 110 из них сократили обращение своих разводнённых акций как минимум на 4 % по сравнению с годом ранее.... „Эксон Мобил Корп.“, „Майкрософт Корп.“ и „Тайм Уорнер Инк.“ были крупнейшими покупателями своих собственных акций в течение первого квартала, потратив в сумме 14,37 млрд долл.», что побудило «Уолл-стрит джорнал» в отчёте сделать вывод: «Компания, которая активно покупает собственные акции на рынке, может дать инвесторам искажённую картину роста прибыли. Когда компания уменьшает количество своих акций в обращении, она сообщает о более высокой прибыли на акцию, даже если её общая прибыль не увеличивается ни на цент, просто потому, что эта прибыль распределена между меньшим количеством акций. Чистая прибыль „Эксон Мобил“ в первом квартале выросла на 6,9 %, но после выкупа акций она выросла на 12,3 %, согласно данным агентства „Стандард энд Пур“ (S&P)».

Создание финансового богатства с помощью долгового рычага вместо новых материальных инвестиций

В недавней статье в «Гарвард Бизнес Ревью» было подсчитано, что за десятилетие с 2003 по 2012 годы 449 компаний, перечисленных в списке S&P 500, «использовали 54 % своих доходов — в общей сложности 2,4 трлн долларов — для выкупа своих собственных акций» — что даже больше, чем 37 %, выплаченных в виде дивидендов. В результате для новых капиталовложений осталось лишь 9 % доходов. Обобщая статистику статьи, обозреватель газеты «Файнэншл таймс» отметил: «Семь из 10 крупнейших „обратных покупателей“ акций потратили на выкуп и дивиденды больше, чем весь их чистый доход в период с 2003 по 2012 годы. В случае с компанией „Хьюлетт-Паккард“, которая потратила 73 млрд долл., это почти удвоило её прибыль.... Другие компании, такие как „Майкрософт“ (125 %), „Сиско“ (121 %) и „Интел“ (109 %), вели себя ещё более расточительно».

Такая стратегия управления создавала финансовое процветание за счёт повышения цены акций, а не путём производства большего количества товаров. Прибыль на акцию выросла не потому, что компании на самом деле заработали больше, а потому, что в обращении стало меньше акций, на которые можно было распределить прибыль. Многие из этих компаний сократили рабочие места и передали производство на сторону.

Прямыми бенефициарами оказались управляющие корпораций, использовавшие свои опционы на акции. В 2012 году на 500 самых высокооплачиваемых руководителей пришлось 42 % вознаграждений руководству (ещё 41 % пошло на выплаты в виде премий акциями). В среднем пришлось по 30,3 млн долл. на каждого, причём более 80 % из них поступило из опционов на акции и бонусов, связанных с изменением цен акций. Фактически компании выкупали акции, созданные для вознаграждения своих руководителей, поддерживая цену их акций за наличные. И сами вознаграждения руководителям были привязаны к цене акций! Неудивительно, что руководство проводило эту удобную политику самообогащения. Многие руководители даже повысили стоимость своих акций, заняв ссуды, чтобы выкупить собственные акции, и, следовательно, получили бонусы из-за более высокой доходности, связанной с ростом цен.

«Возникший долг придётся обслуживать за счёт будущих доходов», — отметил Пол Крейг Робертс, — «это не портрет капитализма, который развивает экономику путём инвестиций». Почему инвесторы должны участвовать в капитале компании, которая не вкладывает средства в собственный бизнес?

Объяснение состоит в том, что финансовый инжиниринг заменил инжиниринг промышленный. Акции компаний, чьи менеджеры используют прибыль для обратного выкупа акций, оказались более прибыльными, чем акции старомодных промышленных компаний, которые реинвестируют свои доходы в накопление материального капитала и новый найм для увеличения продаж.

В отличие от корпоративных рейдеров 1980-х годов, печально известных как «варвары у ворот» и «использовавших чужие деньги для финансирования поглощений», сегодняшние руководители компаний совершают «налёты» на поток доходов своей собственной компании. Их поддерживают самопровозглашённые акционеры-активисты. Результатом является краткосрочный финансовый подход менеджеров, которые хватают деньги и сбегают. Такая философия управления является вычитающей, а не продуктивной в смысле увеличения общественных средств производства или повышения уровня жизни.

Политика Федеральной резервной системы по количественному смягчению, реализованная в 2008 году (создание большего количества банковских резервов для кредитования покупки активов), делает всё более выгодным получать у банков кредиты с низкой процентной ставкой, покупать акции, дивиденды которых дают более высокую доходность, и прикарманивать разницу. Этот процентный/дивидендный арбитраж повышает цены на акции, направляя больший банковский кредит на достаточный прирост капитала для покрытия того, что выплачивается в виде дивидендов и банковских процентов. Со времени своего послекризисного минимума в марте 2009 года фондовый индекс S&P 500 почти утроился, в то время как средняя заработная плата и прочие экономические показатели стагнировали в результате долговых накладных расходов, оставшихся после финансового кризиса.

Но при этом фондовый рынок и корпоративный сектор становятся всё более и более обременены долгами по тому же сценарию, который разрушил рынок недвижимости. Это не ново. Ещё в 1910 году в своём труде «Финансовый капитал» Рудольф Гильфердинг охарактеризовал крупный финансовый капитал как извлекающий: «Собственность перестаёт выражать какое-либо конкретное производственное отношение и становится требованием к доходности, очевидно, не связанным с какой-либо конкретной деятельностью». Эффект финансиализации заключается в отвлечении корпоративных денежных средств от инвестиций и создания рабочих мест. Как следствие этой долговой дефляции (описанной ниже в Главе 11) председатель Федеральной резервной системы Джанет Йеллен заявила: «Это говорит о глубине ущерба, который спустя пять лет после окончания спада рынок труда ещё должен полностью возместить». Такое возмещение не является целью финансового инжиниринга. Большинство корпоративных стратегов считают низкие заработные платы преимуществом, а не ущербом.

Тем не менее, что касается теоретической экономики, выплаты более высоких дивидендов не должны иметь значения. Теорема Модильяни-Миллера (названная в честь лауреатов Нобелевской премии Франко Модильяни и Мертона Миллера) считает дивиденды несущественными, «математически доказывая» (так, как это делают экономисты), что коэффициенты выплат не влияют на оценку акций, поскольку инвесторы достаточно умны, чтобы рассматривать рост балансовой стоимости в результате реинвестирования капитала в той же плоскости, что и выплаты дивидендов. Этот принцип, согласно которому дивидендная доходность не имеет никакого значения для ценообразования акций, является основным при обучении в бизнес-школах.

Если учёные правы, а крупные финансы так хорошо осведомлены и мудро распределяют ресурсы, как могут существовать корпоративные рейдеры? Портрет инвесторов Модильяни-Миллера игнорирует финансовый маневр для поднятия акций в краткосрочной перспективе с целью вознаграждения «быстрых» спекулянтов и менеджеров, чьи бонусы привязаны к ценам на акции. Инвесторы могут быть умны, но действительно ли они заинтересованы во взятии на себя задачи долгосрочного планирования, которое учёные-экономисты хотят на них возложить? Или они хотят сделать активы ликвидными, взять деньги и убежать?

Денежная позиция компании не улучшается от более высоких цен на акции, если она не планирует выпускать новые акции по более высокой цене, чего не происходит. Кроме того, рост соотношения цена акции/прибыль означает снижение дивидендной доходности для новых покупателей. Фокус инвестиций смещается от инвестирования для расширения бизнеса и получения большего дохода к поиску прироста капитала.

Эти доходы от роста цен на активы при финансиализации не увеличивают материальные ценности. Они увеличивают прибыль за счёт роста уровня задолженности. А поскольку процентные платежи не облагаются налогом, превращение прибыли в процентные платежи имеет фискальный эффект углубления дефицита государственного бюджета. При ставке корпоративного налога в 50 процентов в начале 1980-х годов компании могли выплачивать в два раза больше своих доходов в виде процентов кредиторам, чем дивидендов акционерам. Из-за того, что проценты не облагаются налогом, акционеров заменяют владельцы облигаций, особенно владельцы «мусорных» облигаций. Собственный капитал был заменён долгом.

Налоговые льготы для долга по сравнению с финансированием за счёт фондового рынка являются основным катализатором выкупов контрольного пакета акций с помощью кредита (LBO) и обратных выкупов акций. Новое поколение корпоративных рейдеров и «финансовых инженеров» платит себе проценты и производит прирост капитала за счёт прибыли, которую они до сих пор делили с федеральными, штатными и местными сборщиками налогов. Дефицит государственного бюджета углубляется, и министерство финансов выпускает больше облигаций (и стремится повысить налоги с труда и потребителей). Экономика в целом становится более заёмной, выплачивая доход кредиторам и, прежде всего, Одному Проценту, вместо того, чтобы инвестировать или тратить его на повышение уровня жизни. Это явление — главная тема данной книги.

* * *

Столетие назад не ожидалось, что финансовые системы будут развиваться в этом направлении. Промышленная революция вызвала долгие споры о том, как лучше всего мобилизовать банковские и финансовые ресурсы для финансирования капиталовложений: путём долговых обязательств или выпуская акции? Долг принимает форму процентных займов или облигаций. Выплата процентов предусмотрена заранее, независимо от того, сколько зарабатывает бизнес. Альтернатива — это владение акциями в форме продаваемых партнерских долей. Акции обычно приносят более высокую прибыль, потому что дивиденды могут быть сокращены, когда бизнес идёт на спад. Именно это обстоятельство делает права долевого владения акциями более безопасными для компании.

Долги требуют, чтобы проценты выплачивались в оговоренном темпе, независимо от того, сколько зарабатывает должник. Если платёж пропускается, кредиторы имеют право завладеть любыми активами, заложенными в качестве обеспечения. Чтобы обезопасить себя, должники держат под рукой подушку ликвидных сбережений, чтобы покрыть риск снижения доходов. Таким образом, выплата процентов и амортизация оставляют меньше возможностей для расходов. Достоинство финансирования компаний путём выпуска акций заключается в том, что компании, не имеющие долгов, могут использовать свой доход на что угодно, без необходимости сначала платить банку или по другим долгам. Кроме того, акции в долевой собственности, акции компании являются долгосрочными, пока компания остаётся в бизнесе или не выкупит акции обратно. Но банковские кредиты выдаются на относительно короткие периоды или принимают форму кредитной линии (например, кредитная карта), которую банкиры могут потребовать погасить по своему усмотрению.

Банки не решаются финансировать новые предприятия. Они предпочитают давать ссуды под залог, который смогут получить в собственность, если должники нарушат график платежей. Это обязывает должников хранить под рукой ликвидные сбережения, оставляя меньше на текущие расходы. В древности должники, которые не смогли заплатить, оказывались в рабстве у своих кредиторов. Первоначальное буквальное значение облигации (bond) — оковы заключённого в тюрьму должника. Теперь, когда долговые тюрьмы ликвидированы, кредиторы могут обращаться с требованием о взыскании имущества должника и его будущих доходов. Домовладельцы закладывают свою недвижимость, чтобы вернуть долги по ипотечным кредитам, компании — свои активы, а клиенты «акул» — кредиторов под следующую зарплату отдают в залог свои коленные чашечки.

Проблема заключается в том, что вместо привлечения капитала для финансирования новых капиталовложений и избегания долгов, фондовый рынок превратился в средство для поглощений, финансируемых за счёт заёмных средств, и замены акционерного капитала долгом. Класс рейдеров и «королей выкупа», таких как Карл Икан, начав с высокодоходных «мусорных» облигаций, выпускаемых с 1977 года, создал самый прибыльный рынок Уолл-стрит. Строители финансовых империй брали в долг у банков и институциональных покупателей облигаций для выкупов у существующих акционеров.

При финансировании поглощения платится премия за процентную ставку из-за относительно высокого риска того, что процесс приведёт к банкротству компаний-«мишеней» или, по крайней мере, лишит их капитала и замедлит рост, повысив соотношение долга к собственному капиталу. Процесс называется увеличением отношения заёмных средств к собственному капиталу, то есть использованием финансового рычага (левериджа). Его приветствовали как «создание богатства», как будто он обогащает экономику, а не оставляет меньше средств для новых инвестиций и найма.

В Главе 9 объясняется, как развивался фондовый рынок и как современная финансовая система стала паразитической и отклонилась от пути, который ожидался столетие назад. Система сосредоточилась на извлечении ренты вместо промышленного финансирования и на «создании богатства» с помощью финансового инжиниринга, чтобы получать краткосрочный прирост капитала, а не совершенствовать производство и повышать жизнеспособность экономики.

ГЛАВА 9
От истоков фондового рынка к выпуску «мусорных» облигаций

Исследователи из Стэнфордского университета пришли к выводу, что давление, направленное на достижение квартальных показателей прибыли, может привести к сокращению расходов на исследования и разработки и снижению роста в США на 0,1 % в год. Другие учёные обнаружили, что частные компании, которые вольны применять более долгосрочный подход, инвестируют почти в 2,5 раза больше, чем открытые акционерные компании в тех же отраслях. Этот постоянный более низкий уровень инвестиций в 350 крупнейших американских компаниях может снизить темпы роста США ещё на 0,2 % в год. Большая часть проблемы связана с тем, как подавляющее большинство владельцев активов платят людям, которые управляют их деньгами. В среднем 74 процента вознаграждений выплачиваются наличными деньгами и привязаны к требованию превысить годовой контрольный показатель фондового рынка. Результатом является одержимость доходами следующего квартала, а не следующих 10 лет.

«Файнэншл таймс», 1 апреля 2015 г.

Идея о том, что банковское дело и финансы должны финансировать новые прямые инвестиции в средства производства, — это идеал промышленной революции, когда экономисты думали о том, как создать лучшую роль для банковского дела, лучший способ мобилизации народных сбережений. В Главе 7 было описано, как надежда на то, что банковское дело может способствовать развитию промышленности, начала реализовываться в Германии, но исчезла после Первой мировой войны. Эта идея отсутствовала в первые четыре тысячи лет истории финансов. И остаётся труднодостижимой сегодня. Таким образом, развитие хищных финансов на Уолл-стрит и в лондонском Сити, вместо того чтобы быть отклонением от нормы, просто продолжает многовековую традицию.

Истоки современного банковского дела и фондовый рынок

Истоки банковского, финансового партнерства и доли в предприятиях можно обнаружить в храмах и дворцах древнего Ближнего Востока в начале бронзового века (3200-1200 гг. до н.э.). Со времени введения в Месопотамии долга под проценты для финансирования торговли и предоставления сельскохозяйственного кредита около 3000 года до н.э. нет никаких следов заимствования для производства товаров в мастерских и редко — для покупки земли. Первоначально бизнес-кредит появился при отправке храмовых ремесленных изделий или товаров с морскими торговцами и караванами для торговли на больших расстояниях.

В классической древности богатые люди производили на продажу гончарные изделия, изделия из металла, текстиль и другие товары. Делового долга было мало, за исключением торговых партнерств, где долговое финансирование служило своего рода морским страхованием. Богатые использовали свою прибыль от этой торговли и кредитования денег для покупки земли, которая была основным фактором, определяющим социальный статус и экономическое покровительство на протяжении всей древности (то, что современные историки называют «банками», были семейными или государственными кредиторами, использовавшими в основном свои собственные деньги, а не депозиты). Покупка недвижимости и других активов осуществлялась за наличные.

Даже в наше время банки редко финансируют инвестиции в промышленное производство. До 19-го века большинство коммерческих ссуд должны были финансировать продажу (обычно экспорт) товаров после их производства, а не создавать мастерские и фабрики. Соответственно, банки нашли свой основной рынок в международной торговле, что помогает объяснить, почему представитель британского банка Давид Рикардо выступал за международное разделение труда вместо национальной самодостаточности в области продовольствия и других основных потребностей.

Современное европейское банковское дело восходит к крестовым походам, которые катализировали его огромным вливанием серебра и золота, награбленного в Константинополе (венецианский дож финансировал это завоевание в обмен на четверть военной добычи — инвестиции в собственный капитал, а не долговые требования). Как и в древности, храмы играли ведущую роль в развитии договорной банковской практики через обширные сети. Крупнейшими церковными банковскими орденами были Орден рыцарей-тамплиеров или храмовников и Орден Святого Иоанна, также известный как Орден рыцарей-госпитальеров. Задолжавшие правители Франции и Англии захватили богатство храмовников в 1306 году, когда король Франции Филипп удобно обвинил орден в ереси и содомии — традиционной метафоре «бесплодного кредитования» и оскорбительного антиобщественного поведения.

Их действиям последовали частные банкиры во главе с теми из них, кто был близок к папству. Начисление процентов было узаконено тем фактом, что кредиторы и основные заёмщики находились на вершине социальной пирамиды. Банкиры предоставляли кредиты правителям для выплаты «гроша святого Петра» (первоначально взимая налог в 1 пенс с каждого дома в королевстве) и других подношений папству и всё чаще — для ведения войн. Но война не всегда прибыльное дело, и если движущая сила войны — деньги, то обычно это означало кредит. Надежды нажиться на военных завоеваниях быстро сменились всё большими долгами.

Христианские санкции против начисления процентов были достаточно строгими, поэтому банки сосредоточились на взимании ажио (разницы между курсами валют), якобы комиссии за конвертацию валюты и перевод платежей. До 19-го века фокус банковского дела оставался международным, начиная с 14-го века, когда итальянские банкиры захватили лидерство в организации треугольного потока товаров и денег. Чтобы удовлетворить требования папы о пожертвованиях, Британия экспортировала шерсть во Фландрию, где та вплеталась в текстиль и продавалась главным образом итальянцам.

Исторически сложилось так, что большинство кредитов правительствам было направлено на военные займы. Когда у Габсбургов и других правителей возникали проблемы с выплатой своих долгов, банкиры настаивали на выплате в виде передачи прав собственности на шахты и другие природные ресурсы, находящиеся в государственной собственности. Правители также создавали коммерческие монополии для приватизации: Ост-Индские и Вест-Индские компании Голландии, Великобритании и Франции, а также аналогичные эксклюзивные привилегии (буквально «частное право») для торговли с конкретными регионами и т.п. Эти «коронные», государственные корпорации платили дивиденды от извлечения монопольной ренты, а не с прибыли от промышленного производства.

От королевских военных долгов до фондового рынка

Фондовые рынки в их современном виде были созданы в основном для продажи акций этих новых королевских монополий, принимая платежи государственными облигациями. Так Великобритания создала Ост-Индскую компанию в 1600 году, Банк Англии — в 1694 году (с монополией компании на выпуск собственных банкнот) и подобные торговые привилегии для определённых регионов или другие монопольные права для продажи, главным образом держателям облигаций.

Чтобы максимизировать то, что они получили за эти монополии, правительства продвигали фондовые рынки как спекулятивный инструмент. «Безумие толпы» всегда требовало разжигания войны со стороны государственных чиновников и лиц, формирующих общественное мнение. А правительства Великобритании и Франции, чтобы максимально увеличить то, что они могли бы получить от держателей облигаций, спонсировали финансовые пузыри, стремясь освободить себя от необходимости взимать налоги для уплаты процентов. Отличие пузырей с компаниями «Миссисипи» и «Южного моря» 1710-х годов от предыдущих продаж королевских монополий на фондовом рынке заключалось в том, что они не стоили тех денег, которые публику убедили заплатить. Тем не менее, опыт помог катализировать фондовый рынок как популярный инвестиционный инструмент. Его привлекательность, а также финансовые пузыри, всегда давали надежду на быстрый и лёгкий доход, обычно за счёт привлечения заёмных средств.

Эта тактика была усовершенствована Джоном Ло, шотландским экономистом, который служил генеральным контролёром Франции при герцоге Орлеанском в начале 1700-х годов. Чтобы распоряжаться королевским долгом Франции, он создал компанию «Миссисипи компани» для развития рабства на плантациях в местах, которые позже получили название территории Луизианы (в честь Людовика XIV). Великобритания скопировала эту схему, надеясь списать свои военные долги с помощью приватизации монополии работорговли «Асьенте» (asiento), которую её флот выиграл у Испании. Этот договор стал единственным активом недавно зарегистрированной компании «Южное море», названной так потому, что рабов отправляли из Африки в Новый Свет через Южную Атлантику. Вместе эти два спонсируемых правительством пузыря обещали огромное богатство благодаря основному сектору роста с 18-го века: африканской работорговле, тогдашней версии пузыря доткомов в 1990-е годы. Выгодоприобретателями стали французское и британское правительства, а также инсайдеры, которые стали частью того, что сегодня называется операцией «накачать и сбросить» (pump and dump).

Правительства Франции и Великобритании принимали оплату акций этих компаний своими собственными облигациями — по полной номинальной стоимости. Это оказалось подарком держателям облигаций, потому что облигации можно было купить с большой скидкой, отражавшей широко распространенную неуверенность в том, что по ним действительно могут быть выплаты. Цены на облигации выросли, поскольку новые покупатели использовали их для покупки акций в компаниях «Миссисипи» и «Южное море».

Практически никаких денег, вырученных этими компаниями, в организацию бизнеса и получение прибыли инвестировано не было. То, что было продано, это надежда: акции с чисто потенциальной прибылью. Инвесторам, чтобы подписаться на акцию, нужно было внести всего лишь около 10 процентов от её покупной цены. К тому времени, когда должен был поступить второй платёж, курс акций мог повыситься как минимум на эту сумму, удвоив первоначальный платёж. Такой финансовый рычаг — покупка в кредит с небольшим первоначальным платежом — увеличивает прибыли и убытки в ценах на активы, как в сторону повышения, так и в сторону понижения. Маргарет Тэтчер использовала ту же стратегию для популяризации приватизации «Бритиш Телеком» и последующих распродаж государственных активов, обеспечивая быстрые спекулятивные выгоды для ранних покупателей с небольшими первоначальными платежами.

Тактика правительства состояла в том, чтобы продавать акции для выкупа своих облигаций вместо дефолта по ним, убедив держателей облигаций обменять свои облигации на акции в новых компаниях. Когда обмен был завершён, цене акций позволили упасть. Правительство пролило крокодиловы слезы по поводу «безумия толпы», которое оно само и поощряло! Это было тщательно спланированное «безумие». Инсайдеры избежали потерь, распродав всё вовремя.

Получение прибыли на фондовом рынке посредством финансового рычага и извлечения ренты

Приватизация монополий, каналов или национальных железнодорожных систем всегда связывалась с инсайдерскими сделками и мошенничествами, заканчивавшимися тем, что опоздавшие покупатели оказывались с пустым кошельком. Тем не менее, несмотря на инсайдерские манипуляции и последующий крах, идея о приросте капитала при одновременном внесении лишь доли покупной цены захватила воображение публики. Для аутсайдеров было соблазнительно получить огромные доходы, которые инсайдеры имели склонность монополизировать. Это также похоже на то, как если бы пузырь на фондовом рынке приносил прибыль, играя продуктивную роль в финансировании новых капиталовложений. Но с момента своего зарождения курс акций в большей степени подкреплялся финансовым инжинирингом, чем новыми капиталовложениями.

Ирония фондового рынка состоит в том, что корпорации были созданы, чтобы заменить краткосрочные партнёрства для морских плаваний и других подобных предприятий. Вместо того чтобы делить прибыль в конце каждого рейса или после смерти основных партнёров, корпорации стали существовать постоянно и были поделены на акции, которые могли передаваться.

Тем не менее, финансовые временные рамки всё ещё были краткосрочными. Это особенно верно в отношении банкиров, которые мало что сделали для финансирования промышленной революции. Историк экономики Джордж У. Эдвардс обнаружил, что британские «инвестиционные банковские дома были мало связаны с финансированием корпораций или промышленных предприятий. Крупные инвестиционные дома резко выступали против многочисленных ценных бумаг корпораций, которые были выпущены в обращение в 1824 и 1825 годах», надеясь контролировать промышленность с помощью банковских кредитов. «Инвестиционные дома долгое время отказывались участвовать даже в финансировании британских железных дорог».

Банки и другие кредиторы выдавали кредиты промышленности только в том случае, если владельцы могли показать заказы на свои изделия или счета с наступающими сроками платежей на продажу. В первую очередь банки финансировали отгрузки товаров, покрывая временной промежуток между производством, доставкой и получением платежа клиентом, который обычно подлежал оплате через 90 дней. Это финансирование включало в себя как комиссионный сбор банков за обмен валюты, так и проценты. Но это был краткосрочный бизнес.

Ипотечный кредит предоставлялся под любую недвижимость или легко реализуемые активы, которые могли быть использованы в качестве обеспечения и отобраны в случае неуплаты. Но ведущие предприниматели промышленной революции могли получить банковский кредит, только вложив свои собственные средства в начало производства. От парового двигателя Джеймса Уатта в конце 18-го века до автомобиля Генри Форда в начале 20-го века банки перспективным бизнесом не занимались.

Вообще говоря, фондовые рынки начали развиваться в 19-м веке с развитием железных дорог и каналов, другой базовой инфраструктуры, монополий и трестов. Эти начинания изобиловали финансовыми мошенничествами, увенчанными аферами с Панамским и Суэцким каналами. В первые годы фондовый рынок Америки состоял в основном из акций железнодорожных компаний, которые переводили огромные суммы британских и других европейских сбережений в Соединённые Штаты. Дельцы Уолл-стрит «сняли сливки» с большей части этого притока капитала. Любимой тактикой было «разводнение акций» — практика собственников, выпускавших акции для себя, которая «размывала» собственность существующих акционеров.

Банки отдавали предпочтение железным дорогам и коммунальным службам, потоки доходов от которых можно было легко предсказать, а также крупным заёмщикам недвижимости с земельными участками, предоставляемыми в качестве обеспечения. Промышленные предприятия получали значительные кредиты банков и фондовых рынков только после того, как компании становились достаточно крупными и со стабильными доходами. Потенциал роста почти не учитывался. К 1920-м годам британские банки подверглись широкой критике за неспособность финансировать промышленность и за то, что предпочитали международных клиентов, а не отечественных.

Помимо спекуляций в области инфраструктуры, фондовый рынок был в основном средством для манипуляторов, покупающих права собственности естественных монополий и привилегии в погоне за рентой, особенно для создания крупных трестов, таких как «Ю. С. Стил» и «Стандард Ойл». Банки, пенсионные фонды и другие финансовые учреждения всё чаще кредитовали спекуляции акциями и облигациями, включая сегодняшние обратные выкупы с привлечением заёмных средств для слияний, поглощений и откровенных рейдов.

Торговое финансирование развилось в инвестиционно-банковскую деятельность, фокусируясь на недвижимости, нефти и других природных ресурсах, а также спекуляциях на рынках акций, иностранных облигаций и валют. Эти высокорисковые действия сделали вклады потребителей и бизнеса заложниками финансовых спекуляций и рейдов, что привело к краху 1929 года и Великой депрессии. Экономический крах ясно показал, что финансовая система США должна быть изолирована от таких спекуляций. В 1933 году Конгресс принял закон Гласса-Стиголла, чтобы отделить финансовые спекуляции от личного и базового делового банковского дела. Другие реформы Нового курса включали создание Комиссии по ценным бумагам и биржам (SEC), Федеральной корпорации по страхованию вкладов (FDIC) и переход на 30-летнюю жилищную ипотеку вместо коротких трёхлетних интервалов. Эти реформы позволили успешно стабилизировать банковское дело в период с 1940-х по 1970-е годы.

«Мусорные» облигации для американской промышленности: замена собственного капитала долгом с высокой процентной ставкой

В 1980-е годы роль фондового рынка полностью изменилась. Вместо привлечения средств для промышленности путём выпуска акций для финансирования новых капиталовложений рынок стал ареной изъятия акций из обращения и замены их облигациями. Рейдеры и амбициозные строители империй собирали деньги для выкупов у акционеров контрольного пакета акций, одалживая их у банков, институциональных инвесторов, хедж-фондов и инвесторов в облигации. За последние три десятилетия обратно было выкуплено больше акций, чем выпущено новых. Это сместило роль фондового рынка как альтернативы долгу к выкупу акций у акционеров за счёт кредита. Выкупы акций осуществляются «с привлечением заёмных средств» (или, на британском жаргоне, «связанных» (geared)) для замены акций облигациями и банковским долгом. Цель выкупов — «делать» деньги финансовым способом.

Обзор финансовых изменений, произошедших после 1980-го года, подтверждает острота председателя Федеральной резервной системы Пола Волкера о том, что банкомат — единственное положительное новшество, появившееся у прошлого поколения. Начиная с поглощений посредством «мусорных» облигаций в 1980-х годах (первые враждебные поглощения в 1983 году финансировались инвестбанком «Дрексел Бернхэм Ламберт») до пузыря доткомов 1990-х годов, мутировавшего в «акционера-активиста», и кончая распространением хедж-фондов в 2000-х годах, крупные финансы продвигали долг за счёт собственного капитала компаний и использовали его для получения краткосрочной финансовой прибыли, а не для финансирования новых капиталовложений.

В результате, несмотря на надежды реформаторов 20-го века на то, что фондовый рынок будет способствовать накоплению промышленного капитала, он стал средством, позволяющим увеличивать долговую нагрузку компаний и сокращать их долгосрочные инвестиции. В отличие от дивидендов акционерам процентные расходы по долгам не могут быть уменьшены, когда продажи и прибыль падают. Компании, которые заменяют акционерный капитал долгом, теряют экономическую гибкость и вынуждены жить на коротком финансовом поводке. Замена акций облигациями и другим долгом делает корпоративный бизнес более хрупким и рискованным и сокращает средства, доступные для новых капиталовложений. А когда наступают спады, контроль переходит к кредиторам.

Термин «мусорные» (или бросовые) облигации был придуман, чтобы обозначить высокоприбыльные облигации, выпущенные для корпоративных рейдеров и королей поглощений с целью покупки компаний с заёмным кредитом (или, что менее негативно, для финансирования нового малого бизнеса без опыта работы или считающегося слишком рискованным для получения нормального банковского кредита). Майкл Милкен из инвестбанка «Дрексел Бернхэм Ламберт» стоял у истоков этого финансового захвата промышленности, который потребовал юридических изменений, и тактика «Дрексела» была в значительной степени сформирована юридической фирмой «Скэдден Арпе». Совершенствование техники враждебных поглощений по направлениям, которых до сих пор избегали привилегированные юристы в «белых туфлях», и новый менталитет отражены в цитате из опубликованного в «Нью-Йорк» некролога Джо Флома, «чудотворца» из этой юридической фирмы:

Его отвергли манхэттенские фирмы, где он надеялся поработать, потому что был евреем... Мистер Флом и Скэдден стали специалистами-консультантами по поводу сделок с рискованными предприятиями, потому что юристы в «белых туфлях» из старомодных фирм изначально с презрением отвергали такую работу. ... Глагол «скэдденизировать» (Skaddenize) был придуман для описания его агрессивного стиля.... «Мы должны показать этим ублюдкам, что не обязательно нужно родиться для этой работы», — убеждал коллег мистер Флом.

Биограф фирмы приходит к выводу, что в результате слияний, совершённых «юридической фирмой-отступником, обслуживавшей движение нации к благосостоянию», стали «повсеместные финансовые затруднения, банкротства и разорение корпораций». Такие переводы доходов корпоративным рейдерам были выжаты «из сотрудников компании — мишени поглощения (через увольнения и сокращения заработной платы), из пенсионеров (через так называемые возвраты или изъятия пенсионных фондов), из держателей облигаций (за счёт уменьшения стоимости их облигаций), из правительства (через потерю налоговых поступлений) и из других так называемых корпоративных заинтересованных сторон, перед которыми были ответственны руководители компании».

С 1981 года темпы выкупа с помощью заёмных средств, финансируемых за счёт «мусорных» облигаций, удваивались примерно каждый год: с 1,2 млрд долл. в 1981 году до достижения стабильного уровня в 31 млрд долл. к 1986 году. Рейдеры стали миллиардерами и оправдывали своё обогащение, заявляя, что всё это отражало, насколько эффективнее они управляли компаниями и «выжимали из них жир». Подобным же образом «акционеры-активисты» утверждали, что оказание давления на руководство с целью поднять цены на акции увеличит благосостояние экономики за счёт «оптимизации» ленивых или неэффективных менеджеров. На деле же вместо того, чтобы совершенствовать неэффективные компании, корпоративные рейдеры нацеливаются на хорошо финансируемые компании, такие как «Эпл», с имеющимися наличными деньгами или недвижимостью («жиром») для их опустошения. «Жиром» также считается прибыль, используемая для новых капиталовложений или для создания денежной подушки от риска. Этот денежный поток превращается в финансовый «корм», который пожирают рейдеры, фонды-стервятники и расширяющийся круг институциональных инвесторов, стремящихся получить более высокие доходы как можно быстрее. И самый быстрый способ достичь такой цели — это ликвидировать промышленное производство и жить в краткосрочной финансовой перспективе.

«Памперы» и «дамперы»

Хотя до настоящего времени финансовый капитал был мало связан напрямую с промышленными инвестициями, то он, по крайней мере, ничему не мешал. Ситуация изменилась в 1980-х годах, когда агрессивное финансирование «мусорных» облигаций и обратные выкупы с привлечением заёмных средств начали опустошать промышленную экономику, а не финансировать её рост. Промышленность была ограничена в капитальных затратах не для повышения её эффективности, а единственно для того, чтобы сделать отчёты о прибылях и убытках, выплачиваемые дивиденды и цены на акции более привлекательными в краткосрочной перспективе. Компании, занимавшиеся «накачкой (деньгами) и сбросом (на свалку уже бесполезной жертвы)» (Pump&Dump), легко делали огромные новые состояния.

Королём «памперов» и «дамперов» «накачки и сброса» был Карл Икан. Его борьба в 2005-2006-х годах за разделение компании «Тайм-Уорнер» подняла хищнические финансы до новых пределов. Компания всё ещё оправлялась от шока, который был вызван «самой большой ошибкой в корпоративной истории»: её катастрофическим слиянием с компанией «AOL». Компания «Тайм-Уорнер» стала объектом финансовых манёвров со стороны Икана и других «акционеров-активистов», стремившихся получить арбитражную выгоду, подняв цены на акции, и продержаться достаточно долго, чтобы позволить злонамеренным чужакам забрать свой выигрыш и сбежать.

В ноябре 2005 года Икан скупил более 3 процентов акций этой компании. Другие хедж-фонды, контролирующие аналогичный объём акций, объединились с ним в крупнейшей борьбе за доверенности в корпоративной истории США. Инвестиционный банк Икана «Лазард» также создал прецедент. Клиентская база банка традиционно состояла из крупнейших первоклассных компаний. Тогда банк «Лазард» нарушил джентльменское соглашение, эту классовую сознательность высших слоёв, консультируя нападавших хищников. Брюс Вассерстайн из «Лазард» выпустил 343-страничный отчёт, в котором призвал «Тайм-Уорнер» в четыре раза увеличить темпы ежегодного обратного выкупа акций с 5 до 20 млрд долл., чтобы повысить цену акций. Компании также было предложено разделиться на четыре части и продать их, чтобы выплатить акционерам срочные дивиденды.

Примерно в то же время хедж-фонд «Першинг Сквер Кэпитал» Уильяма Экмана купил опционы на 4,9 процента акций корпорации «Макдоналдс». «Ворнадо Риэлти Траст» приобрёл ещё 1,2 процента, «Т2 Патнерс» немного больше, и ещё несколько других фондов присоединились к борьбе за доверенности для контроля над «Макдоналдс». Это была вторая компания быстрого питания, на которую напал У. Экман. Ранее он скупил 9,3 процента акций сети «Вендис» — достаточно, чтобы вынудить ту разделить подразделение кафе «Хортон» и выплатить прибыль в виде специального дивиденда.

План Экмана по «Макдоналдс» был таким же, но гораздо более смелым. Экман хотел, чтобы эта компания продала две трети принадлежащих ей ресторанов за 3,3 млрд долл., привлекла ещё 9-15 млрд долл., полностью заложив свою недвижимость, и использовала полученные средства для выкупа собственных акций. Рестораны компании, находящиеся в её полной собственности, были бы выделены в отдельную холдинговую компанию («McOpCo»), которая сдавала бы эти объекты в аренду владельцам франшизы «Макдоналдс». По прогнозам Экмана, такая политика могла создать поток доходов, позволяющий новой компании продать 20 процентов своих акций для получения дополнительных 1,3 млрд долл., что позволило бы «Макдоналдс» утроить выплаты дивидендов акционерам с 67 центов до 2 долларов за акцию.

Предполагалось, что в результате этого мошеннического раздела цена акций «Макдоналдс» повысится примерно на 10 процентов (примерно от 2 до 4 долларов за акцию), несмотря на снижение чистой стоимости компании из-за выплаты стоимости её активов. Чтобы план Экмана сработал, покупатели акций «Макдоналдс» должны были ориентироваться на дивидендную доходность компании, а не на её долгосрочные перспективы. Руководители «Макдоналдс» указывали, что это лишит компанию активов и оставит её с большими долгами. Главный финансовый директор компании Мэтью Полл назвал план Экмана «финансовым инжинирингом» и предупредил, что он будет препятствовать новым покупкам франшиз, подняв тревогу, что предполагаемый филиал по недвижимости может увеличить арендную плату, откачивая прибыль ресторанов.

Но, как отмечала «Уолл-стрит джорнал», «в мире хедж-фондов понятие „финансовый инжиниринг“ не считается уничижительным». Однако было признано, что иногда «компании живут с сожалением по поводу решений о выкупе акций. В конце 1990-х годов как у „Дженерал моторс корп.“, так и у „Форд мотор ко.“ были прочные денежные позиции, считавшиеся инвесторами „ленивыми активами“, которые компании глупо потратят.... Компании отреагировали крупными программами обратного выкупа акций, покупая акции на гораздо более высоком уровне цен, чем сейчас, за наличные, которые помогли бы им в их нынешнем положении». Стратегия Экмана сделала бы корпорацию «Макдоналдс» более уязвимой в финансовом отношении и направила бы её на разорительный путь, который в 2008 году привёл «Дженерал моторс» к необходимости спасительной государственной помощи, только благодаря которой компания выжила.

При этом «Макдоналдс» не нуждалась в спасении. Компания с 2002 года уже увеличила дивиденды на 185 процентов, утроив цену своей акции в то время, когда большинство среднерыночных курсов снизились. Ни одно из предложений хедж-фондов не касалось смены руководства ресторанов или введения инноваций в сфере производства или продаж. Целью было просто использование финансового рычага: заимствование под залог имущества и выплата заёмных средств акционерам. Это вызвало бы скачок цен, краткий, но достаточный для того, чтобы хедж-фонды сбросили свои акции и быстро сорвали куш, оставив компании большие долги.

К тому времени, когда пыль осела, в феврале 2006 года, попытки поглощений Икана и Экмана потерпели неудачу. «Тайм-Уорнер» и «Макдоналдс» остались в целости и сохранности. Икан не смог убедить большинство акционеров в том, что сможет значительно улучшить показатели «Тайм-Уорнер» на фондовом рынке. Акции компании остались на уровне около 18 долл., что далеко от уровня в 26 долл., который, по утверждениям Икана, должен был оправдать его политику. Банк «Лазард», который договорился о выплате комиссии в размере 5 млн долл. за каждое повышение цены акции «Тайм-Уорнер» на 1 доллар, также проиграл. Тем не менее, эта атака имела свои последствия: она вынудила «Тайм-Уорнер» в четыре раза увеличить обратный выкуп своих акций до 20 млрд долл. ежегодно и сократить текущие расходы на 1 млрд долл. Это побудило агентство «Фитч Рейтингс» понизить рейтинг облигаций этой компании с уровня ВВВ + до ВВВ.

Экман добился с «Макдоналдс» большего успеха. Его хедж-фонд использовал свою покупку акций по опционам, финансируемым за счёт долга, по низкой процентной ставке, и внезапно получил огромную прибыль, когда эти акции подскочили на 11 процентов к январю 2006 года. Но, взятые вместе, два этих эпизода показывают, как мало такой вид финансов с «быстрыми» доходами связан с формированием промышленного капитала.

К 2006 году хедж-фонды — коллекции богатства для рейдеров, которые использовались в качестве основы для заимствований с целью поглощения компаний — заключали почти половину сделок на Лондонской и Нью-Йоркской фондовых биржах, а сегодня их доля значительно больше. Хотя хедж-фонды контролируют лишь небольшой процент акционерного капитала, их агрессивное поведение получило поддержку со стороны пенсионных фондов и других инвесторов, которые объединяются с ними в подчинении промышленной экономики финансовым менеджерам. «Даже самые лучшие команды менеджеров сегодня не защищены во всеобщей драке в корпоративной среде», — говорится в одном из отчётов о новых финансовых перспективах. «Держать так много [денежных средств] неэффективно: компании сокращают свою прибыль на капитал, имея слишком маленький долг. Это делает меньшие по размеру компании мишенями для фондов частных акций».

Стратегия «Гугл» во избежание угроз финансиализации фондового рынка

Компания «Гугл», занимающаяся поиском информации в сети Интернет, попыталась избежать практики андеррайтинга, которая оставила «Эпл» и другим компаниям лишь часть того, что они стоили, всего через несколько часов торгов в начале рабочего дня. Основатели «Гугл» начали с продажи 10-процентов партнерства двум венчурным компаниям — «Секвойя Кэпитал» и «Кляйнер, Перкинс, Кофилд энд Байерс» — за 12,5 млн долл. каждой в 1999 году. Стоимость этих активов взлетела почти до 40 млрд долл., когда компания «Гугл» стала открытой в 2004 году: это 1600-кратная прибыль на пятилетние инвестиции венчурных капиталистов.

Такая оценка стала в основном результатом того, что компания приняла стратегию ценообразования для своего первоначального публичного предложения по цене акции, которая обычно устанавливалась в конце первого дня торгов, а не по инсайдерской цене открытия. «Гугл» обошла самые очевидные ловушки, ограничив комиссию андеррайтера для инвестиционных банкиров всего 3 процентами, что составляет менее половины 7-процентной комиссии, которая стала обычной для компаний, работающих в сфере информационных технологий.

Разумное обоснование такой высокой платы состоит в том, что трудно прогнозировать продажи и прибыли для непроверенных новых технологий в современном быстро развивающемся мире. Реальность такова, что большинство технологических аналитиков и брокеров служат просто продавцами, давая лишь грубые и часто фантастические прогнозы, как показал крах пузыря доткомов в 2000 году.

Во избежание обычной недооценки своих акций, «Гугл» наняла банки «Морган Стэнли» и «Кредит Свисс Фёрст Бостон» для проведения «голландского аукциона», на который потенциальным покупателям было предложено подать заявки. Аукцион начался с высокой цены, а затем снизился до уровня, который очистил рынок. Описанный метод предложения цены дал всем покупателям в пределах диапазона предложений возможность покупать акции в тот момент, когда была предложена эмиссия, вместо стандартной практики предоставления спекулянтам первых недорогих пиков, чтобы те могли развернуться и сорвать куш, перекинув акции более поздним покупателям.

Основатели «Гугл», Ларри Пейдж и Сергей Брин, в письме, включённом в «Справочник владельца» для предложения их акций, изложили свое обоснование того, что следует избегать обычной финансовой политики, отдающей контроль над финансированием дельцам Уолл-стрит. Чтобы спекулянты не имели возможности «поставить под угрозу независимость и целенаправленную объективность, которые были наиболее важны для прошлого успеха „Гугл“ и которые мы считаем наиболее фундаментальными для её будущего», «Гугл» ограничил право голоса своих публично торгуемых акций только одной десятой голосов по сравнению с той частью акций, которая оставалась у учредителей компании. Самое главное, что они объяснили: «Если появятся возможности, которые могут заставить нас пожертвовать краткосрочными результатами, но в интересах наших акционеров в долгосрочной перспективе, мы воспользуемся такими возможностями. ... Мы не будем уклоняться от проектов с высоким риском и высокой выгодой из-за краткосрочного давления на прибыль».

Уолл-стрит отступила. «Будем надеяться, что это не станет прецедентом», — заметил один банкир. А некий менеджер хедж-фонда сказал «Нью-Йорк таймс», что, по его мнению, «акционеры должны наказать „Гугл“ за то, что компания не предоставила новым инвесторам те же права, что и учредителям компании. Как только компания становится публичной, её учредители должны понимать и принимать, что они несут ответственность перед публичными акционерами и больше не контролируют компанию полностью».

Но это было именно то, чего «Гугл» стремилась избежать. Цель компании состояла в том, чтобы освободить компанию от финансовых методов, предназначенных для получения прибыли для Уолл-стрит, а не для отраслей, которые производили и продавали реальные товары и производственные услуги. Речь шла о том, чтобы использовать корпоративную прибыль для расширения бизнеса, а не отдавать быстрые доходы самым богатым — Одному Проценту, которым принадлежат хедж-фонды и большая часть банковских облигаций.

Однако прецедент был создан. Десять лет спустя, Майкл Делл объяснил свою логику: «Мы с партнерами из „Силвер Лейк Менеджмент“ год назад успешно провели приватизацию „Делл“ в ходе крупнейшей в истории корпоративной приватизации». Проблема заключалась в том, что «Акционеры всё чаще требовали краткосрочные результаты для получения прибыли. В результате слишком часто страдали инновации и инвестиции. Интересы акционеров и пользователей разделились.... Как частная компания, „Делл“ теперь получила свободу в долгосрочной перспективе. Больше не нужно вытягивать инвестиции на НИОКР и рост, чтобы добиваться квартальных показателей. Больше никакой группки крикливых инвесторов, подрывающих общественное восприятие нашей стратегии».

Великий разрыв, который нужно объяснить — и обратить вспять

Корпоративные поглощения, приобретение менеджерами контрольных пакетов акций и обратные выкупы собственных акций компаниями обычно проводятся с использованием заёмных средств. Теория сама по себе проста: занимать дёшево, чтобы покупать компании с более высокой доходностью. Если процентная ставка ниже, чем норма прибыли или ставка дивидендов, рейдерам выгодно покупать эти компании в кредит, а сами компании берут дешёвые кредиты и скупают свои собственные более высокооплачиваемые акции. По крайней мере, такова эта теория.

Логическим завершением этого процесса является то, что компании (или спекулянты) скупают всю недвижимость и промышленность, шахты и коммунальные службы во всём мире, которые приносят больший доход, чем действующая процентная ставка. И сегодня процентные ставки неуклонно снижаются до всего лишь номинальных уровней.

Учитывая способность банков создавать кредиты в электронном виде, почему бы им не создать достаточно кредитов, чтобы скупить все акции в мире — и, в этом отношении, всю жилую и коммерческую недвижимость — а потом прикарманить избыточный типовой доход от недвижимости (около 6 процентов) или акций, приносящих дивиденды (от 3 до 7 процентов) сверх этого ссудного процента?

В конечном результате собственный капитал будет заменён на долги, которые будут обеспечиваться доходами промышленности и недвижимостью. Попутно выкуп за счёт заёмных средств повысил бы цены на фондовом рынке и на недвижимость, что ведёт к огромному приросту капитала вплоть до того момента, когда компании и другие объекты недвижимости станут настолько дорогими, что начисленные проценты будут полностью поглощать прибыль и арендные платежи.

Этот арбитраж на основе обмена долга на акции обогатил бы мировых корпоративных рейдеров вместе с их банкирами. Но при этом не осталось бы доходов для новых прямых инвестиций, исследований и разработок или других расходов, которые нельзя быстро отразить в потоках прибыли. Найм замедлится, потребительские расходы, и, следовательно, рынки сократятся, что приведёт к падению прибыли и к последующим дефолтам по обслуживанию долга.

Такова динамика финансиализации в экономике пузырей, в соответствии с которой мировые экономики развивались до 2008 года. В настоящее время эта тенденция возобновляется. Экономики во всём мире возвращаются к долгу, ускоряются корпоративные выкупы акций и их обратные выкупы, а в финансировании «мусорных» облигаций вновь раздувается настоящий пузырь.

Вопрос в том, сможет ли экономика процветать только за счёт привлечения заёмных средств? До сих пор основная критика такой возможности исходила от Уолл-стрит, а не от левых политиков или от научного сообщества, в чьих учебных программах анализу динамики долга отводится мало места. Что касается основных средств массовой информации, то фондовый рынок является самым популярным спортивным мероприятием в мире. Телевизионные новостные шоу и печатная пресса, как правило, рассматривают долги и перспективы дефолтов как плохие сюжеты, к которым аудитория теряет интерес по сравнению с историями успеха финансовых знаменитостей.

Большая часть капитальных вложений в экономике США и других стран была оплачена за счёт нераспределённой прибыли корпораций или изначально финансировалась за счёт собственных средств, а не займов у банков или держателей облигаций. Эта взаимосвязь между капиталовложениями и корпоративными доходами отражала тот факт, что основным способом получения большей прибыли было увеличение инвестиций во время длительного 35-летнего подъёма в процессе возвращения к миру после Второй мировой войны. «До конца 1980-х годов прибыль и общие чистые инвестиции в США следовали друг за другом, и на них приходилось около 9 % валового внутреннего продукта», — отмечалось в отчёте «Файнэншл таймс». Но затем эта «взаимосвязь начала разрываться». К 2012 году Счета национального дохода и продукта (NIPA) показывали, что корпоративная прибыль до налогообложения выросла до рекордных более чем 12 процентов ВВП, «в то время как чистые инвестиции составили лишь 4 процента продукта».

Таким образом, рост прибыли не ведёт к новым материальным инвестициям, росту занятости или выпуска продукции. Прибыль корпораций выросла (хотя около 40 процентов сегодня зарегистрировано в банковском и финансовом секторе, а не в промышленности), но капитальные вложения стагнировали.

Адам Смит давно заметил, что прибыль часто является самой высокой в странах, которые разоряются быстрее других. Есть много способов совершить экономическое самоубийство на национальном уровне. Таким основным способом на протяжении всей истории было втягивание экономики в долги. Долг всегда растёт, достигая точки, когда он не может быть выплачен в крупных секторах экономики. Это та точка, когда навязываются жёсткие меры экономии, и владение богатством поляризуется между Одним Процентом и 99 процентами.

Происходящее сегодня — не первый случай в истории. Но это первый случай, когда стремление к задолженности преднамеренно, ему аплодируют, как будто большинство должников могут разбогатеть за счёт заимствований, а не опуститься до состояния долговой кабалы.

Неудивительно, что в защиту компаний от выкупов контрольного пакета акций за счёт кредита (LBO) высказывались в основном их юристы. На Тулейнской юридической конференции в Новом Орлеане Мартин Липтон выделил Карла Икана и Билла Экмана из хедж-фонда «Першинг Сквер Кэпитал» в качестве активистов, которые вызывали у него наибольшую неприязнь. «[Они] стремятся получить немедленную прибыль для самих себя. Верно, что это приносит немедленную прибыль всем акционерам, но не идёт на пользу акционерам всех компаний», — сказал М. Липтон. «Активизм оказывает огромное влияние на стратегии, которым следуют компании, чтобы избежать атак со стороны Карла Икана или Билла Экмана.... Есть что-то крайне неправильное в том, что компании занимают деньги для обратного выкупа акций».

Уникально то, что компании-должники, обязанные платить держателям облигаций, финансирующим скупки корпоративных акций, или просто выкупающие корпоративные акции обратно, пользуются поддержкой учёных-теоретиков, как мы это покажем в следующей главе. Это «обдирание» активов происходит внутри компаний их собственным руководством, придерживающимся тактики, которой обучают в ведущих бизнес-школах Америки.

ГЛАВА 10
Финансы против промышленности: две противоположные стороны баланса

В прошлом году корпорации из индекса Рассела 3000, основного фондового индекса США, выкупили обратно собственные акции на сумму 567,6 млрд долл., что на 21 % больше, чем в 2012 году.

... Таким образом, общие обратные выкупы с начала 2005 года достигли 4,21 трлн долл., или почти одной пятой от общей стоимости всех американских акций на сегодняшний день.

Джейсон Цвейг «Не аукнутся ли обратные выкупы акций?»

«Уолл-стрит жорнал», 22 марта 2014 г.

Сегодняшний финансовый сектор грабит то, что, как ожидалось столетие назад, станет социальными функциями капитала. Рост экономики замедляется перед лицом экспоненциально растущих финансовых требований (банковские кредитов, акций и облигаций), которые обогащают Один Процент за счёт остальных 99 процентов населения. Такая поляризация ведёт к безработице, а также к недостаточному инвестированию компаний, так как у них остаётся слишком мало денег для новых капиталовложений в повышение производительности.

Современные бизнес-школы учат менеджеров нового поколения тому, что должной целью корпораций является не расширение их бизнеса, а зарабатывание денег для акционеров путём повышения цены акций. Вместо того чтобы предостерегать от превращения фондового рынка в хищническую финансовую систему, которая деиндустриализирует экономику, они присоединились к мобилизации долга и обратного выкупа акций. Цель — финансовое богатство, а не создание промышленного богатства или общего благосостояния.

В результате, несмотря на то, что рейдеры и акционеры-активисты получают компании за счёт привлечения внешних заимствований, их внутренний менеджмент следует философии постмодернистской бизнес-школы, рассматривая «создание богатства» только с точки зрения цены акций компаний. В итоге возник финансовый инжиниринг, который связывает вознаграждение менеджеров с тем, насколько они смогут увеличить цену акций, и вознаграждает их опционами на акции. Это побуждает менеджеров скупать акции компании и даже брать кредиты для финансирования таких обратных выкупов, а не вкладывать средства в расширение производства и рынков.

С1985 года американские корпорации на балансе являются нетто-покупателями акций (чтобы их изъять из обращения), а не их продавцами. В результате повышаются соотношения долга к акционерному капиталу (больше долга, меньше капитала). Вместо выпуска акций для инвестирования и расширения бизнеса и его долгосрочных перспектив, компании влезают в долги для покупки собственных акций или акций других компаний. Результат выглядит как поглощение изнутри, финансируемое за счёт долга. Компании всё больше зависят от банков и держателей облигаций, которые требуют краткосрочной прибыли для максимального увеличения своих собственных показателей эффективности ежеквартально.

Традиционная корпоративная цель состояла в том, чтобы нарастить стоимость машин и оборудования, недвижимости и других инвестиций сверх долгов компании. Согласно теории из учебников, цены на акции отражают перспективы получения прибыли и выплаты дивидендов. Предполагалось, что менеджеры увеличивают доходы, чтобы повысить ценность предприятия в виде материальных средств производства. Однако новая цель состоит в том, чтобы использовать корпоративную прибыль для обратного выкупа акций, или для выплаты акционерам более высоких дивидендов, или для заклада её у кредиторов за дополнительные кредиты для повышения курса акций. Основными факторами, повышающими курс акций с 1980 года, являются снижение процентных ставок, упрощение условий кредитования (особенно высокодоходных «мусорных» облигаций для корпоративных поглощений и выкупа менеджментом контрольного пакета акций компании), а также падение налогов на бизнес.

В таких условиях больший кредит по более низким процентным ставкам даёт результат, отличный от описываемого в учебниках по экономике. В течение всего 20-го века было общепринято считать, что низкие процентные ставки подстёгивают новые инвестиции и занятость за счёт снижения стоимости заимствований и, следовательно, возможную стоимость новых инвестиций. Но лишь немногие банковские кредиты или облигации предназначены для этой цели. Вместо этого низкие процентные ставки обеспечивают более лёгкие кредиты для рейдеров, которые атакуют компании, или просто для слияний и поглощений.

На общеэкономическом уровне обдирание активов может поддерживаться главным образом за счёт инфляции цен на активы, то есть повышения цен на недвижимость, акции и облигации просто за счёт предоставления им большего банковского кредита под их залог при падающих процентных ставках и на более лёгких (более безрассудных) условиях предоставления кредита. Такое использование долгового рычага приводит к увеличению издержек ведения бизнеса в точке безубыточности, пока корпоративный сектор не обрушивается под долговым бременем.

Поддержка бизнес-школами финансиализации и привлечения заёмных средств

Финансовая стратегия привязки вознаграждения руководителей и их премий к цене акций их компаний казалась радикальной в 1976 году, когда Майкл Дженсен из Гарвардской школы бизнеса и Уильям Меклинг из Рочестерского университета одобрили её в научной статье под названием «Теория фирмы: поведение менеджеров, агентские издержки и структура собственности». Как и в последующей публикации Майкла Дженсена и Кевина Дж. Мерфи в журнале «Гарвард Бизнес Ревью» за 1990 год — статье «Стимулы для гендиректоров — это не сколько вы платите, а как», новая теория утверждала, что компании должны заставить своих менеджеров действовать в качестве «агентов» акционеров. Дженсен и его коллеги имели в виду особую проблему, когда они поощрили корпорации стремиться к получению прироста капитала. Их беспокоили строители империй, целью которых было просто расширение своего бизнеса — и утверждение самих себя — путём слияний и поглощений. Дженсен утверждал, что расширение без роста прибыли только для того, чтобы удовлетворить собственную славу генерального директора, не помогало акционерам. Надежда была на то, что превращение цены акции в критерий эффективности обуздает эту манию слияний.

Цены на акции действительно могут быть повышены с помощью действий, которые не имеют ничего общего с долгосрочным производством или более высокими корпоративными доходами. Цены можно временно поднять, потратив прибыль на обратный выкуп акций или выплатив большие дивиденды. Как выяснилось, генеральные директора с опционами на акции увлеклись такой деятельностью, которая, как позже признал Дженсен, имела неприятные последствия, истощая корпоративную ликвидность и оставляя меньше средств для инвестиций в долгосрочные проекты.

В «Экономическом отчёте президента» за 1985 год президент Рейган одобрил сочетание налоговых субсидий и дерегулирования обратных выкупов с использованием заёмных средств на том основании, что всё, приносящее наибольшую прибыль, является самым эффективным использованием ресурсов: «конкурсы за корпоративный контроль являются частью более крупного процесса слияний и поглощений, который играет важную роль в адаптации экономики к изменяющимся рыночным условиям», — заключили экономические советники; «не существует экономической основы для нормативных актов, которые могли бы ещё больше ограничить этот... процесс».

Многие видные лидеры бизнеса предостерегали против действий корпоративных рейдеров, обременяющих промышленность «мусорными» облигациями и другим использованием заёмных средств, и против выплат корпоративным менеджерам опционами на акции. Генри Кауфман подал в отставку из совета директоров «Саломон Бразерс» (а затем и из самой фирмы), протестуя против гарантирования размещения свопов «долг на акции». Феликс Рогатин из «Лазар Фререс» также предупреждал о рисках, связанных с обременением балансов крупными процентными платежами. Адвокат Мартин Липтон разработал защитную тактику «отравленных таблеток», чтобы противостоять угрозе враждебных выкупов контрольных пакетов акций, и в 1986 году написал открытое письмо сенатору Уильяму Проксмайру, председателю Банковского комитета Сената, в защиту компаний от финансовых рейдерств: «Эти поглощения передают активы в руки, которые получают прибыль, отсекая... исследования и разработки и улучшения капитала, а вместо этого перенаправляют эти доходы на погашение долга, взятого для приобретения этих активов. Можно сравнить такую ситуацию с фермером, который не чередует свои посевы, периодически не оставляет свою землю под паром, не удобряет и не защищает землю, высаживая растительный покров и создавая лесозащитные полосы. В первые годы он будет получать от земли максимальную отдачу. Это очень выгодное краткосрочное использование. Но это неизбежно ведёт к пыльным бурям и экономической катастрофе.... День за днем предприниматели, занимающиеся поглощениями, максимизируют свою прибыль за счёт будущих поколений, которые не получат выгод от исследований, и разработок, и капиталовложений, от которых предприниматели, проводящие поглощения, вынуждают бизнесменов отказаться».

Но в 1993 году Уолл-стрит использовала эту «агентскую теорию», чтобы убедить Конгресс предоставить компаниям налоговые скидки для выплат менеджерам в форме опционов на акции (Раздел 162 (m) Налогового кодекса США). Промышленный капитализм превращается в то, что Хайман Мински назвал капитализмом менеджеров денег, жертвующих долгосрочным ростом, истощая бизнес для получения прибыли от акций.

Британский финансовый аналитик Эндрю Смитерс раскритиковал такую «экономику биржевого маклера» в своей книге «Дорога к восстановлению» от 2013 года. Э. Смитерс объяснил Мартину Вольфу в «Файнэншл таймс», как «бонусная культура» ухудшает постиндустриализацию в Англии и Соединённых Штатах: «Если у тебя есть эти бонусы, ты захочешь повысить прибыль на собственный капитал или доход на акцию. И как ты это сделаешь? Ты увеличишь маржу прибыли больше, чем сделал бы в других обстоятельствах, и инвестируешь недостаточно. ...Таким образом, мы усилили конфликт между краткосрочными интересами менеджмента и долгосрочными интересами компании».

Обескровливание компаний и экономики в целом

Экономика в целом, как и компании, страдает от этой тактики. Ив Смит отмечает, что финансовые менеджеры, как правило, сокращают расходы на «оплату поставщикам, соблюдение условий гарантий, соблюдение законов об охране окружающей среды, безопасности товаров и техники безопасности, выплаты кредиторам (держателям облигаций, банкам, владельцам арендуемой собственности), уплату налогов и плату госкомпаниям, а также выполнение своих обязательств по штатным и федеральным законам о ценных бумагах».

Саморазрушительные последствия можно наблюдать почти в каждом секторе. Несмотря на предупреждение о том, что неправильно спроектированные ключи зажигания могут вызывать внезапную остановку двигателя, что ведёт к авариям и смертям, корпорация «Дженерал моторс» решила не тратить на ключ на несколько центов больше. Розничные торговцы и компании, выпускающие кредитные карты, решили сэкономить четверть доллара за карту, не устанавливая криптографическую защиту, как это делают европейцы. Это способствовало массовым компьютеризированным кражам в интернет-магазине «Таргет» в сезон рождественских покупок 2013 года, и в результате покупатели стали избегать магазины «Таргет», опасаясь кражи личных данных.

Эффект финансовых незваных гостей, покупающих компанию и делающих её более прибыльной в краткосрочной перспективе, но «обескровливая» её баланс (в надежде найти покупателя, который поверит, что компания была «рационализирована», а не истощена), похож на арендодателя, скупящегося на техническое обслуживание и ремонт дома, оплачивая счета медленнее и позволяя имуществу портиться, увольняя привратников и т.п. Такая собственность остаётся обременённой долгами, с застойным арендным доходом, неспособным покрывать ипотеку.

Если рассматривать промышленность как часть экономической и социальной среды, то нынешние корпоративные рейдеры и акционеры-активисты похожи на компании по добыче полезных ископаемых открытым способом: вызывают долговое загрязнение, разрушают промышленность под корень и ведут к экономической засухе. Такой краткосрочный подход во многом напоминает жизнь семьи, находящейся в долговых тисках и вынужденной, чтобы свести концы с концами, полагаться на нездоровую дешёвую пищу, что ведёт к медицинским расходам в будущем и сокращению продолжительности жизни. Жизнь в краткосрочном плане, сегодняшним днём не делает экономику дешевле и продуктивнее. Цель при этом состоит в том, чтобы просто отчитаться о большей прибыли, чтобы менеджеры и «акционеры-активисты» могли реализовать свои опционы на акции по более высокой цене.

Майкл Дженсен, учёный, обосновавший систему оплаты менеджерам опционами на акции, изменил своё мнение в интервью 2005 года:

Они ищут юридические лазейки в бухгалтерском учёте, и когда те не работают, то даже, по сути, честные люди неизбежно идут на явное мошенничество. Если у них самих много акций или опционов, это всё равно, что подливать масла в огонь. Они фальсифицируют данные и надеются, что смогут продать акции или использовать свои опционы, прежде чем разразится какой-нибудь скандал.

К настоящему времени политика нападений на одну компанию за другой и нагружения каждой из них долгами получила одобрение Уолл-стрит, что нашло отражение в основных средствах массовой информации. В статье «Файнэншл таймс» 2006 года отмечалось: «С давлением на институциональных инвесторов с целью получения краткосрочной прибыли поборниками лучшего управления стали корпоративные исчадия ада, некогда поносимые как „стервятники“ и „спекулянты“».

Краткосрочный подход усугубляется с приходом новых менеджеров, стремящихся получить бонусы, ещё больше сокращая расходы и запасы, ещё больше задерживая оплату поставщикам, не заменяя пенсионеров, но более интенсивно эксплуатируя оставшуюся рабочую силу, не додавая взносы в корпоративный пенсионный фонд и уменьшая взносы работодателей на здравоохранение. Проекты с длительными периодами освоения новой продукции, прежде всего исследования и разработки, первыми попадают под сокращение. Нацеленность на финансовые результаты превращает управление корпорацией в гонку падения на дно, без признания того, насколько долгосрочный рост приносится в жертву, так как такой подход заставляет компании повышать цены акций путём обратного выкупа, привлечения долга и более высоких дивидендных выплат вместо формирования капитала.

Капитализм менеджеров денег заменяет промышленный капитализм

Самый простой способ увеличить заработок — это, по замечанию профессора Дженсена, «подогнать цифры». Прибыль может быть любой, какую финансовый директор назовёт бухгалтеру, добиваясь целей, установленных брокерскими компаниями и менеджерами денег. Даже хорошо управляемым компаниям трудно противостоять такой нацеленности финансового краткосрочного капитализма, который Хайман Мински назвал капитализмом менеджеров денег. Вместо того чтобы поощрять рост, как это делали традиционные долгосрочные инвесторы, компании вынуждены защищаться от рейдеров и акционеров-активистов. Компании, располагающие большой наличностью, с низким уровнем задолженности добровольно принимают «отравленные таблетки» и влезают в долги, чтобы выкупить свои собственные акции или акции других компаний, чтобы оставить меньше прибыли потенциальным рейдерам, занимающим под гарантии их поглощения. Мартин Липтон, которому приписывают усовершенствование «отравленной таблетки» для защиты компаний от таких поглощений, финансируемых за счёт долга, объяснял, почему предоставление акционерам-активистам возможности совершать рейды опасно: «Чрезмерная власть акционеров — это именно то, что вызвало одержимость краткосрочностью, которая привела к текущему финансовому кризису. По мере того, как за последние 20 лет усиливалась власть акционеров, наши фондовые рынки также становились всё более и более институционализированными. Реальные инвесторы — это в основном профессиональные менеджеры денежных операций, которые ориентированы на краткосрочную перспективу. Именно эти акционеры подталкивали компании к получению прибылей на уровнях, которые не были устойчивыми. Они также позаботились о том, чтобы высокие доходы были связаны с вознаграждением руководства. Давление с целью получения нереалистичной прибыли подпитывало повышение риска».

Несмотря на критику этих тенденций поколение назад, корпоративные рейдеры добились достаточной политической власти, чтобы заблокировать регулирование и налоговые штрафы за использование ими долгового рычага. Это продолжалось до марта 2013 года, через тридцать лет после того, как данная тенденция набрала силу, когда Федеральная резервная система и Управление контролера денежного обращения (ОСС) объявили руководящие принципы при выкупе контрольного пакета с использованием заёмных средств, советуя банкам «избегать финансирования сделок по поглощению, которые могут привести к возникновению задолженности компании, более чем в шесть раз превышающей её прибыль до вычета процентов, налогов, износа и амортизации или EBITDA». Их совет оказался безрезультатным. «До сих пор в 2014 году 30 % новых выкупов с использованием заёмных средств в США финансировались по соотношению долга к EBITDA более чем в шесть раз... Самый последний пик наблюдался в 2007 году, когда этот процент достиг 52 %».

Финансовый перекос промышленного капитализма

Даже государственный сектор перенял критерии управления финансами, чтобы выжимать положительный поток денежных средств. Правительства сокращают бюджетный дефицит, урезая расходы на содержание и ремонт мостов, дорог и другой инфраструктуры, а также распродают государственную недвижимость и другие активы. В результате снижаются покупательная способность и занятость, поддерживающие восстановление экономики. В научных кругах университеты заменяют штатных профессоров внештатными преподавателями и рассматривают каждый факультет как центр прибыли, сокращая классы и программы, которые не приносят финансовой отдачи.

Внутреннее противоречие, подрывающее эту стратегию финансиализации, заключается в том, что прирост технологических капиталовложений за счёт увеличения долга при снижении процентных ставок снижает текущую доходность активов пенсионных фондов. Это требует от компаний, штатов и населенных пунктов откладывать больше доходов, если они не отказываются от исполнения своих пенсионных обязательств. Пенсионные фонды пытаются избежать этого затруднения, участвуя в рискованных спекуляциях, организуемых инвестиционными банками Уолл-стрит. Многие фонды отчаянно пытались выйти на 8,5-процентную годовую доходность, которая, как считается, необходима для выплаты пенсий пенсионерам без привлечения средств, которые компании и государственные органы должны откладывать. Поскольку процентные ставки и доходность упали ниже этого уровня, многие финансовые менеджеры стремились к получению более высоких доходов, поддерживая рейдеров и финансируя выкупы контрольных пакетов акций за счёт кредита. Но, поддерживая финансиализацию, пенсионные фонды способствовали динамике в экономике, которая подрывает цены на рынках товаров и услуг, продажи, прибыли и занятость.

Оставалась надежда, что финансовый инжиниринг создаст достаточный прирост капитала для выплаты пенсионных доходов, обещанных пенсионерам, без расширения промышленной базы. Была мечта жить одними финансами, а не хлебом и другими основными потребностями. Финансовый сектор обещал открыть постиндустриальную экономику, в которой клиенты банков могли бы зарабатывать деньги на заёмных кредитах, созданных на компьютерных клавиатурах, без необходимости формирования промышленного капитала или рабочих мест.

На самом деле случилось так, что этот финансовый инжиниринг загнал экономику в угол, увеличивая корпоративный долг без параллельного роста базовых активов и прибыли. Создание большего объёма кредитов (задолженности других людей) и снижение процентных ставок для повышения цен на недвижимость, облигации и акции делает экономику ещё более обременённой долгами и хрупкой из-за роста текущих расходов в экономике, оставляя всё меньше возможностей для инвестиций и найма рабочей силы.

Общество страдает, когда рейдеры или другие финансовые менеджеры получают краткосрочные прибыли, сокращая рабочую силу. Рабочие места сокращаются, и работники, которые раньше платили налоги, в конечном итоге получают пособие по безработице. Выплата держателям облигаций доходов в виде необлагаемых налогом процентов вместо дивидендов после уплаты налогов также увеличивает дефицит государственного бюджета, создавая политическое давление в пользу повышения налогов на труд и потребителей.

Такое положение неприемлемо. Как показано в Главе 7, в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, банковское дело становилось коммунальной службой. Если бы эта тенденция сохранилась, в большей части мира могли бы действовать кредитные карты, депозитные банковские услуги и кредиты, предоставляемые по себестоимости или по субсидированным ставкам вместо сегодняшних взносов и штрафов. Бизнес-кредитование финансировало бы организацию промышленного производства в большей степени, чем финансовый инжиниринг, а государственные банки с меньшей вероятностью предоставляли бы кредит на обдирание активов и инфляцию цен активов, что характеризует современную финансовую систему.

Большинство футуристов сто лет назад считали, что для контроля над хищническими финансами и погоней за рентой необходимо государственное регулирование. Но банкиры и финансисты успешно внедрили экономическую философию с дерегулированием и захватили контроль над правительствами, чтобы использовать их способность создавать деньги для субсидирования крупного финансового капитала, оставляя при этом кредиторов «свободными» душить реальный рост экономики долговой дефляцией.

Сегодняшние финансовые круги осуждают государственное регулирование и налоги на рантье как социализм. Но для классических теоретиков «социализм» изначально не был оскорбительным термином. Джона Стюарта Милля называли рикардианским социалистом, потому что классические экономисты шли к реформам, которые они сами характеризовали как социальные и, следовательно, как социалистические. Большинство реформаторов называли себя социалистами того или иного рода, от христианских социалистов до социалистов марксистов и реформаторов по всему политическому спектру. Вопрос заключался в том, в какой социализм превратится капитализм «свободного рынка»?

В эпоху реформ, предшествовавшую Первой мировой войне, ожидалось, что естественная эволюция промышленного капитализма будет продуктивно управлять сбережениями, имуществом, кредитом и созданием новых денег. Финансы, как и другие естественные монополии или особые привилегии, должны были стать коммунальной службой и находиться в государственной собственности или, по крайней мере, действовать наряду с общественным банковским делом. Вместо этого расширение хищнического кредита в прошлом веке было подкреплено снижением налогов на проценты, земельную ренту, финансовые спекуляции, привлечение заёмных средств и доходы от прироста «капитала» (цен активов).

Вопрос в том, что экономика делает с избытком производственных мощностей и сбережениями сверх своих безубыточных потребностей. Промышленная прибыль отвлекается от новых капиталовложений на поддержку цен на фондовом рынке и обогащение Одного Процента. Вместо использования финансиализированного богатства для развития экономики, менеджеры отвлекают корпоративный доход и банковское кредитование, главным образом, для увеличения рыночной стоимости своих активов и для наращивания своих финансовых требований к экономике в форме долгов перед банками и держателями облигаций.

Поддержка центральным банком финансовых пузырей

Менеджеры платят себе огромные суммы очевидно для вздувания цен своих акций. Но общий растущий уровень (инфляции) отражает волну создания денег Федеральной резервной системой больше, чем действия большинства компаний. Финансовый сектор направляет эту волну количественного смягчения и снижения налогов в основном благодаря контролю над министерством финансов и Федеральной резервной системой, а также захвату регулирующих агентств, первоначально предназначавшихся для регулирования кредитов в более продуктивных областях.

Ключ к зарабатыванию денег «на деньгах» заключается в том, что кредиторы ссужают их под проценты. Большинство семей сегодня стараются каждый месяц просто покрывать расходы без убытков, выплачивая ипотечный кредит, студенческий заём и автокредит, если необходимо ездить на работу. Только избежать дальнейшей задолженности по кредитным картам для них победа в удовлетворении насущных экономических потребностей.

Более состоятельные заёмщики надеются реализовать спекулятивные выгоды от недвижимости, а самый богатый слой в экономике использует хедж-фонды для рейдов на корпорации или, совсем недавно, для покупки недвижимости по бросовым ценам. Все они надеются оседлать волну инфляции цен на активы для недвижимости, акций или облигаций, купленных в кредит. Финансовый пузырь — это такая инфляция, которую Уолл-стрит любит, в отличие от инфляции заработной платы и цен на товары широкого потребления. Пузырь поднимает цену финансовых активов и имущества по сравнению с живым трудом, а также упрощает права наследования ненаследниками.

Инфляция цен на активы является основной динамикой, объясняющей сегодняшнюю поляризацию богатства и доходов. Тем не менее, большинство выпусков новостей приветствует ежедневный рост средних цен акций, как будто богатство Одного Процента, которому принадлежит основная масса акций и других финансовых активов, является показателем того, насколько хорошо работает экономика.

На самом деле это финансирование корпоративных выкупов контрольных пакетов акций в кредит включает процентные платежи и сборы в цены, которые компании должны взимать за свои продукты. Оплата этих финансовых издержек оставляет меньше возможностей для инвестиций или найма большего количества рабочей силы. Аналогичным образом для экономики в целом эффект пузыря на рынке недвижимости с использованием заёмных средств и инфляции цен на активы состоит в том, что процентные платежи и комиссии банкирам и держателям облигаций оставляют меньше средств для расходов на товары и услуги. Финансовые накладные расходы растут, сжимая «реальную» экономику и замедляя новые инвестиции и найм. Богатство, создаваемое ростом цен на активы, подпитываемого долгом, приносящим проценты, соответственно отсасывает доходы труда и промышленности.

Экономика финансовых пузырей против классического промышленного роста

Фондовый рынок — не самая большая часть экономики, где цены завышены банковским кредитом. Недвижимость как крупнейшая категория активов на сегодняшний день является крупнейшим рынком задолженности. Квартальная статистика ФРС показывает, что к 2007-2008 годам около 80 процентов новых банковских кредитов были закладными на недвижимость. Большинство таких кредитов предназначены для покупки уже имеющейся недвижимости, и, как и большинство сделок на фондовом рынке, подобные сделки совершаются с давно выпущенными акциями.

Результат двоякий: цены на активы раздуваются, начиная с недвижимости и заканчивая целыми компаниями, и банки получают проценты, которые они перекладывают на покупателей. Именно это делает экономику финансовых пузырей дорогостоящей. Цены на жильё завышены, что вынуждает ипотечных должников платить больше. Компании занимают, чтобы покупать другие компании, наращивая объём корпоративного долга просто для финансирования изменений прав собственности. И образование финансиализировано, позволяя студентам больше расходовать на обучение, если они обязуются ежемесячно обслуживать свой долг за счёт заработков после окончания учёбы.

Конечные финансовые накладные расходы состоят из требований о правах на реальные средства производства в экономике. Тем не менее, большинство людей считают эти облигации, банковские кредиты и акции, как и требования кредиторов, богатством, а не его противоположностью на дебетовой стороне баланса. Такое двоемыслие, «вывернутое наизнанку», является предварительным условием для того, чтобы средства массовой информации одобряли экономику финансовых пузырей, поддерживая её агрессивное распространение.

Отличительной чертой за последние полвека был рост соотношений долга к капиталу и долга к доходу, от корпоративной сферы и недвижимости до личных бюджетов. Точно так же, как расширение использования заёмных средств привело к росту корпоративных издержек в точке безубыточности, увеличилась и стоимость жизни, поскольку дома и офисные здания стали использовать подорожавший ипотечный кредит. «Создание богатства» за счёт долговых обязательств делает экономику дорогостоящей, что усугубляется переносом налогов на рабочую силу и потребителей вместо налогообложения прироста капитала и «бесплатной» ренты. Такая финансовая и фискальная политика позволила финансовым менеджерам откачивать промышленную прибыль, которая, как ожидалось, должна была финансировать накопление капитала для повышения производительности и уровня жизни.

Финансовый разрыв с индустриальной экономикой

Большая часть капитальных вложений в экономике США и других стран обычно самофинансировалась за счёт нераспределённой прибыли корпораций, а не займов у банков или держателей облигаций. В течение 35-летнего подъёма, длившегося в период восстановления после Второй мировой войны до конца 1980-х годов, «прибыль и общие чистые инвестиции в США тесно следовали друг за другом... составляя вместе около 9 процентов валового внутреннего продукта», отмечалось в недавнем отчёте «Файнэншл таймс». Но эта взаимосвязь между капиталовложениями и корпоративной прибылью «начала рушиться» в эпоху Рейгана и Тэтчер. К 2012 году Счета национального дохода и продукта (NIPA) показывали, что корпоративная прибыль до налогообложения выросла до рекордных более чем 12 процентов ВВП, «в то время как чистые инвестиции составили лишь 4 процента продукта».

Хотя в последние годы корпоративные прибыли резко возросли, они не приводят к новым материальным инвестициям, росту производства или занятости. Объяснение этому разрыву — финансиализация. Около 40 процентов прибыли в настоящее время регистрируется банковским и финансовым сектором, а не промышленностью. В производственном секторе менеджеры увеличивают отчётную прибыль, сокращая базовые расходы, позволяя снижаться физическим инвестициям и заменяя давно работающих квалифицированных сотрудников менее высокооплачиваемыми новичками и в то же время всё больше используя оставшуюся корпоративную прибыль для обратного выкупа акций и более высоких дивидендных выплат.

Такая практика оторвала финансовый менеджмент от инвестиций в новые средства производства. Идея о том, что экономики могут богатеть в основном за счёт дебетовой стороны национального баланса, отражает степень, в которой интересы кредиторов завладели мозгом экономики. Финансовый капитализм основан на экспоненциально растущей задолженности перед кредиторами. А основа промышленного капитализма — это расширение материальных капиталовложений, занятости и рынков. Когда личные и предпринимательские доходы отвлекаются от производства и потребления для оплаты обслуживания долга и/или повышения цен на активы, «реальная» экономика не может расти. И когда накладные расходы по долговому пузырю вырастают в такой степени, что экономика не в состоянии платить больше, а финансовый сектор требует оплаты быстро растущего долга, навязываются меры жёсткой экономии. В Главе 11 описывается эта последовательность пузырей от инфляции цен на активы к долговой дефляции.

ГЛАВА 11
Экономика пузырей: от инфляции цен на активы до долговой дефляции

Новая финансовая аристократия, новый вид паразитов в образе учредителей, спекулянтов и чисто номинальных директоров... требует... чтобы другие делали сбережения за неё.

Карл Маркс «Капитал», т. III

Сентябрь 2008 года не был типичным пиком делового цикла. В экономике наблюдался избыточный долг и пиковые цены на недвижимость, но процентные ставки падали, и реальная заработная плата оставалась фактически на прежнем уровне в течение трёх десятилетий. Как и потребительские цены. Даже арендная плата за жильё не росла, благодаря тому, что спекулянты отчаянно искали арендаторов, чтобы покрыть текущие расходы на имущество, приобретённое ими в надежде перепродать его с приростом капитала.

Тот факт, что заработная плата, процентные ставки и потребительские цены не были перегреты, побудил экономистов рукоплескать экономике «золотой середины», не слишком горячей и не слишком холодной, а в самый раз. Для банкиров экономика действительно казалась в самый раз, поскольку их кредиты стремительно росли, а бонусы следовали их примеру. Экономисты господствующего направления назвали годы с 1990 по 2007 эпохой «Великой умеренности». Но тогда банкиры отвечали за это название (в данном случае Дэвид Шульман из банка «Саломон Бразерс»).

В действительности это была эпоха «Великой задолженности», подготовившая почву «Великой поляризации», которая проложила путь к сегодняшней «Великой жёсткой экономии». Когда этот пузырь лопнул, Уолл-стрит возложила вину на «безумие толпы». Такой взгляд на собственную вину жертв изображал заёмщиков неумеренными и жадными, и представлялось единственно моральным, что не кредиторы, а «безумная толпа» теперь должна расплачиваться за свою безрассудную задолженность. Поэтому самые безрассудные банки получили спасительную помощь государства, как будто не они сами с Федеральной резервной системой были безумными и неумеренными.

Неумеренным этот период сделало именно дерегулирование финансового сектора. К 2004 году ФБР сообщало, что самая большая волна финансового мошенничества со времен скандалов со ссудно-сберегательными ассоциациями (S&L) была в самом разгаре. В министерстве юстиции делали вид, что они ничего не заметили. Такой же неумеренной была и экономическая поляризация. С 1920-х годов Один Процент населения не опережал настолько остальные 99 процентов. «Умеренностью» считалось, что население в целом не получило более высокую заработную плату или растущую долю доходов и богатства. «Великая умеренность» была эвфемизмом, словечком с Уолл-стрит, обозначающем строительство пирамид долгов и поляризацию между кредиторами и должниками.

Для новых покупателей жилья цены на жильё выросли настолько, что к 2008 году получение ипотеки для покупки дома означало снижение потребления и уровня жизни, если только человек не влезал в долги по кредитным картам и другим заимствованиям. Многие домовладельцы брали ипотечные кредиты под залог жилья («вторые ипотеки»), используя свои дома как банкоматы для снятия денег с банковского счёта. Выплата процентов по этому растущему долгу оставляла меньше на потребление, поэтому положение обычных граждан ухудшалось, поскольку они всё глубже увязали в долгах.

Каждое экономическое восстановление после 1945 года начиналось с более высокого уровня задолженности по сравнению с предыдущим, и каждое последующее восстановление было слабее. Растущие накладные расходы по долгу объясняют, почему государственная помощь банкам, которая разрешила финансовый кризис 2008 года, не смогла привести к реальному «восстановлению». Для банков и других кредиторов восстановление означает сохранение долгов на счетах и, конечно, повышение цен на дома путём создания новых долгов. «Решение» банкиров состоит в предоставлении новой волны кредитов, чтобы опять повысить цены на недвижимость, акции и облигации.

Но долг — это проблема. Сегодняшнюю экономику ослабляет сохранение долгов, действующих как финансовый тормоз, который препятствует подъёму бизнеса. Предлагаемое банками «решение» — жёсткая экономия: большая часть экономики направлена на погашение их долгов, а не на списание их до уровней, которые можно выплатить, не подталкивая экономику к жёстким мерам экономии. Жёсткая экономия — это новое определение «умеренности» от Уолл-стрит (и Еврозоны).

Таким образом, кредиторы и должники имеют естественно противоположные мировоззрения. Труд («потребители») и промышленность обязаны выплачивать растущую долю своего дохода в виде ренты и процентов финансовому и имущественному сектору за доступ к имущественным правам, сбережениям и кредитам. По этой причине остающейся части заработной платы и прибыли недостаточно для поддержания рыночного спроса на потребительские товары и инвестиции в новые средства производства (капитальное оборудование). Основные причины режима жёсткой экономии и поляризации в экономике — это дефляция ренты (платежи землевладельцам и монополистам) и долговая дефляция (платежи банкам, держателям облигаций и другим кредиторам).

Для банков «умеренность» просто означает выполнение финансовых обязательств. С 1990-х годов по 2007 год эта возможность была продлена за счёт ещё более глубокого погружения потребителей в долги для планового обслуживания долга и других платежей рантье. Банки создали достаточно новых кредитов, чтобы финансировать растущий дефицит личного бюджета, предоставляя ипотечные кредиты и займы под залог жилья расширяющемуся слою населения, не обращая особого внимания на платёжеспособность должников. Этот банковский кредит, дополненный растущей задолженностью по кредитным картам, позволял потребителям поддерживать уровень жизни, который их зарплата была не в состоянии обеспечить. Была надежда, что им каким-то образом удастся свести концы с концами, пока банковский кредит продолжал повышать цены на недвижимость, акции и облигации.

Этот кругооборот банковского кредитования для инфляции на рынках активов претерпел разрыв в цепочке платежей, когда сектор производства и потребления больше не смог выплачивать причитающиеся проценты. Спекулянты прекратили покупать, а банки перестали ссужать деньги должникам для оплаты их долгов. Цены на недвижимость упали ниже привязанных к ним ипотечных залогов, что определяет отрицательный собственный капитал.

Кто-то должен был нести потери: разрыв между тем, что было взято в долг, и тем, что должники были в состоянии выплатить. По мнению Федеральной резервной системы и министерства финансов, секторами, которые необходимо было спасать, были не труд и не промышленность, а банковские балансовые отчёты — требования к экономике. Таким образом, ФРС и министерство финансов США покрыли убытки своей клиентуры — Одного Процента.

Уолл-стрит сделал идеологический поворот кругом, чтобы приветствовать то, на что давно нападал: растущий государственный долг и дефицитные государственные расходы. Её одобрение создания денег центральным банком было вдохновлено не благотворительными чувствами к экономике, а собственной выгодой. Дефицит государственного бюджета считается «хорошим», если средства расходуются на спасение банков и держателей облигаций. Он «плох», только когда средства тратятся на рабочую силу и «реальную» экономику. Кредит Федеральной резервной системы («Количественное смягчение») хорош, если он помогает взвинчивать цены активов в интересах Одного Процента и улучшает банковские балансы. Но создание государственных денег считается «безответственным», если оно стимулирует восстановление занятости и заработных плат, помогая безубыточности 99 процентов и возврату их прежней доли национального дохода и богатства. Повышение цен на активы в недвижимости, акциях и облигациях является «хорошим», поскольку оно увеличивает власть Одного Процента над остальной экономикой. Рост заработной платы и цен на предметы потребления считается плохим, поскольку они угрожают разрушить эту власть долга над экономикой.

Грандиозным обманом с стороны финансового сектора было то, что ему удалось убедить 99 процентов населения в том, что об «экономике» можно судить по тому, насколько она полезна для Одного Процента. Господствующие СМИ вторят заявлениям Федеральной резервной системы, чтобы внушить общественности, что спасение банков означает спасение обременённой долгами экономики, то есть оказание банкам достаточно большой финансовой помощи, чтобы они возобновили кредитование. Это было, как если бы для выживания рабочей силы и промышленности требовалось больше заимствований для обслуживания их долгов, а не списание этих долгов.

Большинство людей считали очевидной необходимость списания ипотечных долгов, студенческих займов и других личных долгов в соответствии со способностью к оплате. По меньшей мере, было необходимо привести в соответствие с падающей рыночной ценой на недвижимость нереально завышенные цены, которые банки безрассудно назначали для недвижимости с высоким уровнем залога.

Но не того Один Процент хотел в 2008 году. Его решение по выходу из кризиса состояло в ещё большем истощении экономики посредством долговой дефляции. Пока не поднимется новая волна кредитования и создания долга, возврат к «норме» означает принуждение экономики к погашению долговых накладных расходов, накопившихся с 1980 года.

После 2008 года новое кредитование иссякло. Потребители вынуждены были начать оплачивать балансы своих кредитных карт. Домовладельцы должны были выплачивать свои ипотечные кредиты вместо того, чтобы «обналичивать» завышенную из-за долгов «акционерную» стоимость своих домов. Эта чистая сумма погашения долга стала новым определением «сбережений». Она увеличивает чистую стоимость не за счёт наращивания активов и реального благосостояния, а за счёт погашения взятых на себя долгов. В бухгалтерском учёте это отрицание отрицания. (Гегельянцы и марксисты оценят эту философскую инверсию в действии). Но ликвидностью этих сбережений пользуются не должники, а кредиторы, которые получают амортизацию кредита.

Конечно, для многих наступило время потерь прав выкупа. Должники, которые не смогли заплатить, объявили о неплатёжеспособности. Только студенческие кредиты продолжали расти благодаря государственным гарантиям субсидированных процентных премий банкам, что привело к сегодняшним высоким штрафным процентным ставкам за просроченные платёжи. Западные экономики вступили в период долговой дефляции, от которой до сих пор страдали только страны третьего мира в рамках (де)стабилизационных планов МВФ. Возможности для восходящей мобильности уступили место обременённым долгами мерам жёсткой экономии, сокращению рынков и предоставлению ещё меньшего дохода на погашение долгов.

Ключом к пониманию того, как инфляция цен на активы неизбежно ведёт к долговой дефляции, является признание того, что на самом деле существует две экономики. Уолл-стрит притворяется, что его финансовые выгоды вливаются в экономику (почти так же, как Мальтус описывал британских землевладельцев два столетия назад), создавая рабочие места и финансируя новые заводы и другие средства производства. Реальность же такова, что банковские кредиты не финансируют прямые инвестиции и занятость. Они получают обслуживание долга, в то же время вздувая цены активов, чтобы обеспечить «прирост капитала». Это делает покупку домов дороже, требуя от новых владельцев брать большие ипотечные кредиты. Такова фаза инфляции цен на активы в финансовом цикле.

В какой-то момент наступает срок погашения. Погашение долгов поглощает доходы, которые в противном случае были бы доступны для расходов на товары и услуги, производимые рабочей силой. Это фаза долговой дефляции. Каждый подъём бизнеса оставляет более высокий уровень долга, отвлекая растущую долю доходов на обслуживание долга. Срочная помощь после 2008 года и введение мер жёсткой экономии были направлены на то, чтобы выжать доход, достаточный для выполнения долговых требований. Но жёсткая экономия порождает ещё больше дефолтов и более глубокий крах.

Инфляция цен на активы

Безусловно, наиболее быстро растущей категорией благосостояния являются доходы от роста цен активов на недвижимость, акции и облигации, а не прибыль от производства товаров и услуг. До 2008 года эти доходы опережали рост прибыли, что делало их основным источником нового «создания богатства». Они облагаются налогом по гораздо более низкой ставке, чем заработная плата или прибыль, и более трёх четвертей таких доходов «пожинает» Один Процент.

Такие выгодоприобретатели, очевидно, настолько смущены этим фактом, что «набросили плащ-невидимку» на свои богатства, заключённые в собственности и финансовых активах, препятствуя официальной статистике оценить такие выгоды. Как было показано в Главе 5, в национальной статистике они нигде не фигурируют, ни в NIPA, ни в отчёте Федеральной резервной системы о движении средств на балансе экономики. Тем не менее, на уровне всей экономики прирост капитала (или с 2008 года — потери) часто затмевает все изменения в национальном доходе или ВВП. Самая важная цель инвесторов в современной финансиализированной экономике была укрыта от общественного контроля: совокупные доходы, к которым стремятся сегодняшние инвесторы, определяются как текущий доход (проценты, дивиденды и рента) плюс прирост капитала.

Я предпочитаю термин «Прирост цен активов», чтобы избежать путаницы с тем, что налоговые бухгалтеры имеют в виду под «приростом капитала», имея в виду только то, что показывается в декларациях на подоходный налог как реализованная прибыль. Налоги не уплачиваются с прибыли, когда они переводятся после смерти владельцев активов или когда прибыль от недвижимости превращается в новые закупки.

Недвижимость находится в центре внимания этой динамики пузыря, потому что около 80 процентов прироста цен активов приходится на недвижимость, а остаток — на облигации и акции. Результирующий прирост цен на самом деле не является приростом «капитала». Земля и другие активы, приносящие ренту, не являются «капиталом» в классическом смысле этого слова, то есть рукотворными средствами производства, стоимость которых отражает фактические издержки производства. Земля имеет только рыночную стоимость приобретения, которая основана на том, сколь много банки будут кредитовать под неё. Около 80 процентов новых банковских кредитов — это ипотека, поэтому рост создания банковских кредитов ощущается главным образом в ценах на недвижимость.

В отличие от промышленной прибыли прирост капитала в значительной степени является продуктом волны инфляции цен на активы, то есть волны банковского кредита на более простых условиях для привлечения заёмных средств. Так как процентные ставки начали свое 30-летнее снижение в 1980 году, финансовая волна кредитования позволила заёмщикам покупать эти активы и обеспечила им поток доходов с более высокими суммами низкопроцентных кредитов. Соотношения цена / прибыль растут, когда процентные ставки падают (описано ниже). Следовательно, получение таких доходов отличается от зарабатывания их трудом и предпринимательством. Именно эту прибыль авторы 19-го века называли «незаработанным приростом», особенно когда он накапливается из-за растущей стоимости земли.

Десять динамических процессов, которые побудили экономику финансовых пузырей сосредоточиться на доходах от роста цен на активы:

1. Рост стоимости участка земли благодаря процветанию, расходам на инфраструктуру и росту населения.

2. Экспоненциальный рост кредита.

3. Снижение процентных ставок, повышающее «нормы капитализации».

4. Инвестиции пенсионных фондов в фондовый рынок и недвижимость.

5. Налоговый фаворитизм для прироста капитала и наследственного богатства.

6. Снижение амортизационных отчислений, увенчавшихся исключительно процентными кредитами.

7. Пониженные авансовые платежи.

8. Процентные ставки — «приманки», с процентными платежами, «взрывающимися» каждые три года.

9. Вторичный рынок для покупателей небанковских ипотек.

10. Явное мошенничество («ссуды лжецов» и другой «ядовитый» финансовый мусор)

Сочетание роста населения и урбанизации, процветания (с домами как важнейшими показателями статуса), государственных расходов на транспорт и другую инфраструктуру, а также растущих политических возможностей владельцев недвижимости снижать налоговые ставки, повысило цену земли и арендную плату. В рамках этих долгосрочных тенденций финансовые циклы повышают и понижают процентные ставки цен на активы и цены активов. Экономика пузырей повысила цены на активы исключительно по финансовым причинам, в основном за счёт снижения процентных ставок с их пикового уровня в 20 % в 1980 году и одновременного упрощения условий кредитования, чтобы увеличить объёмы, на которые банки будут кредитовать под залог доходов и имущества (увенчавшиеся явными «ссудами лжецов»).

* * *

1. Рост стоимости земельных участков благодаря процветанию, расходам на инфраструктуру и росту населения

В Главе 3 прослеживалось, как классическая экономика объясняла, почему цены на земельные участки, месторождения полезных ископаемых и другие природные ресурсы растут по причинам, не связанным с затратами труда или предприимчивостью их владельцев. Государственные инвестиции в дороги и другие элементы транспортной системы, школы и парки, водоснабжение и другую инфраструктуру предоставляются бесплатно или по ценам, субсидируемым всеми налогоплательщиками. В результате налогоплательщики, а также арендаторы в конечном итоге платят за создание богатства для землевладельцев, что позволяет тем брать больше займов или вынуждает новых покупателей жилья занимать больше, чтобы получить право собственности на такие участки. В тех случаях, когда арендная плата выплачивается банкам в виде процентов, землевладельцы, так же, как и налогоплательщики, в конечном итоге создают доходы и богатство для финансового сектора.

2. Экспоненциальный рост кредита

Прирост капитала обусловлен главным образом привлечением заёмных средств, а покупки производятся с возможно меньшим объёмом собственных денег. По мере роста финансового богатства банки конкурируют за новый бизнес, упрощая условия кредитования. Этот процесс становится самоподдерживающимся по мере роста цен на недвижимость. Спекулянты и домовладельцы готовы платить своим банкам арендную плату, надеясь получить прирост капитала. Логический конец наступает в тот момент, когда финансовые расходы поглощают весь рентный доход или прибыль. Эта готовность заёмщиков выплачивать весь рентный доход кредиторам является движущей силой пузырей цен на активы.

3. Снижение процентных ставок, повышающее «нормы капитализации»

Норма капитализации является обратной величиной процентной ставки. При процентной ставке 5 % чистая годовая рента в размере 1 млн долл. будет поддерживать исключительно процентный ипотечный кредит на 20 млн. долл. При процентной ставке 4 % она будет поддерживать ипотечный кредит на 25 млн. долл. Так как процентные ставки падают, данный поток рентного дохода будет поддерживать больший кредит. Поскольку основная ставка в банковской системе США снизилась с 20 % в 1980 году, банки были готовы предоставлять кредиты в большем объёме потенциальным покупателям недвижимости и инвесторам.

4. Инвестиции пенсионных фондов в фондовый рынок и недвижимость

С 1950-х годов большая часть пенсионных накоплений направлялась на фондовый рынок. Повышение цен на акции приветствовалось как капитализм пенсионных фондов (иногда называемый социализмом пенсионных фондов). Пенсионные фонды вкладывались в «мусорные» облигации в 1980-х годах и в пакетные ипотечные кредиты после краха пузыря доткомов в 2000 году. Ипотека стала самой доходной формой обеспечения, направляя пенсионные накопления на рынок недвижимости посредством предоставления банкам рынка для созданных ими кредитов.

5. Налоговый фаворитизм для прироста капитала и наследственного богатства

Когда в 1913 году был введён налог на прибыль в США, прирост капитала облагался налогом как обычный доход. Логика заключалась в том, что повышение цен на акции, облигации или недвижимость создаёт чистый капитал владельцу так же, как и сбережения за счёт заработной платы или прибыли. Но к 1921 году лоббистам, занимающимся финансами и недвижимостью, удалось снизить налоги на прирост капитала, уменьшив их до 12,5 % для активов, вложенных в банк не менее чем на два года. В 1934 году налог на прирост капитала был снижен ещё больше, а администрация Эйзенхауэра в 1954 году снизила налоговую ставку до 25 %, какой она и оставалась до 1967 года. Администрация Рейгана-Буша ещё больше снизила налоговую ставку, особенно в отношении недвижимости. Домовладельцам позволили делать вид, что их здания обесценились чуть более чем за семь лет, создав фиктивную плату, которая компенсировала рентный доход. Это практически освободило от подоходного налога коммерческую недвижимость и недвижимость собственников, живущих вне владения.

Доходы от недвижимости не облагаются налогом, если они реинвестируются в приобретение новой собственности. Многие европейские страны вообще не облагают налогом прирост капитала. Британские арендодатели могут уклоняться от уплаты налогов, держа свою собственность на счёте острова Мэн или в другом анклаве, позволяющем избегать налогообложения. Этот фаворитизм позволил сколотить состояния на недвижимости, в основном свободные от налогов на доходы и прирост капитала. Когда владельцы умирают, все налоговые обязательства прощаются, и наследники могут продолжать наращивать накопления. Неудивительно, что теперь Один Процент контролирует львиную долю богатства и доходов в США!

6. Снижение амортизационных отчислений, увенчавшихся исключительно процентными кредитами

До 1980-х годов стандартная жилищная ипотека выдавалась на 30 лет. Погашение ссуды на ¹/₃₀ в год эквивалентно ежегодной выплате 3,3 процента от суммы основного долга. «Освобождение» заёмщиков от необходимости платить эти проценты позволяет превратить их в большую сумму кредита. При ставке 5 % кредит без амортизации повышает ипотечный потенциал на % (т.е. 3,3 делится на 5). При ставке 6 % сумма кредита может увеличиться на 55 %.

Ко времени, когда в 2008 году пузырь на рынке недвижимости достиг своего пика, исключительно процентные кредиты распространились ещё шире. Банки предпочитали, чтобы кредиты не погашались, а просто пролонгировались, принося проценты год за годом. Домовладельцы, которые выплатили всё, что были в состоянии только по процентам, не могли оплатить ипотеку и ступали на вечную долговую беговую дорожку.

7. Пониженные авансовые платежи

Новая практика кредитования вызвала появление нового финансового словаря. Предоставление 100 % ипотечных кредитов расширило рынок для «субстандартных» заёмщиков за годы, предшествовавшие 2008 году. Кредитование даже более чем на 100 % — до 110 % — позволило заёмщикам получать не только собственность, но и достаточный кредит для оплаты брокерских и ипотечных платежей, банковских сборов и, возможно, оставлять достаточно, чтобы «перекрасить и отделать» надежду. Кто же мог сказать «Нет» таким соблазнительным почти бесплатным сделкам? Результатом нулевого первоначального взноса стало бесконечно большое соотношение долг/капитал.

8. Процентные ставки-«приманки» с процентными платежами, «взрывающимися» через три года

Банки выписывали ипотечные кредиты с начальными процентными ставками, достаточно низкими для заёмщиков с низкими доходами, чтобы те на них подписывались. Однако эти ставки «взрывались» через несколько лет до уровней высокого риска. Алан Гринспен преуменьшал опасность таких контрактов, указывая, что многие американцы меняют место жительства года через три, поэтому эти должники могут спастись, продав свой дом пресловутому «большему дураку». Это работало до тех пор, пока в 2008 году даже дураки не прекратили покупаться или, по крайней мере, банки перестали кредитовать дураков. Игра закончилась.

9. Вторичный рынок для покупателей небанковских ипотек

Ипотечные закладные традиционно принадлежали сберегательным банкам, ссудо-сберегательным ассоциациям и коммерческим банкам, которые и выдавали кредиты. Использование этих закладных в качестве источника дохода сверх процентных выплат вкладчикам сделало эти учреждения достаточно осторожными, чтобы не выдавать чрезмерных ссуд под недвижимость, которая может потерять свою стоимость и привести к падению портфеля банка ниже того, что причиталось вкладчикам и держателям облигаций.

Федеральная национальная ипотечная ассоциация («Фэнни Мэй») и Федеральная корпорация жилищного ипотечного кредита («Фредди Мак») были созданы для содействия развитию рынка государственного страхования пакетных ипотечных кредитов, продаваемых институциональным инвесторам: пенсионным фондам, страховым компаниям и даже немецким банкам федеральных земель. Цель состояла в том, чтобы сделать ипотеку ликвидной, то есть пригодной для продаж самими учреждениями. Большая «ликвидность» означала больший поток сбережений, которые можно было ссужать для взвинчивания цен на недвижимость. Поскольку пенсионные фонды повышали цены на акции с 1950-х годов, они повторили этот опыт в ипотечном кредитовании в конце 1980-х годов.

10. Явное мошенничество («ссуды лжецов» и другой «ядовитый» финансовый мусор)

Когда банк зарабатывает деньги, продавая выданные им ипотечные кредиты, вместо учёта в своей собственной бухгалтерии, его интерес к предотвращению дефолта исчезает. Это очень похоже на ночную розничную сеть, продающую по самой высокой цене самые дешевые продукты, какие только она смогла купить, чтобы как можно быстрее увеличить свою прибыль до предела. Некоторые магазины будут покупать некачественные товары и пытаться продавать их как качественные, от патентованных лекарств до пищевых красителей, которые оказываются ядовитыми. С таким мошенничеством можно успешно бороться лишь при государственном регулировании и контроле качества.

Дом или офисное здание, акции или облигации стоят того, что банк будет выдавать какие-то кредиты под их залог. Предел традиционно ограничивался способностью дохода актива покрывать обслуживание долга. Если бы это правило соблюдалось в условиях экономики пузырей, предшествовавшей 2008 году, проблемы с платёжеспособностью или потребность в срочной помощи были бы незначительными, за исключением, возможно, краткосрочного экстренного кредита в условиях нормального спада. Но ипотечные «ссуды лжецов» подделывались, чтобы сообщать о фиктивных доходах, и банки нанимали оценщиков недвижимости, которые выдавали фиктивно высокие оценки собственности. Займы, а, следовательно, и цены на жильё потеряли привязку к платёжеспособности или арендному доходу.

Как финансовые пузыри поднимают безубыточную стоимость рабочей силы

Рента и проценты увеличивают стоимость жизни, выводя при этом доходы из кругооборота потока производственных и потребительских расходов. Таким образом, эти финансовые расходы одновременно снижают рыночные расходы наряду с увеличением безубыточной стоимости жизни.

Американскую рабочую силу делает такой дорогостоящей ежемесячная «сумма» («nut»), которую наёмные работники должны заплатить, чтобы справиться со своими долговыми обязательствами и заплатить за жильё, налоги и медицинское страхование. До 1980 года работало эмпирическое правило, что банкиры должны утверждать ипотечные кредиты только в том случае, если затраты на жильё не превышали 25 процентов доходов заёмщика. Однако по новым нормативам «Фэнни Мэй»/Федерального жилищного управления FHA можно гарантировать ипотеку, если она полностью поглощает до 43 процентов дохода домохозяйства.

В сфере налоговой политики удержание заработной платы по FICA (федеральный закон «О страховых взносах») на социальное обеспечение и медицинское обслуживание в настоящее время превышает 7,5 %. Штатные, местные и федеральные налоги, а также медицинское страхование могут поглотить ещё 15 процентов. Типичные бюджеты домохозяйств показывают, что обслуживание долга без ипотеки поглощает ещё 10 процентов дохода от заработной платы. Вместе эти платежи в секторе FIRE (и перенос налогов с него на потребителей) поглощают примерно две трети многих семейных бюджетов «синих воротничков», оставляя лишь около трети доступной суммы на текущие расходы:

Затраты на аренду или домовладение (включая налог на недвижимость): 35-40%

Прочие затраты на обслуживание долга (кредитные карты, студенческие кредиты и т.д.): 10%

Удержание из заработной платы FICA (Социальное обеспечение и программа «Медикэр»): 7,5%

Другие налоги (подоходный налог, налог с продаж и налог на медицинское страхование): 10-15%

ИТОГО: около 67%

Экономике с таким высоким уровнем обслуживания долга, налогами на недвижимость и налоговыми начислениями невозможно конкурировать с менее финансиализированными экономиками, где обеспечение жильём не имеет такого заёмной составляющей, семейные бюджеты не платят по таким высоким уровням долговых обязательств и налоги не так регрессивно перенесены из сектора FIRE на рабочую силу и промышленность.

Долговая дефляция

При этом накладные расходы рантье оставляют потребителям меньше средств на текущее производство. Это приводит к углублению жёсткой экономии, поскольку инфляция цен на активы уступает место долговой дефляции:

Фаза 1

Потребительский спрос = заработная плата + новые заимствования (то есть рост долга)

Погашение растущих долгов, взятых до 2008 года, привело к фазе долговой дефляции в кредитном цикле.

Фаза 2

Спрос = заработная плата за вычетом обслуживания долга.

Инфляция цен на активы превращается в долговую дефляцию, когда выплата амортизации и процентов (не говоря уже о штрафах за просрочку платежа) истощает доход в кругообороте экономических затрат на производство и потребление («Закон Сэя», рассмотренный в Главе 3). Это замедляет рост. В экономике начинается спад, в то время как объём кредитов и долгов растёт по экспоненте. Выплата этого растущего долга оставляет меньше возможностей для расходования средств на товары и услуги, в то время как государственные налоговые поступления и создание новых денег выплачиваются держателям облигаций вместо того, чтобы расходоваться на государственную инфраструктуру, образование, здравоохранение и другие социальные программы.

Термин «долговая дефляция» был введён в 1933 году Ирвингом Фишером для объяснения того, как банкротства, связанные с неспособностью расплатиться с долгами, уничтожают банковские кредиты и покупательную способность и, следовательно, способность экономики инвестировать и нанимать новых работников. Председатель Федеральной резервной системы Бен Бернанке не сумел этого понять. По его мнению, обслуживание долга просто передает покупательную способность от должников к кредиторам, не влияя на общие расходы на текущее производство. Это предполагает, что кредиторы потратят обслуживание долга, которое они получат, на потребление в таком же объёме, сколько потратили бы задолжавшие потребители и работники.

Ни один экономист до 1980-х годов не предвидел, что дефицит государственного бюджета примет форму трансфертных платежей банкам в форме срочной помощи и дешёвого кредита Федеральной резервной системы. Но с 2008 года рост государственного долга и кредитования центральным банком не был предназначен для увеличения занятости или потребительского спроса. Цель состоит в том, чтобы помочь ликвидности Уолл-стрит, а не потребителям. «Вертолёт» председателя ФРС Бена Бернанке сбрасывал деньги только на Уолл-стрит, чтобы банки могли ещё больше кредитовать и без того обременённую долгами экономику. Идея ФРС о «восстановлении» состояла в том, чтобы финансировать новый финансовый пузырь и опять повысить цены на существующую недвижимость, акции и облигации, как если бы это оживляло промышленную экономику вместо того, чтобы просто отягощать её ещё большим долгом.

Отрицание Бернанке того, что растущий уровень долга не снижает общий рыночный спрос на товары и услуги, напоминает аргумент Мальтуса о том, что землевладельцы вернут свои ренты обратно в экономику. Пытаясь освободить финансовый сектор от ответственности за меры жёсткой экономии, Бернанке заявил, что «долговая дефляция представляет собой не более чем перераспределение от одной группы (должников) к другой (кредиторам). Было высказано предположение, что при отсутствии невероятно больших различий в склонностях к предельным расходам между группами, чистое перераспределение не должно иметь существенных макроэкономических последствий». Другими словами, если кредиторы (или магнаты недвижимости) тратят одинаковую долю своего дохода и прироста капитала на потребительские товары и средства производства, также, как и работники со средней заработной платой, долговой дефляции или общего дефицита расходов не будет, а произойдёт просто передача покупательной способности от должников к кредиторам и их собратьям — рантье.

Но в том-то и дело, что «склонность к расходам» действительно различается у «Одного Процента» и «99 процентов», у рантье, с одной стороны, и у потребителей и производителей — с другой. Как подчёркивал Кейнс в своей «Общей теории занятости, процента и денег», более состоятельные люди тратят на потребление меньшую долю своих доходов. И когда сегодняшние финансисты с Уолл-стрит действительно тратят свои многомиллионные зарплаты и премии на себя, это в основном дорогие предметы изобразительного искусства, роскошные квартиры, которые уже построены, яхты и высокая мода, в основном импортные, как отмечалось уже во времена Мальтуса. Но самое главное, сверхбогатые ссужают большую часть своих доходов, втягивая остальную часть экономики в долги перед ними же, любимыми.

Ирвинг Фишер поддержал в 1933 году политику «Нового курса» президента Рузвельта в отношении расходов и полагал, что увеличение денежной массы и создание кредитов сможет покончить с Великой депрессией. «Когда сверхзадолженности... противодействуют инфляционные силы (будь то случайно или сознательно), результирующий „цикл“ будет гораздо более мягким и регулярным». Фишер ожидал, что подавление долговой дефляции с помощью политики «лёгких денег» (низкий ссудный процент) оживит занятость, заработную плату и цены на товары. Но президент Обама и республиканцы стремились сократить дефицит государственного бюджета, а не расходовать больше денег на экономику. Для Бернанке денежная инфляция после 2008 года была ограничена предоставлением банкам дешёвых кредитных средств Федеральной резервной системы.

Он выразил надежду, что банки предоставят кредиты на рынках недвижимости, акций и облигаций для повторного вздутия цен на активы. «Реальная» экономика была оставлена страдать от долговой дефляции. Но ведь большие долговые накладные расходы включают в себя стоимость кредита, что истощает потребление и инвестиционные расходы. И погашение долговых накладных расходов обостряет жёсткую экономию. Это изменяет характер «сбережений», которые теперь означают выплату долгов, а не деньги в банке.

Сбережения за счёт выплаты долга

В преддверии 2008 года норма сбережений в США упала до нуля. Представляется, что эта часто обсуждаемая цифра доказывает, что никаких сбережений не было, как будто вся экономика сделала выбор в пользу расточительства и жизни сегодняшним, а не завтрашним днём.

На самом деле, общих сбережений было столько же, сколько и раньше. Валовые сбережения оставались высокими — около 18 процентов национального дохода. Но рост долга не отставал. Большая часть сбережений была ссужена, чтобы стать новым долгом других людей, а не инвестирована в формирование материального капитала. Покупатели жилья, промышленные компании, потребители, даже местные власти и федеральное правительство настолько глубоко погрязли в долгах, что их заимствования полностью поглотили сбережения, что и привело к нулевой норме чистых сбережений. На самом деле, норма внутренних сбережений в США фактически стала отрицательной: — 2 %. Общая норма сбережений была спасена с отрицательной территории иностранными центральными банками (главным образом Китая, Японии и Германии), которые рециклируют свои экспортные излишки в казначейские облигации США. Этот «приток иностранных сбережений» считается частью нормы сбережений США.

Когда банки прекратили кредитование в 2008 году, к маю 2009 года норма сбережений выросла до 7 процентов ВВП. «Нью-Йорк таймс» приветствовала то, что «многие люди откладывали эти деньги вместо того, чтобы их тратить». «Уолл-стрит джорнал» сообщала, что получатели социальных пособий в виде разовых государственных выплат, «похоже, не хотят тратить их сразу». Но эти сбережения не приняли форму, которую большинство людей считают сбережениями. Это не значило, что вернулось осмотрительное поведение и люди стали хранить в банке больше денег для их снятия в чёрный день. Сбережения приняли форму погашения долгов, а не ликвидных денег, доступных для расходов бывших должников, которые обнаружили, что им требуется использовать любые имеющиеся у них ликвидные сбережения. Они просто потратили свой доход на погашение долга, который взяли на себя ранее.

Рассматриваемые сомнительные «сбережения» оказались учётной записью в счетах национального дохода — отрицание отрицания — и, следовательно, положительной. Единственным способом, когда эти сбережения оказывались «деньгами в банке», были выплаты должников их банкам и компаниям, работающим с кредитными картами.

Эта долговая дефляция показывает, насколько ложным является представление об использовании своего дома как пресловутой копилки. Увеличение долга совсем не похоже на снятие наличных со сберегательного счёта. Банкиры скромно называют получение кредитов в форме участия в акционерном капитале (большее заимствование под растущую рыночную цену недвижимости) как «обналичивание» собственного капитала, как будто они не оставляют наследия долгов, которое ограничивает будущие расходы из-за отвлечения большего объёма доходов на выплаты кредиторам.

Чем больше «норма сбережений» росла в мире после 2008 года, тем меньше денег вынуждены были тратить «вкладчики». Должники ели пищу дешевле и сокращали все имеющиеся у них ликвидные сбережения. Эти сбережения «шиворот-навыворот» привели к долговой дефляции.

Экономические накладные расходы сектора рантье

Сегодняшняя долговая дефляция после «пузыря» не является циклическим спадом, который вернётся к нормальному состоянию в результате «автоматических стабилизаторов». Сохранение существующих долговых тенденций приведёт к дальнейшей поляризации экономики между финансовым сектором и остальной её частью. Для восстановления процветания необходимо изменить методы работы экономики — в основном путём списания долговых накладных расходов.

Пикетти и Саез документально подтвердили степень, в которой всего Один Процент населения владеет большей частью акций и облигаций в банках и других фирмах и получает от них излишки в виде дивидендов, прибыли, процентов, ренты и прироста капитала. Реалистичная модель или картина того, как работает экономика, потребовала бы отделения «богатых» домохозяйств от наёмных работников, которые живут за счёт собственного труда, а не на дивиденды, ренту, проценты и прирост капитала.

Рынки никак не могут поддерживать полную занятость и расти в условиях долговой дефляции и регрессивных налоговых систем, которые достигли сегодняшних масштабов. Экономический Армагеддон, который, как опасался Рикардо, обрушится на промышленный капитализм из-за налогового фаворитизма для класса рантье-домовладельцев, теперь навязывается финансовым сектором. Сегодняшние ипотечные банкиры выросли на плечах землевладельцев, получая ренту в виде процентов, а также денежные потоки из промышленности и значительную часть личного дохода работников.

Промышленный капитализм был революционным в стремлении освободиться от рентного бремени землевладельцев, банковского дела и монополий, унаследованных от феодализма. Но вместо успеха классических реформ финансовый сектор захватил правительственную политику, чтобы подчинить промышленный капитализм капитализму финансовому и его союзникам — рантье.

Политическая проблема заключается в том, что банкиры и держатели облигаций не хотят терять то, что они имеют, даже когда их доходы не могут быть сохранены без погружения экономики в жёсткую экономию, потому что это единственный способ получить долги, которые они продвигали. В следующих главах описывается, как была достигнута такая противоположность экономической демократии и процветанию от Соединённых Штатов до Европы.

ГЛАВА 12
Банкиры предвидели крах, а экономисты не хотели замечать

Большинство основных теоретических макроэкономических новшеств, начиная с 1970-х годов,... это, в лучшем случае, самоцитирование или саморазвлечение. Исследования, как правило, мотивировались внутренней логикой, устаревшим интеллектуальным багажом и эстетическими задачами прошлых исследовательских программ, а не сильным желанием понять, как работает экономика, не говоря уже о том, как она действует в напряжённых ситуациях и при финансовой неустойчивости. Поэтому, когда разразился кризис, экономисты-профессионалы были застигнуты врасплох.

Виллем Буйтер

Когда королева Елизавета посетила Лондонскую школу экономики 4 ноября 2008 года, вскоре после того, как финансовый кризис распространился с Уолл-стрит на лондонский Сити, Парижскую биржу, Франкфурт и Токио, она, как известно, спросила: «Неужели никто этого не предвидел?»

Волна лицемерных заявлений прокатилась от Уолл-стрит до лондонского Сити, что будто бы никто не мог обоснованно предсказать этот крах. Все такие протесты были спектаклем. Банкиры и управляющие хедж-фондов прекрасно знали, что случится, и предусмотрительно разработали политическую стратегию, чтобы заставить правительство спасти их, когда произойдёт катастрофа. Но чтобы убытки понесли «налогоплательщики», этот крах должен был показаться полной неожиданностью, стихийным бедствием, а не следствием плохой политики и явного мошенничества.

«Файнэншл таймс» цитировала многих экономистов, отображавших динамику, которая вела к краху (я был одним из них). Однако притворное незнание стало основанием для утверждений Уолл-стрит, что никто не может быть признан виновным в халатности, не говоря уже о мошенничестве. Было заявлено, что кризис был частью естественного функционирования экономики, а не результатом извращённой политики и внутренней коррупции.

Любые остающиеся сомнения относительно того, сколько людей предвидели надвигающуюся катастрофу 2008 года, можно развеять, взглянув на новый жаргон, придуманный Уолл-стрит и финансовой прессой, которая освещала бум «мусорных» ипотек на основе «ссуд лжецов». Этими лжецами были агенты по операциям с недвижимостью, оценщики, банкиры, упаковщики ипотек и рейтинговые агентства, кредитовавшие так называемых заёмщиков NINJA (No Income, No Job, No Assets, «Ни дохода, Ни работы, Ни активов») по процентным ставкам, которые «взрывались» после того, как истекали сроки первоначально низких ставок-приманок.

Финансовые рынки считались «хрупкими» — название на техническом жаргоне этой разворачивавшейся финансовой пирамиды. Опираясь на фиктивные оценки имущества, Уолл-стрит паковала ипотечные кредиты в облигации, обеспеченные долговыми обязательствами (CDO), и выплачивала рейтинговым агентствам огромные деньги за прикрепление этикеток высшего качества AAA, свидетельствовавших о том, что этот «ядовитый» финансовый мусор был таким же безрисковым, как и казначейские облигации. Когда на эти агентства подавали в суд, они заявляли, что их оценки были лишь «мнениями», а не анализом, заслуживающим осуждения.

Два хорошо финансируемых и широко распространённых мифа поддерживали этот пузырь. Покупатели жилья должны были поверить, что углубление долговой кабалы сделает их богатыми, а не загонит в финансовый угол. И доверчивые инвесторы должны были поверить, что рейтинги AAA означают надёжные инвестиции, а не упакованную ложь.

Такие регуляторы, как Бруксли Борн, председатель Комиссии по фьючерсной торговле товарами, ещё в 1999 году предупреждали о надвигающейся опасности. Её агентству было поручено надзирать за спекуляциями с опционами и фьючерсными контрактами, которые заложили основу краха. Но при Б. Клинтоне министр финансов Роберт Рубин (1995-1999 гг.) и его преемник Ларри Саммерс (1999-2001 гг.) поддержали утверждение Гринспена о том, что никакого регулирования не требуется. «Мы всегда должны быть бдительными в отношении всего, что может повлиять на нашу систему», — храбрился Рубин. «Но я не знаю ни о чём в этой области, что в настоящее время поднимается до уровня системного риска для нашей экономики».

Эти три чиновника, стремясь дерегулировать Уолл-стрит, возглавили борьбу за отмену закона Гласса-Стиголла, запрещавшего розничные депозитные операции банков совместно с инвестиционными банковскими услугами, что превращало Уолл-стрит во всё более безрассудное казино. Никто из этой троицы никогда не извинялся за то, что содействовал последовавшей катастрофе, главным образом потому, что они продолжали преуспевать и после неё. Рубин покинул администрацию Клинтона, чтобы стать главой «Ситибэнк», где он надзирал за падением этого банка в связи с банкротством и финансовым мошенничеством (за что впоследствии банк был оштрафован на десятки миллиардов долларов).

Саммерс стал президентом Гарвардского университета, где потерял 1 млрд долл. в результате спекуляций деривативами, а затем подвязался главным экономическим советником президента Обамы. Эта должность помогла ему присматривать за кругом Рубина с Тимом Гайтнером в качестве министра финансов, его преемником Джеком Лью, Сильвией Мэтьюз Бервелл в качестве директора Административно-бюджетного управления США, а также другими экономистами, поддерживавшими банковскую деятельность и связанными с проектом «Гамильтон», выступавшим за жёсткую экономию. Последняя неолиберальная организация также предоставила Обаме Джина Сперлинга и Джейсона Фурмана для управления Национальным экономическим советом Белого дома.

Конгресс и Белый дом вознаградили ведущих спонсоров своих кампаний, позволив Уолл-стрит поставить своих сторонников во главе ключевых регулирующих комитетов. Те разоблачители, кто подавал жалобы в Комиссию по ценным бумагам и биржам (SEC) и в другие агентства, подверглись преследованиям, насмешкам и были вынуждены уйти в отставку. Министерство юстиции скрыло несколько случаев, когда Комиссия по ценным бумагам и биржам рекомендовала начать уголовное расследование. Был придуман ещё один новый термин: «регулятивный захват», относящийся к укомплектованию надзорных органов сотрудниками банков, над которыми они должны были надзирать. Вся цель регулятивного захвата состояла в том, чтобы отключить регулирующую защиту от экономики пузыря.

Подобный процесс разворачивался и в финансовом центре лондонского Сити. Печально известное «лёгкое прикосновение» Гордона Брауна привело к тому, что банки и страховые компании Уолл-стрит перенесли туда свои самые спекулятивные операции. Исландские «банкиры-викинги» поставили на кон сумму, равную всему ВВП этой страны. Финансовая полиция отступила от мировых финансовых центров, объявив, что наконец-то пришёл дерегулированный свободный рынок, а вместе с ним и самое распространённое мошенничество и чрезмерное кредитование за столетие.

«АИГ Файнэншл Продактс», лондонский офис американской страховой группы «АИГ», взимал нереально низкие сборы за страхование ставок (деривативов) на фиктивно оценённые ипотеки. Его менеджеры просто выплачивали себе поступающий доход, не оставляя ничего похожего на страхование рисков. Анджело Мозило, вернувшись в Соединённые Штаты, увидел, что надвигается крах 2008 года, и написал обращение, предупреждающее персонал его компании «Кантривайд Файнэншл» о росте мошенничества, как будто оно не было сосредоточено в его собственной компании. Он оказался достаточно предусмотрительным, чтобы продать свои акции на сумму 406 млн долл. и защитить свою зарплату и бонусы на сумму более 100 млн. долл. от когтей обвинителей в будущем.

Во всем банковском секторе организаторы того, что станет огромной неплатёжеспособностью, хватали деньги и сбегали, оставляя за собой подставные учреждения. Самым безответственным банком, в который ушёл Рубин в 1999 году после своего «спуска с небес» — из Минфина Клинтона, оказался «Ситигруп». Под руководством Рубина «Ситигруп» вплёл свою спекулятивную деятельность в настолько сложную сеть уровней, что, когда регуляторы Федеральной корпорации по страхованию вкладов (FDIC) подумали о его внешнем управлении в 2008 году, они сочли невозможным распутать лабиринт, чтобы выяснить, кто должен, сколько, кому и как учесть комплексные деривативы в основе потерь «Ситигруп».

Никто не мог знать заранее, когда бурный рост спекуляций достигнет своего пика. Эндшпиль часто вызывается растратой или банкротством, которые «замораживают» рынки. «Когда музыка смолкнет, с точки зрения ликвидности всё будет сложно», — объяснял Чарльз Принс, преемник Рубина в «Ситигруп», в июле 2007 года в интервью «Файнэншл таймс» за год до краха. «Но пока музыка играет, ты должен встать и танцевать. Мы всё ещё танцуем». При зарплатах и бонусах, каждые три месяца отражающих результаты работы менеджеров денег, они боятся отстать от движения, пока оно себя не исчерпает. Недостаточно понимать, что рынок переоценён. Нужно продолжать следовать этому движению, пока пресловутые «большие дураки» продолжают покупаться.

Для общего потребления Принс повторил как попугай утверждение Уолл-стрит о том, что финансовая система имеет встроенные стабилизаторы. «Глубина общих фондов ликвидных средств гораздо больше, чем раньше, поэтому теперь разрушительное событие должно быть гораздо более разрушительным, чем когда-либо раньше», — уверял он инвесторов. Но он знал, что игра идёт к концу. «В какой-то момент, — признал он, — разрушительное событие будет настолько значительным, что вместо заполнения ликвидностью, эта ликвидность будет использована по-другому». Все менеджеры денег с Уолл-стрит приготовились бежать к выходу, как только разразится ожидаемый крах.

Чтобы гарантировать поддержку правительства, когда настанет этот день, Уолл-стрит лоббировала назначение своих менеджеров, чтобы контролировать Федеральную резервную систему, Минфин и ключевые комитеты Конгресса, а также Европейский центральный банк, которые после 2008 года должным образом финансово помогли кредиторам полностью за счёт налогоплательщиков.

Крупнейшие банки, брокерские конторы и менеджеры денег не заинтересованы в том, чтобы люди поняли: реклама финансов как путь к процветанию на самом деле служит лишь их собственным доходам. Поэтому финансисты поддерживают академическую теорию, уверяя людей, что каждый крах («самокорректирующийся циклический спад») заканчивается восстановлением. Оно приведёт домовладельцев и других должников к новым высотам, пока эти 99 процентов сохраняют «доверие» (эвфемизм для легковерных) к системе и позволяют инсайдерам Уолл-стрит первыми дезертировать с корабля.

Как «мусорная» экономика проложила путь к краху 2008 года

Почему демократии не удалось убедить политиков заставить финансовый сектор служить промышленному процветанию, а не откачивать получаемые доходы? Что случилось с веком классической экономики, которая разработала политику во избежание такой судьбы?

Нечто вроде trahison des économistes (предательства экономистов), которое произошло из-за того, что Эразм называл «учёным невежеством», а Веблен — «привитой неспособностью» справляться с самыми насущными проблемами. Общепринятая, господствующая экономика, украшенная сложной математикой, как если бы она была объективной естественной наукой, стала лоббистской попыткой ликвидировать государственную власть в области регулирования и налогообложения рантье. Хорошо оплаченные модели продвигают обоснование «просачивающегося богатства» как статус-кво, как если бы оно было порождено непреложными законами экономики. Идеологи «свободного рынка» также рассуждают от обратного, чтобы получить логическое «доказательство» того, что экономика становится менее затратной и более эффективной за счёт снижения уровня заработной платы, отмены налогов на богатство, сокращения государственных расходов и приватизации инфраструктурных монополий.

В результате симбиоза банкиров и других рантье долг создаётся в основном для приобретения льгот по извлечению ренты и других возможностей, приносящих ренту, а затем для превращения этой экономической ренты в проценты и соответствующие финансовые доходы. Почти все новые кредиты начиная с 1980 года были предоставлены сектору FIRE: кредиты для передачи прав собственности на активы при одновременном обременении экономики долгами, а не для создания нового богатства.

Пагубное предположение состоит в том, что зарабатывать деньги, используя заёмные средства или схожие технологии, так же продуктивно, как и инвестировать в новые средства производства. Намечаемый эффект состоит в том, чтобы передать финансовое управление «технократам», которые оказываются банковскими лоббистами, объединившими нескольких учёных в качестве полезных идиотов, встроенных в хорошо финансируемые «фабрики мысли». Почти так же, как нефтяная промышленность субсидирует «мусорную» науку, чтобы не признавать, что выбросы углекислого газа способствуют глобальному потеплению, и Уолл-стрит финансирует «мусорную» экономику, чтобы отрицать, что долговое загрязнение ввергает экономику в хроническую жёсткую экономию и безработицу. Их вывод: никакого общественного регулирования не требуется, как и расходов на очистку, чтобы компенсировать причинённый ущерб.

Вопросы, на которые должна ответить обоснованная экономическая теория

Сегодня, спустя годы после финансового кризиса 2008 года, наиболее актуальной задачей экономической теории должно стать объяснение того, почему не восстановились расходы на занятость и потребление. Федеральная резервная система предоставила банкам 4 триллиона долларов, а Европейский центральный банк — 1 триллион евро, в ходе количественного смягчения, для помощи финансовому слою на вершине экономической пирамиды, а не для списания долгов или оживления «реальной» экономики за счёт государственных расходов. Этот гигантский процесс создания денег мог бы позволить должникам освободиться от долгов, чтобы они могли возобновить расходы для поддержания кругооборота производства и потребления. Вместо этого правительства оставили экономику в тисках задолженности, создавая деньги только для раздачи финансовым учреждениям.

Оруэлловская риторика используется для описания правительств, испытывающих дефицит бюджета и центральных банков, создающих кредиты, чтобы помочь банкам и держателям облигаций, но не занятости и производству. Это называется «сохранением системы». Однако то, что предполагается сохранить, это не экономика с задолженностью, а долговые накладные расходы, причитающиеся финансовому сектору. Центральные банки старательно избегают любых попыток количественно определить, в каком объёме можно направить заработную плату, прибыль и налоговые поступления на выплаты кредиторам, не вызывая экономического коллапса и несостоятельности. Сегодняшний кризис отвергается как аномалия, исключаемая предположениями, сделанными вначале. Это слепое пятно является предпосылкой для направления экономики по пути долговой дефляции.

Радикальные изменения

в процентных ставках, ценах на активы

и заработной плате после 1980 года

Радикальные изменения в финансовой и фискальной динамике, которые привели к краху 2008 года, были инициированы Маргарет Тэтчер в Великобритании и Рональдом Рейганом в 1980-х годах. Ключевая тенденция, которую они стремились переломить, была связана с процентными ставками. 35-летний рост ставок с 1945 по 1980 год достиг неустойчивого пика бедствия в 20 % для кредитов основным корпоративным заёмщикам. Председатель Федеральной резервной системы Пол Волкер (1979-1987 гг.), ограничивая денежную массу для замедления темпов инфляции, сделал кредит более дорогим и остановил бум на финансовых рынках и рынках недвижимости. Цены на уже выпущенные облигации (с более низкими процентными ставками) упали, а цены на акции и недвижимость последовали их примеру. После 1980 года ставки неуклонно снижались.

Тенденция с заработными платами также изменилась на обратную. Начиная с войны во Вьетнаме и проводимой до начала 1970-х годов политики «пушек и масла», заработная плата росла быстрее общего уровня цен. Но с конца 1970-х годов она почти не изменилась. Потребительские цены за последние тридцать лет также стабилизировались. Что выросло, так это цены на активы, подпитываемые приливной волной банковского кредита, раздувавшего величайший в истории рост цен на рынке облигаций. На фондовом рынке, облигациях и недвижимости было заработано больше денег, чем при использовании рабочей силы для производства товаров на продажу.

Структурные изменения

в мировой экономике и политике с 1980-х годов.

Дерегулирование ведёт к взрыву мошенничества

1. Процентные ставки, которые определяют цены на облигации, акции и недвижимость

До 1980 года: устойчивый рост реальной заработной платы и уровня жизни, особенно в условиях политики «пушки и масло».

После 1980 года: падение процентных ставок подпитывает «рынок быков» для облигаций, который распространяется на акции и недвижимость.

2. Уровни заработной платы

До 1980 года: устойчивый рост реальной заработной платы и уровня жизни, особенно в условиях политики «пушки и масло».

После 1980 года: стагнирующая реальная заработная плата при этом больше тратится на обслуживание долга, жильё и налоги на социальное обеспечение.

3. Политическая философия

До 1980 года: социал-демократическая политика: возрастающая роль правительства и «кейнсианские» государственные расходы как антициклическая стабилизация.

После 1980 года: неолиберальное дерегулирование и приватизация, демонтаж программ социальных расходов и инвестиций в общественную инфраструктуру.

4. Налоговая философия

До 1980 года: прогрессивный подоходный налог и налогообложение недвижимости и финансового богатства.

После 1980 года: налоговый сдвиг с недвижимости и других богатств сектора FIRE и высоких доходов на наёмных работников (более тяжёлый налог FICA) и потребителей (налоги с продаж и налог на добавленную стоимость).

5. Богатство и распределение доходов

До 1980 года: тенденция к более равномерному распределению богатства и доходов.

После 1980 года: углубление поляризации богатства и доходов в руках Одного Процента.

6. Регулирование деятельности банков

До 1980 года: разделение розничного банкинга и спекулятивного инвестиционного банкинга по закону Гласса-Стиголла.

После 1980 года: отмена закона Гласса-Стиголла в 1999 году позволяет Уолл-стрит создавать холдинговые компании для поглощения коммерческих банков, сберегательных банков и ссудо-сберегательным ассоциациям (S&L). От Чили до постсоветского пространства банковские филиалы контролируют промышленные филиалы в группах и конгломератах.

7. Правоприменение

До 1980 года: преследование за финансовые махинации и преступления, особенно после кризиса со ссудно-сберегательными ассоциациями (S&L) в 1980-е годы.

После 1980 года: декриминализация финансового и бухгалтерского мошенничества, особенно при Эрике Холдере.

8. Пенсионное планирование

До 1980 года: заработная плата откладывалась в виде пенсионных планов с установленными выплатами для обеспечения надёжности пенсий, в основном за счёт инвестиций на фондовом рынке. (Капитализм пенсионных фондов).

После 1980 года: пенсионные планы сокращены до планов с установленными взносами или уничтожены при банкротстве. Менеджеры денег вкладывают пенсии в выкупы контрольных пакетов акций за счёт кредита (LBO) и финансовые спекуляции.

9. Бухгалтерский учёт и качество статистики

До 1980 года: строгое государственное регулирование обеспечивало точную финансовую и экономическую статистику. Банкротство «Артур Андерсен» из-за её роли в мошенничестве «Энрон».

После 1980 года: Бухгалтерский учёт «по финансовой модели» и забалансовые дочерние компании («стиль Энрон») делают корпоративную статистику всё более нереалистичной, чтобы избежать налогов.

10. Законодательство о должниках/кредиторах

До 1980 года: всё более гуманное обращение с должниками благодаря более мягким законам о банкротстве и прощению долгов.

После 1980 года: личное банкротство усложняется для домашних хозяйств, бизнеса и правительства из-за роста долговых накладных расходов. Государства-должники вынуждены приватизировать общественное достояние, продавая его частным покупателям, получающим ренту.

11. Международная торговля и финансы

До 1980 года: торговый баланс обычно отражает конкуренцию, основанную на относительных ценах и стоимости жизни.

После 1980 года: затраты на рабочую силу и промышленность всё больше отражают проценты, земельную ренту, монопольную ренту и другую динамику сектора FIRE, а не прямые производственные затраты.

Алан Гринспен, будучи председателем Федеральной резервной системы в период с 1987 по 2006 годы, воспрепятствовал попыткам членов совета директоров обуздать мошенническую практику задолженности и поставил дерегуляторов во главе недоукомплектованных надзорных органов. В 2004 году ФБР предупреждало о взрыве финансового мошенничества. Но Гринспен, не делая различий между свободными рынками и откровенным обманом, расчистил путь для «мусорного» ипотечного кредитования.

Вместо защиты экономики от опасности неполноценная система регулирования защищала банкиров от судебного преследования. Штрафы выплачивались их компаниями (то есть «акционерами») или по страховым полисам, без признания уголовной ответственности. После того, как «Бэнк оф Америка» приобрёл «Кантривайд Файнэншл», её страховщики выплатили штраф в размере 20 млн долл. за «кредиты лжецов», вброшенные в финансовую систему Анджело Мозило. Банки «Ситигруп», «Джи Пи Морган Чейз», «Голдман Сакс» и другие заплатили миллиарды долларов в виде корпоративных штрафов за урегулирование мошенничества со стороны их менеджеров на сотни миллиардов долларов.

Эрик Холдер, будущий генеральный прокурор президента Обамы, подал пример доброжелательного отношения к финансовым преступникам при президенте Клинтоне в 2000 году, когда договорился о помиловании Марка Рича с его миллиардами украденных долларов. Сделка выглядела подозрительно, как плата за щедрое финансирование библиотеки Клинтона бывшей женой Рича. Бывшие чиновники и инсайдеры теперь наперебой предлагают свою помощь, чтобы показать, насколько извращённой стала регулятивная система, отказавшаяся от судебного преследования за поведение, которое привело к 2008 году. Но министерство юстиции по-прежнему воздерживается от привлечения к ответственности конкретных лиц или того, чтобы заставить их вернуть полученные деньги. Помимо того, что профессионалы-экономисты не желают иметь дело с задолженностью или финансовым мошенничеством, суть регулятивного захвата Уолл-стрит заключается в том, чтобы добиться укомплектации нерегуляторами агентств, отвечающих за регулирование банковской деятельности и фондового рынка.

«Мусорная» математика стоит за «мусорной» экономикой

Майрон Шоулз и Роберт Мертон получили в 1997 году Нобелевскую премию по экономике от Шведского центрального банка за уточнение математической формулы для вариантов ценообразования на основе статьи, написанной Шоулзом и Фишером Блэком в 1973 году. В качестве ещё большей награды Шоулза и Мертона пригласили внедрить их математику в практику как руководителей хедж-фонда «Лонг-Терм Кэпитэл Менеджмент» («ЛТКМ»). Через девять месяцев после присуждения премии «ЛТКМ» потерял 4,6 млрд долл. и обанкротился. Более миллиарда долларов было потеряно всего за два дня кризиса, разразившегося в сентябре 1998 года, когда фондовый рынок упал на 508 пунктов.

Этот фонд следовало бы назвать «Шорт-Терм Кэпитэл Менеджмент», поскольку в его формулах риска предполагалось, что любые изменения цен будут лишь незначительными. В книге «Чёрный лебедь» (2007 г.) Николас Талеб сравнил стратегию «ЛТКМ» с «подбиранием мелочи перед паровым катком», то есть как серию возможных небольших выигрышей с минимальным ожиданием больших потерь. Такое полное уничтожение происходит всегда, когда производится сомнительное кредитование, в предположении, что его неизбежность лежит далеко от вершины колоколообразной кривой вероятности.

Почти всем крупным фирмам Уолл-стрит было предложено внести свой вклад в спасение «ЛТКМ», чтобы предотвратить серьёзный финансовый разрыв в сети компьютеризированных ставок, которой этот хедж-фонд опутал крупные инвестиционные банки Уолл-стрит. Банк «Леман Бразерс» воздержался, за что был должным образом наказан в 2008 году. К тому времени самые большие ставки зависели от того, обрушится ли рынок «мусорных» ипотек и когда? («Леман Бразерс» слишком заигрался).

Инсайдеры Уолл-стрит предвидели грядущий кризис и пытались на нём нажиться

В год, предшествовавший сентябрьскому кризису 2008 года, появилось множество предостережений.

Мир изменился 9 августа 2007 года. Именно тогда французский банк «БНП Париба» объявил, что больше не позволит инвесторам изымать деньги из своих субстандартных фондов. Банк не мог их оценить, потому что никто не хотел их покупать.

Это была ошибка, но она была совершенно не похожа на ту ошибку, что должна была произойти. «Ястребы» убедили себя в том, что финансовый кризис длится уже так долго, что его больше нет. У этих банков было более чем достаточно времени, чтобы снизить свои риски, работая с проблемными фирмами. То есть одно банкротство, скажем, банка «Леман Бразерс» не должно было вызвать каскада других. Или, как сказал Джеймс Буллард, президент ФРС в Сент-Луисе, «уровень системного риска резко упал и, возможно, до нуля».

Регуляторы не только закрывали глаза на безрассудное кредитование и мошенничество, но и стремились замалчивать предупреждения, которые угрожали снижением цен и доходности спекулятивных ценных бумаг пузыря. Защитником главных неудачников на Уолл-стрит стал прислужник Рубина Тим Гайтнер, который присоединился к миллиардеру с Уолл-стрит и пропагандисту политики жёсткой экономии Питеру Питерсону, рекомендовавшему молодого Гайтнера на пост президента Федерального резервного банка Нью-Йорка. Как Гайтнер писал в своих мемуарах «Стресс тест — воспоминания о финансовом кризисе»: «Я по существу вернул правление Федерального нью-йоркского банка к его историческим корням как элитного реестра местных финансовых кругов». В ходе классического примера регулятивного захвата Гайтнер реорганизовал свой совет директоров, включив в него буквально галерею мошенников с Уолл-стрит, «в том числе генерального директора „Леман Бразерс“ Дика Фулда, генерального директора „Джи Пи Морган Чейз“ Джейми Даймона, бывшего председателя „Голдман Сакс“ Стива Фридмана, который всё ещё состоял в совете директоров фирмы, и генерального директора „Дженерал электрик“ Джеффа Иммельта».

Занимаемая должность позволила Гайтнеру спасти «Ситигруп» Рубина и держателей его облигаций от публичного отчуждения в пользу государства после оказания помощи, отговорившись, что альтернативой станет хаос для экономики в целом. Когда Гайтнер был выдвинут на пост министра финансов в 2009 году, он заверил в Конгрессе допрашивающего его Рона Пола из Техаса, что боролся против регулирования: «Я никогда не был регулятором, хорошо ли это или плохо. И я думаю, что вы правы, говоря, что мы должны быть очень скептически настроены к идее, что регулирование может решить все эти проблемы. У нас есть части системы, которые перегружены регулированием.... Проблема была не в отсутствии регулирования. Оказалось, что несмотря на имеющееся регулирование вы получали громадный рост рисков».

Гайтнер представлял собой гораздо больше, чем просто дерегулятора. Он защищал пузырь и нью-йоркских банкиров, которые и соорудили этот пузырь вопреки возражениям критиков. После краха банка «Беар Стернс» 18 марта 2008 года Гайтнер заверил Федеральный комитет по открытым рынкам, что инвестиционным банкам не нужно откладывать большие резервы: «Сейчас очень трудно судить, что финансовая система в целом или банковская система в целом недокапитализированы». Для Гайтнера реальной опасностью, похоже, были не «мусорные» ипотеки, спекуляции на деривативах или другие долговые рычаги, а экономисты, которые предупреждали публику о необходимости уйти с этого рынка. «Нет ничего более опасного в том, с чем мы сталкиваемся сейчас, — обвинял Гайтнер, — чем люди, которые хорошо осведомлены в этом вопросе и подпитывают эти общие опасения по поводу нашего авторитета и основных сильных сторонах финансовой системы».

Гайтнер будет играть главную роль почти во всех оставшихся главах этой книги благодаря его неустанным шагам, направленных любой политики, которая может не принести пользы или хотя бы ограничить власть крупных нью-йоркских банков. Выступая в качестве особого защитника мошеннических операций в «Ситигруп» и «Голдман Сакс» (в своих претензиях к «АИГ»), Гайтнер был вызван к Альберту Шпееру из администрации Обамы, аппаратчику, поставленному Рубином и Саммерсом для противодействия регуляторам и критикам.

Будь то в Лас-Вегасе или на Уолл-стрит, экономика казино работает вне логики промышленного капитализма. Это игра с нулевой суммой, в которой состояния делаются на ставках с контрагентами и клиентами. Богатство перераспределяется между удачливыми игроками, а не создаётся. Действительно, «продукт» — это совокупность «токсичных» закладных. Выбор времени на таких рынках зависит от капризных ветров на торговых площадках в Нью-Йорке и Чикаго. Это временной горизонт грабителей банков и — банков-грабителей. Сама идея состоит в том, чтобы безопасно убраться до того, как пик будет достигнут, потому что крахи происходят быстро и резко.

Все такие крахи вызываются разрывами в цепочках платежей. Мошенничества, растраты или безрассудные спекуляции, которые ведут к этим разрывам, прорываются, как аневризмы, в самом тонком месте долговой финансовой поверхности. Наибольший долговой рычаг возникает, когда за долгом вообще нет никаких реальных активов, в стиле Понци или Мадоффа, как в случае краха 2008 года. Но ФРС была больше обеспокоена ростом заработных плат, чем ростом цен на недвижимость и финансовые ценные бумаги. Инфляция цен на активы приветствовалась; опасались роста заработной платы.

Кризис явился как неизбежный результат математики сложного процента и фиктивных финансовых оценок. С января по середину марта 2008 года цены акций банков и брокерских акций упали примерно на 40 процентов. Но до тех пор, пока танец ускорялся до последней степени безумия, подобного «Болеро» Равеля, стоять в стороне означало бы позволить конкурирующим менеджерам денег докладывать о лучших доходах. Целью было хапнуть денег и сбежать. Как сказал мне один трейдер: «Всё, что надо — это разбогатеть раз в жизни». Для большинства игроков это и был тот момент удачи, который разжигал лихорадку жадности вплоть до 2008 года, после чего цены на жильё упали примерно на 30 процентов.

* * *

Инвестиционный банк «Беар Стернс» обанкротился 17 марта 2008 года. Была организована предварительная продажа акций банку «Джи Пи Морган Чейз» по 2 доллара за акцию, но Федеральная резервная система почувствовала такое сострадание к акционерам «Беар Стернс», что вмешалась, чтобы поглотить убытки от «токсичных отходов» на 29 млрд долл., так что они смогли получить в пять раз больше. Но когда через полгода, 15 сентября, рухнул инвестбанк «Леман Бразерс» министр финансов Хэнк Полсон заявил журналистам, что этот банк невозможно спасти. «Леман Бразерс» завяз в «мусорных» ипотеках, которые он надеялся продать пенсионным фондам и немецким банкам федеральных земель, и было бы пародией вознаграждать акционеров за доверие к безрассудному поведению этой фирмы.

«Беар Стернс» и «Леман Бразерс» не были похожи на банки, где обычные люди хранят свои чековые и сберегательные счета. Они имели дело с другими финансовыми учреждениями и Одним Процентом. До 1999 года закон Гласса-Стиголла эпохи Депрессии изолировал розничную банковскую систему от таких крупных финансовых игроков, чтобы минимизировать риск для вкладчиков. Но бесстыдный демонтаж Биллом Клинтоном этой финансовой «противопожарной стены» позволил «Ситигруп», «Бэнк оф Америка» и другим коммерческим банкам стать холдинговыми компаниями, в которые входили инвестиционные дома, страховые и ипотечные компании, биржевые маклеры и брокеры по недвижимости.

Обманчивое обещание дерегулирования состояло в том, что позволение банкам делать всё, что они хотят, сделает работу финансовой системы более эффективной. Реальность же такова, что спекуляции и откровенно нечестные сделки стали переплетаться с розничными банковскими операциями, перенося риск на те банки, которые были относительно безрисковыми до 1999 года. Убытки были сконцентрированы среди крупных игроков Уолл-стрит, «слишком больших, чтобы обанкротиться», и с огромным политическим влиянием, чтобы их могли ограничивать регулирующие органы. Даже банки, занимавшиеся самыми безрассудными или явно мошенническими операциями, были защищены и спасены. Субсидирование «Ситибэнк», «АИГ» и других организаций, которые потеряли так много, что иначе не смогли бы заплатить удачливым игрокам и спекулянтам, удержало казино Уолл-стрит на плаву за государственный счёт.

Генеральный прокурор Эрик Холдер и Лэнни Брейер отказались выдвинуть обвинения в подделке документов против отделений недвижимости банков и ипотечных брокеров. Эпитет «ссуды лжецов» применялся только к заёмщикам с низким доходом, которые ставили свою подпись под заявлениями на ипотеку, заполненными «Кантривайд Файнэншл» и другими источниками токсичных финансовых загрязнений. Те десять миллионов домовладельцев, чей долг взлетел выше рыночной цены их домов («отрицательный собственный капитал»), не получили никакого снисхождения, такого, как получили банки. На них обрушилась волна лишений прав выкупа из-за подписанных роботом документов, до сих пор незаконных в соответствии с законодательством США, но которые были разрешены просто потому, что эта практика была настолько распространённой, что применение закона могло привести к слому всей системы.

«Система» была именно тем, что надо было сломать! Финансовые проделки на Уолл-стрит не были «экономикой». Это были банкстеры, делавшие вид, что их интересы совпадают с интересами экономики в целом. Как будто сохранение долгов сохраняло реальное богатство и занятость, а не разрушало их.

Было оказано чрезвычайно сильное давление, чтобы вбить в головы мысль о том, что спасение сверхбогачей с Уолл-стрит необходимо для спасения повседневной роли банков в обработке чеков и упрощении платежей для 99 процентов населения. Но застрахованным вкладчикам потеря средств никогда не грозила. Не угрожала банкоматам и нехватка бумажных денег. Такая помощь была ловко задумана, чтобы спасти этих крупных кредиторов, а не обычную экономику. Объявление плохих банков неплатёжеспособными заставило бы их незастрахованных вкладчиков, держателей облигаций и акционеров списать свои убытки от их сомнительных кредитов.

Своекорыстные заявления о том, что катастрофа была непредвиденной, привели к ответной реакции в пользу Уолл-стрит, организованной в чрезвычайных условиях и при помрачении рассудка у общественности. Безнадёжные долги и «ссуды лжецов» сохранились, вместо того, чтобы списать их до присущих им рыночных оценок. Это спасло банки и держателей их облигаций в некоторой степени тем, что была навязана долговая дефляция и меры жёсткой экономии от Соединённых Штатов до Европы.

Утверждение о том, что сохранение долгового бремени было необходимо для содействия восстановлению, является примером демагогии по Оруэллу. Банки и их клиенты были спасены за счёт всей экономики. Средний класс уничтожается, в то время как рынки сокращаются. И результат — сегодняшняя жёсткая экономия после 2008 года. Обслуживание долга выжимается с помощью ипотечных долгов, задолженности по студенческим кредитам и по кредитным картам. Реальная заработная плата и «рынки» переживают застой, потому что потребители мало что могут потратить, так как большая часть их доходов уходит на обслуживание долга.

Неолиберальные экономисты утверждают, что долг — не проблема и может быть проигнорирован, потому что (как говорится) «мы в долгу перед самими собой». Согласно этой спорной логике, всё сводится к чистому нулевому балансу, в котором задолженность одного человека рассматривается как актив другого. Эта упрощённая и вводящая в заблуждение точка зрения игнорирует размеры «кто/кому»: большая часть чистого долга 99 процентов принадлежит Одному Проценту («самим себе» — Уолл-стрит). Кредит, который создают банки, увеличивает расходы на рантье, а не способствует стабильности цен и доходов.

Тридцать лет неолиберальной «мусорной» экономики подготовили почву для навязывания массовой безработицы, эмиграции и приватизационных распродаж. И то, что дефицит государственного бюджета вызывает инфляцию — это обман. Но инфляция в основном оставалась под контролем в течение нескольких последних десятилетий. Критики государственных расходов на самом деле выступают против государственного финансирования из общего бюджета программ социального обеспечения, медицинского обслуживания престарелых («Медикэр») и других социальных программ, включая прогрессивные налоги, уплачиваемые самыми богатыми классами. Лицемерие бросается в глаза, когда Уолл-стрит восхваляет создание государственного долга при выпуске денег правительствами, чтобы спасти банки.

Эта асимметричная картина создания долгов разрушает нашу промышленную экономику и расширяет разрыв в богатстве и доходах. Она также подрывает экономическую дисциплину, мешая осознанию того, что сегодняшняя экономическая и финансовая жёсткая экономия основана на обмане, что финансовые и другие рантье-нахлебники являются частью экономики Хозяина, а не навязанной и грабительской, и что сегодняшняя жёсткая экономия, по сути, не является по сути ни естественной, ни неизбежной. Это результат финансовой политики, которой почти полностью подчинена деятельность правительств. Поэтому в оставшейся части этой книги описывается, как с 2008 года финансовая система получила контроль над государственной политикой во всём мире, «освободившись» от общественного контроля и отделавшись от промышленных инвестиций, за исключением финансирования поглощения корпоративных активов.

ГЛАВА 13
Переворот 2008 года: спасение Уолл-стрит вместо экономики

Иногда я думаю, что люди в финансовом секторе не хотят, чтобы вы понимали, в чём суть проблем. Конечно, если рядовые избиратели сбиты с толку или чувствуют, что не понимают в чём эти проблемы, они вряд ли окажут политическое влияние на их решение. Это служит лишь целям негодяев, которые не хотят значимой защиты со стороны правительства от их рискованных делишек.

Шейла Бэйр «Быка за рога» (2012 г.), стр. 323

Финансовый сектор мобилизовал свои силы во время банковского кризиса 2008 года, чтобы убедить мир в том, что спасение несостоятельных банков восстановит процветание. Скрытая цель состояла в том, чтобы полностью изменить систему прогрессивного налогообложения и финансового регулирования, которыми руководствовалась экономика со времени «Нового курса». Такое изощрённое политическое мошенничество позволило Одному Проценту начиная с 2008 года монополизировать восстановление и увеличить своё богатство и преимущество в доходах перед остальным населением.

Но такой разрыв в богатстве не является результатом какого-либо непреодолимого экономического закона природы. Он отражает систему субсидий, налогового фаворитизма и финансовой помощи (срочных мер по спасению государством), хитро устроенную лоббистами и банковской элитой, чтобы противостоять чувству справедливости большинства людей. Кризис 2008 года предоставил им возможность присвоить огромные суммы и субсидии, угрожая, что в противном случае наступит хаос.

Альтернатива, несомненно, была.

Она означала для банков, держателей облигаций и остальных «ростовщиков», входящих в Один Процент, списание с баланса безнадёжных кредитов как своих убытков. Но Конгресс оставил безнадёжные долги на бухгалтерском учёте, поддавшись ложной угрозе пустых банкоматов и убытков даже на застрахованных банковских счетах.

Идея Федеральной резервной системы об оживлении процветания состояла в том, чтобы опять раздуть новый пузырь, предоставив почти бесплатные кредиты банкам, причём ФРС делала вид, что она не ведёт финансовую войну. В то время как ФРС без особых усилий оказала помощь Уолл-стрит на триллионы долларов в ходе количественного смягчения, администрация Обамы предупредила, что программы социального обеспечения должны быть сокращены для сбалансирования будущих бюджетов. Новые деньги должны были быть потрачены только на финансовые ценные бумаги, а не на материальные инвестиции.

В то время как проценты, амортизация и штрафы по долговым накладным расходам уменьшали потребительские расходы и промышленные инвестиции, банки лишали должников права выкупа и передавали их активы кредиторам. Это способствовало фискальному кризису, подкреплённому хором призывов с Уолл-стрит решить его путём приватизации государственной инфраструктуры и социального обеспечения, сокращения социальных расходов и уменьшения пенсий.

Но каким бы путём отныне ни пошла экономика, вернуться к обычному состоянию до 2008 года невозможно. Таким образом, не может быть и речи о «восстановлении» прошлого, учитывая чрезмерный рост долгов, которые не могут быть выплачены. Есть две альтернативы движения вперёд: либо (1) банки и держатели облигаций понесут убытки, если долги будут списаны; либо (2) экономика столкнётся жёсткой экономией на поколение, поскольку долговая дефляция и приватизация душат рост и восходящую мобильность. В этом случае Один Процент унаследует богатство, а 99 процентов — долговую кабалу.

Политическая цель финансового сектора — это замена демократически избранных правительств и государственного планирования технократами, назначаемыми банками. В первые шесть лет количественного смягчения Федеральная резервная система выпускала деньги для спасения Уолл-стрит, но не для финансирования ощутимого роста или требуемых списаний долгов домохозяйств и «мусорных» ипотечных кредитов, которые «запустили» кризис.

Главная стратегия этих банкстеров заключается в том, чтобы использовать экономические проблемы как возможность для захвата активов из общественного достояния, наряду со способностью правительства взимать налоги и создавать деньги. Вместо того, чтобы облагать налогом богатство рантье и тратить средства на восстановление инфраструктуры, федеральные и местные органы власти вынуждены продавать дороги общего пользования, чтобы покупатели превращали их в платные, почти также, как они создали возможности извлечения ренты в системе здравоохранения.

Как разрешение кризиса 2008 года в корне отличалось от прошлых решений

В течение века банковские кризисы развивались по хорошо понятной схеме. Безнадёжные долги и инвестиции списывались. Депозиты в банках, которые выдавали безнадежные кредиты, сокращались до той остаточной стоимости, которая оставалась после потери права выкупа заложенного имущества, а продажи описанного имущества сметали цены, раздутые за счёт долгов. Эндрю Меллон, министр финансов президента Герберта Гувера, подытожил этот процесс, консультируя президента в ноябре 1929 года: «Ликвидировать рабочую силу, ликвидировать запасы, ликвидировать фермеров, ликвидировать недвижимость. Это вычистит гниль из системы. Высокая стоимость жизни и высокий уровень жизни понизятся. Люди будут работать усерднее, жить более нравственной жизнью. Ценности будут приведены в порядок, а предприимчивые люди будут выбирать из менее квалифицированных людей».

До 2008 года почти никто не ожидал, что крупнейшие банки Уолл-стрит, такие как «Ситигруп» и «Бэнк оф Америка», будут набирать «менее квалифицированных людей». Но финансовые лоббисты настаивали на том, что для подготовки пути к новому процветанию этим учреждениям был необходим особый фаворитизм.

До 2008 года в финансовых кризисах всегда был луч надежды: списание долговых накладных расходов для возможности восстановления экономики. Облегчение бремени задолженности путем банкротства традиционно приводило к снижению цен на жильё до более доступных уровней. Но целью ФРС было (и остаётся) сохранение экономической власти Одного Процента и оживление банковских балансов путем предотвращения падения цен на рынках жилья и фондовом рынке или цен облигаций. Но вместо списания безнадёжных долгов, накопившихся до 2008 года, они были сохранены. В сочетании с урезанием программ государственных расходов это ведёт к сокращению внутреннего рынка и падению заработной платы вместо поддержки цен на жильё и другие активы. Банкам была оказана спасительная финансовая помощь, но не экономике.

Начиная с Программы по спасению проблемных активов (TARP) в Соединённых Штатах, банки во всём мире потребовали, чтобы правительства спасли от убытков крупных незастрахованных вкладчиков и держателей облигаций и позволили управляющим обанкротившихся банков сохранить бонусы и доходы, которые они себе выплатили. Правительство Ирландии последовало совету Европейского союза по спасению незастрахованных кредиторов Англо-ирландского банка за счёт налогоплательщиков. В Греции европейская «Тройка» — МВФ, Европейская комиссия и Европейский центральный банк — спасла держателей облигаций, предоставив срочный кредит, достаточный для спасения, чтобы полностью расплатиться по кредитам, предоставленным правительствам, без какого-либо намёка на возможность выплаты без погружения экономики в более тяжёлую депрессию, чем та, от которой эта страна пострадала в 1930-х годах. Владельцы облигаций и вкладчики банков брали свои деньги и сбегали, а иностранные долги должны были выплачиваться, обременяя население огромными налогами в масштабах, от которых люди до сих пор страдали лишь в чрезвычайных ситуациях военного времени.

Крах 1929-1931 годов привёл к введению государственного регулирования и контроля над банковской деятельностью. В 1933 году была создана Федеральная корпорация страхования депозитов (FDIC) и закон Гласса-Стиголла отделил коммерческое банковское дело от спекулятивного инвестиционного банкинга Уолл-стрит, и проведены другие реформы. Но с 1987 по 2006 годы председатель ФРС Гринспен повёл борьбу за демонтаж «Нового курса», отменяя регулирующий надзор, направленный на то, чтобы банковские кредиты соответствовали платёжеспособности заёмщиков. После 2008 года финансовая помощь спасла самые безответственные и «криминогенные» мегабанки, возглавляемые «Ситигруп» и «Бэнк оф Америка», вместо того, чтобы позволить им разориться. Краткая попытка регулирования — закон Додда-Франка, была отменена лоббистами банков, которые купили контроль над политикой, поддерживая политиканов, способствовавших захвату регулирующих органов до такой степени, что финансовое мошенничество было по существу декриминализировано. Вместо преследования в судебном порядке за нарушение финансовых законов крупнейшим банкам всё сошло с рук под предлогом того, что применение законов против мошенничества погубило бы их.

Почти как и в детективной повести Шерлока Холмса «Собака Баскервилей», ключ состоял в том, что собака не лаяла, наиболее обличительным аспектом спасения банков в 2008 году было то, что, вопреки заявлениям Федеральной резервной системы и министерства финансов, агентства не следовали вековому «правилу Бэджета». Их экстренное кредитование коммерческих банков не ограничивалось традиционными «надёжными ценными бумагами со штрафными процентными ставками».

Экономисты, дружественные к банкам, изображали это ослабление условий кредитования в чрезвычайных условиях как попытку восстановить нормальное состояние. Но было ненормальным не преследовать в судебном порядке правонарушителей, как это было сделано в скандалах со ссудно-сберегательными ассоциациями (S&L) в 1980-х годах, когда многие руководители банков были посажены в тюрьму. Нарушением традиции также стало предоставление банкам достаточного государственного кредита, чтобы снова начать кредитование, не обязывая их списать убытки акционеров и возложить эти убытки на своих крупных незастрахованных вкладчиков и держателей облигаций. Произошёл финансовый государственный переворот.

Уолтер Бэджет был редактором журнала «Экономист» с 1860 по 1877 годы. Его влиятельная книга «Ломбард-стрит: описание денежного рынка» (1873 г.) требовала обязательного прочтения даже в 1960-х годах, когда я работал над своей докторской диссертацией (Ph.D.). В ней изложены жёсткие условия, на которых центральные банки должны предоставлять ликвидность во времена кризисов. Действительно безнадёжные кредиты тогда составляли лишь небольшую часть банковского бизнеса. Главной проблемой стал общий кризис, побудивший нервных вкладчиков выводить деньги из банков, кредиты которых были в основном надёжными. Эти ссуды предоставлялись должникам, бывшим в состоянии продолжать оплачивать текущие расходы, которые банки не могли быстро конвертировать в наличные деньги для выплаты вкладчикам. Естественно, правительства стремились предотвратить экономические кризисы, возникающие из-за того, что банкам приходилось требовать возврата своих кредитов и доводить своих клиентов до разорения.

Однако не предполагалось, что центральные банки должны были спасать неплатёжеспособные учреждения, выдававшие безнадёжные займы заёмщикам, которые не могли платить по своим долгам. Предполагалось, что поддержка банкам будет оказываться на достаточно обременительных условиях, чтобы не дать им возможность получать спекулятивные и хищнические доходы во времена кризисов. Однако к 2008 году безнадёжные кредиты превышали весь собственный капитал некоторых банков. Многие из этих кредитов были мошенническими, за что банкам следовало бы выплатить сотни миллиардов долларов в виде гражданских штрафов. Как сообщал Экономический институт Леви в своём исследовании: «Предполагается, что реакция правительства на банкротство несостоятельного банка будет сильно отличаться от его реакции на кризис ликвидности: правительство должно вмешаться, взять институт под своё управление, уволить руководство и приступить к решению проблемы. ... Как правило, акционеры несут убытки, как и незастрахованные кредиторы, в том числе и другие финансовые учреждения. ... Однако вместо того, чтобы решать проблемы учреждений, которые, вероятно, были неплатёжеспособными, ФРС совместно с министерством финансов пыталась спасти их, покупая проблемные активы, рекапитализируя их и предоставляя кредиты на длительные периоды».

После того как банки добились контроля над ФРС и Минфином, они перевернули Правило Бэджета с ног на голову. Лёгкие условия кредитования Генри Полсона, как и условия последующего кредитования Федеральной резервной системы, были радикальным отходом от Правила Бэджета. ФРС не налагала штраф за неплатёжеспособность. ФРС, Конгресс и министерство финансов предоставляли кредиты по пустяковым процентным ставкам для инвестиционных домов Уолл-стрит так же, как для нормальных коммерческих банков. Эти условия были настолько благоприятными, что после кризиса банки стали самым прибыльным сектором.

Федеральная резервная система также предоставляла кредиты под «мусорные» ипотеки, деривативы и дефолтные свопы по номинальной стоимости или принимала их как «безрегрессные» кредиты по ценам, намного превышающим те, которые заплатил бы рынок. Правительство взяло на себя этот риск вместо банков, держателей облигаций и финансовых спекулянтов. Количественное смягчение (низкопроцентный кредит банкам) было предназначено для того, чтобы сделать спекуляцию достаточно прибыльной и банки могли заработать достаточно денег для компенсации своих убытков от «мусорных» ипотечных кредитов и неудачных рискованных спекуляций. Оно стало крупнейшей в Америке раздачей богатства привилегированным бенефициарам со времен аферы с землями в долине Язу в середине 1790-х годов.

Председатель Федеральной корпорации по страхованию вкладов FDIC Шейла Бэйр настаивала на том, что даже у двух самых безрассудных неплатёжеспособных кредиторов, «Сити-банк» и «Бэнк оф Америка», было достаточно резервов и надёжных кредитов для покрытия их депозитов, застрахованных FDIC, даже когда правительство более чем удвоило страховой лимит со 100 до 250 тыс. долларов. Но стратегия Уолл-стрит состояла в том, чтобы напугать вкладчиков тем, что им, возможно, придётся списать убытки, если банкам Уолл-стрит и спекулянтам не заплатят сразу и полностью, без «стрижек» для держателей облигаций. Ещё в 2014 году, через шесть лет после краха, бывший министр финансов Гайтнер продолжал утверждать, что его раздачи инсайдерам спасли клиентов банков от альтернативы: что в банкоматах закончатся деньги.

Такая комбинация спасения кредиторов — финансовой помощи при сохранении безнадёжных долгов — была очень далека от рыночного решения. Это показывает, что банки ненавидят свободные рынки, когда проигрывают, и требуют, чтобы экономика спасала их самих, а не их должников. Вот почему банки считают, что они должны контролировать правительство, превращая его в предохранитель от своих самых больших ошибок, для оплаты их потерь и обслуживания их интересов. Банкиры также не хотят сидеть в тюрьме и настаивают на том, чтобы любые штрафы за нечестное поведение оплачивались банковскими учреждениями (т.е. акционерами), а не самими менеджерами, несущими ответственность за эти нарушения.

Федеральная резервная система и министерство финансов предоставляли кредит под предлогом того, что восстановление требует от банков наращивания их истощённого чистого капитала, чтобы они могли выдавать ещё больше процентных займов для уже и без того обременённой долгами экономики, подталкивая вверх цены на жильё и акции, как будто это и означает процветание. И к концу 2010 года финансовый сектор действительно возместил свои большие потери с 2008 года, зарегистрировав «около 30 % всей операционной прибыли», несмотря на то, что на неё приходилось менее 10 % добавленной стоимости в экономике. К середине 2013 года доля корпоративных прибылей банковской системы выросла «до 42 процентов ... и ФРС ожидает, что она будет расти».

Но, как объясняется в Главе 5, следствием этой политики является продолжение экспоненциального роста долга, пока он не поглотит всю экономику. Выплата большего процента и амортизация по ещё большему долгу оставляет меньше расходов на текущую продукцию. Экономика, обременённая долгами, действительно нуждалась в списаниях, но — за счёт банкиров и других кредиторов. Это была превосходная возможность, которую лица, принимающие решения в правительстве (проверенные банками), отвергли в 2008 году. Банки восстановились таким образом, что обескровили нефинансовую экономику Хозяина мерами жёсткой экономии.

Спасение облигационеров, а не должников

Процесс финансового спасения начался 7 сентября 2008 года, когда Федеральное агентство жилищного финансирования взяло на себя ипотечные обязательства на сумму 5,3 триллиона долларов, принадлежавшие «Фэнни Мэй» и «Фредди Мак». Эти институты ипотечного страхования, основанные в 1938 году как государственные агентства, были приватизированы в 1968 году, но предполагаемый полугосударственный характер агентств побудил большинство инвесторов считать, что их долг неявно имеет государственную гарантию от дефолта. Поэтому «Фэнни» и «Фредди» могли занимать под проценты, почти такие же низкие, как платило министерство финансов, но покупая при этом ипотечные кредиты с гораздо более высокой ставкой.

«Фэнни» и «Фредди», покупая, страхуя и упаковывая эти ипотеки, сделали их легко ликвидными и торгуемыми для пенсионных фондов, страховых компаний и других институциональных инвесторов, которые получали более высокие процентные ставки, чем были доступны по казначейским облигациям. Даже иностранным центральным банкам рекомендовалось держать облигации «Фэнни Мэй» в своих долларовых резервах.

Эти инвесторы предполагали, что «Фэнни» и «Фредди» осуществляли основной надзор за кредитованием. Но из-за стремления своих менеджеров расширить этот бизнес и сохранить свою долю рынка, так как «Кантривайд Файнэншл» и «Вашингтон Мьючуэл» вели гонку на выживание, падая на дно, «Фэнни» и «Фредди» всё чаще покупали мошеннические ипотечные кредиты.

Оказалось, что легче получать прибыль, не проявляя никакой должной осмотрительности, а просто покупая ипотечные кредиты без всяких вопросов. Мошенничество обычно невероятно выгодно в краткосрочной перспективе. Цены на акции «Фэнни» и «Фредди» взлетели, а их менеджеры платили себе соответственно высокие зарплаты и бонусы. Даже инвесторы, которые не полностью доверяли этим учреждениям, предполагали, что правительство, по крайней мере возместит убытки от безрассудного кредитования. Правительство в итоге попалось на крючок того, что оказалось «мусорными» ипотеками, хотя и далеко не такими «мусорными», как «токсичные отходы», упакованные инвестиционными банками вроде «Беар Стернс» и «Леман Бразерс».

Ипотечный рынок окончательно обвалился, когда 15 сентября 2008 года «Леман Бразерс» заявил о несостоятельности. Чтобы избавить держателей облигаций «Фэнни» и «Фредди» от несения убытков по дефолтам, которые угрожали уничтожить чистый капитал этих двух приватизированных агентств, министерство финансов инвестировало до 100 млрд долл. в каждое, чтобы покрыть убытки по «ссудам лжецов», которые эти компании купили у «Кантривайд Файнэншл» и других мошенников. В обмен министерство финансов получило варранты (то есть опционы) на покупку 79,9 % обыкновенных акций каждой компании.

Главные исполнительные директора и советы директоров этих двух компаний были уволены, но не было никакого возврата огромных зарплат, бонусов и опционов на акции, которые их менеджеры выплатили сами себе. Правительство также не рискнуло вызвать гнев акционеров, вернув эти две компании в государственную собственность. Вместо взятия управления на себя правительство, похоже, раздавало подарки для спасения держателей облигаций от убытков. Эти раздачи подавались как спасение экономики от «социализма».

Но это была просто генеральная репетиция представления в Конгрессе программы TARP по оказанию срочной помощи стоимостью 750 млрд долларов. Программа по спасению проблемных активов TARP оказалась полной победой Уолл-стрит над Конгрессом. «Всё дело было в держателях облигаций», — подытожила Шейла Бэйр, когда пыль осела. Министерство финансов не хотело возлагать убытки на держателей облигаций, и это сделали мы. Мы всё время говорили: «Для держателей облигаций нет никакой страховой премии», понимаете? Для маленького рядового человека, у которого есть вклад в банке, мы берём с банка за это премию, и она передаётся клиенту. У нас нет того же для держателей облигаций. Предполагается, что они берут на себя убытки.

Но получили срочную помощь именно финансисты и инвестиционные банкиры, а не домовладельцы, другие должники и пенсионные фонды.

Конгресс в панике принял программу спасения TARP без каких-либо дополнительных условий

20 сентября министр финансов Полсон представил краткий трёхстраничный план Программы по спасению проблемных активов TARP. Республиканцы голосовали против программы, обвиняя её в том, что это шаг к ещё большему правительству. Первоначальная версия Полсона не оставляла места для надзора Конгресса, и в Разделе 8 его плана содержалось требование, чтобы деньги выдавались без каких-либо вопросов со стороны выборных должностных лиц или судов. «Решения министра в соответствии с полномочиями, предусмотренными настоящим Законом, не подлежат пересмотру, принимаются по усмотрению агентства и не могут быть пересмотрены каким-либо судом, действующим по нормам статутного и общего права, или каким-либо административным органом». Вот как экономист Виллем Буйтер резюмировал требование Полсона: «Я хочу 750 млрд долларов. Я хочу их сейчас. Я использую эти средства для добрых дел, но не могу сказать вам, что это будет. Не задавайте никаких вопросов. И вы не можете подать на меня в суд».

Полсон затребовал для министерства финансов неограниченные полномочия по покупке или продаже ценных бумаг, обеспеченных закладными, на сумму до 700 млрд долл. в любой момент времени. Эта цифра отражала оценку Полсоном суммы, которую домовладельцы должны банкам вдобавок к своей платёжеспособности и сверх рыночной стоимости заложенного имущества. Министерство финансов должно было использовать деньги для покупки ценных бумаг, обеспеченных закладными, на любых условиях, которые пожелал министр финансов — не только у коммерческих банков, но также у инвестиционных банков, хедж-фондов и инвестиционных компаний, «без учёта каких-либо других положений законов о государственных контрактах».

Рынок этих ценных бумаг рухнул. Процентные ставки для ипотек с меняющейся ставкой вот-вот должны были взлететь до уровня «третьего года» или штрафных ставок, намного превышающих ставки-приманки, которые банки использовали для привлечения потенциальных покупателей жилья. Эти должники, вместо того чтобы увидеть, как рыночные цены на их недвижимость растут выше ипотечных, потеряли надежду на долгожданную бесплатную инфляцию цен на активы (то, что Алан Гринспен лукаво называл «созданием богатства»). Западня отрицательного капитала для них углублялась, что приводило к просроченным платежам по ипотечным кредитам и дефолтам, угрожающим прибылям банков, а для некоторых из крупнейших учреждений — и неплатёжеспособностью. Именно в этом и заключалась главная забота министерства финансов, а не проблемы домовладельцев или инвесторы с пакетными «мусорными» ипотеками, выпущенными Уолл-стрит.

Полсон, оказывая давление на Конгресс, чтобы он не добавлял меры, которые могли бы замедлить прохождение, сказал в воскресном интервью каналу «Эй-би-си» в программе «На этой неделе» 21 сентября: «Нам нужно, чтобы всё прошло чисто и быстро». Было бы трудно придумать более грубую иллюстрацию к книге Наоми Кляйн «Доктрина шока: Восход капитализма катастроф». Этот кризис дал магнатам крупного финансового капитала возможность перехватить инициативу у Конгресса. 19 декабря президент Буш, используя свои исполнительные полномочия, заявил, что средства программы TARP могут быть потрачены на любую программу, которую министр финансов сочтёт необходимой для смягчения финансового кризиса.

Фактически ни цента из этих 700 млрд долл. не было потрачено на покупку ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек. Всё это было классической уловкой с приманкой в стиле «заманить и подменить». Деньги были переданы банкам Уолл-стрит и инвестиционным компаниям, которые подали юридические документы, чтобы стать «банками» и получить право на поддержку FDIC и другие правительственные подачки, якобы предназначенные для защиты незначительных вкладчиков, но не Одного Процента.

Только кредиторы с безнадёжными ипотеками нуждались в финансовом спасении. Но чтобы скрыть определение «Ситигруп» как намного худшего преступника, министерство финансов потребовало, чтобы каждое из десяти крупнейших заведений Уолл-стрит было одарено одинаковой суммой в 25 млрд долларов. Эти деньги были предоставлены на льготных условиях без каких-либо вопросов в Конгрессе или в каком-либо государственном органе о том, что одаренные заведения сделали с этими средствами.

Полсон предупредил, что давление Конгресса по оказанию помощи домовладельцам, сталкивающимся с потерей права выкупа, замедлит экономику, но не спасет её. «Самая большая помощь, которую мы можем оказать американскому народу в данный момент, это стабилизировать финансовую систему», под которой он подразумевал свою клиентуру на Уолл-стрит, несущую убытки из-за необходимости продавать свои ипотечные и другие кредиты в условиях падения цен на недвижимость. На горизонте маячило около четырёх миллионов случаев лишения права выкупа, что побудило рейтинговое агентство «Мудис» прогнозировать падение цен на жильё на целых 40 процентов в последующие несколько лет, оставив семьи с отрицательным капиталом, задолжавшими гораздо больше, чем стоили их дома, и, следовательно, больше, чем им нужно было одолжить первоначально.

Чтобы спасти банки от страданий из-за рыночных сил, разоряющих домовладельцев, «тонущих в долгах», ФРС выкупала пакетные ипотеки по ценам выше рыночных. Вместо субсидирования домовладельцев эти свопы «деньги за мусор» спасли от потери денег банки. Никаких существенных ипотечных льгот не было оговорено. Обещания вновь избранного президента Обамы и других демократов оказались данными для видимости.

Президентские дебаты Обамы и Маккейна не касаются программы помощи TARP

Республиканцы в Конгрессе, сделав обманный манёвр влево от демократов, отказались голосовать за программу помощи TARP. Но сенатор Джон Маккейн боролся, чтобы переломить ход событий. Утром в пятницу, 26 сентября, в день первых президентских дебатов Маккейна с сенатором Бараком Обамой, он вылетел в Вашингтон, чтобы объявить о приостановке своей кампании с целью посвятить все свои усилия по убеждению Конгресса утвердить план Полсона. Но вскоре сенатор прекратил играть на публику и улетел в Оксфорд, штат Миссисипи, для участия в вечерних дебатах.

Как это ни удивительно (и это показатель того, в какой степени господствующая пресса не проинформировала общественность, без сомнения, чтобы не привести в ярость свою аудиторию), телевизионные ведущие воздержались от вопросов кандидатам о предлагаемом финансовом спасении, которые доминировали в новостях дня! Чтобы заполнить вакуум, который создала самоцензура средств массовой информации, министерство финансов в субботу вечером опубликовало информационный бюллетень, обещая: «Удаление проблемных активов начнёт восстанавливать силу нашей финансовой системы, чтобы она снова могла финансировать экономический рост». «Рост» означал новую волну долгов. Трейдеры хедж-фондов и банкстеры безлично изображались как «финансовая система», а эвфемизм «удаление проблемных активов» означал скупку «мусорных» ипотек по ценам, намного превышающим текущие рыночные уровни (эта задача в конечном итоге была выполнена ФРС, а не TARP).

Сенатор Маккейн выступил на воскресном телевидении, чтобы объяснить, что «это не финансовая помощь, это спасение». Настаивая на том, чтобы никакого обмана не было, Маккейн увидел, как его рейтинг падает, когда он сменил образ «независимого политика» на роль в «пятёрке сенаторов Китинга», которые требовали, чтобы Федеральная резервная система не вмешивалась в дело о воровстве Чарльза Китинга в калифорнийской Ссудносберегательной ассоциации Линкольна. Приостановление надлежащего нормативного регулирования ссудно-сберегательных ассоциаций обошлось правительству в 3 млрд долл. — громадная сумма для 1989 года. Как отметил консультант Уолл-стрит Ив Смит: «Оказание финансовой помощи-выручки увеличивает моральный риск, поощряя рискованные и безрассудные методы кредитования. И такая помощь часто является результатом кланового („блатного“) капитализма из-за мощи лобби финансовых услуг.... Итак, в данном случае мы имеем дело просто-напросто с клановым капитализмом и клептократией, и неважно, умышленно или нет».

Но после опроса, проведённого каналом «Эм-Эс-Эн-Би-Си», который показал, что 62 процента американцев выступили против законопроекта, республиканцы (но не Маккейн) сделали популистскую мину и с праведным негодованием в понедельник, 29 сентября, проголосовали против неограниченной раздачи средств министром Полсоном. «Этот закон предоставляет нам выбор между банкротством наших детей и банкротством нескольких крупных финансовых учреждений на Уолл-стрит, которые принимали неверные решения», — заявил конгрессмен от Техаса Джон Калберсон. Пол О’Нил, первый министр финансов президента Джорджа Буша-младшего (2001-2002 гг.), осудив срочную помощь как «безумие», откровенно назвав её «бредом.... Последствия этого невероятно плохи с точки зрения государственного вмешательства в частный сектор». Пол Крейг Робертс, бывший крупный чиновник министерства финансов при республиканцах, выразил своё недовольство: «В соответствии с планом финансового спасения проблемные активы перемещаются из отчётности банков в отчётность министерства финансов».

В соответствии со своей риторикой о свободном предпринимательстве и самостоятельности они выступили против «социалистических подачек от правительства», то есть от чиновников, взятых «взаймы» с их руководящих постов на Уолл-стрит. Но на Капитолий обрушились волны лоббистов для оказания давления на республиканцев, чтобы те присоединились к демократам при новом голосовании. Сообщалось, что лидеры палат «привлекли лобби малого бизнеса и банковское лобби, чтобы купить двенадцать необходимых голосов республиканцев», убедив тех, что помощь TARP на самом деле не была социализмом. Это был случай «социализации убытков, но приватизации прибылей».

Мобилизация правительства для спасения Уолл-стрит от потерь по безнадежным кредитам и азартным играм является противоположностью социализма. Это олигархия — контроль правительства со стороны богатых. Они были крупнейшими спонсорами избирательных кампаний, и Конгресс отлично всё понял. Осуждение «Большого правительства» было уместно, лишь когда государственная политика поддерживала труд, а не когда правительство субсидировало Уолл-стрит.

Несмотря на конституционное правило о том, что законопроекты о доходах должны исходить из Палаты представителей, которая отклонила оказание спасительной финансовой помощи, Сенат принял законопроект, проголосовав за него 1 октября 74 голосами против 25. Сенатор-республиканец Джефф Сешнс от Алабамы подчеркнул, что некоторые льготные сокращения налогов сделаны для отвлечения внимания от огромных раздач подарков крупным банкам и брокерским конторам, которым было разрешено называть себя «банками» для получения денег Федеральной резервной системы. «Этот законопроект был наполнен множеством очень популярных вещей, чтобы придать ему ещё больший импульс», и (как объясняла «Нью-Йорк таймс») «вместо того, чтобы поддержать выделение финансовой помощи в размере 700 млрд долл., законодатели могли теперь сказать, что проголосовали за усиление защиты вкладов в местном банке, за освобождение от подоходного налога для налогоплательщиков среднего класса и помощь школам в сельских районах, где федеральное правительство владеет значительной частью земли».

Два дня спустя министр финансов Полсон пригласил Шейлу Бэйр встретиться в своём офисе с председателем Федеральной резервной системы Беном Бернанке и с аппаратчиком Федерального резервного банка Нью-Йорка Тимом Гайтнером по телефону. Бэйр с негодованием вспоминает, как Полсон попросил её «публично объявить, что FDIC будет гарантировать денежные обязательства банковской системы.... Они хотели, чтобы я встала и сказала, что FDIC будет гарантировать всё и вся в банковской системе объёмом 13 триллионов долларов». Эти обязательства включали бы все убытки банков, инвестиционных банков, таких как «Голдман Сакс» и их филиалов, которые быстро превращались в коммерческие банки, чтобы претендовать на кредиты Федеральной резервной системы, а также на бросовые раздачи программы TARP.

Министерство финансов заявило, что для сохранения банковских счетов населения необходимо спасать крупных незастрахованных вкладчиков, а также ипотечных брокеров, страховые компании и инвестиционные банки. Скрытая угроза состояла в том, чтобы разрушить экономику, если законодатели не предприняли бы быстрых шагов, чтобы спасти Уолл-стрит. Бэйр отвергла эту политику. «Помимо сопряжённого риска, это также означало бы неожиданную прибыль для держателей облигаций, потому что большая часть существующего долга торговалась с большой скидкой».

Главным противником Бэйр был Тим Гайтнер («Я никогда не был регулятором») из Федерального резервного банка Нью-Йорка. Гайтнер «не хотел, чтобы кредиторы и, особенно держатели облигаций в тех крупных, обанкротившихся финансовых учреждениях понесли убытки». Она возразила: «У нас [FDIC] нет программы страхования для крупных облигационных инвесторов. Они искушены и хорошо подкованы и могут постоять за себя. У правительства нет причин защищать их».

Но ситуация изменилась. Позже в ту же пятницу республиканцы из Палаты представителей отбросили свою риторику о свободных рынках и отдали демократам достаточно голосов, чтобы спасти Уолл-стрит, невероятно увеличив федеральный долг, о котором они вскоре пролили крокодиловы слезы. Президент Буш немедленно подписал TARP как закон о чрезвычайной экономической стабилизации.

Поддержание ипотечных требований Уолл-стрит включало создание нового государственного долга, который в своё время станет оправданием для нового президента Обамы, чтобы уступить требованиям Уолл-стрит, назвав «стабилизацией экономики» сокращение дефицита бюджета в других областях, прежде всего в программах социального обеспечения. Таким образом, TARP и другие субсидии Уолл-стрит с 2008 года создавали давление для компенсационных сокращений, чтобы сбалансировать федеральный бюджет способами, углубившими жёсткую экономию — в противоположность мнимой стабилизации по принятому закону. Для обременённой долгами экономики это означало нестабильность. Казалось, что не должники нуждались в спасении, а только кредиторы.

Возглавляя борьбу за продвижение TARP, демократический Конгресс воздержался от введения гарантий защиты общественных интересов. Ни один политик не попросил Полсона дать определение его идеи стабильности, или того, как потери «Ситигруп», «АИГ» или других дельцов с Уолл-стрит угрожали нефинансовой экономике. Самые трудные вопросы задал конгрессмен от Огайо Деннис Кусинич: «Почему у нас нет слушаний по плану, который мы только что получили? Почему мы не рассмотрели никаких альтернатив, кроме как дать Уолл-стрит 700 миллиардов долларов? Почему мы не попросим Уолл-стрит привести свои дела в порядок? Почему мы не принимаем новые законы, чтобы остановить спекуляции, которые вызвали всё это? Почему мы не создаём новые регулирующие структуры для защиты инвесторов? Как мы вообще оцениваем токсичные активы в 700 млрд долларов?

Почему мы не помогаем напрямую домовладельцам облегчить их долговое бремя? Почему мы не помогаем американским семьям, столкнувшимся с банкротством? Почему мы не сокращаем долги Мэйн-стрит вместо Уолл-стрит?... Это Конгресс США или совет директоров банка „Голдман Сакс“?»

Нейл Барофски, специальный главный инспектор программы TARP (SIGTARP), также подверг резкой критике министерство финансов, не проявившее даже ограниченную заботу о должниках, пострадавших от Уолл-стрит, которую Конгресс, по общему мнению, намеревался оказать: «Законодательство, которое создало TARP, Закон о чрезвычайной экономической стабилизации, преследовало гораздо более широкие цели, включая защиту стоимости домов и сохранение домовладения.... Конгрессу сообщили, что TARP будет использоваться для покупки ипотечных кредитов на сумму до 700 млрд долл., и для получения необходимых голосов министерство финансов пообещало, что изменит эти ипотечные кредиты, чтобы помочь нуждающимся домовладельцам. Действительно, данный закон прямо предписывает министерству сделать именно это.

Но министерство сделало немного для соблюдения этого законодательного соглашения. Почти сразу же, как допускается широкой формулировкой закона, план министерства финансов по TARP сместился с покупки ипотек на вливание сотен миллиардов долларов в крупнейшие финансовые учреждения страны, сдвиг, который прошёл с чётким обещанием, что это восстановит кредитование.

Однако министерство финансов предоставляло деньги банкам без эффективной политики или усилий по обязательному предоставлению кредита. Там не было никаких условий: никаких требований или даже стимулов для увеличения кредитования покупателей жилья, и вопреки нашей настоятельной рекомендации, даже не просьбе, банкам сообщать, как они использовали средства TARP».

Ив Смит отмечает, что как только Конгресс принял законопроект TARP, Уолл-стрит изменила порядок расходования денег. «Сосредоточение внимания на токсичных закладных бумагах, а не на реальных намерениях, на инъекциях капитала, по-видимому, отвлекало конгрессменов и общественность от вопроса: „Стоп, если мы обеспечиваем справедливость, какой контроль и рост мы получим?“ Это был способ избежать неудобных вопросов вроде „Почему не установить «потолок» зарплаты? Уволить высшее руководство? Заменить совет директоров?“ и прочее, что обычно проделывается с разоряющимися или разорившимися учреждениями».

Министерство финансов выдало крупнейшим неудачникам, «Ситигруп» и «АИГ», достаточно денег для спасения, чтобы заплатить выигравшим партнерам по другую сторону их финансовых азартных игр. Банки быстро стали самым прибыльным сектором экономики. Правительство настаивало на том, чтобы их держатели облигаций и крупные незастрахованные вкладчики не понесли убытков, и что ни FDIC, ни Конгресс не должны национализировать слабые банки и использовать их в качестве коммунальной службы, услуги которой могут конкурировать с услугами системы частного банковского обслуживания.

Недопущение Китая к спасению «АИГ»

Через шесть лет после 2008 года иск, поданный крупнейшим акционером «АИГ» — компанией «Старр Интернешнл», (принадлежавшей в основном Хэнку Гринбергу), наконец, дошёл до суда. Свидетельские показания сотрудников министерства финансов и других должностных лиц, вызванных в суд, выявили множество вариантов и роковых решений, которые до сих пор скрывались от общественности и Конгресса. Гретхен Моргенсон из «Нью-Йорк Таймс» обнаружила, что «значение дела заключается в раскопанной информации о том, что правительство сделало для финансового спасения, подробности которого оно изо всех сил стремилось сохранять в тайне».

Самое замечательное разоблачение касалось стремления правительства Китая купить «АИГ» на условиях, которые сделали бы ненужной собственную первоначальную финансовую помощь министерства финансов в размере 85 млрд долл. (впоследствии увеличенную до 182 млрд долл.). Ненужной для спасения «АИГ», но не для его контрагентов, таких как «Голдман Сакс», что, как оказалось, было реальной проблемой.

Азиатские государственные инвестиционные фонды стремились инвестировать валютные активы своей страны в нечто более предпочтительное, чем казначейские ценные бумаги США — не только с более высокой доходностью, но и в соответствии со своей стратегией национального экономического развития. Крупнейшим из таких глобальных фондов была «Китайская инвестиционная корпорация» («CIC»). Она понесла большие убытки, купив долю в «Блэкстон Груп» во время её IPO в 2007 году. Но ведь «АИГ» была основана в Китае и, следовательно, давала этой стране шанс деколонизировать свой сектор FIRE.

Горячий сторонник Уолл-стрит, журнал «Инститьюшнл инвестор», описывал, как руководители «CIC» обратились в министерство финансов 16 сентября 2008 года, предлагая инвестировать столько же, сколько составляла первоначальная финансовая помощь министерства финансов — 85 млрд долл. — для покупки доли в «АИГ». На совещании по вопросам торговли и коммерции в Йорба-Линда, Калифорния, они попросили Тайю Смит, заместителя руководителя аппарата Полсона и исполнительного секретаря, чтобы Полсон позвонил китайскому вице-премьеру Ван Цишаню. В отчёте судебного разбирательства приведены её слова: «Всё, что [китайские чиновники] хотели обсудить, была ,,АИГ“». Фактически, «в документе говорится, что Т. Смит добавила: „Китайцы на самом деле хотели внести немного больше, чем общая сумма денег, требовавшаяся для покупки АИГ“».

Заместитель министра иностранных дел Дэвид Маккормик посоветовался с Полсоном по поводу интереса Китая, а затем передал Смит, что «министерство финансов „не желает, чтобы китайцы в данный момент были связаны с «АИГ»“. Полсон „не перезвонил «CIC», как того просило китайское правительство. Из министерства финансов был направлен коллега, чтобы предложить этому фонду фактически убираться прочь“».

Один финансовый менеджер, комментируя приведённое свидетельство, заявил журналу «Инститьюшнл инвестор»: «Это было воплощением блатного капитализма. Произошедшее было вопиющим событием, но ни общественность не понимает, насколько вопиющим это было, ни Конгресс не осознаёт, какой это был скандал. Геополитика оказалась неодолимой. По словам профессора права Джеймса Кокса из Университета Дьюка: „Спасителем нашей финансовой системы стала бы коммунистическая, тоталитарная страна. Ирония спасения Уолл-стрит китайцами была бы слишком невыносимой“. Результатом, заключил Кокс, был „зловещий или циничный способ защиты больших банков от жёлтой опасности“. Так что „АИГ“ был спасён таким способом, что это принёсло пользу „Голдман Сакс“, и США сохранили контроль над собственным сектором FIRE, хотя они постоянно требуют контролировать его в других странах».

Большим разоблачением в ходе этого судебного разбирательства в 2014 году стало то, насколько больше министерство финансов и ФРС Нью-Йорка были озабочены защитой фирм Уолл-стрит, чем экономией государственных денег или защитой экономики в целом.

Речь шла о спасении контрагентов, как это будет показано в Главе 16. Любой частный покупатель отклонил бы наглые требования «Голдман Сакс» об уплате на том основании, что гарантированные ипотечные ценные бумаги были мошенническими. Министерство финансов Полсона принесло «АИГ» в жертву «Голдман Сакс» как своего рода дополнение к TARP.

ГЛАВА 14
Бесплатные раздачи становятся всё более политизированными и коррумпированными

«Есть такая вещь, как взгляд в прошлое и тому подобное. Многое, что тогда представлялось предусмотрительным, оказалось опрометчивым».

Тим Гайтнер, свидетельство на судебном процессе 2014 года «АИГ» против правительства США.

Создаётся впечатление, будто бы всё было просто случайностью, вроде хронических ошибочных утверждений МВФ и Европейского центрального банка, что жёсткая экономия приведёт к восстановлению и процветанию, если держателям облигаций заплатят достаточно, а социальные программы, пенсии и заработная плата будут достаточно сокращены, чтобы «восстановить доверие». Одна и та же ошибка совершается десятилетие за десятилетием. Раздача почти даром средств для Уолл-стрит после 2008 года, без всякой пользы для ипотечных должников, сидящих без гроша, не была случайной ошибкой. Это была преднамеренная политика, из-за которой политиканы проливали крокодиловы слёзы, когда выяснилось, что общественность сильно проиграла, а богатые учреждения, обслуживающие Один Процент, получили безмерно много. Именно эта выгода для инсайдеров и Одного Процента сделала финансовое спасение следствием успешного захвата политики с точки зрения Уолл-стрит.

«Мы делали это не для банков», — утверждал Гайтнер. «Мы сделали это, чтобы защитить людей от провалов банков. Это очень трудно понять». Несомненно, это так! Задачей Федеральной корпорации по страхованию банковских вкладов FDIC была защита вкладчиков от банкротств, а Гайтнер работал изо всех сил, чтобы воспрепятствовать полномочиям FDIC в выполнении этой функции, т.е. взять под управление крупные и самые безрассудные банки, которые он защищал. Это обоснование того, что для спасения «народа» требовалось спасение банков — идея «просачивающегося богатства», когда для спасения 99 процентов необходимо ещё больше обогатить Один Процент, стало ширмой для неограниченных даровых раздач средств и уступок министерством финансов и ФРС их клиентуре на Уолл-стрит. Все они почти также, как и держатели облигаций привыкли прикрываться «вдовами и сиротами», твердя, что их доверительные фонды были будто бы подорваны инфляцией в результате повышения заработной платы у населения, вынужденного зарабатывать на кусок хлеба.

Отказ избранного президента Обамы помочь домовладельцам с чрезмерной задолженностью

Барни Франк, демократ, председатель комитета Палаты представителей по финансовым услугам хотел, чтобы банки использовали часть денег из срочной помощи на сокращение ипотечных долгов до уровня, когда долги могут выплачиваться. Домовладельцы получили бы выгоду, и их ипотечные кредиты не пропали. «Сначала Полсон сопротивлялся этому: он просто хотел получить деньги, — рассказал Франк, — а после того, как Полсон получил первую порцию денег, ему пришлось бы просить вторую, и он сказал, хорошо, я запрошу эту вторую порцию и использую её часть как рычаг по ипотеке, но я не намерен делать этого, если Обама не попросит». Но избранный президент отверг это предложение.

Сейчас декабрь, поэтому мы попытались убедить людей Обамы спросить его (о финансовой помощи), но они этого не сделали. В критический период, когда вводилась программа TARP, возник вакуум политического руководства. И Обама однажды, когда мы надавили на него, сказал: «Ну, у нас только один президент: всему своё время».

Это была его манера говорить «нет». Проблема была не столько в вакууме руководства, сколько в преемственности администраций от Клинтона и Буша. Обама быстро закрепил даровую раздачу средств на пробанковских условиях, назначив Ларри Саммерса своим главным советником и предложив Гайтнеру занять место Полсона в качестве министра финансов. Саммерс и Гайтнер подходили для того, чтобы препятствовать шагам, не служившим на пользу крылу «Рубиномики», которое усилилось и господствовало в Демократической партии. Рубин, в конце концов, был первым крупным спонсором Обамы.

Отказ Обамы требовать списания долгов или выполнения любых других условий программы TARP позволил демократам «овладеть» этой финансовой помощью. Они поддержали программу без «условий». Правительство даже не использовало свой контрольный пакет акций в «Ситигруп» и других банках, «слишком больших, чтобы обанкротиться», для увольнения их сотрудников, ответственных за банковские убытки. Преступникам в «проблемных» учреждениях не было предъявлено никаких гражданских и уголовных персональных обвинений.

В отличие от британского правительства, которое вынуждает высших руководителей в банках «РБС», «Нозерн Рок», а также в «Брэдфорд энд Бингли» уйти в отставку, ни министерство финансов США, ни Конгресс не потребовали никакого участия в управлении этими мошенническими учреждениями. Смутные разговоры в Конгрессе о сокращении высоких зарплат и премий лицам, наиболее ответственным за катастрофу, вскоре затихли без дальнейших действий или последствий. Штрафы, которые регулирующие органы в конечном итоге наложили на банки, в основном покрывались страховыми полисами, поэтому расходы несли акционеры, а не ответственные за нарушения менеджеры.

Правительство США не предприняло никаких попыток использовать 700 млрд долл. кредитов TARP или срочную помощь банку «Ситигруп» для изменения кредитной политики этого банка или других банков США. Не было выдвинуто никаких требований банкам сократить выплаты дивидендов акционерам, проценты держателям облигаций или выплаты контрагентам по ставкам, пошедшим прахом. Руководство демократов стремилось просто «спасти банки», безоговорочно предоставляя им триллионы долларов кредита Федеральной резервной системы и субсидии. Единственными сторонами, которых обязали платить в полном объёме без субсидий, были домовладельцы, имевшие задолженность, которые остались на крючке даже по ссудам лжецов, широко признанным мошенническими.

Пересмотр условий TARP для облегчения финансирования Уолл-стрит

14 октября 2008 года, спустя всего две недели после принятия TARP, Полсон в полной мере воспользовался свободой закона, предоставившего министру финансов «широкие полномочия покупать „любой другой финансовый инструмент“, который он посчитает „необходимым для обеспечения стабильности финансового рынка“. Вместо покупки ценных бумаг, связанных с ипотекой — „проблемных активов“ этой программы — министерство финансов помогло непосредственно рекапитализировать банковские балансы, купив на 25 млрд долл. старших „привилегированных“» неголосующих акций и варрантов у каждого из десяти крупнейших американских банков.

Метка «привилегированные» сбивает с толку многих случайных читателей. Министерство финансов и ФРС, оказывая срочную помощь банкам путём покупки привилегированных акций вместо прямого принятия на себя управления самыми безрассудными кредиторами, вступают в противоречие со способностью корпорации FDIC защищать вкладчиков. Принятие FDIC управления на себя уничтожило бы стоимость привилегированных для правительства акций наряду со стоимостью акций простых акционеров. Хотя «привилегированным» акционерам выплачиваются дивиденды до того, как наступит очередь обычных акционеров, в случае банкротства они не имеют юридического приоритета перед держателями облигаций или даже спекулянтами при обеспеченных свопах (CDO). Чтобы сохранить инвестиционную позицию правительства в отношении «привилегированных» акций банков, уловка Полсона подтолкнула к постоянной поддержке этих акций вместо того, чтобы позволить FDIC выполнять свою работу.

Неголосующий характер акций по программе TARP не позволял министерству финансов влиять на политику управления в отношении банков, получивших финансирование. Оно также не использовало свою позицию контролирующего кредитора, чтобы потребовать места в советах директоров банков или какой-либо голос в том, что банки делали с деньгами TARP или с их депозитами и способностью создавать кредиты.

В довершение всего, изменённая программа покупок капитала TARP предоставляла банкам деньги по льготной ставке всего в 5 %. Как отмечалось выше, государственные кредиты не должны были предоставляться неплатёжеспособным учреждениям или на льготных условиях, которые позволяют банкам использовать средства для спекуляций в период экономических трудностей. Но именно так и произошло. Бюджетное управление Конгресса подсчитало, что первые 247 млрд долл., потраченные на покупку ценных бумаг, представляли собой настолько большую премию по сравнению с фактической рыночной оценкой, что она доходила до 26 процентов (64 млрд долл.) субсидии банкам, получающим средства. Они были вознаграждены, а не наказаны за своё безрассудное и даже мошенническое кредитование.

Это было прямой противоположностью наказанию. Это было поощрение. Оно обогатило банки за их безответственно свободные кредиты, «ссуды лжецов» и прочий финансовый хлам. Уоррен Баффет, напротив, получил 10 % дивидендов плюс опционы на акции за свой кредит банку «Голдман Сакс».

Действовали двойные стандарты. Крис Додд, председатель Банковского комитета Сената, обвинил министерство финансов в «специальном и произвольном» использовании средств путём покупки «долей в банках, в то время как правительство отказалось от покупки проблемных ипотечных ценных бумаг — первоначальной центральной части плана». Он присоединился к Барни Франку в обвинении, что министерство финансов не следует «чётким намерениям Конгресса» закона о TARP, предупредив, что Конгресс не выделит оставшиеся 350 млрд долл. из своих ассигнованных 700 млрд долл. «до тех пор, пока министерство „по крайней мере“ не согласится использовать некоторые из этих средств для прекращения потерь права выкупа».

Эта угроза не возымела никакого действия, и, похоже, была сделана в основном, чтобы ослабить гнев избирателей от такой срочной финансовой помощи. Как только Обама вступил в должность, таких жалоб больше не было слышно ни от демократов в Конгрессе, ни от правительственных финансовых агентств, вновь укомплектованных специалистами с Уолл-стрит, не поддерживавшими регулирование.

Выделение 250 млрд долл. TARP одному мошенническому банку — «Ситигруп»

Даже у банков с худшим управлением было достаточно хороших активов, чтобы покрыть долги своим застрахованным вкладчикам. Поэтому проблема заключалась не в том, чтобы спасти повседневных «ванильных» (обычных) владельцев банковских счетов и клиентов. Речь шла о том, следовало ли использовать государственные средства для платы крупным игрокам, небанковским филиалам, объединённым в холдинговые компании и брокерские дома Уолл-стрит.

«Дефицит собственного капитала угрожал главным образом их держателям облигаций и паутине внутрибанковских ставок тем, как будут изменяться процентные ставки, курсы валют и пакетные банковские кредиты. Банк „Беар Стернс“ следовало оставить прогорать», — пояснила Шейла Бэйр в интервью, которое она дала после ухода с поста главы FDIC в июле 2011 года, потому что он не был розничным банком, занимавшимся обслуживанием физических лиц. Вот почему у «Беар Стернс» не было «страховочной сетки» финансовой безопасности FDIC или Федеральной резервной системы. Он был всего лишь «инвестиционным банком второго уровня». Такие учреждения «берут на себя более высокие риски и должны находиться вне страховочной сетки финансовой безопасности. Если они совершают достаточно ошибок, то их крах допустим».

Бэйр объяснила, что финансовая помощь не должна была стать раздачей подарков богатым спекулянтам. Корпорация FDIC успешно свернула деятельность банков «ИндиМак», «ВаМью» («Вашингтон Мьючуал») и других крупных спекулянтов «мусорными» ипотеками. В конце концов, это и было задачей FDIC. Но Бэйр не разрешили взяться за «солидных парней». Как отметил Джо Носера в отчёте о своём интервью с ней: «У FDIC был богатый опыт, отчасти потому, что она управляла банком „ИндиМак“ девять месяцев, пока не был найден покупатель. Корпорация использовала это время для работы над изменениями ипотеки с заёмщиками „ИндиМак“ и разработала шаблон для программы, которая, по некоторым мнениям, могла бы заработать по всей стране».

В принципе, рисковые спекулятивные дочерние компании банковского холдинга могли быть изолированы от розничных банковских учреждений, подобно тому, как это было организовано по закону Гласса-Стиголла в 1933 году. Все компании могли бы пройти через обычное банкротство, чтобы урегулировать проблемы в обычном длительном процессе, через который должны были проходить неплатёжеспособные корпорации. Бэйр увидела свою возможность: «когда президент выразил своё разочарование по поводу бонусов „АИГ“. „Такого не случается при нашем процессе, — сказала она президенту. — У нас есть процесс решения, который мы использовали на протяжении десятилетий, и когда мы вводим в банке конкурсное управление, то имеем право разорвать все контракты, уволить людей, отобрать бонусы, то есть мы не сталкиваемся с проблемой такого рода“».

Но доводы Бэйр проиграли доводам Ларри Саммерса и Тима Гайтнера. Решающим моментом стал тот факт, что одному банку требовалось гораздо больше денег, чем любому другому: «Ситигруп», чьи выпускники доминировали в Демократической партии и среди назначенцев в министерстве финансов. 12 декабря 2014 года сенатор Элизабет Уоррен сделала вывод о том, что «Ситигруп» полностью контролирует регулирование в министерстве финансов и других ключевых финансовых агентствах. «Трое из последних четырёх министров в министерстве финансов при президентах-демократах, начиная с бывшего генерального директора „Ситигруп“ Роберта Рубина, [Рубин, Ларри Саммерс и Джек Лью] имели тесные связи с „Ситигруп“. Четвёртому [Тиму Гайтнеру] предлагали должность генерального директора в „Ситигруп“, но он отказался». Президент Обама также назначил в свою администрацию из «Ситигруп» вице-председателем Федеральной резервной системы Стэнли Фишера, торговым представителем США в министерстве финансов Натана Шитса и его заместителем — Марису Лаго (ответственную за большую часть краха в качестве глобального директора по соответствию в «Ситигруп» в 2003-2008 годах). Эти связи с учреждением, которое Билл Блэк назвал криминогенной организацией, должны были бы послужить фатальными недостатками в их резюме. Вместо этого демократы, очевидно, продвинули таких чиновников на самые высокие должности, где те и приступили к работе по ликвидации мер регулирования по закону Додда-Франка и продолжили поддержку и субсидирование «Ситигруп», так же как министерство финансов при республиканцах поддержало банк «Голдман Сакс».

Гайтнер, протеже Рубина, культивировал тесные связи с «Ситигруп». Его генеральный директор Сэнди Вейлл предложил Гайтнеру должность генерального директора после того, как Чарльз Принс подал в отставку в ноябре 2007 года. «Гайтнер, вместо того, чтобы действовать в качестве „крутого полицейского“ в регулировании „Ситигруп“, завёл там дружбу и провёл 29 завтраков, обедов, ужинов, а также других встреч с руководителями „Ситигруп“, как сообщали Пэм и Расс Мартенс. Ходили слухи, что Гайтнер был готов уйти на повышение с зарплаты в 400 тыс. долл. в год в ФРС Нью-Йорка, но затем ему предложили стать министром финансов в новой администрации Обамы, чтобы использовать своё влияние для защиты „Ситигруп“ и его коллег с Уолл-стрит по мере разрастания кризиса. Бэйр описывает, как протеже Рубина Гайтнер должным образом лоббировал его защиту, используя „эту знакомую присказку: если мы не поддержим «Ситигруп», это может дестабилизировать систему“». Бэйр описала давление со стороны Гайтнера и Полсона следующим образом: «Они могли пригласить меня после того, как приняли решение, что необходимо сделать, и, не давая мне никакой информации, сказать: „Вы должны сделать то-то и то-то или система рухнет“. Если бы я слышала это один раз, но я слышала это раз тысячу. „Ситигруп“ — системный банк, вы должны это сделать. Никакого анализа, никакого серьёзного обсуждения. Это очень расстраивало».

Этот банк давно прославился тем, что «выходил за рамки», и больше всего — после слияния с «Трэвелерс Иншуранс» в 1998 году. «Трэвелерс Иншуранс» приобрела брокерскую фирму «Саломон Бразерс» годом ранее, поэтому в результате слияния был создан конгломерат, который был незаконным в рамках закона Гласса-Стиголла, отделявшего банковское обслуживание вкладов физических лиц от инвестиционного банковского дела. Это приобретение сделало аннулирование закона Гласса-Стиголла неотложной задачей для «Ситибэнк».

Слияние с «Трэвелерс Иншуранс» привело к ожесточённому давлению с целью отмены этого закона, подписанного Франклином Рузвельтом в 1933 году. Лоббисты «свободного рынка» оказывали давление на администрацию Клинтона, чтобы отменить закон, который «Ситигруп» грубо нарушил. Рубин и Саммерс в министерстве финансов возглавили атаку по дерегулированию, а Алан Гринспен поддержал их в ФРС. В ноябре 1999 года Фил Грэмм, сенатор-республиканец от штата Техас, Джим Лич, конгрессмен от штата Айова, и Том Блайли, конгрессмен-республиканец от штата Вирджиния, выступили инициаторами Закона о модернизации финансовых услуг 1999 года.

Это был оруэлловский эвфемизм, изображающий отказ от «Нового курса» как «модернизацию». После финансового кризиса 1929-1931 годов идея модернизации финансов заключалась в том, чтобы изолировать розничные банковские услуги от спекуляций Уолл-стрит. Потребовалось всего десять лет, чтобы дерегулирование ипотечного кредитования и коммерческого кредитования запуталось в паутине межбанковских спекуляций с казино-«деривативами». «Ситигруп» стал самым безрассудным банковским конгломератом, делавшим худшие финансовые ставки.

Дерегулирующая среда, созданная путём изменения системы контроля «Нового курса» на обратную при поддержке и аплодисментах на высших уровнях правительства, подтвердила происхождение кризиса 2008 года. Роберт Рубин направлял лоббистские усилия Уолл-стрит по дерегулированию банковской деятельности и превращению финансовой системы в доступную для всех драку, чтобы повторить опыт громких мошенничеств со ссудносберегательными ассоциациями (S&L) 1980-х годов.

Рубин, воспользовавшись своим постом в Министерстве финансов для помощи в легализации слияния «Ситигруп» с «Трэвелерс Иншуранс» в 1999 году, перешёл в «Ситигруп», чтобы использовать новую свободу после дерегуляции и превратить этот банк в версию от Демократической партии ссудно-сберегательной ассоциации из Линкольна во главе с Чарльзом Китингом. Но если Китинг был заключён в тюрьму, то коллегам Рубина в «Ситигруп» были переданы полномочия правительства, контроль ФРС и освобождение от судебного преследования за безобразия, которые они сотворили, получив огромную личную финансовую выгоду.

В «Ситигруп» генеральный директор Рубин получил обычное огромное повышение зарплаты, которое японцы называют «спуском с небес» — более 10 млн долл. в год. Он понёс большие убытки, используя депозиты и заёмные средства конгломерата для спекуляций с ипотечными ценными бумагами, обеспеченными закладными (MBS), и облигациями, обеспеченными долговыми обязательствами (CDO), но продолжал повышать ставки «Ситигруп», очевидно, надеясь покрыть свои потери, сорвав куш в другом месте и за счёт кого-нибудь другого.

Эти рискованные финансовые игры подпортили розничные операции банка, и ситуация ещё ухудшилась после 2007 года, когда Рубин лично выбрал новым генеральным директором Викара Пандита, управляющего хедж-фонда из «Морган Стэнли». «Выбор Пандита, — писала Бэйр, — просто подтвердил, что „Ситигруп“ больше не является обычным коммерческим банком. Он был захвачен культурой инвестиционного банкинга, которая получала прибыль путём спекуляций с высокими ставками, руководствуясь рынками, в отличие от традиционной банковской деятельности, которая сосредотачивалась на предоставлении кредитов людям на основе их способности погашать долги».

Поскольку положение «Ситигруп» в 2008 году ухудшилось, Бэйр хотела, чтобы FDIC «хотя бы рассмотрела возможность проведения „Ситибэнк“, застрахованного дочернего предприятия национального банка „Ситигруп“, через наш процесс конкурсного управления при банкротстве. Это позволило бы нам создать структуру „хороший банк/плохой банк“, оставив безнадёжные активы в плохом банке с убытками, оплаченными его акционерами и необеспеченными кредиторами».

FDIC согласилась гарантировать выпуск новых долгов «Ситигруп», при условии, чтобы они использовались для кредитования и оживления экономики. Но эксперты FDIC обнаружили, что «Ситигруп» использовала эту программу для выплаты дивидендов привилегированным акционерам, для поддержки своих операций с дилерами по ценным бумагам и, с помощью хитростей бухгалтерского учёта, чтобы всё выглядело так, будто средства, привлечённые за счёт долга по TLGP (Временная программа гарантий ликвидности), были на самом деле привлечением капитала для банка, застрахованного «Ситигруп».

Полсон и Гайтнер были обеспокоены тем, что выделение «Ситигруп» для особой помощи приведёт к потере веры к Уолл-стрит в целом. Контрагенты предупреждали, что считают банк «системно важным», то есть он был должен так многим другим учреждениям по свопам и финансовым спекуляциям, и эти контрагенты сильно потеряли бы, если бы «Ситигруп» обанкротился и распространилась паника, при условии, что вкладчики и банки-корреспонденты осознают, как его менеджеры создали в основном пустую оболочку, во многом напоминающую финансовый карточный домик «АИГ».

Чтобы скрыть чрезвычайный кредит в 25 млрд долл. для «Ситигруп», Полсон собрал вместе девять ведущих банкиров Уолл-стрит и сообщил им, что каждый из их банков должен будет принять кредит в размере 25 млрд долл. от министерства финансов, «нравится им это или нет», в рамках Программы покупок капитала, объявленной 14 октября. Эта схема была разработана таким образом, чтобы субсидирование «Ситигруп» казалось частью «спасения системы», под которой они подразумевали сохранение философии дерегулирования Гринспена, Рубина и Саммерса.

«Ситигруп» получила сотни миллиардов долларов в качестве срочной финансовой помощи. Преобразование займа министерства финансов в 25 млрд долл. в привилегированные акции позволило снизить соотношение долга с чрезмерным кредитованием к собственному капиталу. Министерство финансов также предоставило банку кредитную линию на 45 млрд долл. и предоставило гарантию на 300 млрд долл. в «проблемных активах», в основном на «мусорные» ипотечные кредиты, рыночная цена которых упала на 60-80 процентов. Эти действия спасли банк и его держателей облигаций, но акции «Ситигруп» рухнули ниже доллара к марту 2009 года, поскольку стоимость его акций упала более чем на 90 процентов, всего до 20 млрд долл. по сравнению с 244 млрд долл. в 2006 году.

Это было на 5 млрд долл. меньше, чем кредит TARP министерства финансов. Правительство выделило кредит самому безрассудному и некогда крупнейшему банку страны, превышающий его полную рыночную стоимость. Это свидетельство успеха данного банка в захвате регулирования, потому что государственные чиновники могли противостоять захвату контроля и ввести управление им в общественных интересах или даже сменить его руководство, не говоря уже о том, чтобы заставить его контрагентов и держателей облигаций сделать «стрижку» за то, что они позволили банку проводить гибельную политику Рубиномики.

TARP Полсона — плюс решение министерства финансов оценивать активы «Ситигруп» на фиктивно высоких уровнях — спасло акционеров банка от убытков из-за спекуляций, в результате чего его акции подорожали более чем в четыре раза с менее 1 долл. в начале марта до более 4 долл. за акцию (в мае 2011 года произошла консолидация акций (обратный сплит) 1:10, поэтому их стоимость в 2014-2015 гг., равная 49 долл. за акцию, составляет 4,90 долл. в прежнем выражении). Проблемный «Бэнк оф Америка» также получил огромную прибыль после того, как был спасён от внешнего управления и контроля FDIC (что было бы настоящим спасением).

Федеральная резервная система поддерживает помощь министерства финансов в гораздо большей степени

Председатель Бернанке, игнорируя запросы Конгресса пояснить, какие «мусорные» ипотеки и другие «токсичные отходы» ФРС принимает в обмен на свои свопы, заявил, что политики не имели права знать, почему государственная казна подвергалась риску. Компания «Блумберг» в соответствии с Законом о свободе информации подала запрос, и почти три года спустя, в июле 2011 года, Управление подотчётности правительства предоставило сенатору Берни Сандерсу отчёт, в котором были подробно описаны кредиты и свопы ФРС на сумму 16 триллионов долларов. В нём было показано, как сотрудники ведущих банков Уолл-стрит, которые заседали в Совете управляющих Федеральной резервной системы Нью-Йорка, выдали своим собственным фирмам целое состояние века для преодоления временных финансовых трудностей.

По упорным слухам, «Ситигруп», «Бэнк оф Америка» и страховой конгломерат «АИГ» выделялись среди финансовых учреждений, которые передали ФРС на более чем два триллиона долларов токсичных ипотечных пакетов и неликвидных «мусорных» облигаций, чтобы избежать потерь на открытом рынке, где спрос на такие пакеты иссяк, как только была признана широко распространённая коррупция.

Забирая деньги и сбегая, банкиры опустошали средства государственных займов, полностью расплачиваясь с держателями облигаций, крупными вкладчиками и контрагентами. Они даже продолжали выплачивать дивиденды акционерам. «Уолл-стрит едва ли усомнилась в оправданности своих бонусов», — отмечала Бэйр. Авторы, благосклонные к банкам, и лоббисты создали миф о том, что экономике нужны инвестиционные банки, чтобы оставаться платёжеспособными и поддерживать функционирование экономики.

Однако многие бывшие официальные лица, в том числе Бэйр, Нил Барофски (SIGTARP) и Дэвид Стокман, директор Административно-бюджетного управления Рейгана, отвергли заявления о том, что для защиты застрахованных вкладчиков были необходимы государственные гарантии безрассудных банковских кредитов. Розничным сбережениям и текущим счетам никогда не угрожали сомнительные спекуляции, в которых были замешаны банки. Но этот миф нужно было раздувать, чтобы Полсон, Гайтнер, Бернанке и другие защитники банков убедили Конгресс сместить Бэйр и заставить платить правительство («налогоплательщиков»). Их целью было спасение банков от национализации и защита банкиров от судебного преследования за мошенничество или ограничение непомерных зарплат и бонусов, которые они сами себе назначали. Не было предпринято никаких попыток изменить именно систему, которая привела к краху.

Если бы традиционные банковские реформы были сохранены, то FDIC закрыла бы «Ситигруп», а правительство регулировало бы рынок деривативов. Если бы правовая система работала, руководители крупных инвестиционных банков Уолл-стрит и нечестных брокерских компаний, которые продвигали и продавали кредиты лжецов, оказались бы в тюрьме. Вместо этого банки в гражданском порядке выплачивали сборы, часто покрываемые страховыми полисами без привлечения к ответственности их руководителей. Вместо того чтобы «спасать систему», финансовая олигархия сделала шаг к концу экономической демократии. Это спасло её собственное будущее, но не существующий статус-кво.

В дополнение к «Ситигруп» была спасена огромная пирамида финансовых ценных бумаг, основанная на ставках с заёмными средствами. Чтобы возобновить ежегодную выплату зарплат и бонусов, банки должны были погасить свои кредиты по программе TARP. Они сделали это путём заимствования у Федеральной резервной системы, предоставлявшей кредит без ограничений, который влёк за собой кредит TARP. Помимо 700 млрд долл. TARP, Федеральная резервная система выделила 2 трлн долл. свопов в обмен мусора на наличные, которые увеличились до 4 трлн долл. в рамках программы количественного смягчения до 2014 года.

Меры спасения как подмена финансовой реформы

Правительство могло бы создать деньги, чтобы списать отрицательный капитал домовладельцев, как это было проделано с банками. Оно могло бы купить безнадёжные ипотечные кредиты по рыночным ценам и списать долги более реалистично в соответствии с текущими арендными доходами. Вместо этого министерство финансов, ФРС и Конгресс сохранили долги. Они оставались препятствием для надежд на повышение мобильности (которая уже была подавлена с 1980-х годов). Богатство гораздо больше концентрировалось на вершине пирамиды, в то время как экономика в целом хромала после 2008 года. Эта поляризация является одной из отличительных черт богатства рантье и финансов по сравнению с промышленным богатством.

Под предлогом восстановления нормального состояния новая финансовая олигархия совершила политический переворот, чтобы обеспечить выплату долгов, главным образом банкам, облигационерам и Одному Проценту, стоящему за ними. Большинство людей едва ли осознавало, что Конгресс, министерство финансов и Федеральная резервная система объединились, чтобы наделить огромными состояниями банкиров, держателей облигаций и спекулянтов.

Самая близкая параллель — обязательство Александра Гамильтона погасить «Континенталы» — бумажные деньги американских колоний, боровшихся за свою независимость, которые использовались для платы ополченцам и поставщикам. Валюта потеряла почти всю свою ценность, но была скуплена спекулянтами — «фондами-стервятниками» того времени. Министр финансов Гамильтон полностью расплатился с ними, якобы чтобы продемонстрировать финансовую надёжность нового правительства США. Спекулянты использовали свои доходы для скупки земли в ходе очередной серии мошенничеств. Многие из ранних состояний в США, таким образом, были созданы одним росчерком пера.

Тот же приём был повторён в 2008 году. Наиболее громко аплодировала ему клика профинансовых экономистов, назвавшая себя «Проект Гамильтон», в котором участвовали ведущие деятели администрации Обамы: Гайтнер, Саммерс, Рубин, Питер Орзаг, а также Роджер Альтман.

Обогащение финансового класса, с кишащими в нём мошенничествами и коррупционными инсайдерскими сделками, возродило давнее, существующее ещё с рождения Америки недоверие к банкирам и спекулянтам. Это негодование побудило Эндрю Джексона закрыть Банк Соединённых Штатов в 1829 году и препятствовало созданию настоящего центрального банка на протяжении почти столетия. Но когда при принятии срочных мер по спасению в 2008 года были взяты на государственный баланс безнадёжные долги, общественность приняла эти дармовые раздачи неохотно, но под ложным впечатлением, что альтернатив этому было мало.

Для министерства финансов, ФРС и большей части Конгресса экономика — это Уолл-стрит. По крайней мере, именно из этого сектора набираются финансовые чиновники и от него же политики получают наибольшие вклады в свои избирательные кампании. Поэтому легко поверить, что предоставление банкам специальных налоговых льгот и привилегий для их «выхода из долгов» является синонимом спасения экономики. В действительности же срочные ссуды для спасения предоставляются за счёт бизнеса, потребителей и промышленности.

Эта помощь-спасение была основана на иллюзии, что финансовая проблема заключается во временной неликвидности, а не в несостоятельности и необходимости глубокой финансовой реструктуризации. В предположении, что существует лишь проблема с ликвидностью, вливание денег в банки, их держателей облигаций и незастрахованных вкладчиков должно было позволить банковской системе снова начать кредитование — то есть вновь взвинчивать цены на жилье и, по-видимому, в экономике. Но шансов на то, что это действительно произойдёт, почти не было, потому что наследство безнадёжных кредитов оставляло банкам мало возможностей или желания браться за новое кредитование.

Поэтому оправдания Вашингтона за программу TARP и последующие финансовые спасения министерства финансов и ФРС основывались на обмане. Банки не начали кредитовать снова, чтобы заново взвинчивать цены на недвижимость, потому что рынок уже был полностью перекредитован. Также прекратилось кредитование малых и средних компаний, которые отвечали за наибольший прирост при создании рабочих мест в течение предыдущего десятилетия. После 2008 года на потребительском рынке банки сократили лимиты своих кредитных карт, а также другие потребительские кредиты и кредиты для бизнеса.

Отказ признать проблему неплатёжеспособности и то, что долговая дефляция усугубит банкротства и безработицу, был ключевым фактором при предоставлении огромных субсидий банкам, которые они получили с 2008 года, сохраняя требования к экономике держателей облигаций и крупных вкладчиков. Таким образом, ошибочная экономическая политика оказалась в высшей степени целенаправленной и эгоистичной. Пол Кругман, изучая сказочные мемуары Гайтнера «Стресс-тест», отметил: «Администрация Обамы на самом деле никогда не пыталась выйти за границы возможного ни в бюджетной политике, ни в облегчении бремени задолженности. И влияние Гайтнера, вероятно, было важной причиной этой осторожности.... Он полагал, что восстановления этого доверия путём спасения банков будет достаточно и что остальная экономика позаботится о себе, как только вернётся финансовая стабильность. Но он очень ошибался».

Гайтнер ошибался, продолжал Кругман, потому что, «в отличие от финансовой паники, рецессию баланса нельзя вылечить простым восстановлением доверия: независимо от того, насколько уверенно чувствуют себя должники, они не могут тратить больше, если их кредиторы настаивают на сокращении расходов». Но Гайтнер «никогда не упоминает о почти таком же классическом анализе „долговой дефляции“ американского экономиста Ирвинга Фишера». Всё, что он делал, это давал банкам, что они хотели, используя «доверие» как своего рода риторическое заклинание, как если бы оно само по себе было силой.

Сохранение долгов, сделанных до 2008 года, задушило восстановление. Что ещё хуже, долговая дефляция после 2008 года была усилена фискальной дефляцией администрации Обамы. Она попыталась оплатить стоимость спасения, сократив расходы на социальное обеспечение, здравоохранение и другие программы, включая распределение федеральных доходов между штатами и городами.

Защитники Уолл-стрит, подливая масла в огонь, приняли стратегию «обвинения жертвы». Как будто бедные негры и латиноамериканцы — мишени, наиболее подверженные грабительским займам лжецов с «взрывающимися» процентными ставками, — обманывали жуликов с Уолл-стрит, а не наоборот. Обвиняли опрометчивых заёмщиков, а не безответственных кредиторов, за исключением «Фэнни» и «Фредди», которые пытались стимулировать рост домовладения среди тех, кто, очевидно, не мог себе этого позволить.

Эти спасительные государственные ссуды обогатили финансовый класс, который превращается в аристократию, замыкаясь на своей прибыли и перекладывая налоги со своего богатства, чтобы погрузить США и мировую экономику в хроническую жёсткую экономию. Такую политику можно защитить только обманным путём. В 2008 году общественное мнение выступило против потери права выкупа десятью миллионами американских домовладельцев. В конце концов, кризис вызвали не они, а банки. Ни один политик не смог бы избраться вновь, если бы сразу же пообещал дармовую раздачу государственных средств для Уолл-стрит и «гибкость рынка труда» (ослабление влияния профсоюзов, снижение заработной платы и сокращение пенсий). Представительная демократия информированных избирателей должна была быть разрушена. Финансовые элиты, используя финансовый кризис 2008 года как свой шанс, решили резко изменить социал-демократическую философию, которой руководствовалась фискальная и монетарная политика с 1945 года.

ГЛАВА 15
Уолл-стрит делает вид, что страхует от краха

«Осознание „цунами обмана“ [Гайтнера] на самом деле является центральным для осознания того, что произошло во время финансового спасения.... Гайтнера наняли лгать, воровать и мошенничать в интересах банкиров, и он это сделал.... Эпоха Гайтнера всё чаще рассматривается как время предательства и лжи, а не просто разногласий по поводу идей».

Мэтт Столлер «Крыло мошенников в Демократической партии» (2014 г.)

Переход от администрации Буша к администрации Обамы ознаменовался делом с конфликтом интересов между чиновниками министерства финансов и банком «Голдман Сакс». На первый взгляд скандал казался взятием под государственное управление «Америкен Интернешнл Груп» («АИГ»), лондонский офис которой страховал «мусорные» ипотечные пакеты «Голдман Сакс» и многих европейских покупателей. Хотя отделения «АИГ» по страхованию имущества и от несчастных случаев не подвергались опасности и «АИГ» также не создавала и не объединяла в пакеты «мусорные» ипотечные кредиты. Проблема заключалась в том, что её подразделение финансовых продуктов («AIGFP») в Лондоне страховало их всего за крошечные страховые премии.

Такая торговля дефолтными свопами и связанными с ними деривативами породила иллюзию того, что эту гору безнадёжных ипотечных долгов можно нести без ущерба для кредиторов или инвесторов, просто путём переговоров о взаимозачёте опционов и договоров страхования. Для того чтобы «работать», страховые премии должны были быть достаточно большими, чтобы создать резервы для покрытия триллионов долларов убытков, вызванных чрезмерным кредитованием. Вместо этого, модели риска и рейтинговые агентства говорили: «Никакого риска от „мусорных“ ипотечных кредитов нет». Уолл-стрит отрицал существование пузыря, а «АИГ» делала вид, что страхует от его краха.

Эту шараду сделало реальностью государственное вмешательство. Но, когда Конгресс не пошёл дальше начальных 700 млрд долл. программы TARP, ФРС и министерство финансов разделали «АИГ» как жертвенного агнца, чтобы спасти других финансовых гигантов от потерь — и сохранить иллюзию того, что цены финансовых активов были оправданы и что долги в конце концов могут быть выплачены.

Но спасена была не «АИГ», а иллюзия того, что дерегулированная финансовая система Уолл-стрит могла сделать экономику богаче, а не беднее. Руководящим принципом Тима Гайтнера после его назначения министром финансов стало то, что огромные прибыли и бонусы финансового сектора (и, следовательно, Одного Процента) были необходимым условием более широкого восстановления экономики. В действительности оказалось, что 4 триллиона долларов ФРС в ходе количественного смягчения помогли поддерживать долговое бремя, вновь повышая цены на активы. В сочетании с долговой дефляцией в остальной экономике эта инфляция цен на активы — при сохранении долговой дефляции для 99 процентов — поляризовала распределение богатства и чистого капитала начиная 2008 года.

То, что эта политика была преднамеренной, отражает тот обман и секретность, которые министерство финансов и ФРС пытались поддерживать, чтобы скрыть свои инсайдерские сделки с конфликтом интересов, в то время как администрация Обамы использовала «мусорный» бухучёт, чтобы сделать вид, что «налогоплательщики» выиграли. Вымысел громоздился на домысел, чтобы не допустить признания того, насколько неработоспособной стала финансово манипулируемая экономика.

Ни один из участников или государственных агентств в этом эпизоде не выглядел очень привлекательно. В 2005 году Элиот Спитцер, генеральный прокурор Нью-Йорка, вынудил правление «АИГ» утвердить своим генеральным директором Морриса Гринберга, для создания офшорных объектов и запутанных транзакций перестраховки, чтобы избежать налогов. Комиссия по ценным бумагам и биржам (SEC) тогда выдвинула гражданские обвинения. Но коррупционные злоупотребления, которые имели место вслед за наймом Гринберга, оказались намного хуже, чем налоговые уловки и ошибочно указанные доходы. Лондонское подразделение «АИГ» расширило операции с финансовыми деривативами и свопами на дефолт по кредитам (CDS), страхуя «ссуды лжецов», которым заведения с Уолл-стрит фиктивно приписывали высокие оценки, а рейтинговые агентства присваивали безрисковые оценки ААА.

Говоря прямо, «АИГ» и её контрагенты допустили небрежность, доверяя банкам и андеррайтерам Уолл-стрит, рейтинговым агентствам облигаций, наклеивающим метки ААА на мусор, а также Федеральной резервной системе США и другим государственным агентствам или британскому Агентству финансовых услуг для обеспечения честных сделок. И оказывая доверие неолибералу Ларри Саммерсу и Роберту Рубину, «боссу всех боссов» (capo di tutti capi) инвестиционного банка, в том, что финансовые рынки являются саморегулирующимися и, следовательно, не нуждаются во «вмешательстве» со стороны правительства, которое просто «повышает стоимость ведения бизнеса». Стоимость этого неуместного доверия обошлась в триллионы долларов. Но динамика этой изощрённой аферы, похоже, никогда не проявится в научных моделях, призванных объяснить, как на самом деле работают экономики в сегодняшнем финансиализированном мире.

Уолл-стрит финансировал пузырь «мусорных» ипотечных кредитов в основном за счёт продажи пакетов безнадёжных кредитов европейским банкам, чьи менеджеры денег (как и их американские коллеги) находились под давлением требований найти самые высокие краткосрочные прибыли. Европейские банки покупали американские ипотечные кредиты и компенсировали риск приобретением свопов на дефолт по кредиту (CDS). «АИГ Лондон» продала около трёх четвертей своих CDS европейским контрагентам. «Торговые партнеры „АИГ“ в данном случае не были невинными жертвами», — осудил их сенатор Кристофер Дж. Додд (демократ, из страхового сектора в штате Коннектикут), председательствовавший на слушаниях в Конгрессе по финансовой помощи. «Они были искушенными инвесторами, которые брали на себя огромные безответственные риски», притворяясь, что защищают себя, выбирая страхование «АИГ» от дефолта и не осмеливаясь спросить, достаточно ли у компании резервов, чтобы покрыть токсичные финансовые отходы, которые она страховала. Регулирующие органы от Великобритании до Америки закрывали на всё это глаза. Так часто происходит, когда банки быстро зарабатывают много денег и захватывают регулирующие органы, используя взносы в политические кампании для влияния на политику или применяя систему «вращающихся дверей», в которой банковские менеджеры «одалживаются» правительственным учреждениям для защиты своих компаний и класса в целом.

Когда наступает кризис, традиционная политика допускает дефолт безнадёжных долгов, представляя судам решать, кто и что был должен. «АИГ», вероятно, обанкротилась бы, и её страховые выплаты по дефолту были бы сокращены до её способности платить обманутым пенсионным фондам, немецким земельным банкам и другим инвесторам в «мусорные» ипотеки, купленные ими у Уолл-стрит. Или, возможно, «АИГ» выдержала бы шторм и увидела, что цены её деривативов восстановились (как это и произошло позже), хотя бы сохранив свою наличность за счёт обвинения «Голдман Сакс» во введении в заблуждение.

Вместо того, чтобы позволить реализоваться этому сценарию, министерство финансов бросилось «сохранять приличия», заставляя действительность соответствовать корыстной «мусорной» модели (mark-to-model) бухгалтерского учёта Уолл-стрит (в стиле «Энрон»). Министерство вмешалось, чтобы заплатить всем участникам, как будто их финансовые требования были честными и выполнимыми. Предполагалось, что оживление «пузыря» позволит экономике восстановиться, если заимствовать ещё больше, чтобы продолжать обслуживание растущего долга.

Эта история просачивалась в прессу постепенно, и наиболее грязные детали были раскрыты на суде в 2014 году, где Гринберг и его компания, «Старр Интернешнл», предъявили иск правительству США. Прежний министр финансов Полсон и различные чиновники из Федеральной резервной системы под присягой показали, почему они чувствовали необходимым найти главный источник денег для спасения Уолл-стрит сверх того, что политические деятели согласились выделить. Финансирования по программе TARP оказалось недостаточно для выплат, без побуждения к политическому возмущению. Поэтому «АИГ» пришлось выпотрошить, чтобы выручить банкиров, введя внешнее управление и быстро выделив ей 85 млрд долл. (позже увеличенных до 182 млрд долл.) для спасения настоящих выгодополучателей — «Голдман Сакс» и других больших инвестиционных банков.

Конечно, «АИГ» ни в коем случае не была невинной овечкой. Перспектива того, что всё больше и больше должников возьмут на себя экспоненциально растущий долг, создала огромный рынок для подписания договоров страхования от дефолта. Лондонское подразделение «АИГ» господствовало в этом бизнесе, взимая низкие сборы за страхование многих наихудших «ссуд лжецов», выброшенных на рынки США и Европы. Никаких попыток создания достаточных резервов для покрытия застрахованных рисков сделано не было. Но пока не наступил крах, это занижение страховых взносов позволяло лондонским менеджерам «АИГ» выплачивать себе огромные зарплаты и бонусы, как если бы они зарабатывали деньги на реалистичной оценке рисков.

Лондон как глобальный центр «мусорного» банковского дела и фиктивного страхования

«АИГ» начала продавать свопы на дефолт по кредиту через свой лондонский офис уже в 1987 году. «Лёгкое прикосновение» Управления по финансовым услугам (FSA) при министре финансов Гордоне Брауне привело к гонке секторов глобального банковского дела и страхования на дерегуляционное дно. Это побудило многие американские и другие иностранные банки перебраться в Лондон. За ними быстро последовали исландские и российские клептократы. К 2000 году подразделение финансовых продуктов «АИГ» сделало свопы на дефолт по кредиту (CDS) своим основным бизнесом, перейдя в область субстандартных кредитов в 2003 году и выпустив в 2004 году первые многосекторные CDS. «В то время как многие контрагенты покупали эти контракты для хеджирования или минимизации кредитного риска, „АИГ“, по сути, заняла другую сторону, одностороннюю долгосрочную ставку на ипотечный рынок США», — отметила Надзорная группа Конгресса в своём докладе «Спасение ,,АИГ“» 2010 года. Председатель Федеральной резервной системы Бен Бернанке описал этот филиал как недокапитализированный «хедж-фонд по сути, который был прикреплён к крупной и стабильной страховой компании».

В США местные органы страхового регулирования проявляли большую бдительность в надзоре за безопасным инвестированием резервов. Но «АИГ» купила небольшой сберегательный банк, что позволило ей выбрать в качестве национального регулятора ненадёжное Управление надзора за сберегательными учреждениями (OTS). В докладе Надзорной группы Конгресса отмечается, что у OTS (цинично прозванное Управлением надзора за кражами за его дерегулирующую позицию во время кризиса со ссудно-сберегательными ассоциациями (S&L) в 1980-х гг.) и близко не было ресурсов, необходимых для надзора за обширными операциями «АИГ». OTS мало интересовалось сложными ставками «АИГ» на цены «мусорных» ипотек.

Надзорная группа Конгресса отследила неудачу «АИГ» до отказа Гайтнера и его коллег регулировать сеть распространения безнадёжных кредитов: «Все, кто участвовал в спасении „АИГ“, имели склад ума банкира либо банковского регулятора», что означает дерегулятора или, по сути, активного защитника финансового сектора. «Неудивительно, что американская общественность по-прежнему убеждена, что спасение было разработано Уолл-стрит, чтобы помочь своим коллегам с Уолл-стрит, с гораздо меньшим стремлением сохранить общественное доверие».

Многие регулирующие органы могли бы иметь дело с облигациями, обеспеченными долговыми обязательствами (CDO) и свопами на дефолт по кредиту (CDS) на том основании, что они влияли на платёжеспособность банков, страховых компаний и их контрагентов. Но свопы на дефолт по кредиту исключены из законов штатов об игорном бизнесе, поэтому они не считались азартными играми. Они также не считаются ценными бумагами, поэтому и не регулируются Комиссией по ценным бумагам и биржам. Не считаются они и обычным страхованием и поэтому не контролируются страховыми регуляторами. Таким образом, ни один регулирующий орган не оказался подходящим, так что сдержек и противовесов найти было негде. В любом случае лоббисты Уолл-стрит следят за тем, чтобы Конгресс одобрял только чиновников, привлекаемых из тех секторов, которые они должны регулировать, действуя в качестве лоббистов для своего сектора и даже для своих собственных фирм.

Ранние контракты «АИГ» по дефолту содержали положения, которые защищали её операции в США. Но в марте 2005 года компания потеряла рейтинг высшего качества ААА. Это означало, что контрагенты могли по контракту требовать большего обеспечения, если стоимость лондонских CDO начинала ухудшаться. Глава подразделения Джозеф Кассано добился больших успехов в бизнесе (очень прибыльном для себя, любимого), предоставив клиентам возможность обращения за помощью к «АИГ» как единому целому. В сущности, он рисковал своей фирмой!

Это произошло как раз в тот момент, когда ФБР предупредило о беспримерной волне ипотечного мошенничества. «АИГ», видя, что стандарты ипотечного андеррайтинга размываются, прекратила андеррайтинг новых контрактов на субстандартные многосекторальные CDO. Но многие старые контракты позволяли обновлять портфели по мере того, как старые кредиты требовали оплаты и клиенты заменяли их «мусорными» ипотечными кредитами.

«АИГ» загребала деньги именно потому, что «каждый» знал, что ипотечный рынок раздираем мошенничеством. «Фэнни Мэй» и «Фредди Мак» также увидели, как их прибыли взлетели, превратив финансовые фантазии в высокие зарплаты и бонусы. Эти лёгкие деньги просто отражали тот факт, что время дефолтов ещё не наступило.

В то время как европейские финансовые институты покупали ипотечные пакеты просто для того, чтобы получить немного более высокие, чем обычно, проценты, «Голдман Сакс» стремился делать деньги на убытках, а не на прибылях! «Мозг» хедж-фонда Джон Полсон стал миллиардером, заставив «Голдман Сакс» помочь ему создать фонд особо фиктивных ипотечных кредитов и сделав ставку на страхование от дефолта. «Голдман Сакс» продавал эти токсичные отходы своим клиентам и заключал с «АИГ Лондон» ставки на миллиарды долларов, что произойдёт финансовый «несчастный случай». Этот портфель «лохов» лежал в основе его требования, чтобы «АИГ» платила всё больше и больше на почти еженедельной основе, как вдруг ипотечный рынок обрушился в 2008 году.

Роль страховой отрасли в секторе FIRE

Финансы, страхование и недвижимость (FIRE) имели симбиотические отношения на протяжении всей своей истории. Как и в казино Лас-Вегаса, страхование — это анализ кривых распределения вероятности, от продолжительности жизни до аварий и других несчастных случаев. Компания «Ллойдс» из Лондона была основана в 1688 году в кофейнях района Доксайд в основном для страхования судоходства. Страхование жизни и несчастных случаев, появившееся позже в 18-м веке, основано на расчётах вероятности продолжительности жизни и частот потери имущества.

Сегодня банки обязывают ипотечных заёмщиков и других должников страховать свою жизнь и имущество, заложенное в качестве обеспечения под то, что они должны. Страховые компании инвестируют свои резервы и управляемые ими средства в финансовый сектор и недвижимость. Именно для того, чтобы создать более тесную синергию по этим направлениям сектора FIRE — эвфемизма для возможности самостоятельного ведения бизнеса — «Ситикорп» объединилась с «Трэвелерс Иншуранс» в 1998 году, что подтолкнуло её к кампании по отмене запрета на такую вертикальную интеграцию по закону Гласса-Стиголла.

Данный закон был отменён в 1999 году, после чего 21 декабря 2000 года был принят закон о модернизации товарных фьючерсов, дерегулирующий спекуляцию финансовыми деривативами. Эта «модернизация», одна из последних мер администрации Клинтона, превратила крупные финансы в спекуляцию. Ларри Саммерс, Тим Гайтнер и Алан Гринспен считали, что секретность — полная противоположность регулированию — необходима для беспрепятственного функционирования «свободных рынков». Но без регулируемого открытого рынка невозможно узнать, сколько стоят деривативы или насколько велик риск, который они могут представлять для банков, принадлежащих к конгломератам, спекулирующим деривативами.

Это стало ясно к сентябрю 2008 года, когда менеджеры денег «побежали к выходу», а финансовые рынки замерли, признав широкое распространение мошенничества, которое привело к дисбалансу между тем, что задолжали ипотечные должники, что страховые компании гарантировали банкам и спекулянтам, и платёжеспособностью экономики. Никто не мог знать, будут ли погашены банкам суточные ссуды. Это был неизбежный результат того, что регуляторы решили не регулировать и рынки использовали фиктивные модели, «свободные» от надёжного надзора.

Страховые компании создали рынок рискового арбитража по аналогии с теми, которые они создали для страхования имущества и убытков от несчастных случаев. Но в течение десятилетия массовый выброс облигаций, обеспеченных долговыми обязательствами (CDO) и свопами на дефолт по кредиту (CDS), погрузил инвестиционные банки Уолл-стрит и «АИГ» в паутину кривых распределения вероятностей по модели Блэка-Шоулза. Таким образом, страхуя эти токсичные финансовые отходы, лондонский офис «финансовых продуктов» не выпускал продукты в классическом смысле товаров, производимых трудом. Это был случай, когда инноваторы сочетали «творческое разрушение» Йозефа Шумпетера с гонкой падения на дно. Была уничтожена сама идея государственного регулирования наряду с верховенством права в прежнем понимании. Наряду с крупными финансами в целом страховой сектор стал дополнением к азартным играм в капиталистическом казино, рассчитывая стандартные коэффициенты отклонения для изменения процентных ставок, цен на акции и других финансовых переменных. В частности, FS подразделение «АИГ» (AIGFS) занималось компьютерным моделированием и спекуляциями, которые имели мало общего с промышленными и другими капиталовложениями, но, скорее, — с долговыми пирамидами в своей гонке к банкротству.

Лондонский офис «финансовых продуктов» «АИГ» взимал нереально низкие сборы при страховании от риска невыплаты по «мусорным» ипотечным кредитам. Это занижение цен привлекло бизнес, для которого страховые премии означали повышенные бонусы менеджеров. «АИГ» прогнозировала этот поток доходов от CDO как «прибыль», без учёта выплат десятков миллиардов долларов в ближайшее время. Инвестиционные банки, которые выдавали или упаковывали «мусорные» ипотеки, утверждали, что риска нет, потому что они покупали страховку от дефолта. Такая торговля опционами позволяла всем игрокам получать краткосрочную прибыль, пока финансовое болеро резко не оборвалось.

Иллюзия того, что страхование может справиться с системным коллапсом

Выплата всех этих ставок потребовала бы сотен миллиардов долларов, которые должны были храниться в резерве, достаточно близком к размеру катастрофы. Масштабы дефолта оказались намного больше того, что лондонский офис «АИГ» хранил в качестве резервов. Ни контрагенты, ни агентства по рейтингу облигаций не осмеливались спросить, сколько «АИГ» откладывала, чтобы поддержать свои страховые полисы на дефолт. Судья Джед Ракофф назвал это «умышленным невежеством» и сравнил с преступной халатностью. Если юридически такое упущение и не было равносильно мошенничеству, то это был преднамеренно безрассудный краткосрочный подход, очевидно, предназначенный для того, чтобы позволить всем сторонам под благовидным предлогом дезавуировать действия подчинённых, когда произойдёт крах.

Оптимистическая иллюзия — служанка безответственной жадности. Непризнанные потенциальные потери означают более высокие вознаграждения для менеджеров, пока бизнес, наконец, не лопается. Бывший банковский регулятор Билл Блэк цитировал Джейми Даймонда из «Джи Пи Морган Чейз», чтобы объяснить стратегию, которая привела менеджеров отделения финансовых продуктов «АИГ» к привлечению достаточного объёма бизнеса для выплат себе высоких зарплат и бонусов: «Низкокачественные доходы легко получить, особенно в финансовых услугах. Плохо обеспеченные кредиты представляют собой доходы сегодня и убытки завтра».

«Системную важность» «АИГ» придавала степень, в которой её лондонские операции были переплетены с азартными ставками Уолл-стрит на «мусорные» ипотечные кредиты. Федеральная резервная система и министерство финансов утверждали, что экономический кризис неизбежен, если компания «АИГ» не получит достаточную финансовую помощь, чтобы заплатить «Голдман Сакс» и другим банкам 100 центов на доллар за финансовое оружие массового уничтожения, которое они установили в лондонском филиале компании. Полсон даже сказанул, что безработица могла бы вырасти до 25 процентов, если бы «АИГ» не была спасена. Альтернативой было «банкротство», утверждал он, которое «подломило бы нашу финансовую систему и привело к экономическому хаосу».

Казино Уолл-стрит («финансовая система») получает прибыль от иллюзии, что дефолты могут быть каким-то образом покрыты страхованием частного сектора. Это как если бы каждый мог купить опционы, чтобы избежать системного риска в результате чрезмерного кредитования. Такая иллюзия помогла Уолл-стрит закрыть глаза на надвигающееся бедствие, которое обошлось в гораздо большую сумму, чем когда-либо могли бы оплатить резервы любой страховой компании. Уолл-стрит, лондонский Сити и другие финансовые центры просто делали вид, что страхуются от не подлежащего страхованию.

Реальность же такова, что страхование общих долговых накладных расходов любой экономики невозможно в принципе, так как в конечном итоге эти долги невозможно выплатить. Сверхъестественно верить, что деньги можно давать в долг под проценты, когда долги растут по экспоненте без предела. Магия сложных процентов со временем приводит к долговой дефляции. Страховое обязательство «вернуть все потери» (make losers whole) становится неограниченным, выходя далеко за рамки возможностей дефолтных свопов или другого финансового страхования покрывать убытки, возникшие из-за дерегулирования и финансового мошенничества. Любая схема защиты от дефолта по долгам обречена на недостаточное страхование в отсутствие регулирующих органов по предотвращению мошенничества.

Когда страховые компании, выступающие в роли «жучков на скачках», не имеют достаточных резервов, то единственный способ полностью оплатить их азартные игры, если правительство заполнит возникшую дыру. Так и произошло в 2008 году. Министерство финансов и ФРС оплатили счёт, утверждая, что это была необходимая цена «восстановления стабильности». Под «стабильностью» они подразумевали сохранение фикции, что значительная часть экономики является платёжеспособной. «Восстановленное» в значительной степени было отрицанием основной причины кризиса «финансовых продуктов»: математические модели «эффективных рынков» и регрессионный анализ Блэка-Шоулза, которые предположительно могли бы сделать явление «мусорной» ипотеки безрисковым, по номинальной стоимости. В итоге потребовались миллиарды государственных субсидий, чтобы «спасти фикцию» обанкротившейся идеологии дерегулирования.

Этот крах был тем, что Чарльз Перроу называет «нормальной аварией» в том смысле, что он был встроен в конструкцию финансовой системы. Финансовая помощь не устраняла причину неизбежной «аварии», полностью отменяя регулирование банковского дела и азартных спекуляций. Ни один банкир не был привлечён к ответственности по суду, а условия предоставления помощи даже не замедлили взрыв их зарплат и бонусов. Все их ставки по 100 центов за доллар оплатило правительство, когда страховой «жучок на скачках» разорился. Не было никакой «стрижки», благодаря наличию платёжеспособных операций «АИГ», которые могли быть изъяты, чтобы заплатить выигравшим в финансовом казино.

Спасение Уолл-стрит, а не Мэйн-стрит

Всё это делалось под звуки тревожных сирен неминуемого кризиса. Любой мошенник знает, что «лоху» не следует давать времени на обдумывание. Скорость — суть «агрессивной обработки клиентов». В сентябре 2008 года контрагенты «АИГ», возглавляемые «Голдман Сакс», захотели быстро получить деньги. И они хотели избежать «стрижки». В сложившихся обстоятельствах только правительство было в состоянии заплатить. Политики протащили это спасение с минимальным обсуждением, крича караул и грозя, что экономика рухнет, если правительство не придёт на помощь. Самым ироничным в деле «АИГ» кажется то, что в давление была вовлечена страховая компания. Любой, кто пытался получить деньги по иску, знает, что тактика любой страховой компании заключается в том, чтобы тянуть как можно дольше, во избежание необходимости выплаты в полном объёме.

Сенатор от Уолл-стрит Чарльз Шумер, демократ, председатель Объединённого экономического комитета, безумно преувеличивал, когда предупреждал: «Если „АИГ“ рухнет, это затронет Мэйн-стрит больше, чем Уолл-стрит». «АИГ» всё же была одним из крупнейших страховщиков имущества и других форм страхования. Но её основной «ванильный» страховой бизнес не нуждался в спасении. Он хорошо регулировался местными органами штатов и никогда не сталкивался с угрозой несостоятельности, потому что местные офисы «АИГ» по страхованию имущества и жизни были хорошо обеспечены. В отличие от пиара, притворно делавшего «АИГ» несчастным получателем первого финансового спасения, платежи министерства финансов контрагентам «АИГ» на Уолл-стрит не имели ничего общего со спасением держателей розничных полисов страхования жизни и несчастных случаев с Мэйн-стрит.

Редакционная статья в «Уолл-стрит джорнал» разоблачила этот пиар-обман: «Министерство финансов и ФРС Нью-Йорка, похоже, жаждут показать, что продолжение вливания денег в „АИГ“ — это спасение Мэйн-стрит, а не только Уолл-стрит. Но ... законы штатов разделяют активы, необходимые для защиты держателей страховых полисов в рамках строго регулируемых страховых дочерних компаний „АИГ“, и, если они потерпят крах, существуют гарантийные фонды штатов для обеспечения выплат по искам». Суперинтендант штата Нью-Йорк по страхованию Эрик Диналло соглашался: «Если бы „АИГ“ обанкротилась, регуляторы штата взяли бы под своё управление отдельные страховые компании. Резервы этих страховых компаний были бы отложены для выплат держателям страховых полисов и тем самым защищены от кредиторов ,,АИГ“». «Американские страховые полисы „АИГ“, принадлежавшие потребителям и базовому бизнесу, полностью гарантировались государственными страховыми агентствами, также как „простые ванильные“ операции „Ситибанк“ и других американских банков были защищены Федеральной корпорацией по страхованию вкладов FDIC. Конечно, „страховые компании «АИГ» были [так] переплетены друг с другом и материнской компанией [что] держатели полисов получили бы свои выплаты, но лишь после потенциально длительной задержки“. Но разве страховые выплаты когда-нибудь не запаздывали?»

Угроза, что местные офисы «АИГ» исчерпали бы наличность подобно банкоматам, была мифом, придуманным, чтобы представить это спасение как защиту обычных держателей полисов, и только случайно получилось заплатить крупным игрокам-контрагентам Уолл-стрит, которые сделали выигрышные ставки против «АИГ Лондон». Эти спекулятивные контракты не имели ничего общего со страхованием жизни, имущества или страхованием от несчастных случаев. Они были юридически подчинены обычному розничному и коммерческому страховому бизнесу «АИГ».

Рейтинговые агентства начали понижать рейтинги облигаций CDO в 2007 году, что побудило «АИГ Лондон» списать свой портфель свопов на дефолт по кредитам на 11,5 млрд долл. Дальнейшее их снижение в течение весны и лета 2008 года позволило «Голдман Сакс» требовать больше платежей, используя свои модели (то есть свои собственные «игральные кости») для оценки «мусорных» ипотечных кредитов, которые банк застраховал. Надзорная группа Конгресса в своём докладе сообщила: «Произошла битва моделей между „АИГ“ и её контрагентами, что привело к затяжным обсуждениям оценок и соответствующих обязательств по обеспечению». Как подытожили конфликт двое репортёров из «Нъю-Йорк таймс»: «Чем дальше падали цены на ипотечные ценные бумаги, тем больше росла прибыль „Голдман Сакс“. В своём споре с „АИГ“ „Голдман Сакс“ неизменно утверждал, что спорные ценные бумаги стоили меньше, чем их оценивала „АИГ“, а во многих случаях и меньше цен, по которым другие дилеры оценивали эти ценные бумаги ... Банк сопротивлялся, например, разрешению третьим сторонам оценивать эти ценные бумаги, как того требовали его контракты с „АИГ“. И „Голдман Сакс“ основывал некоторые платёжные требования на облигациях с более низким рейтингом, которые страховка „АИГ“ даже не покрывала».

Внезапное требование платежа со стороны «Голдман Сакс» послужило началом краха «АИГ». «Голдман Сакс» настаивал на том, чтобы «АИГ» покрыла убытки, которые, по прогнозам собственных моделей «Голдман Сакс», понесут ипотечные кредиты. Если бы министерство финансов не взяло на себя управление «АИГ» и не заставило её заплатить всё, что требовал «Голдман Сакс», этот банк не сорвал бы куш. Без спасения «АИГ» выплаты по спекуляциям с «мусорными» ипотечными кредитами пришлось бы сокращать по всем направлениям. Некоторые из крупнейших банков мира не смогли бы получить свои выигрыши. Министерство финансов решило спасти всех от потерь (их бонусов, а также чистой стоимости их фирм), немедленно предоставив «Голдман Сакс» 13 млрд долл. за контракты по страхованию кредитов от дефолта с «АИГ», тогда как «Сосьете Женераль» и «Дойче Банк» получили ещё по 12 млрд долл.

Не было ни расследования их претензий, ни каких-либо «стрижек» ни по одному предъявленному счёту. Неудивительно, что крупнейший акционер «АИГ» Морис Гринберг подал иск на 25 млрд долл., утверждая, что министерство финансов разграбило «АИГ», чтобы спасти «Голдман Сакс» и другие фирмы от их собственного банкротства. Адвокаты «АИГ» могли бы настоять на том, что «Голдман Сакс» преувеличил оценку в свою пользу. Страховые компании всё время оспаривают претензии.

Но Полсон и Гайтнер чувствовали, что «Голдман Сакс» и другие крупные банки срочно нуждаются в деньгах, будучи всего в нескольких днях от банкротства. Таким образом, 16 сентября (на следующий день после банкротства «Леман Бразерс») министерство финансов неожиданно выделило деньги привилегированным учреждениям Уолл-стрит, взяв на себя управление «АИГ» и компенсировав всё, что, по словам её контрагентов, она могла быть должна, начиная с 85 млрд долл., которые быстро раздулись до 182 млрд долл. Это вмешательство позволило Уолл-стрит претворить в жизнь свои притязания, выплатив шестнадцати инвестиционным банкам каждый цент из того, что они якобы выиграли на своих ставках против лондонского офиса «АИГ» по кредитным дефолтным свопам, что будет обсуждаться в Главе 17.

ГЛАВА 16
Спасение «Голдман Сакс» посредством «АИГ»

«Похоже, будто ФРС Нью-Йорка использовала „АИГ“ как подставное лицо для спасения крупных банков по всему миру».

Сенатор Чарльз Грассли, подводя итоги работы Надзорной группы Конгресса 23 июля 2010 года.

Большая часть подлинной мотивации захвата контроля над «АИГ» была буквально вытянута из свидетелей по иску, поданному Морисом Гринбергом, чья компания «Старр Интернешнл» была крупнейшим акционером «АИГ». Когда шестинедельный судебный процесс наконец начался в сентябре 2014 года, бывший министр финансов Хэнк Полсон признал, что гнев народа в отношении инвестиционных банков Уолл-стрит заставил Конгресс неохотно ассигновать более 700 млрд долл. на финансирование программы TARP. Деньги на покрытие убытков инвестбанков пришлось искать в другом месте.

После «Ситигруп» «Голдман Сакс», похоже, был самым слабым. Но ему удалось взять на себя инициативу по финансовому спасению на всех уровнях правительства. Бывший генеральный директор [«Голдман Сакс»] Хэнк Полсон в министерстве финансов говорил, что он в основном оставался в стороне, но бывший генеральный директор «Голдман Сакс» Стивен Фридман стал председателем ФРС Нью-Йорка. Полсон самым непосредственным образом назначил члена совета директоров «Голдман Сакс» Эдварда Лидци генеральным директором «АИГ». Лидди «был членом совета директоров „Голдман Сакс“ с 2003 года и главой комитета по аудиту с 2007 года. Он владел „значительным количеством акций «Голдман Сакс»“, когда имело место спасение», то есть конфликт интересов притуплял способность «АИГ» противостоять требованиям «Голдман Сакс». Под давлением сотрудников «Голдман Сакс», чтобы занять эту должность, Лидди «был назначен исполнительным директором „АИГ“ 18 сентября. Но он оставался директором „Голдман Сакс“ до 23 сентября и засвидетельствовал, что участвовал в заседании правления „Голдман Сакс“ по телефону 21 сентября.... Позже в тот же вечер г-н Лидди провёл заседание совета директоров „АИГ“ [где он] убедил директоров страховщика принять дорогостоящую спасительную помощь правительства».

Действительно, спасение дорого обошлось «АИГ», но для «Голдман Сакс» оно оказалось «золотой жилой». «Голдман Сакс» фактически заявил: «Нам это очень нужно», — и попросил Гайтнера из Нью-Йоркской ФРС заставить «АИГ» заплатить, а также заплатить «Бэнк оф Америка», «Ситигруп» и другим. Это побудило конгрессмена Стивена Ф. Линча, демократа от штата Массачусетс, ответить министру финансов Гайтнеру на слушаниях в комитете Конгресса 26 января 2010 года: «Я думаю, что приверженность „Голдман Сакс“ превзошла ответственность, которую наши чиновники несли перед американским народом».

Один репортер обнаружил, что «Есть лишь два возможных объяснения чрезмерно заботливого обращения с „Голдман Сакс“ и другими. Во-первых, собственное финансовое положение „Голдман Сакс“ было настолько шатким, что принятие чего-либо меньшего, чем эти миллиарды, которые они ждали от „АИГ“, также дестабилизировало бы их. Что, надо сказать, действительно было закулисной помощью для банков, многие из которых, как и „Голдман Сакс“, утверждали, что они в ней не нуждались. Как вариант, возможно, г-н Гайтнер просто чувствовал, что „Голдман Сакс“ и ему подобные имеют больше законных прав на миллиарды долларов в фондах, чем те налогоплательщики, которые взяли эти расходы на себя».

Асимметрия в обращении с «АИГ» по сравнению с «Голдман Сакс», «Ситигруп» и другими

В отличие от программы TARP и специальных кредитов, предоставленных «Ситигруп», «Фэнни Мэй», «Фредди Мак» и «Меррилл Линч» по льготным процентным ставкам, правительство взимало платежи с «АИГ» по высокой ставке. Томас С. Бакстер младший, главный юрисконсульт ФРС Нью-Йорка, назвал 14-процентную ставку (и 8,5 процентов по кредитной линии, которую «АИГ» не израсходовала) «кредитным грабежом».

Проблема заключалась не только в высокой процентной ставке, которую правительство взимало с «АИГ» за кредиты, которые та была вынуждена тратить на выплаты «Голдман Сакс» и другим контрагентам. У «АИГ» были веские причины не платить даже близко к тому, что требовал «Голдман Сакс», и даже оспорить платёж на том основании, что «Голдман Сакс» исказил данные о «мусорных» ипотечных кредитах, которые он страховал, а затем снова ставил на них. В начале того года другие страховые компании начали переговоры со своими контрагентами о списании CDO. «К началу 2008 г. стало ясно, что у страховых компаний заканчиваются средства, поэтому MBIA, Ambac и другие тогда сделали то, что обычно делают компании при проблемах с наличными деньгами: они рассчитались с держателями облигаций со скидкой 10-60 процентов номинальной стоимости». Но в отличие от списаний, которые другие страховые компании получили от своих контрагентов, бывшие сотрудники «Голдман Сакс», отвечавшие за «АИГ», не позволили ей наложить «стрижки» на её контракты деривативов с «Голдман Сакс» или другими контрагентами.

Вместо того чтобы договориться с банками Уолл-стрит о завышенной оценке их ценных бумаг, ФРС воспрепятствовала «АИГ» в этом, забрав 79,9 процента её акций. Это было единственное финансовое учреждение, над которым правительство установило фактический контроль. Её привилегированные акции в «Ситигруп» не предполагали права голоса и, следовательно, не позволяли ей «вмешиваться» в политику. Но управление «АИГ» со стороны ФРС было сделано на условиях, которые обязывали эту компанию НЕ подвергать сомнению какие-либо платежи, не оспаривать требования «Голдман Сакс» или других контрагентов списывать, что она должна была им выплачивать, и не заявлять о несостоятельности.

На момент взятия «АИГ» под управление, она всё ещё оставалась платёжеспособной и производила текущие платежи. Оглядываясь назад на тот факт, что большинство «мусорных» ипотечных кредитов всё ещё выплачивалось по более высокой ставке, чем думали пессимисты, журналистка «Нью-Йорк таймс» Гретхен Моргенсон задалась вопросом: «Почему бы эти компании согласились полностью выплатить страхователю, даже если пожар не произошёл?» Анализируя детали двойного стандарта, навязанного «АИГ», Моргенсон позже предположила, что, возможно, «правительство увидело возможность в кризисе ликвидности страховщика: он может стать огромной копилкой, финансируемой налогоплательщиками, из которой правительство может вливать миллиарды в стадо шатающихся банков. Напомним, что налогоплательщики всё больше возмущались финансовым спасением банков осенью 2008 года». Альтернативой этому были списания и длительные судебные разбирательства. «Судья по делам о банкротстве может признать недействительным (как „оспоримое предпочтение“) передачу залога или денег от „АИГ“ банку „Голдман Сакс“, если передача произошла в течение 90 дней с момента подачи заявления о банкротстве».

Фирмы с Уолл-стрит меньше всего хотели, чтобы «АИГ» обанкротилась. Финансовый труп принёс бы намного меньше, чем 100 центов за доллар. Банки хотели, чтобы выплаты производились в полном объёме, без задержек, которые влечёт за собой процедура банкротства. Глава 11 Кодекса США о банкротстве включает в себя положение о «навязанности», которое позволяет судам подтвердить план банкротства, несмотря на возражения некоторых кредиторов, не позволяя нескольким упорствующим сторонам задержать урегулирование. Сама угроза банкротства, таким образом, даёт бедствующим должникам огромные рычаги воздействия. «Даже студенты-юристы первого курса в азах контрактов узнают, что есть многочисленные исключения из „ненарушаемости контрактов“, — отметил советник одного пенсионного фонда; „Контракты каждый день юридически аннулируются, и большая часть нашей судебной системы отдана рассмотрению споров о возможности исполнения различных положений коммерческих договоров“. Но вместо того, чтобы использовать эту угрозу банкротством, когда правительство ходатайствовало в интересах „Голдман Сакс“ и других контрагентов, „Тим Гайтнер, Остан Гулсби [экономический советник Обамы] и Ларри Саммерс неуклюже выражают [выражали] поддельный гнев в СМИ“ по поводу того, как сильно им не хотелось спасать „АИГ“», но они чувствовали себя обязанными защищать банки на основании мнимой ненарушаемости контрактов.

Угроза отсрочки платежа на многие годы, поскольку утомительные судебные процессы идут своим чередом, могла бы сохранить «АИГ» не меньше половины конечных 182 млрд долл., которые ей навязали. Эта перспектива побудила бы его контрагентов быстро согласиться на меньший платёж, как это обычно происходит в таких случаях. Напротив, Надзорная группа Конгресса указала; «Правительство решило не использовать свои переговорные рычаги в отношении контрагентов,... как только правительство дало понять, что оно привержено полному спасению „АИГ“ ... оно потеряло важный рычаг, которым оно могло бы воздействовать на тысячи кредиторов „АИГ“». Действительно, Группа пришла к выводу, что «даже после того, как Федеральная резервная система и министерство финансов решили, что спасение за счёт общества является единственным выходом, они всё ещё могли использовать другие варианты, кроме выплаты каждому кредитору и каждому контрагенту по 100 центов за доллар. Соглашения, в которых различные кредиторы принимают различные степени потерь, распространены в процедурах банкротства или на других переговорах, когда вовлечена проблемная компания, но в данном случае правительство не использовало свои существенные переговорные рычаги, чтобы добиться таких компромиссов».

Позволить «АИГ» действовать в собственных интересах означало бы разрушить здание фиктивных оценок финансового капитала, раскрыв мошенничество с «мусорными» ипотеками. Таким образом, «АИГ» пришлось удержать от самостоятельной защиты и создания юридического прецедента списания «мусорных» ипотечных деривативов против воли финансовых чудовищ Уолл-стрит. В какой-то момент в суде адвокат Гринберга Г-н Бойс сосредоточился на мысли о том, не были ли некоторым банкам, которые были «неплатёжеспособны», предоставлены более мягкие условия кредитования, чем «АИГ» (истцы утверждают, что «АИГ» в то время была платёжеспособной, но страдала от кризиса ликвидности; правительство не соглашается). Он поднял тему «Ситигруп» и «Бэнк оф Америка», двух банков, которые получили спасительную помощь во время кризиса, использовав одну из неопубликованных книжных презентаций г-на Гайтнера. «Безусловно, „Ситигруп“ и „Бэнк оф Америка“ были неплатёжеспособны», — заявил г-н Гайтнер во время книжной презентации. Затем эти двое долго и на все лады обсуждали определение «неплатёжеспособный».

При обычном ходе дел устоявшиеся правила банкротства заставили бы контрагентов «АИГ» списать суммы их исков. Вместо этого «спасение» «АИГ» превратило ставки рискованных деривативов Уолл-стрит в гарантированные правительством обязательства. Как будто высокорисковая торговля деривативами страхования от дефолта заслуживала такой же поддержки, как и застрахованные Федеральной корпорацией FDIC сберегательные депозиты и чековые счета.

Альтернативой тактике запугивания был «хаос». На системном уровне это просто означало, что некоторые игроки не могли получить деньги после того, что было организовано как манипулируемая игра. Гайтнер объяснил президенту Обаме, что «хаос» означает просить «Голдман Сакс» и другие банки «постричь» огромную прибыль, которую они получили, и даже более того, не выплачивать спекулянтам Уолл-стрит их ожидаемые бонусы и зарплаты в полном объёме!

Тайные интриги и влияние Уолл-стрит на ФРС и министерство финансов

Несмотря на давление Конгресса и финансовых средств массовой информации Федеральная резервная система и министерство финансов несколько месяцев сопротивлялись выявлению получателей средств срочной помощи, ссылаясь на соглашения о конфиденциальности. «Группа отмечает, что „Голдман Сакс“ отказался предоставить Группе идентификационные данные своих контрагентов, или любую документацию, относящуюся к этим отношениям», или же «свои собственные хеджи с „АИГ“. Тот факт, что „Голдман Сакс“ и ФРС так упорно боролись за сохранение тайны, говорит о том, что они прекрасно знали, что „Голдман Сакс“ был нечестен, утверждая, что он полностью застраховал свои риски в „АИГ“ и, таким образом, не был бы затронут банкротством ,,АИГ“».

Однако компания «Блумберг» в конце концов добыла детали сделки, подав запрос на основе Закона о свободе информации. Документы, которые получила «Блумберг», показали, что «банки, которые купили свопы у „АИГ“, в основном являются теми же фирмами, которые в первую очередь размещали облигации CDO. ...В некоторых случаях банки также имели ипотечных кредиторов, и у них необходимо потребовать объяснений, не получили ли они какие-либо инсайдерские сведения о качестве кредитов, включённых в CDO. Как выразился один наблюдатель: „Это равносильно строительству дома, закладыванию в него бомбы, продаже его ничего не подозревающему покупателю и покупке полиса страхования жизни домовладельца на сумму 20 млрд долл., который, как вы знаете, должен умереть!“»

Чтобы быстро получить деньги на своих условиях, «Голдман Сакс» обратился к Тиму Гайтнеру, президенту Федеральной резервной системы Нью-Йорка. Гайтнер, прозванный Шейлой Бэйр «главным спасателем» («bail-outer in chief» от bail-out — спасать, выручать, то есть оказывать срочную государственную помощь для выручки прогорающего частного предприятия — Прим. перев.), выбрал «Морган Стэнли» в качестве юридического советника ФРС Нью-Йорка, чтобы придумать решение, которое «восстановит нормальность», то есть спасёт «Голдман Сакс» от потерь так же, как помощь по программе TARP спасла «Ситигруп».

То, как ФРС вмешалась в ссору между «АИГ» и «Голдман Сакс», резко контрастировало с 1998 годом, когда у неё были сильные банки Уолл-стрит для срочного спасения «Лонг-Терм Кредит Менеджмент». Это был принцип «общей жертвы», которую организовал Дж. П. Морган вскоре после краха 1907 года. Но Надзорная группа Конгресса указала, что с 1998 года десятилетие политических интриг позволило Уолл-стрит взять в свои руки бразды правления регулирующими органами США, Федеральной резервной системой и министерством финансов, что вынудило правительство заплатить, когда пузырь 2008 года лопнул. «Предоставив полную срочную финансовую помощь, которая не требовала общей жертвы „АИГ“ и её кредиторов, — заключила Надзорная группа Конгресса, — Федеральный резервный банк Нью-Йорка и министерство финансов фундаментально изменили правила финансового рынка Америки» в отношении того, как крупнейшие банки мира, государственная политика и экономики справляются (и справляются ли) с их накладными расходами по безнадёжным долгам: «... выручая „АИГ“ и её контрагентов, федеральное правительство сигнализировало, что весь рынок деривативов, который был явно и полностью дерегулирован Конгрессом через закон о модернизации товарных фьючерсов, теперь будет пользоваться преимуществами той же самой правительственной сетью безопасности, предоставляемыми полностью регулируемым финансовым продуктам. По существу, правительство исказило рынок, превратив ставки с высоко рисковыми деривативами в полностью гарантированные операции, когда гарантом выступают американские налогоплательщики».

Тем не менее, Группа указала: «До полудня 16 сентября 2008 г. по крайней мере, было возможно для правительства предложить, что оно допустит банкротство „АИГ“ в качестве средства потребовать уступок от контрагентов „АИГ“; это было бы реальной угрозой, учитывая, что правительство только что позволило „Леман Бразерс“ обанкротиться». Вместо этого Гайтнер смог вмешаться благодаря малоизвестной статье в законе о Федеральной резервной системе, дающей ему право осуществлять «дополнительные полномочия, необходимые для осуществления банковской деятельности в пределах ограничений, предусмотренных этим законом». Поскольку спрэды CDS на «АИГ» в ноябре расширились, ФРС Нью-Йорка создала специальный набор фондов под названием «Мэйден-лейн» (улица рядом с ФРС Нью-Йорка) для покупки ипотечных ценных бумаг, принадлежащих контрагентам «АИГ», по цене «100 центов за доллар, фактически аннулировав CDS контракты. Это было многократно больше того, что в то время эти активы могли бы принести на рынке, если бы их вообще можно было продать».

Эта покупка окупилась для спекулянтов и прекратила дальнейшие обязательства «АИГ». Вскоре цена этих ценных бумаг восстановилась, поэтому «АИГ» не пришлось бы платить своим контрагентам столько, сколько заплатила ФРС!

Сеть лжи Гайтнера

Гайтнер утверждал, что как у главы Федерального резервного банка Нью-Йорка до 2008 года у него не было выбора, кроме как полностью заплатить контрагентам «АИГ», потому что один банк был французским. Поэтому он сделал вид, что должен предоставить американским банкам все их выигрыши по ставкам на токсичные отходы, которые они застраховали в «АИГ». Оправданием Гайтнера было то, что французское законодательство не допускало списаний для своих банков! В самом деле, говорил он, было бы совершенно «преступно» для французского банка делать то, что в действительности банки во всём мире делали в течение многих десятилетий: «стрижку» того, что им должны. Таковыми были списания латиноамериканских долгов по облигациям Брейди в 1980-х годах. Это то, что Дональд Трамп требовал от своих банков достаточно часто, и то, что обычно делают компании под давлением.

Причина французской загадки Гайтнера стала очевидной, когда выяснилось, что изрядная часть из 11 млрд долл., выплаченных «Сосьете Женераль», «была позднее передана „Голдман Сакс“ в рамках сделки, заключённой двумя банками», когда «Голдман Сакс» упаковал «мусорные» ипотечные кредиты, выбранные Джоном Полсоном. Выплата «Сосьете Женераль» на самом деле была способом заплатить «Голдман Сакс».

Пресса была полна сообщений о том, как упорно французы настаивали на том, чтобы не было списания — до тех пор, пока главный специальный инспектор программы TARP (SIGTARP) Нейл Барофски не опубликовал свой доклад, описывающий, насколько возмутительным было утверждение, что законодательство США не допускает дискриминации среди заявителей. Позиция Гайтнера состояла в том, что, если бы Федеральная резервная система вынуждена была заплатить французскому банку «Сосьете Женераль» в полном объёме, она также должна была бы заплатить «Голдман Сакс» и другим финансовым казино США полностью. Но Гайтнер сделал вид, что у его Федерального резервного банка Нью-Йорка не было выбора, кроме как не платить любому банку меньше 100 %, потому что его собственные правила не позволяли ему дискриминировать и платить французам больше, чем банку «Голдман Сакс».

Всё это вскоре оказалось ложью, опровергнутой французами. Барофски обвинил Гайтнера в том, что тот сообщил общественности, будто бы французское правительство «решительно» отвергло любые уступки со стороны их банков. Чтобы убедиться в этом самому, как он сообщает: «Я договорился о субботнем разговоре по телефону с французским регулятором.... она подчеркнула, что не „хлопала дверью“ на переговорах и была более чем готова участвовать в них с ФРС, при условии, что они проводились бы на высоком уровне и всесторонне. Но она сказала нам, что руководители ФРС никогда серьёзно не рассматривали этот вариант, заметив, что была удивлена, когда они так и не перезвонили. Когда я спросил её об утверждении ФРС, что по французскому законодательству было бы незаконным согласиться на скидку, она сказала, что французское правительство могло бы отказаться от этого ограничения.... „Но раз нет переговоров, нет и отказа“».

Просочились новости о том, что UBS (Объединённый банк Швейцарии) быстро согласился на 2-процентную стрижку, которая для начала составила бы 280 млн долларов. Гайтнер не сообщил об этом предложении, по-видимому, указав UBS сидеть тихо, в то время как сам он настаивал на том, чтобы министерство финансов заплатило всем банкам полностью. Его подчинённый, главный юрисконсульт ФРС Нью-Йорка Томас Бакстер, подтвердил, что сотрудники ФРС консультировались с Гайтнером по поводу предложения UBS, и что вместо того, чтобы сказать им о продолжении переговоров, Гайтнер фактически приказал заплатить банкам полную цену за облигации. Мы были потрясены. Вместо того чтобы ухватиться за очевидную готовность UBS вести переговоры и использовать её как рычаг воздействия на других, он просто закрыл лавочку.

Барофски пишет, что Гайтнер (который к этому времени перешёл в министерство финансов) служил «Голдман Сакс» и другим банкам и подрывал «любой шанс получить освобождение от уплаты для налогоплательщика, решив не принимать ни одной уступки, если все банки не согласятся на одинаковые процентные сокращения». Гайтнер в этом эпизоде оказался, в некоторой степени, соучастником преступления, потому что так быстро сдался, когда «Голдман Сакс» и другие банкстеры выдвинули невероятные требования. «Я всегда удивлялась, почему никто из контрагентов „АИГ“ ни разу не „постригся“, — заметила Шейла Бэйр, покидая FDIC. — Не было совершенно никаких причин, почему эти контрагенты по свопу не смогли бы выдержать 10-процентную „стрижку“. Разве что им могло быть немного больно. Они даже не заговаривали об этом. Вы знаете, на Уолл-стрит едва ли волновались из-за своих премий».

Суета с премиями отвлекает внимание от вопроса, куда пошли деньги на спасение

Показатель того, насколько поведение банковской системы и крупных финансов выродилось в «грабитизацию», это нытье Гайтнера, что прекращение выплат премий (бонусов) и зарплат банкирам, действия которых привели к краху, будет сигналом «конца капитализма». Советник избирательной кампании президента Обамы Дэвид Аксельрод в своих мемуарах 2015 года «Верующий: Мои сорок лет в политике» сообщает, что он был «в ярости», когда обнаружил, что Гайтнер и Саммерс «тихо лоббировали» непринятие поправки к стимулированию, которая ограничила бы выплату бонусов в фирмах, получивших средства на спасение. Такие премии стали огромной политической болью для администрации, но эти финансовые деятели утверждали, что шаги обратной силы по возврату этих денег нарушили бы существующие контракты. «Это было бы концом капитализма, каким мы его знаем», — сказал Гайтнер Аксельроду...

Профессор права Билл Блэк объясняет, как эта односторонняя идея «разрыва контрактов» благоприятствовала Уолл-стрит, но вредила экономике и её долгосрочной жизнеспособности. «Воспрепятствование банкам, которые получили помощь на спасение, в выплате будущих бонусов не является их „возвратом“. Возврат бонусов означает получение обратно тех бонусов, которые были ошибочно выплачены на основании ложной бухгалтерской отчётности, которая значительно завышала доходы банков. Ни одна из описанных мною практик „не нарушила бы существующих контрактов“».

Ещё до разоблачений Аксельрода дело достигло решающей стадии, касающейся выплат «АИГ» бонусов финансовым разрушителям компании. 17 марта 2009 года, ровно через полгода после получения спасительной помощи, «АИГ» объявила, что выплатит 165 млн долл. в виде «удержанных премий» (эвфемизм для бонусов) 400 сотрудникам своего лондонского офиса. Общая сумма бонусов, как сообщалось, могла составить 450 млн. долл. для финансового подразделения и 1,2 млрд долл. для всей компании в течение последующих двух лет.

Хотя 165 млн долл. бонусов составляли всего 0,1 % от 182 млрд долл. помощи на спасение «АИГ», это дало возможность отвлечь внимание от гораздо более крупных подарков банкирам Уоллстрит. Президент Обама, проголосовав за спасение «АИГ» в качестве сенатора, теперь попытался публично дистанцироваться: «Я попросил министра Гайтнера использовать этот рычаг и все правовые способы, чтобы заблокировать эти бонусы и сделать американских налогоплательщиков единым целым». Ларри Саммерс поддакнул: «За последние 18 месяцев произошло много ужасных событий, но то, что случилось в „АИГ“, — самое возмутительное». Вот что «Уолл-стрит джорнал» писала об этих крокодиловых слезах: «Вашингтонская компания хочет сосредоточиться на бонусах, потому что это направляет общественный гнев на частных лиц, а не на весь политический класс.... С 16 сентября „АИГ“ направила 120 млрд долл. наличными, имуществом в залоге и другими выплатами банкам, муниципальным органам власти и другим контрагентам деривативов по всему миру. ... Это не капитализм, при котором рискующие несут потери от последствий плохих решений».

Только банки высокого полёта, «Слишком Большие, Чтобы Обанкротиться», были спасены от этого долгового рычага (привлечения заёмных средств), который поразил остальную экономику. Контрагенты «АИГ» были освобождены от убытков, но домовладельцы пострадали от дефолтов, в то время как города и штаты столкнулись с закрытиями предприятий и падением налоговых поступлений. Работники потеряли работу, нормальные инвесторы понесли убытки, и «налогоплательщики» были вынуждены платить гигантам Уолл-стрит.

Президент Обама перешёл все границы лицемерия, попросив министра финансов Гайтнера подготовить бухгалтерскую головоломку для создания впечатления, что государство действительно заработало на этой сделке. Эта мошенническая уловка отвлекла внимание от того факта, что подразделение Федеральной резервной системы на Мэйден-лейн заплатило 100 % номинальной стоимости облигаций CDO, которые на открытом рынке продавались лишь за полцены. В расчётах Гайтнера, предназначенных для общественности, не учитывались такие переплаты, налоговые льготы, субсидии и процентные ставки ниже нормальных, которые финансовые аналитики обычно используют для оценки прибылей и убытков.

Эти многочисленные формы раздачи средств нарушили более чем вековую традицию того, как правительства должны справляться с кризисами, что побудило Надзорную группу Конгресса сделать вывод: «Действия правительства по спасению „АИГ“ продолжают оказывать отравляющее воздействие на рынок». Они отразили, как финансовый «рынок» — Уолл-стрит захватил правительственные регулирующие органы, отключил надзор Конгресса и кастрировал суды, чтобы гарантировать, что ни один банковский менеджер или генеральный директор, причастный к этому финансовому кризису, никогда не будет заключён в тюрьму, уволен или даже не вернёт свою зарплату и бонусы.

Гайтнер будет неоднократно появляться в следующих нескольких главах, летая в Европу, а также по Соединённым Штатам, чтобы обеспечить своим клиентам с Уолл-стрит получение платы за счёт всей экономики. Обозреватель «Файнэншл таймс» Джон Кей, анализируя мемуары Гайтнера «Стресс-тест» (2014 г.), в которых тот пытался обелить своё поведение, изображая себя «пожарным, постоянно готовым по первому требованию тушить новую вспышку», обнаружил, что «многое неверно с этим сравнением Гайтнера.... материал, используемый [Гайтнером] для тушения пожаров, это не холодная вода, а поток обильного кредита, это именно он сначала разжёг пожар. Лучше, пожалуй, ограничить доступ к спичкам и бензину, а также построить противопожарные стены. Возможно, это проблема полиции, как и пожарной службы. Наручники могут быть так же полезны, как и пожарные шланги».

Очевидный вопрос, которым правительственные регуляторы стремились не дать задаться общественности, заключался в том, почему бы не национализировать безрассудные банки, чья чистая стоимость была меньше, чем кредит правительства в размере 25 млрд долл. по программе TARP? «Ситигруп» и «Бэнк оф Америка» (и очень близко к тому — «Голдман Сакс» как и другие инвестиционные банки) были неплатёжеспособны без дешёвых государственных раздач средств. Принятие банков в собственность и управление ими в качестве государственного финансового варианта позволило бы правительству уволить сотрудников, ответственных за безнадёжные (часто мошеннические) кредиты, и возместить то, что они выплатили себе в виде заработной платы и бонусов за обман, что под их руководством банки зарабатывали деньги, а не теряли их. В конце концов, банковские менеджеры таких учреждений не обеспечивали продуктивного управления, а как раз наоборот: они действовали хищнически, отравляя финансовую систему «токсичными отходами».

Неспособность правительства взять на себя эту собственность подарила менеджерам, акционерам и держателям облигаций «бесплатный завтрак». Почему правительство выступило только против «АИГ», и даже тогда не для того, чтобы прекратить вознаграждать её финансовых менеджеров в Лондоне, но чтобы заплатить «Голдман Сакс» и другим учреждениям Уолл-стрит за сохранение и финансирование того самого поведения, которое и вызвало кризис? Редакционная статья в «Нью-Йорк тайме» подвела итог несправедливости в работе, касающейся коррупции и сделок «своих людей», которые обнажил иск Гринберга по поводу захвата «АИГ» для выплат банкирам с лучшими связями: Г-н Гринберг частично основывает свои претензии на том факте, что правительство ввело более жёсткие условия для «АИГ», чем для банков, спасённых благодаря срочной государственной помощи. Например, правительство, изъяло контрольный пакет акций «АИГ», в значительной степени разорив её акционеров. Напротив, оно оставило доли акционеров в спасённых банках нетронутыми, даже в предположительно неплатёжеспособных учреждениях, таких как «Бэнк оф Америка» и «Ситигруп». Несправедливость в этом несопоставимом обращении, однако, заключается не в том, что с «АИГ» обошлись слишком жёстко, а в том, что эти банки отделались слишком легко. Если бы правительство взяло под контроль, скажем, «Бэнк оф Америка», налогоплательщики напрямую участвовали бы в его восстановлении. Вместо этого последующие доходы потекли к акционерам, которые, если бы не спасение, были бы разорены.

Правительство также взяло на себя контроль над тем, как были потрачены деньги на спасение «АИГ». Помощь на спасение банков, напротив, практически не предусматривала никаких условий. Это нанесло вред обществу, потому что правительство не смогло заставить банки увеличить кредитование и помочь домовладельцам, хотя чиновники говорили, что спасение банков будет способствовать кредитованию и помощи при потерях права выкупа заложенного имущества.

Безусловно, правда, что правительство заслуживает критики за то, как оно потратило деньги на спасение «АИГ»: оно направило деньги банкам, чтобы сделать их «здоровыми» по сделкам, которые они заключили с «АИГ», вместо того, чтобы потребовать от них списать некоторые из своих убытков. Но опять-таки реальной жертвой чрезмерно щедрого обращения с этими банками является американское общество в целом.

Состояния наживались в расчёте на неспособность должников платить и возможность получить государственную помощь для спасения привилегированных инсайдеров. Эти деньги так же легко могли быть созданы для спасения домовладельцев от дефолта. Но их отдали банкам, при разрешении им лишать права выкупа заложенного имущества по кредитам, безнадёжным с самого начала. Экономика не восстановилась — за исключением экономики Одного Процента.

Следующие главы освещают, как эта динамика безнадёжных долгов разворачивается от Соединённых Штатов до еврозоны.

ГЛАВА 17
Уолл-стрит захватывает контроль и препятствует списанию долгов

Президент [Обама] набрал свою команду, и когда было так много времени и так много денег, что хватило бы на всех, команда президента выбрала Уолл-стрит.

Элизабет Уоррен «Шанс на успех» (2014 г.)

Избиратели в современных демократических государствах склонны поддерживать политиков, которые рисуют самые красивые картины того, как будет работать справедливая и процветающая экономика. Чем ярче кандидат сможет озвучить популярные желания восходящей социальной мобильности, снижения стоимости жизни и сдерживания мошенничества и жадности, тем вероятнее его избрание. Как острили Джордж Бернс, Грауч Маркс и другие: «Жизненный секрет — это искренность и справедливое отношение. Сможешь прикинуться таким — всего добьёшься».

На выборах президента США в 2008 году избиратели хотели покончить с многомиллиардными подарками воротилам с Уолл-стрит и с военными авантюрами Чейни-Буша за границей. Барак Обама преподнёс себя как кандидата «надежд и изменений». В атмосфере, в значительной степени определяемой гневом общественности в отношении спасений банков, Обама и другие демократы говорили о списании долгов по ипотеке у «тонущих в долгах» домовладельцев, снижении до прежнего уровня зарплат и бонусов в банках и о возврате полномочий регулирующим агентствам, которые подорвали администрации Рейгана, Буша и Клинтона. Конгресс не вписал ничего из этого в своё законодательство по программе TARP или не оказал давление на правительственные агентства, потребовав ограничить траты банками тех даровых средств, которые те получили на своё спасение. Была надежда, что это изменится при строгом наказе избирателей, который отдал под контроль демократов Палату представителей и Сенат так же, как и само президентство. Открылась политическая возможность провести глубокие реформы.

Но Обама быстро прихлопнул такую возможность. Хотя Обама выдвигался с популистской платформой, его роль состояла в привлечении на сторону спонсоров его кампании либеральных избирателей Демократической партии из городской рабочей силы, расовых и этнических меньшинств, защитников окружающей среды и активистов антивоенного движения. За прошлые полвека стратегия Демократической партии заключалась в создании «меню» обещаний из двух колонок. В колонке А отражались надежды и изменения, которых хотят избиратели. Это платформа, с которой демократы идут на выборы. Колонка Б представляет то, что хотят главные спонсоры и лоббисты партии. Обама выиграл выборы, выражая словами эти надежды 99 процентов, но сделал на практике то, что хотели спонсоры его кампании, входящие в Один Процент. Его язык был популистским, а политика — олигархической и нацеленной против изменений.

Обама, мастер применения поворота кругом с изяществом и улыбкой, предложил бывшего инвестиционного банкира Рама Эмануэля на должность руководителя своего аппарата, чтобы придушить левое крыло партии, а старую банду Клинтона, сторонников «Рубиномики», во главе с Ларри Саммерсом, главным экономическим советником, и Тимом Гайтнером на министерстве финансов, назначил на ключевые политические посты, чтобы воспрепятствовать регулированию банков или списаниям долгов. Вместо удовлетворения общественного запроса назначить регуляторов Уолл-стрит, высшая административная бюрократия была привлечена в основном из банков «Голдман Сакс» и «Ситигруп» и не включила ни одного подлинного регулятора вроде Шейлы Бэйр или Нейла Барофски из администрации Буша.

Экономическая политика после 2008 года стала политикой спонсоров избирательной кампании, которые при Клинтоне входили в финансируемый Уолл-стрит Совет руководства Демократической партии. Преемственность от администрации Клинтона к администрации Обамы соблюдалась благодаря экономической политике Саммерса и Джека Лью, другого коллеги Рубина. В министерстве юстиции Эрик Холдер и Лэнни Брейер блокировали судебное преследование банкиров и лишили финансирования следователей по финансовому и корпоративному мошенничеству из ФБР или Комиссии по ценным бумагам и биржам.

Назначение Обамой кабинета, утверждённого Уолл-стрит, показало его намерение блокировать реформы и прежде всего облегчение долгового бремени, что поддержали и ожидали большинство избирателей. А получили избиратели после 2008 года финансиализированное «глубинное государство», концентрирующее ещё больше богатства в руках Уолл-стрит, нулевой результат от пустых разговоров Обамы о подъёме минимальной заработной платы и кампанию по уменьшению дефицита федерального бюджета за счёт сокращения социального обеспечения и других экономических программ «Нового курса» вместо государственных расходов для поддержки восстановления.

Поручение финансовой политики Гайтнеру, чтобы воспрепятствовать облегчению долга

Обама поручил экономическую политику министерству финансов, вручив министру Гайтнеру пробанковскую роль, которую при Билле Клинтоне играл Рубин. Гайтнер уже работал на Уолл-стрит как президент нью-йоркской ФРС, сайт которой описывает его «основную задачу» как определённый «контроль и регулирование финансовых учреждений во втором округе», расположенном в центре Нью-Йорка. Гайтнер уверял опрашивающих его на слушаниях в Конгрессе перед утверждением в должности в марте 2009 года, что он отказался выполнять намеченную ему задачу: «Прежде всего, я никогда не был регулятором... Я не регулятор».

Какова же тогда была его работа? Шейла Бэйр и Нейл Барофски описали его действия по обходу государственного регулирования сначала в нью-йоркской ФРС, а затем его отвратительную ложь в защиту «Ситигруп» уже в качестве министра финансов. Председатель «Ситигруп» Роберт Рубин устроил Гайтнера главой нью-йоркской ФРС и готовил его на пост генерального директора «Ситигруп», когда администрация Джорджа У. Буша уходила в отставку. Но прошёл слух, что Гайтнера попросили отсрочить его «спуск с небес» в мир высоких заработков Уолл-стрит, чтобы поработать министром финансов и защитить банки (особенно «Ситигруп») от того, чего они боялись: большего регулирования банков в общественных интересах под давлением Конгресса.

Гайтнер быстро принялся за работу, изобретая политику, даже более благоприятную для банков, чем её сделал его предшественник Полсон. Под руководством Гайтнера финансирование спасения было сделано безоговорочным, а не подчинённым регулирующему ужесточению. Никаких увольнений руководства или даже сокращений зарплат и бонусов. И никаких чисток сомнительных ипотечных практик (скандал с MERS (Система электронной регистрации ипотек) раскрыл нулевую правительственную защиту домовладельцев от подложной документации банков только о том, кому принадлежали ипотечные кредиты, и какова была задолженность).

Насколько замечательно ловким трюком был этот подрыв регулятивной чистки отразил факт, что к апрелю 2009 года главный инспектор TARP Барофски «открыл двадцать уголовных расследований мошенничества в ходе программы в 700 млрд долл.» и сброса «мусорных» ипотечных кредитов на ФРС и министерство финансов с получением «наличных за мусор». Ранний отчёт «резко критиковал правительство за провал попыток заставить банковские учреждения отчитываться» за деньги, которые им дали. «Выдвинув обвинение, что план несёт „существенные риски мошенничества“, отчёт главного инспектора указал, что почти весь риск в этом новом плане на триллион долларов ложится на плечи налогоплательщиков. Так называемые частные инвесторы могли бы вкладывать деньги, которые они заимствовали у Федеральной резервной системы в виде ссуд „без права оборота“. Это означает, что, если купленные токсичные активы оказываются слишком токсичными и схема не срабатывает, частные инвесторы могут просто украсть эти ссуды, без возмещения ФРС.... правительство покупает самые подозрительные ипотечные пакеты банков».

Подрыв Гайтнером программы TARP показал, что, несмотря на протесты Конгресса и общественности, Уолл-стрит воровство по-прежнему сходит с рук. Отказываясь проводить реформы, Гайтнер обнаглел, поскольку увидел, что его действия нашли поддержку у президента Обамы, руководителя его аппарата Эмануэля и у лидеров демократов в Конгрессе. Бывший экономист Международного валютного фонда Саймон Джонсон заметил, что проблемные банки «обычно подвергают „чистке“ в качестве условия оказания официальной помощи, заставляя их или провести изменения в руководстве, или вынуждая разобраться со своими безнадёжными активами (это был подход, предпочитаемый госпожой Бэйр, когда она работала в Федеральной корпорации страхования депозитов FDIC.... Идея о том, что не было никакой альтернативы подходу г-на Гайтнера, просто не выдерживает никакой критики)».

Лживое обещание Обамы списать безнадёжные ипотеки

Безоговорочная поддержка банков Гайтнером нигде не была такой явной, как в выхолащивании им обещания президента Обамы уменьшить долги домовладельцев с обесценившейся ипотекой по программе доступной ипотеки жилья (HAMP). Когда в 2009 году из средств программы TARP были обещаны 50 млрд долл. для оказания помощи домовладельцам через HAMP, Обама объявил о своём намерении «помочь почти 4 миллионам семей в бедственном положении остаться в их домах благодаря приемлемым изменениям ипотеки. Сотни миллиардов были ещё доступны и могли быть использованы Белым домом и министерством финансов для помощи и поддержки массового сокращения ипотечных долгов». На деле, как сообщает Барофски в своей книге «Помощь», «конфликты интересов, заложенные в эту программу, делали её безрезультатной, раз основное сокращение не было сделано принудительным».

Гайтнер притворялся, говоря, что «потери, которые банки могли понести на своих первых и вторых ипотеках, могут подтолкнуть их к банкротству, потребовав ещё одного раунда спасений по TARP». Вместо этого он настоял, чтобы кредиторам компенсировали их потери по «ссудам лжецов». Банки, поддержанные Гайтнером, объединились против домовладельцев с обесценившейся ипотекой. «Намёк был ясен», — заключает Барофски: «Бесполезно, не будет министерство финансов требовать основного сокращения, даже когда анализ Минфина показал, что это будет в лучших интересах владельца, инвестора или гаранта ипотеки». Президент Обама разрешил Гайтнеру и министерству финансов блокировать НАМР и сорвал надежды на восстановление жилья, оставив «это на усмотрение сервисёрам, обслуживающим в основном принадлежащие банкам ипотеки (и „Фэнни“ с „Фредди“), чтобы определить, будет ли такое облегчение долга обеспечено». В результате экономика осталась в долговой яме, а ипотечные кредиты не были списаны.

Конфликт интересов между банками и домовладельцами был заложен в программе НАМР. В дополнение к своей первой ипотеке многие домовладельцы брали «долевые кредиты» под залог жилья в качестве второй, субординированной ипотеки — то есть второй в очереди на выплату в случае дефолта. Часто один и тот же банк держал обе ипотеки. Поскольку первые ипотечные кредиты являются первыми в очереди на погашение, «вторичные» кредиторы несут убытки, если должник не выполняет свои обязательства, поэтому эти вторые ипотечные кредиты почти всегда имеют более высокую процентную ставку.

Банки использовали государственные субсидии для списания первых ипотечных кредитов (которые государство им возместило!), чтобы они могли позволить домовладельцам продолжать выплачивать свои долевые кредиты или другие вторичные ипотечные кредиты в полном объёме. Таким образом, банки смогли разместить кредиты лжецов, которые не подлежали государственному возмещению, благодаря тому, что «первоначальный план не требовал от банков списания вторых залогов, которые они, возможно, держали как кредитные линии, обеспеченные собственным капиталом, от заёмщиков, первоначальные кредиты которых были изменены».

Чтобы ослабить общественную поддержку списания обесцененных ипотечных кредитов, банкиры и Гайтнер развернули пропагандистскую кампанию по натравливанию должников друг на друга. Эта их уловка «разделяй и властвуй» заключалась в том, чтобы охарактеризовать как «халявщиков» тех домовладельцев с отрицательным капиталом, у которых всё ещё было достаточно доходов, чтобы позволить себе платить за свои ипотечные кредиты. Таким людям стоило бы уйти и купить подобный дом по более низкой цене, покинув банки, держащие безнадёжную ипотеку. Но банковские лоббисты и министерство финансов пытались заставить домовладельцев платить по своим задолженностям, даже когда их ипотечные долги стали больше, чем стоил дом. Предупреждая о «моральном риске» от «безответственных» ипотечных должников, получающих халяву, банки подстрекали «ответственных заёмщиков» возмущаться должниками, которым предлагали помощь по ипотечным кредитам, превышающим рыночную цену.

Бэйр обвинила Гайтнера в использовании аргумента «морального риска» в однобоком подходе для подкрепления этой двойной морали. «Гайтнер говорил, что не хотел вознаграждать тех, кто сознательно прыгал выше своей головы», но он не проявлял «подобного беспокойства о мегабанках». «В конечном счёте, — заключила она, — вопрос в том, должна ли наша финансовая система основываться на парадигме спасительной помощи или на модели подотчётности».

Оппозиция Гайтнера списанию долга показывает, что вместо того, чтобы стремиться создать жизнеспособный финансовый баланс, министерство финансов способствовало одностороннему финансовому захвату экономики конторами Уолл-стрит, оставляя её в долговой ловушке. Ситуация стала намного хуже, когда банки увидели, что программа Гайтнера-Обамы позволила им заработать гораздо больше денег, лишая прав выкупа (и увеличивая сборы и штрафы), чем списывая долги.

Что делают искушённые инвесторы в недвижимость при отрицательном собственном капитале

Снижение цен на недвижимость поставило перед выбором домовладельцев с большой заложенностью по ипотеке. «Экономическим» вариантом был уход от своей собственности. Это так называемая «звенящая почта»: из-за звука помещения ключей от дома в конверт и отправки их по почте или передачи ключей обратно в банк для возврата залогового обеспечения по кредиту. Владельцы, которые оставляют обесценившуюся собственность, теряют всё, что они вложили в свой дом, но, по крайней мере, освобождаются от необходимости платить намного больше, чем он стоит. Стоит начать снова с меньшим долгом или просто арендовать дом.

Этика ухода от сделок с обесценившейся недвижимостью практикуется состоятельными людьми более цинично. Инвесторы с Уолл-стрит называют это «стратегическим дефолтом». Но ипотечные банкиры призывают менее богатых домовладельцев принять «неэкономичный» взгляд на долг с точки зрения личной этики ответственности, морального обязательства платить долги.

Манипулируя моральной наклонностью домовладельцев оставаться на месте и продолжать платить банкам за кредиты сверх продолжающей падать рыночной цены дома, сама Ассоциация ипотечных банкиров ушла из своей собственной обесценившейся штаб-квартиры. Она купила 10-этажное стеклянное здание в Вашингтоне, округ Колумбия, в 2007 году с ипотекой в 75 млн долларов. «Как и миллионы американских домохозяйств, — отмечала „Уолл-стрит джорнал“, — Ассоциация „попала“ с недвижимостью, рыночная стоимость которой упала намного ниже суммы, которую она была должна своим кредиторам».

Эта история отдаёт смехотворным лицемерием. Эта торговая группа, потеряв всего 5 % от покупной цены, решилась на стратегический дефолт по своей ипотеке, когда их собственность потеряла 34 млн долл. (45 %) на падающем рынке. Ассоциация арендовала офисы в пяти кварталах от прежнего места, заявив, что «дальнейшее владение зданием, которое финансировалось за счёт 75 млн. долл. долга с плавающей процентной ставкой, было бы „экономически неосмотрительно“. В итоге здание было продано всего за 41,3 млн. долларов. Генеральный директор Ассоциации Джон Курсон отказался подтвердить, сколько денег он сэкономил, уйдя от этой собственности, но призвал домовладельцев „продолжать выплачивать свои кредиты, даже если это больше не соответствует их экономическим интересам“, потому что „дефолты вредят близлежащим районам, снижая стоимость недвижимости“. „Что они скажут своей семье, своим детям и друзьям?“ — спросил он».

Очевидно, корпоративная «индивидуальность» не подчиняется этике, побуждающей домовладельцев не уходить от обесценившейся собственности, а отказаться от своего «экономического» выбора. Идея заключалась в том, чтобы должники выполняли то, что им говорят банки, а не то, что те делают сами.

Непрощенный путь: пересмотр задолженности домовладельцев с обесценившейся ипотекой

Бэйр описала, как Гайтнер помешал FDIC взять на себя управление ненадёжными банками, держа их под защитой министерства финансов. Он панически кричал, что государственное управление разрушит экономику и вызовет депрессию. Это пересилило возможности государственной собственности справиться с тем, что действительно столкнуло экономику в депрессию: сохранение долговых накладных расходов в бухгалтерских книгах, перенос «токсичных отходов» на баланс правительства и создание основы для сокращения социального обеспечения, здравоохранения и других социальных расходов. «Вместо того чтобы прекратить спасения», Гайтнер нанял администраторов из ФРС, которые разделяли антирегуляторные взгляды председателя Гринспена. Их дерегулирующий «план реформы» дал ему односторонний контроль, чтобы заблокировать реальную реформу.

Со своей стороны Гайтнер критиковал своего заклятого врага — сенатора Элизабет Уоррен за якобы непонимание природы «честности», утверждая, что «центральный парадокс финансовых кризисов заключается в том, что кажущееся справедливым и честным, противоположно тому, что требуется для справедливого и честного результата». Он имел в виду, что Уолл-стрит называет честным прямо противоположное тому, что нужно экономике для восстановления. По его мнению, то, что «требовалось» его клиентам с Уолл-стрит, было свободой рук в грабительском кредитовании и извлечении ренты — «создании богатства» в стиле рантье. Уоррен «беспокоилась о правильных вещах, — говорил он, — но она лучше оспаривала наш выбор, нашу честность и компетентность, чем определяла любые возможные альтернативы». Работа Гайтнера в качестве министра финансов заключалась в том, чтобы гарантировать, что Альтернативы Нет. Его поддержал президент Обама, который в 2015 году повторил снисходительную атаку Гайтнера на Уоррен, когда та критиковала Транстихоокеанское партнёрство, предложив демонтаж государственного регулирования и налоговой политики.

Заявление Гайтнера в его своекорыстных мемуарах «Стресс-тест» о том, что он не просто служил крупным банкам, а пытался решить проблему долга, вызвало поток резкой критики со стороны чиновников, которые имели с ним дело. Например, Гленн Хаббард, бывший председатель Совета экономических консультантов при администрации Джорджа Буша-младшего, вместе с профессором Колумбийского университета и экспертом по рынку жилья Кристофером Майером предложил план для новой администрации Обамы в конце 2008 года. Их предложение состояло в том, чтобы предложить «миллионам американцев возможность рефинансировать свои ипотечные кредиты в кредиты с более низкой ставкой», направив «гигантские государственные ипотечные гаранты „Фэнни Мэй“ и „Фредди Мак“ на рефинансирование ипотечных кредитов в их гроссбухах в кредиты с более низкой процентной ставкой». Идея состояла в том, чтобы спасти «Фэнни» и «Фредди» от необходимости списывать кредиты как безнадёжные, одновременно снижая ипотечные кредиты до доступных рыночных уровней. Это высвободило бы больше доходов домовладельцев, чтобы они потратили их на экономику в целом. После выхода книги Гайтнера Хаббард рассказал средствам массовой информации, что Гайтнер выступил против этого плана в 2008 году и снова отверг план в 2011 году, когда пошли разговоры о его восстановлении. «Тим Гайтнер лично, активно и постоянно выступал против рефинансирования ипотеки». «Уолл-стрит джорнал» цитировала его коллегу Кристофера Майера, который сказал, что «никому не казалось, что Гайтнер и администрация когда-нибудь усердно работали, чтобы помочь остановить потери прав выкупа», но на самом деле Гайтнер даже и не пытался этого достичь.

В том же духе весной 2009 года сенатор от Иллинойса Дик Дурбан попытался «изменить Кодекс о банкротстве так, чтобы домовладельцы с обесценившейся ипотекой могли вносить поправки в свои ипотечные кредиты во время процесса банкротства». Целью Дурбана была отмена единогласного решения Верховного суда от 1993 года, запрещающего домовладельцам использовать банкротство в качестве средства для списания долгов по своим ипотечным кредитам. Проблема, однако, состояла в том, что Конгресс почти всегда предоставлял «благоприятный режим» ипотечным кредиторам, а не должникам. Он так поступил в 1978 году под предлогом того, что большая безопасность для банков (то есть меньшая безопасность для заёмщиков) будет «стимулировать приток капитала на рынок жилищного кредитования».

Когда реформа банкротства прошла через Конгресс и Дурбан предложил в апреле 2009 года внести поправки в закон о банкротстве, чтобы разрешить ипотечные списания, «отрасль финансовых услуг нажала на все кнопки, утверждая, что право банкротства для домовладельца увеличит стоимость ипотечных кредитов, подорвёт ненарушаемость контрактов и будет представлять собой (ну, конечно!) моральный риск». И Обама поддержал банки. Перед президентскими выборами он заявлял, что поддержит изменения в законодательстве о банкротстве, «чтобы облегчить семьям пребывание в их домах». Но Обама изменил свою позицию, когда Гайтнер выступил против любого такого изменения, утверждая (как он и повторил в своём «Стресс-тесте»), что они будут неэффективными.

Поддержка необходимости списания долгов, будь то путём банкротства или пересмотра условий займа, вновь возникла после публикации книги «Карточный домик долгов» профессоров финансов Чикагского университета Амира Суфи и Атифа Миана. Они возражают Гайтнеру: «Предоставление судьям по банкротству права списывать ипотечные кредиты и смелый план рефинансирования ипотечных кредитов уменьшили бы число потерь права выкупа. Например, Гайтнер мог бы содействовать политике предоставления судьям по банкротству возможности списывать ипотечный долг в соответствии с Разделом 13 о банкротстве — „навязывание ипотеки“. Он также мог выдвинуть амбициозный план, чтобы позволить платёжеспособным домовладельцам с обесценившейся ипотекой рефинансироваться с более низкими процентными ставками».

Гайтнер возразил, что стремление к таким списаниям «ещё больше напрягло бы перегруженную систему банкротств». Но на самом деле «угроза навязанности вызвала бы больше внесудебных переговоров по ипотечным кредитам». Джо Ночера из «Нью-Йорк таймс» цитирует электронное письмо от Бэйр, указывающее, что предоставление домовладельцам возможности подать на банкротство побудит владельцев ипотек пересмотреть долг до уровня, который может быть выплачен. И Суфи обвиняет администрацию Обамы в «навязчивом стремлении к спасению банков, [которые] оставили домовладельцев без помощи.... Советники Обамы заранее решили не тратить политический капитал, заставляя банки прощать ипотечные долги». Трагедия была в том, что «Спасение банков не спасёт экономику, если домохозяйства оставляют тонуть в море долгов».

Гайтнер превращает программу доступной ипотеки жилья (HAMP) в фиаско

Барофски подчёркивал, что Конгресс намеревался сделать программу HAMP важной частью спасений банков по программе TARP. Он описывает, как Гайтнер сорвал эту программу, используя демагогические уловки, чтобы остановить реформу, и не намереваясь выполнять сделанные им публичные обещания. Гайтнер хотел спасти только банки, но не экономику. «К концу 2009 года стало очевидно, что ... министерство финансов отказалось привлечь банки к ответственности за злоупотребления, которым они подвергли домовладельцев в рамках этой программы.... На самом деле было потрачено менее 8 процентов средств, первоначально выделенных по программе TARP для помощи при потере прав выкупа. Министерство финансов „не имело никаких намерений действительно спасти программу“, и Гайтнер отказался „наказывать сервисёров, которые отказались выполнять эту программу — или, в этом отношении, закон“».

Описывая «цинизм, стоящий за выполнением программы HAMP», Барофски пишет, как Гайтнер говорил ему, что план всё это время состоял в том, чтобы банки лишали домовладельцев прав выкупа, но не выбрасывали обесценившиеся дома на рынок все сразу. Чтобы не допустить обвала цен на недвижимость (что снизило бы стоимость требований по ипотекам, которые банки держали в своих бухгалтерских книгах), план по программе HAMP состоял в том, чтобы просто задержать процесс, внушив домовладельцам ложную надежду на то, что их ипотечные кредиты будут списаны. Наиболее широко цитируемый отрывок из книги «Помощь» описывает, как «Гайтнер проболтался, говоря о банках: „По нашим оценкам со временем они смогут рассмотреть десять миллионов потерь прав выкупа“. „Эта программа поможет залить пеной взлетно-посадочную полосу для них“», «одновременно удерживая от удара полного прилива потерь прав выкупа по всей финансовой системе».

Замедление темпа потерь права выкупа позволило бы избежать краха рынка. Оно также дало бы возможность крупнейшим и наиболее проблемным банкам увеличить просроченные платежи и штрафы в отношении заложенных домов. Эти платежи были отнесены на конечную цену продажи имущества за счёт должника при одновременном замедлении темпов продаж описанного имущества и, следовательно, снижении цен на недвижимость, которое поддерживало банковские ипотечные кредиты.

Барофски обнаружил, что администрация Обамы не предприняла никаких попыток выполнить своё «нелепое заявление», что это изменит ипотечные кредиты в сторону уменьшения. Администрация сохранила долги, в то время как потери прав выкупа продолжались в темпе, выбранном банками. Барофски, отвечая на выпады Гайтнера в «Стресс-тесте», дал себе волю и назвал его «типом, который был архитектором финансового кризиса в том же духе, что и на работе в ФРС. Именно он так изгадил помощь, что вызвал невыразимые страдания миллионов людей. Когда кто-нибудь, вроде него, тебя преследует, это почти знак чести».

За Гайтнером, конечно же, стоял сам Обама, быстро нарушивший своё предвыборное обещание расширить помощь банков, чтобы включить в спасение банков помощь разоряющимся домовладельцам с ипотечными долгами, которые сохранились, когда цены на недвижимость упали. То, что он больше заботился об Уолл-стрит, чем о бедствующих домовладельцах, стало ясно из шага Федеральной резервной системы по спасению финансовых учреждений, державших обесценившиеся ипотечные ценные бумаги (MBS), по выкупу у банков этих безнадёжных долгов на 2 триллиона долларов. Эти деньги могли бы быть использованы для спасения домовладельцев, а вместе с ними и целых районов, опустошённых потерей прав выкупа в пользу банков. При этом налоги остались неуплаченными, в то время как пустые дома приходили в упадок.

Вкрадчивость Обамы, введшая избирателей в заблуждение

В одной из первых книг, позволивших бросить взгляд изнутри на администрацию Обамы, — «Мошенники на доверии» Рона Саскинда — сообщалось, что 27 марта, всего через два месяца после вступления в должность 20 января 2009 года, новый президент пригласил в Белый дом руководителей тринадцати крупнейших финучреждений с Уолл-стрит. Обама выслушал доводы банкиров в пользу того, что банки должны были продолжать выплачивать бонусы (якобы для того, чтобы заполучить лучшие таланты для управления своими деньгами), и сказал им: «Будьте осторожны, когда делаете эти заявления, господа. Публика на это не купится». Обама объяснил, что только он может предоставить им политическую защиту, необходимую для предотвращения общественного давления в пользу реформы, не говоря уже о преследовании финансовых мошенников. «Моя администрация — единственное, что стоит между вами и народом, готовым поднять вас на вилы».

Один крупный банкир, присутствовавший на встрече, сказал Саскинду: «После встречи все почувствовали облегчение. Президент застал нас в момент настоящей уязвимости. В тот момент он мог приказать нам сделать, что угодно, и мы бы продлили кредитование. Но он не приказал, он хотел главным образом помочь нам, подавить толпу». Вывод Саскинда о результатах встречи, которая определила политику новой администрации: «Обама напугал их, и они были готовы сделать почти всё, что он сказал. ...Часом позже банкиры были в приподнятом настроении, готовы лететь домой и начать вести дела как обычно».

Обама вкрадчиво продвигал свою политику, защищая Уолл-стрит в своём интервью со Стивом Крофтом на канале «Си-Би-Эс» в программе «60 минут», транслировавшейся 13 декабря 2009 года. Президент, проливая крокодиловы слёзы по поводу того, что банкиры не испытали «большого стыда» по поводу своего поведения и завышенных заработков, попытался завоевать симпатии, показав, что очень хорошо знает, почему избиратели «злятся на банки. Что ж, посмотрим. Вы, ребята, гребёте бонусы по 10-20 миллионов долларов после того, как Америка пережила худший экономический год, худший за десятилетия, и вызвали эту проблему вы сами. А мы получили 10 % безработицы». Выражая чувства большинства избирателей, как если бы они были его собственными, Обама продолжил: «Я не выставлял свою кандидатуру на выборах, чтобы помогать кучке известных вам жирных котов, банкиров с Уолл-стрит. Ничто так не расстраивало меня в этом году, как необходимость спасать финансовую систему за большие деньги налогоплательщиков, которая была отчасти ускорена в связи с совершенно безответственными действиями Уолл-стрит».

Но, как отметил Барофски, «компенсации в крупнейших двадцати пяти фирмах Уолл-стрит, вместо того чтобы быть уменьшенной пропорционально их грандиозным неудачам в управлении рисками, в 2010 г. фактически побили рекорд в 135 млрд долларов». Но администрация Обамы совершенно точно помогла именно этим «жирным котам-банкирам с Уолл-стрит». Те, кого Обама пригласил в Белый дом в марте, были основными спонсорами его избирательной кампании, и душой он, похоже, был с ними. Интервью Обамы показывает, что он точно знал, что делал, когда Гайтнер и другие чиновники спасали конторы Уолл-стрит, «слишком большие, чтобы обанкротиться»: «... культура там такова, что они полагают, что ... всегда принимают хорошие решения, а если это не так, то виноваты другие. Именно это надо изменить. И единственный способ изменить эту культуру, очевиден (потому что до сих пор я, по крайней мере, не заметил, что им очень стыдно). Нужно гарантировать, что у нас была работающая регулирующая система, которая помешает им снова загнать нас в такое плачевное состояние».

Однако 13 марта 2014 года главный инспектор министерства юстиции США (DOJ) установил, что «Министерство юстиции не всегда обеспечивало приоритетность предотвращения ипотечного мошенничества на уровне, соизмеримом с его публичными заявлениями. Например, Отдел уголовных расследований Федерального бюро расследований (ФБР) оценил мошенничество с ипотекой как самую низкую криминальную угрозу в своей самой низкой категории преступлений. Кроме того, мы обнаружили, что мошенничество с ипотекой не относится к срочным задачам или даже не указано в качестве приоритета для местных отделений ФБР, которые мы посетили». Кроме того, главный инспектор сообщил: «Многие помощники адвокатов Соединённых Штатов (AUSA) сообщили нам о занижении отчётности и неправильной классификации случаев мошенничества с ипотекой».

Дела обернулись ещё хуже, чем подозревал Барофски. Когда пыль осела к 2015 году, через шесть лет после начала программы, отчёт официального правительственного наблюдателя Кристи Л. Ромеро показал, что только 887 001 заёмщикам удалось сократить свои расходы на ипотеку. «Вместо того, чтобы помочь примерно четырём миллионам заёмщиков получить изменения кредита... банки, участвующие в программе, отклонили четыре миллиона просьб заёмщиков о помощи, или 72 процента их заявлений, с начала этого процесса». Программа была только добровольной, и банкам удалось потерять документы по дзаявкам или по-другому их «замотать». «СитиМогидж», подразделение «Ситибэнк», поставило худший рекорд, отказав 87 процентам заёмщиков, подавших заявку на изменение кредита. Банк «Джи Пи Морган Чейз» был почти так же плох, с уровнем отказов 84 процентов. В отчёте Ромеро министерство финансов критиковалось за то, что оно не убедилось в правомерности отклонений заявок домовладельцев.

В то время как Гайтнер заблокировал систему регулирования от списания долгов, генеральный прокурор Эрик Холдер запретил министерству юстиции требовать от преступников платить за свои выходки. Они твердили мантру, что экономике нужны банкиры для возобновления кредитования, чтобы заёмщики могли ещё глубже влезть в долги — как будто это действительно создало бы больше рабочих мест и восстановило экономический подъём. Президент Обама обратился к этому вопросу в своём интервью «60 минут»: «... теперь, когда эта система стабильна, я думаю, что для нас очень важно создать систему, которая позволит нам не быть прикованными к людям, принимающим плохие решения и наживающимся на них. И больше всего сейчас меня расстраивает то, что у вас остались те же самые банки, которые выиграли от помощи за счёт налогоплательщиков, и которые вместе со своими лоббистами на Уолл-стрит или на Капитолийском холме, ожесточённо бьются против реформы финансового регулирования».

Но экономика до сих пор нестабильна, в основном потому, что президент Обама назначил дерегуляторов именно для того, чтобы «приковать [финансовую систему] к людям, принимающим плохие решения и наживающимся на них». Подобно Маргарет Тэтчер в Великобритании, он утверждал, что нет альтернативы тому, чтобы дать банкирам всё, что те просят.

Обама получил возможность сдвинуться вправо по отношению к Уолл-стрит, громко заявляя, что наносит банкирам вред, а не помогает. Рон Саскинд объяснил Джону Стюарту на кабельном телеканале «Камеди Сентрал», почему президент Обама сохранил Тима Гайтнера на посту министра финансов, несмотря на отказ последнего подготовить план введения внешнего управления «Ситигруп», как его просили:

Джон Стюарт: Мы постоянно слышим, что люди с Уолл-стрит ненавидят Обаму. И я гадаю: «За что?» У них было так же хорошо, как и у любого в нашей стране за последние 2,5 года, а то и лучше. Чем они там недовольны?

(Аплодисменты)

Рон Саскинд: Это интересно. Я задавал тот же вопрос. Я говорил с одним большим человеком с Уолл-стрит и спросил: «Что вы хотите от Обамы? Знаете, вы против него, а он против бизнеса. Послушайте, боже мой! — Он не мог сделать больше. Он, в сущности, открыл для вас, ребята, федеральный кошелёк. Он спас ваши шкуры.... А он говорит: „Да нет же! Понимаете, он, конечно, не против бизнеса. Но когда мы говорим, что он против бизнеса, он просто делает для нас больше. Так что мы будем это повторять“».

Путь в долговую кабалу

«Продукт» банкиров — это долг. Они выдвигают легенду о том, что кредитование на «более лёгких» условиях (более крупные кредиты под доход и стоимость недвижимости) расширит рынок домовладения. Нет никаких сомнений в том, что кредиты лжецов, мошеннические оценки имущества и ограничения доступа должников к помощи при банкротствах позволяют большему количеству людей получить кредит, необходимый для покупки домов. Но в той мере, в какой экономический эффект от таких «более свободных» условий кредитования заключается в повышении цен на недвижимость, покупатели домов, чтобы получить жильё, вынуждены ещё больше залезать в долги. Банки получают львиную долю стоимости аренды недвижимости, которая выплачивается в виде процентов.

Ипотечный кредит становится хищническим, когда он не создан с гарантиями держать кредиты в пределах разумной способности покупателей жилья платить. (Старое правило требовало 25 % от дохода заёмщика.) «Лёгкий» банковский кредит превращает безопасность домовладения в обременённую долгами жёсткую экономию и, следовательно, в хроническую финансовую ненадёжность. Именно в такую ситуацию загнана экономика США сегодня.

Сходное увеличение долга по недвижимости навязало экономикам еврозоны долговую дефляцию и жёсткую экономию. На обоих континентах стоимость безответственного кредитования несут заёмщики (а за ними — «налогоплательщики»), а не кредиторы. Ограничение предохранительных клапанов банкротства и списания долгов не даёт возможности привести банковские кредиты в соответствие с платёжеспособностью. То, что на первый взгляд кажется кредитом, позволяющим людям покупать дома, таким образом, становится пожизненным требованием на расширяющуюся долю их доходов.

Таков маркетинговый план банков: откачивать выгоду от роста заработной платы на обслуживание долга, не позволяя использовать эти доходы для повышения уровня жизни. Без «почтовых звонков» банки будут давать кредиты сверх стоимости залогового обеспечения, рассчитывая на общий доход должника (и сопоручителей, как в случае большинства студенческих кредитов), а в случае неисполнения обязательств попытаются заставить оплатить свои потери «налогоплательщиков». Именно такая государственная ответственность за безнадёжные банковские кредиты разорила Ирландию и другие страны еврозоны.

В остальных главах этой книги описывается олигархическая стратегия банкиров в том, что превратилось в классовую войну против рабочей силы и экономики, с использованием давления внешнего долга на правительства с целью приватизации и освобождения от налогообложения извлечённой ренты природных ресурсов.

ГЛАВА 18
От демократии к олигархии

Если мы не можем изменить экономическую политику посредством выборов, то выборы неуместны, и голосовать бесполезно.

Георгиос Катругалос, министр по вопросам административной реформы в новом правительстве коалиции «Сириза» в Греции.

Мы живём сегодня в переходный период, очень похожий на события, происходившие в Афинах около 330 г. до н.э., когда Аристотель написал свой трактат «Политика». Аристотель, видя рост неравенства по мере превращения его города-государства в империю, описывал, как богатые семьи, возникающие при демократиях, склонны превращаться в финансовую олигархию. В Книге V «Политики» прослеживается, как эти олигархии, давая в долг всё большей доле населения, создают наследственные владения, на которых можно основать аристократические династии.

Со временем между ведущими аристократическими семьями развивается соперничество, и некоторые из них решают свергнуть другие элиты старого порядка, «привлекая множество людей в свой лагерь». В 7 веке до н.э. популистские тираны пришли к власти в Коринфе и других богатых греческих городах путём списания долгов, перераспределения земли и изгнания старых правящих элит. Более мирно демократия была введена реформаторами в Афинах 6-го века. В 594 году Солон запретил долговую кабалу, а в 508 году Клисфен установил политическую демократию. Но олигархия возникала снова, а за ней следовали аристократия, демократия и т. д. в вечном политическом треугольнике Аристотеля.

Таким образом, разрушение демократии кредиторами и собственниками, составляющими Один Процент, явление не новое. Ведущие римские историки ответственность за уничтожение республиканской свободы возлагали на растущую власть кредиторов, подавляющих демократии. Чтобы воспрепятствовать реформам, предложенным братьями Гракхами в 133 году, до н.э., лидеры Сената использовали насилие и начали век социальной войны, которая закончилась долговой дефляцией и со временем крепостным правом.

От Греции и Рима до современного мира движущей силой перехода от демократии к олигархии стала борьба кредиторов с должниками. От Соединённых Штатов до Европы кредиторы захватывают правительственные учреждения, чтобы контролировать государственную политику и налоговую систему, подрывать права должников, приватизировать государственную собственность в своих руках и навязывать современный эквивалент долгового крепостного права.

Получение такого уровня контроля в демократических государствах требует одобрения большинства избирателей. Обманчивая завеса демагогии создана для того, чтобы изобразить правительство дорогостоящим и по своей сути коррумпированным, как если бы планирование самим финансовым сектором было более эффективным и даже не более коррумпированным, и как будто правительство — не единственная сила, способная контролировать рантье из сектора FIRE. Экономика «просачивающегося богатства» Айн Рэнд и Фридриха Хайека призвана для убеждения избирателей в том, что смешанная государственная / частная экономика сдержек и противовесов является «дорогой к рабству». Она должна расчистить финансовый путь к неофеодальной финансиализации основной инфраструктуры, домовладения, образования, здравоохранения и пенсионных сбережений.

Таким образом, контроль над государственной властью мягко переходит от демократических средств к требованиям олигархов. Государство останется в руках финансистов до тех пор, пока не будет ограничена способность олигархов контролировать государственную фискальную и денежно-кредитную политику, как и их риторический обман в отношении того, как работает экономика. Например, в фискальной сфере Один Процент богатых стремится избежать налогообложения, обращаясь ко всем «налогоплательщикам» с требованием сократить расходы, как будто нет различий между заработанным и нетрудовым доходом, между производительным и грабительским способами получения богатства, а также между доходами 99 процентов и доходами Одного Процента. Банкиры и элиты обвиняют регулирование и правоприменение как посягательство на личную свободу и «свободное предпринимательство» и изображают финансовую «реформу» как дерегулирование в противоположность тому, что под этим понималось в эпоху реформ столетие назад.

Финансовые стратеги в странах, где требуется демократическая ратификация политики, сталкиваются с проблемой, как заставить избирателей выбирать правительства, навязывающие жёсткую экономию, регрессивную налоговую политику и направленные против должников законы о банкротстве, подобные тем, которые авторитарные олигархии третьего мира и военные диктатуры вводили с 1960-х годов.

Финансовые тактики начинают с ограничения сферы, в которой допускается демократический выбор. Контроль за исполнительной ветвью власти переносится на центральные банки и министерства финансов, укомплектованные банковскими аппаратчиками. Прикрытием для этого захвата регулирующих органов является утверждение, что «независимость» центрального банка от партийной политики является «отличительной чертой демократии», как будто независимость финансовой политики от надзора со стороны избранных законодателей является демократичной! Банкиры выпускают профессоров-неолибералов проповедовать, что лишь профессионалы из рядов ведущих финансовых учреждений (т. е. чтобы действовать как их лоббисты) обладают опытом, необходимым для определения денежно-кредитной политики. Такая идеология отрицает, что есть такое понятие, как профессиональные государственные служащие, контролирующие потенциально грабительское поведение крупного финансового капитала. Единственным входом в регулирующие органы считается «вращающаяся дверь» между крупными финансовыми учреждениями и правительством.

Сегодняшний финансовый союз с недвижимостью и монополиями

Финансовый сектор не всегда выступал против демократии. В Главе 4 описано, как банкиры поддерживали демократические реформы в Великобритании 19-го века, образуя союз с промышленными кругами, чтобы расширить избирательные права населения в целом и ограничить влияние землевладельцев. Именно цель налогообложения и контроля кругов рантье была движущей силой европейских революций 1848 года. Стояла задача разорвать мёртвую хватку землевладельческих кругов, оставшихся после феодализма, которые контролировали правительства и принимали протекционистские сельскохозяйственные тарифы вроде британских «Хлебных законов» для достижения самодостаточности, а не развития внешней торговли.

Либеральная финансово-промышленная программа стремилась освободить рынки от этого наследия феодализма, чтобы извлечь выгоду из растущего промышленного процветания, внешней торговли и связанных с ней инвестиций в железные дороги и каналы. Реформаторы в ведущих промышленных странах вплоть до начала Первой мировой войны в 1914 году стремились сделать экономику более конкурентоспособной, приводя цены в соответствие с фактическими необходимыми производственными затратами за счёт сведения к минимуму доли, извлекаемой отсутствующими землевладельцами и монополистами.

Современный финансовый сектор и стоящий за ним Один Процент поставили эту политическую программу с ног на голову. Он присоединился к союзу недвижимости, природных ресурсов и монополий. Вместо государственных инвестиций в инфраструктуру для снижения затрат на ведение бизнеса этот союз сектора FIRE захватывает правительства, чтобы способствовать приватизации и извлечению ренты. «Свободный рынок» был переосмыслен как означающий свободу класса рантье для создания «экономики пошлин» (tollbooth economy), а не свободу от их хищнических вторжений для извлечения нетрудового дохода в сегодняшнем движении «Новое огораживание». Сторонники этого явления провозглашают его не классовой войной, а «концом истории», как будто он неизбежен и Альтернативы Ему Нет.

Первое вторжение совершено в исполнительную ветвь власти через центральные банки и министерства финансов. Эта стратегия заключается в навязывании законов в пользу кредиторов, контролирующих банкротства и потерю прав выкупа, регулирование и налогообложение банковской деятельности и имущества. С этой целью финансовый капитал теперь работает в основном через наднациональные финансовые институты. МВФ и Всемирный банк, укомплектованные клонами Гайтнера в сегодняшних банальностях экономического зла, а затем и Европейский центральный банк и Европейская комиссия предпринимают попытки навязать жёсткую экономию и приватизационные распродажи, одновременно нагружая экономики внутренним и внешним долгами, которые сегодня становятся главным рычагом контроля. Но при этом они утверждают, что всё это сделает экономику богаче и поднимет уровень жизни.

Популистская политика на службе Уолл-стрит

Стадия перехода к олигархии сохраняет внешние политические атрибуты «управляемой демократии». Во всём мире традиционные левые стали настолько неолиберализованными (можно даже сказать, «тэтчеризованными»), что их истоки 19-го века давно забыты в пользу сегодняшнего постмодернистского акцента на социальных и культурных проблемах. Экономическая политика отдана на откуп на вид объективным технократам, взятым из правого крыла. Партия Тони Блэра «Новый лейборизм» в Британии, Французская социалистическая партия при Франсуа Олланде и греческая партия «Пасок» Георгиоса Папандреу не предложили экономических или финансовых альтернатив приватизации, жёсткой экономии и налоговому сдвигу с сектора FIRE на рабочую силу. Все видели, что их поддержка упала на выборах в Европарламент в июне 2014 году, когда единственными партиями, которые говорили об экономических проблемах, были правые популисты (за исключением коалиции «Сириза» в Греции и левой партии «Подемос» в Испании).

С 2008 года Обама принял аналогичную стратегию политики этнической и культурной самобытности, но умолчал о своей экономической программе защиты Уолл-стрит от списания долгов и дерегулирования финансов (поддерживая прокорпоративное Транстихоокеанское партнёрство и связанное с ним Соглашение о торговле услугами TISA). Обама также закрепил основы для сбалансирования бюджета с помощью неолиберальной реформы по сокращению программ социального обеспечения и медицинского обслуживания престарелых («Медикэр»), чтобы подготовить почву для их приватизации.

Риторика Тэтчер-Пиночета о «трудовом капитализме» и «собственности рабочих на средства производства» (посредством акционерной собственности, управляемой Уолл-стрит) была пущена в ход с целью убедить работников «взять на себя ответственность» за выход на пенсию, отдав свои пенсионные накопления в руки менеджеров денег. Такова была цель, к которой стремился Джордж У. Буш, но не смог достичь её в 2004 году, когда фондовый рынок начал буксовать. Президенту-республиканцу вряд ли удалось бы провести приватизацию системы социального обеспечения через демократический Конгресс. Только президент-демократ смог приглушить такую оппозицию. Так же, как и в Британии, лишь лейбористская партия смогла заставить замолчать левую оппозицию, чтобы «перетэтчеризовать» консерваторов путём приватизации железных дорог и других средств транспорта в печально известном партнёрстве государственного и частного секторов (PPP).

То, как Обама организовал свою Федеральную комиссию по финансовой ответственности и реформе 2009 года, продемонстрировало политику, которую его сторонники хотели видеть обоснованной для общественности. Во главе комиссии он назначил корпоратиста при Клинтоне Эрскина Боулза и бывшего сенатора-республиканца Алана Симпсона. Боулз и Симпсон определили финансовую ответственность как балансирование бюджета (без повышения налогов на богатых) и «реформу» — как сокращение социального обеспечения. Цель состояла в том, чтобы, наконец, воплотить мечту Уолл-стрит о направлении взносов социального обеспечения на приватизированные счета, которые менеджеры денег будут вкладывать в дальнейшую финансиализацию экономики, с первоначальным притоком средств для повышения цен на фондовом рынке в новом пузыре.

Когда Комиссия Боулза-Симпсона при Обаме призвала к «реформе» социального обеспечения для сбалансирования бюджета США, у них не было даже грубого оправдания, которое использовали европейские политики: Договор о евро ограничивал бюджетные дефициты всего 3 % ВВП (как это обсуждается в следующей Главе). Это ограничение позволяет правительствам обвинять Конституцию в блокировании кейнсианского роста с 2009 года, как будто жёсткая экономия является законом природы, а не тактикой классовой борьбы.

Предположение о том, что никакие государственные расходы не могут принимать форму капиталовложений и что все бюджетные дефициты являются просто мёртвым грузом для экономики, меняет на противоположное направление, в котором цивилизация двигалась в течение тысячелетий. Отсутствует бухгалтерский учёт погашения государственных инвестиций как актива, сокращающего дефицит из-за «текущих» расходов. Выходит, будто лишь частный сектор имеет баланс с активами и производительными расходами на них. Ирония состоит в том, что ведение счетов и отчёты о прибылях и убытках были изобретены в храмах и дворцах Месопотамии около пяти тысяч лет назад!

Европейский Центральный банк и МВФ предоставляют кредиты правительствам только для того, чтобы выдавать их банкам, дающим кредиты для повышения цен на недвижимость и активы и тем самым спасающим себя от потерь на чрезмерное кредитование, которое сокращает экономику. Жёсткая экономия и приватизация встроены в эту модель и приветствуются как «снижение издержек производства», «рационализация рабочей силы» и «повышение конкурентоспособности экономики».

Всё это требует идеологической защиты «мусорной» экономики. Общественное презрение можно предотвратить, сделав вид, что лоббисты являются «специалистами» и, следовательно, их экономическая классовая война вне политики. Президенты США и зарубежные премьер-министры теперь оставляют выработку политики аппаратчикам, назначаемым основными спонсорами их выборных кампаний. Номинальные главы государств используют свой пост в качестве «кафедры проповедника» для пропаганды неолиберальной экономической идеологии на службе финансовых элит. Общая тактика проталкивания «реформ», направленных против трудящихся (следует называть их контрреформами), — обвинять в дефиците бюджета США и Европы стареющее население и удорожание медицинской помощи и социальных программ, выгодных семьям с низкими доходами. Но только не финансовое меньшинство, богатеющее благодаря перекладыванию налогового бремени на рабочую силу, что вызывает жёсткую экономию, ведущую к снижению налоговых поступлений и ещё более глубокому бюджетному дефициту. Вина возлагается на жертвы, а не на их финансовых палачей.

Поляризация долга также изображается как демографическая проблема, характеризующая кредиторов как пожилых людей, которые предусмотрительно накопили средства для выхода на пенсию, а не Один Процент населения, которые наследуют состояния, не экономя на заработной плате за свою собственную работу. Таким образом, поляризация богатства представляется результатом «объективных» естественных причин, а не предвзятой олигархической политики.

Действительно, поскольку налоговые поступления падают из-за растущего обслуживания долга и перекладывания налогового бремени на рабочую силу (наряду с повышением цен на приватизированные услуги, прежде государственные), финансовые лоббисты используют бюджетный дефицит как возможность призвать к аукционным продажам государственной инфраструктуры. Кредитное плечо в отношении государственного дефицита (особенно в иностранной валюте) используется для превращения общественных дорог в платные. Другие государственные инвестиции финансиализируются как сходные возможности для сбора платы. Эти приватизации повышают стоимость жизни и ведения бизнеса, делая экономику более дорогой, даже когда она лишается средств. Так демократия превращается в неофеодальную олигархию.

Для финансового сектора самая важная приватизация — это создание денег. Её цель, чтобы экономики стали зависеть от банковского кредита, а не от государственных расходов для предоставления денег и кредита, необходимых для роста. Эта мечта осуществилась во времена администрации Билла Клинтона, который закончил 1990-е годы с профицитом бюджета, т.е. получив от налогов больше, чем их потратив. Денежная масса выросла исключительно за счёт наращивания долговых обязательств экономики, а не благодаря созданию государственных денег.

Количественное смягчение субсидирует инфляцию цен активов

В течение полувека после 1930-х годов дефицитное расходование рассматривалось правительствами как способ оживления экономики в периоды спада. Создание государственных денег для финансирования дефицита считалось увеличением производства и занятости. И по мере приближения к полной занятости потребительские цены и заработная плата вырастут пропорционально росту денежной массы.

Такая тенденция государственных расходов к повышению цен подтолкнула держателей облигаций и антипрофсоюзные круги потребовать жёсткой монетарной политики и высоких процентных ставок для удержания роста заработной платы. Сегодняшние финансовые круги сделали полный поворот в политике. Все они выступают за создание денег центральными банками до тех пор, пока это не будут «кейнсианские» расходы на государственные проекты, в которых используется рабочая сила или иным образом увеличиваются покупки товаров и услуг.

Это создание денег не считалось частью дефицита федерального бюджета, потому что рассматривалось как quid pro quo (услуга за услугу, взаимовыгодное) — как если бы ФРС просто предоставляла краткосрочную ликвидность в обмен на своп надёжных долгосрочных активов. Оно не сталкивалось с кризисом платежеспособности, когда «хорошие» официальные деньги закачивались в (сверх)оплату «мусорного» ипотечного кредита, созданного банками. Однако эта ловкость рук просто скрывала проблему долговых накладных расходов. Предоставление ликвидности банкам и остановка бегства вкладчиков ничего не делают для избавления от долгового бремени. Без списания долгов субсидирование банков сохраняет накладные расходы, чтобы продолжать откачивать настолько много доходов, что в экономике возникнет ещё больше разрывов цепочки платежей. Краткосрочное решение проблемы «доверия» не решает долгосрочную проблему, которая должна потрясти «веру» в то, что экономика действительно сможет восстановиться без списания долгов. Ключевым принципом в таких ситуациях является факт, что долги, которые не могут быть выплачены, выплачены не будут. Администрация Гайтнера-Обамы делала вид, что экономика может их выдержать и погасить, если только банкам будет дано достаточно средств, чтобы ссужать ещё больше денег в обременённой долгами экономике. Предполагалось, что именно в этом и заключалось количественное смягчение.

Новый льготный кредит, одобренный Уолл-стрит, не был «потрачен на экономику» путём оплаты коммунальных услуг или инвестиций в государственную инфраструктуру. Он не был выдан домовладельцам или использован для облегчения бремени задолженности. Вместо этого Федеральная резервная система предоставляла кредит банкам Уолл-стрит по ставкам, близким к нулю, в рамках количественного смягчения (QE). Оправданием этому подходу служило то, что банки приложат усилия и одолжат эти деньги, чтобы оживить экономику. Было заявлено, что банковское кредитование под проценты более эффективно, чем государственные расходы бюрократов — как будто все государственные расходы были просто безвозвратными потерями.

Эта обманчивая логика оказалась совершенно неверной, а, по сути, преднамеренным отвлечением внимания от того, куда на самом деле идёт банковский кредит и на что он расходуется. Первая финансовая фикция заключается в том, что экономики могут освободиться от долгов, ещё больше заимствуя у банков, по-видимому, чтобы получить новые выгоды от большего долга из-за растущих цен на активы, которые будут раздуты этим кредитом. Таким образом, мы снова погрузились в план игры с экономикой пузырей.

Реальность же такова, что с 2008 года банки не ссужали свои спасательные фонды или свои резервы в ФРС, чтобы «вернуть Америку на работу», путём вливания кредитов во внутренние инвестиции или потребительские расходы на товары и услуги. Уолл-стрит использовала «сбросы с вертолёта» денег ФРС в основном для спекуляций в иностранной валюте и арбитража процентных ставок. Банки также предоставили кредиты на азартные игры с деривативами, ссуды на поглощения и другие операции с финансовыми ценными бумагами и активами. Но они сократили свои кредитные линии покупателям жилья и пользователям кредитных карт, а также малому и среднему бизнесу.

Задолженность по ипотечным кредитам потребовали полностью погасить, а не увеличить, задолженность по кредитным картам — сократить, и малые-средние предприятия не смогли заимствовать больше. Единственная категория кредитования, которая резко выросла, — это студенческие кредиты.

В отличие от экономических моделей прошлого века, в которых капитальные вложения реагировали на процентные ставки, цель нынешнего количественного смягчения по снижению процентных ставок состоит не в том, чтобы сделать новые материальные капиталовложения более прибыльными. Оно в первую очередь нацелено на то, чтобы повторно взвинтить цены активов для ценных бумаг, которые банки держат и кредитуют под их залог. Во-вторых, количественное смягчение делает корпоративные поглощения и рейды, финансируемые за счёт долга, более прибыльными, как и обратные выкупы акций. Такое долговое финансирование — полная противоположность новым капиталовложениям и занятости. Политика количественного смягчения ФРС как попытка сохранить богатство в форме требований кредиторов, приходящихся в основном на Один Процент, а не на 99 процентов, фактически делает новые материальные инвестиции относительно менее прибыльными, чем спекуляции. Новый наём рабочей силы не был подстёгнут.

Низкие ставки действительно субсидируют банки, но их кредитование и спекуляции отделены от материальных инвестиций в «реальную» экономику производства и потребления. Что ещё хуже, сегодняшние низкие безрисковые процентные ставки побуждают пенсионные фонды играть в азартные игры в отчаянных усилиях по получению доходов, необходимых для выплаты пенсий без требований к работодателям о более крупных взносах. Они играют в азартные игры в казино Уолл-стрит, которое всегда выигрывает у своих «контрагентов» и клиентов.

В экономиках странах, страдающих от жёсткой экономии и налогового фаворитизма в отношении финансов и извлечения ренты по сравнению с рабочей силой и промышленностью, низкие процентные ставки не стимулируют реальные инвестиции. Эта динамика приводит к «ловушке ликвидности», по определению Кейнса, где низкие процентные ставки не могут стимулировать новые капиталовложения и занятость. Этот сценарий сегодня свирепствует в экономике США, тогда как Европа ещё глубже погрязла в долговой дефляции.

Банки выступают против решения проблемы долговой дефляции за счёт списания долгов для «высвобождения» большего объёма доходов для расходов на товары и услуги. Они выступают за сокращение заработной платы и снижение пенсий, чтобы выжимать всё больше и больше доходов для экспоненциально растущего обслуживания долга.

Где жизнеспособные левые и какой должна быть их программа?

Осенью 2008 года избиратели выступили против спасения Уолл-стрит на условиях, которые перенесли потери от безрассудного кредитования, финансового дерегулирования и прямого мошенничества на правительство и, следовательно, на «налогоплательщиков». Однако они оказались бессильны удержать лидеров демократов и республиканцев от поддержки Уолл-стрит и блокировки списания долгов. Точно так же в Ирландии правительство уступило требованиям еврозоны превратить безрассудные банковские убытки в тяжёлое налоговое бремя, угнетающее экономику и заставляющее многих ирландцев эмигрировать. Испания, Португалия и Греция были «демократически» завоеваны крупным финансовым капиталом, взяв на себя долги перед МВФ и ЕЦБ, чтобы выручить держателей государственных облигаций.

Реакция избирателей, наконец, выплеснулась на европейских выборах в мае 2014 года, которые оказались ошеломляющим выступлением против правящей коалиции правых и формально левых партий. Появились новые партии правых националистов и левых популистов, перекроившие избирательную карту.

Пол Крейг Робертс отметил, что основные средства массовой информации в Соединённых Штатах и Европе «яростно демонизируют третьи партии, такие как Независимая партия Найджела Фаража (1993 г.) в Великобритании и Партия национального фронта Мари Ле Пен (1972 г.) во Франции. Правящие круги уже трудятся над объяснением того, что эти победы на выборах, в том числе Брэта из (Чайной партии Вирджинии), связаны с антииммиграционной позицией новых партий». Однако «главная цель Фаража и Ле Пен — не иммигранты», а отрешение от власти бюрократии Евросоюза, действующей в интересах банкиров и держателей облигаций. Националисты были почти единственными, кто выразил протестные настроения, поскольку левые партии всё ещё были деморализованы и почти сбиты с толку, чтобы вести кампанию экономического сопротивления финансовому захвату Европы. В отличие от социал-демократических и рабочих партий, существовавших сто лет назад, практически отсутствует политическая защита общественных инвестиций, налогообложение рентабельных организаций или даже восстановление более прогрессивного налогообложения доходов и благосостояния в целом. Образовавшийся политический вакуум заметили только правые партии, протестующие против режимов, защищающих кредиторов.

Реакция в США, наиболее близкая к реакции Европы, наступила в июне 2014 года на праймериз в Вирджинии. Дэвид Брэт, до сих пор неизвестный и едва финансируемый кандидат от Чайной партии, победил лидера республиканцев в Конгрессе Эрика Кантора. Его послание было явно направлено против Уолл-стрит: «Все инвестиционные банки в Нью-Йорке и Вашингтоне — эти люди должны были сесть в тюрьму. Вместо тюрьмы они оказались в картотеке визиток Эрика Кантора». Брэт обличал как консервативный республиканский конгресс, так и демократов «за то, что они оказались в кармане „мошенников Уолл-стрит“ и инсайдеров из округа Колумбия», и обвинил «людей, вызвавших финансовый кризис», в занятии руководящих должностей в администрации Обамы, а также в руководстве республиканцев.

Общим знаменателем разжигающих антиправительственные страсти Чайной партии в США и националистических партий в Европе, выступающих против евро, является возмущение против правительств, которые были захвачены банкирами с целью навязать жёсткую финансовую экономию и отменить классическое прогрессивное налогообложение. Реальным решением является не нигилистическая реакция Чайной партии на правительство как таковое, а мобилизация регуляторной и налоговой политики государства (и правовой системы) для поддержки экономического роста и процветания. Финансовые круги тайно сфабриковали ложный олигархический популизм, противящийся налогообложению и регулированию. Тем не менее, как и националистические партии Европы, Чайная партия способна создать тактическое «левое движение» рядом с традиционными партиями, выступающими в защиту трудящихся. Её успех отражает неспособность традиционно левых партий выдвинуть достаточно радикальную альтернативу.

Долговая дефляция, жёсткая экономия и кризис демократии

Европа, как и Америка, в настоящее время обязана выплачивать долги, выросшие в период пузыря, который достиг пика в 2008 году. Выплата долгов по ипотечным кредитам, студенческим займам, долгов по кредитным картам, корпоративных долгов, штатных, местных и федеральных государственных долговых обязательств переводит доходы и — всё больше и больше — собственность банкирам и держателям облигаций. Эта долговая дефляция тормозит экономический рост за счёт сокращения расходов на товары и услуги, а, следовательно, и на новые капиталовложения и занятость.

«Когда в начале 1990-х годов частный сектор Японии начал уменьшать долю заёмного капитала, — отметил Вольфганг Мюнхау в своей колонке в „Файнэншл таймс“, — правительство увеличило свой долг, чтобы смягчить потрясение». Но фискальный договор еврозоны навязывает фискальную дефляцию прежде долговой дефляции. Это усилит «политическую обратную реакцию... Даже если сокращение доли заёмных средств может сработать экономически — что не очевидно — оно может не сработать политически». Избиратели восстанут против долговой дефляции и жёсткой экономии, в то время как Один Процент монополизирует доходы.

Вопрос в том, как будет проявляться политическое сопротивление захватам финансовой власти? Примет ли народное разочарование форму слепой антиправительственной политики, законодательно захваченной финансовыми кругами? Или вновь заявит о себе классическое прогрессивное реформистское движение?

Возникающая финансовая олигархия

Лоббисты Уолл-стрит разработали проект Транстихоокеанского партнерства и его европейскую копию, условия которых администрация Обамы держала в секрете даже от Конгресса. Было известно лишь, что эти договоры не позволят правительствам регулировать финансовый и корпоративный секторы с целью принимать меры по защите окружающей среды и взимать плату за очистку. Цель состоит в том, чтобы освободить политику от демократического выбора, передав контроль над правительством «технократической» бюрократии, набранной из финансового и других рантье-секторов и управляемую армией лоббистов Гайтнера, которые заявят общественности, что Нет Альтернативы передаче налоговой политики и денежной власти от законно избранных правительств МВФ и Европейскому центральному банку, Уолл-стрит и лондонскому Сити. Неолиберальные политики утверждают, что чувствуют боль избирателей — должников и безработных, но говорят, что они ничего не могут сделать, кроме как последовать совету ввести жёсткую экономию и выручить банки, чтобы те могли давать взаймы больше.

Рост обслуживания долга и завышенные из-за долгов цены на жильё в условиях падения заработной платы игнорировались до тех пор, пока движение «Захвати Уолл-стрит» не объяснило, почему экономика застопорилась: из-за ухудшения потребительского спроса, поскольку доход предназначен для обслуживания долга. Не следует удивляться тому, что экономика, на 70 процентов зависящая от потребительских расходов, замедляется, когда кредиторы, монополисты и владельцы собственности взимают дань с заёмщиков, арендаторов, студентов и пользователей услугами государственной инфраструктуры. По сути, эти группы выплачивают репарации за поражение в финансовой и неоклассовой войне, о которой они даже не подозревали.

Таким образом, мы возвращаемся к тому факту, что в биологической природе паразиты производят фермент, который усыпляет осознание Хозяином, что он захвачен нахлебником. В сегодняшних финансиализированных экономиках такой фермент состоит из «мусорной» теории экономики. Популярные средства массовой информации отвлекают внимание от того, как Федеральная резервная система смогла создать то, что в настоящее время составляет более 4 триллионов долларов для количественного смягчения, не считая подстёгивания инфляции цен и зарплат. И почему, с моральной точки зрения, крупные незастрахованные вкладчики, держатели облигаций и спекулирующие «контрагенты» банков были спасены в период долговой дефляции для остальной экономики? Почему ФРС не создала этот кредит для погашения долгов? Почему долги сохранились, что привело к потерям прав выкупа, которые разорили целые жилые районы, в то время как крупнейшие банки были спасены, чтобы возобновить выплаты самим себе непомерных бонусов и дивидендов?

Продажа избирателей спонсорам кампаний, продвигающих политику в интересах Одного Процента, привела к тому, что обе основные политические партии США стали вызывать недоверие широких слоев электората. С учётом того, как демонстрации «Захвати Уолл-стрит» вызвали подражание во всём мире, пробуждая осознание того, насколько большие деньги развратили наше правительство и нашу экономику, кажется удивительным, что ни одна демократическая или другая потенциально левая коалиция не попытались мобилизовать широкое неприятие сегодняшней пробанковской политики. Пропаганда подлинно социалистической политики может ошеломить вашингтонских политиков своей популярностью, как это сделала коалиция «Сириза» в Греции (её описание в Главе 24 ниже).

Чайная партия (и либертарианцы с корнями в анархистской традиции) не понимает, что только правительство, достаточно сильное для того, чтобы облагать налогами и регулировать Уолл-стрит, может остановить сегодняшний захват власти финансистами и рантье. Атаки на «большое правительство» без различия между большой олигархией и смешанной экономикой прогрессивной эпохи — того, что раньше называлось социализмом, — ослабляют усилия по регулированию и налогообложению богатства и ведут к тому, что несогласными манипулируют для поддержки власть имущих, в стиле братьев Кох (создавая правые организации — Прим. перев.).

Почему в Соединённых Штатах не возникла третья партия, похожая на коалицию «Сириза»? Почему профсоюзы, расовые и этнические меньшинства и налогоплательщики уклоняются от создания альтернативы Демократической партии, чьё крыло «Рубиномика» с Уолл-стрит захватило контроль? Почему ни одна группа по интересам не занимается финансовой реформой в такой же степени, как защитой окружающей среды, расовым равенством или даже правами геев?

От Соединённых Штатов до Европы ведущие традиционные партии поддерживают ещё большую приватизацию, финансиализацию и поиск рент. Этот отказ от того, что раньше, в Прогрессивную эру, было Великим Пробуждением, позволил финансовой олигархии подорвать демократическую политику, суды, налоговую систему и даже законы. Тем не менее, ни одна из партий не мобилизовала праведное негодование, которое высвободило движение «Захвати Уолл-стрит», выражая то, что чувствовало большинство людей: альтернативой монополизации богатства Одним Процентом являются списание долгов и финансовая реформа для создания варианта государственного банковского обслуживания.