Убийство Хозяина: Как финансовые паразиты и долговое рабство разрушают мировую экономику

ГЛАВА 19
Добровольная аскеза Европы

Если произойдёт второй крах, он, вероятно, не будет вызван какой-то новой паникой из-за внезапного обнаружения токсичных активов. Это случится из-за политического восстания против сокращений расходов, жёсткой экономии и социального распада, к которым привёл кризис. Такое восстание, вероятно, зародится не в Соединённых Штатах. Но оно может произойти в Испании, Португалии, Ирландии, Италии — или Греции. Особенно в Греции. И оно давно назрело.

Джеймс К. Гэлбрейт «Первый большой финансовый кризис не закончился», «Международная экономика», Осень 2013 г., стр. 25

Бюджетная жёсткая экономия была прописана в критериях Маастрихта, принятых в еврозоне в 1993 году: условием для правительств, принимающих евровалюту, было ограничение бюджетного дефицита лишь 3 процентами ВВП, а общего государственного долга — 60 процентами ВВП. Они препятствуют правительствам еврозоны, в которую сейчас входят 28 стран, восстанавливать занятость за счёт программ государственных расходов.

Еврозона состоит из пользователей евро, который является просто валютой, как и доллар, и её не надо путать с Европейским союзом. Еврозона и евро поэтому пишутся строчными буквами, а не с большой буквы как имена собственные, что также отражает низкую самооценку континента.

Ещё более дефляционными являются денежные ограничения евро. В отличие от способности Федеральной резервной системы США создавать новые деньги Европейский центральный банк (ЕЦБ) создавался не для монетизации государственных расходов. Статья 123 Лиссабонского договора (вступившего в силу в декабре 2009 года) не позволяет ЕЦБ кредитовать правительства напрямую. ЕЦБ покупает облигации только у банков и других их держателей, а не напрямую у правительств.

Оставление правительств без инструмента для создания собственных денег ввергло еврозону в гораздо более глубокую безработицу и долговую дефляцию, чем в Соединённых Штатах. Тем не менее, ограничение «твёрдых денег» кажется настолько техническим, что основные «социалистические» партии Европы — от «Нового лейборизма» Тони Блэра в Англии до «Пасок» Георгиоса Папандреу в Греции — вместо того, чтобы осуждать его за «распятие» континента на кресте приватизированного банковского кредита, были неолиберализованы и ведут борьбу за введение монетарной жёсткой экономии и за приватизацию. Сокращение государственных расходов и приватизация инфраструктуры — это неолиберальная альтернатива классической социал-демократии.

Приватизация создания денег и базовой инфраструктуры — это кардинальное революционное изменение традиционной роли правительства. Долгое время считалось, что создание денег является общественной функцией, фактически ключевым критерием национального государства. На протяжении тысячелетий деньги создавались дворцами, храмами и другими государственными учреждениями. Но лоббисты банков и антиправительственные идеологи спроектировали еврозону таким образом, что лишили правления центрального банка возможности делать то, для чего были созданы Банк Англии и Федеральная резервная система США: монетизировать дефицитные расходы. Задача обеспечения растущей потребности экономики в деньгах и кредите оставлена на усмотрение банкиров и держателей облигаций.

Приватизация кредитов и создание долгов приводит к долговой дефляции, одновременно увеличивая финансовые расходы на прожиточный минимум и ведение бизнеса. В сочетании с фискальной дефляцией (ограничение размера государственного дефицита и регрессивное перекладывание налогов с богатых на потребителей) это ведёт к сжатию экономики. Такая «смирительная рубашка» лукаво названа Пактом о стабильности и росте, то есть оруэлловским ярлыком для навязывания нестабильности и застоя. Он является частью Бюджетного пакта ЕС, который вступил в силу с 1 января 2013 года.

Этот пакт централизует полномочия по надзору за национальными бюджетами в руках Европейской комиссии — исполнительного органа Европейского союза. Там нет положения о списании ипотечных кредитов или других личных и деловых долгов. Выплаты держателям облигаций (но не пенсионных долгов трудящимся) являются обязательными, даже когда это толкает экономики к застою и банкротству. Незастрахованные вкладчики, держатели облигаций и контрагенты должны получать выплаты в полном объёме, с процентами, даже в безрассудных банках (пока российские и другие вкладчики кипрских банков не были выбраны в 2013 году для принудительного спасения банков за счёт вкладчиков — «bail-in»).

Как и министерство финансов США и ФРС, ЕК и ЕЦБ контролируются банковским сектором, чья война против роли правительства в экономике больше всего направлена против рабочей силы. Европейская «Тройка» — ЕЦБ, Европейская комиссия (ЕК) и Международный валютный фонд (МВФ) — считает двузначную безработицу, растущую эмиграцию и кризисные продажи государственных объектов ценой, которую стоит заплатить, чтобы ликвидировать способность правительства выпускать деньги, облагать налогом богатство и инвестировать капитал в государственную инфраструктуру. Эти неолиберальные ограничения являются неолиберальной альтернативой классической социал-демократии и обозначаются как вехи на пути цивилизации к Концу Истории.

Специалисты по финансовому планированию, стремясь сломить силу профсоюзов (особенно в государственном секторе) и снизить уровень заработной платы, делают вид, что экономики могут выбраться из долгов путём «внутренней девальвации»: сокращения заработной платы и государственных расходов, якобы для того, чтобы сделать экономику «более конкурентоспособной» и помочь экспорту. Рост безработицы и эмиграция направлены на перераспределение рабочей силы «туда, где это необходимо», что означает необходимость в предотвращении роста заработной платы в более быстро растущих экономиках.

То, что в конечном итоге экспортируется, — это наиболее трудоспособная и квалифицированная рабочая сила. Капитал тоже бежит. Две из главных жертв, Латвия и Ирландия, приветствуются в качестве историй успеха на этом пути к долговой кабале, как будто перекладывание налогов на рабочую силу и падение заработной платы в этих странах являются не экономической удавкой, а прокладывают путь для будущего взлёта. Термины «реформа», «рационализация» и «повышение конкурентоспособности» являются любимыми неолиберальными эвфемизмами для превращения Конституции ЕС в смирительную рубашку с целью блокирования восстановления.

Всё это резко отличается от классических свободных рынков. Политическая экономия промышленного капитализма была направлена на замену постфеодальных монополий, заочного землевладения и банковского дела государственной собственностью или, по крайней мере, на полное налогообложение извлечения ренты. Современный постклассический взгляд состоит в том, что все государственные расходы и налоги неэффективны и инфляционны. Нет осознания того, что предоставление государственных услуг по себестоимости или бесплатно приведёт к снижению цен.

Ещё один фискальный элемент этой финансовой войны состоит в одобрении приватизационных распродаж как более эффективных, несмотря на рост цен, которые страны должны платить за основные виды услуг, финансируемых за счёт долга под проценты. Цены на инфраструктурные услуги растут для приватизированных монополий, которым разрешается включать начисления процентов за поглощение в свою тарифную базу (при этом они рассматриваются как необлагаемые налогом). Такая политика повышает стоимость жизни и сокращает бюджеты домашних хозяйств даже при снижении уровня заработной платы.

В результате Латвия и Ирландия (как и Греция) оказались в экономической мёртвой зоне. Эти страны вынуждены отказаться от контроля правительства над денежно-кредитной политикой, а также от государственного налогообложения или минимизации экономической ренты от земельных, природных ресурсов и инфраструктурных монополий. И это во время, когда налоговые поступления падают, а рабочей силе приходится эмигрировать в поисках работы в странах-кредиторах.

Принуждение налогоплательщиков платить за политику, продиктованную неизбираемыми финансовыми бюрократами

Политические теоретики определяют государство как обладающее тремя высшими полномочиями: выпускать деньги, взимать налоги и объявлять войну. Лиссабонский и Маастрихтский договоры еврозоны, лишая правительства стран-членов возможности выпускать свои собственные деньги, препятствуют странам и самой еврозоне монетизировать свой бюджетный дефицит.

Еврозона, таким образом, повторяет политику, ориентированную на кредиторов, которая привела к долговой дефляции после окончания наполеоновских войн в Европе в 1815 году и после гражданской войны в Америке в 1865 году. Сначала Британия, а затем и Соединённые Штаты снизили цены на золото (а, следовательно, на товары и рабочую силу) с профицитом бюджета, чтобы высасывать деньги и доходы из экономики. Это та же самая дефляционная идеология, которая привела Германию к попытке выплатить непомерно высокие репарации союзникам, которые, в свою очередь, ввели у себя жёсткую экономию, пытаясь выплатить долги за оружие Соединённым Штатам после Первой мировой войны.

Такая жёсткая экономия — это представление о хорошо отлаженной экономике в понимании кредитора. Цены и заработная плата падают, увеличивая сложность погашения долгов, взятых по более высоким «старым» ценам. Безработица подавляет заработную плату, приводя к дефолтам, что передаёт имущество кредиторам. Когда банкиры изображают этот долг и снижение цен как «стабильность», они просто подразумевают усиление своей власти над трудом и промышленностью.

Примечательно, что сегодняшняя долговая дефляция происходит без войны. На этот раз наиболее проблемными являются частные долги покупателей жилья и предпринимателей. Государственные долги всё чаще проистекают из-за снижения налогов на имущество и богатство, а в Ирландии — из-за принятия безнадёжных банковских долгов на государственный баланс.

Пузырь недвижимости в Ирландии («экономическое чудо»)

Основная директива ЕЦБ зеркально отражает директиву министерства финансов США при Полсоне и Гайтнере от 2008 года: государства должны нести полную ответственность за выплату незастрахованным банковским вкладчикам и держателям облигаций, даже когда высокие процентные ставки выплачиваются банками, занимающимися безрассудным кредитованием и инсайдерскими сделками. Наряду с тремя печально известными банками Исландии, которые обанкротились в 2008 году («Ландсбанки» с его филиалом «Айсэйв», «Глитнер» и «Кауптинг»), двумя самыми безрассудными европейскими банками были «Англо-ирландский банк» и «Роял Бэнк оф Скотлэнд». Все эти банки привлекали в основном иностранные «горячие деньги», не заботясь о риске.

Президент ЕЦБ Жан-Клод Трише посетил центральный банк Ирландии в мае 2004 года и высоко оценил взлёт «Кельтского тигра» (1994-2007 гг.): «Процесс трансформации, начатый Ирландией более четырёх десятилетий назад, стал образцом для миллионов новых граждан Европейского союза». Ирландское «экономическое чудо» (эвфемизм пузыря, придуманный финансовым сектором) объединило падение на бюджетное дно с отсутствием банковского регулирования. Низкий 12,5 % корпоративный подоходный налог в стране привлёк высокоприбыльные американские фирмы, такие как «Гугл», «Фейсбук», «Твиттер» и «Яху», открывшие в Ирландии свои глобальные головные офисы, чтобы избежать налогов, принятых во всём мире.

Ирландские банки увеличили объем заимствований у иностранных вкладчиков и держателей облигаций с 15 млрд евро в 2004 году до 110 млрд евро в 2008 году. Огромный приток средств был растрачен на раздувание пузыря на рынке недвижимости, который к 2007 году увеличил цены на недвижимость в пять раз. Удивительно много ирландских семей — 87 процентов — купили дома в кредит, оставляя немногих людей для покупок новых роскошных особняков, которые возводились застройщиками без особой заботы о поиске покупателей. Большинство банковских кредитов не были основаны на трезвых рыночных оценках.

Безусловно, самые безрассудные кредиты выдавал «Англоирландский банк». Без всякого преувеличения практика сумасбродного кредитования в «Англо-ирландском банке» была «системной». Это был не обычный банк, обслуживающий общую экономику, а финансовая махинация, рекламирующая крупные оптовые депозиты (главным образом неирландских инвесторов) и ссужающая их крупным заёмщикам, особенно владельцам банков, чтобы купить их акции с повышением своих цен, почти так же, как это делали банки Исландии. Такое самофинансирование является вековой мошеннической схемой, и в большинстве стран оно запрещено.

Но, как и в Исландии и других странах, где «лёгкое прикосновение» позволило ненадёжным банкам в конечном итоге обрушить экономику, в Ирландии не было действительных регуляторов банков. Страна положилась на совет своего центрального банка. А совет центральных банков везде одинаков: Не вмешивайтесь в кредитование и следите за тем, чтобы всем кредиторам выплачивали сполна, даже спекулянтам.

Именно так финансовые «свободные рынки» сохраняют «доверие». В конечном итоге это означает спасение — срочную финансовую помощь государства.

Безнадёжное кредитование и мошенничество ведут к разорению банков

Пузырь на рынке недвижимости лопнул, когда в 2008 году прекратились притоки новых депозитов и, следовательно, банковское кредитование. Крупные вкладчики, видя, что цены на жильё начинают падать, начали выводить свои средства из ирландских банков. Процентные ставки резко выросли, поскольку держатели облигаций ожидали, что правительство может оставить безнадёжные долги для урегулирования между безрассудными банками и рисковыми спекулянтами. В конце концов, это было бы самым логичным.

Массовое изъятие вкладов побудило ЕЦБ также исказить факты по Ирландии, как проделало это министерство финансов США у себя дома. Банк настаивал на том, что проблема заключалась лишь во временной неликвидности, как если бы банковские кредиты были надёжными и полностью обеспечивались стоимостью залога. На самом деле проблема заключалась в неплатёжеспособности от «мусорных» ипотек и инсайдерских сделок до владельцев банков. Залогом оказались в основном пустые или недостроенные дома.

Нечестные банкиры занижают свои потери, а международные финансовые институты, такие как ЕЦБ, поддерживают их чрезмерно оптимистичные обещания о том, что проблема минимальна, легко решается и носит временный характер. Для финансового сектора это постоянное облако иллюзий — неспособность провести различие между проблемой ликвидности и лежащей в её основе несостоятельности. Правительство Ирландии, не видя этого различия, последовало совету ЕЦБ сдержать изъятие вкладов, предоставив неограниченную гарантию незастрахованным крупным вкладчикам и держателям облигаций в том, что оно поддержит банки и выплатит обещанные высокие процентные ставки с высоким риском.

Большинство этих крупных вкладчиков были иностранцами, в основном из Британии. Они играли такую же изымающую роль, которую британские землевладельцы играли в 19-м веке. Ирландия имела давнюю традицию борьбы с землевладельцами — от Католической ассоциации 1820-х годов до Земельной лиги 1880-х годов и Шинн Фейн, которая добилась независимости от Англии в 1922 году. Но её политические лидеры сдались европейским кредитным лордам без боя.

Как и исландские, ирландские банки были слишком велики, чтобы спасти их, не обанкротив страну. Шесть крупнейших банков Ирландии заявили, что их общие убытки составили всего 4 млрд евро. Сотрудники «Англо-ирландского банка» повысили свои первоначальные оценки, но всё равно солгали, когда заявили, что потеряли всего 7 млрд евро. Правительство стало соучастником (и вскоре было наказано избирателями), согласившись с этим обманом и уступив совету ЕЦБ взять на себя полную ответственность за выплату крупным вкладчикам и держателям облигаций. 20 января 2009 года Ирландия взяла «Англо-ирландский банк» на свой баланс в качестве гражданской ответственности за убытки клиентов. Сотрудники банка были уволены, но они только посмеялись, когда правительство попросило их отказаться от щедрых «золотых парашютов», которые те себе выдали при уходе.

В Ирландии не было агентства по страхованию вкладов, которое спасало бы крупных вкладчиков, и, конечно, — никаких юридических обязательств делать это. Ирландия могла допустить дефолт своих банков, списав вклады или займы, вложенные в безнадёжные кредиты. Но по мере того, как масштабы безнадёжного банковского кредитования становились всё очевиднее, а дефолты казались вероятными к ноябрю 2010 года, ЕЦБ и МВФ организовали кредит ирландскому правительству в размере 100 млрд евро, утверждая, что это необходимо во избежание финансового «заражения» всей еврозоны.

В 2010 году Гайтнер побуждает Ирландию к капитуляции перед ЕЦБ

Согласно ставшей уже классической бухгалтерской отчётности профессора экономики Дублина Моргана Келли, Тим Гайтнер сыграл навязчивую роль, заставляя Ирландию капитулировать перед ЕЦБ: МВФ, который считает, что кредиторы должны заплатить за свою глупость до того, как он возьмётся за свой карман, представил ирландцам план «постричь» негарантированные облигации на 30 млрд евро в среднем на две трети. [Министр финансов Брайан] Ленихан был в восторге, по словам источника, который там присутствовал, говоря команде МВФ: «Вы — спасение Ирландии».

Это соглашение было торпедировано с неожиданного направления. Во время конференц-связи с министрами финансов «Большой семёрки» на эту «стрижку» наложил вето министр финансов США Тимоти Гайтнер, который... считает, что банкиры имеют приоритет перед налогоплательщиками. Единственным, кто высказался за ирландцев, был министр финансов Великобритании Джордж Осборн, но Гайтнер как всегда добился своего. Поучительный, хотя и болезненный, урок о мере мягкой силы США и о том, кем на самом деле являются наши друзья.

... ЕЦБ ушёл со всем, что ему требовалось. МВФ раскритиковал поведение ирландцев, а один его сотрудник назвал стремление некоторых ирландских участников переговоров принять сторону ЕЦБ проявлением сильного Стокгольмского синдрома.

Высокопоставленный чиновник США выступил с намеренно нечётким выражением протеста, лицемерно притворяясь, что американец не может диктовать политику европейским банкам. «Этот чиновник отметил, что ЕЦБ и Европейская комиссия (ЕК) не хотели навязывать «стрижку» держателям облигаций, которые одалживали деньги ирландским банкам. «ЕЦБ и ЕК вместе были категорически против, и их роль оказалась решающей. США не принимают решений по европейским проблемам». Другими словами, все центральные банкиры готовы распять экономики на долговом кресте. Им не нужны уговоры США.

Глава центрального банка Ирландии Патрик Хонохан надлежащим образом передал политику ЕЦБ Ленихану. Уступчивый министр финансов не смог различить, что долги, взятые на себя государствами, отличаются от долгов банков незастрахованным вкладчикам и частным держателям облигаций. Государственные заимствования у официальных международных организаций, таких как ЕЦБ или МВФ, практически невозможно списать. После того, как Ирландия капитулировала перед ЕЦБ, было слишком поздно списывать безнадёжные банковские долги, потому что вкладчики и держатели облигаций уже забрали свои деньги и, грубо говоря, слиняли.

Дублинский профессор Келли (цитированный выше) утверждал, что Ирландии не следовало сохранять свою банковскую гарантию от сентября 2008 года «ещё долго после того, как стало ясно, что банковские убытки являются невыносимыми». Правительство должно было понять, что его ввели в заблуждение и что ЕЦБ не даёт советы, отражающие национальные интересы, а защищает своих клиентов — банкиров. Держателям облигаций и незастрахованным вкладчикам следовало бы предоставить акции в плохих банках, а не занимать средства у официальных финансовых учреждений для покрытия снятых вкладчиками средств.

Вместо этого выплаты этим кредиторам с повышенным риском привели к потере десятилетия роста в Ирландии. Правительство Ирландии выпустило на 31 млрд евро векселей для европейских банковских властей, которые авансировали средства, чтобы «свернуть» деятельность «Англо-ирландского банка». «При включении процентных платежей общая стоимость расходов министерства финансов оценивалась в 47 млрд евро» в течение десяти лет. За шесть основных ирландских банков «Дублину грозит счёт не менее чем на 63 млрд евро». «Для сравнения, Евросоюз только что согласился создать фонд в размере 75 млрд долл, для борьбы со всеми будущими банковскими кризисами в своих государствах — членах». Ирландия согласилась заплатить за все безнадёжные банковские кредиты континента больше, чем вся остальная Европа!

Попрежнему «правилу Бэджета» сомнительные банки должны были обанкротиться. Их акционеры и крупные незастрахованные вкладчики остались бы со своими убытками, а держателям облигаций заплатили бы банковскими акциями, а не наличными. Но то, что Шейла Бэйр наблюдала в отношении финансового спасения в США («Всё дело в держателях облигаций»), повторилось и в Ирландии. Чтобы спасти всех от любых потерь, правительство Ирландии согласилось взять на себя полную ответственность даже за обеспеченные активами ценные бумаги и субординированный долг.

Крах «Англо-ирландского банка» не нанёс бы ущерба экономике Ирландии. Ведь ко времени, когда в 2010 году истёк срок действия государственной гарантии, частные кредиторы смылись с деньгами. Их место заняли финансовые власти ЕС. Даже «Файнэншл таймс» написала в редакционной статье, что эти крупные официальные заимствования были большой ошибкой: «Взяв на себя обязательства банковской системы в полном объёме, ирландские налогоплательщики спасли иностранных кредиторов, которые должны были пострадать из-за краха. Когда лидеры еврозоны принимают решение о банковском долге Ирландии, они не должны использовать поведение нескольких безрассудных банкиров в качестве предлога для наказания всей страны».

Правительство страны переложило все убытки от более раннего привлечения заёмных средств на налогоплательщиков. Государственный долг почти удвоился, с 64 % процентов ВВП в 2009 году до 125 % к 2013 году. Весь рост ВВП Ирландии был направлен на выплату кредитов ЕЦБ, которые позволили кредиторам иностранных банков получать высокорисковые проценты, не неся никаких убытков. Как будто ставить на первое место интересы спекулянтов совершенно естественно.

Ни на одном референдуме избирателей не спросили, чего хотят они, но их выбор стал ясен в январе 2011 года, через два месяца после этой капитуляции. Партия Фианна Файл и её союзники по Партии зелёных были забаллотированы подавляющим большинством голосов и заменены коалицией Фине Гэл / Лейбористы под руководством Энда Кенни. Но и новое правительство сохранило своё обязательство выплатить «пакет спасения» Евросоюза, превратив Ирландию во «временного раба Европы», как её назвали в редакционной статье «Файнэншл таймс»: «Европейские партнеры Дублина ... хотят, чтобы ирландские налогоплательщики выбросили ещё больше денег в ямы, вырытые частными банками. К части спасения относится обязанность Дублина сократить пенсионный фонд, накопленный, когда Берлин и Париж нарушили Маастрихтские правила.... До тех пор, пока старшие держатели облигаций считаются неприкосновенными, распродажа активов по бросовым ценам сопряжена с риском ещё больших потерь для налогоплательщиков. Энда Кенни, лидер Финне Гэл и предполагаемый „тишек“ (премьер-министр), заявляет, что пересмотрит это соглашение. Вероятный результат — спасительный для престижа, но бесполезный компромисс: в обмен на более низкую процентную ставку г-н Кенни будет поддерживать самоубийственное объединение долгов банков и суверенного долга, совершенное его предшественниками».

Действительно, так и произошло. В мае 2012 года Ирландия с 60-процентным большинством проголосовала за принятие фискального пакта, без какого-либо облегчения жёстких условий кредита, принятых предыдущим режимом. Это побудило почти 10 процентов населения проголосовать ногами и уехать — почти 400 тысяч из 4,5 миллионов с 2007 года, и в основном это были самые образованные молодые люди последовали примеру своих сверстников в неолиберализованных Латвии и Греции.

Дэвид Бегг, глава Ирландского конгресса профсоюзов, заявил: ««Тройка» нанесла Ирландии больше ущерба, чем Британия за 800 лет». Джейми Смит отметил в «Файнэншл таймс»: «Каждый пятый из 942440 непогашенных ипотечных счетов» либо имеет задолженность более чем за 90 дней, либо кредит был реструктурирован из-за неспособности заёмщика заплатить. Около половины из 101652 реструктурированных ипотечных кредитов, в которых домовладельцам или инвесторам в жилую недвижимость предлагались только процентные сделки, вновь оказались просрочены».

ЕЦБ и другие кредиторы приветствовали готовность Ирландии ввести меры жёсткой экономии, чтобы расплатиться с долгами, которые, как наивно считалось, делали её богатой за годы, предшествовавшие 2008 году. В сети широко разошёлся видеоматериал о встрече делегации «Тройки» с официальными лицами Ирландии в Дублине в начале 2012 года, когда представитель ЕЦБ Клаус Масуч пытался заручиться поддержкой населения, говоря журналистам о том, как хорошо Ирландия приспосабливается к трудным обстоятельствам. Его лицемерный рассказ побудил журналиста Винсента Брауна встать и спросить: «Это факт, что ЕЦБ вынудил наше правительство гарантировать долги частных банкиров, а наши государственные финансы не могли себе этого позволить? Долги, на которые ирландский народ никогда не соглашался через своих избранных представителей? ... ваш Центральный банк вынудил наше правительство спасать частных банкиров, чтобы неирландские банки, которым, в конечном счёте, причитались эти деньги, не пришлось выручать Франкфурту, Берлину или Парижу?... Почему центральный банк Европы, наш центральный банк, вынудили маленькую страну взять на себя частные долги без её согласия?»

Новый президент Ирландии Майкл Хиггенс, вступивший в должность в ноябре 2001 года, жаловался на то, что его страну хвалят «как образцового пациента для спасения еврозоны» просто потому, что «мы — прагматики» вместо того, чтобы занять конфронтационную позицию против резких сокращений бюджета. «Естественно, было бы огромным преимуществом для роста, создания рабочих мест и инвестиций, если бы... обязательство по отделению банковского долга от суверенного долга действительно было выполнено». Но это было выкручиванием рук, поскольку он на него пошёл.

В январе 2015 года МВФ опубликовал уничтожающий доклад, в котором обвинил Ирландию в том, что она приняла неолиберальный совет ЕЦБ, а также согласилась на заимствования у него и у МВФ. Несмотря на соблюдение требований МВФ и партнерство по кредиту, в этом докладе правительство Ирландии обвинялось в следующем: «Неспособность „помочь“ необеспеченным кредиторам самим спасти банки, что обошлось ирландским налогоплательщикам в 64 млрд евро и обанкротило страну, основывалась на мнении, что это будет иметь серьёзные неблагоприятные „побочные“ последствия в других странах еврозоны, хотя такие риски были „неочевидны“. Кроме того, уровень, на котором ирландские банковские облигации торговались в то время, подразумевал, что держатели старших необеспеченных банковских облигаций ожидали „стрижки“ своих облигаций, согласно сведениям этого фонда.

Наблюдения МВФ в опубликованном сегодня отчёте, который фактически является вердиктом о его роли в выделении Ирландией помощи банкам на сумму 67 млрд евро, вероятно, разожгут в Ирландии споры о стоимости и последствиях спасения этих банков, как самого катастрофического финансового события в новейшей истории Ирландии....

МВФ заявил, что в результате неспособности возложить убытки на кредиторов банков „многие в Ирландии задаются вопросом, почему именно ирландские налогоплательщики должны покрывать расходы на решение таких проблем в еврозоне. Спасение банка за счёт вкладчиков (bail-in) или другое решение, которое сделало бы эти расходы «общими», вероятно, привело бы к более справедливому распределению бремени“».

Тем не менее, в отчёте МВФ сделан вывод, что финансовая помощь Ирландии для предотвращения «заражения» была ненужной. Это была часть стратегии «грабежа», которую банкиры перебросили из США в Европу: «МВФ, похоже, не убедили доводы, что навязывание «стрижки» может разнести заражение по всей еврозоне. Даже если бы побочные риски были серьёзными, «можно было бы предпринять шаги для защиты от них путём принятия соответствующих политических мер на затронутых рынках»».

К 2014 году уровень инвестиций в Ирландии упал до 9 процентов ВВП, что сопоставимо с Гвинеей-Бисау, Йеменом и Сомали, но все эти три страны страдают от раздоров и гражданской войны. Цены на жильё упали до половины от уровня 2007 года. Но ирландские семьи остались обязанными выплачивать всю задолженность по своей ипотеке. Такая динамика является основной причиной долговой дефляции и безработицы в стране, как и эмиграции. «За последние пять лет эмигрировали около 165 тыс. ирландцев в возрасте от 15 до 24 лет, а доля населения в возрасте от 15 до 29 лет сократилась с 23,1 % в 2009 году до 18 % [в 2014 г.].... примерно 1 млн. «активных владельцев ирландских паспортов» жили за границей. Это более пятой части ирландского населения, численность которого на апрель 2014 года составляла 4,6 млн человек».

Ирландия добилась незначительного прогресса в облегчении личных страданий от банкротства, сократив срок наказания за банкротство с двенадцати лишь до трёх лет и настоятельно требуя у банков списывать ипотечные долги для отражения фактических цен на рынке. Но нет ничего похожего на американскую практику «почтовых звонков», при которой домовладельцы могут выйти из игры и освободиться от долгов, оставив банку владение имуществом с переоценённым кредитом. Ирландские должники обязаны выплачивать ипотечные кредиты, которые зачастую вдвое превышают стоимость их домов на сегодняшнем всё ещё рушащемся рынке. Не имея особых надежд выбраться из долгов, они вынуждены эмигрировать.

Без признания того, что правительство с самого начала безрассудно положилось на советы и поэтому изменило на обратную политику с долгами перед ЕЦБ и МВФ, всё, что может сделать Ирландия, — это предпринять незначительные и формальные шаги в своей финансовой смирительной рубашке. У Британии нет такой «прагматичной» стеснительности. 14 января 2014 года консервативный министр финансов Великобритании Джордж Осборн заявил на конференции: «Самый большой экономический риск, с которым сталкивается Европа, исходит не от тех, кто хочет реформ и пересмотра, а от неудач в реформировании и пересмотре. Именно статус-кво обрекает народы Европы на происходящий экономический кризис и продолжающийся упадок».

На следующий день Найджел Фараж, лидер Партии независимости Великобритании, объявил, что парламентские выборы в Европе в мае 2014 года «действительно станут... битвой за национальную демократию против государственной бюрократии ЕС.... До сих пор все думали, что... расширение Евросоюза... было неизбежным. Этот миф о неизбежности будет разрушен европейскими выборами в этом году». Так и случилось, когда в 2015 года усилилось противодействие популистских антикредиторских партий.

Членство в еврозоне стало синонимом финансового доминирования, долговой дефляции и ответственности правительства за спасение банков, их незастрахованных вкладчиков и держателей облигаций — всё это в контексте «лёгкого прикосновения» при дерегулировании, позволяющего процветать мошенничеству, а его издержки перекладывать на налогоплательщиков.

Отсутствующая альтернатива — это списание долгов. Достоинство политики списания долгов, позволяющей должникам по ипотечным кредитам уходить и оставлять свои банки с пустым портфелем имущества, заключается в том, что она обязывает банки быть осторожными, избегая избыточного кредитования (по крайней мере, так было на бумаге до того, как банки начали секьюритизировать безнадёжные ипотеки и продавать их наивным покупателям).

Ирландия показала яркий пример того, что происходит, когда долги не списываются: Каждый шестой ипотечный заёмщик не платит по своим кредитам. Тем не менее, две трети этих кредитов никогда не были реструктурированы.... чего по-прежнему не хватает во многих кругах, так это ... осознания бюрократами и банкирами, что провал является неизбежной частью рыночной системы и что иногда бывает полезно начать всё снова, а не бесконечно заметать проблемы под ковёр.

Позволить заёмщикам избавляться от безнадёжных кредитов, возможно, не очень здорово, но ещё менее здорово оставлять приличную часть населения в ловушке виртуальной долговой тюрьмы, выход из которой им никогда не оплатить.

Вместо того, чтобы прийти к этому осознанию, Ирландия стала одним из самых жёстких критиков попытки Греции в 2015 году не поддаться «ирландской болезни». Критикуя смелую позицию коалиции «СИРИЗА», ирландские лидеры фактически высказали, что, видимо, было у них на уме: «Боже, что мы натворили? Даже МВФ критикует нас за то, что мы идём вместе с Европой, спасаем банки и навязываем жёсткую экономию. Если «СИРИЗА» побеждает и отменяет такую жёсткую экономию в Греции, то принесение в жертву нашей экономики и навязанная нами бедность были бесполезными, и мы не должны было этого делать».

ГЛАВА 20
Финансовое покорение Латвии: с советской орбиты в неолиберальную жёсткую экономию

... Финансовый кризис в Европе, как и все финансовые кризисы, в конечном счёте, является борьбой за распределение расходов для его урегулирования: либо в интересах рабочих и вкладчиков среднего класса, либо банкиров, владельцев реальных и финансовых активов и бизнес-элиты.

Майкл Петтис «Сириза» и французское возмещение за 1871-1873 годы»

«Чудо Балтийского тигра» было столь же катастрофическим, как и «чудо» в Ирландии. 1 января 2014 года правительство Латвии приняло идеологию жёсткой фискальной и финансовой экономии еврозоны, несмотря на то, что по опросам общественного мнения большинство избирателей было против присоединения. В то время как Греция и другие страны обсуждали, будут ли эти «условия» вытеснять их из еврозоны (а исландцы потеряли интерес к вхождению в неё), Латвия стала 18-м членом еврозоны. Экономика Латвии — самая предельно неолиберализованная экономика в Европе, поэтому её опыт даёт наглядный урок динамики долговой дефляции, сокращения государственных расходов и отказа от налогообложения земельной или монопольной ренты, которые пробанковские авторы восхваляют как историю успеха. Безусловно, это была история успеха: успеха шведских и других банкиров.

Постсоветские экономики были свободны от государственного долга, деловой задолженности, долгов по недвижимости, личной задолженности или других банковских кредитов, когда в 1991 году эти страны получили политическую независимость. Их жилая и коммерческая недвижимость, транспортные средства и высокообразованное население могли бы послужить основой для конкурентоспособной низкозатратной современной экономики. Каждая семья могла получить свой дом по номинальной цене. Основная недвижимость и инфраструктурные монополии были переданы инсайдерам на таких условиях. Но к тому времени, когда большинство семей начали покупать жильё, цены резко выросли.

Ситуация без долгов, с низкими затратами на жильё и широким спектром общественных услуг сохранялась недолго. Латвия ввела самые высокие в Европе налоги на труд и промышленность и самые низкие — на недвижимость и финансы. Незначительные налоги на имущество оставляли почти весь рентный доход доступным для капитализации в банковские кредиты, а цены на недвижимость взлетели до одного из самых высоких уровней в Европе.

Латыши, как и граждане других постсоветских экономик, хотели добиться процветания, которое им виделось в Западной Европе. Если бы Латвия действительно последовала политике, благодаря которой выросли промышленные страны, государство облагало бы богатство и доходы прогрессивными налогами, чтобы инвестировать средства в общественную инфраструктуру. Вместо этого латвийское «чудо» приняло в основном хищнические формы погони за рентой и инсайдерской приватизации. Последовав рекомендациям США и Швеции о введении наиболее однобокого в мире набора неолиберальных налоговых и финансовых политик, Латвия ввела самые высокие в мире налоги на рабочую силу. Работодатели должны платить фиксированный 25-процентный единый налог на заработную плату плюс 24-процентный налог на социальные услуги, в то время как наёмные работники платят ещё один 11-процентный налог. Эти три налога в сумме составляют почти 60-процентный единый налог до личных вычетов. В дополнение к высокой стоимости рабочей силы и, следовательно, к снижению её конкурентоспособности, потребители должны платить высокий налог на добавленную стоимость с продаж в размере 21 процента (резко возросший с 7 процентов после кризиса 2008 года). Ни в одной западной экономике зарплата и потребление не облагаются такими непомерно высокими налогами.

Тяжёлое налогообложение труда в Латвии находит свою противоположность во всего лишь 10-процентном налоге на дивиденды, проценты и другие доходы от богатства, а также в самой низкой ставке налога на недвижимость среди всех индустриальных экономик (как описано ниже). Такая фискальная политика тормозит занятость, одновременно субсидируя пузырь на рынке недвижимости, что является главной особенностью «Балтийского чуда» в Латвии.

С тех пор, как страны Балтии обрели независимость от Советского Союза, они открыли свои экономики для филиалов иностранных банков, в основном из Скандинавии. Несколько отечественных банков Латвии были созданы инсайдерами для управления своими собственными операциями и всё чаще для получения государственных депозитов, которые они предоставляли себе или деловым партнерам для скупки приватизируемых активов. Когда крупнейший банк «Парекс» (с 17 процентами латвийских депозитов) стал неплатёжеспособным в ноябре 2008 года, правительство национализировало его, чтобы избежать списания собственных депозитов и остановить изъятие вкладов из банка с их переводом в шведские банки.

Филиалы иностранных банков финансировали бум на рынке недвижимости, процентные платежи которым стали финансовым налогом, обременяющим трудовые ресурсы и промышленность страны. Как и в Ирландии, сохранение долгов, когда пузырь лопнул, заставило эмигрировать примерно десять процентов населения Латвии. Тем не менее, избиратели продолжали переизбирать правительства, приверженные жёсткой экономии.

Объяснение этому можно найти в травме, связанной с российским доминированием во время и после Второй мировой войны. В 1940-х годах Сталин арестовал, расстрелял или отправил в ссылку около 50 тысяч латвийских специалистов. Привлечение российских рабочих в страны Балтии оставило там чувство обиды, заставившее повернуться к Европе после распада Советского Союза. Возрождение национализма позволило неолиберальным политикам разыграть этническую карту, указывая на факт, что основными критиками жёсткой экономии являются партии, входящие в коалицию «Центр согласия», которую поддерживали в основном русскоязычные неграждане, составлявшие треть населения Латвии.

Тех, кто выступал за налогообложение недвижимости и финансового благосостояния или даже за поддержку государственных расходов, защиту потребителей и другие меры экономического регулирования, обвинили в желании возврата к коммунизму. Предлагалось чёрно-белое противопоставление: либо социализм советского типа, либо неолиберальная идеология, отвергающая существование любой жизнеспособной смешанной экономики.

Латвийская альтернатива бюрократии советского типа была далека от классической демократии, использующей свои достоинства для достижения успеха в американском или европейском стиле. Латвия подверглась грабительской приватизации активов советской эпохи, созданных до 1991 года. Вместо того чтобы взять на себя социальные расходы и инвестиции в инфраструктуру, как в успешных западных экономиках, это «Балтийское чудо» отличилось приватизационной олигархией, зависимостью от иностранных банков и жёстко ограниченной заработной платой.

Пузырь в секторе FIRE экономики Латвии

Латвия в отсутствие центрального банка в стиле Федеральной резервной системы для финансирования постсоветского перехода в основном полагалась на скандинавские банки. Этот иностранный кредит, дополненный беглым капиталом из России, раздул балтийский пузырь на рынке недвижимости. Иностранные банки нашли благодатную почву в налоговой политике Латвии, в результате которой практически вся экономическая рента не облагается налогами. В начале налоги на имущество составляли лишь доли процента при нереально низких оценках стоимости земли. Несмотря на скачок цен на землю, Латвия оставила имущество практически не облагаемым налогом (и лишь в 2013 года была принята скромная шкала налогообложения недвижимости).

Другим рынком для ссудного капитала была приватизация государственных активов, в основном бывших государственных монополий. Основным источником кредитов для стран Балтии стала Швеция. Её банки выделяли кредит там, где, по их мнению, можно было заработать больше всего денег — на спекуляциях и недвижимости. Практически не было предпринято никаких усилий по реструктуризации промышленности и сельского хозяйства с целью получения иностранной валюты для импорта капитала и товаров народного потребления, не производимых дома. После того, как старые производственные связи СССР были вырваны с корнем, промышленные предприятия были демонтированы по стоимости земли, сданы на металлолом или «облагорожены» в ходе строительства объектов недвижимости.

Иностранные заимствования позволяли Латвии финансировать свою зависимость от импорта и торговый дефицит до 2008 года. Семьи брали займы в отделениях иностранных банков для покупки квартир или строительства домов, получая кредиты, деноминированные в евро или другой иностранной валюте. В результате пузырь, возникший на рынке недвижимости, «решил» проблему латвийского платёжного баланса, заключавшуюся в том, как расплачиваться за углубляющуюся иностранную зависимость.

Эта зависимость от иностранных банков стала обычным явлением для постсоветских стран, главным образом при покупке жилья, стоимость которого резко возросла. Но она оказалась (мошеннической) пирамидой Понци, основанной на заимствовании всё большего количества денег. Немного кредитов использовалось для создания средств зарабатывания иностранной валюты, необходимой для погашения долгов.

Латвийская налоговая политика была виновна в этом также, как и финансовая. Вместо того, чтобы облагать налогом растущую стоимость земельных участков, Латвия предоставила банкирам возможность обещать, что пузыри на рынке недвижимости будут расти. У страны, когда она обрела независимость, даже не было карты кадастровой стоимости земли. В Советском Союзе не взималась рентная плата, поэтому у налогового агентства Латвии было только 1917 записей по оценке недвижимости давностью около трёх четвертей века назад.

Даже сегодня (2015 год) в Латвии нет карты оценки земли, и структура налога на недвижимость в этой стране является наиболее несправедливой в Европе, что вносит вклад в коэффициент неравенства Джини в распределении богатства и доходов. Тамошний низкий налог на недвижимость в значительной степени ответственен за тяжёлое долговое бремя на недвижимость, поэтому всё, что бы ни оставил налоговый инспектор, доступно для платы банкам в качестве обслуживания долга. Именно сочетание высоких налогов на занятость, небольшого налога на имущество и притока иностранных банковских кредитов для взвинчивания цен на недвижимость являлось сущностью этого Балтийского чуда. Его приветствовали, как будто недвижимость, финансируемая за счёт долга, была признаком процветания, а не накладных расходов, навязывающих большие расходы на жильё и плату иностранным банкам за предоставление кредита.

До 2015 года гражданам Латвии заработная плата выплачивалась в латах, но они должны были брать ипотеку в евро, а также кредиты в фунтах стерлингов, швейцарских франках и долларах. Разрешение филиалам иностранных банков выдавать кредиты почти исключительно в иностранной валюте нарушает основное предписание разумной финансовой политики: Во избежание валютного риска не брать на себя долги, выраженные в иностранной валюте. Ослабление платёжного баланса приводит к снижению обменного курса, что повышает стоимость погашения этих долгов в национальной валюте.

Вскоре после краха в сентябре 2008 года иностранные банки прекратили ипотечное кредитование, которое было основным источником финансирования торгового дефицита Латвии. Приток беглого капитала из России в латвийские банки также уменьшился, так как цены на нефть упали. Чтобы предотвратить обесценивание латвийского лата, правительство резко сократило расходы. Принятой программе жёсткой экономии был присвоен неологизм — «внутренняя девальвация», означающая более низкую заработную плату за счёт использования профицита бюджета для снижения покупательной способности экономики.

Программа жёсткой экономии побудила десятки тысяч жителей Латвии выступить 13 января 2009 года с протестами против холода и темноты. К марту Латвия пережила самое крутое в мире падение цен на жильё за год (которое достигло пика в апреле 2007 года). Несмотря на отсутствие задолженности в 1991 года, Латвия превратилась в страну с наибольшей задолженностью в Европе, но не использовала этот кредит для модернизации своей промышленности или сельского хозяйства.

Чтобы предотвратить изъятие валюты, 26 января 2009 года Хоакин Альмуния из Европейской комиссии направил письмо премьер-министру и министру финансов Латвии, в котором были изложены условия, на которых ЕЦБ и ММБ одолжат Латвии деньги для поддержки её обменного курса. В письме Латвии предписывалось использовать кредит исключительно для погашения своих долгов перед филиалами западных банков и «для целевых вливаний капитала или соответствующей краткосрочной поддержки ликвидности [для банков]». Однако финансовая помощь не предназначалась для предоставления новых займов предприятиям и домашним хозяйствам», то есть оказывалась не с целью помочь Латвии развить экспортный потенциал для избавления от долгов: Вызывает беспокойство тот факт, что недавно в ходе публичных дебатов в Латвии мы стали свидетелями ряда призывов к использованию части финансовой помощи, в частности, для развития экспортных отраслей или для стимулирования экономики за счёт увеличения расходов в целом. Важно активно противиться этим ошибочным предложениям.

Таким образом, кредит еврозоны и МВФ был предоставлен только для поддержки иностранных банков. Поддержка обменного курса позволила инвесторам и клептократам вывести свои средства из экономики за большее количество иностранных средств, чем если бы лат обесценился.

Многие латвийские чиновники были лично заинтересованы в том, чтобы избежать девальвации лата. У большинства из них, с кем я встречался, были крупные ипотеки в иностранной валюте. Говорили, что у главы центрального банка Латвии Илмара Римшевича был долг в евро, что могло бы обесценить его несколько ипотечных кредитов, если бы Латвия провела девальвацию после краха 2008 года (хотя его зарплата была выше, чем у Бен Бернанке из Федеральной резервной системы, несмотря на то, что ВВП Латвии составляет лишь половину ВВП сегодняшней разорившегося Детройта с окрестностями).

«Условие» комиссара Альмуния поставило Латвию в положении страны, потерпевшей поражение в войне и вынужденной выплачивать репарации, в данном случае для удовлетворения требований Швеции о необходимости полной, своевременной выплаты банкам и без «стрижки», прежде чем можно будет потратить деньги на возрождение экономики самой Латвии. Правительство Латвии поддалось буквальному стокгольмскому синдрому, защищая финансовые интересы Швеции, которые опустили их собственную экономику в долговое рабство.

Вряд ли Латвия ожидала получить эту долговую дефляцию, когда она обращалась за помощью к Западу. Неолиберальный совет, который она получила, состоял в том, чтобы просто приватизировать свои активы с помощью единого антитрудового налога, который ни одна страна ЕС не налагает на своё население. Советники, прошедшие обучение в США и Европе, закрывали глаза на тот факт, что постсоветские экономики платили за импорт, просто заимствуя под залог собственности, с которой они оказались после обретения независимости. Основные страны ЕС в течение двух десятилетий безучастно наблюдали за инсайдерскими сделками, которые собственные прокуроры этих стран никогда не допустили бы у себя на родине.

Спасение банков Латвии, но не её экономики

К весне 2010 года цены на недвижимость в Латвии упали на 70 процентов, и правительство постаралось снизить заработную плату в государственном секторе на 30 процентов, надеясь, что заработная плата в частном секторе последует этому примеру. 25 мая я вместе с Джеффри Соммерсом возглавлял иностранную консультативную делегацию, которая встретилась с Комиссией по рынку финансов и капитала. Наше обсуждение было сосредоточено на том, как банки справляются с кризисом недвижимости. Председатель Комиссии Ирена Крумане пояснила, что роль её агентства заключается в том, чтобы просто следить за тем, чтобы банки оставались платёжеспособными, убеждаясь, что их кредиты обеспечены адекватным залогом, без учёта общеэкономических затрат.

Крумане сказала нам, что, несмотря на её предупреждение регулирующего органа о пузыре на рынке недвижимости, долг Латвии по ипотечным кредитам оказался в два раза выше, чем мог быть в случае, если бы банковские регуляторы действовали так же быстро, как в Эстонии и Литве. Проблема была в захвате регулирующих органов. Источником финансирования её агентства служили коммерческие банки. Шведские банки — крупнейшие кредиторы в Латвии — в особенности препятствовали ужесточению регулятивных норм. Стремясь выдать как можно больше займов, они выступили против попыток подтверждения своих доходов или качества займов. Таким образом, латвийские власти видели свою роль просто в обеспечении того, чтобы банки могли получать выплаты по своим кредитам и оставаться платёжеспособными независимо от того, насколько безответственным было их кредитование.

А оно действительно было безответственным. В июне 2006 года мой коллега Джеффри Соммерс спросил руководителя отдела недвижимости одного из ведущих шведских банков в Латвии, почему банк продолжает кредитовать дутый рынок недвижимости. «Мы знаем, что он лопнет, — ответили Соммерсу, — но ежегодный бонус каждого из нас зависит от того, насколько больше мы заработаем денег, и мы не можем сейчас остановиться». Поэтому финансовая свистопляска продолжалась, как и в Соединённых Штатах и в других странах.

Регуляторы, отвечавшие за банковскую систему, сказали нам, что установление более высокой достаточности основного капитала и резервных требований по ипотечным кредитам было бы «централизованным планированием». Причина, по которой правила Евросоюза дают мало регулятивных полномочий правительствам, заключается именно в предотвращении таких якобы «произвольных» вторжений на якобы свободные рынки — такой тип регулирования, который обычно применяется в Соединённых Штатах и Великобритании. Неолиберальная идеология не позволяет Латвии требовать более высоких резервов на ипотечные кредиты, чем на ссуды для промышленности и торговли, что не позволяет регуляторам остановить раздувание пузыря на рынке недвижимости, даже если бы они захотели.

Одной из причин нашего визита было отсутствие современного земельного кадастра для оценки собственности. Регуляторы справились с этой проблемой, оторвав обеспечение банковских кредитов от фактической стоимости имущества, чтобы сосредоточиться на доходах заёмщиков. Они подключали не только самих заёмщиков, но и как можно больше членов их семей для совместного подписания кредитов в качестве поручителей, чьи доходы банки могли бы взыскать в случае дефолта. Это спасло банки, но опустошило кошельки семей, когда цены на жильё в Риге упали на 68 процентов по сравнению с их пиком в 2007 года, в результате чего 54 процента латвийской недвижимости оказались в минусе, т.е. с отрицательным собственным капиталом (когда стоимость дома меньше стоимости полученного под него ипотечного кредита. — Прим. перев.).

Такой подход был противоположен американской практике «почтовых звонков», позволяющей заёмщикам освобождаться от обесценившихся ипотечных кредитов. Латвийские банки не были обязаны привязывать кредиты к стоимости имущества. Когда дефолты распространились из-за того, что цены на недвижимость всё больше падали в сторону отрицательного капитала, банки взялись за членов семей, которые совместно подписывались на ипотечные кредиты. Регуляторы заявили нам, что они не могут предписать банкам списать часть своих кредитов, потому что это было бы равносильно национализации! Единственным выходом для них было просить банки добровольно изменить условия предоставления займов, что, конечно же, не вызвало у банков никакого интереса. Таким образом, чиновники, которым было поручено регулирование, просто наблюдали, как банки откачивали доходы из Латвии и выплачивали их своим головным офисам в Швеции и в других кредитных столицах.

Любая мысль о том, чтобы направлять финансы для стимулирования кредитования промышленности или торговли или для предотвращения раздувания пузыря на рынке недвижимости путём обложения налогом арендной платы за землю на объектах недвижимости, отвергалась как «вмешательство в функционирование рынка» — эвфемизм, означающий позволение банкам творить всё, что им заблагорассудится. Эта неспособность регулировать банки в общественных интересах фактически позволяет им играть роль органов централизованного планирования. Эффект от такой финансиализации в масштабах всей экономики заключался в том, что многим домовладельцам приходилось выделять от 30 до 40 процентов своего дохода, чтобы платить банкам. Если они теряли работу или «внутренняя девальвация» уменьшала их заработную плату, банки начинали отбирать всё, что заработали все подписавшие договор стороны.

Неолиберальная долговая дефляция, эмиграция и финансовая дань

Это затруднительное положение поставило домовладельцев с отрицательным собственным капиталом перед классическим неолиберальным выбором «свободного рынка»: оплатить долг или освободиться от него путём эмиграции. Около 10 процентов населения Латвии покинули страну после 2000 года и примерно 14 процентов населения трудоспособного возраста, причём эмиграция ускорилась после краха 2008 года. В 2013 году в Британии родилось целых 10 % «латышских» детей! Как и в других странах, подвергающихся жёсткой экономии, из Латвии эмигрирует прежде всего наиболее высокообразованное и трудоспособное население: от 25 до 35 лет. Латыши шутят по поводу этого развала, что году в 2030, когда последний человек будет покидать аэропорт, он должен будет выключить за собой свет.

Эмиграция влечёт за собой потерю капитала, который был вложен в воспитание, обучение и подготовку рабочей силы, вынужденной мигрировать в поисках работы. Сейчас именно жёсткая долговая политика заставляет европейскую рабочую силу эмигрировать. Вспоминается рассказ Адама Смита о том, как беженцы из итальянского города Лукка в 1310 году принесли в Венецию технологию производства шёлка. Он обвинял в этом репрессивный политический абсолютизм Италии. Но вместо того, чтобы обвинять в появлении этих «новых изгнанников» самую травмирующую в Европе «внутреннюю девальвацию», многие латыши принимают аплодисменты неолибералов, которые прославляют их страну как добившуюся успеха. Латвию даже сделали образцом для мер жёсткой экономии, навязанных Греции, Испании и Италии.

Ни в Ирландии, ни в Латвии экономические проблемы и эмиграция не связаны с правительственными расходами, которые осуждают неолибералы. Проблема заключалась в безответственных и нерегулируемых коммерческих банковских операциях, подкреплённых идеей о том, что экономики могут богатеть за счёт заимствований за границей, чтобы взвинчивать цены на недвижимость у себя дома. Величина арендной платы за недвижимость была передана иностранным банкирам в виде процентных платежей, а безответственные банки получили помощь за счёт налогоплательщиков. Это было пародией на «свободные рынки»: снизить заработную плату и внутренние расходы на сумму, достаточную для выплаты кредитов, выданных на условиях, намного превышающих рыночные уровни. Результатом такой неолиберальной политики может быть только долговая дефляция, депрессия и рост эмиграции.

Планирование, ориентированное на банки, не позволило Латвии создать государственный банк для финансирования её постсоветского переходного периода. Чековые и сберегательные вклады населения — и даже депозиты государственных учреждений — поместить было некуда, кроме частных банков. Таким образом, урок экономического падения Латвии и Ирландии противоположен тому, что изображают неолибералы. Банковское дело должно быть коммунальной службой. В противном случае его кредитные предпочтения будут препятствовать росту промышленности, занятости и повышению уровня жизни. Кредит будет создаваться, главным образом, для покупки или поглощения существующих объектов недвижимости, инфраструктуры и компаний, повышая их стоимость, чтобы сделать базовые потребности более дорогими, а не конкурентоспособными.

Письмо комиссара Альмуния руководству Латвии отражает указание ЕЦБ печатать деньги только для того, чтобы покупать давно выпущенные государственные облигации, для поддержки их цены, а держатели облигаций смогли продать их с минимальными потерями. Именно это имел в виду президент ЕЦБ Марио Драги, когда летом 2012 года пообещал «сделать всё возможное», чтобы избежать падения цен на облигации в результате повышения процентных ставок. ЕС мало что делает для помощи «реальной» экономике, но предлагает помощь только в принесении в жертву труда и промышленности в интересах кредиторов.

Последствия: банки обвиняют пострадавших заёмщиков, но не себя

Большинство экономистов изображали разрушение промышленности советского периода и бывшего государственного сектора как «творческое разрушение», то есть необходимый переход к рыночной экономике западного типа. Это было достигнуто путём передачи государственной инфраструктуры политическим инсайдерам в ходе «грабитизации». В результате концентрация богатства оказалась гораздо выше, чем это характерно для западных стран. Тем не менее, рассматривая просто рост ВВП, неолибералы утверждали, что до 2008 года страны Балтии и Центральной Европы догоняли Запад.

К 2008 году стало очевидно, что постсоветские экономики на самом деле выросли не так сильно, как они оказались финансиализированы и обременены долгами. Экономист из журнала «Форбс» Марк Адоманис подсчитал в 2014 году, что если сближение этих экономик с экономиками Запада продолжится темпами, достигнутыми в 2008-2013 гг. (около 0,37 % в год), то новым членам ЕС потребуется более ста лет, чтобы соответствовать среднему уровню доходов в ведущих странах.... В той степени, в которой наиболее быстрый и устойчивый всплеск конвергенции в Центральной Европе совпал с кредитным пузырём, что вряд ли повторится, представляется более вероятным, что конвергенция региона в будущем пойдёт медленнее, чем в прошлом.

Средства самообеспечения и содержания за собственный счёт не были введены в действие. Углубляющийся дефицит торгового баланса покрывался за счёт внешних заимствований, что в настоящее время ведёт к хроническому дефициту платёжного баланса из-за обслуживания долга. В этих странах больше нет пузыря на рынке недвижимости, чтобы привлечь достаточное количество иностранной валюты для финансирования торгового дефицита, и всё, что им приходится экспортировать, это их люди. Вместо того чтобы делать экономику более конкурентоспособной, жёсткая экономия заставляет тех, кто может эмигрировать, уезжать в поисках работы. И Адоманис сделал вывод: «Поскольку будущее Европы будет зависеть от дорогих денег и напряжённых бюджетов, всё говорит о том, что Центральной Европе предстоит нелёгкое будущее».

Вместо того чтобы выполнять производительную функцию, банки создавали долги, используя пирамиду Понци в масштабах всей экономики, получая высокие краткосрочные доходы, основанные на оценках имущества, цены на которое могли быть поддержаны только путём дальнейшего кредитования долговой пирамиды на всё более «выгодных» условиях. Это взвинтило цены на жильё, крупнейшую категорию расходов в экономике. Целевое назначение доходов на оплату более высокого уровня обслуживания долга в значительной степени обусловило сокращение спроса на внутреннем рынке и возможностей трудоустройства.

Противодействие банков списанию ипотечных кредитов до рыночных уровней

Что следует сделать, чтобы справиться с долговым бременем, оставшимся от таких пузырей? В какой степени банки и держатели облигаций, предоставившие деньги для таких схем (с высокой доходностью, предположительно отражающей степень риска), должны быть обязаны покрывать убытки? И, с другой стороны, в какой степени латвийским должникам должно быть разрешено отказываться от имущества, чья ипотека превышает рыночную цену?

Эти вопросы были подняты в Сейме Латвии (Парламенте) в январе 2014 года, когда левая коалиция «Центр согласия» предложила поправку к национальному закону о налоге на недвижимость, чтобы утвердить принцип «почтовых звонков». Поправка была принята в первом чтении (правила парламента предусматривают три чтения). Несмотря на то, что коалиция «Центр согласия» была самой большой партией в Латвии (она получила 28 процентов голосов на парламентских выборах 2011 года), тот факт, что поддержка коалиции исходила в основном от русскоязычных, позволил неолиберальным партиям обвинить предложение коалиции в том, что оно — «пророссийское» и, следовательно, антизападное. И эти партии объединились, чтобы изгнать членов «Центра согласия» из парламента.

Лоббисты банков пригрозили резким повышением процентных ставок и увеличением требуемого первоначального взноса для новых покупателей жилья до 50 или более процентов (по сравнению с обычными 10 процентами), чтобы компенсировать повышенный риск в случае вступления в законную силу варианта «почтовых звонков». Банки возражали против идеи, что они должны распределять сбережения и кредиты экономики, реалистически определяя, сколько заёмщики могут позволить себе платить. Ипотечные кредиты должны быть обеспечены на основе реалистичной стоимости аренды имущества. Предохранительный клапан «почтовых звонков» заставляет банки нести ответственность за компетентный кредитный анализ. Банки, которые не делают этого, должны нести убытки.

Готовясь к третьему (окончательному) чтению в Сейме закона о несостоятельности в июне 2014 года, банки выступили за «незначительную поправку»: обязательства ипотечного должника будут аннулироваться «только в случаях, когда в процессе несостоятельности дом продадут», а не когда должник фактически перестал платить. Это позволило бы банкам продлевать промежуточный период и получать платежи от должников и лиц, совместно подписавших соглашение о кредите, как можно дольше.

Банковское лобби побудило министерство экономики направить в Сейм письмо от 3 июля 2014 года с просьбой, чтобы законопроект «почтовых звонков» (названный в Латвии «Брошенные ключи») был снят с повестки дня пленарного заседания большинством голосов. Поскольку проект был запланирован к рассмотрению, единственной уловкой затормозить его оставалось продление срока подачи предложений. Когда он снова стал предметом обсуждения, 25 сентября, Игорь Пименов из коалиции «Центр согласия» сказал: «Это положение („Брошенные ключи“) означает гораздо больше, чем просто шаг навстречу заёмщикам, попавшим в беду. Это правовая основа, которая кардинально меняет правила поведения на рынке недвижимости.... В нём содержится ссылка на то, что банки и другие кредиторы должны быть достаточно ответственными и предоставлять ссуды пропорционально, [чтобы] банк больше не предоставлял кредит, превышающий стоимость залога».

Лоббисты банков использовали оруэлловский риторический трюк, призвав к «большей свободе» для заёмщиков принимать жёсткие банковские условия. Банки будут сообщать заёмщикам, что ссуда будет доступна для покупки собственности, только если те откажутся от своих прав на пункт «Брошенные ключи».

Таким образом, лозунг банкиров о «свободном выборе» грозит потерей экономической свободы покупателям домов, которые вынуждены чрезмерно заимствовать и переплачивать за жильё. Результатом является выворачивание наизнанку классического банковского принципа, согласно которому, если кредиты предоставляются на реалистичной основе, имущество, которое из-за неплатежа должника выставлено на продажу, может быть продано по рыночной цене, которая покроет задолженность банку.

Логика передачи банков в частные руки предполагает, что банкиры реалистичны при распределении своих кредитов. События 2008 года разрушили этот миф. Поскольку долги растут без ограничений, ЕЦБ и Комиссия ЕС оказывают давление на правительства, чтобы те полностью возмещали их кредиторам. «Налогоплательщики» должны компенсировать убытки, слишком большие, чтобы их могла покрывать платёжеспособность ипотечных должников, пока рост экономики не прекратится, поскольку долговая дефляция толкает её к банкротству.

Возврат к классической банковской политике приведёт к тому, что ссуды будут считаться мошенническими, а долги — аннулироваться, если кредиторы не будут давать ссуды только после какого-нибудь разумного расчёта того, как долг может быть погашен в ходе обычной экономической жизни. Займы без такого расчёта следует считать хищническими. Естественная проверка такого поведения — позволить должникам по ипотечным кредитам уйти из своих домов, освободившись от долгов, связанных с ними, оставив право собственности банкам, которые предоставили такие избыточные кредиты.

По всей Европе, за исключением стран постсоветского пространства, где неолиберализм представляется единственной альтернативой советскому планированию, растёт популярность поддержки отказа от работы еврозоны в интересах банков и иностранных кредиторов. Опрос агентства «Евробарометр» в 2013 году показал, что только 31 процент граждан Европы доверяют Евросоюзу, тогда как в канун кризиса 2008 года этот показатель составлял 57 процентов. Поддержка евро «резко упала до 56 % в Испании, 53 % в Италии, 50 % в Португалии и всего до 44 % на Кипре. Даже во Франции поддержка составляет всего 63 %». К майским выборам 2014 года националистическая антибанковская оппозиция выросла ещё сильнее, во главе с Марин Ле Пен (Национальный фронт) во Франции, Гертом Вилдерсом (Антииммиграционная и антиисламская партия свободы) в Голландии, Найджелом Фаражем (Партия независимости) в Великобритании и Пепе Грилло (Партия «Пять звёзд» северо-итальянских сепаратистов).

Банкиры стремятся захватить правительство и сделать финансовую политику свободной от демократического выбора. То, что обещало стать прогрессивной социал-демократической Европой полвека назад, превращается в захват власти финансовыми хищниками. ЕС поставил Грецию, Кипр и другие обременённые долгами страны перед выбором страданий от долговой дефляции или выходом из еврозоны. Поскольку греческая коалиция «Сириза» заняла на выборах лидирующее положение в борьбе против жёсткой финансовой и налоговой экономии, реакция кредиторов заключалась в том, чтобы позволить Греции выйти и пострадать от переходного финансового хаоса, если она попытается уберечься от разорения безработицей, банкротством и эмиграцией.

ГЛАВА 21
Создание Тройки: её пробанковский, антитрудовой план

Идея, что евро «провалился», опасно наивна. Евро делает именно то, что предсказывал и планировал сделать его прародитель — и 1% богатых, которые его приняли.... Отмена контроля правительства над валютой помешала бы отвратительным маленьким избранным чиновникам использовать кейнсианский денежный и фискальный авторитет, чтобы вытянуть страну из рецессии. «Это ставит денежно-кредитную политику вне влияния политиков», — объяснил [Роберт] Манделл. «Без налогово-бюджетной политики страны могут сохранить рабочие места только путём конкурентного сокращения правил ведения бизнеса».... Следовательно, валютный союз — это классовая война другими средствами.

Грег Паласт «Роберт Манделл, злой гений евро».

В отличие от раздуваемых банками пузырей на рынках недвижимости Ирландии, Латвии и Испании, проблемы Греции были связаны с государственным долгом. Уклонение от уплаты налогов было широко распространено при сменяющих друг друга консервативных и социалистических правительствах, которые сменили военную диктатуру 1967-1974 годов. Обе партии занижали налоги на имущество магнатов страны (и на богатство в целом) и использовали государственные должности для политического покровительства. Дефицит бюджета быстро увеличил государственный долг.

По предварительному условию введения евро в 2001 году в соответствии с Маастрихтским договором государственный долг не мог превышать 60 процентов ВВП. Чтобы выполнить это условие, глава Банка Греции Лукас Пападемос заключил соглашение с банком «Голдман Сакс» о «забалансовом» очковтирательстве в стиле «Энрон», чтобы скрыть реальные уровни дефицита и задолженности. Пападемос продал государственный долг этому инвестиционному банку, пообещав выкупить его по гораздо более высокой цене, включая повышенную процентную ставку. Чтобы замаскировать этот фарс как процентный деривативный своп, он записал продажу как «доход», сократив объявленный долг, но обязав правительство вернуть деньги «Голдман Сакс» из будущих доходов до 2019 года.

Эта хитрость обнаружилась восемь лет спустя, вскоре после того, как в октябре 2009 года Всегреческое социалистическое движение (Пасок) во главе с Георгиосом Папандреу победило на национальных выборах в Греции. Его отец Андреас основал это движение в 1974 году, а Георгиос возглавил его с 2004 года. Он был избран президентом Социалистического Интернационала в январе 2006 года и единодушно переизбран в 2012 году. Так что его пребывание на посту премьер-министра показало, насколько далеко «социализм» отошёл от того, что это слово означало столетие назад. Партия Папандреу подчинилась требованиям о введении жёсткой экономии, предъявленным европейскими банкирами и держателями облигаций.

В декабре 2009 году министерство финансов сообщило, что дефицит бюджета Греции на 2008 году составил 12,5 процента ВВП, в два раза больше, чем сообщалось ранее, и более чем в четыре раза больше, чем 3 процентный официальный предел в еврозоне. Инвесторы начали распродавать греческие облигации, опасаясь, что правительство не сможет по ним платить. Падающие цены облигаций отражали высокую премию за риск, привлекавшую в основном спекулянтов. К марту — апрелю 2010 года бухгалтерские фирмы «большой тройки» — «Мудис», «Стандард энд Пур» (S&P) и «Фитч» — понизили рейтинг греческих облигаций до «мусорного» статуса.

Начали распространяться опасения, что списание греческого долга может открыть шлюзы для остальной части Европы, как это произошло в Латинской Америке полвека назад. Облигации Испании и Португалии были распроданы в первые месяцы 2010 года. Без видимых средств для оплаты эти три экономики начали выглядеть столь же «токсичными», как и рынки американских и ирландских «мусорных» ипотек.

МВФ теряет доверие, присоединившись к «Тройке» для спасения держателей облигаций

Опасаясь «заражения» — перспективы списания долгов по всей еврозоне в странах с большой задолженностью — PIIGS (Португалия, Ирландия, Италия, Греция и Испания) — Европейский центральный банк (ЕЦБ) и Европейская комиссия (ЕК) были единодушны, спасая держателей облигаций от убытков. Они настаивали на том, чтобы греческие налогоплательщики понесли ответственность за мошенничество, совершённое предшествующим правительством. ЕЦБ дал понять, что поможет Греции только при условии, что она заплатит держателям облигаций в полном объёме. Это привлекло фонды-стервятники: спекулянтов, надеющихся заработать большие деньги, покупая облигации, продаваемые по низким ценам, поскольку инвесторы избегали риска. Они сделали ставку на то, что ЕЦБ и МВФ смогут заставить правительство Греции заплатить больше, чем считают реальным финансовые рынки и рейтинговые агентства.

Поскольку приближалось ежегодное собрание МВФ в Вашингтоне в апреле 2010 года, греческие власти призвали своих штатных экономистов согласиться с рейтинговыми агентствами и рынками и убедить ЕЦБ смягчить свою жёсткую позицию и списать долг.

Для МВФ греческая дилемма показалась даром богов, дающим шанс восстановить свою позицию «бескорыстного посредника» при оценке возможности выплаты государственного долга. МВФ потерял доверие в 2001 году, приняв участие в спасении Аргентины, которая почти сразу же обанкротилась. К 2006-2007 годам «Великая умеренность» достигла своего пика, оставив МВФ без крупных клиентов. Правительства стран-должников осознали, что рефлекторное «лекарство» жёсткой экономии от МВФ угрожало разрушить их экономики и сделать их ещё менее способными платить держателям облигаций.

Чтобы быть принятым финансовыми агентствами еврозоны, МВФ согласился заключить Фаустову сделку. Европейская комиссия была укомплектована идеологами банков, выступавшими за жёсткую экономию, а ЕЦБ руководил жёсткий монетарист Жан-Клод Трише. Он не хотел участия Фонда ни в чём, кроме создания благоприятного впечатления для одобрения своих требований о выплате.

Перед тем, как возглавить ЕЦБ, Трише был председателем Парижского клуба, созданного в 1956 году, чтобы проводить жёсткую линию в интересах кредиторов на переговорах с аргентинским правительством. В ЕЦБ он продолжил проводить линию Парижского клуба при неисполнении обязательств, настаивая на том, что должники из государственного сектора или поручители могут и должны выплачивать все свои долги. Это подразумевает недопущение существования какого-либо предела в отношении того, сколько может быть выплачено, потому что признание этого предела ведёт к заключению, что держатели облигаций должны будут соглашаться на «стрижку» за то, что одолжили слишком много. Опасаясь, что аналитики МВФ могут занять такую позицию (как они и сделали), Европейская комиссия согласовала программу жёсткой экономии, прежде чем МВФ смог подключиться.

ЕЦБ и ЕК оправдывали свой отказ принять убытки на свои кредиты, предназначенные для спасения, тем, что это нарушает правило ЕС о том, что налогоплательщики ни одной страны не должны поддерживать другую страну. (ЕЦБ отказывается обдумывать создание безналоговых электронных денег для этой цели.) Это отличает Евросоюз от настоящего политического союза, такого как Соединённые Штаты. Здесь «каждая страна сама за себя» Это как если бы каждый штат в Соединённых Штатах обязан был быть самодостаточным и никакие налоговые поступления в каком-либо отдельно взятом штате (скажем, в Нью-Йорке) нельзя было потратить в других штатах.

На бумаге статьи соглашения МВФ, по-видимому, дают ему право играть разумную посредническую роль. Из своего фиаско в Аргентине в 2001 году МВФ усвоил, что следует прекращать кредитование стран-должников, не беспокоясь об их платёжеспособности. В 2003 году исполнительный совет МВФ установил критерии «платёжеспособности», которым страны-должники должны были соответствовать, чтобы брать ссуды сверх нормального предела (200 процентов от их квоты в МВФ). Эти условия включали: «Строгий и систематический анализ... что существует высокая вероятность того, что долг останется приемлемым; Хорошие перспективы восстановления доступа к рынкам частного капитала; и... достаточно твёрдая перспектива успеха».

Цель состояла в том, чтобы избежать финансирования спасения банков или предприятий, которые вскоре могут обанкротиться, В принципе критерии казались хорошими, но политическое руководство МВФ отвергло их, как и сотрудники и члены правления, которые пришли к такому же выводу, что и рейтинговые агентства, и рынок облигаций: не нашлось никакого предсказуемого способа оплаты долгового бремени Греции за счёт экономического роста и налоговых поступлений. Учитывая, что долг Греции не был устойчивым, надежды занять больше на частных рынках было мало. Инвесторы не видели политически приемлемых способов погашения долга. Рынок греческих государственных облигаций был ограничен фондами-стервятниками и фондом Франклина Темплтона (около 7 млрд долл. на 2015 год). Таким образом, неохотное согласие МВФ с идеологией и политикой ЕЦБ и ЕК было обречено на провал.

Дефицит государственного бюджета увеличился до 13,6 процента ВВП в 2009 году. К апрелю 2010 года стало очевидно, что частный кредит будет предоставляться только при резком повышении процентных ставок. Из Вашингтона Обама и Гайтнер призвали к спасению от имени Уолл-стрит, «учитывая, что американские банки имеют 3,6 триллиона долларов кредитов в европейских банках». И независимо от того, что думали экономисты из МВФ, лидеры этого фонда обязаны своей работой Вашингтону и Брюсселю. На практике это означает Уолл-стрит, Франкфурт и Парижскую биржу.

Условия жёсткой экономии Тройки для спасения держателей греческих облигаций

У Вашингтона и Брюсселя было три жёстких требования. Первое и самое основное: держателям облигаций должно быть заплачено полностью. Для достижения этой цели МВФ, ЕЦБ и ЕК сформировали Тройку, чтобы одолжить правительствам достаточно денег с целью дать держателям облигаций время сбросить их активы. Подразумевалась скрытая угроза: «Платите полностью, или мы сделаем вас финансовыми изгоями».

Вторым требованием Тройки к странам-должникам было «реформирование» рынков труда, подрыв власти профсоюзов и откат реформ рабочих мест, которые были проведены за прошлое столетие. Притворство состояло в том, что это могло бы сделать труд более «конкурентоспособным», читай, менее дорогим для найма.

Будут пересмотрены законы, защищающие работников от увольнения, а также политика, которая даёт профсоюзам преимущества на переговорах по заработной плате. Будут открыты профессии и ремёсла, которые в течение десятилетий пользовались защитой от конкуренции — юриспруденция, аудит, фармацевтика, машиностроение, архитектура и автоперевозки.... Раздутые государственные предприятия вроде национальных железных дорог и других компаний общественного транспорта будут модернизированы.

Третьим требованием Тройки было то, что, когда страны не могли платить держателям облигаций из текущих доходов и налоговых поступлений и им приходилось продавать свою государственную собственность частным инвесторам, нельзя устанавливать ограничения на суммы, которые новые покупатели смогут взимать, когда установят пункты сбора платы на дорогах, а также за воду, электричество и другие основные услуги. Этот конечный результат «стабилизационных» займов для спасения повторяется так часто, что его следует рассматривать как реальную цель политики МВФ, ЕЦБ и ЕК.

Глава МВФ Доминик Стросс-Кан планировал выставить свою кандидатуру на пост президента Франции и не хотел восстанавливать против себя французских избирателей или их банки, которые являлись основными держателями греческих облигаций (по разным данным, эта сумма колеблется от 31 до 60 млрд евро по сравнению с 23-35 млрд евро в немецких банках). В мае 2010 года президент Франции Николя Саркози объявил о том, что станет многолетним кредитным обязательством европейских правительств на 110 млрд евро для выплаты держателям облигаций.

Штатные экономисты МВФ, рассматривавшие программу жёсткой экономии ЕЦБ для Греции, сочли её «нереалистически жёсткой» и полагали необходимым списание долга.

Если бы Греция, как и Аргентина, имела непосильный долг, крупный кредит МВФ мог быть предоставлен только при условии, что долг был реструктурирован — так гласило правило «Больше никаких Аргентин!» (No More Argentinas). Быстрое наложение «стрижки» гарантировало бы, что бремя потерь ляжет на частных кредиторов, которые в первую очередь одалживали деньги Греции. Предоставление Афинам крупного международного займа на спасение без «стрижки» переложит это бремя на налогоплательщиков.

Но Стросс-Кан, очевидно, опасался, что поддержка этой позиции приведёт к тому, что чиновники ЕЦБ и ЕК откажутся от участия МВФ. Ценой принятия этими двумя институтами еврозоны было не мешать их требованиям. Приведённое выше «вскрытие» капитуляции МВФ, превращающего его в младшего партнёра, приводит к выводу, что списание долга было просто неприемлемо для крупнейших кредиторов Европы, самым непреклонным из которых был Трише из ЕЦБ. Эта проблема возникла на заседании ЕЦБ весной 2010 года, когда Юрген Старк, член исполнительного совета из шести человек, заявил, что долг для Греции является непосильным, и поэтому решение должно включать потери для частных кредиторов.

Президент ЕЦБ «взорвался», по словам одного из участников. Трише заявил: «Мы — экономический и валютный союз, и реструктуризации долга быть не должно!» — вспоминал этот человек — он кричал.

Поэтому 9 мая МВФ капитулировал, присоединившись к ЕЦБ иЕК для создания Тройки, и финансировал более четверти своего трёхлетнего резервного соглашения с Грецией в размере 30 млрд евро. Это был самый крупный заём, который когда-либо выдавал МВФ. Хотя обычные правила МВФ ограничивали ежегодные заимствования страны 200 процентами её квоты, кредит для Греции составил 3200 процентов! Это «спасло» Грецию от невыполнения обязательств по наступающей выплате крупных амортизационных платежей.

Акции французских банков, которые вложили значительные средства в греческие облигации, подскочили на 24 процента. Доходность греческих государственных облигаций снизилась с почти 17-процентного уровня в ожидании дефолта до «всего лишь» 15,7 процента. Но вместо того, чтобы оживить экономику, новые заимствования помогли финансировать утечку капитала в размере более 60 млрд евро из греческих банков в Швейцарию и другие банковские центры. Эта утечка вынудила банки прекратить кредитование, из-за чего отечественный бизнес стал «голодать» и экспортёры не могли получить кредит для доставки товаров покупателям. Последующая жёсткая экономия в Греции привела к почти 30-процентной безработице и более глубокому экономическому краху, чем это было в период Великой депрессии 1930-х годов.

Сьюзан Шадлер, бывшая заместитель директора Европейского департамента МВФ, ссылается на два политических фактора, ответственных за «подтасовки» с его анализом приемлемости долга (DSA): «Отказ Европы либо принять реструктуризацию, либо предоставить больше средств на более простых условиях; и стремление МВФ принять участие, даже если эта программа не наметила пути к приемлемости долга и возобновлению доступа к рынкам».

Греции приказали скопировать Латвию! Ей было дано указание уморить экономику за счёт сокращения государственных расходов на 7 процентов в течение следующих двух лет при одновременном увеличении налоговых поступлений на 4 процента.

Эти условия были основаны на обманчивых прогнозах для создания иллюзии жизнеспособности. «Например, предполагалось, что экспорт греческих товаров и услуг возрастёт на 65 процентов за шесть лет».

Директора МВФ понимали, что спасение держателей облигаций Греции приведёт к экономической катастрофе. Рене Вебер, представитель Швейцарии в МВФ, посчитал допущения о спасении «слишком мягкими. Даже небольшое отрицательное отклонение от базовых прогнозов роста сделало бы уровень долга неприемлемым в долгосрочной перспективе» (программа потерпела крах всего через два года). Представитель Индии, директор Арвин Вирмани предупредил, что «запланированное ужесточение налоговобюджетной политики станет «огромным бременем», и [это] может спровоцировать дефляционную спираль падения цен, падения занятости и сокращения бюджетных доходов, что в конечном итоге может подорвать саму программу», поэтому дефолт или реструктуризация могут оказаться «неизбежными»». Но, выразив свои сомнения, директора не стали мешать Стросс-Кану продвигать кредит, который погрузил Грецию в спад, приняв долги частных держателей облигаций без списания, которого ожидали финансовые рынки.

Лазейка «системного риска» для нейтрализации оппозиции МВФ к спасительным кредитам

Чтобы кредитование продолжалось, несмотря на то, что критерии МВФ по приемлемости уровня задолженности не были соблюдены, его бюрократы придумали «отказ от системного риска». Это была модель окольных рассуждений, которую вполне можно было бы преподавать студентам-философам. «Все серьёзные долговые кризисы несут в себе риски системных побочных результатов», — отмечает Шадлер. Считалось, что глобальная финансовая система находится под угрозой, если платёж долга был пропущен или держателям облигаций была навязана «стрижка» под угрозой потери «доверия». Любая «стрижка» держателей облигаций могла бы вызвать панику и «заражение». Поэтому не имеет значения, что говорят экономисты МВФ относительно приемлемости долга. МВФ стремится сохранить «доверие» любой ценой, то есть уверенность в том, что «Тройка» предоставит правительствам достаточно средств для полной выплаты их держателям облигаций и спекулянтам (но не пенсионным фондам). Отказ от системного риска означает, что ни один держатель облигаций не должен понести убытки. Трудящиеся и налогоплательщики должны оплачивать убытки от кредитов условиях риска, иначе будет «заражение».

Когда глобальные банкиры заламывают руки в связи с распадом финансовой системы, они на самом деле имеют в виду, что Один Процент наверху может потерять часть поразительного богатства, накопленного ими за годы пузырей. Чтобы спасти от потерь Один Процент, политика МВФ, ЕЦБ и ЕК требует, чтобы экономика и её 99 процентов сократили доходы. «Кредитные соглашения с Ирландией, одобренные в декабре 2010 года (2322 процента квоты), и с Португалией, одобренные в феврале 2011 г. (2306 процента квоты), использовали отказ от системного риска в отношении приемлемости задолженности», — сетовала Шадлер. «Для Ирландии сотрудники Фонда использовали вариант реструктуризации, который уменьшил бы сомнения относительно приемлемости долга: списание банковского долга, принадлежащего старшим кредиторам, но не смогли убедить остальных членов Тройки».

Утверждение о том, что списание долгов держателям облигаций приведёт к системному финансовому краху, разрушив «доверие», — это рекламный миф. Он был создан лоббистами держателей облигаций как часть их «стратегии грабежа» (Cry Havoc) и похож на обман Гайтнера, что в банкоматах закончились бы наличные деньги и люди не смогли бы получить доступ к своим банковским счетам, если бы банки не были спасены.

Доказательства того, что это просто тактика запугивания, были предоставлены в марте 2012 года, когда греческие облигации в конечном итоге были списаны на 60-75 процентов. И не произошло никакого «заражения». Оглядываясь назад на судьбоносное апрельское решение 2010 года, Шадлер приходит к выводу: «Заражение» — в том числе в Испании и Италии — было бы перенесено, но мало кто утверждал, что это было бы хуже, чем оказалось».

В том же духе Блюстейн полагает, что «МВФ «должен был быть на противоположной стороне переговорного стола от ЕЦБ, а не на одной стороне». Но Стросс-Кан следил за своей политической репутацией во Франции и согласился принять МВФ в Тройку, присоединившись к политике ЕЦБ, благосклонной в отношении держателей облигаций. С марта 2012 года он продолжал использовать отказ от системного риска для реструктуризации долга, поскольку его «сотрудники не обнаружили высокой вероятности приемлемости долга. Тем не менее, высокий уровень субсидирования сохраняется. Есть ли этому какое-либо оправдание помимо политической целесообразности?»

События 2011 года показали, что «доверие» означает демонстрацию напускного спокойствия и воздержание от оценки реалистичной платёжеспособности должника. Такое приглушение недоверия было политически необходимо, потому что, как только следует признание, что долги не могут быть выплачены из налоговых поступлений и за счёт жёсткой экономии, основные моральные принципы требуют, чтобы долги были аннулированы. Ни одну страну — должника нельзя обязывать совершать экономическое самоубийство, ликвидировать общественное достояние и вынуждать эмигрировать 5, 10 или 20 процентов её населения, как это сделала «страна успеха» Латвия и также последовавшая за ней Греция. Вопрос в том, чей интерес должен быть приоритетным: требования кредиторов или экономический рост и занятость суверенных стран.

Развязка

К марту 2011 года греческие облигации снова сбрасывались с большими скидками, а сбережения утекали из экономики. Но вместо того, чтобы повышать налоги на бизнес или подавлять печально известные уклонения со стороны олигархов, контролировавших обе ведущие политические партии, политики заморозили пенсии, повысили налог с продаж (НДС), который должны были платить потребители, и объявили график приватизационных распродаж.

Большая часть греков отказалась платить по более высоким расценкам за проезд или за другие общественные услуги. Полиция воздерживалась от принудительного взыскания, а профсоюзы государственного сектора объявили двухдневную общенациональную забастовку, которая вскоре переросла в движение против жёсткой экономии «Я не буду платить», подобное движениям «Захвати Уолл-стрит» и «Восстание возмущённых» в Испании.

Министр финансов Германии Вольфганг Шойбле, отказавшись от жёсткой позиции ЕЦБ, предложил семилетний мораторий на долг и настоял на том, чтобы держатели облигаций «постриглись», в качестве условия для дальнейшей помощи Греции. Он также попросил МВФ об участии в роли посредника. Его проверка того, как обстоят дела в действительности, вызвала панику на рынке, как и у многих видных экономистов, которые усмотрели нелогичность в требованиях кредиторов. Мартин Вольф объяснил невозможность погашения Грецией спасительного кредита на предложенных условиях: «Предположим, что процентные ставки по греческому долгосрочному долгу составляли 6 процентов вместо сегодняшних 16 процентов. Предположим также, что номинальный рост ВВП составит 4 процента.... даже для стабилизации долга правительство должно иметь первичный профицит (до уплаты процентов) в размере 3,2 процента ВВП. Если к 2040 году долг Греции упадёт до предела в 60 процентов ВВП по Маастрихтскому договору, то стране потребуется основной профицит в размере 6 процентов ВВП. Таким образом, каждый год греческий народ нужно было бы уговаривать и принуждать платить гораздо больше налогов, чем они получают от государственных расходов».

Газета «Уолл-стрит джорнал» также увидела математическую невозможность для Греции погасить свои долги, учитывая высокие процентные ставки и скидки по греческим государственным облигациям, и признала неизбежность дефолта. «Германия хотела бы, чтобы банки пролонгировали свои греческие долги. Но Греция, наверное, не сможет платить по ставкам 17 % в течение 10 лет. Поэтому, если банки пролонгируют долги по рыночным ставкам, конечный дефолт Греции гарантирован». Газета сообщила, что (по состоянию на 17 июня 2011 года) страхование от дефолта «стоило 182 долл. в год, а страхование пятилетнего греческого долга по 1000 долл. предполагает вероятность в 63 % от общей суммы убытков за пять лет».

Кредиторы ЕС сосредоточили внимание на краткосрочной перспективе и утверждали, что отказ от их условий спасения вызовет ещё большее бегство капитала. Банки рухнут, и наступит анархия. Премьер-министр Люксембурга Жан-Клод Юнкер пригрозил, что, если Греция не подчинится европейским министрам финансов, Европейский союз заблокирует выделение МВФ его вклада в кредитный пакет, запланированного на июнь. 1 июня агентство «Мудис» понизило кредитный рейтинг Греции до «мусорного» (Caa1, ниже, чем и без того низкий B1), оценивая вероятность дефолта в 50/50. Агентство «Стандард энд Пур» последовало его примеру.

25 мая в Афинах на площади Синтагма была организована массовая демонстрация с установкой палаток для длительного пребывания. По мере обострения переговоров с «Тройкой» лидер консерваторов Антонис Самарас заявил 27 мая: «Мы не согласны с политикой, которая убивает экономику и разрушает общество. ... У Греции есть только один выход — пересмотр соглашения о спасении [с EC/МВФ]». Он отклонил пакет спасения Папандреу на сумму 110 млрд евро (155 млрд долл.) «на том основании, что согласованная затяжка поясов взамен... удушит жизнь в экономике». В воскресенье, 5 июня, более 70 тысяч греков собрались возле парламента, чтобы выразить протест против требований ЕС о продаже государственных активов на сумму 50 млрд евро и сокращении занятости в государственном секторе. Растущий лагерь на площади Синтагма поднял плакаты: «Заберите новые меры» и «Греция не продаётся».

Чиновники ЕС потребовали, чтобы «внутренняя политика не мешала обновлённой программе восстановления», — их эвфемизма для ещё более жёсткой экономии и невосстановления. Протесты становились всё более ожесточёнными, но 29 июня парламент принял второй законопроект о жёсткой экономии, которая увенчалась в июле пенсионной «реформой», сократившей обещанный пенсионный доход и повысившей пенсионный возраст с правом на пенсию с 60 до 65 лет как для женщин, так и для мужчин.

Разговоры о выходе Греции из евро ослабили курс валюты, так как инвесторы продавали еврооблигации за доллары и даже фунты стерлингов. К июлю новый пакет предусмотрел 50-процентное снижение номинальной стоимости большинства оставшихся частных долгов. Новым спасением считалась приватизация. Правительство составило график продаж, чтобы к 2013 году достичь 15 млрд евро. Один из обозревателей «Файнэншл таймс» назвал это «политической провокацией и актом экономического вандализма», предвидя то, что действительно произошло: «В соответствии со схемой, которая сейчас, вероятно, будет согласована, любой дефицит поступлений от приватизации может привести к финансовому разрыву. Тогда страны — кредиторы почти наверняка потребуют от Греции ликвидировать этот дефицит за счёт ещё более жёсткой экономии. Такая стратегия финансово безрассудна и политически безответственна». Работники государственной коммунальной службы, объединённые в профсоюз, попытались предотвратить приватизацию (и неизбежную волну сокращений), угрожая забастовкой и побудив Папандреу пообещать, что правительство сохранит 51-процентный контроль.

Кредиторы надеялись резко изменить социал-демократические ценности, используя долговой рычаг. Без этого Грецию не заставили бы (1) сократить занятость и заработные платы за счёт сокращения государственных расходов и антирабочих реформ, (2) приватизировать коммунальные службы страны и (3) обязать социалистический/консервативный тандем передать управление экономической политикой страны аппаратчикам Тройки. «Реструктуризация долга по закону страны была завершена в марте 2012 года, а долга по иностранному праву — двумя месяцами позднее». К концу года более 60 процентов греческого долга было передано в руки чиновников. Владельцы облигаций выиграли, обналичив свои вклады без необходимости списывать долги. Греческие налогоплательщики заплатили.

Бывшие чиновники МВФ надеялись исправить положение. Поскольку в середине апреля 2015 года замаячил риск нового греческого дефолта, Ашока Моди, бывший заместитель директора фонда по исследованиям и европейским департаментам МВФ, призвал: «Вместо того чтобы требовать погашения и дальнейшей жёсткой экономии, МВФ должен признать свою ответственность за положение страны и простить большую часть долга». Но это предотвращало (дефолт), пока МВФ придерживался «роковой ошибки», допущенной им в 2010 году. «Вместо того чтобы позволить Греции не выплачивать безнадёжные долги частным кредиторам, они решили одолжить ей деньги, чтобы выплатить их полностью».

Бывшая чиновница МВФ Шадлер отмечает, что, когда сотрудники этой организации увидели в 2010 году, что долг Греции является неподъёмным, они, «как сообщается, ясно дали понять, что выбранная стратегия повлечёт за собой значительные убытки и что европейские официальные кредиторы должны полностью понести свои потери». Моди соглашается: «Чтобы восстановить свою независимость и вернуть утраченное доверие, необходимо списать большую часть греческого долга и заставить её состоятельных акционеров понести убытки».

Обвал внутрисоюзнических долгов и репараций Германии в 1920-х годах показал, что «долги, которые не могут быть выплачены, выплачены не будут». Осознанию этого экономистам — неолибералам мешает их фантазия, что все долги могут быть выплачены путём выжимания достаточно большого профицита бюджета. Неолибералы неисправимы в том, что они предпочитают потворствовать своим настроениям в пользу кредиторов и антирабочим чувствам, перед лицом того факта, что жёсткая экономия сжимает экономику, а, следовательно, и её способность производить профицит, чтобы платить кредиторам.

ГЛАВА 22
Крупный финансовый капитал превращает демократию в «мусор»

Невозможно требовать, чтобы новое греческое правительство следовало курсу предыдущего, которое, как мы не должны забивать, с треском провалилось. ...В противном случае выборы будет необходимо отменять в тех странах, которые исполняют [программу жёсткой экономии]. ...Другими словами, это означает полную отмену демократии в Европе, конец всех отговорок демократии, начало распада и неприемлемого разделения Объединённой Европы. Это означает начало создания технократического чудовища, которое приведёт к возникновению Европы, совершенно чуждой её основополагающим принципам.

Премьер-министр Алексис Ципрас «Европа на распутье», «Монд», 31 мая 2015 года.

Крупный финансовый капитал и демократия сочетаются плохо. Ирландские избиратели отвергли Лиссабонский договор, а исландские избиратели ответили решительным «Нет» на референдуме о том, принимать ли финансовые условия Гордона Брауна. Поэтому центральные банкиры Европы по понятным причинам боялись дать грекам шанс проголосовать против условий спасения. Голосование «Против» могло бы дать, по крайней мере, моральное, а поэтому, возможно, даже юридическое основание для отказа в выплате взятых государственных долгов вопреки решительному отказу населения.

Политика после 1980 года от Греции до Ирландии, Испании, Португалии и Италии привела к тому, что партии, называющие себя социалистическими и демократическими (как и демократы в Соединённых Штатах), поставили интересы банков и держателей облигаций выше интересов трудящихся и принесли своих избирателей в жертву финансовому классу. Сокращение пенсий и социальных расходов наряду с приватизацией инфраструктурных монополий меняет на противоположное то, что традиционно означал социализм.

Изменение позиции на противоположную было самым резким в партии «Новый лейборизм» Тони Блэра, а также в греческом социалистическом движении «Пасок», объединившимся с Консервативной партией для навязывания жёсткой экономии. В 2010 году они договорились с канцлером Германии Ангелой Меркель не допускать «вмешательства» избирателей в условия, установленные «Тройкой» для спасения банков Франции, Германии и США за счёт греческих налогоплательщиков. Первоначально движение «Пасок» предложило вынести программу жёсткой экономии Еврозоны на публичный референдум, но Меркель настояла на том, чтобы он был отменён, когда стало ясно, что греческие избиратели отвергли условия программы жёсткой экономии.

Неизбежной политической реакцией на требования «Тройки» о введении жёсткой экономии стало давление с целью восстановить контроль над национальным бюджетом Греции и защитить её ресурсы. Пресса, видя разрыв в политике, который казался непреодолимым, изобрела новое слово: «Грекзит» (Grexit), обозначающее выход Греции из зоны евро.

Утвердив условия спасения за счёт жёсткой экономии и не дав избирателям возможности высказать своё мнение, премьер-министр Папандреу и его лидеры в социалистическом движении «Пасок» политически себя уничтожили. Следуя политике «внутренней девальвации» балтийского типа, они утверждали, что снижению уровня заработной платы и занятости «Не было Альтернативы». «Папандреу сам признал, что мы не имели права голоса в обсуждении навязанных нам экономических мер», — говорил один сторонник левых в 2010 году, когда правительство сокращало государственные расходы. «Эти решения были приняты ЕС и МВФ. Сейчас мы находимся под иностранным управлением, и это ставит вопросы о нашей экономической, военной и политической независимости».

Как и опасались многие, условия кредита Тройки усугубили долговые проблемы Греции, удушая экономику. Усилилось бегство капитала, что вынудило греческие банки сократить свои кредитные линии для бизнеса, лишив его кредита, необходимого для работы и экспорта. Последующая нисходящая спираль расширила жёсткую экономию, но не сократила дефицит бюджета Греции: результат оказался точно таким же, к которому политика жёсткой экономии приводила в течение полувека! Греция подверглась такому же жестокому эксперименту, как и Латвия, по проверке, насколько долго можно доводить население до нищеты, прежде чем начнутся протесты, и будет сказано: «Стоп. Должна быть альтернатива».

Дефициты бюджета размером как у Греции, очевидно, не могли сохраняться. Но кредиторы редко требуют восстановления баланса посредством налогообложения богатых или приказа центральному банку выпускать деньги для внутренних расходов (если только они не предназначены для финансовых учреждений). Они настояли на том, чтобы Греция балансировала свой бюджет, продавая государственные земли, туристические объекты, острова, порты, водные и канализационные сооружения, а также права на разведку газа в Эгейском море.

Продажа активов отличается от обложения налогом рантье и других состоятельных игроков. Продажи активов не уменьшают дефициты; они их просто финансируют. Они отражают неспособность облагать налогом богатых или для центрального банка — выпускать деньги. Две ведущие греческие партии не желали облагать налогами элиту или отменять безудержное коррупционное покровительство. Такая неспособность действительно не оставляет никакого выбора для обременённой долгами экономики кроме её дележа между кредиторами.

«Демократия — это мусор»

Папандреу долгое время выступал за проведение референдумов по национальной политике. 12 июня 2008 года, перед своим избранием на пост премьер-министра, он призвал Грецию последовать примеру Ирландии и провести референдум о том, следует ли подписывать европейский неолиберальный Лиссабонский договор. После того, как 20 октября 2011 года правительство Греции приняло законопроект о жёсткой экономии, подчинившись требованиям «Тройки» о спасении, он объявил о своём намерении провести «согласованный» референдум о том, принимать или не принимать эту программу. Кабинет министров Греции единогласно поддержал его 31 октября, а парламентское голосование было назначено на 4 ноября.

Папандреу встретился с Меркель и Саркози в Каннах 1 ноября, как раз перед открытием через два дня совещания стран «Большой двадцатки». Опросы общественного мнения показывали, что две трети греков отвергли условия, связанные со спасением, но хотели остаться в еврозоне. По всей Греции шли демонстрации в поддержку голосования «Против». Поэтому немцы и французы попытались узко сформулировать проблему, чтобы получить ответ «За»: Хотят ли избиратели остаться частью Европы?

Их цель состояла в том, чтобы не задавать действительно важный вопрос: хотят ли греческие избиратели принять на себя десятилетие застоя, сократить государственные услуги, навязать антипрофсоюзные «реформы» и распродать немцам и другим кредиторам водоснабжение Афин, порт, прекрасные острова и свои права на газ в Эгейском море?

Папандреу, вероятно, ожидал, что угроза проведения референдума укрепит его позиции при подготовке совещания «Большой двадцатки» и убедит ЕЦБ облегчить условия спасения. Но Саркози и Меркель сказали ему, что «Тройка» не выделит 8 млрд евро, пока не будет ясно, что все ведущие греческие партии дают гарантии о выплатах в соответствии с установленными условиями. Первая выплата по облигациям должна была состояться через семь недель, 19 декабря. По сообщениям, Меркель «сказала, что транш помощи может быть выплачен только после того, как Греция выполнит все условия и будет достигнут положительный результат греческого референдума». Министр финансов Шойбле сформулировал проблему следующим образом: «Если Греция согласится с бременем и усилиями, необходимыми для программ помощи, если она хочет остаться в зоне евро, мы её поддержим».

Папандреу, вернувшись в Афины, прекратил свою публичную поддержку референдума. «Это не только вопрос программы», — объявил он, переосмысливая проблему в соответствии с линией Меркель-Саркози. «Это вопрос о том, хотим ли мы остаться в еврозоне?» Поставив целью голосование в парламенте, Папандреу сказал своим коллегам из «Пасок», что «референдум стал не нужен, после того, как консервативная оппозиция пообещала поддержать условия спасения в 130 млрд евро, выделяемых Европейским Союзом, Европейским центральным банком и Международным валютным фондом.... «Если у нас есть консенсус, то референдум нам не нужен»». Лидер консерваторов Антонис Самарас согласился с ним, пообещав, что «сделает всё, что в его силах, чтобы остановить референдум».

Эти двухпартийные заявления успокоили рынки. Доходность облигаций снизилась, курс акций вырос, как и обменный курс евро по отношению к доллару. Но махинации по отмене референдума по долгу побудили Франка Ширрмахера написать во влиятельной газете Германии «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» статью «Демократия — мусор»: «Тот, кто выносит жизненно важный вопрос на референдум, является общественной угрозой для Европы. Таково было послание рынков — и ... политиков тоже».

На карту был поставлен вопрос, передадут ли греческие политики экономическое планирование бюрократии ЕС? Немцы придумали слово ордолиберализм (ordoliberalism, от слова Ordnung — порядок — Прим. перев.), чтобы описать технократическое принуждение к «стабильности», осуществляемое сверху вниз.

Гайтнер вмешивается в переговоры Европы и Греции в интересах спекуляций американских банков

Взрывоподобный рост глобального кредита принял форму долгов, которые намного превысили возможности быть выплаченными. Владельцы облигаций, банки и богатые инвесторы проиграли бы от греческого дефолта, особенно крупные французские и немецкие банки. То же самое можно сказать о банках США, «Слишком Больших, Чтобы Обанкротиться», которые рассматривали кризис в Греции как финансово-спортивное событие, заключая кредитные дефолтные свопы со ставками на то, что Европа одолжит Греции деньги для выплаты долгов. В октябре 2010 года министр финансов Гайтнер настоял на том, чтобы европейцы не списывали долги Греции, опасаясь, что Ирландия, Португалия, Испания и Италия могут потребовать такого же обращения. В дополнение к угрозе платёжеспособности банков по всей Европе, банки Уолл-стрит выписали так много свопов по кредитным дефолтам, что финансовая система США могла рухнуть. Гайтнер пригрозил, что, если ЕЦБ не настоит на получении платежей в полном объёме, это также приведёт к падению европейской экономики.

Когда 3 ноября 2011 года в Каннах начались совещания Большой двадцатки, президент Обама призвал европейских лидеров вложить больше денег в Европейский фонд финансовой стабильности, чтобы он мог одолжить Греции достаточно для спасения её от дефолта и, между прочим, позволить инвестиционным банкам США и спекулянтам выиграть ставки, которые они сделали на греческих облигациях.

Вопросы сосредоточились на технической проблеме: будет ли соглашение большинства держателей облигаций о списании греческого долга представлять собой дефолт? Рейтинговое агентство «Стандард энд Пур» понизило кредитный рейтинг Греции на две ступени в мае 2011 года, исходя из предположения, что даже «добровольное» списание или продление срока погашения долга по его ссудам спасения 2010 года, «вероятно, будет представлять собой проблемный обмен», то есть «выборочный дефолт». Это означало, что Уолл-стрит и другие банки, подписавшие страхование от дефолта, будут обязаны платить держателям облигаций. Именно это побудило президента Обаму убеждать Европу не прощать греческие займы, а предоставить новые кредиты, чтобы Греция могла выплатить держателям облигаций и позволить финансовым «жучкам» из США избежать необходимости погашения долгов.

На ежегодном экономическом собрании Фонда имени Бёклера в Берлине (а также на совещаниях во Франкфурте) в начале ноября я слышал, как банкиры и другие участники были потрясены тем, что национальная политика США открыто лоббировала спонсоров избирательных кампаний с Уолл-стрит. Один политик сказал мне, что президент Обама продемонстрировал Европе, что независимо от того, кто является президентом Соединённых Штатов и какими бы большими ни казались надежды на прогрессивное решение, Европа не может полагаться на американских лидеров.

Чтобы защитить банки США, которые принимали участие в азартных играх типа «АИГ», выписывая страховки от дефолта для держателей облигаций греческого долга, ЕЦБ лукаво предложил называть дефолт «добровольным пересмотром договора», попросив банки и других держателей облигаций списать долг добровольно. Но немецкие политики настаивали на том, чтобы держатели облигаций понесли убытки, особенно ввиду высоких процентных ставок, которые получали недавние покупатели греческих облигаций. В конце концов, предполагается, что проценты должны компенсировать риск — но инвесторы-стервятники надеялись на полные выплаты.

Совещания Большой двадцатки закончились разбродом, неуверенностью в том, насколько далеко можно подвинуть Грецию.

Греческие политики действуют против интересов избирателей

Коалиционное правительство Греции опасалось, что поддержка жёсткой экономии заставит избирателей броситься в объятия недавно сформированной коалиции «Сириза», выступающей против спасения. «Ведущий законодатель от движения «Пасок» вышел из партии, уменьшив шаткое большинство Папандреу до 152 из 300 мест, а несколько других депутатов призвали к созданию правительства национального единства, за которым последуют досрочные выборы, также требуемые оппозицией». Однако Папандреу предупредил: «Выборы в настоящий момент были бы не только равносильны катастрофе, но и не должны проводиться в лучших интересах народа». Он предложил: «Решение одно: поддержать договор (помощь ЕС) с многопартийным подходом, без выборов, с сильным правительством». При 151 голосе, требовавшемся для принятия условий еврозоны, Папандреу получил вотум доверия 4 ноября в 153 голоса против 145, но затем уступил давлению со стороны партий «Новой демократии» и «ЛАОС» и подал в отставку в середине своего планового четырёхлетнего срока пребывания на посту.

Третьей по величине партией Греции были коммунисты во главе с Алека Папарига (21 место в парламенте). Вместе с «Сириза» Алексиса Ципраса (9 мест) они выступили против мер жёсткой экономии и призвали к проведению выборов. Видя, что «Пасок» потеряла своих избирателей, «Новая демократия» поддержала их призыв, как и консерваторы.

Потребовалось четыре дня переговоров между разделённым «Пасок» Папандреу, консерваторами «Новой демократии» Антониса Самараса и крайне правой националистической «Народной православной партией» (известной как «ЛАОС»), чтобы договориться о том, как избежать обвинений в принятии программы жёсткой экономии ЕЦБ. Они дружно объявили 5 ноября 2011 года, что «Не Было Никакой Альтернативы», кроме как сформировать беспартийное «временное правительство» для реализации плана спасения в размере 130 млрд евро (177 млрд долл.), согласованного на саммите 27 октября в Брюсселе. Самарас заявил, что ввиду настойчивости ЕЦБ в том, чтобы Греция продемонстрировала «ясную поддержку избирателей», принимая условия спасения, необходимы немедленные новые выборы, чтобы в середине декабря получить транш кредита в 8 млрд евро и избежать дефолта.

11 ноября Папандреу передал пост премьер-министра своему советнику по экономическим вопросам Лукасу Пападемосу, тому самому человеку, который последние два года провёл в центральном банке Греции, в 2001-2002 годах организовав пресловутый долговой своп «Голдман Сакс», скрывший фактическую позицию правительства по переходу Греции с драхмы на евро. Этот успех Пападемоса помог ему подняться до должности вице-президента ЕЦБ в 2002-2010 годах, поэтому его назначение на пост главы коалиционного правительства, очевидно, означало, что он будет руководить подчинением Греции условиям спасения.

Пападемос, высоко оцениваемый в финансовой прессе как «личность вне политики с сильным экономическим бэкграундом» (то есть как профинансовый и антитрудовой деятель), предупредил парламент, что отказ от условий еврозоны по спасению будет катастрофой, и призвал дать ему мандат на жёсткую экономию. Он получил вотум доверия 16 ноября на ведение переговоров об условиях, которым Греция должна будет следовать, чтобы получить кредиты для спасения держателей своих облигаций.

Разразилась буря, когда «Файнэншл таймс» опубликовала 10-страничный перечень «предварительных действий» от ЕС-МВФ, которые Грецию обязали предпринять. Условия начинались с закона «о праве на труд», открывающего «закрытые» профессии, охваченные профсоюзами в сфере образования, строительства и в государственных компаниях, которые планировалось приватизировать, чтобы сделать их более привлекательными для потенциальных покупателей. Греции также приказывали сократить в ближайшие три года ещё 150 тысяч государственных рабочих мест, особенно в сфере здравоохранения и пенсионного обеспечения. Уже низкий минимальный размер месячной заработной платы в 750 евро должен быть ещё понижен, а ежегодная выплата в размере двухмесячной зарплаты для работников частного сектора отменена.

Германия, напомнив о том, что иностранные кредиторы в 19-м веке взяли под свой контроль таможенные органы Латинской Америки, призвала направить налоговые поступления в специальный фонд, который отдавал бы приоритет держателям новых спасательных облигаций. «Афинам будет разрешено тратить средства на нормальное функционирование своего правительства только после обслуживания их долга». Комиссар еврозоны по бюджету будет уполномочен контролировать парламент Греции и накладывать вето на расходы, которые могут отвлечь налоговые поступления от выплат держателям облигаций. В довершение всего МВФ и ЕЦБ задержат будущие транши финансовой помощи, если Греция отложит приватизацию ключевых активов.

Чтобы создать впечатление, что об этом договаривались с некими уступками quid pro quo (услуга за услугу), ЕЦБ предложил отказаться от ценовых выгод, которое он получил, купив на 40 млрд евро греческих государственных облигаций со значительными скидками от их номинальной стоимости примерно в 55 млрд евро. Снижая риск неплатежей, ЕЦБ оказался с неожиданными доходами (как и многие спекулянты). Чтобы облегчить часть этого долгового бремени, ЕЦБ обещал предоставить Греции деньги для покупки и погашения облигаций по низкой цене, которую сам платил. Это сэкономило Греции около 15 млрд евро. Но это была лишь капля в море по сравнению с разорением, от которого вскоре пострадает греческая экономика после того, как 12-13 февраля 2012 года её парламент утвердит план жёсткой экономии в масштабах всей экономики, несмотря на протесты общественности.

Проблема, конечно, заключается в том, что неолиберальные экономисты, создавшие ЕЦБ, сознательно связали ему руки, чтобы не позволить банку кредитовать правительства. Он был создан только для получения доходов от правительств — в противоположность «настоящему» центральному банку.

Приватизация активов, когда прогнозы МВФ об успехах жёсткой экономии не сбываются

Когда рушится миф о том, что жёсткая экономия создаёт профицит бюджета, банкиры раскручивают следующий миф о том, что единственный способ заплатить держателям облигаций — это массовая конфискация активов. Соответственно, ЕЦБ и Комиссия ЕС потребовали приватизации для финансирования дефицита бюджета Греции. «Греция продаётся, дёшево, а Германия покупает», — сообщала газета «Уолл-стрит жорнал». «Немецкие компании гоняются за сделками в Греции, поскольку правительство, страдающее от долга, пытается продать государственные активы, чтобы стабилизировать финансы страны».

В газете была опубликована полемическая статья, в которой предлагалось, чтобы греческие облигации были «обеспечены реальными греческими активами» и держатели облигаций могли напрямую вступать во владение ими, если правительство пропустит платёж. «Я убеждён, что единственный выход из финансового кризиса в Европе — чтобы Германия, по сути, завладела Грецией», — предложил менеджер хедж-фонда Энди Кесслер.

В этом случае вы бы конвертировали греческий долг, выраженный в евро, в долгосрочные немецкие облигации, частично подкреплённые добросовестным правительством Германии, но также и активами Греции — ну, вы знаете, коммунальные службы, железные дороги, платные автодороги, аэропорты, услуги сотовой связи, туризм, фабрики водки «Узо» и, возможно, даже острова Санторини и Миконос. Если (кто-то скажет, когда) греки объявят дефолт, то немцы или новые держатели облигаций получат активы, как в случае лишения права выкупа заложенного дома... Затем новые владельцы будут рационализировать каждый бизнес и увольнять, кого им нужно, чтобы сделать каждое предприятие прибыльным, в частных руках в отличии от государственных. Это старый фокус американских производителей, которые продают кому-нибудь старую фабрику, а новые, неизвестные владельцы увольняют рабочих.

Компания «Дойче Телеком» объявила о своём намерении заплатить 400 млн евро (около 590 млн. долл.), чтобы увеличить свою долю в «Хеленик Телекомьюникейшнс» до 40 процентов (на 10 процентов больше по сравнению с тем, что она уже имела), пообещав сократить расходы на рабочую силу.

В отчёте Европейской комиссии приведён список государственных предприятий, подлежащих приватизации, в том числе «Энергетика — Коммунальные службы газоснабжения (DEPA & DESFA), Hellenic Petroleum (HELPE); Вода — Thessaloniki Water (EYATH), Athens Water (EYDAP); Транспорт — Аэропорт Афин (AIA), региональные аэропорты, железные дороги (Trainose); Почтовая служба — Hellenic Post (ELTA); Производство оружия — Hellenic Defense Systems (EAS). Появятся также концессии, выдаваемые частным компаниям на управление государственными активами, включая греческие автомагистрали, государственную лотерею, региональные аэропорты и крупные региональные порты».

Война Европы против стран-должников превращалась в классовую войну, которая всегда заканчивается войной на политическом поле битвы. Один финансовый аналитик отметил, что деньги, собранные за выставление на продажу островов и общественных зданий, портов и системы водоснабжения, «едва ли повлияют на государственный долг Греции, который сейчас невозможно выплатить». Кредиторы просто надеялись получить, сколько смогут, в отсутствие протестов общественности с целью остановки распродаж.

Вот почему банкиры прибегают к антидемократическим методам противодействия любой политической власти, независимой от кругов кредиторов. Цель состоит в том, чтобы централизовать финансовую политику в руках «технократов», набранных из банковского сектора — не только Лукаса Пападемоса в Греции, но и, почти одновременно, Марио Монти в Италии (как это описано в следующей главе). Банкиры боятся, что демократически избранные власти будут действовать «безответственно», то есть в интересах экономики в целом, а не удовлетворять требования банков и держателей облигаций.

Роль МВФ в спасении держателей греческих облигаций вызвала конституционный кризис в Германии

Оппозиция подлинному центральному банку по монетизации дефицитов государственного бюджета основана на фантазии о том, что она вызовет гиперинфляцию, как, например, в Веймарской республике в начале 1920-х годов. Реальность же такова, что почти все гиперинфляции являются результатом выплаты внешнего долга. Сугубо политический эффект политики «твёрдых денег», препятствующей центральным банкам финансировать бюджетные дефициты, состоит в том, чтобы оставить предоставление кредитов и создание денег на усмотрение частных банкиров.

Правительства еврозоны, не имея центральных банков для монетизации государственных расходов, должны брать кредиты у банкиров и инвесторов в облигации. Ни ЕЦБ, ни МВФ не предоставляют кредиты для финансирования дефицита внутреннего бюджета. МВФ выдаёт кредиты главным образом для поддержки обменных курсов. Но государственный долг Греции не создавал проблемы девальвации, потому что он был выражен в евро. Это ограничение побудило Германию обвинить МВФ и ЕЦБ в незаконном превышении их первоначального предназначения, сославшись на Статьи соглашения МВФ: «Государство — член может получить кредиты МВФ только при условии, что у него есть „необходимость совершить покупку из-за его платежного баланса или резервов и их развития“. Греция, Ирландия и Португалия, безусловно, не испытывают недостатка в иностранных валютных резервах.... МВФ кредитует из-за бюджетных проблем, а это не то, что ему допустимо делать. „Бундесбанк“ Германии очень чётко указал на этот момент в своём ежемесячном отчёте за март 2010 года: „Любой финансовый взнос МВФ для решения проблем, которые не подразумевают потребность в иностранной валюте, таких как прямое финансирование бюджетного дефицита, будет несовместим с его денежным мандатом“».

ЕЦБ также нацелен на спасение банков, что требует спасения правительств, чьи облигации они держат. Греческий дефолт ввергнет крупнейшие банки страны (основные внутренние держатели греческих облигаций) в отрицательный капитал. Но конституционный суд Германии (Verfassungsgericht) отверг фискальный союз и общий бюджет для всей Европы, который будет финансироваться ЕЦБ, действующим как настоящий центральный банк, выпускающий деньги для государственных расходов. Конституционная проблема касается распределения между членами Еврозоны стоимости финансирования правительств и стоящих за ними банков и других держателей облигаций.

Если ЕЦБ не просто создаёт деньги, как Федеральная резервная система, то правительство какой-либо страны («налогоплательщики») должно нести расходы. Германия не склонна субсидировать другие страны еврозоны. Вот почему бывший глава Бундесбанка Карл Отто Пёль сказал журналу «Дер Шпигель», что «вопреки всем своим клятвам и явному запрету в рамках собственного устава ЕЦБ стал участвовать в финансировании государств», несмотря на тот факт, что в Договоре ЕС «однозначно заявлено, что ни одна страна не несёт ответственности за долги других стран».

Это не тот социал-демократический орган, о котором мечтали европейские реформаторы после Второй мировой войны. Он прямо противоречит принципам Объединённой Европы, уполномоченной устанавливать общий бюджет, единый налоговый кодекс и финансовые положения, применимые ко всем странам-членам. В отсутствие политического и финансового союза всё, что остаётся — это зона свободной торговли и иммиграции, а финансовая политика диктуется кредиторами, в основном немецкими.

Видя, что экономическое планирование перешло в руки «проконсулов», уполномоченных управлять парламентами, чтобы направлять налоговую политику для финансовой помощи банкирам и держателям облигаций вместо содействия росту и занятости, в 2014 году греческие избиратели отвергли консерваторов вместе с «социалистическим» движением «Пасок». Обе партии фатально приняли «условия», предъявленные ЕС. Греческие избиратели, в конце концов, преодолели свой страх столкнуться с европейскими банкирами, избрав коалицию «Сириза» в январе 2015 году, чтобы та выполнила своё обещание отвергнуть требования спасения из-за долгового рабства и приватизации.

ГЛАВА 23
Крупный финансовый капитал назначает технократов как «проконсулов»

... Европейские элиты ведут себя сегодня так, как будто они не понимают ни природы кризиса, которым они руководят, ни его последствий для будущего европейской цивилизации. Они примитивно выбирают грабёж бедных, слабых и обездоленных, чтобы закрыть зияющие дыры в финансовом секторе, отказываясь смириться с неустойчивостью этой задачи... всё может ухудшаться до бесконечности, без каких-либо улучшений.

Янис Варуфакис «Как я стал нестойким марксистом», «Гардиан», 18 февраля 2015 г.

Когда бывший министр финансов Евангелос Венизелос стал лидером «Пасок» после того, как Папандреу ушёл в отставку в 2011 году, одним из его первых действий было объявление амнистии лицам, уклонявшимся от уплаты налогов, которые несут ответственность за большую часть дефицита бюджета. Будучи министром финансов, он уже сопровождал принятие налогового закона 2011 года, снижавшего налог на недвижимость на 60 процентов, «для объектов площадью более 2000 кв. метров — около 21 000 квадратных футов.... Таким образом, г-н Венизелос сделал большое исключение для людей, которые единственно и могли себе позволить платить этот налог: для богатых». Доказательства были очевидны — особняки и бассейны. Это была пародия «Пасок» на «социализм».

Надежда на общеевропейскую реформу была очень большой привлекательной стороной европейского объединения. Многие греки считали, что, возможно, кризис будет платой за приход иностранных специалистов, которые помогут внедрить честную налоговую систему, чтобы очистить коррумпированные деловые отношения от «блата». Но Венизелос умудрился «потерять» список, предоставленный ему Лагард в 2010 году, в котором были перечислены «около 2000 греческих граждан со счетами в швейцарских банках», в том числе «чиновники с оффшорными компаниями, друзья и родственники министров правительства, банкиры, издатели и те, кто занимался сделками на чёрном» рынке». Прокурор из Франции Ева Жоли (которую правительство Исландии приглашало для очистки своих коррумпированных банков) указывала: «Мы знали, что в Швейцарии грекам принадлежит 120 миллиардов. Это деньги, которые, конечно, освобождены от налогообложения. Если вы обложите 40 процентным налогом 120 миллиардов, то получите 48 миллиардов». Этого было бы достаточно для погашения внешнего долга Греции. Но не было сделано ничего, кроме ареста г-на Ваксеваниса, который опубликовал этот список, по обвинению его во вмешательстве в частную жизнь!

Вместо того, чтобы помочь Греции наложить арест на эти средства и пресечь уклонения от уплаты налогов, участники переговоров ЕЦБ и ЕС потребовали, чтобы лидеры парламента обязались не препятствовать бегству капитала («свободное движение капитала») и заставили рабочую силу («налогоплательщиков») выплачивать государственный долг страны.

Программа жёсткой экономии от февраля-марта 2012 года

9 февраля 2012 года события достигли критической точки. Лидеры трёхпартийной коалиции договорились сократить рабочие места в государственном секторе, снизить минимальную заработную плату на 22 процента, урезать пенсии на 15 процентов, разрешить новым владельцам увольнять работников по своему желанию и сократить бюджетные расходы в 2012 года на 325 млн евро. Оправданием всему этому служили обещания, что эти «способствующие росту структурные реформы» должны были повысить занятость. На деле результатом стал рост безработицы до 21 процента рабочей силы и почти до 50 процентов — для новых участников рынка в возрасте от 15 до 24 лет.

12 февраля парламент принял пакет мер жёсткой экономии 199 голосами против 74. Десятки тысяч протестующих демонстрировали на площади Синтагма, скандируя «Воры, воры!» Пять банков и многие другие здания были сожжены, а магазины на главных улицах разграблены, что заставило четыре тысячи полицейских для борьбы с беспорядками применить против толп протестантов слезоточивый газ.

«ЛАОС», третья партия в коалиции, до голосования отозвала своих 16 законодателей из правительства, надеясь получить поддержку на предстоящих выборах против «Пасок» и консерваторов. Партия «ЛАОС» исключила двух своих членов, которые проголосовали за спасение, в то время как две другие коалиционные партии исключили 43 депутата, которые не проголосовали за законопроект. Шесть министров и заместителей министра подали в отставку в знак протеста. «Сегодня мы решаем свою судьбу на следующее десятилетие», — заявил лидер «Пасок» Венизелос. Он провёл парламентские правила, чтобы «ограничить дебаты по новым мерам одной 10-часовой сессией...», «то есть... день на понимание ситуации финансовыми и банковскими рынками...».

Одобрение Папандреу жёсткой экономии не помешало социал-демократическим и рабочим партиям мира единогласно избрать его на второй срок в качестве главы Социалистического Интернационала в том же году. Но опасения «беглецов» из «Пасок» оправдались. Попытка платить «Тройке» ввергла страну в более глубокий спад, чем в 30-е годы. «Пасок» получила лишь 13 процентов голосов на выборах в мае, опустившись до 12 процентов на июньских выборах (по сравнению с прежними 44 процентами). В 2015 году она получила лишь 4,7 процента, заняв седьмое и последнее место среди известных партий.

Опасаясь, что Греция может не совершить экономическое самоубийство, которое обещали навязать её политики, участники переговоров в ЕЦБ заявили о «железной» капитуляции: в соглашении от 20 февраля были перечислены «24 «предварительных действия», которые Греция должна выполнить к концу месяца, прежде чем помощь будет оказана». Чтобы предотвратить отмену после запланированных на апрель 2012 года выборов соглашения, которое участники переговоров из ЕС достигли с ведущими политиками, они настояли на том, чтобы все стороны вновь обязались поддержать это соглашение. Они также потребовали ускорения приватизации. «Пасок» и «Новая демократия» подписали обязательство соблюдать условия спасения независимо от результатов выборов. Это побудило обозревателя Вольфганга Мюнхау выразить праведное негодование, близкое протесту Ширрмахера: «Демократия — мусор»: «Когда Вольфганг Шойбле предложил Греции отложить выборы в качестве условия для дальнейшей помощи, я понял, что игра скоро будет окончена. Мы находимся в точке, где успех больше не совместим с демократией. Министр финансов Германии хочет предотвратить „неправильный“ демократический выбор. Подобно этому есть предложение разрешить проведение выборов, но создать большую коалицию независимо от их результатов.... Очевидно, что самое экстремальное предложение — отложить выборы и надолго оставить техническое правительство Лукаса Пападемоса».

Большинство журналистов-экономистов увидели то, что поняли демонстранты: жёсткая экономия заставит экономику погрязнуть в долгах и усугубит дефицит бюджета. «Ого! Вот как выглядит долговое рабство на национальном уровне», — напишет Ив Смит, редактор экономического блога Naked Capitalism (Голый капитализм). «Греция, похоже, находится под пристальным вниманием банкиров так же, как некогда свободные мелкие фермеры на Юге страны после гражданской войны в США превратились в «долговых издольщиков»».

Проект евро для превращения демократии в финансовую олигархию

Экономические проблемы Греции и других стран — членов южной еврозоны проистекают из способа, каким евро был создан в 1999 году, без подлинного центрального банка или общеевропейской налоговой политики. Первоначально идеал Европейского Союза состоял в том, чтобы положить конец долгой истории военных конфликтов на континенте. Это было достигнуто (за исключением Сербии и Украины). Но сущность любого государства состоит из трёх прав: выпускать собственные деньги, взимать налоги и объявлять войну. Реальные Соединённые Штаты Европы должны были иметь реальный центральный банк для монетизации бюджетного дефицита, тратя эти деньги на экономику так же, как это делают США и другие государства. Отсутствие государственного учреждения, выпускающего деньги, означает, что бюджетные дефициты должны финансироваться держателями облигаций, а новые кредиты — создаваться банкирами. Это ведёт к росту долгов, текущие расходы на которые требуют жёсткой экономии и вынужденного обращения к МВФ и ЕЦБ, действующих от имени крупных финансовых кругов.

Именно здесь Европа пошла по неверному пути, когда она создала евро в 1999 году. Правительства не могут выпускать деньги или взимать налоги в масштабах всей экономики без парламента, уполномоченного облагать налогом одно государство для расходов в других. Европа ещё не была готова к такому союзу. Вместо того, чтобы уполномочить парламент взимать налоги по всему континенту и тратить их там, где это больше всего необходимо, конституция ЕС гласит, что граждане какой-либо страны не могут облагаться налогами в пользу других стран. Германия и страны Северной Европы не обязаны финансировать Португалию, Ирландию, Италию, Грецию или Испанию. Это, как если бы Соединённые Штаты не могли облагать налогом Нью-Йорк и другие процветающие восточные штаты для развития Запада и Юга, но требовали, чтобы каждый штат финансировал свой собственный рост за счёт собственных налоговых поступлений или выпусков облигаций.

Еврозона ограничила свой центральный банк созданием денег только для кредитования коммерческих банков. Это означало создание еврозоны с финансовой системой, контролируемой банками и держателями облигаций. Приватизируя привилегию выпуска денег, традиционно принадлежащую государству, ЕС блокирует финансирование дефицитов бюджета путём создания правительственных денежных средств. Настоящий центральный банк может создавать собственные деньги в качестве альтернативы налогообложению, как это делают Федеральная резервная система США и Банк Англии. Но такого института в еврозоне не существует, благодаря банкам, лоббирующим своё исключительное право создавать деньги и кредит.

«Аполитичный» центральный банк — это оксюморон, сочетание несочетаемого. Предполагаемый «отец евро» — экономист Роберт Манделл, как сообщается, так объяснял одному из своих студентов в Чикагском университете Грегу Паласту: «Евро — это способ, с помощью которого конгрессы и парламенты могут быть лишены всякой власти над денежно-кредитной и налоговой политикой. Надоедливая демократия удалена из экономической системы». Эта идеология угрожает превратить демократии в олигархии, замыкая их в экономике, управляемой банками. Она рассматривает создание государственных денег как инфляционное по своей сути и настаивает на том, что кредит должен находиться под жёстким контролем коммерческих банков.

Идея Манделла по борьбе с инфляцией заключалась в том, чтобы не облагать налогом богатых под предлогом того, что они будут инвестировать свои доходы продуктивно как создатели рабочих мест, а не их разрушители. Кроме того, по Манделлу, ЕЦБ и МВФ стремятся уменьшить влияние профсоюзов, чтобы минимизировать заработную плату — как будто это также не сокращает внутренние рынки, что ведёт к более глубокому бюджетному дефициту.

Евро и ЕЦБ были спроектированы таким образом, чтобы блокировать создание государственных средств для любых целей, кроме поддержки банков и держателей облигаций. Их денежная и фискальная смирительная рубашка обязывает экономики еврозоны полагаться на создание кредитов и долгов банками. Финансовый сектор берёт на себя роль экономического планировщика, поручая денежно-кредитную и фискальную политику своим техническим специалистам без демократического выражения мнений или референдумов по вопросам долговой и налоговой политики.

Воспрепятствование правительствам финансировать дефицит государственного бюджета путём создания денег центральным банком вынуждает их занимать средства у держателей облигаций. Выплаты процентов поглощают растущую долю государственных бюджетов, что ведёт к тому, что держатели облигаций требуют сокращения пенсий, социального обеспечения, медицинского обслуживания и других социальных программ. Такая идеология жёсткой экономии является сутью сегодняшней войны рантье за создание финансиализированной Европы.

Итак, вот в чём проблема: валютный союз должен был стать первым шагом к политическому союзу. Но его пробанковский уклон угрожает расколоть ЕС, вынудив Грецию и другие страны, находящиеся в тисках задолженности, выйти из него. Ни одну суверенную нацию нельзя заставлять страдать от долговой дефляции, фискальной дефляции и постоянного оттока её населения в результате эмиграции, сокращения продолжительности жизни и снижения стандартов здравоохранения, которые преследуют Грецию в соответствии с требованиями жёсткой экономии Тройки.

Именно в этом контексте министр финансов от коалиции «Сириза» Янис Варуфакис объяснял, что его цель не просто спасти Грецию от обнищания, но и спасти Европу, возродив идею, что правительства должны поддерживать трудящихся и промышленность, а не рантье. Она означает общественный контроль над банковской и кредитной, налоговой и регулятивной политикой. Вместо этого исполнительная власть ЕС была использована для блокирования государственных расходов, навязывания жёсткой денежной и финансовой экономии и поддержки финансовой олигархии. Историк Перри Андерсон описывает, насколько это отличается от того, что было обещано, когда в 1957 году было создано Европейское экономическое сообщество: «Референдумы регулярно отменяются, если они препятствует воле правителей. Избиратели, чьими взглядами элиты пренебрегают, избегают собраний, которые их номинально представляют, и с каждыми последующими выборами явка избирателей падает. Бюрократы, которых никто не избирал, контролируют бюджеты национальных парламентов, лишённых даже права расходовать деньги... партии теряют своих членов; избиратели теряют веру в то, что с ними считаются, так как политический выбор сужается, а перемены, обещанные во время выборов, не сбываются или урезаются после занятия кандидатами выборных должностей».

Финансовые стервятники изменяют «права человека»

Фонды-стервятники, видя возможность сорвать куш на резко подешевевших греческих облигациях, поскольку финансовое положение страны пошатнулось в начале 2012 года, столкнулись с радикальной юридической проблемой, когда Греция предложила закон, заставляющий держателей облигаций частного сектора понести убытки. Их адвокаты утверждали, что, если «инвесторы получают меньше, чем они должны, это можно рассматривать как нарушение прав собственности, а в Европе права собственности являются правами человека». Требуя полной оплаты по номинальной стоимости облигаций, купленных за долю этой суммы, они подготовили иск к Греции в Европейском суде по правам человека.

Их цель состояла в том, чтобы пересмотреть права человека и обозначить право кредиторов экспроприировать государственные активы и превращать население стран-должников в рабов. Государственные расходы на создание рабочих мест с минимальной зарплатой должны были занять второе место после прав кредиторов на конфискацию государственных активов и на долгие годы связать их в судах в ходе судебных процессов.

Чтобы противостоять искам держателей облигаций «в Суде по правам человека о том, что их права собственности были нарушены», Греция получила поддержку еврозоны, чтобы навязать условия урегулирования «всем инвесторам, вписав положения о коллективных действиях [collective-action clauses — CAC’s] в контракты по своим старым облигациям». Цель состояла в том, чтобы побудить 10-15 процентов держателей облигаций, которые были несогласны «обменять свои старые облигации на новые, отдать предпочтение новым дисконтным облигациям перед старыми, которые могут полностью обесцениться». Но держатели облигаций сговорились, чтобы продвинуть свое «право» блокировать любой международный форум, уполномоченный приводить долги в соответствие с платёжеспособностью, нарушая тем самым «права собственности» на захват имущества должников.

Что Греция потеряла от спасения

21 февраля 2012 года МВФ и ЕЦБ договорились предоставить правительству Греции кредитную линию в размере 130 млрд евро (171 млрд долл.) в срок для погашения платежей в размере 14 млрд евро, подлежащих выплате 20 марта. Они настаивали на соглашении с инвесторами о сокращении номинального долга (который рынки облигаций уже списали до одной пятой его номинальной стоимости) до «устойчивых» 120 процентов ВВП к 2020 году. Номинальная стоимость греческих облигаций была сокращена вдвое, и они обменены на новые облигации с меньшей процентной ставкой, но отражавшие более ориентированные на кредиторов условия.

Ранее облигации выпускались по правилам Греции. Как суверенная страна, она могла бы изменить свои условия. Именно это делает страну суверенной. Если бы Греция вышла из еврозоны и заменила евро на драхмы, она могла бы вновь номинировать свои облигации в обесцененной валюте или списать долги только до части их номинальной стоимости, отражая тогдашние резкие рыночные скидки. Чтобы заблокировать эти варианты, держатели облигаций настояли на замене старых облигаций облигациями, выпущенными по правилам Лондона, определяющими, что, если Греция выйдет из еврозоны, её облигации всё равно будут должны быть выражены в евро, в которых они выпускались. Платежи в драхмах, таким образом, должны были расти пропорционально степени обесценивания валюты. Греция также капитулировала перед требованиями Германии о выделении налоговых поступлений на отдельный счёт для выплаты держателям облигаций.

Когда 13 марта Греция получила финансовую помощь в размере 130 млрд евро (и 28 млрд евро поступили от МВФ), рынки оценили новые облигации лишь в четверть их номинала с купонным доходом 13,57 % (почти в 4 раза больше номинального процентного дохода по купону в 3,65 %), то есть этот уровень бедствия отражал ожидания того, что в Греции, в конце концов, произойдёт дефолт. Венизелос сказал журналистам, что «уклонисты были «наивными», полагая, что им заплатят в полном объёме». Однако Международная ассоциация свопов и деривативов (ISDA) не объявила формальный дефолт, потому что «ни один из держателей облигаций фактически не подвергся «стрижке». Более 85 процентов держателей облигаций согласились на обмен. Несмотря на то, что рефинансирование Греции было крупнейшим суверенным спасением в истории, оно едва всколыхнуло финансовые рынки.

Большинство инвесторов давно всё распродали, да и недавние покупатели отлично справились. Однако примерно 5,3 процента держателей облигаций решили не участвовать в рефинансировании, пытаясь заставить правительство сделать своп принудительным посредством обязывающей договоренности с 85 процентами держателей облигаций. Эта уловка позволила уклонистам взыскивать свопы на дефолт по кредиту (CDS). Согласно определениям кредитных деривативов ISDA, своп на дефолт по кредиту CDS может быть инициирован, если реструктуризация долга согласована между «государственным органом и достаточным числом держателей такого обязательства, связывающего всех держателей», что делает его обязательным. Согласие ISDA классифицировать облигационный своп как «кредитный случай» позволило уклонистам получать страховку по дефолту от своих контрагентов. «Итоги аукциона означали, что продавцы с непогашенными свопами в размере 3,2 млрд долл. выплатят покупателям 2,5 млрд долл. компенсации».

Эта сумма была небольшой по сравнению с общим долговым свопом, потому что цена страхования по дефолту была настолько завышенной, что инвестиционным банкам, выписывавшим CDS, не приходилось брать на себя большую часть убытков. Основными проигравшими были греческие банки и пенсионные фонды, которые купили облигации по начальным ценам. Правительство Греции и его налогоплательщики оказались в положении, аналогичном положению Ирландии, в связи с долгами перед МВФ и ЕЦБ, которые намного сложнее отменить или пересмотреть, чем в случае с частными держателями облигаций.

Последствия

Всеобщие выборы состоялись 6 мая 2012 года. Это была первая благоприятная возможность для избирателей выбросить партию «Пасок» из правительства. Но обе ведущие партии согласились придерживаться условий кредита независимо от результатов выборов. Предупреждение избирателей о том, что отказ от финансовой помощи для спасения будет означать выход из еврозоны, позволило «Новой демократии» незначительным большинством голосов победить только что сформировавшуюся коалицию «Сириза» по борьбе с жёсткой экономией — 19 против 17 процентов.

Второй тур выборов был назначен на воскресенье, 17 июня. «Новая демократия» снова победила с 29,7 % против 26,9 % у «Сириза», напугав избирателей тем, что, если Греция откажется от условий жёсткой экономии, ей придётся покинуть еврозону. Лидер партии Антонис Самарас сформировал обычное коалиционное правительство с «Пасок». Самарас обещал не снижать минимальную заработную плату на 22 процента, но развернулся на 180 градусов и написал письмо лидерам ЕС, в котором подтверждал, что его правительство «полностью привержено» внедрению программы, «её целям, задачам и всем её ключевым политическим факторам», как это было согласовано с участниками переговоров от ЕЦБ в феврале.

Почти сразу же, 21 июня, «Демократические левые» (ДИМАР, к которым 22 марта присоединились политики, выступающие против жёсткой экономии, вышедшие из «Пасок») вышли из коалиции, оставив правительство с минимальным большинством в 153 из 300 человек. Этого оказалось достаточно, чтобы 17 июля одобрить новые меры жёсткой экономии, уволив тысячи рабочих и урезав зарплату в государственном секторе.

Приватизация запоздала, главным образом потому, что бюрократия ЕС согласилась с давлением США на Россию. Газовое агентство DEPA должно было обеспечить половину оговоренных продаж греческих активов на 2,6 млрд евро в 2013 году. Переговоры с «Газпромом», в котором правительству России принадлежит 50,1 % контрольного пакета, казалось, были успешными. Однако чиновники ЕС выступили против этой покупки, опасаясь «и без того жёсткой хватки „Москвы“ на европейском рынке», и предупредили «Газпром» не делать своего предложения». Приватизация должна была проводиться только в интересах американских и европейских покупателей. Греческая экономика подверглась ещё более жёсткой экономии, потому что соглашение о спасении с Европой гласило: «Любое пробуксовывание в достижении целевых показателей по доходам от приватизации должно быть на 50 % покрыто дополнительным сокращением расходов».

Развал экономики Греции не ослабевал. К весне 2014 года её долг вырос до 175 процентов ВВП, так что проценты по выплате процентов держателям облигаций поглотили 6,5 процента ВВП (3,75 % процентного купона х 1,75). Безработица выросла до 27 процентов и превысила 50 процентов для молодых людей, ищущих работу. Несмотря на снижение заработной платы примерно на треть, правительство объявило о планах уволить 15 тыс. работников государственного сектора и переместить ещё 10 тыс. человек на другие рабочие места, чтобы сократить их в дальнейшем. Будущий министр финансов Янис Варуфакис из «Сириза» охарактеризовал подход «Тройки» как «расширение и притворство», заставляющий страны еврозоны с профицитом громоздить огромные новые займы для стран с неплатёжеспособным дефицитом при условии, что последние согласятся сократить свои национальные доходы». Это привело лишь к ещё большей задолженности, требующей ещё большей приватизации для её погашения.

Избиратели отвергают жёсткую экономию социалистов и консерваторов

Избиратели на местных выборах в Греции в мае 2014 года начали поворачиваться в сторону «Сириза», которая пообещала отвергнуть такую политику «жёсткой экономии». В следующем месяце суд высшей инстанции Греции постановил, что сокращение заработной платы, введённое двумя годами ранее, в феврале 2012 года, «у сотрудников полиции, пожарных и военнослужащих в соответствии с планом жёсткой экономии было неконституционным.... В рассматриваемых делах ставится вопрос о том, не нарушило ли Конституцию навязанное «Тройкой» сокращение заработной платы». Это постановление привело к судебным искам против правительства о возмещении до 300 млн евро уборщикам, полицейским, профессорам университетов и работникам других профессий. «Растущая гора судебных решений стала серьёзным препятствием для введения жёсткой экономии премьер-министром Антонисом Самарасом, когда Международный валютный фонд в ту же неделю предупредил, что «неблагоприятные судебные решения» угрожают отменить реформы в стране.... Помимо потенциальной необходимости отменить многие из своих увольнений в государственном секторе Греция может быть вынуждена изыскивать компенсацию задолженности по зарплате в один миллиард евро или около 1,35 млрд долл.».

Но ущерб был нанесён. ЕС разрушил греческую экономику. Налоги на недвижимость увеличились в семь раз, и Евростат (Статистическое бюро Европейского сообщества) сообщил, что к зиме 2013 года безработица достигла 27,8 процента и более 59 процентов среди молодежи. Потребительские расходы сократились на 7 процентов, пока хедж-фонды США покупали не имеющие ни гроша греческие банки, чтобы захватить финансовую систему страны.

Углубление недовольства привело к новым парламентским выборам 25 января 2015 года. Еврокомиссар Жан-Клод Юнкер обвинил во всех грехах логику «Сириза» как «крайность» и предупредил греческих избирателей не поддерживать «неправильный результат». Но возмущение традиционными партиями позволила «Сириза» победить, получив 36 процентов голосов, то есть 149 мест в парламенте с 300 депутатами. По греческим законам победившая партия получает 50 дополнительных мест, так что для большинства недоставало всего лишь двух мест, которых «Сириза» добилась, сотрудничая с другим противником жёсткой экономии в еврозоне — националистической партией «АНЕЛ».

В своей речи после победы на выборах лидер «Сириза» Алексис Ципрас заявил, что Греция не обязана принимать меры жёсткой экономии или выплачивать «Тройке» примерно 270 млрд долл., как обещали прежние политики. «Тройка» мертва», — объявил Ципрас и бросил вызов, назначив министром финансов Яниса Варуфакиса. Варуфакис утверждал, что его финансовая программа направлена на то, чтобы спасти не только Грецию, но и всю Европу от неолибералов, и охарактеризовал выездные надзорные команды «Тройки» как «невежественных политических аппаратчиков, отрицающих системный характер кризиса и проводящих политику, подобную ковровым бомбардировкам экономик гордых европейских стран, чтобы их спасти».

«Файнэншл таймс» поддержала необходимость для Греции начать всё сначала в отличие от многих «социалистических» партий. В редакционной статье отмечалось, что г-н Варуфакис может быть прав, стремясь выяснить техническую компетентность «Тройки». МВФ уже признал, что был слишком оптимистичен в отношении роста в Греции. Должно было быть реструктурировано больше долгов....

Но что важнее для реформы экономики, так это продолжающееся господство олигархического класса. Оно включает банковский сектор с более чем 40 процентами не оправдывающих себя кредитов, согласно МВФ, что препятствует развитию промышленности. Решительное восстановление может потребовать полной банковской рекапитализации, которая преобразует долг в капитал и заменяет управление. Под опекой «Тройки» было сделано очень мало для того, чтобы противостоять олигархам или решить местную проблему уклонения от уплаты налогов.

Изоляция Греции для сдерживания подражания («заражения») в списании долгов

Для финансовых кругов доказанная неспособность возродить экономический рост с помощью жёсткой экономии не имеет значения. Их цель — добыча, и они решили, что «Сириза» не обеспечивает жизнеспособную альтернативу. Когда Варуфакис спросил одного еврокомиссара в 2012 года, почему тот настаивал на повышении налогов, когда собственные модели «Тройки» показали, что это усугубит спад, тот ответил, что жёсткая экономия была «единственным способом продемонстрировать Италии нашу решимость быть жёсткими с их народом, если им не удастся ограничить свой бюджет».

Реализм — самая серьёзная проблема для неолиберальной жёсткой экономии, а режимы в Испании, Ирландии и Португалии, поддерживающие такую экономию, опасаются, что успех коалиции «Сириза» приведёт к созданию более реалистичной основы экономики. Режимы, стоящие у власти в этих странах, потребовали жёсткой линии, чтобы дать Греции урок для сдерживания подражателей, таких как партия «Подемос» («Мы можем») в Испании, которая мобилизовала движение «Восстание возмущённых», и итальянские партии, боровшиеся за смену правящих коалиций, в которых и «левые» и «правые» политики поддерживали неолиберальные меры. Ципрас сказал, обращаясь к членам своей партии 28 февраля: «Испания и Португалия образовали «ось стран», которые пытались сорвать недавние переговоры Греции о задолженности с остальными странами ЕС. «Их план состоял в том, чтобы свергнуть наше правительство и довести его до безоговорочного поражения ещё до того, как наша работа начнёт приносить плоды», — сказал он, предположив, что «Испания, в особенности, опасалась подъёма собственных противников жёсткой экономии» левых взглядов.

Отказ от евро угрожает временной анархией, но так же, как и требования со стороны ЕС мер жёсткой экономии и приватизации. Проблема не просто в желании «Тройки», чтобы Греция сбалансировала свой бюджет. Европейские министры финансов хотят, чтобы Греция сделала это таким образом, чтобы жёстко экономить, снижая заработную плату, но не облагая налогами богатых. Варуфакис осудил тот факт, что бывшие левые партии позволили себе ограничить демократическую политику безобидным социальным выбором «образа жизни», который не угрожает финансовым кругам, и в то же время соглашались на меры жёсткой экономии, ведущие к постоянному финансовому кризису и долговому рабству. «Великой целью либерализма XIX века, — писал он, — было, как Маркс никогда не уставал указывать, отделение экономической сферы от политической и ограничение политики последней, оставив экономическую сферу капиталу».

Стратегия финансового сектора заключается в том, чтобы отвлечь избирателей от понимания того, как накопление долговых требований снижает платёжеспособность экономики. Без знания возможной альтернативной налоговой и финансовой политики круги рантье могут сохранить контроль над налоговой политикой и созданием денег центральными банками. Для них самое страшное — это демократический контроль со стороны 99 процентов, действующих в своих собственных интересах, чтобы законодательно урегулировать списание долгов, прогрессивное налогообложение и отмену приватизационных распродаж — другими словами, понять, что альтернатива — есть.

ГЛАВА 24
Путь Тройки к долговому рабству

...в морали долга пагубно то, как финансовые императивы постоянно пытаются превратить нас против нашей воли в подобие грабителей, которые ищут в мире только то, что можно превратить в деньги, а потом говорят нам, что лишь те, кто готов смотреть на мир глазами грабителя, достойны получать средства, необходимые для обретения в жизни всего того, что не является деньгами.

Дэвид Гребер «Долг: первые 5000 лет истории»

Статьи соглашения МВФ запрещают ему кредитовать страны, которые явно не могут платить. Не существует реалистичной модели, по которой Греция может погасить кредиты МВФ и Европейского центрального банка. Как обсуждалось в Главе 22, штатные экономисты МВФ стремились в 2012 году выйти из состава ЕЦБ и Комиссии ЕС. Варуфакис, отметив «глубину гнева чиновников МВФ против Германии, Франкфурта и Брюсселя», т.е. против причастности к лоббированию ЕЦБ в пользу держателей облигаций, сообщил, что в феврале 2013 года один экономист МВФ «безоговорочно высказал это мне, сказав: «Европейцы вынудили нас участвовать в программе для Греции, которая запятнала репутацию МВФ».

Бывший министр финансов Мексики Гильермо Ортис предупреждал, что МВФ рискует потерять «свой авторитет и независимость», потворствуя той же «иллюзорной арифметике долга», которая в течение полувека вела к экономической катастрофе, если фонд поддержит ЕЦБ, ещё более склонный к мерам жёсткой экономии. По его словам, жёсткая экономия усугубляет дефицит бюджета и повышает отношение государственного долга к ВВП.

Крайне маловероятно, что объявленные на прошлой неделе меры (жёсткой экономии) позволят Греции сократить расходы по обслуживанию долга на сумму, достаточную для достижения нового целевого показателя в 124 % долга к ВВП к 2020 году, поскольку рецессия, вероятно, будет углубляться....

В течение «потерянного десятилетия» в Латинской Америке ... профиль долга региона постоянно ухудшался, поскольку Фонд не решал проблему несостоятельности и рассматривал эту проблему как проблему неликвидности. Каждый год МВФ будет прогнозировать рост валового внутреннего продукта и снижение отношения долга к ВВП, поддерживая иллюзию того, что эти страны не являются принципиально несостоятельными. И каждый год происходило обратное.

«Уолл-стрит джорнал» опубликовала 50-страничный внутренний документ МВФ, в котором признаётся, что, предоставляя Греции кредит в размере 47 млрд долл. — крупнейший в своей истории, — МВФ «сильно недооценил ущерб, который нанесут экономике Греции его предписания по мерам жёсткой экономии». Обвиняя в давлении страны еврозоны, защищающие свои собственные «банки, [которые] держали слишком много государственного долга Греции», документ МВФ признал, что «Уровень долга Греции остался неизменным, но теперь греки были должны МВФ и налогоплательщикам еврозоны, а не банкам и хедж-фондам. МВФ также заявил, что его собственный анализ будущего развития долга был неверным „на значительную величину“. ... МВФ изначально прогнозировал, что Греция потеряет 5,5 % объёма производства своей экономики в период с 2009 по 2012 годы. Вместо этого страна потеряла 17 % валового внутреннего продукта в реальном выражении. План на 2012 год предусматривал уровень безработицы в 15 %. Он составил 25 %».

В собственном обзоре по Греции, опубликованном МВФ, было признано, что «вывод о том, что в программе, поддерживаемой американским Управлением по делам малого бизнеса SBA, были сделаны слишком оптимистичные предположения, в том числе о росте экономики.... Обозреватель «Файнэншл таймс» Вольфганг Мюнхау назвал этот документ «громким протестом против консенсуса в еврозоне» о том, что жёсткая экономия будет способствовать росту. Но вместо того, чтобы обвинить неолиберальную модель в греческой катастрофе, МВФ безразлично написал: «Некоторые посчитали, что это имело место, лишь оглядываясь назад». Это оправдание использовали американские и британские банкиры, утверждая, что никто не мог предвидеть грядущий финансовый крах.

Признание разрушительных последствий жёсткой экономии вырвалось наружу на ежегодном заседании МВФ в Вашингтоне в октябре 2013 года. Один из чиновников назвал этот анализ приемлемости долга «шуткой», представитель Европейской комиссии — «детской сказкой перед сном», а чиновник министерства финансов Греции заявил, что анализ «смешон с научной точки зрения». Штатные сотрудники обвинили МВФ в нарушении собственных правил при выдаче безнадёжных займов «государствам, неспособным погасить свои долги», просто для того, чтобы платить банкирам и держателям облигаций. Антонио Борхес, бывший европейский директор МВФ, заявил репортеру «Уолл-стрит джорнал» в предыдущем июне: «Развод между Европой и МВФ реален».

Тем не менее, остаётся сомнительным, изменит ли МВФ свою политику. Кристин Лагард, вступающая в должность главы МВФ, писал Варуфакис, «принимает модель, впервые продемонстрированную её предшественником: не соглашаться с анализом и политикой Европы, но в решающий момент отступить и узаконить эту политику через соучастие». Лагард действительно показала, насколько неисправим МВФ, сказав, что он будет делать то же самое снова, даже с учётом событий в прошлом!

ЕЦБ и БМР требуют жёсткой экономии, но не финансирования Центральным банком

Ограниченная философия строгой экономии МВФ и ЕС заключается в том, чтобы действовать так, как если бы способ стимулировать экономический рост требовал не нанимать рабочую силу, снижать её заработную плату, сокращать пенсии и расходы на здравоохранение, а также распродавать монополии ищущим ренту хищникам. Результатом является сжатие экономики, а не помощь её восстановлению. Программы жёсткой экономии, которые раньше навязывались в основном странам третьего мира, теперь применяются и в Европе для выжимания дани. Как ответил У. К. Филдс в «Моей цыпочке», когда его спросили, является ли игра в карты честной азартной игрой: «Так, как я в неё играю, нет».

Выделив адресные налоговые поступления для выплаты кредиторам вместо того, чтобы восстанавливать экономику, ЕЦБ, по-видимому, нарушил Статью 127 (пункт 5) Лиссабонского договора, обязывающую его вносить вклад в «стабильность финансовой системы». Жёсткая экономия ведёт к безработице, нестабильности и ещё меньшим возможностям платить. Очевидно, «стабильность» — это всего лишь эвфемизм для поддержания высоких цен на облигации, как будто небо упадёт, если держатели облигаций понесут убытки. И вместо «внутренней девальвации» (снижение заработной платы при увеличении безработицы), которая делает экономику более конкурентоспособной за счёт сокращения издержек производства, финансиализация откачивает доходы от заработной платы и, следовательно, приводит к сокращению рынков. Это снижает прибыли, удерживая компании от инвестиций и расширения, а такое сжатие экономики усугубляет дефицит государственного бюджета.

Жёсткая экономия по Понци

Варуфакис, прежде чем стать министром финансов, чтобы вытащить Грецию из долговой ловушки, определил эту проблему как жёсткую экономию по Понци (то есть финансовой пирамиды по имени мошенника, придумавшего эту схему — Прим. Перев.) Неолиберализованные правительства снижают внутренний доход на сумму, достаточную для выплаты Европейскому центральному банку, МВФ и держателям облигаций. Но наложение мер жёсткой экономии сокращает экономику, делая ещё более затруднительным получение излишков для выплат. «Схемы жёсткой экономии по Понци, как и схемы роста по Понци, требуют постоянного притока нового капитала, чтобы поддерживать иллюзию того, что банкротство предотвращено».

Политика «расширения и притворства» «Тройки» создала иллюзию жизнеспособности стран-должников с помощью кредитования, достаточного для экспоненциально растущих долгов держателям облигаций: ЕЦБ позволил греческому правительству выпустить бесполезные долговые расписки IOU (или, точнее, краткосрочные казначейские векселя), к которым не прикоснётся ни один частный инвестор, и передать их неплатёжеспособным греческим банкам. Неплатёжеспособные греческие банки затем передали эти долговые расписки в Европейскую систему центральных банков ... в качестве обеспечения в обмен на кредиты, которые банки затем вернули греческому правительству, чтобы Афины могли их погасить ... ЕЦБ. Если это похоже на схему Понци, то потому, что она мать всех схем Понци. Карусель с жёсткой экономией по Понци (Ponzi Austerity), которая, что интересно, оставила неплатёжеспособные банки и греческое государство немного более ... неплатёжеспособными, в то время как население всё глубже и глубже впадало в отчаяние.

«Рост по Понци», основанный на неуклонном увеличении кредита, должен завершиться крахом. В конечном итоге Афины будут вынуждены «не платить по облигациям, которые принадлежат ЕЦБ», — заключил Варуфакис. «Но это было именно то, что Франкфурт и Берлин считали неприемлемым. Греческое государство могло объявить дефолт перед греческими и не греческими гражданами, пенсионными фондами, даже банками, но его долги перед ЕЦБ были священными».

Претензия на то, что экспоненциально растущие долги могут быть оплачены путём навязывания углубляющейся жёсткой экономии, ведёт к столкновениям в Испании и Италии по вопросу, следует ли им подчиняться конституционной демократии или центральному планированию со стороны иностранных кредиторов, которые определяют, что «лучшее» для экономик стран-должников только то, что является лучшим для них самих. Они не хотят уступать налоговые и регулирующие полномочия или право создания денег демократическому контролю, опасаясь, что это может привести к списанию долгов, налогообложению активов рантье и отмене приватизации.

В идеале, открытое и справедливое общество будет регулировать задолженность в соответствии со способностью платить, не загоняя экономики в депрессию. Но когда сокращающиеся рынки усугубляют дефицит бюджета, кредиторы требуют, чтобы правительства балансировали свои бюджеты, продавая государственные монополии. После того, как права на землю, воду и полезные ископаемые будут приватизированы наряду с транспортом, связью, лотереями и другими монополиями, следующая цель состоит в том, чтобы воспрепятствовать правительствам регулировать цены на них или облагать налогами финансовый и рентный капитал.

Задача новых рантье тройная: поставить экономику в зависимость от долга, передать коммунальные службы в руки кредиторов, а затем создать платную экономику с постами для взимания ренты. Финансовая цель — помешать правительствам списывать долги, когда банкиры и держатели облигаций производят избыточное кредитование. В итоге эта политика даёт одностороннюю свободу рантье и создаёт пародию на классическое представление о свободных рынках по «Адаму Смиту». Это свобода погружать большинство, обременённое долгами, в состояние углубляющейся зависимости и добывать богатство, «обдирая» общественные активы, создававшиеся на протяжении веков.

Фиктивные экономические модели как тактика обмана

Вместо классической политической экономии сегодняшний фундаментальный миф гласит, что весь доход и богатство зарабатываются продуктивно — как если бы не было экономической ренты (нетрудовых доходов), наследства феодальных привилегий рантье, а также унаследованного богатства или дармовых раздач инсайдерам. Тем не менее, это были формирующие силы истории. Вот поэтому они и находились в центре внимания классической политической экономии: с целью освобождения общества от таких привилегий и предубеждений.

Аналитические концепции общества определяют тот вид реальности, которую оно создаёт. Поэтому паразиты и начинают с захвата контроля над мозгом своего хозяина. Неолиберальные «ферменты» направлены на то, чтобы внушить промышленному хозяину веру в то, что финансовый сектор является частью реальной экономики, а не внешним и извлекающим по отношению к ней. Это первый миф. Современные форматы учёта национального дохода и ВВП рассматривают системы взимания дополнительной платы и другие способы поиска ренты как «продукцию». Банкиры утверждают, что получают свою зарплату и бонусы, «создавая богатство» (увеличивая ВВП). Но банкиры требуют, чтобы их спасали оказанием помощи за счёт налогоплательщиков (или выпуска центральным банком новых денег), когда финансируемый банкирами пузырь лопается, развеяв созданную ими экономическую фикцию. «Услуга», которую, как утверждают банкиры, они оказывают — управление денежными средствами экономики для повышения благосостояния, — оказывается экономикой неорантье, основанной на незаработанном богатстве и доходах.

Второй миф заключается в том, что все долги могут быть выплачены без ущерба для социальных ценностей и без поляризации экономики путём передачи собственности кредиторам. Эта фантазия поддерживается тем, что отрицает тенденцию роста долга в геометрической прогрессии, превышающую способность выплачивать его из текущего дохода. Создаётся иллюзия, что выплаты кредиторам путём продажи государственной инфраструктуры будут способствовать повышению производительности и эффективности. Реальность же — это погоня за рентой. Параллельный финансовый миф внушает, что корпоративные рейдеры «создают богатство», используя тактику «накачать и сбросить» с обратными выкупами акций и более высокими дивидендными выплатами вместо долгосрочных инвестиций.

Финансовые лоббисты используют эти мифы, чтобы притупить понимание общественностью, что сегодняшний чрезмерный рост долгов может быть оплачен только путём навязывания широкого распространения бедности. В качестве прикрытия для своих захватов активов элита кредиторов скрывается за либертарианским осуждением безрассудности как правительств из-за дефицита бюджетов, так и центральных банков — за выпуск денег для государственных расходов в экономике. Государственные инвестиции, регулятивные проверки и прогрессивное налогообложение осуждаются как обременительные накладные расходы.

Эта идеология игнорирует степень кредитования банками инфляции цен на недвижимость, акции и облигации и направлена на то, чтобы убедить избирателей позволить рантье свергнуть прогрессивное правительство и повернуть вспять вековые демократические реформы. Крупный финансовый капитал стремится назначить своих ставленников для управления центральным банком, министерством финансов и ключевыми регулирующими агентствами вместо выборных администраторов, управляющих в долгосрочных интересах экономики.

Банк международных расчётов (БМР) настаивает, что долги должны быть выплачены

Для финансовой олигархии путь наименьшего сопротивления — это создание глобальных органов для подмены правительств. МВФ и Всемирный банк выполняли эту функцию со времен Второй мировой войны, навязывая должникам меры жёсткой экономии и приватизации. В последнее десятилетие ЕЦБ и Комиссия ЕС заняли сходную жёсткую позицию. 12 ноября 2011 года, на следующий день после того, как ЕС надавил на Грецию, чтобы она сменила премьер-министра Папандреу на банковского экономиста Пападемоса, он оказал такое же давление на Италию, требуя заменить премьер-министра Сильвио Берлускони на Марио Монти, советника банка «Голдман Сакс» с 2005 года, а затем европейского председателя неолиберальной Трёхсторонней комиссии.

Как и Пападемос, Монти обслуживал держателей облигаций, применяя меры жёсткой экономии, повышая налоги на рабочую силу и потребителей (но не на финансы и недвижимость) и сокращая пенсии. 20 января 2012 года он ввёл трудовые «реформы», облегчающие компаниям увольнение сотрудников, и отменил фиксированные тарифы для многих профессий, от таксистов до врачей и адвокатов. Когда избирателям была предоставлена возможность отказаться от его политики год спустя, в феврале 2013 года, его коалиция «Гражданский выбор» откатилась на далёкое четвёртое место. Поэтому неудивительно, что финансовый сектор выступает против демократического выбора.

Банк международных расчётов (БМР) был создан в 1929 году, чтобы помочь разрешить проблему, вызванную высокой задолженностью Германии по репарациям. Банк был уполномочен ограничить выплату репараций в твёрдой валюте тем объёмом, что Германия могла заработать. Тот факт, что БМР сотрудничал с Германией в нацистский период, побудил многих политиков Союзников выступить в 1945 году за роспуск этого банка.

Вместо этого БМР стал центральным банком для центральных банков. Отражая захват таких банков коммерческими банкирами, этот банк теперь настаивает на том, что экономиками должников необходимо управлять от имени кредиторов, даже ценой навязывания длительной депрессии — условия, от которого он помог спасти Германию в первые годы своей деятельности.

БМР, являясь местом встречи центральных банкиров, осуществляет надзор за Базельскими соглашениями, которые установили глобальные требования к достаточности капитала банков для обеспечения их депозитов и займов. Это позволяет БМР играть решающую роль в координации глобальной стратегии кредиторов. В ежегодном отчёте БМР за июнь 2014 года было предложено использовать долговой навес после 2008 года в качестве возможности для проведения антитрудовых реформ и сокращения государственных расходов, чтобы платить держателям облигаций и банкам.

Стагнация долгов или только спад делового цикла?

Отправная точка отчёта БМР за 2014 год — главная тема настоящей книги: Мы переживаем не типичный циклический спад, а достигли высшей точки длительного нарастания циклов. Каждое восстановление начиная с 1945 года, приводило к наращиванию долгов, увеличивая текущие расходы, которые отвлекали расходы от существующих товаров и услуг (долговая дефляция, которая обсуждалась в Главе 8). Накладные расходы из-за долгов мешают восстановлению. Мы находимся в состоянии «рецессии баланса» в результате накопления долгов, связанных с недвижимостью и другими активами.

Большая часть теории деловых циклов сосредоточена на повышении и выравнивании заработной платы, цен и процентных ставок, со спадами «автоматически» ведущими к восстановлению. Но рецессия баланса заставляет людей экономить в форме погашения долгов. Подобно тому, как накопление долга охватывало долгие серии бизнес-циклов, долговая дефляция длится гораздо дольше, чем типичные спады деловой активности. Восстановление вместо автоматической самокоррекции будет медленным, потому что должники обязаны платить долги, сокращая другие свои расходы. В этом суть долговой дефляции. Она похожа на выплату репараций.

«Путь вперёд может оказаться долгим», — предупреждает БМР. Высокие коэффициенты задолженности для предприятий, домашних хозяйств и правительств потребуют много времени для отработки, что подразумевает «болезненное сокращение доли заёмных средств и длительные периоды слабого роста». Это делает восстановление мировой экономики «гораздо более медленным... по сравнению со спадами стандартного делового цикла».

Но вместо того, чтобы убеждать в необходимости списания долговых обязательств для возобновления роста экономики, БМР настаивает на том, чтобы экономика жертвовала собой на алтаре прошлых долгов, которые нарастают у банков и держателей облигаций. «Реальный» рост — в виде новых капиталовложений, государственных расходов и повышения уровня жизни — должен быть вытеснен необходимостью платить кредиторам. «Больший акцент на восстановлении [баланса] [то есть на «сбережениях» за счёт погашения долга] и реформировании подразумевает относительно меньшее влияние на управление развивающим спросом». Сокращение потребительского спроса и государственных расходов необходимо для того, чтобы оставить держателям облигаций больше доходов. Такое «восстановление баланса» означает погружение экономики в депрессию.

Что ещё хуже, БМР надеется использовать финансовый кризис как возможность навязать трудовые «реформы»: разрушить профсоюзы и вести подобную политику снижения заработной платы, сокращения пенсий и государственных расходов. Это противоположно тому, что имелось в виду в эпоху реформ столетие назад. Неолибералы украли этот термин, теперь означающий «контрреформу». Это та же самая разрушительная жёсткая экономия, которая дискредитировала программы МВФ. Уже в 1982 года Рауль Пребиш, Генеральный секретарь — основатель (1964-1969 гг.) Конференции Организации Объединённых Наций по торговле и развитию (ЮНКТАД), описал, как кредиторы требовали, чтобы Латинская Америка управляла своей экономикой в интересах иностранных держателей облигаций: «во имя экономической свободы они оправдали бы принесение в жертву политической свободы», навязывая приватизацию и искажая политическое и экономическое развитие в Латинской Америке для поддержки клиентских олигархий. «Вы восхваляете политическую свободу и права человека. Но разве вы не понимаете, что на этих отдалённых землях ваша проповедь может принести плоды только путём подавления свободы и нарушения этих прав?»

Подобная жалоба может быть высказана и против навязывания жёсткой экономии в еврозоне вопреки сопротивлению избирателей. Мартин Вольф был одним из первых, кто предостерёг от реакционных мер БМР и, как следствие, от политики жёсткой экономии ЕС, которая их повторяет: «Представление о том, что лучший способ справиться с кризисом, вызванным чрезмерной перегруженностью балансовых отчётов заёмными средствами, — отказаться от поддержки спроса и даже принять прямую дефляцию, кажется нелепостью. Результатом, неизбежно, был бы ещё более быстрый рост реальной задолженности и, тем самым, ещё большие волны банкротств, которые привели бы к ослаблению экономики и, следовательно, к дальнейшему увеличению задолженности. [БМР] требует сокращения денежных расходов.... БМР хочет, чтобы денежно-кредитное стимулирование также было отменено. ... Он (банк) преуменьшает и риски, и издержки дефляции, несмотря на огромный долговой навес, который это также подчёркивает».

Таким образом, БМР сделал полный поворот в политике по сравнению со своими истоками. Несмотря на то, что БМР был создан для того, чтобы освободить Германию от невероятно высоких требований кредиторов, в его отчёте за 2014 год не признаётся тот факт, что жёсткая финансовая экономия и долговая дефляция усугубляют проблему задолженности, сжимая экономику, и противодействует дефицитным расходам.

В главе IV отчёта БМР списание долгов признаётся как последняя альтернатива. «Анализ сценариев показывает, что долговой капкан для некоторых стран — не просто отдалённая возможность, — предупреждает отчёт. — В некоторых случаях непосильное долговое бремя необходимо решать напрямую, например, путём списания долгов. Следует признать, что это означает, что кто-то должен понести последующие потери, но опыт показывает, что такой подход может быть менее болезненным, чем альтернативы. Например, в странах Северной Европы после банковских кризисов в начале 1990-х годов были достигнуты высокие и неустойчивые уровни задолженности, вынуждая банки признать убытки и решительно покончить с безнадёжными активами, в том числе путём их ликвидации.... Это заложило прочную основу для восстановления, которое произошло сравнительно быстро».

БМР, сосредоточив внимание на долгах домохозяйств, обвиняет банки в безрассудном чрезмерном кредитовании в атмосфере упрощённой выдачи кредитов (поощряемой центральными банками) и призывает банки реструктурировать или даже списать обесценившиеся ипотеки. Но мало что известно о широкомасштабном ущербе, вызванном долговой дефляцией, как «продукте» банков. Центральные банки никогда публично не обсуждают степень, в которой безнадёжные и просроченные долги и штрафы просто прощаются.

Когда загрязнители наносят ущерб окружающей среде или происходят несчастные случаи из-за подрядчиков плохо построенных зданий, исправление заключается в возмещении ущерба, Какая компенсация уместна, если директивы МВФ и ЕЦБ вызвали экономический спад и привели к убыткам?

Требования жёсткой экономии со стороны ЕЦБ

Философия жёсткой экономии в еврозоне наиболее вопиющей предстала в интервью «Файнэншл таймс», взятом у члена правления ЕЦБ Лоренцо Бини Смаги в 2011 году. Смаги выглядит как европейская версия Тима Гайтнера. По его мнению, проблема заключается не в требованиях кредиторов, а в давлении заставить отказаться от них. Отражая свою идеологическую обработку в Чикагском университете, Бини Смаги заявляет, что есть только одно решение: принятие «антитрудовых и антипотребительских «структурных реформ и мер налогово-бюджетной корректировки, включённых в такую программу». Когда Бини Смаги спросили о том, как дефолт или реструктуризация решат проблемы Греции, он ответил, что списание долга «подтолкнёт Грецию к большому экономическому и социальному кризису», а не спасёт её от кризиса! «В еврозоне долги должны быть погашены. ... Это должно быть законом рыночной экономики». Реальность же, несомненно, состоит в том, что долговая дефляция разрушает экономику.

Интервьюер указал, что «Отмар Иссинг, ваш бывший коллега, говорит, что Греция неплатёжеспособна и она «физически не сможет» погасить свои долги. Он прав?» Нет, ответил итальянский банкир: «Это сказки». Из-за списания долга греческие банки, имеющие греческие облигации, обанкротятся, и страна останется без средств для оплаты текущих и сберегательных счетов. Поэтому необходимо пожертвовать экономикой, чтобы банки не понесли больших убытков, так что она не рухнет. В этих рассуждениях по порочному кругу он отказывается признать, что, если облигации выплачиваются, это сокращает экономику, делая ещё больше долгов безнадёжными.

Пол Кругман написал, критикуя высокомерные обвинения Бини Смаги греческих избирателей в «иррациональности», когда они отвергают жёсткую экономию, что он сам «служит примером европейской элиты в этом кризисе: он морализирует, осуждает, всегда ошибается, но всегда убеждён, что другая сторона в споре — «невежественная чернь».

Экономисты МВФ и ЕЦБ пытаются сохранить лицо, утверждая, что недооценка ими разрушений, вызванных их требованиями жёсткой экономии, была результатом невинного оптимизма. Однако такое же недоразумение — что страны могут выплатить любые суммы долга при достаточном профиците бюджета, сокращении заработной платы и растаскивании государственных активов — повторялось десятилетие за десятилетием.

Греческие избиратели не столь наивны. Когда они, наконец, получили возможность пойти на выборы, то показали, что совершенно ясно осознали, что жёсткая экономия не восстанавливает стабильность. Это финансовая война против труда, социальных расходов и государственной собственности.

Европейские банки препятствуют созданию подлинного центрального банка

Бини Смаги заметил в своём вышеупомянутом интервью, что после дефолта в начале 1980-х годов «в латиноамериканских странах всё ещё был центральный банк, который мог печатать деньги для выплаты заработной платы государственным служащим, пенсий». Но он утверждал, что финансирование дефицита государственного бюджета было шагом к гиперинфляции, под которой он, похоже, подразумевал повышение заработной платы. «Так что они вышли [из кризиса] посредством инфляции, обесценивания и так далее». На самом деле обесценение валюты было результатом необходимости оплачивать обслуживание долга, чего Бини Смаги, кажется, не замечает.

Он пояснил, что правила ЕС не позволяют правительствам монетизировать государственные расходы, чтобы заставить страны полагаться на «надёжный» кредит коммерческого банка в отличие от выпуска государственных денег. «В Греции не было центрального банка, который мог бы финансировать правительство, и ему пришлось бы частично закрыть некоторые из его операций, например, обслуживание системы здравоохранения».

Это как раз и есть роковой недостаток проекта евро: отсутствие центрального банка для финансирования расходов на общественные нужды. Варуфакис охарактеризовал еврозону как «порочную экономику в том смысле, что у неё есть центральный банк без государства, которое должно им управлять, и есть государства без центрального банка, чтобы их поддерживать». Проблема эта — политическая. Создание настоящего центрального банка — возможно, путём создания греческого казначейства для выполнения функций центрального банка — привело бы в бешенство крупный европейский финансовый капитал.

Отсутствие собственного центрального банка вынуждает национальные правительства полагаться на держателей облигаций, которые предоставляют кредиты только на добывающих условиях, которые, как правило, противоречат долгосрочному национальному процветанию. Таким образом, выбор заключается в том, стоит ли подчиняться обременённой долгами жёсткой экономии или прекратить платить кредиторам и выдержать переходный период освобождения от смирительной рубашки евро.

Не существует международного трибунала для приведения суверенных долгов в соответствие с платёжеспособностью или для вынесения решения о том, кто должен покрывать убытки от рефинансирования государственного долга или дефолтов. Как описывается в следующей главе, такое место рассмотрения дел будет определять совокупность правовых принципов, признающих недобросовестность держателей облигаций или фондов-стервятников, покупающих по дешёвке необслуживаемые облигации и угрожающих разрушить национальные финансовые системы и вызвать хаос, чтобы захватить их активы, если не будут выполняться их требования о выплатах в полном объёме.

ГЛАВА 25
Суды США блокируют списание долгов

Дефолт — это не аргентинская проблема, реструктуризация — не аргентинская проблема, это мировая проблема, проблема глобального капитализма, системы, в которой мы живём.

Аксель Кисилёф, министр экономики Аргентины

Кажущийся очевидным ответ, когда внешний долг страны становится слишком большим, чтобы его выплатить, то есть выплатить, не навязывая нисходящую спираль жёсткой экономии, — это его списание. Уклонившись от одобрения этого подхода в 2001 году, МВФ потерял лицо (как отмечалось ранее), рефинансировав не могущие быть выплаченными долги Аргентины, которая почти сразу же объявила дефолт. В 2005 году и вновь в 2010 году президент Нестор Киршнер поставил держателей облигаций перед выбором «либо да, либо нет»: они могли или согласиться с резкими списаниями, или вообще ничего не получить.

К 2005 году рынок этих аргентинских облигаций состоял в основном из спекулянтов, которые купили их с большими скидками, отражающими риск дефолта. Стало очевидно, что МВФ больше не будет вмешиваться, чтобы помочь держателям облигаций. Рынки суверенных облигаций стали ограниченными для спекулянтов. Несомненно, всё получилось достаточно хорошо, и 76 процентов (с вкладами в 76,5 млрд долл.) согласились на эту сделку. Но реструктуризация не удалась, и в 2010 году был предложен новый односторонний обмен облигаций. На этот раз на него согласились на удивление многие держатели облигаций — 92,4 процента.

Однако маленькая группа фондов-стервятников увидела шанс сорвать куш. Филиал «Эллиотт Менеджмент» Пола Сингера на Каймановых островах покупал сильно обесцененные аргентинские облигации с момента кризиса 2001 года. К 2013 году он потратил около 49 млн долл. на облигации стоимостью около 250 млн. долл. по номиналу. Сингер подал иск в федеральный суд Нью-Йорка, требуя (и выигрывая) выплату по полной номинальной стоимости плюс начисленные проценты и расходы, которые выросли до 832 млн. долл. Другие подобные фонды купили ещё больше облигаций и ожидали исхода иска Сингера, чтобы потребовать таких же неожиданных доходов.

В то время было мало положений о коллективных действиях (САС), обязывающих миноритарных держателей облигаций подчиняться воле большинства. Кроме того, большинство международных облигаций по-прежнему выпускались в долларах, и требовалось, чтобы в какой-то момент платежи проходили через банковскую систему США. Чтобы сохранить контроль в руках Америки, дипломатия США выступила против любого международного суда, выступающего посредником между странами-должниками и держателями облигаций, и отказалась подчиняться арбитражу Международного суда в Гааге. Это не оставляет никаких правил или глобального арбитра для оценки того, сколько кредиторы должны потерять, когда кредиты становятся безнадёжными.

Иск Сингера против Аргентины оказался в руках Томаса Грисы, судьи второго округа Нью-Йорка. В течение 2014-2015 годов он вынес ряд судебных решений, которые привели в замешательство правовую основу суверенного государственного долга во всём мире. Гриса постановил, что ни один из 92,4 процента держателей облигаций, согласившихся на рефинансирование в Аргентине, не сможет получить ни доллара до тех пор, пока фонду Сингера не будет заплачено полностью, с совокупными невзысканными процентами, судебными издержками и множеством убытков. Аргентина обжаловала одностороннее решение Грисы в Верховном суде США, который поддержал его условия, и Сингер начал накладывать арест на имущество Аргентины по всему миру.

Цена этого решения была настолько велика, что Аргентина обанкротилась бы при его выполнении. «Ядерные» судебные решения Грисы касались не только долга Аргентины, выплачиваемого держателям из США, но и иностранных держателей. По сути, он постановил, что никакие списания не являются законными. Ни один государственный долг не может быть списан, если какой-нибудь держатель не согласен с этим, независимо от того, как добровольно мог быть согласован долг или насколько разумным он был. Это сделало юридически невозможным для правительств и их основных держателей облигаций ведение переговоров о списании долгов.

Кризис суверенного долга Аргентины

Аргентина как серийный неплательщик долгое время находилась в центре кризисов суверенных долгов. Ещё в 1890 году её дефолт чуть не обрушил английский торговый банковский дом «Бэринг Бразерс». Однако к 1953 году Хуан Перон погасил весь внешний долг Аргентины в рамках своей националистической экономической программы. (Уже в 1946 году Перон воздержался от вступления в МВФ, рассматривая его как орудие финансового империализма.) После свержения Перона в 1955 году Аргентина вернулась на международные финансовые рынки, но её долг оставался допустимым — до военной диктатуры 1976-1983 годов, когда внешние заимствования выросли с 8 до 48 млрд долл.

После 1989 года ситуация стала ещё более отчаянной. Режим «Вашингтонского консенсуса» Карлоса Менема получил доступ к международному финансированию, согласившись подкреплять каждый песо соответствующими долларовыми резервами с полной конвертируемостью с 1991 по 2002 годы. Аргентина не выпускала ни одного песо своей собственной валюты без покупки казначейских облигаций США равной стоимости для его поддержки. Это создало соотношение песо/доллар равным «один к одному», в основном с заёмными или «полученными в результате приватизации» долларами, которые бездействовали в центральном банке в качестве денежных резервов.

К 2001 году связь «один к одному» с долларом разорвалась, усугубившись из-за низких экспортных цен на сельскохозяйственную продукцию. Торговая зависимость и бегство капитала усилились, так как промышленность и производство продуктов питания подвергались жёсткой экономии, что закончилось беспорядками, свергшими правительство. Суверенный долг страны вырос до 82 млрд долл. в течение последних четырёх лет правления неолиберального режима, с 1998 по 2002 годы, которые сегодня вспоминаются как Великая депрессия Аргентины или, ещё лучше, как её Великая неолиберальная депрессия.

Последовавший дефолт по суверенному долгу в то время был крупнейшим в мире. Он также был самым юридически запутанным. Чтобы свести к минимуму риск для инвесторов и, следовательно, процентную ставку для выплат, военная хунта Аргентины согласилась урегулировать любые платёжные споры в соответствии с законодательством Нью-Йорка, назначив «Бэнк оф Нью-Йорк Меллон» своим платёжным агентом. Эта уступка привела к сегодняшнему установлению прецедентов правового беспредела, которые угрожают взорвать глобальную систему, регулирующую требования кредиторов к суверенным государствам в отношении облигаций, деноминированных в долларах или предусматривающих оплату через банки США. Переговоры по долгу Аргентины регулируются решениями суда штата Нью-Йорк, принятыми судьей, который позволил фондам-стервятникам заблокировать выполнение соглашения, которого достигли Аргентина и большинство держателей её облигаций, чтобы уменьшить долг страны.

Были попытки предотвратить эту анархическую ситуацию. Аргентинский кризис 2001-2002 годов побудил первого заместителя директора-распорядителя МВФ Энн Крюгер предложить механизм реструктуризации суверенных долгов (SDRM). Но США заблокировали его введение. Разрешение судебной власти оценивать пределы платёжеспособности правительства позволило бы вырвать долговой рычаг из рук американских дипломатов и инвесторов.

Списание долгов Аргентины в 2005 и 2010 годах и уклонисты

Экономика Аргентины начала восстанавливаться после 2002 года, поскольку быстро растущие цены на сырьё помогли улучшить торговый баланс. Это позволило новому президенту-«законнику» (перонисту) Нестору Киршнеру (2003-2007 гг.) начать переговоры по урегулированию долгов, накопившихся при его предшественниках. В начале 2005 года держатели облигаций согласились (конечно, неохотно) обменять 63 млрд долл. (более трёх четвертей) дефолтных аргентинских облигаций на новые, стоимостью чуть более четверти первоначальной номинальной стоимости.

Облигации номинальной стоимостью почти 19 млрд долл. обменены не были. В 2010 году, после ещё пяти лет переговоров, Аргентина заключила новое соглашение с держателями более 92 процентов своих облигаций (возглавляемыми итальянскими и испанскими фондами). Чтобы убедить оставшихся миноритарных держателей принять новые и окончательные условия, был принят ограничительный закон (Padlock Law), по которому несогласные теряли свое право на что-либо вообще, если не примут подешевевшие новые облигации в обмен на старые. После 2010 года эти облигации были проданы за часть своей номинальной стоимости, так как большинство кредиторов посчитали их неплатёжеспособными.

Сегодняшняя проблема связана с фондами-стервятниками, которые скупали эти старые аргентинские облигации, выпущенные до 2002 года по бросовым ценам, когда отказ от уплаты казался вероятным. Эти фонды называются стервятниками, потому что они питаются «мёртвыми» необслуживаемыми облигациями. Министр экономики Аргентины Аксель Кисилёф выражал недовольство, что «эти хедж-фонды, которые скупили облигации по цене 20-30 центов за доллар... теперь хотят полностью их погасить, ссылаясь на договорные обязательства», и отмечал, что фонд Сингера купил облигации «с единственной целью добиться благоприятного судебного решения, чтобы получить сверхприбыль».

В дополнение к требованию 100 % по полной номинальной стоимости облигаций Сингер потребовал начисленных процентов за двенадцать лет (в совокупности), штрафных убытков и возмещения судебных издержек, понесённых в ходе его примерно 900 попыток эмбарго и захвата аргентинских активов в любых странах, которые признали бы его притязания. Раньше его уловка срабатывала. В 2008 году британские суды присудили фонду Сингера полную номинальную сумму основного долга и просроченные проценты по долгу Конго. Постановление позволило ему конфисковать доходы от конголезской нефти, проданной швейцарской торговой компании «Гленкор Интернешнл», принадлежавшей Марку Ричу.

Под давлением юбилейного 2000 года от Рождества Христова, чтобы обуздать такие практики, в Британии в 2010 году был принят закон о списании долгов (развивающимся странам) (Debt Relief (Developing Countries) Act 2010), который ограничил сумму, которую кредиторы могут требовать, исходя из классификации МВФ бедных стран с крупной задолженностью (БСКЗ или HIPC). Этот закон был в основном направлен против деятельности Сингера. Согласно действующему английскому законодательству, «держатели облигаций не имеют права подавать иски. Это может сделать только облигационный попечитель, а попечитель может быть вынужден действовать только в том случае, если этого требует большое количество держателей облигаций». В законе США такой защиты нет.

Стратегия Сингера заключалась в причинении достаточно неприятностей Аргентине, чтобы её правительство удовлетворило бы его на более выгодных условиях, чем оно рассчитывалось с большинством держателей облигаций. Перейдя к захвату аргентинских активов 2 октября 2012 года, адвокаты Сингера попросили Гану конфисковать аргентинское учебное судно «Либертад», пришвартованное в самой оживлённой коммерческой гавани страны. Аргентина заявила о дипломатической неприкосновенности своего судна, и 15 декабря Международный трибунал ООН по морскому праву постановил, что Гана должна его освободить. Тем временем судья Гриса в суде второго округа решил, что фонд Сингера выиграл дело, и это привело к новому толкованию международного долгового права.

Жульнические судебные прецеденты судьи Грисы для стервятников

22 ноября 2012 года Гриса дал указание «Бэнк оф Нью-Йорк Меллон», назначенному платёжному агенту Аргентины, прекратить выплаты Аргентиной 92,4 процентам держателей облигаций, которые достигли урегулирования своих долгов, накопившихся до 2002 года. Гриса постановил, что никакие выплаты этим держателям облигаций невозможны, пока Аргентина полностью не выплатит фонду Сингера по условиям старых облигаций, которые он скупил по бросовым ценам. Это создало кризис, безмерно превышающий 1,3 миллиарда долларов, присуждённых Сингеру. «Мудис инвесторс сервис» заявила в понедельник, что, если Аргентина выполнит это решение, может быть установлен юридический прецедент для других несогласных уклонистов, которые в сумме требовали почти 12 млрд долл. неоплаченных долгов. Однако если Аргентина не полностью произведёт свои платежи в декабре, держатели биржевых облигаций могут потребовать немедленной выплаты всех 20 млрд долл., которые им причитаются. А если это произойдёт, то «судебный запрет превратит относительно незначительный дефолт в дефолт катастрофический, который ещё больше потрясёт и без того хрупкую мировую экономику», — предупредили держатели биржевых облигаций.

Бывший глава центрального банка Аргентины Марио Блежер обвинил уклонистов в стремлении получить прибыль от облигаций, которые они купили по ценам, которые подразумевали высокий риск дефолта. «Если инвесторы готовы принять более высокие риски, чтобы заработать на дополнительном спрэде, — утверждал он, — то они не могут отказаться от потенциальных затрат, когда риск дефолта становится реальностью. Дефолт, в этом контексте, является ... законной, хотя и огорчительной, частью игры. Непоследовательно получать премию за риск и настаивать на полной оплате при любых обстоятельствах. Правовая защита, предоставленная держателям облигаций судьей Грисой, противоречит самой природе риска. Если все уклонисты в конечном итоге получат выплаты в полном объёме, то весь механизм установления цен на рынках суверенных облигаций становится противоречивым».

Бывший министр экономики Эрнан Лоренцино сравнил это решение с отправлением США Пятого флота — «судебным (или юридическим) колониализмом». «Никто в здравом уме не согласится на сделку по реструктуризации», — отметил он, — «если уклонисты с хорошим адвокатом могут подождать и получить 100 %». Одно дело, когда владельцам облигаций пришлось согласиться на списание, отражающее более низкую, но реалистичную платёжеспособность, но совершенно другое, когда они знали, что те, кто отказываются быть разумными, в конечном итоге выиграют гораздо больше.

Лоренцино пообещал обжаловать этот приговор в Верховном суде США, где, как ожидалось, он будет отменён в связи с последствиями для международных отношений США. Предполагалось, что эти решения будут зависеть от исполнительной власти и, следовательно, от генерального прокурора и государственного департамента и к тому же от внутреннего законодательства о банкротстве, которое послужило узкой основой для решения судьи Грисы.

Государственный департамент совместно с министерством финансов США представил в апелляционный суд резюме с предупреждением о том, что поддержание решения Грисы «может повредить статусу Нью-Йорка как главного мирового финансового центра и оказать «пагубное влияние на системную роль доллара США», побуждая страны деноминировать свои долги в других валютах и выводить их за пределы юрисдикции судов Соединённых Штатов». МВФ также предупредил о «системных последствиях», если вышестоящие суды поддержат это решение. Решение в пользу уклонистов будет препятствовать принятию правительствами Положений о коллективных действиях даже тогда, когда подавляющее большинство держателей облигаций признает необходимость сделать это, и, таким образом, может «возникнуть риск подрыва процесса реструктуризации суверенного долга».

Апелляционный суд США отмахнулся от этих опасений в марте 2013 года, полным составом отказавшись пересмотреть решение по фонду-стервятнику. Это оставило в силе аргумент хедж-фонда о том, что, несмотря на то, что они покупали облигации на вторичном рынке со скидкой в диапазоне от 65 до более вероятных 85 процентов, он никогда не соглашался на погашение за менее чем 100 % их номинальной стоимости. Фонд хотел, чтобы правовые постановления убрали риск, который определили рынки.

Судья Гриса повторил, что «Бэнк оф Нью-Йорк Меллон» будет неуважительно относиться к суду, если он выплатит держателям облигаций на период после 2010 года, не выплачивая фондам Сингера 1,3 млрд долл. в счёт основной суммы долга плюс полный возврат процентов по первоначальным облигациям, выпущенным до 2001 года. Это сделало возможным дефолт, даже для аргентинских облигаций, деноминированных в евро, потому что облигации назначили один и тот же банк в качестве платёжного агента, независимо от выплачиваемой валюты. Цены на облигации быстро упали ниже 55 процентов от номинала, а цена страхования от дефолта выросла на 35 процентов.

Спорные юридические тонкости (дьявол кроется в деталях)

Аргентина считала, что её ограничительный Закон о замке (Padlock Law) установил принцип коллективных действий большинства, но также была необходима законодательная работа стран — кредиторов. «Файнэншл таймс» выразила надежду, что Конгресс США сможет написать закон, похожий на принятый Великобританией в 2010 году и предусматривающий, что «любая компания, предъявившая иск в британские суды с требованием выплаты по долгам против одной из 40 бедных стран с крупной задолженностью (БСКЗ), может получить только ту сумму, что и при её участии в списании долгов БСКЗ». Уже в 2005 году Комитет по законодательству на финансовых рынках Банка Англии счёл неправильным использовать оговорки pari passu (в равной доле) для блокирования платежей кредиторам просто потому, что другие платежи не были произведены.

Суды часто списывают долги должникам из частного сектора, признавая недействительными требования или блокируют взыскание кредиторами по различным причинам. «МВФ насчитал более 600 суверенных реструктуризаций в 95 странах в период с 1950 по 2010 годы». Но судья Гриса отверг такое вмешательство в случае Аргентины. Речь идёт о правиле pari passu, согласно которому все кредиторы должны рассматриваться без ранжирования или предпочтения одной группы над другой.

Единственным изменением для облегчения бремени задолженности с 2003 года стало более широкое использование Положений о коллективных действиях (САС), чтобы заставить непокорных спекулянтов придерживаться того, с чем согласилось подавляющее большинство кредиторов. Например, рефинансирование долга Греции в 2012 году включало в себя САС, согласно которым, если более 85 процентов держателей облигаций соглашаются на новые условия, их решение обязывает всех остальных держателей облигаций. Это связывало все стороны соглашения большинством голосов. Такие положения защищали крупных кредиторов, а также страны — должники от фондов-стервятников, надеющихся сорвать куш путём покупки облигаций, которые финансовые рынки оценили как имеющие малые шансы на выплату по номинальной стоимости. Чтобы не допустить вмешательства уклонистов в рефинансирование облигаций, Европейский Союз теперь требует, чтобы весь суверенный долг со сроком погашения более одного года выпускался с такими условиями. Однако САС не применяются к облигациям, выпущенным до принятия таких условий.

Судья Гриса постановил, что без такого условия САС любой кредитор, который отказывается от списания долга, может настаивать на 100 % номинальной стоимости облигации. Это будет иметь место даже в том случае, когда облигации были куплены всего за пенни, за доллар после того, как более 90 процентов держателей согласились на меньшую сумму, исходя из реальных возможностей страны — должника по оплате.

Как поясняет Тим Сэмплс (профессор делового права в Университете Джорджии), на практике обычное толкование того, что в pari passu означает «справедливое обращение», по мнению Аргентины, «то, что получило подавляющее большинство (92,4 процента) держателей облигаций, должно служить тем же принципом, по которому должны получать выплаты фонды-стервятники». Но «уникальная» интерпретация Грисы «заключается в том, что, если фонду Сингера выплачивается 100 % от номинальной стоимости первоначальных облигаций, всем остальным держателям замещающих облигаций также должны производиться выплаты, как если бы их ранние облигации стоили 100 центов за доллар, а не 20 процентов или около того, по которым их оценивал рынок». С этой точки зрения стервятники определяют, что получает большинство, а не наоборот. Все стороны будут иметь право на полные первоначальные условия по облигациям, даже если большинство соглашается на меньшее. Таким образом, большинство не может принудить других держателей облигаций к списанию долга.

Это определение pari passu не позволит правительствам урегулировать проблему с большинством, пока существуют несогласные уклонисты. «Группа уклонистов получит гораздо лучшие условия, чем подавляющее большинство кредиторов», — пояснил экономист Джозеф Стиглиц, потому что «любой будущий кредитор при любом будущем выпуске облигаций не получит платёж раньше уклонистов от какой-либо предыдущей реструктуризации». Судья Гриса постановил, что ничто из этого на деле не должно иметь значения, когда облигации выпускаются с условиями САС. Но у суверенных облигаций, выпущенных до греческого выпуска 2012 года, такого условия нет. Это делает их уязвимыми для блокирования фондами-стервятниками, которые отказываются выполнять расчёты по долговым обязательствам как большинство, что ставит такие постановления в состояние неопределённости.

Обозреватель «Файнэншл таймс» Мартин Вулф назвал решение в пользу Сингера «вымогательством, поддерживаемым судебной системой США», и отметил, что, несмотря на ту «лёгкость, с которой американские корпорации могут уйти от своих кредиторов, захватывает дух», такой отсрочки и согласования не существует, когда речь идёт о странах и их правительствах. Цель состоит в том, чтобы подчинить правительственную власть банкирам Уолл-стрит и Лондона.

«Экстремистское» решение судьи Грисы было радикальным переписыванием международного права, означающим, что не может быть никаких переговоров о списании долларовых долгов, которые могут быть сделаны с учётом решения суда второго округа Нью-Йорка о том, что всем несогласным требуется заплатить в полном объёме. В противном случае они могут захватывать активы стран — должников, если только уже не существует САС для отмены принципа pari passu по каждой облигации. Это означает, что 93 процента держателей облигаций Аргентины, которые согласились на обмен, не могут получить свои выплаты без полной оплаты номинальной стоимости фонду Сингера, 100 центов на доллар, плюс начисленные сложные проценты, штрафы и судебные издержки.

Верховный суд отказывается рассматривать апелляцию на решение Грисы

После неудачи своей апелляции в федеральном суде второго округа, судьи которого в полном составе не нашли оснований отклонить логику судьи Грисы, следующим шагом Аргентины стало обращение в Верховный суд США, который «Файнэншл таймс» назвала продолжающимся «судебным процессом века». Это выглядит как повторение «украденных» выборов 2000 года во Флориде, когда Дэвид Бойс (тогдашний представитель Эла Гора) выступал за Аргентину, а Тед Олсон, заместитель министра юстиции и представитель Джорджа Буша-младшего, действовал за «НМЛ Кэпител» Сингера. Министерство юстиции, МВФ, Всемирный банк и французское правительство подали благоприятные (amicus) сводки в поддержку позиции Аргентины. Но в июне 2014 года Верховный суд отказался пересмотреть решение Грисы, рассматривая этот юридический вопрос просто как один из местных договорных законов, как будто он не имел никакого отношения к международным отношениям.

Закон США о банкротстве основан на том, как разделить активы предприятий или разорившихся семей. Кредиторам предоставляются права «раскрытия сведений» для выяснения того, какие активы могут быть захвачены. Большинство таких процедур локализовано, в то время как жизнь экономики в целом продолжается как обычно. Арест иностранных государственных активов — это гораздо более высокий уровень, но судья Верховного суда Антонин Скалиа рассматривал дела в том же тривиальном духе, что и судья Гриса, считая суверенные экономики обычными должниками, конфискация имущества которых будет иметь лишь незначительный экономический эффект: «если дело было подано в Нью-Йорке против «собственника-неплательщика» и этому должнику было приказано заплатить, почему кредитор не мог потребовать узнать, есть ли собственность во Флориде, чтобы получить её?» Конечно, эти два шага надо разделять, сказал Скалиа, и кредитор должен будет просить суды Флориды «наложить арест» на это имущество; но почему бы не позволить кредитору узнать о этом?»

Судья Рут Бадер Гинсберг отметила, что проблема с этим толкованием заключалась в том, что право на обнаружение всех активов, принадлежащих Аргентине, молчаливо подразумевало последующее право на арест. В ответ на аргумент Олсона о том, что Аргентина ничем не отличается от других должников в том, что касается требований информации об активах, которые могут быть изъяты для погашения долгов, она возразила, что «это суверенное государство. Аргентина обладает иммунитетом за исключением ведения коммерческой деятельности в Соединённых Штатах». Нью-йоркский адвокат Аргентины Джонатан Л. Блэкман отметил, что, поскольку Аргентина обладает иммунитетом от утраты прав на свой военный арсенал, посольства и другие национальные активы, не было никаких причин разрешать кредиторам запрашивать такую опись имущества.

Оставляя в силе решение судьи Грисы по урегулированию долга Аргентины, Верховный суд подтвердил, что Аргентина должна предоставить фонду-стервятнику Сингера опись всех активов, которыми она обладает, как военных, так и гражданских в любой точке мира, даже там, где они были защищены от конфискации суверенным иммунитетом, как корабль «Либертад». Фонды-стервятники должны были получить возможность пытаться снова и снова выставлять счета за все судебные издержки задолжавшей Аргентине! 16 июля 2014 года отдел по связям с общественностью Сингера разместил полностраничную рекламу в «Файнэншл таймс», «Уолл-стрит джорнал» и «Нью-Йорк таймс» с заключительными словами: «Аргентина, дефолт — твой выбор». Реклама утверждала, что, выплатив свои средства, экономика Аргентины получит «целых 70 миллиардов долларов в виде более низких процентных расходов в течение следующих десяти лет». Смысл рекламы был достаточно ясен: фонды Сингера создадут достаточно неприятностей, чтобы заставить Аргентину платить высокую премию за риск на мировых рынках капитала, если она не сдастся.

Это не похоже на простое закрытие ресторана, чтобы расплатиться с его поставщиками и другими кредиторами. Поддержка решения Грисы грозила вообще отпугнуть зарубежные страны от заимствований в долларах. Неамериканские держатели облигаций стремились опротестовать решение Грисы на том основании, что «облигации в евро регулируются английским законодательством, а платежи по этим облигациям осуществляются за пределами США через иностранные компании, поэтому у суда США нет юрисдикции, чтобы препятствовать этим выплатам». МВФ выразил протест по этому поводу: «Мы обеспокоены возможными более широкими системными последствиями». Флойд Норрис обвинил Верховный суд в том, что тот перевернул «мир реструктуризации суверенного долга с ног на голову». При этом суд своими действиями, скорее всего, нанёс ущерб статусу Нью-Йорка как финансовой столицы мира».

Блокирование возможности Аргентины платить через банки США

Чтобы продемонстрировать добрую волю по отношению к законным держателям своих облигаций, Аргентина нарушила приказ судьи Грисы, депонировав 539 млн долл. в «Бэнк оф Нью-Йорк Меллон» для выплаты процентов, причитающихся 30 июня 2014 года, плюс 183 млн. долл. для выплаты держателям недолларовых облигаций. Судья предписал банку вернуть деньги, «назвав перевод «подрывом», который сорвал потенциальные переговоры по урегулированию с держателями просроченных долгов». Он также настаивал на том, чтобы Аргентина направила представителей в Нью-Йорк для переговоров с фондом Сингера.

Однако было очевидно, что никакого решения, о котором можно было вести переговоры, не существовало. Условие Аргентины «Права на будущее предложение (RUFO)» предусматривало, что стороны, принявшие списание, будут участвовать в любом новом соглашении, заключённом с уклонистами до 2014 года. Если она заплатит фонду-стервятнику Сингера 100 центов за доллар, то должна будет задним числом выплатить всем бывшим держателям облигаций на тех же условиях. Немедленные выплаты могли составить 15 млрд долл., и в последующие годы составит 120 млрд долл., что намного превышает пределы разумного.

В соответствии с решениями судьи Грисы, Апелляционного суда и Верховного суда США, действующее законодательство США создаёт финансовые тиски, чтобы помешать странам избежать долговой дефляции, рабства у рантье и конфискации государственных активов кредиторами. Постановление Грисы угрожает тем, что без реструктуризации обременительных внешних долгов целые экономики будут ввергнуты в депрессию, безработицу и эмиграцию молодой рабочей силы, а также столкнутся с требованиями проведения инсайдерской приватизации.

Создание альтернативной правовой базы для списания долгов

Во избежание такой финансовой войны необходим глобальный арбитр, который должен отменить прецедент «судебного процесса века». Постановления Грисы не позволяют правительствам в целом сокращать долларовые долги из-за отсутствия в них Положений о коллективных действиях после 2012 года, обязывающих держателей-миноритариев принимать решения определённым большинством или, в соответствии с британским законодательством, попечителем, представляющим большинство. Вопрос в том, смогут ли немногие уклонисты навязать анархию международной экономике, блокируя законность списания долгов, согласованного в качестве альтернативы явному дефолту или отказу от обязательств.

Летом 2014 года более четырехсот банков, инвесторов в облигации и стран — должников выработали через Международную ассоциацию рынков капитала ограничения способности фондов-стервятников и других уклоняющихся сторон блокировать расчёты и компромиссы, использовав положения о коллективных действиях САС в отношении новых выпусков облигаций. Эти САС определяют условия для будущих решений по дефолту, связывая всех инвесторов с решениями, согласованными большинством в 75 процентов. Эти условия будут применяться ко всем облигациям страны — должника с тем, чтобы не позволить уклонистам выкупить большую часть одной эмиссии, а затем попытаться передать весь спектр облигаций страны в суды (как это происходит в настоящее время). Постановление судьи Грисы будет признано устаревшим с помощью определения оговорки pari passu как «равного режима, но не равных выплат держателям облигаций».

Накладные расходы по долгам в мире настолько велики, что финансовая война в отношениях между кредиторами и должниками затмила классовую войну между наёмными работниками и их работодателями. В своей страстной и даже душераздирающей речи 19 августа 2014 года президент Кристина Киршнер (которая сменила своего мужа после того, как он умер при исполнении служебных обязанностей в 2007 году) подняла долговой кризис Аргентины до проблемы мирового значения: «Мы становимся аргентинцами, когда речь заходит о суверенитете нашей страны и убеждённости в том, что нас больше нельзя подвергать вымогательствам и что мы не можем снова взвалить на себя бремя долгов.... Если бы я подписала то, что меня пытаются заставить подписать, теперь бомба не взорвалась бы, а, напротив, непременно раздались бы аплодисменты и появились восторженные заголовки в газетах. Но мы попадём в адский круговорот долгов, от которых мы так долго зависели».

Практические последствия решений судьи Грисы заключаются в том, что глобальные выплаты по суверенному долгу невозможно осуществить, если они связаны с платежами в долларах США или судами США. Это блокирует любые согласованные списания суверенного долга — любое списание вообще. Любой хедж-фонд или другой кредитор, независимо от того, насколько малы их пакеты облигаций, может потребовать полную номинальную стоимость любой облигации, которая была пересмотрена, даже если подавляющее большинство держателей согласны на своп, призванный привести долги в соответствие с платёжеспособностью государства.

Как и предупреждала Аргентина, Гриса расширил свое решение за пределы фондов Сингера, включив в него около пятисот других уклонистов и фондов-стервятников, которые не приняли условия реструктуризации 2005 и 2010 годов. Аргентинский экономический обозреватель Хорхе Вилчес отмечает, что «ЕМ Лтд.». Кеннета Дарта владеет дефолтными аргентинскими облигациями на сумму 595 млн долл. (больше чем 503 млн. долл. в «НМЛ Кэпител» Сингера). «Помимо Дарта имеются облигации на сумму около 2,4 млрд долл., которые регулируются законодательством штата Нью-Йорк и находятся в руках других инвесторов-уклонистов». Начав платить этим уклонистам 100 % на доллар за их старые облигации, Аргентина вернётся «обратно, откуда она начинала».

Держателям облигаций, прозванным «Мне тоже», было присуждено 5,4 млрд долл., помимо первоначального решения Грисы о выплате Сингеру 1,6 млрд долл. Министр экономики Аксель Кисилёф обвинил эти фонды в использовании требований Сингера в качестве средства создания правовых оснований для подключения остальных стервятников, то есть ловушки, которую они планировали с самого начала: «„Фонды-стервятники“ пытались показать, что сумма для выплаты была небольшой по сравнению с валютными резервами, чтобы заставить страну заплатить до того, как появятся другие кредиторы. Оппозиционные экономисты попались в эту ловушку, прося нас заплатить уклонистам.... Поскольку теперь Гриса подтверждает для всех кредиторов Аргентины условия те же, что и для „фондов-стервятников“, нас попросят заплатить от 15 до 17 млрд долларов. Это большие деньги, учитывая, что наши валютные резервы составляют 34 млрд долларов».

Кисилёф обвинил кредиторов, что их конечной целью было разделить Аргентину путём принудительных приватизационных распродаж. «Если Аргентина возьмёт на себя новые долги, то, чтобы выплатить их, международные агентства заставят её правительство внести коррективы и приватизировать государственные компании». Это стало финансовой целью, начиная с времён Тэтчер-Рейгана: в современном варианте движения «Огораживание», приватизирующем общественное достояние стран-должников.

Вместо того чтобы финансировать капиталовложения для получения прибыли за счёт роста производства, новая финансовая стратегия заключается в том, чтобы вырвать возможности добычи ренты и превратить её в проценты. Основные такие возможности в настоящее время обещают государственные предприятия.

Данная стратегия финансиализации ставит страны перед необходимостью создать альтернативу «распятию на кресте» имеющихся долгов. Материальная экономика труда и производства должна получить приоритет над требованиями кредиторов. Этот принцип необходимо встроить в свод международного права, с тем, чтобы суверенные государства могли отвергать требования в отношении внешнего долга в интересах общества.

ГЛАВА 26
Жёсткая финансовая экономия или освобождение от старых обязательств?

Обвинение волка не очень поможет овце. Овца должна научиться не попадать в пасть волка.

Махатма Ганди (цитируется по книге Д. Г. Тендулкар «Махатма»)

Помимо постановления судьи Грисы о блокировании списания долгов, мировая «западная» финансовая система попала в заложники геополитики США. После штрафа в 9 млрд долл. против французского банка «Банк Париба» за сотрудничество с Ираном последовали торговые и финансовые санкции против России. Всё более агрессивное ведение такой экономической войны для поддержки американской дипломатии показало России и Китаю, а также Бразилии, Индии и Южной Африке (и Ирану, стране-наблюдателю Шанхайской организации сотрудничества — ШОС) настоятельную необходимость создания валютной системы, защищённой от такого давления.

Так случилось, что 15-16 июля 2014 года, в те же дни, когда были опубликованы полностраничные газетные объявления Пола Сингера, предупреждающие Аргентину о повышенных процентных платежах странам — кредиторам, если она не подчинится его требованиям, в Бразилии собралась группа БРИКС, чтобы объявить о своем Новом банке развития на 50 млрд долларов и клиринговом механизме на 100 млрд долл. Министр экономики Аргентины Кисилёф возглавил комитет по работе с должностными лицами БРИКС, чтобы предложить создать всемирный финансовый суд, такой же, какой американские дипломаты заблокировали в составе МВФ.

Инициатива стран БРИКС, проводимая в контексте углубляющегося военного противостояния на Украине со стороны США и их сателлитов по НАТО против России, была направлена на проведение торговых и инвестиционных операций в их собственных валютах, а также в долларах, следовательно, и с банками США. Предотвращение финансовой зависимости защищает экономику от экономических санкций США, которые показали себя более мощными, чем прямые военные нападения, в политике принуждения стран следовать за США в их поддержке кредиторов, антитрудовой жёсткой экономии, разграблении активов и погоне за рентой.

Государственные СМИ Запада очернили встречу БРИКС, спрашивая, что общего у России, Китая, Индии, Бразилии и ЮАР. Ответ заключается в том, что все эти страны сталкиваются с угрозой санкций США, еврозоны и МВФ против стран, которые не подчиняются требованиям кредиторов в отношении приватизационных распродаж и перекладывания налогов на трудящихся вместо финансов и искателей ренты. Ожидается, что страны — должники должны осуществлять свою внешнюю торговлю, инвестиции и заимствования в долларах при посредничестве банковской системы США, судов США, министерства финансов США и государственного департамента.

Эта долларизованная система побудила БРИКС и другие страны создать собственную альтернативу, чтобы освободиться от санкций США и решений в интересах кредиторов. Инициируя альтернативу неолиберальной политике рантье, будущий банк БРИКС и валютная клиринговая палата обещают не требовать жёсткой экономии и сходной политики в отношении трудящихся, а также не вводить запреты в рамках Транстихоокеанского партнерства (ТПП) и Соглашения о торговле услугами (TISA) против правительств, регулирующих финансы и бизнес, облагая их налогами или штрафами за ущерб и социальные издержки («внешние последствия»), которые те вызывают.

Вопрос заключается в том, кто, правительства или банки, будут руководить экономикой? Предоставление мегабанкам роли централизованного планирования экономики будет способствовать удовлетворению «добывающих» требований по обслуживанию долга путём приватизации государственных активов, лишения должников права выкупа и рейдерских захватов компаний с помощью кредитов на поглощение и «обирания» активов «активистами». Таким образом, возник новый конфликт между финансиализированной жёсткой экономией рантье и возрождением классической смешанной экономики, управляющей рынками в долгосрочных общественных интересах, — того, что раньше называлось социализмом.

Финансиализация — основная динамика, поляризующая современные экономики. Её цель состоит в том, чтобы класс кредиторов присвоил средства производства и привилегии по добыче ренты и нагрузил долгами рабочую силу, промышленность, сельское хозяйство и правительства. Занятость, заработная плата и капитальные вложения не могут быть восстановлены до тех пор, пока не будут ликвидированы связанные с ними накладные долговые расходы.

Использование долгового рычага является основной причиной того, что и США, и Великобритания растеряли своё промышленное преимущество. Завышенные долговые издержки на жильё, образование и другие основные потребности привели к тому, что их рабочая сила была вытеснена с рынков за рубежом и внутри страны. Способность Германии противостоять внутреннему пузырю на рынке недвижимости является ключом к её успехам как промышленного экспортёра. Тем не менее, её банки и политические лидеры требуют финансиализации за рубежом. Это классический случай: «Делай, как я говорю, а не так, как делаю сам». Финансовые институты еврозоны пытаются навязать латвийскую «образцовую» жёсткую экономию Ирландии, Испании и Португалии и, прежде всего, Греции, которая даёт наглядный урок того, как державы-кредиторы обращаются со странами, которые попытаются освободиться от долгов, безработицы, приватизации, эмиграции и демографического провала.

Неолиберальная финансиализация — это не способ создания жизнеспособной экономики. Академические теории должны вызывать недоверие, если они не объясняют, почему цели финансов и промышленности расходятся, а не сходятся. Лоббисты сектора FIRE подвергли цензуре экономическую теорию, исказив Адама Смита и дух антирантье классических экономистов, которые считали, что свободный рынок требует государственного регулирования, чтобы держать в узде хищнические финансы и поиск ренты, а также сохранять базовую инфраструктуру в государственной собственности.

Только благодаря такому интеллектуальному и чёткому уничтожению истории большая часть населения смогла прийти к убеждению в том, во что никогда не верило ни одно поколение раньше: что финансовый и связанные с ним сектора, извлекающие ренту, являются неотъемлемой частью «реальной» экономики производства и потребления, а не внешней и хищнической для неё, и в то, что можно получить деньги быстрее всего, занимая средства для покупки активов, раздуваемых банковским кредитом.

Попытки вначале увязать банковские интересы с интересами промышленности уступили место миру, в котором управление крупнейшими корпорациями осуществляется с упором на финансовой стратегии. Сегодняшняя постмодернистская экономическая теория изображает Количественное смягчение — то есть большее заимствование — как решение для сегодняшних бюджетов, погрязших в долгах. Рекламки пиарщиков Уолл-стрит обещают, что «акционеры-активисты» могут сделать покупателей недвижимости богатыми и выплачивать пенсии путём обратных выкупов акций и тому подобного финансового инжиниринга даже без реального роста экономики — просто за счёт прироста капитала, повышения цен на акции, с использованием доходов для выкупа собственного капитала, и одновременного снижения объёмов операций и сокращения научных исследований и разработок.

Пока большинство людей — и, конечно, большинство экономистов и средств массовой информации — считают этот рост цен на активы созданием реального благосостояния и процветания, кредиторы настаивают на том, что правительства могут выплачивать любые суммы долга при достаточном сокращении заработной платы, социальных пособий, пенсий и проведении приватизационных распродаж. Эта аксиома служит прикрытием для МВФ и ЕЦБ при финансовом спасении держателей облигаций, заставляя «налогоплательщиков» в странах — должниках страдать до бесконечности.

Я называю эту идеологию постмодернистской, поскольку она отвергает программу Прогрессивной эры, предусматривающую налогообложение богатств рантье и субсидирование государственных инвестиций в базовую инфраструктуру с целью снижения стоимости жизни и ведения бизнеса. Одним словом, столетие назад думали, что «современная» экономика должна стать социалистической. Но современная экономика движется в противоположном направлении: к финансиализированному неофеодализму и поиску ренты, распространяя политически убаюкивающее ощущение, что Альтернативы Нет.

Как финансовый капитал отбросил современную эпоху в неофеодализм

Финансовый класс вместо реструктурирования экономики с освобождением от старых обязательств для возобновления прогресса использует сегодняшний долговой кризис для объявления себя новой элитой, чтобы править до конца 21-го века. Для укрепления своих позиций финансисты спонсируют захват имущества — приватизацию — и ведут войну, чтобы довести трудящихся и промышленность до долговой кабалы, препятствуя правительству защищать общество от хищнического кредитования и добычи ренты.

Эта экономика нео- или новых рантье меняет на обратное направление эволюции, с которым связывала свои надежды классическая политическая экономия. Вместо поддержки формирования промышленного капитала в союзе против землевладельцев, извлекавших ренту, как это было в начале 19-го века, финансовый сектор вступил в симбиоз с монополиями, ищущими ренту, и приватизаторами инфраструктуры и природных ресурсов. Деньги и кредит создаются для покупки этих активов, а не для финансирования новых инвестиций в промышленный капитал и занятость.

На начальном этапе инфляции цен на активы долг используется для повышения цен на недвижимость и другие активы. Эта финансиализация включает текущие расходы (проценты, сборы и зарплаты финансового управления, расходы на юридическое и лоббистское обслуживание), которые превращаются в долговую дефляцию, что ведёт к жёсткой экономии и безработице. Инвестиции и занятость сокращаются, долги становятся безнадёжными, и наступает время потерь права выкупа заложенного имущества.

Финансовым менеджерам легче находить возможности извлечения ренты, чем получать прибыль, вкладывая средства в наращивание средств производства. В политической сфере они лоббируют освобождение этой экономической ренты от налогов, снимая налоговое бремя с самих себя. В результате дефицит бюджета приводит к сокращению расходов на инфраструктуру, на мосты и дороги, другие основные потребности, к недофинансированию пенсионных планов и, наконец, к распродажам имущества и приватизациям.

Эта хищническая финансовая динамика подавляет промышленный потенциал, оживляя призрак возврата к древнему ростовщичеству. Подобно кредиторам в древнем Риме, сегодняшняя финансовая власть стремится заменить демократию олигархией. Мы наблюдаем возрождение «примитивного накопления» путём экспоненциального нарастания долговой зависимости, потерь права выкупа и приватизации, последствия которых могут быть такими же разрушительными, как жестокие военные завоевания прошлых эпох, которые привели к тому, что население попало в крепостную зависимость.

Так быть не должно

Есть много альтернатив сегодняшней погрязшей в долгах жёсткой экономии. Возглавляют список списания долгов и перемещение налогов с труда и промышленности на доходы рантье и наследственные состояния. Сегодняшняя налоговая субсидия для долгового финансирования должна быть заменена устранением необлагаемости процентов налогами. И создание кредита должно быть направлено на расширение реальной экономики, а не только на повышение цен на активы.

Более реалистичный формат статистического учёта показал бы, как экономический излишек инвестируется или растрачивается. Это, в свою очередь, требует альтернативной теории и анализа, чтобы отличать настоящее богатство от накладных расходов. Такова и была задача классической политической экономии. В течение двух столетий она уточняла концепции, необходимые для объяснения того, почему большая часть накопления богатства, принадлежащего Одному Проценту или взятому у него в долг, приняла форму требований земельной ренты, ренты на природные ресурсы и монопольной ренты, дополняемых финансовыми сборами рантье. Это были те формы доходов, которые классические экономисты надеялись получить, взимая прогрессивные налоги на землю и природные ресурсы и регулируя естественные монополии, забирая их в общественное достояние.

Вместо этого наша налоговая система поощряет добычу ренты и финансовый краткосрочный подход, позволяя держателям облигаций, банкирам, рейдерам на фондовых рынках и «активистам» обгладывать до костей промышленный скелет экономики, одновременно взвинчивая цены за доступ к приватизированной инфраструктуре. Их цель состоит в том, чтобы передать право собственности на вложенные огромные капитальные затраты, которые до сих пор были общим достоянием — от дорог до образования, портов, систем здравоохранения, медицинского обслуживания и связи — покупателям в кредит, с доходом, поступающим банкирам, держателям облигаций и акционерам. Трудящийся загоняется в виртуальную резервацию и погрязает в долгах, поскольку он вынужден покупать товары первой необходимости и услуги, а также получать жильё и образование в пресловутом «Магазине Компании».

Такое положение неприемлемо. Как показано в Главе 7, в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, банковское дело становилось коммунальной службой. Если бы эта тенденция сохранилась, в большей части мира действовали бы кредитные карты, использовались депозитные банковские услуги и кредиты предоставлялись бы по себестоимости или по субсидированным ставкам вместо сегодняшних взносов и штрафов. Самое важное, что вариант с государственным банковским обслуживанием с меньшей вероятностью предоставлял бы кредиты на отделение активов и поиск рент, которые характеризуют сегодняшнюю финансовую систему постмодерна.

Логика аннулирования одиозных долгов, но лишь долгов перед Россией

Самые изобретательные недавние доводы в пользу аннулирования суверенных долгов были придуманы не Аргентиной, Грецией или Ирландией, а американскими стратегами, стремившимися дать Украине возможность избежать выплат по выпущенным ею облигациям или долгов за импортируемый из России газ. После конфронтации в рамках новой холодной войны в середине 2014 года, после того как Крым в ходе всенародного референдума убедительно проголосовал за присоединение к России, Институт международной экономики Петерсона выступил с предложением бывшего чиновника казначейства Анны Гелперн лишить Россию средств для принудительного исполнения её кредита Украине. «Одна мера может высвободить для Украины 3 млрд долларов», — предложила она. Британский парламент мог бы принять закон, объявляющий облигации на сумму 3 млрд долл., о которых договорился российский Фонд национального благосостояния, «иностранной помощью», а не реальным коммерческим кредитным контрактом, заслуживающим законного взыскания.

Это было бы ударом грома, который потрясёт международные долговые рынки. Его принцип будет логически применим к требованиям США по «иностранной помощи», которая включает в себя займы для погашения задолженности американским банкам и другим кредиторам, а также займы «помощи» Всемирного банка. Облигации, принадлежащие российскому Фонду национального благосостояния, были выражены в евро по строгим «лондонским» правилам. Кроме того, этому фонду требовался как минимум AA рейтинг для инвестиций в облигации. Рейтинг B+ Украины был ниже этого уровня, поэтому Россия действовала предусмотрительно, добавив финансовую защиту, то есть сделав облигации подлежащими оплате по требованию, если общий долг Украины превысит довольно скромные 60 процентов её ВВП. В отличие от иностранной помощи общего назначения, условия этого кредита дают России «возможность инициировать каскад дефолтов по другим украинским облигациям и большой пакет голосов при любой будущей реструктуризации облигаций», — заметила Гелперн.

Совсем недавно, в 2013 году, государственный долг Украины составлял чуть более 40 процентов ВВП страны — около 73 млрд долл., которым, казалось бы, можно было управлять до тех пор, пока февральский государственный переворот после Майдана не привёл к гражданской войне против восточного русскоязычного региона. Вести войну дорого, и валюта Украины — гривна — рухнула. Четверть её экспорта приходилась на восточную Украину и продавалась в основном в Россию (включая военную технику). Киев стремился положить конец этой торговле и целый год обстреливал Донбасс: Донецк и Луганск, города и промышленные предприятия, отключив электричество местным угольным шахтам и заставив около миллиона мирных жителей региона бежать в Россию. Украинский обменный курс неуклонно падал, в результате чего соотношение долг/ВВП значительно превысило 60-процентный порог. Это дало России право сделать долг подлежащим немедленной выплате, применив положения о кросс-дефолте, которые она включила в контракт с еврооблигациями, заключённый с Украиной.

Статья Гелперн обвинила Россию в стремлении держать Украину «на коротком поводке», как будто это не ровно то, что делают МВФ и большинство финансовых инвесторов. Тем не менее, «правительства обычно не предъявляют иски друг другу для взыскания своих долгов в национальных судах». Если это происходит, правило pari passu предотвращает выборочное аннулирование некоторых долгов. Именно эту проблему Гелперн описывает в блоге Credit Slips (Кредитные билеты) в отношении переговоров по долгу Аргентины.

Поэтому Гелперн выдвигает другую возможность — что Украина может заявить, что её долг перед Россией «одиозен», обращаясь к ситуации, когда «дурной правитель подписывает контракты, которые обременяют будущие поколения ещё долго после того, как правитель свергнут». «Отказ от всех долгов, наделанных при Януковиче, мог бы воспрепятствовать кредитованию коррумпированных лидеров», — заключает она.

Двойная мораль здесь состоит в том, что вместо того, чтобы заклеймить «одиозными» длинные ряды украинских клептократов и их коррумпированных правительств, она выделяет только Януковича во время его пребывания в должности, как будто его предшественники и преемники не были такими же продажными. Ещё большая опасность в объявлении долга Украины одиозным заключается в том, что это может обернуться против самих Соединённым Штатов, учитывая их многолетнюю поддержку военных диктатур, коррумпированных государств-клиентов и клептократий. Поддержка США военной диктатуры Чили после переворота генерала Пиночета в 1973 году привела к операции «Кондор», в результате которой была установлена военная диктатура в Аргентине, увеличившая внешний долг этой страны. Не откроет ли успех иска Украины в том, что её долг одиозен, правовые шлюзы для широкой отмены долгов в странах Латинской Америки и третьего мира?

Продажа Украиной облигаций Российскому фонду национального благосостояния, а также контракты на закупку газа были заключены демократически избранным правительством по низким льготным ставкам, которые субсидировали промышленное и бытовое потребление. Если этот долг считается одиозным, что тогда говорить о настойчивом требовании ЕС к Греции отстранить её парламентского лидера Папандреу в 2011 году, чтобы предотвратить проведение общественного референдума по кредиту ЕЦБ? Кредиты, выданные в условиях явной общественной оппозиции, могут считаться навязанными без надлежащего демократического согласия.

Гелперн признаёт, что использование принципа одиозного долга «чревато правовыми, политическими и рыночными рисками, которые сыграют на руку России». Действительно, чревато! «Великобритания может отказать в принудительном исполнении англоязычных договоров, составленных в соответствии с английским законодательством, по деньгам, которые ссудила Россия», тем самым лишив «кредитора средств правовой защиты для дефолта по этому долгу». Но это также положило бы конец верховенству финансового права лондонского Сити, сделав его приспешником США/НАТО.

Сходной юридической уловкой, чтобы навредить России, было бы принятие парламентом Великобритании закона о санкциях, признающего недействительными «облигации Януковича». Это снизило бы способность России «получать прибыль от продажи этого долга на рынке» и лишило бы Россию законных прав на присвоение украинских активов. «Долговые контракты обычно признаются судами недействительными, переписываются при банкротстве и блокируются традиционными санкциями», — отмечает Гелперн. Но если это можно сделать, то почему Конгресс США не может принять аналогичное правило, аннулирующее требования стервятников к Аргентине и другим странам третьего мира, страдающим от долгов?

В заключение статьи Гелперн предлагает универсальный принцип: контракты, «используемые для достижения военных и политических целей... должны потерять право требовать судебного принуждения». Это разворошит муравейник, учитывая, что «Британия и Соединённые Штаты в прошлом использовали военную силу для получения долгов и воздействия на более слабые страны. Правомерно ли для них наказывать Россию за то же самое?» Разве подавляющее большинство межгосударственных долгов не носит военного или политического характера? В самом деле, по этой логике не следует ли списать все межгосударственные долги?

Поддержка МВФ Украины отражает его политику поддержки режимов, дружественных американским инвесторам. В апреле 2014 года этот фонд одобрил кредитную программу для Украины на сумму 17 млрд долл. Обычная практика МВФ заключается в том, чтобы не одалживать сумму в два раза больше, чем квота страны за один год, но он предоставил новой хунте Украине кредит в восемь раз больше её квоты! Почти сразу же президент Украины Петро Порошенко объявил о новой войне против восточного региона и о попытках вновь захватить Крым. В июне 2015 года он объявил, что 7 млрд евро, которые должны быть выплачены в счёт долга, вместо этого будут потрачены на новое военное наступление на восточные провинции Украины. Таким образом, кредит МВФ всё больше напоминает финансирование экономической войны.

Международное право, национальный суверенитет и действительные права человека

Должны ли кредиты считаться хищническими, когда они требуют жёсткой экономии и приватизации? Такие требования предполагают, что радикальное изменение юридической и финансовой структуры необходимо далеко за пределами Украины. Как быстро отметили аргентинские писатели: «Когда в 2001 году в Аргентине произошёл массовый дефолт, мировая пресса, включая „Тайм“ и „Нью-Йорк таймс“, зашла настолько далеко, что предложила вывести Патагонию из состава страны в качестве механизма погашения просроченного долга. Статья в „Нью-Йорк таймс“ последовала за статьей, опубликованной в финансовой газете „Эль Крониста Комерсьяль“ в Буэнос-Айресе под названием „Долг за территорию“, в которой описывалось предложение американского консультанта тогдашнего президента Эдуардо Дюальде об обмене государственного долга на государственные земли».

Некоторые аргентинцы утверждают, что безответственные ссуды, предоставленные военной диктатуре и неолиберальному режиму Менема, которые без пользы загнали страну в долги, были Одиозными Долгами. Если такие кредиты были выданы в условиях явной общественной оппозиции, следует ли их считать навязанными без надлежащего демократического согласия?

Для решения вопроса о том, что подлежит оплате, а что нет, необходим справедливый суд. В настоящее время банки и держатели облигаций стремятся назначать судьями своих ставленников — таких, как Томас Гриса, относящихся к суверенному долгу так, как будто нет никакой разницы между национальной экономикой и разорившимся семейным рестораном. Для того чтобы судить о том, насколько далеко можно зайти в применении мер жёсткой экономии и передаче имущества кредиторам для урегулирования долгов, выходящих за рамки возможностей стран по выплате из текущих поступлений, а в случае долгов в иностранной валюте — за счёт поступлений от платежного баланса, потребуется государственный орган иного типа, чем существующие в настоящее время.

Перед лицом согласованных финансовых попыток ввести глобальный неофеодализм, мир нуждается в декларации суверенных прав человека и политических прав государств. Принцип самоопределения уже давно прописан в международном праве, но его положения не включают независимость от кредиторов, захватывающих управление правительствами и присваивающих общественное достояние для извлечения экономической ренты.

Неспособность создать такую совокупность правовых норм позволит кредиторам использовать стратегию «разделяй и властвуй», чтобы разваливать одну страну за другой, захватывать общественное достояние, взимать проценты в качестве дани и передавать политический контроль технократам, назначаемым действовать в интересах мировых финансовых центров.

Политика МВФ, ЕЦБ и БМР основывается на ложном представлении о том, как работают экономика — «мусорная» экономика, направленная на убеждение населения в том, что Нет Альтернативы жёсткой экономии, обнищанию, безработице и эмиграции под владычеством возникающей Олигархии Одного Процента.

Финансовое пожарище — некоторые сценарии

В то время как государства стараются избежать долгового рабства и списать свои долги, банкиры и держатели облигаций вырабатывают стратегию сохранения своих финансовых требований на тот день, когда долги окажутся просрочены или списаны, а экономики, страдающие от жёсткой экономии, потеряют платёжеспособность, если не займут ещё больше. Кредиторы надеются использовать такие условия, как рычаг, чтобы превратить должников в финансовые колонии.

Первый ответ — это попытка застраховать нестрахуемое. Реалистичные держатели облигаций увидят, что игра окончена и должники не могут заработать достаточно, чтобы погасить сложные проценты и накопившуюся задолженность, особенно в связи с тем, что экономика страдает от долговой дефляции, жёсткой экономии, безработицы и эмиграции. Дальновидные финансовые учреждения будут принимать страховки по дефолту от таких страховщиков, как «АИГ» и специализированных страховщиков, и договариваться о свопах по кредитным дефолтам с любым, кого они смогут найти в качестве контрагента. Вот так Джон Полсон разбогател, заключив пари, что рынок «мусорной» ипотеки рухнет и «сократится» («going short») с его деривативами «Голдман Сакс», заставив заплатить «АИГ» и других страховщиков. Если бы крах можно было полностью застраховать, инвесторы получали бы деньги «будто» экономика могла беспрепятственно продолжать действовать, как и раньше, перед лицом долговой дефляции.

Но кто бы мог позволить себе платить им? Сумма, необходимая для оплаты, значительно превышает резервы банков и страховых компаний. Им пришлось бы откладывать резервы, равные по величине всему экспоненциальному наращиванию долга, вкладывая их в долги, которые находятся среди сгоревших в гигантском финансовом пожаре. Таким образом, либо эти контрагенты, имеющие CDS (свопы на дефолт по кредиту), обанкротятся, когда придёт время, и долги не смогут быть выплачены, либо правительства напечатают деньги или введут налоги для населения, чтобы возместить Одному Проценту убытки от их пропавших инвестиций.

Менеджеры этих страховых компаний и банков могут продавать всё более рискованные полисы по гарантированию долга при растущих ценах. По мере того, как накопление долга в пирамиде Понци приближается к своей кульминации, их прибыль будет расти и позволит им платить себе более высокие зарплаты и бонусы. А затем, когда дефолты уничтожат долги, страховщики скажут, что для оплаты CDS, рентных облигаций и пенсий не хватает резервов, и свернут бизнес. Но у менеджеров компаний, выписывающих эти CDS, будет достаточно лет существования «пузыря», чтобы, подражая патрициям Рима, превратить свои доходы в земельные владения, закрытые охраняемые поселения или фермы, куда они смогут удалиться.

Если фондовые рынки рушатся и лишают пенсионные фонды и других инвесторов финансиализированных сбережений, от которых зависели пенсионеры, то Один Процент стремится компенсировать свои потери за счёт труда и государства, обвиняя в чрезмерно щедрых пенсиях этих 99 процентов. В действительности, конечно, корпоративные менеджеры и местные органы власти недофинансировали их из-за чрезмерно утопических прогнозов финансиализации. Центральные банки также обвиняют в тратах денег на восстановление занятости и ВНП. Но на самом деле обрушивает рынки жёсткая экономия, потому что центральные банки отказываются производить эти траты.

Крах может затянуться, если у правительств не будет политической возможности списать долги перед «Одним Процентом». Нет никаких технологических или внутренних экономических причин, чтобы этот финансовый «Рагнарёк» (Конец света) стал судьбой Северной Америки и Европы. Однако именно этот выбор поддерживают лоббисты финансового сектора, дрессированные учёные и официальные СМИ, которые не могут признать, что долговая дефляция разрушает способность экономики к росту.

Заключение: Отсутствие международного суда для рассмотрения суверенных долгов

Существующий закон о банкротстве от штата Нью-Йорк до Лондонского и Парижского клубов кредиторов предназначен для разделения активов семейных ресторанов, потерявших деньги, и других деловых и личных банкротств, а не для реструктуризации суверенного долга, которая погрузила в хаос мировые финансовые рынки, начиная с лета 2014 года. Именно поэтому Аргентина стала важным полем битвы за создание правовой альтернативы жёстким правилам кредиторов, признаваемым в судах стран-кредиторов или МВФ.

Сопротивление США новому мировому суду, находящемуся вне его контроля, сохраняет вакуум, заполняемый по умолчанию местным законодательством США. Позволение уклонистам требовать полной оплаты, даже когда большинство кредиторов согласны на списание, блокирует любые согласованные списания суверенного долга. Эта политика дефолта в пользу кредиторов не позволяет ни по суду, ни с помощью экономических теорий определить платёжеспособность или оценить последствия погашения долга.

Передача решения по долгу Аргентины в руки местных судов по банкротству в Нью-Йорке подтолкнула к попыткам создать глобальную финансовую систему, альтернативную долларовой зоне и её сателлиту — еврозоне. Члены БРИКС были вынуждены объединиться в критическую экономическую массу для защиты своего суверенитета и политической независимости. Качественный скачок произошёл в июле 2014 года. Россия и её партнеры по БРИКС (Китай, Бразилия, Индия и Южная Африка) взяли на себя инициативу по созданию альтернативной финансовой системы, начиная с банка БРИКС на 50 млрд долл. и финансовой клиринговой системы БРИКС на 100 млрд долл. в качестве альтернативы МВФ и Всемирному банку.

Цель этих стран, наряду с Аргентиной и Ираном, состоит в том, чтобы оградить себя от неолиберальной экономической политики, принуждения к долгу, принудительных приватизационных распродаж и конфискаций активов. В сегодняшних условиях это повлечёт за собой списание долгов, подкреплённое теоретической базой для анализа способности экономики расплачиваться с кредиторами в национальной и иностранной валюте.

ГЛАВА 27
Финансы как война

Простым людям кажется несомненным, что ближайшая причина порабощения одних людей другими — это деньги. Мужики давно знают, что рублём можно бить больнее, чем дубьём.

Но только политико-экономы не хотят видеть этого.

Лев Толстой «Так что же нам делать?» (1886 г.)

Финансовый сектор преследует ту же цель, что и военные завоевания: получить контроль над землей и базовой инфраструктурой и собирать дань. Если обновить формулу фон Клаузевица, то сегодня она будет звучать как «Финансы есть продолжение войны иными средствами». То, что раньше захватывали кровью и оружием, теперь получают с помощью долгового рычага. Прямое владение не обязательно. Если экономический излишек страны может быть изъят финансовым способом, нет необходимости её завоевывать или даже владеть землей, природными ресурсами и инфраструктурой. Долговой рычаг позволяет сэкономить на необходимости готовить вторжение и нести потери. Кому нужна дорогостоящая оккупация недовольных хозяев, когда можно добровольно получать активы финансовыми средствами — до тех пор, пока погрязшие в долгах страны позволяют банкирам и держателям облигаций диктовать им свои законы и контролировать планы и политику?

Цель кредитора состоит в том, чтобы получить богатство за счёт втягивания в долги населения и даже стран и заставить их платить, отказавшись от своей собственности или доходов. Такое финансовое завоевание менее жестоко, чем война с использованием пушек и ракет, но его демографические последствия столь же смертельны. Для страдающих от долгов Греции и Латвии жёсткая экономия, навязанная кредиторами, привела к падению числа браков и семей, снижению рождаемости, сокращению продолжительности жизни, росту числа самоубийств и эмиграции.

Война как катализатор государственных долгов

Первый известный пример сложного процента для расчёта дани города Умма соседнему шумерскому городу Лагаш после их битвы за смежную территорию относится к 25 веку до нашей эры. Астрономически высокий налог, изображённый на Стеле грифов, который привёл к затяжному будущему конфликту, мало чем отличался от репараций, наложенных союзниками на Германию после Первой мировой войны.

Войны, начиная с древности и вплоть до средневековой Европы, рассматривались как выгодное дело, приносящее добычу и дань. Историки находят следы военного происхождения денег в монетной форме в Греции, в виде добычи, переплавляемой и делимой между командирами и войсками, и десятиной, жертвуемой городскому храму. Месопотамские, классические греческие и римские храмы украшались военными трофеями, и они перечеканивали свои слитки в монеты при крайней военной необходимости, чтобы платить наёмникам. Слово «деньги» (money) происходит от названия римского храма Юноны «Монета», где город чеканил свои первые серебряные и золотые монеты во время Пунических войн с Карфагеном. По преданию, гогот гусей этого храма Юноны предупредил командующего Рима о готовящейся атаке галлов в 390 году до нашей эры. Отсюда эпитет Юноны «Монета», от латинского monera, «предупреждать» (а также корень «monster», предзнаменование).

«Деньги, бесконечные деньги — нерв войны», — писал Цицерон в своей книге «Филиппики» (43 г. до н.э.). Но не только деньги, но и кредит тоже. Венеция финансировала крестовый поход против Константинополя в 1204 году за четверть добычи, которую этот город и другие итальянцы монетизировали и одалживали светским королям для ведения их завоевательных войн. Этот приток серебра и золота в результате разграбления Константинополя стал катализатором восхождения финансового сектора к власти. После 1492 года разграбление Нового Света обеспечило серебро и золото для финансирования расширения торговли, а также всё более дорогостоящего имперского соперничества в новых завоеваниях.

Финансиализация военных расходов привела к государственным долгам и появлению современного рынка облигаций. Правители брали взаймы для покупки пушек и строительства флотов, платы войскам и наёмникам и для поддержки союзников. Несомненно, война стала финансиализированной задолго до промышленности или недвижимости. И, как и в любом финансовом секторе, кредиторы обычно оставались в выигрыше. Правительства выпускали процентные облигации (bonds), слово, которое первоначально означало физические оковы рабов, что точно подходит к положению, в котором оказались правительства. Обычно они расплачивались за эти военные долги, продавая землю, шахты и создавая государственные монополии в обмен на выпущенные ими облигации.

Военные долги как прародители королевских монополий

Банковские ордена церкви — тамплиеры и госпитальеры — давали в долг королям и знати на вершинах социальной пирамиды, сначала на крестовые походы, а затем для ведения войн, поддерживаемых папством. Уникальная свобода от религиозного осуждения стремления к наживе, наряду с высоким статусом их заёмщиков, позволила орденам окончательно обойти церковную доктрину, осуждающую взимание процентов. Остался лишь короткий шаг до легитимизации коммерческих кредитов на том основании, что торговля помогала объединить страны как часть божественного порядка, отведя каждому региону свою особую роль в глобальной гармонии.

Банкиры финансировали военные завоевания, играя роль, которую храмы Афины и Юноны «Монеты» исполняли в древности. В отличие от античности, долги королей частным банкирам (часто иностранным), а не государственным храмам, привели к увеличению налогов для уплаты процентов. Правители стремились выплатить основную сумму, создавая торговые монополии короны и продавая их для оплаты в королевских военных облигациях.

Их новые владельцы, как правило, были иностранцами. Голландцы стали основными инвесторами в королевские монополии Англии (включая Банк Англии, образованный в 1694 году), поскольку крупные финансы стали прародителями монополий: Ост-Индской и Вест-Индской компаний в Голландии, Англии и Франции после 1600 года, а также компаний Южных морей и Миссисипи в 1710-х годах. Перевод их дивидендов и процентов за границу вызвал дефицит платёжного баланса, чей денежный эффект был похож на выплату дани победителям после войны.

Традиционная цель войны — захват земель и естественных монополий для откачки их ренты — стала главной целью сегодняшних крупных финансов. Эта стратегия более мирная, но сохраняет характер выплаты дани. Долговой рычаг заставил Великобританию и Францию в 17-м и 18-м веках, Османскую империю в 19-м веке, и правительства Латинской Америки и Африки в 20-м веке распродавать активы покупателям, желающим превратить государственные услуги в средства для извлечения ренты.

С 2008 года аналогичная стратегия грабежа активов используется против Португалии, Ирландии, Италии, Греции и Испании. Идея состоит в том, чтобы позволить приватизаторам ввести в промышленные экономики возможность сбора платы (пошлины). Суть сегодняшнего движения «Новое огораживание» — превратить в частное то, что раньше называлось общим достоянием. Россияне называют это грабитизацией — приватизацией государственных предприятий и природных ресурсов своими людьми — инсайдерами и их покровителями.

Писатели-романисты и историки охотнее, чем экономисты, признают эту динамику. Оноре де Бальзак в романе «Отец Горио» саркастически заметил, что за каждым семейным состоянием кроется преступление, действительно «безупречно совершённое и потому забытое». Но не все такие источники забыты. Столетие назад книга «История крупнейших состояний Америки» Густава Майерса раскрыла, сколько семейных состояний было изъято из общественного достояния в результате передач колониальной государственной земли, взяточничества и инсайдерских сделок, — и как такие состояния быстро принимали финансовую форму.

Финансовый сектор, получив достаточный контроль над государственной политикой для приватизации государственных активов, предоставляет кредит на покупку прав установки пунктов сбора платы на бывших автодорогах общего пользования, железных дорогах, авиалиниях и другой транспортной инфраструктуре, телефонных и других системах связи. Его цель заключается в извлечении монопольной ренты вместо предоставления основных услуг бесплатно или по субсидируемым ставкам. Финансиализация означает использование такой добытой ренты для обслуживания долга.

Избегание военных расходов ведёт к классическому либерализму

Пока в 1971 году мир не отошёл от золота, ведение войн и выплата процентов иностранным держателям облигаций требовали оплаты в слитках золота или серебра. Получение монетарных слитков за счёт торгового профицита потребовало установления конкурентных цен на промышленный экспорт. Это означало минимизацию трудозатрат и расходов на проживание. Имперские экономики, которые тратили огромные суммы на войны и колониальное соперничество, собирали деньги, облагая налогами города и потребителей, чтобы платить проценты по своим военным долгам.

В книге V «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адам Смит описывает, как каждый новый военный заём в Англии облагался специальным акцизным налогом для уплаты процентов. Ко времени Семилетней войны между французами и англичанами в Америке (1754-1763 годы) такие войны и налоги увеличивали стоимость жизни и, следовательно, основную заработную плату рабочей силы, равно как и создание и продажу монополий. Высокие налоги и цены сдерживали развитие промышленности, ограничивая возможности ведения войн. Это была основная проблема, которая вдохновила Великобританию на переход к «империализму свободной торговли».

Представление о том, что военные действия стали экономически невыгодным предложением, заставило первых либералов, таких как Смит, выступить против войн королевства, колонизации и налогов, взимаемых для оплаты расходов на эти войны. Имперские накладные расходы превысили стоимость большинства империй. Смит призвал Великобританию предоставить независимость американским колониям, чтобы освободить страну от необходимости нести расходы по их защите. Его современник Джозия Такер называл эти колонии «камнем на шее Англии». Было дешевле предоставить им политическую свободу, используя кредит и инвестиции как более эффективные способы эксплуатации.

Растущий элемент стоимости в современном мире отражает ценообразование на инфраструктурные услуги. Государственные инвестиции традиционно стремились минимизировать такие расходы. Но банки рассматривали крупные инфраструктурные проекты, такие как железные дороги и строительство каналов (увенчавшиеся Панамским и Суэцким каналами), как основные возможности для получения прибыли за счёт экономики. Сборы за андеррайтинг и спекулятивные выгоды были так же важны, как и извлечение процентов, в то время как мошенничество и клептократия были распространены всегда. Именно так американские железнодорожные бароны, монополисты и строители трестов стали национальной элитой страны столетие назад, как и постсоветские олигархи, захватившие общественные активы после неолиберальных «реформ» 1991 года. Это — то, что делает финансиализацию прямо противоположной теории классической экономики и теории цен.

Финансовое уклонение от уплаты государственных налогов и пошлин

Теперь, когда собственность на землю была демократизирована — в кредит — большинство населения (две трети в Соединённых Штатах и более четырёх пятых в Скандинавии) больше не платят ренту землевладельцам. Вместо этого домовладельцы и инвесторы коммерческой недвижимости выплачивают большую часть арендной платы банкирам в виде процентов по ипотеке. В Соединённых Штатах банкиры получают около двух третей денежного потока от недвижимости, в основном за счёт снижения налогов на недвижимость. Чем больше финансовый сектор сможет снизить налоговые поступления правительства, тем больше ренты будет доступно для новых покупателей, чтобы платить проценты банкам за кредиты на покупку недвижимости. Это объясняет, почему финансовый сектор поддерживает антиналоговые протесты движения «Чаепитие» («Чайная партия»).

То же самое и в промышленности. Финансовые аналитики корпеют над корпоративными балансами, чтобы измерить денежный поток сверх прямых затрат на производство и ведение бизнеса. Этот показатель называется EBITDA: прибыль до вычета процентов, налогов и амортизационных отчислений. Собственники и их кредиторы стремятся освободить от налогообложения как можно большую часть этого дохода, и они достигают этого, в основном, превращая проценты в расходы, необлагаемые налогом.

Кредиторы всегда стремились освободиться от налоговых обязательств. Более низкие налоги на имущество оставляют больше ренты для выплат банкирам, а налоговые вычеты по процентным платежам оставляют больше корпоративных денежных потоков для выплат держателям облигаций, чем акционерам, получающим дивиденды. Банки теперь получают большую часть арендной платы за землю в виде процентов по ипотечным кредитам посредством сборщика налогов, в то время как держатели облигаций получают растущую долю корпоративной прибыли (или, точнее, общей EBITDA — прибыли до вычета процентов, налогов и амортизации) также за счёт сборщика налогов.

Всё это снижение налогов на финансы и недвижимость увеличивает дефицит государственного бюджета. Если банкиры также могут препятствовать правительствам выпускать государственные деньги для финансирования этого дефицита, то он должен покрываться за счёт заимствований у частных банкиров или же могут быть подняты налоги на труд и промышленность. И в своё время, когда государственные долги становятся слишком большими, чтобы их можно было выплатить за счёт сокращения налоговых поступлений, кредиторы требуют, чтобы правительства сбалансировали свои бюджеты путём приватизации государственных активов и предприятий. В результате общественное достояние превращается в широкий набор возможностей извлечения ренты банками для вкладывания средств.

Это тот вид захвата ресурсов, которые МВФ и Всемирный банк навязывали должникам из стран третьего мира на протяжении многих десятилетий. Именно так Карлос Слим получил мексиканскую телефонную монополию, чтобы навязать непомерные расходы бизнесу и населению в целом. В самое последнее время это можно увидеть в требованиях Европейского союза, Европейского центрального банка и МВФ принудить Грецию и Кипр к погашению их внешних долгов путём продажи любых прав на землю, нефть и газ, порты и инфраструктуру, остающиеся в общественном достоянии. То, что приватизируется, даст возможность извлечения монопольных «платных» рент.

Такая финансиализация и извлечение ренты в корне отличается от того, что классические экономисты определяли как «прибыль», получаемую от инвестиций в машины и оборудование и от найма рабочей силы для производства товаров и услуг. Финансовый сектор извлекает прибыль из своей привилегии создания кредита для получения процентов, сборов и комиссионных, выплачиваемых в основном из земельной ренты и монопольной ренты. Все эти формы доходов являются внешними расходами сверх производственных затрат.

Роль долга в войне против труда

Поскольку заработная плата работников выросла выше прожиточного минимума столетие назад, экономические футуристы вообразили постиндустриальную экономику досуга. Не принималось во внимание, что пропуск в средний класс включал демократизацию права собственности и образование в кредит, которые загоняли работающих в долги для покупки жилья, а в последнее время и для получения образования.

Финансовая эксплуатация труда также происходит, когда корпоративные рейдеры выкупают акционеров с помощью высокопроцентных «мусорных» облигаций в качестве своего предпочитаемого оружия. В результате промышленность превращается для банкиров в средство чрезмерного нагружения долгами. Корпоративные рейдеры могут платить своим кредиторам путём изъятия или понижения пенсионных фондов работников, переходя с пенсионных планов с фиксированными выплатами (когда работники знают, сколько они получат после выхода на пенсию) на «планы с установленными взносами» в пенсионный фонд. В последнем случае сотрудники знают только, сколько нужно платить каждый месяц, а не то, что останется им после того, как финансовые менеджеры заберут свою долю. (А это большая доля.) Маневрирование пенсиями становится тактикой в классовой войне, когда компании угрожают объявить банкротство, если работники не пересмотрят свои пенсионные права, уровни заработной платы и условия труда в сторону понижения.

Таков закон финансовых джунглей: большие рыбы пожирают маленьких. Компании используют планы владения акциями сотрудниками (ESOP) для скупки их собственных акций, позволяя менеджерам обналичивать свои опционы по более высокой цене. Давнее эмпирическое правило гласит, что около половины ESOP уничтожается в результате корпоративных банкротств. После выкупа Сэмом Зеллом с помощью заёмных средств газеты «Чикаго Трибьюн», её сотрудники остались с пустым планом ESOP.

Председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен рассказал о роли растущего личного и ипотечного долга в современной развёртывающейся классовой войне. При нормальных условиях безработица при относительно низком уровне 1997 года (примерно 5,4 процента, как в годы бума 1967 года и 1979 года) привела бы к повышению уровня заработной платы вследствие конкуренции работодателей при найме большего числа работников. Однако Гринспен объяснил Сенату США, что высокий уровень безработицы больше не нужен для сдерживания роста зарплат. Всё, что было необходимо, это негарантированность занятости: «На мой взгляд, повышенная негарантированность работы объясняет существенную часть ограничений в компенсации и, как следствие, сдержанную инфляцию цен».

Опросы работников высветили это чрезвычайное положение дел. В 1991 году, на дне спада, опрос работников крупных фирм показал, что опасались увольнения 25 процентов. В 1996 году, несмотря на значительно более низкий уровень безработицы и явно более оживлённый рынок труда... опасались увольнений 46 процентов.

Несмотря на рост производительности труда из-за меньшего числа забастовок и более напряжённых условий труда, зарплаты в США не выросли. Председатель Гринспен отметил, что главной причиной было то, что работники боялись бастовать или даже жаловаться на условия труда из-за боязни потерять зарплату и не выплатить ипотеку, не оплатить ежемесячные счета по кредитным картам и увидеть, как стремительно растут процентные ставки по мере снижения их кредитных рейтингов. В июле 1997 года в своих показаниях он признал, что основным фактором, способствующим «выдающимся» экономическим показателям США, является «повышенное чувство ненадёжности работы и, как следствие, сдержанное повышение заработной платы». Боб Вудворд сообщил, что Гринспен назвал это «эффектом травмированного работника», так как естественное сокращение распределило тот же объём работы на меньшее число работников, выжимая из них более высокую «производительность».

Средний семейный доход в США в 2001-2006 годах вырос всего на 15 %, в то время как ипотечные кредиты вздули стоимость жилья на 74 %. Обременительный ипотечный долг и другие расходы на жильё и жизненные потребности заставили работников чувствовать себя всего в одной зарплате от бездомности. Так как работники всё больше погрязали в долгах, широкое распространение домовладения стало эвфемизмом запуганной рабочей силы. Давление жёсткой экономии на рабочую силу — это рост арендной платы и задолженности по потребительскому кредиту, а также переход на работы с неполным рабочим днём или с более низкой заработной платой и явная безработица.

Финансовое присвоение располагаемого личного дохода работников

Классическая идея постиндустриальной экономики досуга состояла в освобождении стран от ренты и процентных накладных расходов с целью приведения цен в соответствие с необходимыми прямыми издержками производства, когда правительства субсидируют основные услуги за счёт прогрессивных налогов или создания новых денег. Напротив, сегодняшняя финансиализированная версия «свободных рынков» обязывает семьи всю свою жизнь работать главным образом, чтобы платить банкам за кредит, необходимый для выживания в современном мире.

Обременение долгами студентов и покупателей жилья превратило их надежды и устремления в дорогу к неплатёжеспособности. Люди могут выбирать, в каком банке брать кредит, какой дом покупать с ипотекой на 30-лет трудовой жизни и в какой колледж брать кредит на образование. Но независимо от их выбора они подвергаются финансиализированной версии «Магазина Компании» в нерегулируемой и хищнической экономике. Что-то должно уступить, когда доходы не в состоянии покрывать оговоренное обслуживание долга. Если банки не списывают свои кредиты, наступает время потери права выкупа и активы будут конфискованы.

Образование наряду с владением домом — это пропуск в средний класс. Студенческие кредиты в настоящее время являются второй по величине категорией личных долгов (более 1,3 триллиона долл. на 2015 год, что больше объёма задолженности по кредитным картам). Расходы на покрытие этой задолженности поглощают более 25 процентов доходов многих выпускников из семей с низкими доходами.

Кодекс о банкротстве США от 2005 года, написанный в основном лоббистами банков и кредитных карт, усложняет списание личных долгов в целом и почти не позволяет погашать студенческие кредиты. В результате многие выпускники превращаются в наёмных слуг, обязанных тратить большую часть своей рабочей жизни, выплачивая долг, взятый для получения диплома, или даже за невозможность завершить своё обучение, как в наиболее печально известных коммерческих крипто-колледжах, финансировавшихся гарантированными правительством студенческими долгами. Для многих выпускников самый простой способ свести концы с концами — это жить дома со своими родителями. Неспособность накопить на собственный дом ведёт к падению числа браков и семей.

Приватизация и финансиализация системы образования введением платы за доступ к точке входа на рынок труда среднего класса повышает стоимость жизни. Это в корне меняет политику, которой долго придерживались Соединённые Штаты, Германия и другие успешные страны, которые повысили конкурентоспособность своей экономики, предоставляя образование и другие основные услуги бесплатно или по субсидированным расценкам. Создание потребности в кредитах на трудном образовательном этапе превращает университеты в средства, позволяющие банкам получать гарантированные государством проценты.

Поскольку процентные платежи по ипотечным кредитам в конечном итоге дают банкам большую сумму, чем продажная цена, полученная продавцами, платежи по студенческим займам часто приносят банку с течением времени такой же процентный доход, как и тот, что колледж или профессионально-техническое училище получили за обучение. Таким образом, потребительские кредиты, ипотечные кредиты и кредиты на образование относятся к рабочей силе так же, как феодальные землевладельцы относились к земле и её обитателям: как к источнику дани.

От финансового капитализма к неофеодализму

Специалисты по финансовому планированию, прикрываясь оруэлловской риторикой, которая извращает классическую идею свободного рынка, ведут мир по автократическому пути, по которому Испания и Франция прошли пятьсот лет назад. Доход рантье без вклада в производство в подавляющем большинстве случаев отвечает за то, что после краха 2008 года Один Процент самых богатых получил 73 % прироста доходов в США, в то время как 99 % столкнулись со снижением стоимости собственного имущества. Тем не менее, в отличие от классической экономики весьма широко приветствовавшаяся неолиберальная попытка Пикетти объяснить сегодняшнюю экономическую поляризацию не выделяет финансы и поиск ренты. Его «лекарство» не включает в себя сосредоточение сбора налогов на доходах рантье или на деприватизации инфраструктурных монополий путём восстановления смешанной государственно-частной экономики.

Ожидалось, что стремление к расширению политической демократии позволит избежать этой участи. Избиратели должны были избрать политиков, которые введут фискальные и регулятивные ограничения против рантье, чтобы промышленный капитализм мог использовать свои экономические излишки для расширения рынков и в процессе для повышения уровня жизни. Идея инфляции цен на активы как финансовой стратегии, расширяющей кредит способами, не связанными с помощью экономическому росту, нигде на интеллектуальном горизонте не просматривалась. Торстейн Веблен был почти единственным, кто объяснял, как финансовая инженерия Уолл-стрит подрывала формирование промышленного капитала.

Выплаты банкирам и держателям облигаций за счёт «реальной» экономики прямо противоположны промышленному капитализму. Финансовый бизнес-план состоит в том, чтобы превратить экономику в набор рентных ловушек, добиваясь привилегий, покупка и продажа которых финансируется банками и держателями облигаций. Вместо снижения стоимости основных услуг для повышения конкурентоспособности экономик в результате они нагружаются долгами для получения процентов, сборов и накладных расходов рантье. Такая разрушительная политика завышает структуру издержек в экономике за счёт повышения платы за пользование приватизированными монополиями и из-за растущего потока обслуживания долга банкирам и одновременно навязывает основной экономике долговую дефляцию и дефляцию ренты.

Уолл-стрит, лондонский Сити, Франкфурт и другие финансовые центры, заменяя правительства в качестве централизованных планировщиков нашей эпохи, стремятся взять в свои руки весь чистый доход экономики, а затем и активы, которые его производят. Проще зарабатывать деньги финансовыми манипуляциями и пузырями с заёмными средствами, чем тяжёлой работой по разработке новых продуктов, организации производства, найму и обучению рабочей силы, а также маркетингом и продажами. Вот почему перемещение экономического и социального планирования в руки финансовых менеджеров подорвало экономику США и Великобритании как промышленных экспортёров.

Финансиализация потоков доходов от привилегий для получения платы не связана с получением прибыли путём ощутимых инвестиций в материальный производительный капитал. Речь идёт о присвоении общественного достояния в кредит. Такой финансовый способ экспроприации опрокидывает оптимистическое предположение, что импульс исторического прогресса сам по себе обеспечит первенство правовых систем, регулирующих отношения собственности и кредитора/должника в основных долгосрочных интересах экономики. Следствием того, что недвижимость, корпоративный контроль, монопольные права и доступ к образованию и другие основные потребности всё чаще покупаются в кредит, является превращение номинальной собственности в простое управление в интересах банков и держателей облигаций. Это принуждение населения платить финансовую дань теперь изображается как моральное и законное право.

Доля рантье в доходах не является необходимыми издержками производства. Она делает экономику менее конкурентоспособной. Вместо промышленного капитализма по представлениям классических реформаторов, которые надеялись освободить экономику от извлекающих ренту элит, этот способ рантье — эксплуатации представляет собой откат к привилегиям элит феодального типа: взиманию хищнических цен за основные нужды. Именно это Хайман Мински назвал «капитализмом менеджеров денег», который направляет сбережения и кредиты на обслуживание «Одного Процента» извлекающими способами и толкает растущую долю населения к жёсткой экономии и отрицательному капиталу.

Сегодняшние банкиры и держатели облигаций лишают владельцев собственности способами, которые не предугадывались столетие назад, когда элиты опасались, что эту роль может сыграть социализм. В то время финансовый сектор казался самой сильной опорой неприкосновенности собственности, хотя бы потому, что для получения кредита требовался надёжный залог. Но кредиторы, орудующие правами выкупа, всегда угрожали лишить задолжавших владельцев собственности.

Таким образом, наибольшей угрозой более равномерному распределению доходов, экономической эффективности и повышению уровня жизни оказываются не финансовый капитализм и не социализм. Семьи подталкивали, принуждали и заманивали в долговое беличье колесо, чтобы отдавать всё растущую дань за то, что, по их мнению, является экономической независимостью во владении домом. Банковские ипотечные кредиты к 2012 году составили 60 процентов от общей стоимости жилья в США. Поскольку после 2008 года рыночные цены упали, а долги остались прежними, доля домов, фактически принадлежавших американским домовладельцам, упала ниже 40 процентов. Эта цена означает долговое рабство на длительный срок, как и стоимость получения образования в наши дни.

Финансовая легенда для обращения вспять классических налоговых и экономических реформ

В соответствии с классической политической экономией и социализмом (по крайней мере, такого типа, который представлялся после европейских революций 1848 года) государства должны были получать рентный доход от земли и природных ресурсов. Вместо этого современный финансовый сектор приватизирует эти ренты для себя и своих клиентов. В связи с этим извлечением ренты, суть долгового рабства состоит в выкачивании располагаемого личного дохода, что принуждает покупателей жилья, студентов и потребителей выплачивать весь свой чистый доход сверх прожиточного минимума в виде процентов. Для большинства покупателей жилья рыночные равновесные цены устанавливаются в точке, в которой обслуживание долга поглощает полную стоимость аренды участка земли. Это явление отражает степень, в которой основная политическая цель классической экономической доктрины была бы повёрнута вспять и будет обречена на забвение, если финансовый сектор добьётся своего.

Подобная хищническая финансовая динамика захватила промышленность. Как описано в Главе 8, кредиторы финансируют корпоративных рейдеров, которые выплачивают прибыль в виде процентов и сокращают капитальные вложения, чтобы использовать прибыль просто для обратного выкупа акций и быстрых выплат дивидендов для поднятия их цены. Таким образом, финансовый краткосрочный подход является противоположностью индустриального перспективного планирования и формирования материального капитала.

Банкиры описывают свое извлечение обслуживания долга как необходимые издержки производства, как будто экономика не будет работать без их услуг по распределению ресурсов, чтобы решать, кто лучше должен получить кредит. На самом деле, банки навязывают долги любому, у кого есть собственность, чтобы заложить её для обеспечения кредита или получить право конфискации имущества. Бизнес—план банков состоит в том, чтобы максимизировать финансовые претензии на средства производства до предела, при котором проценты поглощают общий располагаемый доход, и оставить должникам реальную работу в экономике.

Прокредиторская идеология изображает займы и кредиты как обогащающие заёмщиков вместе с кредиторами в честной сделке, которая выгодна всем. Заёмщики соглашаются с финансиализацией недвижимости до тех пор, пока считают, что покупка домов (или учёных степеней) в кредит может сделать их богатыми. Они готовы подчиниться жёсткой экономии, если считают, что это необходимый промежуточный эпизод для возобновления экономического прогресса. Реальность же такова, что заёмщики всё глубже погружаются в долги, увеличивая дефицит государственного бюджета и приводя к тому, что Один Процент требует сократить социальные услуги, начиная с пенсий и программ социального обеспечения.

Обман в пользу кредиторов требует цензуры экономической истории, всех фактов, как на самом деле развивались финансы, потому что уроки тысячелетий достаточно очевидны. Новые средства производства финансировались лишь небольшими кредитами. В этом и заключается финансовая трагедия нашего времени: ни банковская система, ни фондовый рынок не финансируют формирование материального капитала для увеличения производства, занятости и уровня жизни. Вместо этого экспоненциальный рост обслуживания долга запускает цепную реакцию, которая давит на экономику, пока та не обрушивается в тягостное инертное состояние.

Между тем, Один Процент подкармливает бизнес-школы и «мозговые центры», чтобы убедить общественность в том, что такие понятия, как незаработанные доход и богатство, не существуют. Демографический эффект размывания этого представления можно видеть в статистике роста числа самоубийств, сокращения продолжительности жизни и снижения рождаемости, а также в росте эмиграции.

Эти разрушительные последствия финансовой практики находятся в «слепом пятне», что делает постклассическую идеологию рантье «свободной от оценочных суждений». Зарабатывание денег на приватизации, инфляции цен на активы (экономика пузырей) и разграбление корпораций более пристойно назвали «созданием богатства». Банки выдают кредиты для повышения цен на существующую недвижимость, акции и облигации, в то время как фондовый рынок служит средством захвата компаний и выкупа ценных бумаг с использованием заёмных средств для замены капитала высокопроцентными облигациями. Вместо облегчения долгового давления финансовая система повышает зависимость от дальнейшего кредитования, чтобы нести долговое бремя.

Разрушительный характер финансового завоевания

Сова мудрости летает лишь по ночам. Лишь после крупного краха легче понять, где сделаны ошибочные повороты. Выкупы контрольного пакета акций с привлечением заёмных средств не финансировали новые капиталовложения, но обескровили компании из-за выплат держателям облигаций и акционерам-активистам. Пока Уоррен Баффет не назвал деривативы Уолл-стрит оружием массового финансового уничтожения, большинство экономистов не признавали разрушительную силу создания долга и то, что Один Процент ссужает свои сбережения 99 процентам, чтобы втянуть их в долги. Результат очень похож на описание в 1965 году физиком Робертом Оппенгеймером взрыва атомной бомбы «Тринити» («Троица»), когда он вспомнил слова Вишну из книги Бхагавад-гита: «Я стал смертью, разрушителем миров».

В романах от «Великого Гэтсби» Скотта Фицджеральда до «Костра тщеславий» Тома Вулфа («Костры амбиций» в русском переводе — Прим. перев.) очень богатые люди символически изображались как безответственные водители автомашин, убивающие случайных прохожих. «Они были легкомысленными существами, Том и Дейзи, — писал Фицджеральд, — они вдребезги разбивали вещи и живых людей, а потом скрывались за своими деньгами, за своей всё поглощающей беспечностью или за чем-то другим, что скрепляло их странный союз, предоставляя другим расхлёбывать за ними всю эту кашу».

Именно это отличает богатых. Сопутствующий ущерб от их нападений столь же безответственный, сколь и разрушительный. Они равнодушны к тому, как их действия влияют на жизнь других. Рантье выдают себя за «создателей рабочих мест» и утверждают, что являются доверенными лицами, действующими как пастыри, как виртуальное правительство. Предполагается, что богатство рантье каким-то образом «просачивается вниз», как будто, обогащаясь сами, они также помогут росту экономики. Поэтому сегодняшние кредиторы называют финансистов «создателями богатства», которых «Голдман Сакс» изображает как «выполняющих Божью работу».

Точно так же, как водители в «Гэтсби» и «Костре», виновные в авариях, перекладывали ответственность на других, так и Один Процент стремится обвинить сами финансовые жертвы («безумие толп»). Правительства обвиняются в наличии дефицита, несмотря на тот факт, что он является результатом налогового фаворитизма для рантье. Один Процент использует удержание зарплаты по FICA (федеральный закон о налогообложении в фонд социального страхования) с 1980-х годов как уловку для снижения прогрессивных налоговых ставок для самих себя, но обвиняет население с задолженностью в том, что оно стало жить дольше и создало «пенсионную проблему», забирая средства на социальное обеспечение и пенсии.

Это финансовая война — но не все войны заканчиваются победой самых прогрессивных участников. Конец истории не обязательно утопия. Финансовый способ покорения труда и промышленности сегодня столь же разрушителен, как и социальная война в Римской республике, которая ознаменовала её переход к империи в I веке до н.э. Именно долговая динамика, прежде всего, превратила эту империю в пустыню, доведя население до долговой кабалы и откровенного рабства.

Ливий, Плутарх и другие римские историки возлагали вину за крах в свою эпоху на кредиторов. Тацит приводит слова кельтского вождя Калгакуса, (ок. 83 года н.э.), воодушевлявшего свои войска, так описывая империю, против которой они должны были сражаться: «Грабители мира, они опустошили землю, разграбив всё и вся... Если враг богат — они алчны; если беден — спесивы, и ни Восток, ни Запад их не насытят.... На их лживом языке грабёж, резня, опустошение зовётся империей. Они оставляют за собой пустыню, говоря, что несут мир».

Мир, принесённый Римом, оказывался миром, возвращающимся к натуральному хозяйству на земле, так как города обезлюдели. Рим стал примером того, что происходит с экономиками, которые не ликвидируют свои долги, а разбиваются на кредиторов и должников. Его история, а потому и античность, закончилась в судорогах обезлюживания и тёмными веками.

Под господством кредиторской олигархии имперские завоевания Рима стали агрессивными, с гнетущим антитрудовым духом, который Тацит объяснил в другом месте (Агрикола 32): «Человеческой природе свойственно питать ненависть к тем, кому мы нанесли оскорбление». Осознание финансовым сектором того, как алчно он приобретает своё богатство, заставляет его бояться и, следовательно, ненавидеть своих жертв.

Итак, мы возвращаемся к основной теме этой книги: вопреки ожиданиям во времена, когда промышленная революция набирала обороты, финансы сегодня душат промышленный потенциал, оживляя призрак возврата к древней динамике ростовщичества с экспоненциально растущей долговой зависимостью. Подобно кредиторам в древнем Риме, сегодняшняя финансовая власть стремится заменить демократию олигархией.

Мы наблюдаем возрождение «первоначального накопления» путём создания задолженности, лишения права выкупа заложенного имущества и приватизации.

Стратегия олигархии заключается в политизации этой финансовой кампании. Здесь как обычно романисты опережают учебники по экономике. Марио Пьюзо обобщил возникшие проблемы в своём сценарии к фильму «Крестный отец», часть III (1990 г.):

«Винсент Манчини: Дон Луккези, вы — финансист и политик. Я в этих вещах не разбираюсь.

Дон Луккези: Ты в оружии разбираешься?

Винсент Манчини: Да.

Дон Луккези: Финансы — оружие. А политика — умение вовремя спустить курок».

ЕЦБ, Комиссия ЕС и МВФ в июне 2015 года приставили финансовую пушку к голове Греции и спустили политический курок, чтобы оказать давление на Грецию с целью «смены режима». Они угрожали недавно избранному премьер-министру Греции Ципрасу финансовым кризисом, если тот не будет придерживаться программы, согласованной с «Пасок» и консервативной коалицией, ранее поддержавшими жёсткую экономию. Это оружие, пожалуй, лучше назвать финансовой петлёй, которая с каждым днём затягивается всё туже.

ГЛАВА 28
Способ паразитизма затмевает способ производства?

«В эпоху финансов финансы в основном финансируют финансы».

Ян Топоровский «Зачем мировой экономике нужен финансовый крах и другие критические очерки по финансам и финансовой экономике», Лондон, 2010 г.

Почти все экономические труды, опубликованные в конце 19-го и начале 20-го века, определяли богатство на основе средств производства: заводов, машин и оборудования, технологий и государственных инвестиций в инфраструктуру и образование. Экономисты, видя в ходе промышленной революции стремительный рост производительности, связанный с использованием энергии воды, пара, двигателей внутреннего сгорания и электрификации, ожидали возникновения экономики досуга.

Сегодняшняя углубляющаяся жёсткая экономия, безработица и эмиграция не являются недостатком этого технологического потенциала; и это не тот кризис перепроизводства, о котором предупреждали ранние критики промышленного капитализма: наёмные работники получают слишком мало, чтобы покупать производимые ими товары. Конечно, работодатели, использующие наёмный труд, всегда являются проблемой. Но сегодняшняя непреодолимая экономическая проблема — это хищнические финансы, причём проблема такой остроты, которой мало кто ожидал столетие назад, за характерным исключением Торстейна Веблена.

Томас Пикетти в книге «Капитал в 21 веке» подсчитал то, что почти все знали интуитивно: Один Процент по сравнению с прошлым поколением удвоил свою долю богатства. Но тому, как его представители накопили это богатство, было уделено меньше внимания. Они добились этого не путём инвестирования в средства производства и найм рабочей силы, как это делают промышленники-капиталисты, судя по описаниям в учебниках. Большинство состояний создаётся за счёт погони за рентой и строительства «пирамид долгов», финансиализации недвижимости и корпоративной промышленности, а также благодаря созданию или приватизации монополий.

Самая насущная политическая задача нашего времени — это борьба с финансовыми центрами, которые контролируют центральные банки и правительства, всё глубже погружая экономики в режим жёсткой экономии и оставляя индустриальную экономику позади. «Банки больше не «кредитуют» небанковский бизнес-сектор, — пишет профессор Ян Крегель из университета Миссури в Канзас-Сити (UMKC),— если они вообще кредитуют, то самих себя, то есть другие финансовые учреждения».

Корнями, питающими эту финансовую власть, являются рента на недвижимость, рента на природные ресурсы и монопольная рента, которые капитализируются в виде долга под проценты и прироста «капитала» за счёт заёмных средств. Такая финансиализация, основанная на добыче ренты, изменила характер богатства. Вместо инвестирования в машины и оборудование, чтобы нанимать больше рабочей силы для производства большего объёма продукции, деньги наживаются в финансовом измерении, тогда как сама экономика сокращается.

Уже в 19-м веке экономисты самых разных политических взглядов, от Карла Маркса до Генри Джорджа, называли финансовые требования «фиктивным капиталом». Фредерик Содди, знаменитый английский химик и эрудит, называл финансовые требования «мнимым богатством». Но мало кто ожидал, что требования кредиторов в форме облигаций, акций и банковских кредитов на стороне «пассивов» баланса станут доминировать над стороной активов — материальными средствами производства. Это было бы похоже на тень, овладевшую телом. Но именно так и произошло.

Никто не предполагал, что бесплатная рента будет капитализирована в процентные банковские кредиты, которые станут основой для большинства банковских кредитов и создания задолженности. Ожидалось, что рента будет облагаться налогом (если земельная рента и рента за использование природных ресурсов останутся в частных руках) или активы, приносящие ренту, будут национализированы и социализированы.

Финансиализация экономической ренты в основном несёт ответственность за поляризацию сегодняшней экономики, а затем и её сокращение вследствие долговой дефляции. Сегодняшний финансовый способ «создания богатства» посредством арбитража, спекуляций с деривативами и строительства «пирамид долгов» — завершавшийся лишением права выкупа и приватизацией — подавляет промышленный способ производства, принося богатства в гораздо больших масштабах, чем прибыль, созданная промышленным капиталом. Эти состояния делаются за счёт экономики. В союзе с другими секторами, извлекающими ренту, финансы действуют поверх индустриальной экономики, чтобы втянуть её в долги, а затем «грести» обслуживание долга, одновременно вздувая цены на доступ к жилью, образованию и инфраструктурным услугам.

Так как большая часть зарплаты наёмного работника должна быть направлена на обслуживание долга и извлечение ренты, то внутренний рынок товаров иссякает. Вместо обещанной экономики досуга мир вступает в финансиализированный Век Жёсткой Экономии. Труд может оплачиваться всё больше и больше, но его растущие заработные платы отбираются, чтобы платить сектору финансов, страхования и недвижимости (FIRE).

Непроизводительное создание состояний, «халява» и их апологеты

Никто не любит нахлебников. Дети богатых особенно склонны беспокоиться о своей бесполезности. «Наследники богатства, — замечает психолог о группе богачей „Уэллс-Фарго“, — чувствуют, что не заслуживают денег и испытывают стыд и вину. Они ощущают себя изолированными и одинокими. Даже язык, который мы используем для описания таких людей, — издевательский.... Для наследников есть много недоброжелательных прозвищ: детка из доверительного фонда, серебряная ложка, избалованный ребенок — нет никаких положительных ассоциаций».

В противоположность этому негативному, но реалистичному представлению о самих себе лоббисты рантье снабжают своих клиентов продуктивной маской. Хитрость банков состоит в том, чтобы убедить заёмщиков в том, что использование заёмных средств поможет заёмщикам разбогатеть — и смириться с потерями, когда их мечты превращаются в живой кошмар, обвиняя самих себя вместо этой системы. Цель работы банков с общественностью заключается в том, чтобы заглушить осознание населением того факта, что исторически влезать в долги означало потерю родных очагов и общественного достояния целых стран. Утверждая, что ничего даром не даётся, они изображают Один Процент как продуктивных помощников во взаимовыгодном симбиозе. Убеждая своих гарвардских студентов защищать «Один Процент», члены которого разбогатели на банковском деле и финансах, ведущий американский автор учебников Грег Мэнкью приписывает их богатство «службе» по распределению ресурсов общества: «Те, кто работает в банковской сфере, венчурном капитале и других финансовых фирмах, отвечают за распределение инвестиционных ресурсов в экономике. Они решают децентрализованным и конкурентным образом, какие компании и отрасли будут сокращаться, а какие будут расти. Имеет смысл, чтобы страна направляла многих из своих самых талантливых и соответственно высокооплачиваемых людей для выполнения этой задачи».

Банкиры представляются разумными кредиторами, дающими кредиты на то, что является наиболее продуктивным. «Точно, точно», — замечает один блогер: «Это клоуны, которые выделили целую кучу денег на строительство целых округов, где полно домов с фронтонами из пенопласта, во время последнего пузыря на рынке недвижимости, завершившегося крупнейшей в мировой истории передачей богатства верхушке». Однако, несмотря на то, что финансовые учреждения оказались катастрофой в том, как они распределяли сбережения и кредиты, главным образом для обременения долгами всей остальной экономики, это стало бедствием для 99 процентов, но не для них самих. Их эти махинации обогатили.

Большинство состояний растут просто по инерции, накапливая проценты и рентные платежи «во время сна получателя», перефразируя описание землевладельцев Джоном Стюартом Миллем. Их выигрышная стратегия состоит в том, чтобы расширять кредит, и вся остальная часть общества погрязла в долгах. Из-за долговых накладных расходов, которые составляют большую часть денег для Одного Процента и оплачиваются 99 процентами, остаётся всё меньше и меньше на инвестиции или повышение жизненного уровня. Поэтому сегодня основной политический вопрос заключается в том, как спасти экономику от союза финансового сектора с добытчиками ренты — и скоординированной атаки рантье на право правительства облагать налогами богатство или распределять ресурсы. Чтобы защитить своё богатство, сверхбогачи изображают свои доходы как способствующие повышению производительности, и ведут борьбу с демократией, земельной реформой, прогрессивным налогообложением, социализмом и сильным правительством как с потенциальными угрозами своим барышам. Их оружие — обман, насилие и взяточничество, подкреплённые контролем над судами.

Способы производства против способов присвоения

Финансовый кризис, от которого страдают западные экономики, вековая проблема. На протяжении всей истории величайшие состояния были сколочены путём кредитования и захвата заложенного имущества и прежде всего путём приватизации общественного достояния (государственной собственности), путём принуждения правительств к распродаже или просто через инсайдерские сделки и мошенничества. Было бы издевательством над языком говорить, что итоговые приватизационные ренты, финансовая добыча и прирост «капитала» «заработаны».

Кто-то должен потерять, когда долги становятся слишком большими, чтобы их можно было выплатить. Поэтому банкиры и держатели облигаций стремятся захватить правительство, чтобы защитить себя от убытков, оставляя пенсионеров, должников по ипотечным кредитам и студентов один на один с последствиями долговой дефляции. Что касается государственного сектора, то погрязшим в долгах правительствам, от Ирландии до Греции, предписано соблюдать требования кредиторов по сокращению расходов на школьное обучение, здравоохранение и обслуживание инфраструктуры, а также по приватизации общественного достояния.

Принесение экономики в жертву на алтаре долга

Финансовая система была спасена за счёт экономики. О том, насколько хищнической стала сегодняшняя государственная политика, свидетельствует тот факт, что огромные банковские конгломераты, предоставлявшие кредиты, остались невредимыми в отличие от деловых предприятий и домохозяйств, чьи балансовые отчёты были расстроены. Решение проблемы задолженности для 99 процентов должно было включать списание сбережений и других финансовых требований на противоположной стороне баланса. Но Один Процент посадил своих представителей в министерство финансов и Федеральную резервную систему и поддержал избрание ведущих деятелей из комитета при Конгрессе, занимающегося вопросами банковской деятельности.

Политическая проблема всегда сводится к вопросу о том, кто понесёт убытки. Один Процент настаивает на том, что если должны быть списаны личные, имущественные и корпоративные долги 99 процентов, то правительство окажет финансовую помощь для спасения кредиторов. 99 процентов должны платить по-другому — в качестве налогоплательщиков, когда должники больше платить не могут. Таким образом, 99 процентов беднеют не случайно, а в результате поведения Одного Процента. Банковские лоббисты поставили своих «тимов гайтнеров» именно для того, чтобы в подобных ситуациях те действовали как их защитники. Если им удастся заблокировать списание безнадёжных долгов, банкиры и держатели облигаций убьют экономику, погрузив её в жёсткую экономию.

Когда долги не могут быть выплачены, остаётся выбор между аннулированием долгов и их сохранением с предоставлением кредиторам возможности лишать прав выкупа или же спасением кредиторов за государственный счёт. Помощь кредиторам поляризует экономику, перекачивая им доходы и передавая активы. Этому финансовому завоеванию необходимо воспрепятствовать, возобновив борьбу за налогообложение незаработанного дохода и фактически за сведение его к минимуму, в первую очередь за счёт защиты от присвоения добытчиками ренты основных государственных услуг (включая банковские услуги).

Сегодняшние экономики начнут загнивать, если не освободятся от паразитизма рантье и создания долгов. Финансовая олигархия будет использовать свою кредиторскую власть против труда и демократического государственного регулирования, усугубляя бедность и разрушая окружающую среду, чтобы получать экспоненциально растущие долговые накладные расходы.

Какая у нас будет постиндустриальная экономика?

Сегодня самая острая экономическая борьба идёт не просто между трудящимися и работодателями. Рантье ведут её против труда, промышленности и правительства вместе взятых. Это делает задачу сегодняшней реформы более масштабной, чем у социал-демократического движения столетие назад. Реформы, связанные с финансами и рантье, играют незначительную роль в партийных платформах сегодняшних якобы социалистических и рабочих партий. От Британии до Греции и даже в Соединённых Штатах они ведут борьбу за сбалансированные бюджеты и жёсткую бюджетную экономию с крайностями Тони Блэра, Барака Обамы и Георгиоса Папандреу. Как будто восстановление зависит от обогащения сверхбогатых, а не от спасения обременённых долгами Греции и Кипра, Ирландии, Италии и Испании.

Проблема, которая займёт следующие несколько поколений, заключается в том, как развязать финансовые узлы, которыми связаны сегодняшние экономики. Для ликвидации чрезмерного роста задолженности необходимо противостоять неолиберальной экономике, созданной для отключения механизмов защиты общества от финансиализации и нетрудовых доходов. Действительно были смелые американские чиновники, такие как Шейла Бэйр и Нейл Барофски, чьё чувство справедливости было оскорблено раздачей финансовых подарков крупным банкам и их держателям облигаций. Бывшие работники с Уолл-стрит Номи Принс и Ив Смит, интеллектуальные силы, стоящие за сайтом Naked Capitalism («Голый капитализм»), объяснили финансовые махинации в действии. На веб-сайте New Economic Perspectives («Новые экономические перспективы») университета Миссури в Канзас-Сити (UMKC), посвящённом проблемам современной денежной теории, размещено разъяснение того, насколько бесполезна сегодняшняя финансовая жёсткая экономия в свете полномочий центральных банков финансировать экономический рост. Но их голоса почти не слышны в хоре попугаев пробанковской жёсткой экономии по всему политическому спектру.

Никто не ожидал, что демократические общества будут голосовать за политику, которая будет поддерживать Один Процент, доводя до нищеты самих себя. Политические лидеры рассматривают проценты и экономическую ренту как второстепенные проблемы, одобряя инфляцию цен на активы и приватизацию. Экономический словарь был искажён, чтобы изображать эксплуатацию как создание богатства, что верно для Одного Процента в рамках нынешней системы, но происходит за счёт остальных 99 процентов.

Латыши неоднократно голосовали за неолибералов, навязавших стране самую жёсткую экономию в Европе. Наиболее печально известно, что ирландские политики заплатили иностранным держателям облигаций и арбитражёрам «горячих денег» ценой навязывания бедности своей собственной стране. Избиратели, наконец, сменили своих неолиберальных политиков, но и новая партийная коалиция не отказалась от взятых долгов.

В Соединённых Штатах, Великобритании и Франции ни одна крупная политическая партия или профессиональная организация трудящихся не оспаривали олигархический принцип, согласно которому налоговые правила, финансовые положения и правовая система должны действовать в интересах сектора FIRE, обслуживающего Один Процент. Сегодняшняя пассивность 99 процентов перед лицом контрПросвещения рантье отражает степень, в которой избиратели подошли к принятию неолиберальной финансовой и налоговой системы как части окружающей среды, как будто этой системе в самом деле нет никакой альтернативы.

Что крайне необходимо, так это перспектива, позволяющая людям увидеть реформы, которые будут противодействовать сегодняшнему агрессивному способу создания состояний в секторе FIRE. Трудность в продвижении этого понимания заключается в том, что его логика и последствия радикальны — как это было в 19-м веке, когда их инициировали самые разные реформаторы, от «рикардианских социалистов» кружка Джона Стюарта Милля, призывавших к национализации земельной ренты (путём прямой покупки или повышения налогообложения земли), христианских социалистов с идеалами коммунализма вплоть до марксистов, выступавших за национализацию всех средств производства, заводов, а также общественной инфраструктуры. Казалось, что остатки феодализма были сметены, по крайней мере, земельным налогом и антимонопольным законодательством, в то время как банковское дело становилось индустриализированным.

Но этого не произошло. Главные усилия по освобождению экономики от наследия феодализма не увенчались успехом. После Первой мировой войны фокус теории стоимости и цен на экономической ренте был заменён более тривиальной программой обучения теории экономики, исключающей понятие незаработанного дохода и различие между производительным трудом и накладными расходами.

Будут ли финансиализированные экономики самоуничтожаться?

Главный обозреватель «Файнэншл таймс» Мартин Вульф высказывает мнение против жертвования экономикой для субсидирования финансового сектора и пишет, что ключевым политическим принципом должно быть: «Первое «не» — не обращайте слишком много внимания на своекорыстное блеяние финансового сектора. ... Финансовый сектор поставил экономику в затруднительное положение. Если правительство вынуждено принять на себя часть риска, связанного с восстановлением системы, оно должно сначала защитить общественные интересы». В качестве последнего «не»,— советует он,— «не надо спасать ипотечное кредитование с помощью государственных субсидий. К настоящему времени должно быть очевидно, что одержимость британцев спекулятивным домовладением — это ловушка и заблуждение. Пусть рынок сокращается, как он и должен».

Если кредиторы добьются своего, они разрушат экономику. Виллем Буйтер, главный экономист «Ситигруп» (и бывший советник «Голдман Сакс») в 2012 году признал, что «наиболее вероятные несостоятельные суверенные государства-должники — Греция, Португалия, Ирландия, Кипр и, возможно, Испания, Италия и Словения» — не смогут расти без реструктуризации долга. Он считал, что риск суверенного дефолта самый высокий для Ирландии с её официальным долгом в 63 млрд евро. «Усталость от жёсткой экономии на периферии и растущая усталость от мер спасения в центре означают, что система ЕЦБ/евро — это единственный Санта-Клаус, способный заполнить пробелы в платёжеспособности суверенных государств и банков в зоне евро». Но министры финансов Германии, Нидерландов и Финляндии выступили против этого.

Финансовая система стала безрассудной, присоединившись к консенсусу рантье с Одним Процентом, чтобы противодействовать правительственным полномочиям облагать налогом или регулировать любые формы богатства и, выступив против трудящихся, стремящихся улучшить свои условия труда, повысить заработную плату и пенсии. Даже если она и «выиграет» войну против труда, но разрушит внутренний рынок и, следовательно, способность платить долги финансовому сектору.

Такое положение неприемлемо. Прошло уже два столетия с тех пор, как Сен-Симон предложил подчинить кредит нуждам промышленности. Классическая налоговая политика была направлена на отражение наступления экономики рантье, возникшей в период после Первой мировой войны, из-за необложения налогом экономической ренты, приватизации основных коммунальных служб и неспособности социализировать банковскую деятельность, чтобы предотвратить выдачу банковских кредитов под экономическую ренту. Долги не могут быть списаны до тех пор, пока люди воображают, что их сохранение необходимо для предотвращения депрессии путём сохранения доверия к финансовой системе. Такое «доверие» только помогает усугубить сегодняшнее недомогание.

Промышленный капитализм или капитализм финансовый?

Ленин говорил, что капиталисты сами продадут коммунистам веревку, на которой те их повесят. Но капиталисты сделали веревку в виде грабительских финансов, извлекающих проценты, дивиденды, сборы и различные формы ренты из промышленности, недвижимости, домашних хозяйств, а также из правительств. «Прирост капитала» получают с помощью строительства «долговых пирамид», которые прокладывают путь к долговой дефляции в «реальной» экономике.

Вопрос в том, сможет ли финансовый капитал выжить, просто кредитуя спекулянтов в поисках процентов, извлечения ренты и повышения цен на активы или играя на бирже, поскольку финансовый капитализм превращается в капитализм казино? Несомненно, есть много необходимых функций, обеспечиваемых банками. Но падение сегодняшней финансиализированной экономики до отрицательного капитала в значительной степени является результатом деятельности нескольких гигантских заведений с Уолл-стрит, как отмечает экономист Рэнди Рей: «У нас 4500 честных банков. И есть полдюжины огромных банков, которые орудуют как организованные мошенники. Основные проблемы нашей финансовой системы можно найти среди этих СОЗ — системно опасных заведений (SDI). Мы не вернём себе нашу экономику или наше правительство, пока их не закроем».

В финансовом отношении сегодняшняя проблема сродни проблеме Испании 16-го века, земельная аристократия которой облагала налогами трудящихся и зарождающуюся промышленность в городах, живя в роскоши и не платя налогов. Во Франции 18-го века подобный перенос налогового бремени привёл к Великой французской революции. Это был единственный способ разорвать мёртвую хватку рантье, добавляющуюся к стоимости труда и его продукции.

Сегодняшняя финансовая контрреволюция против реформистского движения 19-го и начала 20-го веков перенесла налоги с сектора FIRE на труд и промышленность, как это сделала средневековая Испания. Республиканские администрации Рональда Рейгана и Джорджа Буша-старшего сократили подоходный налог с элиты и налог на прирост капитала в недвижимости и финансах, добавив увеличение налогов на продажу и добавленную стоимость и выделив удержание из заработной платы (а также в четыре раза увеличили государственный долг США между 1981 и 1992 годами).

Добавление этого регрессивного финансового бремени к долговым накладным расходам оставило экономике лишь один способ выжить без снижения уровня потребления: брать кредиты у банков, чтобы покупать то, на что зарплат рабочих и служащих больше не хватает. Таким образом, увеличение долга, по-видимому, является единственным решением сегодняшней чрезмерной задолженности. Это внутреннее финансовое противоречие нашей экономики после «пузырей».

Финансовая и долговая реформы всё равно оставят трудовые и экологические проблемы

Легко забыть, насколько оптимистично Маркс и другие социалисты его времени относились к будущему промышленного капитализма. Он ожидал, что промышленный способ производства победит все виды паразитической деятельности рантье. Ожидалось, что просвещённое классовое сознание и политическая демократия откроют двери в мир растущего уровня жизни, лучших условий труда и более справедливого распределения доходов.

Как и большинство эволюционных экономистов-предсказателей своего времени, Маркс ожидал, что промышленный капитализм освободится от «наростов» помещичьего землевладения, монополий и других форм эксплуатации. Но банковские круги и класс помещиков, которые были врагами во времена Рикардо, объединили свои силы после Первой мировой войны. Когда это произошло, социал-демократические и лейбористские партии отдали проблему земельной ренты на откуп либералам и сторонникам единого налога на землю (чьи ряды быстро сокращались). И несмотря на то, что Рудольф Гильфердинг, Ленин и другие марксисты в начале 20-го века уделяли особое внимание финансовому капитализму, денежно-кредитный и долговой анализ был оставлен в основном консервативным сторонникам банков, от последователей Людвига фон Мизеса до монетаристов Чикагского типа.

В начале 20-го века ожидалось, что борьба между работодателями и рабочей силой станет основным напряжённым конфликтом, формирующим будущую политику. Но сегодня труд просто борется за рабочие места, веря в гармонию интересов с работодателями вместо классового конфликта столетие назад, и воображает, что финансы помогают промышленному найму, а не его сокращению и аутсорсингу.

Жильё стало более распространённым, государственные пенсии и здравоохранение, по крайней мере, были обещаны, и открылся новый мир возможностей. Но демократизация домовладения позволила лоббистам крупных владельцев коммерческой и арендуемой недвижимости сделать необлагаемую налогом недвижимость внешне демократической целью. Эта демагогия достигла своей вершины в пресловутом «Предложении 13» — поправке к конституции штата Калифорния, которая замораживает налоги на коммерческую и арендуемую недвижимость, а также на дома.

В сочетании с другим налоговым фаворитизмом для недвижимости и финансов результатом стал резкий регрессивный налоговый сдвиг, позволяющий финансовой власти расти сильнее, чем промышленной. Промышленность финансиализируется больше, чем финансы индустриализируются. Решение проблемы — это списание долгов и реформа налоговой системы. Наша проблема с финансами похожа на паразита в больном теле. Хозяин, прежде чем сам сможет вылечиться, должен избавиться от вторгшегося паразита.

Снижение роли финансов само по себе не предотвратит угроз приватизации почтовой системы, систем водоснабжения, дорог и связи, а также не снизит высокую стоимость приватизированного медицинского страхования и другой инфраструктуры. Когда вы удалите долговую утечку и снимете бремя рантье с промышленного капитализма, всё равно останется знакомая старая классовая напряжённость между работодателями и их рабочими. Это по-прежнему сохранит привычные проблемы трудящихся при промышленном капитализме: борьбу за справедливые условия труда и обеспечение предметами первой необходимости всех граждан, а также за избежание войны, против загрязнения окружающей среды и за решение других социальных вопросов.

Однако рост финансовой власти работает против всех этих целей, не позволяя обществу исцелиться самому. Как отметил Алан Гринспен в приведённых выше отрывках, прикрепление «работника, травмированного долгами» к долговой беговой дорожке, является основным фактором, удерживающим работников от требований повышения заработной платы и улучшения условий труда. Без устранения долговых накладных расходов и предоставления государственного варианта банковских услуг другие проблемы значительно обострятся.

В античном мифе задавался вопрос, как царь Мидас сможет выжить, не имея ничего, кроме золота. Этот миф грозит стать образом современного финансового капитализма — мечты о том, что можно жить исключительно на деньги, без средств производства и живого труда. Чтобы избежать такой участи, «лекарство» должно добавить финансовую реформу к незавершенной революции 19-го века, чтобы смести уцелевшее неравенство постфеодального захвата земли, захвата общего достояния и создания монопольных привилегий. Эти пережитки прошлых присвоений собственности и инсайдерских сделок, лежавшие в основе поиска ренты и перешедшие по наследству финансовой системе, которая по-прежнему основывается на неофеодальной практике и не инвестирует в промышленность и благосостояние людей.