Убийство на верхнем этаже

Глава 3

Сержанту Эффорду было что доложить. Морсби, Роджер и окружной инспектор слушали его, жуя сандвичи, которые сержант предусмотрительно захватил с собой. Было уже почти три часа.

— Ну, мотив я, кажется, отыскал! — первым делом заявил Эффорд. — По слухам, у мисс Барнетт водились денежки и она прятала их в квартире — от пяти сотен до пяти тысяч фунтов, кто что говорит.

— Ого, — сказал Морсби, — ставки, однако, растут…

— А вы уже слышали об этом, сэр?

— Будто она держала денежки дома, да? А вы выяснили — почему?

— Не доверяла банкам. Говорят, маленький частный банк, которому она поручила свои несколько фунтов, когда была молодой, лопнул, и с тех пор она не отнесла в банк ни пенни. По слухам, доход у нее был приличный, и раз уж она жила так скромно, значит, что-то в этом есть.

— Поподробнее, Эффорд.

— Хорошо, сэр. Об этом консьержка много рассказать не смогла, но я надеюсь, нам поможет соседка по этажу, миссис Палтус. Если кого-то можно назвать приятельницей мисс Барнетт, так только ее, и притом — единственной.

— А родственники у нее есть?

— Миссис Бойд полагает, что нет. Во всяком случае, в гости к ней никто не захаживал. Это мы тоже сможем уточнить у миссис Палтус. Кроме того, миссис Бойд уверяет, что мисс Барнетт получала всего по одному письму в месяц, и они были написаны на машинке. По крайней мере с утренней почтой, которую миссис Бойд сама сортирует и разносит; другую, конечно, почтальон доставляет в квартиры сам.

То и дело заглядывая в блокнот, сержант рисовал портрет покойной, каким он сложился в воображении миссис Бойд. Нового, однако, они узнали мало по сравнению с тем, что выяснилось уже при осмотре квартиры. То, что мисс Барнетт не отличалась чистоплотностью, было более чем очевидно: горы пустых бутылок из-под виски, обнаруженные окружным инспектором, комментариев не требовали; и вряд ли имелась необходимость в интерпретации едких намеков миссис Бойд на тему ее сварливости, подозрительности и эксцентричности. В высшей степени неприятная особа была эта мисс Барнетт, решил про себя Роджер.

Но — состоятельная. Считалось, что сумма, которую она хранила дома, складывалась из остатков ее дивидендов. Капитал, по сведениям миссис Бойд, весь вложен в ценные бумаги; размеров его она не знала, но предполагала, что сумма весьма приличная.

— Ну, это мы скоро выясним, — спокойно сказал Морсби.

— Она, знаете ли, просто набивалась на что-то подобное. — Так сержант Эффорд резюмировал странную манеру мисс Барнетт спать на наличности, вместо того чтобы снести ее в банк. — Удивительно, что этого не произошло раньше.

Роджер с готовностью с ним согласился.

Сержант еще раз взглянул в свой блокнот и перечислил тех, кто посетил этот дом от полудня до вечера. Список основывался также на показаниях миссис Бойд, имевшей обыкновение после обеда посиживать с шитьем в руках у окна, выходящего на улицу, а уж ее-то бдительному оку не доверять было трудно.

Миссис Бойд припомнила, что видела следующих неизвестных ей лиц, входивших в «Монмут-мэншнз» вчера между обедом и ужином: нового почтальона; мужчину с чемоданчиком для инструмента, видимо слесаря, вызванного в квартиру номер три установить новую прокладку в водопроводный кран; мальчика, сопровождавшего мужчину с чемоданчиком; агитатора одной политической партии; коммивояжера, предлагавшего подписку на «Историю европейских войн» в двенадцати томах, с картами и множеством иллюстраций, уцененную с восьми гиней до сорока восьми шиллингов; монахиню ордена милосердия, собиравшую пожертвования на какую-то благотворительную акцию (трое последних разговаривали с миссис Бойд лично); других неизвестных мужского пола, числом до десяти; и, наконец, нескольких особ, известных консьержке в лицо или даже по имени, их имена и приметы трудолюбивый сержант зафиксировал также со слов миссис Бойд.

Старший инспектор хмыкнул:

— М-да! Туту нас шансов не много. Можно, конечно, проверить кое-кого из них, но вряд ли это что даст. А когда стемнело, она, полагаю, уже не видела никого?

— Никого, — подтвердил сержант, — за исключением агитатора и монахини, которые позвонили лично миссис Бойд.

— А наш приятель явился почти наверняка уже затемно, — проскрипел Морсби. — Да? — отозвался он на стук в дверь. — Войдите.

Это был сержант Эндрюс, дактилоскопист.

— Я все осмотрел, сэр. Нигде ничего.

— Так я и думал. Что ж, можете возвращаться в Ярд, но сначала, конечно, пообедайте. А где инспектор Бич?

— Он спустился осмотреть двор. Думаю, его интересуют царапины на стене. А мистер и миссис Смит здесь, сэр, у себя дома.

— А, да. Ну, сейчас мы с ними потолкуем. По отдельности с каждым. Сначала с ним. Сообщите об этом окружному инспектору. — Эндрюс удалился. Морсби повернулся к Эффорду: — У вас что-нибудь есть еще, Эффорд?

— Существенного ничего, сэр.

— Что ж, тогда я поговорю со Смитами здесь. Вы двое останьтесь. Я думаю, вы тоже не прочь остаться, мистер Шерингэм?

— Если не возражаете. — Роджер был сама учтивость.

— Я — нет, и полагаю, мистер Эннис-как-его там-Смит тоже. Ну, Эффорд, давайте его сюда.

Мистер Эннисмор-Смит, привлекательной наружности господин лет под пятьдесят, выглядел обескураженным, хотя и не без приятности возбужденным. В дверях он немного замешкался, оглядел всех и сразу сообразил, что обращаться следует к Морсби.

— Что-то произошло, не так ли?

«Не лишен проницательности», — подумал Роджер.

— К сожалению, не могу этого отрицать, сэр. — Морсби был подчеркнуто доброжелателен.

Роджер с любопытством наблюдал, как старший инспектор, которому официальная сухость никогда не была свойственна, с появлением мистера Эннисмор-Смита прямо-таки заискрился сердечностью. В том и состоял метод Морсби, что, когда старшему инспектору требовалось что-то узнать, он буквально обволакивал интересующего его собеседника густым облаком дружелюбия. Эффективность этого метода Роджер не раз испытывал на себе.

— Не буду от вас скрывать, сэр, как бы это помягче выразиться, но мисс Барнетт была убита здесь прошлой ночью.

— Убита!!! — Не могло быть и тени сомнения, что мистер Смит потрясен самым искренним образом. — Боже милостивый! Не может быть! То есть я хочу сказать, что это ужасно… Кошмар! Значит, те звуки, которые мы слышали… Боже мой… моя жена и я… значит, мы слышали, как это происходило. Послушайте, я могу рассказать вам весьма ценные вещи. Мы как раз проснулись…

— Я уже слышал об этом, — быстро перебил его Морсби. — Именно потому я и попросил вас оказать любезность и прийти сюда. Так что усаживайтесь, пожалуйста, поудобнее, чтобы можно было поговорить спокойно. Сержант Эффорд, будьте добры, подвиньте стул мистеру Эннисмор-Смиту.

Итак, сэр, меня зовут Морсби, старший инспектор Морсби из уголовного розыска, ну, вы знаете, из Скотленд-Ярда, а это окружной инспектор Мерримен, можете быть с нами вполне откровенны; уверен, вы расскажете все, что вам известно.

В воцарившейся атмосфере доверия и комфорта мистера Эннисмор-Смита первым делом попросили назвать имя, адрес и профессию. С этим мистер Эннисмор-Смит справился отнюдь не столь уверенно, как можно было бы ожидать.

— Я полагаю, вы можете записать, что я занимаюсь прокатом фильмов, — сказал он несколько неуверенно, — хотя уже довольно длительное время я не покупаю фильмы за свой счет. Тем не менее именно этим я занимался, когда дела шли прилично, и вы могли получить от меня фильм за разумную цену. Чем я сейчас занят, — искренне проговорил мистер Смит, — одному Богу известно.

— Пусть будет так, — успокоил его Морсби. — Кинопрокатчик. А теперь, будьте добры, возможно точнее расскажите нам, что именно вы слышали прошлой ночью?

— Попробую. Ну, мы с женой улеглись вчера спать рано, теперь такое частенько случается — устаем быстрей, чем раньше. Я сплю довольно крепко, жена на сон тоже не жалуется, но вдруг среди ночи она меня будит и говорит: «Что-то творится там у мисс Барнетт. Похоже, она швыряется стульями». Может, это неточные слова, но что-то в этом Роде. Я, конечно, прислушиваюсь, и в ту же минуту, черт меня побери, наверху прокатывается такой грохот, будто она швырнула через комнату наискосок таз и еще пару утюгов в придачу. «Черт побери», — сказал я или что-то еще в этом духе. «Она в своем уме?» — спросила меня жена. «Ну, если ей хочется разнести свое гнездышко, — сказал я, — кто мы такие, чтоб ей мешать?» Потому что, может быть, вы уже слышали, что мисс Барнетт особа не без странностей. Впрочем, Бог с ней, бедняжкой. Если бы я только мог себе представить…

— Наверное, вы не обратили внимание, в котором часу это случилось, мистер Смит?

— Именно обратил! — вскричал, торжествуя, мистер Смит. — Я говорю жене: «Ну и который сейчас час?» А она посмотрела на будильник — знаете, у нее такой, со светящимся циферблатом, — и говорит: «Ровно половина первого».

— Это замечательно, мистер Смит, — от души поблагодарил Морсби. — И в самом деле, ценнейшее свидетельство. И что же, после этого шум продолжался?

— Нет, после этого все утихло. Хотя моя жена сказала, что, прежде чем она меня разбудила, шумели довольно долго. Стало тихо, и мы с женой — на бочок и спать. Господи Боже мой, только подумать! Все это время бедная женщина лежала прямо над нами! Знаете, ее спальня над нашей. Нет, ну просто кошмар! А как это произошло, могу я узнать?

Любопытство мистера Смита было вполне законно, старший инспектор постарался его удовлетворить и продолжил свои расспросы. Однако ничего существенного больше не выяснилось. Никаких шагов над головой мистер Смит не слышал и никаких звуков, как если б спускались по стене, — тоже, и вообще ничего подозрительного.

Когда с вопросами было покончено, Морсби, к удивлению Роджера, повернулся к нему:

— А вы, мистер Шерингэм, ни о чем не хотите спросить мистера Смита, прежде чем он нас покинет?

Роджер растерянно взглянул на него и уже хотел было сказать, что вопросов у него нет, как вдруг его озарила мысль:

— Пожалуй. Какую школу вы кончали, мистер Смит?

— Школу? Рэдли. А что?

— Да так, — сказал Роджер и кивком поблагодарил Морсби.

После этого мистера Смита несколько церемонно выпроводили.

— Зачем вам понадобилось втянуть меня в разговор? — осведомился Роджер, едва за Смитом закрылась дверь.

— Ну, мистер Шерингэм, если вы собираетесь это преступление раскрыть раньше нас, — неуклюже подмигнул старший инспектор, — мой долг дать вам возможность использовать каждый шанс.

— О, на этот раз я вам не соперник, — рассмеялся Роджер. — Предпочитаю дела посложней.

— Я понял вас, сэр. Ну, так что вы скажете о мистере Эннисмор-Смите?

Роджер задумался.

— Он еле сдерживался, чтобы не назвать вас «старина».

— Тут вы попали в точку, — ухмыльнулся старший инспектор. — А еще?

— Он исполнен дружелюбия, а личность он весьма импульсивная. Знавал лучшие времена. Не лишен воображения: больше всего его поразило, что мисс Барнетт была убита прямо у него над головой и как раз в тот момент, когда он повернулся на бок, чтобы уснуть.

— Что, между прочим, совершенно неверно, — беззаботно бросил Морсби. — Шум, который их разбудил, возник, когда убийца стал искать деньги. Мисс Барнетт он убил раньше, они еще спали. Ну что ж, Эффорд, давайте сюда жену.

Миссис Эннисмор-Смит, которую нарочно придержали, чтобы она не встретилась с мужем, подтвердила все его показания, рассказав еще о тех звуках, которые она слышала перед тем, как его разбудить, — несколько тяжелых ударов, словно кто-то в ярости опрокидывал, чтобы не сказать — бросал мебель. Она была высокая, миловидная, с пробивающейся сединой женщина, державшаяся спокойно, и хотя весть о смерти мисс Барнетт ее, несомненно, поразила, она не отреагировала так возбужденно, как ее супруг. Роджер решил, что она практичнее и сноровистее своего беспечного мужа и что «Эннисмор» — ее вклад в семейное имя.

— А теперь займемся соседкой из квартиры напротив, — объявил Морсби, когда миссис Смит вышла. — Как там ее? А, да: миссис Вобла.

— Миссис Палтус, сэр, — почтительно пробормотал сержант Эффорд.

— Палтус, да. Она тут?

— Еще бы, — злорадно ухмыльнулся окружной инспектор. — Когда я приехал, она рыскала по квартире, пытаясь прорваться к телу, хотя что она собиралась с ним делать, ума не приложу. Еле уговорил ее вернуться домой.

— Вы умеете найти с человеком общий язык, Мерримен, — похвалил его Морсби.

— В общем, да, — мрачно согласился инспектор. — Я уломал ее с помощью констебля, который и впихнул ее в ее собственную квартиру. Она и сейчас там, если, конечно, констебль не заснул.

— Давайте выпустим ее! — воскликнул Морсби. — Займитесь этим, Эффорд.

Эффорд повиновался.

— Что-то вы затосковали, мистер Шерингэм, — поддел Роджера Морсби. — Тоска зеленая, правда, эта рутинная полицейская служба?

— Тоска? Ни в коем случае! Я просто думаю об этом парне. Насколько я понял, он просто потерял голову в эту ночь?

— Еще нет. Подобное происходит лишь спустя месяц после приговора. А в чем дело, сэр?

— Почему надо было такой шум поднимать? Когда я сказал Бичу, что меня не удивляет, что соседи проснулись от шума, он ответил, что, хотя в квартире разгром, особенного шума быть не могло. Мебель не опрокидывают, а осторожно передвигают, но, если верить миссис Смит, мебель именно швыряли! Следовательно, говорю я, парень должен был потерять голову, чтобы поднять такой шум, рискуя привлечь внимание.

— Он потерял ее еще раньше, когда совершил убийство, мистер Шерингэм, тут вы совершенно правы, он ее потерял. Может, он и отошел от шока, опрокинув что попалось под руку. Может, именно шум и привел его в чувство. Это, кстати, вполне согласуется с тем, что говорят Смиты: после особенно сильного удара они не услышали даже шагов. Наверно, он замер как вкопанный, поскольку до него дошло наконец, что он ведет себя глупо и сейчас могут забить тревогу.

— Что-то слишком много шума понадобилось, чтобы привести его в чувство, — заметил Роджер не без сарказма. — Перевернуть мебель показалось мало. Пришлось швырнуть через всю комнату таз, да еще утюги вдогонку. Только тогда он, видите ли, наконец пришел в себя. Вы это хотите сказать?

— А вы большой охотник до споров, не так ли, мистер Шерингэм? — с видом бесконечного терпения откликнулся Морсби.

Роджер рассмеялся. Он и вправду был отчаянный спорщик.

Появление миссис Палтус пресекло дальнейшую дискуссию.

Упомянутая миссис оказалась невысокой, довольно плотной, не очень опрятной особой, со следами недавних слез на лице. Горе, однако, ней смягчило ее, ибо она была в гневе, и это еще мягко сказано. Свирепое негодование немедленно вылилось на голову Морсби и всех, кто был с ним, потоком слов, приправленных ирландским акцентом, смысл которых был в том, что жестоко, глупо, непрофессионально и в высшей степени бессердечно не подпустить к бедной покойнице единственного друга, какой был у нее на всем белом свете.

Роджер восхищенно наблюдал, как быстро управился с ней Морсби. Не прошло и трех минут, как миссис Палтус уже извинялась перед ним, причем не менее многословно, за то, что так неосмотрительно пыталась осложнить и без того нелегкое расследование, единственная цель которого — отмщение за ее подругу. Честь столь стремительной перемены в настроении миссис Палтус в огромной степени несомненно принадлежала Морсби, но в некотором смысле, размышлял Роджер, тут не обошлось без влияния удивительного темперамента, присущего кельтам.

Когда во взаимоотношениях присутствующих установилась полная гармония, миссис Палтус любезно согласилась исполнить свой гражданский Долг, предоставив в распоряжение следствия все сведения, которыми располагала.

У бедняжки мисс Барнетт от нее, миссис Палтус, было мало секретов. Она может поведать инспектору про всю жизнь покойницы, и очень подробно, или про свою собственную жизнь, пусть он только скажет, с какой он предпочитает начать.

Старший инспектор сказал, что сначала, исключительно для проформы, ему бы хотелось хоть Немножко познакомиться с самой миссис Палтус.

Каковая просьба и была с готовностью исполнена.

Итак, миссис Палтус была вдова. Ее девичья фамилия — Керри. Родилась она в Ирландии, где ее отец имел адвокатскую практику в Корке. Когда он умер, ей едва исполнилось двенадцать лет, и ее мать, англичанка по происхождению, переехала в свой, родной город Истбурн, где еле сводила концы с концами, и то лишь благодаря родственникам. Тут-то тогдашняя мисс Керри и познакомилась с мистером Палтусом, торговцем шерстью из Бредфорда, он не устоял перед ее прелестями, а она ответила ему взаимностью. После свадьбы они поселились в милейшем доме в окрестностях Бредфорда. Дела мистера Палтуса шли хорошо, война способствовала этому, и с похвальной осмотрительностью он продал дело на самом пике послевоенного бума. Наконец, он увенчал свою репутацию прекрасного мужа тем, что умер, оставив все нажитое жене, в результате чего она получила возможность жить если не в роскоши, то в относительном достатке и там, где душа пожелает. Душа пожелала Лондона, и вот уже шесть лет она обитает в «Монмут-мэншнз». Мисс Барнетт заняла свою квартирку двумя десятками лет раньше и при первой же встрече выказала расположение вдове торговца шерстью. К нескрываемому удивлению миссис Бойд, между соседками тут же возникла симпатия, в скором времени перешедшая в тесную дружбу. Мисс Барнетт дотоле, видимо, втайне страдала, что возле нее нет человека, которому можно довериться, и она сразу же принялась наверстывать упущенное. Последние два года, по убеждению миссис Палтус, между подругами не было недомолвок.

— Ага! — обронил тут старший инспектор и опытной рукой переключил красноречие миссис Палтус на ее приятельницу.

— Да, так вот, Аделаида, то есть мисс Барнетт, родилась в Ноттингеме. Она была дочерью зеленщика. Да-да, зеленщика. Лучше признать это сразу, — печально констатировала миссис Палтус. — Аделаида не была леди.

Старший инспектор поцокал слегка, выразив таким образом свою снисходительность к этому недостатку мисс Барнетт.

Далее в ходе повествования выяснилось, что покойная мисс не только не была леди, но, попросту говоря, была совсем не леди. История уходила корнями во времена смерти зеленщика Барнетта. Он, видите ли, успел покинуть этот мир в те годы, когда чиновники налоговой службы еще не изводили по наущению правительства души зеленщиков, и потому Барнетт оставил после себя довольно приличное состояние. У него было двое детей — мисс Барнетт и ее брат. Дочери зеленщик Барнетт завещал двадцать тысяч фунтов в консолях и четырехпроцентном индийском займе, а сыну — лавку. Но, увы, он не оставил никаких указаний относительно дома и мебели. Брат придерживался мнения, что все это естественным образом прилагается к делу, мисс Барнетт же полагала, что это довесок к четырехпроцентному займу, — и миссис Палтус без экивоков дала понять подруге, что разделяет ее точку зрения. Уступать никто не хотел. Наконец брат, человек более сговорчивый, предложил все продать и поровну разделить вырученное. Это оскорбительное предложение мисс Барнетт сразу отвергла и, выждав, когда дела отзовут брата в Лондон, продала все сама и с победой ретировалась в «Монмут-мэншнз». Брат ответил ей оскорбительным письмом, в котором выразил свою радость, что так дешево отделался. Это произошло двадцать восемь лет назад, и с тех пор они не обменялись ни словом.

— Понятно, — протянул старший инспектор, поглаживая подбородок. — Нам необходимо с ним связаться. Вы, случайно, не знаете, он все еще в Ноттингеме?

— Нет, он совсем не в Ноттингеме, — не стала, медлить с ответом миссис Палтус. — Он — в аду.

— Прошу прощения? — Инспектор был обескуражен.

Миссис Палтус объяснила, что душа мистера Барнетта-младшего хотя и была достаточно низменна, чтобы обидеть беззащитную женщину, но она оказалась для торговли зеленью уж слишком высокого полета. Вскоре после ссоры с сестрой он продал лавку и, насколько известно миссис Палтус, большую часть вырученных денег ухлопал на эксперименты в области цветной фотографии, к которой питал непостижимую страсть. Эксперименты были бесплодны, деньгам пришел конец, мистер Барнетт сдался и умер.

— И, — прозвучал приговор, — так ему и надо!

— Именно, именно, — дипломатично пробормотал старший инспектор. — Значит, мисс Барнетт все-таки поддерживала связь со своим братом?

— Что вы, как можно, после того как он с ней так поступил! Это его дочь, мисс Барнетт, написала Аделаиде, когда он умер. И надо вам сказать, в жизни не видела письма более краткого и холодного! Хотя она, видите ли, знает, что отношения между ее отцом и теткой не поддерживались более двадцати лет, она считает своим долгом уведомить, что ее брат только что скончался и похороны будут иметь место тогда-то и там-то. Дерзкая девчонка! Истинная дочь своего папаши. Разумеется, мисс Барнетт ничего не ответила, а девица больше не возникала.

— Ага! Значит, здравствующие родственники все-таки имеются?

— Аделаида не знала об этом, пока не получила письма. Никогда не слышала о девчонке. Не знала даже, что брат женился.

— Не явствовало ли из письма, что есть еще другие братья или сестры?

— Господи Боже мой, ничего совершенно. Ничего такого в письме не было, а ведь могла бы понимать, что тетке это все ужас как интересно. Ведь бедняжка не знала даже, что у нее есть племянница!

— Итак, — бодро отметил Морсби, — мы по крайней мере знаем теперь, что она — если, конечно, не умерла — ближайшая родственница. Сержант Эффорд, займитесь ею. Найти ее будет нетрудно. Возможно, нам попадется это письмо в вещах покойной.

— Ничего подобного! — фыркнула миссис Палтус. — Аделаида швырнула его в огонь, как только мы его прочитали. Но могу сказать вам, что девицу зовут Стелла, Стелла Барнетт, так она подписалась. И, представьте, она кремировала своего отца в Голдерз-Грин. Ну просто одно к одному!

Морсби поймал взгляд Роджера и снизошел до неофициального вопроса о том, как миссис Палтус относится к кремации.

— Плохо, — с жаром ответствовала она. — Разве это не идет против Священного Писания? «Туда, где червь не умирает» — говорится в Библии. Не представляю, как может червь выжить в крематории. Хорошенькое дело!

— А разве там нет продолжения: «и огнь их не угасает»? — мягко осведомился Роджер. — Мне кажется, это вполне подходит к крематорию.

Миссис Палтус хмыкнула — то ли презрительно, толи защищаясь — и этим завершила богословскую дискуссию. Она всегда поступала так в спорных случаях.

— Ну-ну, — вмешался Морсби. — Мы слегка отвлеклись, вы не находите? Значит, мистер Барнетт был кремирован в Голдерз-Грин? Ну, этого нам вполне достаточно. А как давно это было, мадам?

Миссис Палтус прикинула, что лет пять назад. Более того, она вспомнила, что письмо было отправлено откуда-то из-под Хертвордшира, с окончанием на «вуд». Морсби взял это на заметку и вернулся к разговору о средствах, которыми располагала мисс Барнетт.

И миссис Палтус Опять обнаружила, что она просто кладезь всяких подробностей. По ее словам, мисс Барнетт никогда не изменяла акциям, в которые вложил деньги ее отец, но, поскольку консоли падали все ниже и ниже, ей приходилось быть все более и более осторожной. Именно эта жизненно оправданная осторожность в устах злоязычных сплетников стала именоваться скупостью. Нельзя, конечно, утверждать, что мисс Барнетт жила соответственно своим средствам, но ведь никто так и не живет, если он, конечно, в здравом рассудке.

— Кроме нас, ирландцев, — самокритично добавила миссис Палтус, — но ведь каждый знает, что мы неразумны.

— И как поступала мисс Барнетт со своими сбережениями? — осведомился Морсби, оставив без комментария ирландский нрав.

— Я могу сказать, как она с ними не поступала, — энергично отреагировала миссис Палтус. — Она не доверяла их банкам. Много, много раз я говорила ей: «Аделаида, — скажу ей, бывало, — уж ты поверь мне, что…»

— Так она держала их здесь?

— И вот теперь мои предсказания сбылись! — возопила вдруг миссис Палтус. — И ее убили из-за этих денег! Я знала, я знала, что так и случится! Но никогда, никогда она не слушала, что я ей говорю! Да, она держала их здесь. Как только поступало уведомление о дивидендах, она обращала их в наличные и складывала в сундучок, который стоял под кроватью. Если ей нужны были деньги, она брала их оттуда. За все платила наличными. Иногда, если сундучок наполнялся, она покупала еще консолей или акций индийского займа, всегда только эти ценные бумаги, но это бывало нечасто. Обычно она говорила, что ей нравится смотреть на свои деньги. С ними она чувствовала себя в безопасности. Много, много раз помогала я ей пересчитывать деньги из сундучка, хотя она всегда наперед знала точную сумму, до шиллинга. Редкая голова была у нее на цифры, у бедняжки. Да, так под кроватью всегда и стоял сундучок. А теперь, я думаю, его и след простыл?

— Да нет, он еще там. Только пустой.

Роджер поднял брови. О сундучке он услышал впервые. Он даже не знал, что полиция уже искала деньги, спрятанные в квартире.

— Сколько, по-вашему, там могло быть, миссис Палтус?

— Погодите. — Она задумалась. — В последний раз мы пересчитывали их с месяц назад. Насколько я помню, тогда их было около шестисот фунтов. Почти все в фунтовых и десятишиллинговых банкнотах.

Морсби присвистнул:

— Ну, сержант, ваша правда: в мотиве нет никаких сомнений. Этого хватит, чтобы совратить любого из наших клиентов. Я только не пойму, почему у нее никто не побывал раньше.

Он задал миссис Палтус еще несколько вопросов, в основном по поводу беспокойства, доставленного соседям в прошлую ночь, но миссис Палтус решительно заявила, что не слышала ничего необычного. Она даже не заметила веревки, болтавшейся из окна мисс Барнетт, пока миссис Бойд не обратила на это ее внимание. И так уж сложилось, что как раз сегодня утром она к подруге не заходила. Мы, видите ли, при всей нашей взаимной симпатии умели держать дистанцию и друг другу не надоедали. И поскольку миссис Палтус не выходила утром из дому, то она и не заметила, что мисс Барнетт не забрала свое молоко. Когда же, приблизительно около часа дня, к ней поднялась миссис Бойд, чтобы о чем-то там посоветоваться, и, решительно постучав в дверь, не получила ответа, она-то именно и потребовала вызвать полицию. Как человек, совершивший поступок и глубоко убежденный, что поступил правильно, но при этом жаждущий, чтобы и другие это признали, миссис Палтус сделала из этого целую историю.

Когда вопросы были исчерпаны, Морсби позволил ей пройти в спальню и под присмотром сержанта Эффорда попрощаться с подружкой, прежде чем тело увезут в морг.

— И это, — Морсби с силой потянулся, — это пока все. Осталось только поискать, нет ли еще каких тайников, хотя я сомневаюсь, что они обнаружатся. Деньги, без сомнения, он унес. Вы присмотрите за обыском, Мерримен? Вот так, мистер Шерингэм. Так мы управляемся с нашими убийствами. Скучища — не правда ли?

— Совсем нет. Напротив, до крайности любопытно. И как скоро, по-вашему, вы возьмете преступника?

Старший инспектор сдержал зевок.

— Пожалуй, ко времени моего возвращения в Ярд Бич будет уже знать его имя. К тому же могу признаться, у меня тоже есть своя версия. Он, конечно, сейчас притаился где-то, но уж искать мы умеем. Что скажете, Мерримен? Когда мы его схватим? Сорок восемь часов даете?

— От силы, — кивнул инспектор. — Значит, у вас есть версия, мистер Морсби? Бич считает, что Шикарный Берти.

— Ну, Шикарный Берти сейчас вне подозрений, — добродушно ответил Морсби. — Но я назову вам три имени. Сэм Робертс, Элф Джексон и Джим Уоткинс по прозвищу Камберуэльский Малыш. Выбирайте.

— На Робертса непохоже, — позволил себе усомниться окружной инспектор.

— Да, и мне так кажется. Но… Войдите! А, это вы, Бич? Итак?

— Забежал кое-что уточнить, сэр, — объяснил Бич. — Я только что из отдела регистрации преступников и преступлений, захватил там семь дел, но… — Он склонился над глиняной лепешкой, которая все еще лежала на столе, и впился в нее глазами.

— Семь? — усмехнувшись, переспросил Морсби. — Я только что ставил на двух.

— А теперь это определенно один, — выпрямился Бич. — Все сходится! Я не эксперт, конечно, но эту глину я видел раньше, приходилось. Она особого красновато-коричневого цвета, с обильным вкраплением песка. Я б узнал ее где угодно. Она из Брейсингема, в Кенте. Около двадцати миль от Лондона. То что надо! — Инспектор сиял.

— Ну давайте, Бич, не томите, — усмехнулся Морсби. — Кто же это?

— Джим Уоткинс. У него девица в Брейсингеме.

— Я выиграл! — объявил Морсби. — Вы правы, Бич, все сходится. Камберуэльский Малыш собственной персоной.

— Вы хотите сказать, что определили его всего лишь по этому комку глины? — изумился Роджер.

— Отнюдь, сэр, — с ноткой превосходства принялся объяснять Бич. — Это, так сказать, последняя капля. Всего я отметил по всем обстоятельствам преступления двадцать две позиции — место ограбления, способ входа, способ выхода, употребление спиртного, нетронутая пища, использование свечи для освещения, сознательное разрушение мебели, шум и тому подобное. Четыре подозреваемых совпали с пятнадцатью такими позициями, два — с двадцатью, один — с двадцатью одной, и только Джим Уоткинс со всеми двадцатью двумя. Это мы и называем «modus operandi»[2], и это работа только наверняка. Глина просто скрепила наши выводы.

— О, — лишь это и вымолвил Роджер.

— Вот и все, что нам теперь остается, мистер Шерингэм, — подхватил Морсби, — найти Малыша и доказать его вину так, чтобы дошло даже до тупоголовых присяжных, и мы сделаем это, как бы тупы они ни были на сей раз. Да, мистер Шерингэм, если пожелаете, вы сможете за руку поздороваться с мистером Джимом Уоткинсом в его уютной маленькой камере — от силы через сорок восемь часов начиная с этой минуты.

— Благодарю вас, — спокойно проговорил Роджер. — Как гражданин и член общества я радуюсь вашей уверенности в собственных силах.

— Нет, ну подумать только, — не мог скрыть своего огорчения окружной инспектор.

— Что подумать?

— Подумать только, что Малыш вдруг пойдет на такую глупость! Я, мистер Морсби, был лучшего мнения о Малыше, вот что я вам скажу. — Инспектор Мерримен говорил так, словно непростительную глупость совершил его близкий и обожаемый друг.