Убийство на верхнем этаже

Глава 4

Заинтригованный, но не слишком взволнованный, Роджер вернулся домой, в Олбани. Ему и в голову не приходило вмешиваться в ход следствия. Это было, как и старался продемонстрировать Морсби, именно такое дело, с какими призван бороться Скотленд-Ярд, то есть правонарушение, совершенное профессиональным преступником, В то же время по своему характеру это было аномальное правонарушение, ибо профессиональные преступники убивают крайне редко. Девяносто девять убийств из ста совершаются людьми, полиции неизвестными, — людьми, у которых это преступление первое и последнее. Следовательно, в девяноста девяти из ста таких случаев уголовный розыск работает по следу не то чтобы совсем не проторенному, но и без помощи специального отдела, известного под названием «отдела регистрации преступников и преступлений». То, что с девяноста восемью из таких случаев полиция справляется успешно, говорит само за себя, — и только девяносто девятый находит дорогу в детективный роман, тогда как остальные, по справедливой оценке Морсби, просто скучны.

Роджер, однако, был достаточно любознателен, чтобы двумя днями позже, совершая утренний моцион, явиться в Скотленд-Ярд и осведомиться у Морсби, как продвигается дело. В утренних газетах сообщалось, что нового ничего не нашли и что полиция уверена в скором аресте преступника.

Оказалось, что Морсби уже передал материалы подчиненным, сказав, что он здесь уже совсем ни к чему: все остальное — дело техники. Нет никаких разумных оснований сомневаться в личности преступника; факты, открывшиеся позднее, только подтвердили выводы Морсби и инспектора Бича. Например, анализ глины. Шесть других подозреваемых, взятых на заметку Бичем, были проверены, и их алиби вполне удовлетворило полицию. Более того, Камберуэльского Малыша уже несколько дней не видели в местах, обычно им посещаемых, и никто из его приятелей не смог указать, где он сейчас находится, что само по себе является косвенным признанием вины. Так что все дело упирается лишь в обнаружение тайного лежбища Малыша.

— А это, мистер Шерингэм, вряд ли займет много времени, — заключил Морсби, еле сдерживая зевоту.

— И больше никаких новостей?

— Ах да, забыл: нашлось еще несколько свидетелей. Пятеро видели мужчину, который стремглав бежал от «Монмут-мэншнз». По разным данным, это было где-то от часа двадцати минут до часа тридцати восьми пополуночи.

Роджер улыбнулся тому, как совершенно машинально инспектор переключился на профессиональную фразеологию.

— А описание беглеца совпадает с приметами Малыша?

— В известной мере, сэр, в известной мере. Конечно, невозможно точно описать человека, который пронесся в секунду мимо тебя, и вы удивитесь, как по-разному люди описывают то, что видели. По правде говоря, это хороший пример того, в каких условиях нам зачастую приходится работать. — Морсби подтянул к себе пухлое досье и перелистал несколько страниц. — Вот, пожалуйста. Альберт Уиггинс, зеленщик, возвращался домой с Плэттс-стрит; на углу Юстон-роуд его обогнал быстро бегущий человек, который повернул налево вниз по Юстон-роуд; на голове у бегущего была суконная шапка, низко надвинутая на глаза; одет просто, должно быть рабочий, телосложение плотное, лицо злое; примерное время — 1.30. (Примечание: свидетель — человек маленького роста, нервического склада.)

Далее, Джон Кросс, шофер, ставил машину хозяина в гараж, расположенный на другой стороне переулка позади «Монмут-мэншнз», когда заметил, что через стену, огораживающую двор дома, перелез человек, который потом побежал вниз по переулку; свидетель не нашел в этом ничего подозрительного и не бросился вслед за ним, но хорошо разглядел бежавшего: мягкая фетровая шляпа, пиджачная пара; телосложение хрупкое, похож на джентльмена; примерное время — 1.22.

Миссис Мейбл Джентри, по профессии экономка (попросту уборщица), проходила Стоунз-элли в самом конце и увидела человека, выбежавшего на Плэттс-стрит по направлению к Юстон-роуд; с другого конца улицы она заметила, что он был в легком плаще и без шляпы; особенно подчеркивает, что без шляпы, потому что это не сочеталось с плащом; утверждает, что бежавший был невысокого роста, с широким, круглым, белым лицом, глаза испуганные; бежал очень быстро; примерное время — 1.38. (Примечание: объяснения свидетельницы относительно причин ее пребывания на Плэттс-стрит в такое время противоречивы. Не исключено, что она находилась под воздействием алкоголя.)

Альфред Теннер, кондуктор автобуса, увидел бегущего человека из окна автобуса, следовавшего по Юстон-роуд. Человек появился сразу за Плэттс-стрит и бежал в направлении Уоррен-стрит-стейшн; автобус ехал быстро, но человек некоторое время держался вровень с ним, и кондуктор хорошо его рассмотрел, поскольку подумал, отчего тот не впрыгнет в автобус, если так торопится; бегущий был без шляпы и старательно отворачивал лицо в сторону тротуара; телосложения хрупкого; одет в костюм из синей саржи, вполне приличный, но поношенный, плаща на нем не было, это точно; когда автобус обогнал бегуна, кондуктор рассмотрел его лицо, бледное, перекошенное от физического напряжения; как выразился свидетель, формулируя свои впечатления, это был «джентльмен, доведенный до точки»; дышал тяжело и, очевидно, был на пределе; свидетель наблюдал за ним, пока тот не свернул вниз по Тоттенхем-корт-роуд; примерное время — 1.32. (Примечание: свидетель — человек неглупый, наблюдательный, достойный доверия.)

Постовой-регулировщик Х-1158 Эдвард Лофти находился на посту на перекрестке Юстон-роуд, Тоттенхем-корт-роуд и Хампстед-роуд. Движение было еще оживленным. Увидел бегущего человека. Медленно, до крайности изможденный, тяжело дыша, тот бежал вдоль Юстон-роуд по направлению от Юстон-стейшн; на Тоттенхем-корт-роуд он свернул; телосложение хрупкое; без шляпы, синий костюм, без плаща, лица разглядеть не удалось; на пиджаке правый карман вздут; примерный рост пять футов восемь дюймов; безусловно, не рабочий, скорее клерк; двигался как человек молодой, но усталый; приблизительный возраст — не больше тридцати; точное время — 1.30; свидетель подумал, что бегущего надо бы остановить, но решил, что движение слишком интенсивно, чтобы можно было оставить пост, пренебрегая опасностью. Черт бы побрал этого недоумка. — Морсби сбился на неофициальную лексику.

— И вы хотите сказать, что все эти показания относятся к одному человеку? — спросил Роджер. — Два последних сходятся, но другие!

— Это вечная история. — Морсби был лаконичен. — Чаще всего нам везет еще меньше: редко попадается свидетель столь надежный, как этот кондуктор, не говоря уж о нашем брате полицейском.

— Значит, свидетель видел, как он перелез через стену. Это хорошо. Есть какие-нибудь следы?

— Да. Место, где он перелезал, нашли легко, но, увы, ничего полезного.

— И вы считаете, что эти показания — то есть те из них, которым можно доверять, — соответствуют данным Джима Уоткинса? Если я правильно запомнил его имя?

— Да, вполне. Он такой невысокий, аккуратненький. Вы бы приняли его за старшего продавца Из дорогого магазина.

— Что ж, это приятная новость. А как с обыском? Появилось что-нибудь интересненькое?

— Увы, ни полпенни. Обшарил до нитки. Так что нет, ничего не нашли. Даже завещания.

— О? Значит, наследует племянница. Везучая девочка. Или все-таки есть старший брат? Я полагаю, вы нашли ее?

— Да, она живет в районе Теобалд-роуд. Секретарша. Нет, братьев нет, она единственный отпрыск. Но что касается наследства… — Морсби пожал плечами.

— А что такое?

— Ну, она, видите ли, заявила, что не примет его. Буквально. Не знаю, могут ли ее принудить юристы. Говорит, что никогда не видела тетку и то, что слышала о ней, заставляет радоваться, что знакомство не состоялось. Говорит, что уверена: тетка и не собиралась оставлять ей свои деньги и что где-то обязательно должно быть завещание; но даже если все отписано ей черным по белому, все равно она не возьмет ни пенни; не хочет оказаться в долгу, даже перед покойницей, перед человеком, который так гнусно обошелся с ее отцом; и на этом точка, — заявила она.

— Так-таки точка? — с живым интересом спросил Роджер.

— Похоже, что так. Она показалась мне чрезвычайно решительной молодой леди. Я постарался уговорить ее пока что присмотреть за теткиными вещами, квартирой и прочим, и на это ушла уйма высокопарных слов о долге, о моральных обязательствах и бог знает еще о чем, так что она занялась этим, пока, по ее словам, не объявится законный наследник.

— Чистая мелодрама, — прокомментировал Роджер. — Интересная девица эта мисс Барнетт-младшая. Если бы кто-то мне неизвестный, судя по всему весьма неприятный, помер и оставил при этом двадцать тысяч фунтов, я бы не стал разглагольствовать на высокие темы. Я бы от души порадовался. А вы?

— И я тоже, сэр. Но, знаете, о вкусах не спорят. А мисс Стелла Барнетт производит впечатление весьма независимой леди.

— И возбуждающей любопытство, — задумчиво проговорил Роджер. — Хотел бы я с ней познакомиться. Молодая женщина, способная махнуть рукой на двадцать тысяч фунтов, может оказаться мне очень кстати.

Бессердечного, как все сочинители, Роджера привлекали неординарные и своеобразные натуры, дабы использовать их в своих романах, и можно лишь удивляться, как редко ему удавалось отыскать что-то действительно нетривиальное или на худой конец хотя бы любопытное.

— Ну, это знакомство организовать довольно просто, мистер Шерингэм, — успокоил его Морсби. — Она, насколько я знаю, находится там как раз в эту самую минуту. И сержант Эффорд тоже там. Так что, если бы я попросил вас отнести сержанту записку…

— …я с готовностью бы ответил, что буду в восторге, — улыбнулся Роджер.

Морсби взял со стола несколько фотографий и принялся засовывать их в конверт.

— Впрочем, мистер Шерингэм, не хотите ли взглянуть? — И он вытащил их из конверта.

Роджер взял фотографии, разглядел несколько смазанных и неинтересных пятен и осведомился, что это такое.

— Отпечатки пальцев Малыша. Мы нашли несколько на липких поверхностях — свечке и тому подобном. Как доказательства использовать нельзя, поскольку он был в перчатках, но выстроить обвинение они помогут.

— Каким же это образом?

— А вас ничто не удивляет, когда вы смотрите на них, мистер Шерингэм, а? — В голосе Морсби звучала насмешка. — Это просто странно. Я-то думал, вы сразу отметите их изящество. Очень немногие из наших клиентов оставляют такие, но у Малыша руки как у девушки; кстати, он иногда это использует, переодеваясь женщиной, и получается на редкость убедительно.

— Чем крайне осложняет вам жизнь, — рассмеялся Роджер. — Не знаешь, кого искать, мужчину или женщину.

— Именно так. — Морсби снова засунул снимки в конверт. — Ничуть бы не удивился, если б выяснилось, что и сейчас он в женском обличье. Ну ничего, недолго ему осталось.

— Сорок восемь часов, — пробормотал Роджер. — У вас осталось всего два часа, чтобы выиграть пари.

— Значит, мне повезло, что вы его не приняли, не так ли? Вот, возьмите, сэр. Буду очень признателен, если передадите сержанту. Он поймет, что это такое.

Расплатившись с такси перед «Монмут-мэншнз», Роджер поднял глаза к окнам верхнего этажа. В этот момент в одном из них появилась швабра, энергично обмела оконный проем и убралась внутрь. Похоже, квартира мисс Барнетт подвергалась уборке, в которой давно нуждалась.

Однако Роджер поднялся наверх не сразу, а сначала пошел вдоль дома, до начала узкого переулка, и свернул в него. Не интуиция, а простая любознательность заставила его взглянуть на то место, где Малыш перелез через стену. С улицы он ничего не обнаружил, но напротив гаражей в стене обнаружилась дверь. Роджер дернул за ручку, и дверь отворилась. Изнутри она запиралась на задвижку, замочной скважины не было. Роджер вошел во двор и не обнаружил там ничего заслуживающего внимания.

Дверь квартиры номер восемь ему открыл не сержант Эффорд, а молодая женщина в комбинезоне и синем в белую клетку чепце, прикрывающем волосы от пыли.

— Я приехал из Скотленд-Ярда, — сказал Роджер, приподнимая шляпу. Это была правда, поскольку он действительно сейчас прибыл оттуда, но и неправда, если толковать широко. Однако лгать Роджер не собирался. — Скажите, пожалуйста, здесь ли сержант Эффорд?

— Он в спальне. Найдете дорогу?

Роджер кивнул и пошел по коридору. Женщина скрылась в гостиной, и оттуда сразу донеслись звуки усердной уборки.

Сержант Эффорд мотнул головой на шум и усмехнулся:

— Я спросил, почему она не наймет уборщицу, а она говорит, квартира так загажена, что не хочется ни перед кем краснеть.

Сержант занялся фотоснимками, Роджер направился в гостиную.

Там было все вверх дном, даже хуже, чем в прошлый раз. Стулья на столах, ковер снят, картины тоже, и в густом облаке пыли — еле разглядишь — двигалась молодая женщина.

— Мне кажется, — мягко заметил Роджер, — пылесос здесь был бы не лишним.

— У меня его нет, — коротко бросила мисс Барнетт.

— А у меня есть.

— Рада за вас.

— Я имею в виду, что могу одолжить его вам, если вы не будете возражать.

— Благодарю, с удовольствием.

На этом, кажется, разговор себя исчерпал. Женщина, во всяком случае, больше не обращала на Роджера никакого внимания. Видимо, считала, ему следует осуществить свое предложение. Поболтавшись с минуту безо всякого результата, Роджер отправился за пылесосом.

— На редкость прямолинейная особа, — пробормотал он, сбегая по лестнице.

«И к тому ж отнюдь не неприятная на вид, — подумал он позже, когда, прислонясь к косяку, смотрел, как она ловко управляется с вышеупомянутым пылесосом. Наблюдение стало возможно благодаря исчезновению облаков пыли. — Отнюдь не неприятная, хотя, на мой взгляд, пожалуй, чуть плотновата. На секретаршу совсем не похожа. Скорее на… На кого? На торговку рыбой? Во-первых, грубо, а во-вторых, ничего подобного».

Он решил перенять ее же прямолинейность.

— Знаете, мисс Барнетт, а вы напрасно пошли в секретарши.

Она выключила пылесос, чтобы ответить.

— Почему?

— Вы так виртуозно управляетесь с этой машиной!

— То есть лучше бы мне пойти в уборщицы?

— Возможно, — рассмеялся Роджер. — Но я не это хотел сказать. Просто вы выглядите как человек, созданный для жизни на свежем воздухе, а не в конторе.

— По образованию я учительница физкультуры и работала в… — Она назвала очень известную женскую школу.

— И расстались с этой профессией ради пишущей машинки?

Она кивнула:

— Платили отвратительно, а кроме того, я терпеть не могу дисциплины.

— В каком смысле: подчиняться дисциплине или насаждать ее?

— И в том, и в другом, — без улыбки ответила мисс Барнетт. — Поэтому я прошла курс стенографии и машинописи и сейчас жалею об этом.

— Почему?

— Не могу найти работу. Поэтому-то у меня и есть время на уборку этой дыры неописуемой.

— Послушайте… У меня есть кое-какая работа для секретарши. Если вы…

— Благодарю вас. В благотворительности пока не нуждаюсь, — твердо заявила мисс Барнетт. — И поскольку вы так явно интересуетесь состоянием моих дел, могу сразу сказать, что у меня вполне приличный доход, чтобы жить по-людски. Впрочем, вы наверняка это уже выяснили. Мой отец, знаете ли, спустил не все. Между прочим, следует ли считать нашу беседу официальной?

— Не следует. Боюсь, что вы неверно меня поняли. Я сказал, что приехал из Скотленд-Ярда, и это действительно так, но я там не служу. Меня зовут Роджер Шерингэм. Я писатель. Предложение остается в силе. Мне и вправду нужна секретарша. И если вам, в свою очередь, нужна работа, то вот она перед вами.

— Роджер Шерингэм? Я читала ваши книги. Однако ваше решение довольно внезапно, вы не находите?

— Там, где дело касается человеческих характеров, моя профессия требует быстрых решений, — самоуверенно заявил Роджер. — Но на самом деле к этому решению меня подвигла ваша ловкость в обращении с пылесосом.

— Что ж, мистер Шерингэм, если ваше предложение серьезно, я приму его. Сколько вы намерены мне платить?

Роджер смешался. На ум пришла сумма, смутно и подсознательно связанная с образом кабинета и пишущей машинки.

— Сорок пять шиллингов в неделю.

— Этого недостаточно, — мгновенно отреагировала девушка. — Вам требуется секретарша или машинистка-стенографистка?

— Ну, я полагаю, что секретарша, — неуверенно произнес Роджер, представления не имеющий, в чем, собственно, разница.

— Значит, вы должны предложить мне оклад, приличный для секретарши, — строго объяснила мисс Барнетт.

— И какой оклад приличный для секретарши? — робко осведомился Роджер.

— Меньше чем за три гинеи в неделю я ваше предложение принять не могу.

— В таком случае три гинеи.[3]

— Прекрасно. В девять утра в следующий понедельник я приступлю к работе. Будьте любезны сообщить мне ваш адрес. Благодарю вас, мистер Шерингэм, — произнесла она, записав адрес, тоном «я-вас-не-задерживаю» и снова включила пылесос.

Роджер вышел в коридор в состоянии полного изумления. «Зачем, во имя всего святого, — спрашивал он себя, — зачем я это сделал? Мне ведь ну совершенно не нужна секретарша! И даже если б была нужна, никогда в жизни я не взял бы ЕЕ! „Оклад, который приличен!..“ Я, черт возьми, не хочу приличную секретаршу! Если б я хотел, то именно неприличную, то есть такую, за которой можно приволокнуться. Великий писатель в минуты отдохновения и все такое… Но кому в голову может прийти ухлестывать за мисс Стеллой Барнетт? Уж скорее за стулом. И все-таки это странно, потому что она, безусловно, хороша: ореховые глаза, решительный подбородок хорошей формы, твердый, но ничуть не тяжелый, цвет лица прекрасный, волосы густые и мягкие. Да, несомненно хороша. Но привлекательности — ни на грош. Встречал ли я когда-нибудь хорошенькую женщину, которая не была бы привлекательна? Красота и привлекательность почти синонимы. Но мисс Барнетт — исключение. И вообще говоря, удивительная особа. Пожалуй, нечего убиваться, что я поддался импульсу и нанял ее. Пожалуй, она себя оправдает. И в конце концов, — успокоил себя Роджер, поворачивая ручку двери в спальню, — всегда можно ее уволить».

Но уже тогда он отдавал себе отчет: чтобы уволить мисс Барнетт-младшую или использовать угрозу увольнения как оружие против нее — для этого понадобится кто-то очень уж смелый, не ему чета.

Он вошел в спальню.

Собственно, Роджеру совсем незачем было возвращаться в спальню. Возможно, он направился туда, инстинктивно ища общества представителя своего пола после столь волнующей беседы с представительницей пола противоположного. И теперь под вопрошающим взглядом сержанта Эффорда он с трудом нашелся, чем объяснить свое появление.

— Значит, ваши люди здесь уже все закончили, — сказал он, просто чтобы что-то сказать.

— Все, сэр?

— Я хочу сказать, неприкосновенность теперь вовсе не обязательна…

— А… вы про молодую леди. Да, гостиная нам больше не нужна, и шеф распорядился, чтобы я предоставил ее в распоряжение мисс. — Сержант хмыкнул: — Она прямо рвалась начать уборку и не отставала от меня, пока я не связался с шефом и не получил его добро.

Роджер понимающе хмыкнул в ответ.

— Впрочем, спальню и кухню мы пока запрем на ключ, — продолжал сержант. — В кухню я и иду.

— Я с вами, — сказал Роджер.

Продолжая болтать, они вышли в коридор, сержант очень старательно закрыл на ключ и опечатал Дверь спальни, а потом вскрыл и отомкнул дверь в кухню. Там он принялся что-то вымерять, а Роджер слонялся по этой крошечной площади, пока не замер, вдруг посерьезнев, у газовой плиты. Что-то тут было не так.

Сержант, настроенный поболтать, повествовал о том, сколько трудов он потратил в поисках свидетелей, которые видели, как Малыш входил в дом; расспросы отняли уйму драгоценного времени и ни к чему не привели.

— Не то чтобы я на что-то надеялся, — философически резюмировал он, — но все равно следовало всех опросить. Конечно, нечего было и ждать, чтоб Малыш позволил кому-то себя заметить, это на него непохоже.

— А трудно было найти тех людей, которых назвала миссис Бойд, — водопроводчика и прочих? — рассеянно поинтересовался Роджер, размышляя упорно: «Да что же такого необычного в этой плите? Ага, она крохотная и очень легкая, вот оно что».

— Трудно! — фыркнул сержант. — Но мы нашли всех. Во всяком случае, всех, кто может что-то знать. Кстати, мистер Шерингэм, а вы знаете, мы получили подтверждение, что Малыш не мог войти в дом после десяти часов вечера, когда парадную дверь запирают. Тут нам повезло. В тот вечер что-то случилось с замком, заклинило и он не защелкивался. Я про автоматический американский замок говорю, ключ к которому есть у всех жильцов. А на двери есть еще старый тяжелый врезной замок, уже много лет им не пользовались, но у мисс Бойд есть ключ, и она заперла дверь на него. Ей из-за этого пришлось выходить открывать дверь каждому, кто пытался войти после десяти вечера. Так что у нас есть полный список тех, кто возвращался домой между десятью и двенадцатью, позже этого часа уже никто не входил. В этом списке только жильцы. Это сэкономило мне уйму труда.

— А плиту передвигали? — вдруг спросил Роджер. Ну конечно! Какой же он болван!

Сержант помолчал, перестраиваясь на новую тему.

— Передвигали? Нет, сэр. В кухне все стоит на своем месте, ни до чего не дотрагивались.

Роджер посмотрел на плиту, что-то прикидывая, потом — на сержанта.

— Эта плиточка ведь очень маленькая, согласитесь? Вы один вполне могли бы поднять ее, сержант.

Сержант, в свою очередь, прикинул эту плиту на вес.

— Вполне возможно, сэр. А что?

— Подумайте сами, сержант, разве не странно? Плита обвязана веревкой точно посередине и стоит в добрых трех футах от наружной стены. Помню, когда в прошлый раз я увидел ее, то подумал: не могут ли ваши специалисты определить вес человека, повисшего на веревке, обвязанной вокруг этой плиты, по расстоянию, на которое плита сдвинулась под тяжестью этой нагрузки. Видите, она сдвинулась всего на несколько дюймов.

— И что из этого следует, сэр?

— Я повторю еще раз: плита стоит в трех футах от окна. Разве это не странно? В прошлый раз мне не пришло в голову, какая легкая эта плита. Разве не естественней было бы этой плите под тяжестью повисшего тела придвинуться в упор к окну? А?

На глазах Роджера вполне подвижный сержант как-то странно одеревенел.

— Малыш — он и есть Малыш, сэр, легкий как перышко и росточка совсем махонького.

— Прямо-таки невесомый, — сухо констатировал Роджер.

— Кроме того, здесь на подоконнике есть потертость, там, где натянулась веревка.

— Хм! — Роджер осмотрел подоконник. — Да, есть. Но краска тут на краю выглядит так, будто ее терли наждаком, а не веревкой.

— Ну, он ведь сначала немного поболтался в воздухе. Так что на это место пришлась приличная нагрузка. А что касается плиты…

— Да?

— Ну, если вы посмотрите на нее чуть повнимательнее, мистер Шерингэм, то увидите, что передние ножки, когда она поползла вперед, попали в щель между половицами, видите, как раз где кончается линолеум. Этого вполне хватило, чтобы остановить ее продвижение вперед. — Онемевшая было физиономия сержанта оживилась противненькой ухмылкой. «Я же тебе говорил!» — означала она.

Но на Роджера это никак не подействовало.

— Да, вижу. Но совсем не уверен, что этого препятствия достаточно, чтобы остановить движение плиты к окну. Оно скорее заставило бы плиту опрокинуться тут же. Кроме того, я уверен, что веревка охватывает плиту прямо по центру тяжести.

— Возможно, сэр, — терпеливо выслушал сержант. — Но следует помнить, что натяжение шло не вниз и даже не по прямой, а вверх, потому что веревка к подоконнику поднимается. Чтобы плита перевернулась, узел должен был находиться значительно выше, чем сейчас.

— При всем желании не могу с этим согласиться.

— Да? Ну конечно, недаром шеф говорил, что вы большой спорщик.

— Возможно, так оно и есть, — рассмеялся Роджер. — Возможно еще, что я большой любитель эксперимента. С вашего разрешения, сержант, я бы хотел провести прямо сейчас небольшой опыт. Я спущусь вниз и повисну на этой веревке, а вы здесь понаблюдаете, как поведет себя плита.

— Действуйте как вам заблагорассудится, мистер Шерингэм, раз вам охота поразмяться, — великодушно разрешил сержант Эффорд.

Роджер стремглав сбежал по лестнице.

— Готовы? — крикнул он вверх, к открытому окну, хватаясь за веревку, которая фута на четыре не доставала до земли.

В окне показалась голова сержанта.

— Готов, сэр. Покачайтесь. Я понаблюдаю за плитой. — Ухмылка не покидала его лица.

Роджер, весьма обескураженный тем, что к нему относятся не как к исследователю, а скорей как к мартышке на лиане, крепко ухватился за веревку и подтянулся вверх. Он взбирался, перехватывая веревку руками, пока его ноги не оказались в трех-четырех футах над землей… и слегка покачался. И тут что-то произошло. Из кухни донесся грохот. Роджер враз опустился дюймов на двенадцать, потом его дернуло вверх, и наконец он приземлился на все четыре конечности. Сначала ему показалось, что внезапный рывок заставил его отпустить веревку, но обнаружилось, что он крепко вцепился в нее. Роджер посмотрел вверх. Веревка оборвалась чуть выше того места, за которое он держался.

Кипя от возбуждения, Роджер осмотрел место разрыва. Веревка была сплетена из шести нитей. Два конца были чистые, свежие. Четыре — грязные.

Он кинулся вверх по лестнице.

— Посмотрите, — он еле переводил дыхание. — Посмотрите, сержант, веревка ни к черту не годится.

— Конечно, — ответствовал сержант с обескураживающей невозмутимостью. — Это нам известно и так.

— Тогда как же…

— И Малыш тоже знал. Вот почему протершееся место было внизу. Он же не весит столько, сколько вы, мистер Шерингэм, но все-таки рисковать не хотел и, добравшись до этого места, спрыгнул. Там высота всего футов шесть, а Малыш прыгает, как кошка. И, обратите внимание, веревка выдерживала ваш вес, пока вы не стали раскачиваться. Это рывок от падения плиты разорвал ее, резкая смена натяжения.

— А, так плита все-таки упала!

— Да, сэр, — безмятежно промолвил Эффорд. — Инспектор Бич, видимо, сдвинул узел, когда его осматривал. Очень неосторожно с его стороны, конечно, но опять же он не мог знать, что вам придет в голову ставить здесь свои эксперименты, мистер Шерингэм.

— М-да, — проговорил Роджер. — Что ж, на сегодня экспериментов хватит. Да и мне пора. С наилучшими пожеланиями, сержант.

— Доброго пути, и весьма вам признателен, сэр.

— Я благодарю вас, сержант. — Роджер оставался любезен.

Проходя мимо гостиной, он почтительно попрощался с мисс Барнетт, которая, сидя на корточках, энергично скребла пол, но, не дождавшись ответа, заключил, не слишком, впрочем, убежденно, что его не услышали. По лестнице в этот раз он спускался не торопясь, поскольку пребывал в глубокой задумчивости. Дело становилось замечательно интересным. Интересным до чрезвычайности. Вернее говоря, имелись все признаки, что дело в высшей степени презанимательное. Разумеется, если оно будет развиваться так, как сейчас обещает, и отныне, решил он, красота и занимательность этого дела становятся его, Роджера, собственной и персональной заботой. Он сделал для Скотленд-Ярда все, что мог. Он сформулировал, так сказать, все громко и внятно. Он прямо и откровенно прокричал все в ухо сержанту. Он не виноват, если представители бюрократического аппарата упрямо отказываются признать факт, не подлежащий никакому сомнению, — а именно то, что по этой веревке в ночь преступления спуститься никто не мог.