Убийство в музее Колетт

Глава 8

Покинув ферму Туро, комиссар Фушеру, по совету своих хозяек, направился кратчайшей дорогой, сокращающей путь к замку. Он прошел вдоль тутовых деревьев, обещавших хороший урожай ягод. Остановился перед зарослями дикой черешни и крыжовника. Их кисловато-горький привкус напомнил о детстве его жены, прошедшем в деревне: Клотильда много раз рассказывала ему, как собирала дички, убегая в лес одна. В свое время она тщетно пыталась убедить его в прелести этих невыносимых ягод, которые находила восхитительными, но видела лишь гримасу на его лице от кислятины. Как в давние времена, он поднес ко рту одну ягодку, боязливо раскусил ее и тотчас выплюнул, не в силах соперничать с отвагой Клотильды.

Больше он не пытался воскрешать прошлое.

Благодаря своей профессии он мог по-иному бороться с произволом смерти. Он ускорил шаг в направлении замка, чтобы провести расследование кончины нотариуса. Его все еще не покидало недоумение, когда он перебирал в памяти рассказанное сестрами де Малгувер о месье Ришело. Тот, живя в Салодри, регулярно сновал между Сен-Совером и Парижем. Недавно он приобрел спортивную машину и наведывался к некоторым знатным семьям с тех пор, как его честолюбивые устремления материализовались в Департаментском совете Бургундии. Казалось, все способствовало процветанию этого именитого провинциала. Какого черта понадобилось ему отравить себя в библиотеке замка Сен-Совера накануне семинара, где он должен был представлять местную администрацию?

Комиссар Фушеру сделал крюк, пройдя через решетчатую, со смазанными петлями калитку ограды двора Патэ; обогнул сарацинскую башню, опасливо поглядывая на ее осыпающийся верх. Будто контрастируя с ней, за башней возникло строение XVII века, оштукатуренное и покрашенное тепловатого оттенка охрой, приготовленной из сырья, добываемого в Пюизе.

Очутившись перед южным фасадом, он немного отступил и по откосу спустился к тополиной аллее, откуда мог вдоволь любоваться всем ансамблем целиком. На последнем этаже отыскал два открытых окна библиотеки, в которой накануне вечером вместе с Джемани и бригадой уголовной полиции начал расследование подозрительной смерти месье Ришело.

Он в задумчивости дошел по тенистой аллее до зеленой прогалины, в центре которой с удивлением заметил тоненькую фигурку девочки, притаившейся за колодцем, края которого были увиты настурцией.

Появившаяся из боковой аллеи молодая брюнетка с волнением в голосе кричала:

— Анжела! Анжела!

Шаловливый ребенок еще больше съежился, не желая попадаться матери на глаза; играя, девочка молча, потихоньку передвигалась вдоль круглой стенки своего каменного щита, оставаясь невидимой.

С веселым цинизмом Фушеру наблюдал за маневрами ребенка: как же рано проявляется жестокость…

— Анжела? Где ты?

Он вздрогнул при звуках знакомого голоса, усиленных тревогой. Перевел взгляд на женский силуэт, стоящий против солнца на краю опушки.

— Жизель Дамбер! — с изумлением воскликнул он.

Узнав его, она слегка попятилась.

Разочарованная тем, что мать, похоже, перестала ее искать, девочка, в свою очередь, испугалась. Она вынырнула из-за своего укрытия, запыхавшаяся, будто прибежала издалека.

— Мама!

Загипнотизированный видом ребенка, бегущего к своей матери, комиссар Фушеру не сводил с нее глаз; он разглядел в ней что-то знакомое, уже когда-то виденное: этот детский профиль, волну русых волос, легкое покачивание бедрами.

Обнаружив присутствие незнакомца, девочка бросилась к матери, прижавшись к ней. Она сразу почувствовала себя в безопасности и повернула голову, чтобы посмотреть на незнакомого мужчину.

Комиссар стоял разинув рот: казалось, он увидел живую копию своей сестры Мерилис, когда той было четыре года. И тотчас вспомнилась исступленная ночь, которую он провел с Жизель. Неужели этот ребенок — плод той скоротечной любви? От такого предположения в глазах у него потемнело, он покачнулся, но разум тут же отмел подобную вероятность. Сделал несколько быстрых шагов, но внезапный приступ боли в ноге заставил его остановиться. Совладав с болью, он перевел дыхание и яростно потер отнимающееся колено.

Девочка подняла лицо к матери:

— Ты думаешь, этот господин тоже упал, как и я?

Она приподняла подол своего платьица, с некоторой гордостью посмотрев на свежую царапину на коленке, уже смазанную йодом.

Вновь захлестнутый волнением, Фушеру растерянно обратился к Жизель:

— Вы не сообщили о своем материнстве… впрочем, вообще не подавали о себе вестей…

Ответом ему было тягостное молчание.

— Сколько же лет ребенку? — спросил он.

Жизель, кляня в душе эту непредвиденную встречу, продолжала молчать.

Она лихорадочно искала способ уклониться от прямого ответа. У нее был все тот же бегающий взгляд, как прежде. Не выдержав, он напрямую спросил:

— Скажите, это наш?

Жизель потупилась.

— Стало быть, вы даже посчитали бесполезным информировать меня? — отчеканил он с еле сдерживаемой злостью.

— Мне всегда казалось, что вы ничем не хотите связывать себя. Впрочем, после пережитой вами драмы грешно было бы на вас сердиться…

— Почему это именно женщина должна решать — что мужчине в тягость, а что дает ему свободу? — тотчас возразил он.

Почувствовав скрытое напряжение в голосах взрослых, Анжела попыталась завладеть вниманием матери.

— Я есть хочу! — заявила она.

Жизель воспользовалась этим бессознательным призывом к порядку, чтобы положить конец неприятному разговору.

— Сейчас не время продолжать… — с явным облегчением произнесла она.

— В самом деле… — иронично произнес Фушеру. — И когда я могу надеяться на разговор с вами?

— Я пробуду в Сен-Совере еще дней десять.

— Вы тоже участвуете в семинаре? Я что-то не встречал вашу фамилию в программе… — удивился он.

— Анжела болела, и я не смогла вовремя подтвердить свое участие. Но вы-то здесь…

— Я в командировке… — отрезал он, избегая уточнять в присутствии ребенка мрачные причины своего приезда в Пюизе. — Могу я увидеться с вами сегодня вечером?

— Давайте позднее… после моего выступления.

— Что ж, подожду, у меня нет выбора. Остановился я на ферме Туро. А вас я где могу найти?

— Площадь Думер… у Мадлен Дюжарден, одной из организаторов семинара.

— И одной из наших свидетельниц. Таким образом, у нас есть двойной повод свидеться…

— Конечно, — поведя рукой, сказала она со знакомой ему уклончивостью.

Он невольно отметил, что на ее пальце не было кольца.

Потом посмотрел на ребенка. Подумалось о превратностях судьбы, которая несколькими годами раньше так жестоко обошлась с ним, лишив надежды стать отцом. Сейчас же, на повороте жизненного пути, ему предоставлялся второй шанс.

Взяв за руку проявлявшую нетерпение дочь, молодая женщина обошла застывшего в неподвижности мужчину, чтобы выйти на аллею, поднимающуюся к замку. Он провожал их затуманенными глазами, видя, как от него удаляются две фигуры: небольшая в желтом платье и элегантная — в фиалковом. Материнство сделало формы Жизель более округлыми, придало движениям тела самоуверенность. Но зато она пожертвовала своими длинными волосами, завитые кончики которых едва касались ее плеч.

Он подосадовал на нее за то, что ее образ, сохранившийся в его памяти, изменился.

Ему трудно было принять решение, как поступить: мысли разбегались. Потребовалось немало времени, чтобы снова сконцентрироваться на предстоящей работе и сделать первый шаг в направлении места преступления. Он пошел по главной аллее и, не обратив внимания на двух оскалившихся львов у входа в замок, рассеянно ответил на приветствие жандарма, стоявшего на часах перед вестибюлем. Хотя музей был закрыт для посещения публики, молодая общественница, ответственная за прием, оказалась на месте и включила для него аудиовизуальную программу, которая сопровождала обход замка.

Опираясь о перила, он поднялся на второй этаж, осторожно ставя ноющую ногу на ступени-заглавия; ему казалось, что он в каком-то смысле оскверняет их. Первый зал пересек под аккомпанемент записанного на пленку чтения отрывков из книг Колетт; сотни ее глаз, смотрящих из рамочек, неотступно следовали за ним. Он вошел в коридор и проследовал вдоль ряда витрин; поглощенный своими мыслями, не стал разглядывать их, отметив лишь цитаты из Колетт, искусно выгравированные на матовых стеклянных пластинках, которые служили как бы фоном для выставленных на обозрение рабочих инструментов писательницы.

Коридор оканчивался небольшой комнатой, где он осмотрел коллекцию пресс-папье за стеклом витрины. Там же на полочках были разложены различные предметы, количество которых удваивалось зеркалами, стоящими за ними. Он пристально рассмотрел браслет с красными и синими ромбиками, дверные ручки, бильбоке из стекла и даже скалку для теста, сделанную из зеленого стекла. Особенно его привлекла коллекция шариков, увитых гирляндами из того же материала; иногда внутри их были воссозданы целые цветки, маленькие головки которых покачивались за прозрачным овалом. Еще больше его заинтересовали камеи, одна из которых послужила хранилищем смерти месье Ришело. Они заключали в себе керамическую пластинку с нанесенным изображением. Он узнал портрет королевы Елизаветы, подаренный Колетт хрустальным заводом Сен-Луи. Все камеи были разными.

Фушеру достал фотографию «камеи», переданную ему Ласкоме. Принадлежал ли он к этой же коллекции? Он сравнил его с образцами на выставке. На фотографии был изображен изящный женский профиль, рельефно выделяющийся между двумя мужскими лицами: одного седоволосого, другого — в синем кепи. Как подобная красота могла принести смерть?

Затем Фушеру прошел через комнату с коллекцией бабочек, направляясь в зал, скопированный с одного из залов Пале-Руайяль.

Мимоходом он заметил свое отражение в полный рост в высоком зеркале, подстерегавшем посетителей при выходе из коридора: довольно хитрая уловка, заставляющая их поверить, что именно они разгуливают по комнате писательницы. Стало быть, таким видела его дочь несколькими минутами раньше? Еще не утративший стройности мужчина, представительный, в костюме-тройке, со ртом, разучившимся улыбаться, со стальными глазами, в которых нет теплоты? Он подошел поближе.

Обычно он избегал смотреть в зеркало. У него вошло в привычку бриться, не глядя в него, тщательно следить за своей внешностью — опять же без зеркала. Ему казалось, что оно выявляет напоказ то, что должно скрываться от окружающих, — внутренний разлад, с которым он жил многие годы. Зато одевался он хорошо. Даже слишком хорошо для выбранной им профессии. Когда-то он предпочитал рубашки из тонкого хлопка, красивые ткани, шелковые галстуки, которые так нравилось мять Клотильде…

Он отошел от зеркала.

Его любовь к подлинникам была наконец удовлетворена при виде мебели, принадлежавшей Колетт. Он восхитился остроумным убранством стола-пюпитра, который ставили на кровать, и открыл, что синий маяк — всего лишь металлическая лампа, облицованная синими листиками. Его тронул хрипловатый голос писательницы, который она приобрела в конце жизни.

Поднимаясь на третий этаж, он думал об исключительном союзе, объединяющем призвание мужчины и женскую долю. Всегда ли одно вытесняет другое? Проходя через зал с фотографиями, он отметил, что почти отсутствуют фото писательницы со своей дочерью, и спросил себя: а какой она была матерью? Потом, вернувшись к собственной дилемме, подумал об отношениях Жизель с дочерью. А сам он — каким отцом он был бы? Не найдя ответа, решил, что пока все эти мысли — только суетность, мешающая расследованию.

Он подобрался, и походка его стала увереннее.

В библиотеке он сразу увидел возле окна флуоресцирующие контуры человеческого тела, начерченные на полу службой жандармерии. Перечитав отчет судмедэксперта, он понял происхождение раны на голове: месье Ришело, должно быть, упал навзничь и сильно стукнулся головой о край мраморной банкетки. Все совпадало. Вот только непонятно, почему медальон лежал неповрежденным в ладони самоубийцы, тогда как при падении он должен был разбиться о чугунную батарею. С другой стороны, если нотариус упал на спину, чем объяснить ушиб губ, определенный в лаборатории?

Эти две аномалии заинтриговали Фушеру. Комиссар имел обычай прибегать в подобных случаях к упражнению, вызывающему улыбку его коллег: он лег на место трупа, приняв ту же позу. Так он лучше вникал в обстоятельства кончины. Подобный маневр являлся частью его игры в прятки со смертью, и он выходил из нее с наименьшими затратами.

Растянувшись под окном, он совсем по-иному смотрел на эту мнимую библиотеку. Несуразный угол зрения дал ему ее новое видение. Он как бы находился в мраморном катафалке, и его поразил странный резонанс красок: полутень наполовину холодная, наполовину розоватая, шедшая от крапчатого плиточного пола до банкеток, служащих для чтения, и до полок с полутора тысячами книг. Открылась фальшь в точно рассчитанной гармонии ансамбля. Не скрывалась ли пустота под обилием обложек?

Он медленно встал, стряхнул пыль со своего темно-синего костюма, наугад вытащил с ближайшей полки книгу в бледно-зеленой обложке и прочитал:

«Дети!.. Когда дело касается вас, мы можем лишь неуверенно, ощупью блуждать в ваших душах. Как получается, что, дав вам жизнь, мы утрачиваем прозорливость, без которой вас не разгадать?»

Он опешил от того, до чего же верно подходила эта фраза к его собственной жизни. Сумеет ли он, согласится ли, став отцом, тоже действовать ощупью, как привык поступать в своей профессии? До него дошло, что все роли могут меняться подобно этим книгам, которые каждый посетитель свободно меняет местами.

Стоя посреди этой фиктивной библиотеки, он вдруг интуитивно понял, что самоубийство месье Ришело — лишь иллюзия реальности.