Убийство в соль минор

12. Соль

Как много всего произошло за последнее время! Сколько невероятных тайн открылось мне, сколько появилось новых предположений относительно моего происхождения! Надо было все это как-то осмыслить, принять, понять, наконец.

В машине, возвращаясь в город, я сказала то, что думала, поскольку находилась среди самых близких мне людей:

— Эта Коблер точно моя мать, и я вся — в нее! Да-да! Ерема, ты же знаешь! Где и с кем я провела свои юные, как говорится, годы? С Н.! Может, ты забыл, но я-то тоже сбежала из интерната с парнем! Уж не знаю, кровь ли во мне материнская вспенилась, мозги ли мои, доставшиеся мне по наследству от моих развеселых родителей, отказали, но я все это совершила! Мы с Н. скитались по Питеру, снимали какие-то квартиры, я пила виски, что называется, из горла! Ты уж, Сережа, извини меня, но все это правда, и я тебе об этом рассказывала. Да, я такая вот. И одновременно всегда чувствовала, что мое место там, в саду, среди тех людей, что помечены магической печатью музыки. И знаете почему? Да наверняка моя бабушка, будучи беременной, ходила на концерты Вайса и передала мне через свою непутевую дочку Марго любовь к музыке, привила мне этот чудесный вирус. Так что во мне течет кровь пианиста, Сережа! И замуж я вышла за пианиста. Жаль, что я сама не знаю нот. И вообще я бесталанная, ничего не умею. Эгоистка, вот кто я на самом деле!

Ерема сидел на водительском месте, а мы с Сережей на заднем сиденье. Сережа обнял меня.

— Да ты даже и представить себе не можешь, как много ты для меня сделала! Какая же ты эгоистка?!

— Эгоистка тоже мне нашлась, — проворчал Ерема, не поворачивая головы. — А с Н. возилась как с ребенком. Ты мало что о нем знаешь, да тебе и не нужно это знать, но человеком он был опасным, черствым, и если оставалось у него еще что-то человеческого, так это только отношение к тебе.

— Я не поняла. — Я почувствовала, как кровь словно похолодела в моих жилах, и стало как-то неприятно, тревожно на душе. Я сразу же представила себе своего покойного мужа в окружении голых девиц. — Он что, изменял мне?

— Нет, он был не по этой части. Ты думаешь, как он зарабатывал свои деньги? Как устранял тех, кто путался у него под ногами?

— Ерема, пожалуйста, не надо!

— Говорю же, единственное, что было у него человеческого, так это любовь к тебе. И это несмотря на то, что он превратил тебя чуть ли не в служанку. Я, глядя на тебя, всегда удивлялся: откуда в тебе столько силы, желания жить, улыбаться, живя среди этих головорезов, таких, как и я? И ты, словно не желая замечать того, кто тебя окружает и чем занимаются эти люди, подавала им суп в тарелках из лиможского фарфора, стелила им простыни из египетского хлопка, украшала дом цветами. Ты — удивительная женщина, Соль.

Я слушала Ерему, и мне было не по себе. Я ведь и Сереже подавала суп в тарелках из лиможского фарфора, и простыни стелила из египетского хлопка. Я хотела угодить сначала Н., теперь вот Сереже. Ну и что с того? Я любила Н., иначе и не сбежала бы с ним, я доверилась ему полностью, приняла его веру, что называется, и все его грехи делила с ним поровну. А потом, когда пришла в себя после его смерти, встретила и полюбила Сережу. Жизнь для меня, к счастью, не закончилась, и силы мои душевные восстановились, душа отогрелась.

Конечно, те методы, которыми я действовала, чтобы заполучить Сережу, были, мягко говоря, странными и даже циничными для молодой влюб-ленной женщины. Я платила, по сути, за свое право находиться рядом с ним. И возможно, та любовь, которую он ко мне сейчас испытывает, замешана на чувстве благодарности за то, что я помогла ему восстановить здоровье и вернуться в профессию. По-видимому, события последних дней, да еще этот тяжелый разговор, который я сама затеяла в машине, вызвали во мне такую реакцию, такой взрыв эмоций, что вся моя жизнь представилась мне какой-то грязноватой мошеннической сделкой, начиная от моего побега из интерната и заканчивая сегодняшними попытками обрести великого, талантливого и таинственного деда в лице Вайса! Я и сама не могла понять, как же могло такое случиться, что я, как шулер, умело подтасовав факты, впечатления и подчинив их своему желанию подменить свое детдомовское детство благородным происхождением, выдумала романтическую историю любви моей бабушки с известным пианистом?!

— Останови машину! — крикнула я, напугав Ерему, который тотчас свернул на обочину и заглушил мотор автомобиля.

Я пулей выскочила из машины и помчалась куда-то вниз, в овраг, заросший черными мокрыми кустами, покрытый ледяной коркой пожухлой травы. Ботинки мои утопали в грязи.

Мое тело не подчинялось мне, мои ноги сами несли меня куда-то в поле, черно-белое в некоторых местах, еще сохранивших снег.

— Валя, ты куда? — услышала я позади себя голос Сережи.

— Соль, остановись! — орал мощным трубным голосом Ерема.

Они поймали меня и вернули в машину. Меня колотило. Я рыдала. И никто не мог понять, что со мной происходит. Все озвученные ими версии не имели ничего общего с правдой.

— Она просто перенервничала, столько на нее навалилось, — говорил Сережа, обнимая меня и пытаясь согреть своим дыханием.

Ерема матерился, вымещая свою злость и досаду ударами растопыренных ладоней по рулю, ругал Зою, выложившую всю подноготную семьи Елены Соленой. Его словарный запас (а ведь он владел не только хорошим литературным языком, ему были знакомы и многие их тех слов, которыми он на первый взгляд не должен был пользоваться, но пользовался, еще и виртуозно матерился!) не переставал удивлять меня своей многогранностью!

На самом деле в тот момент я приняла решение уйти из жизни Сережи. Навсегда. Я не хотела, чтобы он чувствовал себя обязанным мне, не хотела связывать его по рукам и ногам своим присутствием. Возможно, ему нравится какая-нибудь другая девушка, из его круга, пианистка или скрипачка, неважно, — человек, который ближе ему по духу. И главное, он не будет ей ничем обязанным, что для него, я думаю, очень важно, как и для любого другого человека.

Я решила освободить его от своей навязанной ему любви и заботы.

Теперь, когда он был здоров и востребован и все его дни были расписаны, распланированы, и он мог спокойно, безбедно существовать на свои гонорары от гастролей, я решила переписать на него дом, квартиру и вернуться в подмосковную Пчелку. Или, что лучше, уехать за границу, купить дом где-нибудь на юге Франции и жить себе спокойно с Еремой, не думая ни о ком и ни о чем. Просто жить, дышать, полностью освободившись от любви.

И пусть поначалу Сережа потоскует, поскольку он наверняка привязался ко мне, как привязываются к дворняге в дачный сезон, которую после бросают на голодную смерть. Потоскует, но потом забудет меня, его захлестнет новая жизнь, новые встречи, впечатления. И он обязательно будет счастлив. Его жизнь и без того наполнена счастьем — музыкой!

Слезы душили меня, когда я представляла его жизнь без меня, вернее, мою жизнь — без него. Я видела себя сидящей на террасе большого дома где-нибудь на французской Ривьере, в кресле-качалке, с ноутбуком в руках, в тишине и покое — солнце, блеск моря, цветы в горшках; а Сережу — за белым роялем, вдохновенно исполняющим какой-нибудь фортепьянный концерт, а рядом с ним — стройную девушку, лица которой не видно, переворачивающую ему ноты.

Внезапно появившаяся икота заставляла мое тело вздрагивать с новой силой. Сережа еще крепче прижал меня к себе, поцеловал в макушку, как если бы это могло спасти меня от икоты.

Мы мчались в город, к Лизе. Какую еще информацию мне придется услышать? Сколько еще потрясений меня ждет?

В адвокатском бюро Лизы и Глафиры было по-домашнему тепло и уютно.

Глафира приготовила нам чай, словно наверняка знала, что нам нужно. Меня трясло и от холода, и от нервов, и от того, что я задумала и вынашивала в своих отчаянных планах.

Глафира выглядела отдохнувшей, спокойной и радовала взгляд своей умиротворенностью, радостной улыбкой. Даже желтый свитер ее в сочетании с зелеными шерстяными брюками казался счастливым — до такой степени я была в тот момент несчастна.

Лиза же, напротив, сидела чуть поодаль от большого стола, накрытого для нас, и с сосредоточенным видом просматривала какие-то документы.

И кто их знает, подумалось мне тогда, от чего зависит настроение наших адвокатш — от результатов их работы или от личной жизни? Моя-то личная жизнь висела на волоске.

— Вы пейте чай, а я поставлю вам запись моего разговора с матерью Федора Горкина. Сразу скажу, разговор был трудным для нее, сами понимаете, она потеряла единственного сына.

— Валя, может, коньячку? — совсем уже неожиданно предложила Глафира и, не дожидаясь ответа, поставила передо мной бутылку коньяка и хрустальную рюмочку.

Коньячок? Понятно. Мероприятие обещало быть типа «нервных просим удалиться». Однако все, так или иначе, вертелось все же вокруг моей персоны. А потому удалиться у меня никак не получится, а вот напиться — это да.

— Выпей, Соль, — разрешил мне Ерема, присевший в сторонке, в кресле с чашкой чая в руке. На колене его примостилось блюдце с пирожными, которые ему любезно положила Глафира.

Лиза включила диктофон.

— Итак. Несчастную женщину зовут Евгения Борисовна Горкина.

Травина. Примите мои соболезнования, Евгения Борисовна. Хорошо, я понимаю…

Горкина. (кому-то) Принеси воды… и платок… этот уже мокрый…

Травина. Успокойтесь, пожалуйста. Вы должны понять, что все, что мы сейчас будем делать — расспрашивать вас, пытаться найти хотя бы что-то в вещах вашего сына, что поможет нам в расследовании, — все это направлено единственно на то, чтобы найти убийцу Федора.

Горкина. Да, я понимаю. Извините. Что вы хотите узнать?

Травина. Мы предполагаем, что это убийство связано каким-то образом с прошлым вашего сына. Возможно даже, с его юностью. И знаете, почему? Потому, что таким же образом, как и Федор, была убита женщина. Ее имя по документам — мадам Коблер. Вам это имя о чем-нибудь говорит?

Горкина. Мадам Коблер… Да, безусловно, говорит. Это она по мужу, французу своему, парфюмеру, Коблер. Настоящее же ее имя — Рита Соленая. Маргарита Михайловна Соленая. Я… Я всегда знала, что она, что их отношения, что все это до добра не доведет. Ведь он рос таким хорошим мальчиком! Так хорошо учился! Я не знаю, какой силой обладала эта тварь, да-да. Тварь, иначе я ее и назвать не могу. Что она такого сделала с моим сыном, что он, мальчик, которого я любила и буду любить всегда, единственный мой ребенок, променял меня на нее. (Слышно, как Горкина пьет. Потом тяжелый вздох.)

Травина. Давайте по порядку, пожалуйста.

Горкина. Хорошо, извините. Знаете, я вообще-то такие слова не употребляю. Не знаю, что на меня нашло. Но это единственное верное, применимое к ней определение. Тварь. Да, вот так-то вот.

Федя рос очень послушным мальчиком. Ходил в музыкальную школу… какое-то время. Потом бросил, и я записала его в художественную школу. Я уж не знаю, как это вышло, но он постоянно метался между музыкой и рисованием. Он то часами мог играть, разучивать какую-нибудь пьесу на пианино, а то вдруг принимался рисовать какие-то фантазийные картины. Акварелью, конечно. Маслом он стал писать уже позже, будучи совсем взрослым. Ну и музицировать продолжал. «Знаешь, мам, — говорил он, — мне и при виде клавиш хочется до них дотронуться до дрожи в коленях, играть, и когда берусь за кисть, волнуюсь тоже, и волнение это приятное. Должно быть, во мне живут два человека».

Вы не подумайте, я не отвлеклась, нет. Просто сама как бы пытаюсь понять, какой он был, мой сын, и может, действительно в нем жили два человека, две разные личности. Музыкант и художник. Пай-мальчик и жестокий, злой и неуправляемый человек. Ангел и дьявол. А иначе как можно объяснить то, что произошло с ним, когда он, будучи студентом, связался со школьницей, с маленькой девчонкой, и сбежал с ней в Москву?! (Горкина высмаркивается.)

Он бросил университет, меня, свой дом, все то, что было ему дорого, и сбежал. Они сбежали вдвоем. Но об этом я узнала не сразу. Он оставил записку: мол, мама, я уезжаю, у меня все хорошо, буду звонить, писать, не переживай за меня. Вот в таком духе. Да, еще позвонил этим же вечером и сказал, чтобы я не обращалась в милицию. Вы представляете себе? Как это — не обращаться в милицию, когда пропал твой единственный сын?

Я Федю одна растила, мы с его отцом давно расстались. Однако у меня были знакомые, которые помогли мне выйти на крупных милицейских чинов, чтобы начали поиски! Я все пороги обила, чтобы только его искали.

Травина. Вы не знали тогда, с кем он сбежал и куда?

Горкина. В том-то и дело, что нет! Я вообще не понимала, что происходит. Вот так же, как и вы, я пыталась рассмотреть каждый предмет в его комнате, хотела найти хотя бы что-то, что указывало бы на то, где он и почему уехал.

И только его друг, Володя Сомов, который просто сжалился надо мной, пришел как-то вечером ко мне и сказал, что у Феди моего любовь. Что он влюбился и сбежал с какой-то девчонкой из детского дома.

Я стала разыскивать этот детский дом, нашла, встретилась с директором. Очень милая женщина, помню даже, как ее звали — Елена Николаевна Соленая. Но выяснилось, что эта девочка, Рита, она поначалу, до школьного возраста, проживала в детском доме, а после ее перевели в интернат, и это оттуда она сбежала. Мы вместе с ней отправились в интернат, поговорили с директором, начали расспрашивать ребят, и выяснилось, что Рита Соленая (ей фамилию дали, как у директора детдома, потому что это она ее подобрала на ступенях)… Так вот, дети там рассказали, что Рита встречалась с каким-то взрослым парнем, что у нее любовь была. Что она отсутствовала почти все ночи. И тут я поняла, что и Феди-то моего тоже последние пару месяцев дома не было, вернее, днем-то он приходил, вечером заглядывал, а ночами как бы подрабатывал где-то в магазине грузчиком, чтобы иметь карманные деньги. Причем я была категорически против! Я объясняла ему, что он может сорвать спину и на всю жизнь остаться инвалидом. Да разве ж они слушают нас, родителей? Конечно, он влюбился, и деньги ему нужны были для того, чтобы помогать этой своей девочке.

Травина. Вы знали, сколько было лет Рите Соленой, когда она сбежала с вашим сыном?

Горкина. Двенадцать, кажется. Совсем еще ребенок…

Травина. Что было потом? Их искали?

Горкина. Да, искали. Нашлись свидетели, которые видели их на вокзале, видели, как они садились в поезд, следующий в Москву. Как потом выяснилось, это действительно так все и было. Они поехали в Москву. Дураки! Решили сбежать подальше ото всех, чтобы их, обезумевших от любви, не нашли.

Я слушала, и мне казалось, что она рассказывает не о моей матери, а обо мне. Как это точно сказано: обезумевшие от любви! Мы ведь тоже с Н. обезумели от нашей любви. Но моя мать, вероятно, не была счастлива с Горкиным, раз они расстались, и она вышла замуж за француза. Значит ли это, что ее безумие закончилось в какой-то момент, и на смену безудержной страсти, юношеской пылкой любви пришла рассудочность, быть может даже, мудрость, благодаря которой она не пропала, не захлебнулась в клоаке огромного города, а как-то выжила, выкарабкалась наверх, добралась до Грасса, где и подцепила себе богатого мужа.

Горкина. Но я-то понимала, что Федя поехал именно в Москву, потому что знал — если что-то не получится, то там живет моя сестра, к которой в крайнем случае можно будет обратиться. То есть он был как бы подстрахован, понимаете? Ну то есть эта Соленая не до конца выпила его мозг.

Травина. Когда вы узнали о том, что Федор с девочкой отправились в Москву, вы искали их там?

Горкина. Да, безусловно. Я сразу же поехала к своей сестре, мы с ее мужем обратились в милицию, и там мы разыскивали их. Но разве могли мы предположить, что они сняли квартиру и жили как взрослые несколько месяцев, до тех пор… до тех пор, пока не случилось все это.

Травина. Можно подробнее? Что случилось с ними в Москве?

Горкина. Перед самым Новым годом мне позвонила моя сестра и сообщила, что Федор у нее. Что он расстался со своей девушкой, что все кончено. Она сказала, что он ничего не объяснял, что он вообще был в очень плохом состоянии, похудевший, что под глазами все почернело. Я сразу же подумала: наркотики! Но, к счастью, нет. Он сказал, что хочет все забыть, что он хочет домой, ко мне, что ему страшно стыдно передо мной за то, что он совершил. Господи… (Горкина надолго замолчала.) Разве могла я представить себе, что когда-нибудь буду рассказывать чужим людям весь этот ужас! Понимаете… Моя сестра — она человек очень ответственный. Безусловно, она очень любит… любила Федора, и для нее было главным, что он жив, относительно здоров, что он вернулся и готов поехать обратно в С. Но понимая, что Федя ответственен в каком-то смысле и за девочку, тем более что она несовершеннолетняя, вы понимаете, о чем я, да? Так вот, она должна была выяснить, что стало с ней. Чтобы потом быть уверенными в том, что она не подаст на него за изнасилование или совращение. Вот этого она боялась. Ну не в шашки же они играли. Понятно, что им нужно было друг от друга. Секс. Его погубил секс, вернее, их погубил секс. И никакая это была не любовь! Блажь, дурь! Развратная маленькая тварь погубила моего сына.

Травина. Что случилось с девочкой? Ваша сестра узнала?

Горкина. Да, она поехала по адресу, который ей сообщил Федя. Это была комната в старом доме где-то на улице Воровского. Когда Мила приехала по адресу, дверь ей открыла женщина. Она представилась хозяйкой, а мою сестру приняла за потенциальную квартиросъемщицу, понимаете? Сказала, что комната еще не готова, что прежние жильцы насвинячили, а вот ей приходится вывозить всю грязь… Мила заметила, что женщина сильно нервничает, а еще обратила внимание на то, что она подшофе, вернее, пьяная! Короче, она начала расспрашивать ее о Федоре, сделала вид, будто бы разыскивает его, чтобы узнать, что здесь вообще происходит и, главное, где девочка? Понимая, что без бутылки здесь не обойтись, что хозяйка должна успокоиться и все рассказать, Мила сходила за водкой и закуской, они расположились с этой мадамой на кухне за столом, и та ей все выложила. Больше того, она, захмелев, даже показала ей комнату, где полы были залиты кровью, где на кроватях лежали скомканные окровавленные простыни. Хозяйка напилась и плакала, причитая: здесь он ее и убил!

Травина. Постойте, не совсем понятно. Эта хозяйка, она сдавала квартиру или комнату?

Горкина. У нее двухкомнатная, но в одной она заперла свои вещи, а другую сдавала. Сама же жила в этом же дома, в соседнем подъезде со своим сожителем. Вот.

Травина. Понятно. Так что она рассказала об этих кровавых простынях?

Горкина. Сказала, что получила с Феди за полгода вперед и что появлялась в квартире редко, так, иногда заглядывала, проверить, все ли в порядке. Сказала, что сестра Феди… Да-да, он представил ее как свою младшую сестру. Словом, тихая, спокойная пара — брат с сестрой. Короче, приехали в Москву, он готовился поступать в университет. В квартире всегда было чисто, все нормально. Но буквально за пару дней до визита Милочки моей в ту квартиру там, по словам хозяйки, что-то случилось. Соседи услышали стоны девочки, вызвали «Скорую помощь», милицию. Вскрыли квартиру и увидели роженицу. Да-да, представьте себе, эта тварь родила! Она родила мертвого ребенка и умерла сама. И теперь Федора ищут. Подозревают, добавила она, что это он сам помог отправиться на тот свет и ребенку, и матери. Что испугался ответственности и все такое.

Вы можете себе представить, что мне пришлось пережить?!

Травина. Что было потом? Федор вернулся домой, так?

Горкина. Да, он вернулся, но ничего мне не стал рассказывать. Предупредил меня, что если я стану его расспрашивать, то он снова уедет. Только уже тогда я его точно не найду. Я очень испугалась. Чтобы не потерять сына, я сразу же увезла его на море в Джубгу. Мы сняли там скромную квартиру, хотя дело было зимой, я имею в виду, что далеко не курортный сезон, нам важно было сменить обстановку, понимаете? Мы прожили в Джубге вплоть до осени. Я сдавала свою квартиру здесь, и пусть это были небольшие деньги, нам хватало на жизнь там. Федя мне потом, когда пришел в себя и успокоился, все рассказал. Как он влюбился в Риту, как они тайно встречались, как она забеременела, а они об этом ничего не знали. Он думал, что она просто располнела. Рассказал про свою московскую эпопею, о том, как он давал частные уроки английского, как продавал свои рисунки на Арбате, как мыл полы в большом мебельном магазине, чтобы заработать на еду, да чем он там только не занимался, даже декорации какие-то красил в театре! Оказывается, они заранее готовились к побегу, копили деньги. Она украла деньги у какой-то своей знакомой, мне кажется, что речь шла как раз о той самой директрисе детского дома, Соленой, которая опекала эту малолетку… А Федя мой работал грузчиком в магазине. Еще, по-моему, эта Рита украла какие-то драгоценности у этой Соленой… Вот так они и насобирали на то, чтобы снять комнату и заплатить сразу за полгода. Как мне объяснил Федя, больше всего он боялся, что они окажутся зимой на улице. Поэтому тронулись в путь только после того, как накопили денег.

Травина. Ребенок же не умер?

Горкина. Мне ничего об этом не известно. Федя сказал, что когда начались роды, его дома не было, и что когда он вернулся вечером домой, уставший, замерзший, дверь ему открыла хозяйка. Сказала, что есть разговор. Словом, она сказала ему, что сестрица его родила и что понятно теперь, что это за сестрица. Что ребенок умер, а девочку отвезли в больницу. И что, если он не хочет, чтобы его посадили за изнасилование и растление несовершеннолетней… Она посоветовала ему исчезнуть и про все забыть. Ни ей, хозяйке, не нужны сложности, ни тем более ему, молодому парню, у которого вся жизнь впереди.

Травина. И Федор поверил ей?

Горкина. Да, конечно! Она же показала ему простыни в крови! Да и девчонки этой не было, понятно же было, что она в больнице. А в больнице, сказала ему хозяйка, когда узнают, что ей тринадцать, первым делом будут разыскивать отца ребенка, автоматически подключится прокуратура, заведут уголовное дело. И он убежал. Да, согласна, история некрасивая, и мой сын поступил как подлец. Что надо было ему все-таки найти ее, Риту эту. Но он испугался, у него началась паника, и он прибежал к моей сестре Миле.

Травина. Когда он снова услышал о Рите?

Горкина. Через несколько лет, точно не помню, она сама его нашла, позвонила ему, сказала, что есть разговор. Федя к тому времени работал проректором консерватории по хозяйственной части. У него была девушка, они собирались пожениться. Услышав ее голос, он испытал настоящий шок! Я-то ничего об этом не знала, конечно. Это он сам мне потом рассказал.

Оказывается, все эти годы Рита обитала в Москве, где и кем работала, чем занималась — не сказала. Вид у нее был жалкий, потрепанный. Она попросила его свести ее с одним человеком, который мог бы помочь ей с какими-то документами. Я толком-то ничего не поняла, но вроде бы у нее нарисовались родственники, которые ущемили ее наследственные права. И она хотела вернуть себе какой-то дом в деревне. Сказала, что если Федор ей не поможет, она подаст на него в суд, расскажет о том, что он сделал с ней, когда ей было двенадцать лет, что у нее есть свидетели. Конечно, все это было несерьезно. Слишком много времени прошло. Но когда она рассказала о дочери, о том, что девочка жива и что ее существование может сильно осложнить ему жизнь, он понял, что ей надо помочь, чтобы после уже расстаться и больше не вспоминать о ней.

Травина. А ему не хотелось увидеть свою дочку? Принять участие в ее воспитании? Он хотя бы узнал, где она? С кем живет? Его вообще не интересовала ее судьба?

Горкина. Вы правы. Он и здесь поступил не по-мужски. Испугался. Он вообще не хотел, чтобы ему кто-то напоминал о Москве, о тех событиях.

Травина (перебивая). Не могу больше молчать, Евгения Борисовна. Вы должны знать, что Рита Соленая была вовсе не детдомовской девочкой, она была дочерью Елены Соленой, директора детского дома. И ее побег с вашим сыном, который был значительно старше ее, стал для Елены Николаевны настоящей драмой, сильно подорвавшей ее здоровье. Странно, что Федор вам не рассказал этого.

Горкина. Да мне, честно говоря, все равно было, кто она и откуда.

Травина. А вот ваша родная внучка, Евгения Борисовна, Валечка, до которой вам тоже никакого дела нет, как раз воспитывалась в детском доме, в том самом, где директором была ее родная бабушка. И знаете почему? Потому что сразу после родов, едва оправившись, Рита, заняв денег у квартирной хозяйки, а может, и украв, вернулась в родной город с младенцем на руках. Роды нигде не были зарегистрированы, и она подкинула девочку на ступени того самого детского дома, где работала ее мать, зная, что та сделает для ребенка все возможное. К сожалению, она даже записку не оставила, что девочка — ее родная внучка. И это просто чудо какое-то, что Елена Николаевна, словно чувствуя свою кровь, опекала ребенка до самой своей смерти.

Горкина. А почему Рита записку-то не оставила?

Травина. Предполагаю, что не хотела, чтобы мать знала о том, что сотворила ее сбежавшая дочь. А может, не хотела взваливать на ее плечи такую ответственность. Да кто ее теперь знает, она же погибла. Скажите, Евгения Борисовна, что было потом. Федор рассказывал вам о том, как сложилась судьба Риты? Что с ней было после того, как ей все-таки удалось присвоить себе дом и продать его?

Горкина. Да, говорил. Он рассказал, что Соленая эта, директриса, якобы завещала свой дом, имущество и деньги одной своей воспитаннице. Ну, теперь-то ясно, кому. И что же это получается? Рита увела из-под носа своей дочери родительский дом? Говорю же, тварь! Можно мне чаю горячего? Что-то холодно стало. Мила!

Лиза поставила на паузу диктофон.

— Ее сестра, Мила, сейчас у Горкиных дома, помогает с похоронами. Я с ней тоже потом беседовала. Кстати говоря, нормальная женщина, адекватная, все трезво оценивает и считает, что ее племянник совершил преступление. И одновременно сильно горюет по нему. Но это я так, к слову. Слушаем дальше.

Травина. Она продала дом и?..

Горкина. Насколько я понимаю, ей деньги были нужны для того, чтобы отправиться во Францию, где ее дожидалась какая-то подруга, работающая там, в Провансе, на цветочных плантациях. В Москве есть фирма, с которой заключаешь контракт на работу и едешь. Она так и сделала. И потом долгое время не объявлялась. И вот совсем недавно появилась. Вернее, Федя думал, что она вернулась. Он был на каком-то мероприятии, в ресторане, и вдруг увидел ее, Риту. Подошел к ней, поздоровался. Честно говоря, думаю, что он тогда был не совсем трезв, иначе ни за что бы к ней не подошел. Зачем? Но она вела себя как-то странно, словно не узнавала его. А потом он мне сказал, что это была не она, что он спутал ее, что это была жена какого-то пианиста. Думаю, что это была все-таки она, просто он не захотел меня расстраивать.

Травина. Федор звонил Рите во Францию, у нас есть распечатка его звонков. Это было за несколько дней до ее убийства. Что вы об этом знаете?

Горкина (после долгой паузы). Хорошо. Я вам расскажу. Да, он звонил ей, потому что знал, что она собирается в Россию, сюда, в С. Что у нее нарисовались здесь какие-то дела. Понимаете… Федя… У него была одна идея, он планировал открыть небольшое издательство и под это собирался взять кредит в банке. Но вы сами знаете, как тяжело возвращать эти кредиты, да и идея, по моему мнению, так себе. Я его отговаривала, убеждала его, что в стране кризис, что никто не станет покупать книги, к тому же их себестоимость будет невероятно высокой. Он же говорил, что я ничего не понимаю, что издательство — это просто способ отмывания денег, что у него есть друзья, которые с его помощью будут решать какие-то свои проблемы. Ладно, это не мое дело.

Травина. Я помогу вам. Федор решил занять денег у Риты, так?

Горкина. Да, он так и сказал — занять. Но я сразу все поняла. Я отговаривала его, просила не связываться с этой Ритой, говорила, что у него ничего не выйдет…

Травина. Каким образом он хотел шантажировать Риту?

Горкина. Понимаете, я-то думала, что речь пойдет о ребенке, о том, что в случае, если Рита не даст ему денег, он расскажет всю эту историю ее мужу, Коблеру. Я не сказала, она же вышла замуж за парфюмера, стала богатой. Вот дрянь!

Травина. Он серьезно планировал ее шантажировать этой историей?

Горкина. Вроде бы да. Но, знаете, я не верила в эту затею, а потому не особенно-то и волновалась.

Травина. И что было потом?

Горкина. Она приехала, вернее, прилетела в С. Поселилась в гостинице, да только Федя никак не мог с ней встретиться.

Травина. А что за дела у нее были в С.?

Горкина. Понятия не имею. Но уверена, что это никак не связано с Федей. Думаю, она просто хотела встретиться со своими родственниками. Хотя откуда мне знать?

Травина. Федор встретился с ней, так?

Горкина. Да, он рассказал мне, что караулил ее возле гостиницы, что никак не мог поймать, а потом совершенно случайно встретил на улице и назначил ей встречу этим же вечером в ресторане. Пришел туда, они поужинали, он начал говорить про деньги. А потом произошло что-то уж совсем странное. Она сказала, что даст ему денег вроде бы, и отправилась в гостиницу, попросив, чтобы он подошел туда позже. Она вроде как замужем, а потому не надо, чтобы видели, как они вместе выходят из ресторана. Ну, она ушла, а он остался. Потом, спустя какое-то время, и он встал, направился к выходу и в дверях столкнулся… снова с Ритой. Да только… Не знаю даже, как и сказать. Произошла снова путаница.

Травина. Я вам расскажу. Он ужинал не с Ритой, а со своей дочерью — Валентиной Соленой, которая очень сильно похожа на свою мать.

Лиза поставила на паузу диктофон.

— Вы не представляете себе, что с ней стало. Она просто онемела. Сидела какое-то время ни жива ни мертва. Как окаменела. Сестра принесла ей сердечные капли, после чего мы продолжили разговор.

Горкина. Что же это получается… Он назначил встречу дочери? Но она же… Сколько ей лет?

Травина. Двадцать четыре года.

Горкина. Двадцать четыре! Да, как время пролетело! И она, говорите, сильно похожа на свою мать? Получается, что он стал просить у нее деньги? Но как она оказалась в ресторане именно в тот вечер?

Травина. Так это же он ее, а не Риту, встретил на улице и пригласил в ресторан. А до этого он звонил Рите и назначал встречу там же. Вот и получилось, что он назначил встречу и Рите, и своей дочери в ресторане «Туман». Да только Рита опоздала, и он ужинал с Валентиной.

Горкина. Неужели они так похожи?

Травина. Да, невероятно похожи.

Горкина. И что Валентина? Она знает, что Федя был ее отцом?

Травина. Если вы захотите задать ей этот или другие вопросы, то сможете сами с ней встретиться. Меня же интересует другое, самое важное, что и привело меня к вам: что связывало Федора и Риту, что послужило мотивом для убийства обоих? Кто тот человек, который пожелал им смерти? За что? Вам что-нибудь об этом известно? Евгения Борисовна, если вы что-нибудь знаете, расскажите нам. Даже если Федор и просил вас молчать, теперь, когда нет в живых ни его, ни Риты, вы имеете полное право открыть нам все.

Горкина. Но я ничего такого не знаю! Если бы что-то было, разве я не помогла бы следствию? Думаете, я не хочу найти убийцу своего единственного сына? Постойте… А эта хозяйка… Быть может, след тянется к ней? Может, это она решила отомстить им за то, что Рита украла у нее что-то? Или что-то, связанное с рождением ребенка? А может, детей было двое?

Лиза выключила диктофон.

— Она насмотрелась мелодрам и потом какое-то время строила свои версии мотива убийства. Я едва сдерживалась, чтобы не положить конец всему этому. К тому же она стала меня явно раздражать. Представляете, она так до конца и не осознала, что у нее есть внучка, и даже не попросила у меня ваши координаты, Валентина. И вот, когда я собиралась уже закончить разговор, она вдруг вспомнила кое-что, показавшееся мне довольно интересным.

Горкина. Не знаю, может, это важно. Сразу же после того, как Федор вернулся из Москвы, перед тем как мы с ним уехали на море, он как-то раз подошел ко мне и сказал: «Мама, если меня будет спрашивать кто-то по фамилии Хлуднев или кто-то со станции Анисовая, скажи, что меня нет, что я умер».