- Что же тут удивляться, ваше величество, - пожимал он плечами, одновременно отвешивая поклон, - если против России вновь идет война.
- Война народная, священная война, - добавлял он с иронической и слегка демонической улыбкой.
После чего присаживался на край стула — у Преображенского-Нарышкина была удивительная особенность всегда и везде находить края, не заходя за них, впрочем, - и начинал свои доклады. Очень часто во время таких встреч Иван Иванович отключался от того, что говорил глава СВУ и напряженно размышлял, глядя на кончик носа главы разведки.
Подумать было над чем.
Преображенский-Нарышкин вовсе не впадал в паранойю, когда утверждал, что Россию начали обкладывать флажками и вопрос нападения на неё лишь временный, а не принципиальный. Нападут, знал Иван. Об этом свидетельствовали даже не какие-либо внешние признаки, и сама логика развития событий. С тех пор, как русские скинули с себя иго Многонационалии Путнорации — 36465А, Россия вернула множество утраченных ею позиций, вплоть до того, что европейские партнеры называли «территориальными приобретениями». Сам Иван предпочитал называть это «воссоединениями». Как можно, гневно бросал он на встрече с послом Пост-масонской Шестой Франции, всерьез обвинять Россию в «оккупации» Санкт-Петербурга, славного города славных предков, где некогда наш император Пётр...
На это европеец, пошмыгав, обычно отвечал что-то про недоказанность и вероятную мифологичность истории про строительство Санкт-Петербурга, известную нам лишь по книгам (то есть, вероятно, выдуманную), после чего переходил к международному праву, напоминая, что мы не можем основывать его на исторических легендах. Все это месье Иль-а-дю-Кюло заканчивал требованием признать суверенитет Парижа над Прагой на основании «точных исторических данных о республике Само, основанной франкским торговцем, находившемся в юрисдикции Карла Великого, чьим наследником по праву можно считать Постмасонскую Францию Шесть в 2223 году».
Слава Богу, Иван Иванович в достаточной мере владел языком посла — таинственное арго Лорченкаева, которым тот утомлял жителей Трущобино, оказалось старофранцузским — чтобы переводить разговор на какие-то посторонние темы. Хотя европеец наглел, наглел с каждым днем, раздуваясь, словно лягушка, видел Иван Иванович, и это служило четким сигналом. Будут бить. Европейская региональная империя, под руководством Постмасонской Франции, явно готовилась к нападению на российские границы, пока Москва не укрепила свои позиции окончательно. Последнею каплей, переполнившей вазу французского терпения, стал ввод Шестой бессарабской армии на остров Крым, соединенный с Малороссийской губернией подводным тоннелем еще той, пре-исторической эпохи. Поговаривали, что когда-то это был «Крымский мост», затонувший в результате подъема воды, а после переоснащенный водолазами в тоннель, но тут, очевидно, некоторая путаница. Как всегда, из-за письменных источников! Ведь «Крымский мост», на самом деле, назывался древний черно-белый фильм на армянском языке, который в Путинской Федералии — предшественнице Многонационалии РФ 98787ФУВА — снимали пятнадцать лет, обложив специальным налогом каждого жителя, от мала до велика. Сам фильм не сохранился, но по описаниям — нам известны два пересказа его, летописцев Хачика Каторасяна и Гагика Мельтидасяна — речь шла о выдающемся шедевре мировой культуре, затмившем собою фрески Микельанджело и скульптуры Фидия. Так что тоннель, соединяющий Крым с материком, очевидно, появился каким-либо другим образом. Каким, совершенно неважно, если учесть, что коммуникация позволила произвести высадку 20 тысяч бравых бессарабцев — слово «молдаванин» стало оскорбительным в Бессарабской губернии для самих жителей в первую очередь — на безлюдные скалы Крыма. Да, Иван Иванович знал, что это вызовет напряжение в отношениях с европейскими партнерами, но... что оставалось делать? Урожаи зерновых пошли небывалые и России требовалось выйти на рынки сбыта, в противном случае страна попросту задохнулась бы, в лучшем случае, стала сырьевой базой... И вот, с тех пор все мировые столицы — от Коала Лумпуры до Братиславы — не спят, да обмениваются курьерами, организуя против России заговор с последующим военным нападением.
Иван это знал, знал прекрасно, как знал и то, что Россия готова к военному столкновению.
Армия в миллион штыков, новейшие вооружения, склады, забитые амуницией и боеприпасами, толковые и грамотные командиры, растущая экономика, процветающие торговля и финансы... Но при этом, что-то все равно шло не так! Словно какой-то таинственный и загадочный волшебник гадил в чаше русского Грааля, несомую Иваном Ивановичем в его чистых, белых руках. Постоянно происходили какие-то … недоразумения.
Так, в Министерстве культуры Российской империи то и дело случались, как их называла Алевтина, «накладки» - то в Музее Русской Армии организуют выставку, посвященную «разгрому войск держиморды-царя при Цусиме», то устроят чтения остроумца-поэта, который, рифмуя «пошла» и «отошла», прочитает куплеты про то, как императрица Настасья Филипповна блудит с конюхом (это Иван списывал на женскую ревность Алевтины), а то за пять миллиардов золотых имперских рублей организуют выставку-ярмарку «Немытая Россия и покоренные ею народы». Впрочем, случалось и хуже! Так, глава Министерства внешних сношений, тоже рекомендованная на свой пост Алевтиною, веселая и разбитная еврейка Машка Калинкова, всегда в сарафане и с острым словечком на устах, подарила зачем-то чехам половину Польши. Сама Калинкова утверждала, что по случайности, мол, оговорилась во время встречи с официальными лицами. Скорее всего, - и хуже всего, знал Иван Иванович — это правда. Калинкова и в самом деле редкостная дура. Но осознанием этого Силезию не вернешь! Господин Нарышкин-Преображенский даже предлагал её — и ряд других чиновников, попавших на свои посты в последние годы — физически ликвидировать. Но Иван Иванович категорически запретил.
● Понимаете, Преображенский, - сказал он, волнуясь, когда остался с главой СБУ наедине.
● Есть кое-что, что отделяет нас от остального мира, - сказал он.
● Черта, благодаря которой мы остаемся русскими даже тогда, когда уже нет никаких русских, - сказал он.
● Это мораль и внутренняя правда, - сказал он.
● Без них мы, русские, перестаем быть русскими, а раз так, то даже самый великий успех становится нашим поражением, ведь достигают этого успеха уже не русские, - сказал он, путаясь и волнуясь.
● Иными словами, - сказал он...
● Да, мы можем отказаться от морали ради победы, - сказал он.
● Но победа без морали это поражение, - сказал он.
● Понимаю... понимаю я, что половина из них нас продадут, если уже не продали, - говорил он.
● Понимаю, что Калинкова еврейка, - говорил он.
● Но ведь если я стану преследовать их, как они преследовали нас, за лишь происхождение... то чем же мы лучше них, в чем наша внутренняя правота? - говорил он.
● Пусть там через одного предатели и изменники...
● Но ведь я на то и русский царь, чтобы прощать и править любовью и справедливостью, - говорил он.
● Чай, я не английский мой кузен Борис Джонсон Пятый, чтобы наемных убийц депутатам парламента рассылать, - говорил он.
● И не президент Шестой Немасонской Республики, где враги газом травятся, - говорил он.
● Терпение, любовь и милость перевоспитают и их... даже и злобных инородцев за несколько поколений мы сделаем русскими безо всяческих насилий, - говорил он.
● Мы русские, с нами Бог, - говорил он.
Замолкал. С отстраненным видом поглядел на стену, где висел неизменно портрет Лорченкаева. Философ глядел на Ивана Ивановича с легким одобрением. Увы, милейший Преображенский-Нарышкин этого мнения усопшего Лорченкаева о государе, кажется, не одобрял.
● Ваше величество, - говорил он после тяжелой, театральной просто паузы.
● Понимая, восхищаясь и разделяя... - говорил он.
● … Мы живем не в стерильном мире... - говорил он.
Но Иван Иванович оставался непреклонен, и худшее наказание, которое могло случиться с чиновниками, кои не справлялись со своими обязанностями да еще и гадили, была ссылка куда-нибудь на Средиземноморские курорты, во вновь присоединившуюся к России чудную Болгарскую конфедерацию. Поступая так, Иван Иванович понимал, что действует в ущерб себе, но иначе не может. Что, в свою очередь, вызывало у Нарышкина-Преображенского крайнее отчаяние с учетом того, что ситуация в стране становилась все напряженнее. Глава СВУ уверял, что стоит поднести спичку, как все полыхнет — Иван списывал это избитое сравнение на увлечение главы СВУ дешевыми романами — и что градус ненависти в обществе к императору возрос. Что, в общем-то, выглядело парадоксальным с учетом того, как шли дела в стране. Но, с учетом того, что представляют собой на деле русские — отлично знал Иван — никакого парадокса не представляло... Кто знает, вооружен, знал Иван. Так что Его Величество успокаивали главу СВУ, уверяя, что у него в запасе против Объединенных Европ есть кое-какое оружие, которое не преминет применить в час крайней нужды, и тогда ЕвроРегиональная империя распадется, как карточный домик. До поры до времени это Преображенского-Нарышкина успокаивало. Но манифестации, начавшиеся на этой неделе, и потрясающие Москву с Санкт-Петербург, беспокоили все сильнее. Улицы заполнились праздношатающимися, - это еще полбеды — среди которых то и дело шныряли отряды хорошо вооруженных молодчиков, многие из которых не говорили и по-русски даже!.. и кое-где даже возникли баррикады. А императорский дворец вот уже пару дней осаждала толпа, выкрикивавшая оскорбления и манифестирующая круглосуточно. Иван спокойно смотрел на манифестантов, и приказал не трогать их — чай, мы не в Германии, чтобы асфальтоукладчиками раскатать 19183 душ, как в прошлом году поступила со своими протестующими канцлер-муфтий Берлина, Джебраилаида Маркаль, - и понимал, что война вот-вот наступит. Ждал он ей спокойно, ведь его заверения Преображенскому - Нарышкину насчет наличия секретного оружия не были блефом. Впрочем, главу СВУ это ничем другим бы и не посчитал, доведись ему увидеть оружие.
… Несколько листочков с надписью «Окситанский проект».
С виду безобидный набросок, на самом деле, грозный документ — мене текел фарес на стене масонского храма Парижа, называл его Иван Иванович - предусматривал раздел Франции на Союз Независимых Государств Бывшей Франции (СНГБФ). Более детально, проект предлагал мирное разделение Франции на три державы — страну Ойль, страну Ок, включающую в себя Аквитанию и Окситанию, оккупированную зловредным северным соседом 700 лет назад, и Северную Федерацию, включающую в себя Нормандию, Бретань, Эльзас, Лотарингию. Все они, безусловно, имели право на свою государственность, поскольку принадлежали самым разным нациям с совершенно отличными от французской генами, языками и мироустройством. Так что раздел Франции, говорилось в документе, есть не что иное, как восстановление исторической справедливости и разрушение темницы народов, в которую превратилась эта самая Франция и созданный ею Европейский Союз. Само собой, три государства - лишь первый этап, предусматривавший мирный развод с сохранением общей границы, но уже своими валютами и вооруженными силами для каждой державы. В то же время, в документе по созданию СНГБФ Иван Иванович в секретном приложении предусмотрел и дальнейшее развитие событий — пограничные войны, разделение государств на еще более мелкие государства... Глава Службы Контрразведки, генерал Владимир Владимирович Андрусяк — Иван предпочитал брать в контрразведку бывших молдаван за бездумную жестокость и, почему-то, приверженность монархическим ценностям - лишь восхищенно поцокал языком, когда самодержец бросил на стол между ними эти пару листочков. После чего поднял на Ивана Ивановича глаза и сказал на чистейшем румынском, который Его Величество также выучили в Трущобино:
− Кто бы мог подумать, Ваше Величество, - сказал генерал Андрусяк.
− Что Вы не такой безобидный lokh, каким кажетесь, - сказал генерал Андруся, после чего немедленно извинился:
− Виноват, Ваше Величество, - сказал он.
Иван лишь улыбнулся, Он любил своих наивных, тщеславных молдаван, импульсивных ставших в Пятой Российской Империи настоящим оплотом монархии как из-за своей природной жестокости, обусловленной их несколько детским менталитетом, так и каким-то глубинным, природным даже антисемитизмом (но как раз это было удобно, потому что позволяло держать в ежовых руках инородческие общины России). С улыбкой вспоминал Иван Иванович забавное происшествие, имевшее место в Бессарабии, согласно донесениям генерал-губернатора Петреску, во время призыва на шестнадцатую русско-евротурецкую войну. На призывных участках никто не являлся на протяжении недели. Тогда предприимчивый генерал-губернатор велел расклеить повсюду афиши следующего содержания:
«Храбрые бессарабцы! Иван Иванович Лукин, самодержец Российский, просит вашей помощи в деле войны против евротурка. Храбрые мои молодцы! Без вас, бессарабцев, моя армия не стоит и гроша, один бессарабский удалец стоит ста евротурков! Помогите мне, проявите удаль свою и покажите супостату, какие лучшие воины Империи Российской живут в Бессарабии. Без вас война проиграна».
На следующее утро, по донесению полиции, перед призывными участками стояли километровые очереди...
Ивану Ивановичу Лукину так нравилось обожание в глазах главы Контрразведки, что он так и не набрался смелости и не признался генералу Андрусяку, что проект создания независимой Окситании в качестве удара Еврорегиональной империи принадлежал, строго говоря, не ему. Упоминания об этом, впрочем, весьма смутные, Иван Иванович нашел в тетрадях Лорченкаева, как и стихи на загадочном языке ок, которые, оказывается, философ переводил тайком ото всех. Как не открыл Иван Иванович генералу и то, что почерпнул саму идею создания СНГБФ в недавней истории России. Порывшись в архивах, Его Величество нашел удивительно остроумный план одного из разделов России, случившегося в конце 80 годов 20 века, который проект (кажется, тот назывался «СНГ») попросту и скопировал для «Окситанского проекта».
… Разговор этот имел место несколько лет назад, и с тех пор утекло не только много воды в реках Фонтанка и Гаронна, но и денег из казны Российской империи на поддержку и развитие окситанско-русских отношений. Это, по странному стечению обстоятельств, вызвало во Франции брожение, отчего власти Шестой Немасонской Республики сталкивались с теми же проблемами, что и Иван Иванович: манифестации, недовольство, бурление...
По сути, понимал Иван Иванович, у них со Рататутоном — новым президентом Франции, которых назначали, по слухам, по поваренной книге — гонка на опережение.
Ну или «Хора на выбывание»*, как остроумно назвал это генерал Андрусяк.
В Окситании открывались — как в России стендап клубы — дома русско-окситанской дружбы, рос товарооборот между Москвой и Тулузой, а в Монпелье даже поговаривали о необходимости провозгласить независимость не просто края, а уже города... Россия вкладывала огромные средства в поддержание певучего и прекрасного окситанского языка, в Тулузе стало можно щеголять своей «окситанскостью», а в Санкт-Петербурге в моду вошли национальные окситанские рубахи «окситанки», наконец, среди прогрессивной русской молодежи весьма популярной стала песенка «Тулуза, Тулуза, Тулуза моя». Как раз заиграло радио и зазвучала песня, когда Иван Иванович тепло прощался с генералом Андрусяком, который ничего не знал о том, что Иван Иванович обсуждает с Нарышкиным-Преображенским, ничего не знавший, конечно, о предметах обсуждений Ивана Ивановича с генералом Андрусяком. Любовь и милость милостью и любовью, знал Иван Иванович, а меры предосторожности никогда не помешают. Поглядел, как закрывается дверь за генералом. Подошел к радио, и сделал звук погромче. Радио потрескивало, певец исполнял песенку гнусным голосом... Иван Иванович постарался вспомнить фамилию исполнителя. Мака... Жидо... Чесно... Тухисревич! Так и есть. Знаменитый Тухисревич, кучерявый и глупый дегенерат из семьи Тухисревичей, который занимались искусством «наРоссии» вот уже три сотни лет, передавая друг другу, как эстафету, ненависть к русским и код от сейфа на Ярославском вокзале, где хранились семейные сбережения. После прихода к власти Иван Иванович, постаравшись сократить число эксцессов до минимума — мы русские, постоянно напоминал народу он — не предал Тухисревичей казни и даже не изгнал. Как ни странно, смена слагаемых — в данном случае людей у власти — ничего не изменила в сумме доходов Тухисревича. Автор песен про «Скорца-эмигранта» и «Народ рабов» быстро переделал их в шансоны про «Скворца-возвращенца» и «Народ свободы». Ну, а песня про Тулузу, написанная поэтом Львом Поценштейном, еще одним быстро перековавшимся, как он это сам называл «из плети для русских в чесалку для русской спинки», можно сказать, вернула Тухисревич на небосклон русской эстрады. Иван сделал погромче.
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Хава нагила»
Держали в зубах.
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая —
Степной сионист
Но песню иную
О дальней земле
Возил ашкенази
С собою в седле
Он пел, озирая
Родные края:
«Тулуза, Тулуза,
Тулуза моя!»
Он песенку эту
Твердил наизусть…
Откуда у иудея
Окситанская грусть?
Ответь-ка мне Хайфа,
И Гомель, ответь
Давно по окситански,
Вы начали петь?
Скажи мне, Украйна,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Крайняя плоть лежит?
Откуда ж, приятель,
Песня твоя:
«Тулуза Тулуза,
Тулуза моя»?
Он медлит с ответом,
Мечтатель-хохол:
— Братишка! Тулузу
Я в книге нашел.
Красивое имя,
Высокая честь —
Тулузская волость
Во Франции есть !
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Тулузе
Файдитам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
«Тулуза, Тулуза,
Тулуза моя!»
Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей.
Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Горами скакать.
Но « Хава Нагилу»
Играл эскадрон
Смычками страданий
На скрипках времен…
Где же, приятель,
Песня твоя:
«Тулуза, Тулуза
Тулуза моя»?
Пробитое тело
Наземь сползло,
Товарищ впервые
Оставил седло.
Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули: «Оксита...»
Да. В рай к Белибасту
К горе Монсегюр
Хохол мой чубастый
Ушел на гиюр
С тех пор не слыхали
Родные края:
«Тулуза, Тулуза,
Тулуза моя!»
АТО не заметил
Потери бойца
И « Хава Нагилу»
Допел до конца.
Лишь по небу тихо
Сползла погодя
На бархат заката
Слезинка дождя…
Новые песни
Придумала жизнь…
Не надо, ребята,
О хохле тужить
Не надо, не надо,
Не надо, друзья…
Хохлы нарожают
Обогатить еврея!
… пританцовывая, Иван Иванович отправился «работать с документами».
ХХХ
Дневник императора Российской Империи Ивана Ивановича Лукина
(архив Русского императорского дома, Луна, колония А*0-а, музей «Русского императорского дома», составлено и подготовлено к экспозиции старшим научным сотрудником, PhD Муалорини Кампикатаавкгн)
«Сон на 29 июня. Я должен убить себя, дав укусить змее. Это очень похоже на жертвоприношение. Мой предшественник заходит в комнату и умирает, упав как боксер после неожиданного нокаута, лицом в пол. Я уже готов принять смерть, но, напуганный — даже так, завороженный — отказываюсь принести себя в жертву. Чувствую невероятное облегчение. Не из-за того, что гибель миновала, а потому, что не делаю то, чего не хотел делать.
Ночь на 1 июля. Проспал интересный сон (что-то про другую эпоху). Вообще, мне часто снятся такие сны. А вот Насте снятся брошенные дома, пустые квартиры. Думаю, это из-за того, что у нас долго не было своего дома. Увы, его нет у нас и сейчас — ведь этот дворец принадлежит России. Настя рассказывала мне про сон, как будто нашла какое-то кладбище, а там среди могил была и её, с именем и годами (конечно, она не запомнила года). Жена говорила, что встала возле могилы и кричала, что вот она, я жива. Мое сердце сжалось, когда она все это рассказывала, все-таки, она натерпелась со мной (но и я с ней!). Лорченкаев говорил, что все писатели равнодушные люди. И я, раз пишу этот дневник, тоже писатель.
7 августа. В поисках кое каких решений по «Окситанскому вопросу», прочитал быстро биографию Алиеноры Аквитанской, в виде исключения на русском (Её Величество очень популярна сейчас, только в моей библиотеке — около 30 биографий) и наткнулся на эпизод, который заставил меня задуматься о современности. Это паломничество Алиеноры с её первым супругом, королем Франции, Людовиком, в Святую Землю. Сейчас оно известно как Крестовый поход, но формально это не совсем точно. Неважно, важно, что я снова вспомнил этот эпизод — когда в ущелье из-за хулиганства и бравады алиенорыных окситанцев вся армия оказалась на грани гибели. И вот Людовик, тихоня, подтягивается на ветвях деревьев на высокий выступ, прижимается спиной к скале и с маленьким щитом и мечом лично отбивается от сарацин около часа. Потом темнеет, неверные уходят (они не знают, кто перед ними). Уф, спасены.
… Кто из нынешних руководителей государств, подумал я, способен на такое? Способен ли на это я? Когда все это началось, не в 20 ли веке? Могу ли я представить пенсионерку канцлера-муфтийку Меркель, которая отправилась в Сирию, и приняла там то ли гибель, то ли плен и вечную неизвестность, как Ида Австрийская? Болтуна и ничтожество Макарон-Ротатуя, который час отбивается от толпы разъяренных евротурок, подтянувшись на дереве, как Людовик? Старого pedo Путин-4646аР— трубящим в рог в Ронсевале или идущим в атаку, как юный Наполеон, того самого Путина А-464аЗ, которого не обossal когда-то только ленивый, и который, сидя в бункере, писал какие-то письма? Представить какое-нибудь из европейских ничтожеств — я даже имен их не знаю — которое гибнет, как брат короля, ворвавшись в египетский дом в запале атаки, и оторвавшись от своих? Могу я представить в роли Цезаря безобидного pissdobol-а Камила Трамабама, трансгендера из уничтоженных ядерными вихрями США?
Как мы дошли до того, что нами правят ничтожества, без исключений, мизерабли, которым даже до опереточного Чаушеску и его жены Елены, отказавшейся отойти от супруга в момент расстрела — как до Луны. Как мы докатились до этого? Что тому причиной? Не мы ли сами? Не страсть ли это человеческого роя к усреднению, анонимного безымянного коллектива, который сбивает все маки, которые возвышаются над остальными, выбирая себе послушных исполнителей. Клоунов и паяцев, болтунов, ничтожных, но зато неспособных подтянуться на ветвях дерева и попробовать сыграть свою игру.
О, Господи, Коллектив — страшнее любого заговора.
Не дай Бог мне оказаться таким же.
Править, полагаясь на совесть.
Сейчас читаю книгу о Варфоломеевской ночи”.
ХХХ
… откинувшись на подушки, Иван Иванович счастливо глядел в потолок. Голова его после работы с документами была пуста, как Царь-Колокол, чей язык отвезли на ремонтные работы в литейную мастерскую в Архангельске. Сверху крутились лопасти вентилятора, нагонявшего в палату свежий ветерок и приятные воспоминания о трущобинской весне (ведь было и хорошее!). На груди Ивана Ивановича покоилась прекрасная головка Алевтины, которая только что исполнила то, что цинично называла «соло на царской флейте». Финальные аккорды этого соло оказались так хороши, что Иван Иванович вспомнил со стыдом, что ничего во время них не помнил. Но в этом - прелесть Алевтины. С ней время останавливается. Иван Иванович понимал, что происходящее не хорошо, но утешал себя тем, что любой рабочий роман укрепляет брак. К тому же, это так естественно и по-человечески, утверждали французские философы и литераторы, к чтению которых Его величество пристрастился.
Ему и в самом деле казалось, что роман с Алевтиной — нисколько не убавляющий его пылкости в постели Настеньки — лишь дополняет и обогащает его личность и семейные отношения. Лишним подтверждением этого стала страсть к стихотворчеству, которому Иван Иванови порой предавался, после встреч с Алевтиной.
Так, он даже написал стих об игре на флейте...
Это стоило отрефлексировать, вдруг понял он. Отношения с Алевтиной дают толчок его поэтическому творчеству, с Настей — размышлениям в стиле Монтеня... Как огонь и вода, две эти женщины, смешиваясь в душе Ивана, производили пар, так необходимый для приведения в движение мотора его деятельности. Жаль, нельзя жениться на обеих, подумало он. Погладил голову Алевтины.
● Ты меня любишь, - спросила она.
● Мм-м-м, - блаженно утвердительно промычал Иван Иванович.
● Любишь, - уверенно сказала Алевтина.
● Люблю, - сказал Иван Иванович.
● Разве можно любить двух человек сразу, - спросила Алевтина.
● Конечно, - сказал Иван.
● Можно даже больше, - сказал он, и осекся, потому что это утверждение можно было принять за намек на неразборчивость Алевтины в связях.
К счастью, Алевтина ничего такого не решила.
● Знаю, что любишь, - сказала она.
● Но не из-за того, что ты так говоришь, грязный ты развратник, - сказала она и счастливо рассмеялась.
● Отчего же, - спросил в полудреме Иван.
● Да ты все мне прощаешь, - сказала Алевтина.
● М-м-м, - сказал Иван.
Алевтина села, и, судя по загоревшимся глазам, настроенная поговорить. Иван никогда не понимал этой страсти женщин говорить после соития, но знал, что это универсальное, и лучше потерпеть сейчас. С легким вздохом и улыбкой Иван открыл глаза. Улыбнулся. Алевтина уселась на него, и, весело тормоша, стала перечислять.
● Калинкова проebalas с Силезией, но ты её простил, - сказала она.
● Аля, милая, - поморщился Иван, - ну что ты ругаешься, как советская evreiка.
● Ах ты ep te, - рассмеялась Алевтина. - Давно ли Его Величество матом у нас разговаривал, пока в Москве в подполье прятался...
● … улыбнулся Иван.
● Ты пойми, - сказал он, - главное требование философии к человеку, это умение соответствовать месту и времени. Платон, которого цитирует Лорченкаев, утверждал, что если мудрец пришел на пир с молодежью, ему надо пить вино и болтать о бабах....
● Опять заладил со своим Лорченкаевым, - сказала Алевтина.
● О, Лорченкаев был такой... Он был... ну знаешь, такой, - сказал Иван и улыбнулся.
Ему всегда легкого и хорошо было говорить о Лорченкаеве. Увы, Алевтина от этого начинала скучать. Впрочем, недолго.
● С кинофестивалем ты мне proeb простил, - продолжила перечислять она.
● Ээээ с каким, - сказал Иван.
● Сам даже не знаешь, - восторженно взвизгнула Алевтина и принялась облизывать Ивану Ивановичу шею.
● Оооо, - сказал он.
● А то, - сказала она, и заворочала языком еще быстрее.
Потом отстранилась.
● Григоренку с Шубой ты простил? Простил, - сказала она.
● Это кто еще, - сказал Иван, сожалея о приступе говорливости подруги.
● Это которых я с Сеславой и Костючухой по старому Министерству кривды знала, - призналась Алевтина. - Ну и наняла опять, чтобы, значить, присматривать. Ведь если гадина под рукой...
● … ты ее контролируешь, - закончил за Алевтину скептически Иван, не разделявший приверженности Али маккиавеллиевским ценностям.
● Они ведь, педерасты, что по старой памяти замутили, - рассказывала Аля, сбиваясь по старой памяти на рашнидиш, изобилующий матом, - выбили у меня, значит, грант на 200 млн целковых золотом на книгу «Гордость России»...
● Ну, - сказал Иван.
● Ну и издали, да только книга пустая, - хохотнула Алевтина. - Двести страниц пустые.
● … - поднял брови Иван Иванович.
● Так они и протест подчеркнули... невнятно акцентуированный, в рамках парадигмы молчаливого неодобрения, и, заодно, на авторе сэкономили. Когда текста нет, за него платить не надо же, - сказала Алевтина.
● Хм, не знал, - подивился Иван Иванович находчивости, как их называла Алевтина, педерастов.
● А я думала знал, да простил... Ради меня... - прильнула Алевтина к Его Величеству.
● Ради тебя все прощу, - сказал размякший Иван Иванович. - Только...
● Не переживай, этих я не простила, - сказала Алевтина.- Отправили их в Дагестан на фабрику кирпича, ногами глину месить...
● И как, справляются, - спросил Иван Иванович.
● Шуба с Костючухой старенькие уже, сразу померли, - хихикнула Аля, - а вот Григоренке нравится. Говорит, я мол, глиномёс от рождения.
● Потом ты мне еще простил Зака... - начало было говорить Алевтина.
● Слушай, а зачем все это, - сказал Иван Иванович.
● Ну... - начало было Аля, но Иван Иванович властно перебил.
● В смысле, у тебя половина штата все старорежимники, - сказал иван Иванович, - я же не lokh какой, я все это вижу, да и Нарышкин-Преображенский с Андрусяком докладывают. И постоянно какие-то проблемы с нас с ними. Ведут, если без шуток, антигосударственную деятельность. Нет, я понимаю, конечно, милосердие и любовь, да... Но ведь мне, если по-честному, генерал Андрусяк уже давно предлагает их удавить. Да и тебя заодно. Я пока придерживаю, но...
● Ну, - начало было озорно Алевтина, но Иван Иванович настроен был поговорить серьезно, раз уж ему не дали поспать после соития.
● Алевтина, ты пойми, я ведь государством руковожу, - сказал он. - Идеи мне твои нравятся, новый курс, национальная идея как рождение чего-то нового в схватках и столкновениях глыб подсознательного...
● И про то, что врагов лучше придержать под рукой, - понимаю, сказал он, - хоть и не разделяю твоей страсти к армянину этому, Маккиавелиеву.
● И что это своего рода прививка, канализация ненависти населения к небольшой группе, которая всегда на виду, тоже понимаю, - сказал он, вспомнив презентации Алевтины.
● Но одно дело прививка, а другое, когда тебя в чумное одеяло с ног до головы кутают, - сказал он.
● Самое обидное, что там и инородцев-то уже нет никаких, - сказал он.
● Одни сплошь русские, - сказал он.
● Мне наверное, проще уже удавить часть из них, - сказал он.- Как Андрусяк предлагает. Тому только волю дай. «Разрешите погромить, Ваше Императорское Величество, ген погрома чешется». А у тебя, по странному стечению обстоятельств, там процентов семьдесят могут стать жертвами любого организованного погрома.
● Кстати, тебя Андрусяк тоже удавить предлагает. - сказал Иван Иванович. - И сына твоего...
● Како... - сказала Алевтина.
● Ну, мальчишку, от Товарища Волка, - сказал Иван, хотя обещал себе никогда эту тему в разговоре с Алей не поднимать.
● Мне Андрусяк папку еще пару лет назад принёс, - сказал Иван. - Молдаване же дотошные... роют, как барсуки.
● Иван, - перебила, побледнев Алевтина.
● Иван, я тебя умоляю, - сказал она. - Я потеряла двои...
● Кстати, мальчишку нужно нужно убить, исходя из твоих принципов, - сказал Иван, - Маккиавеловских...
● … молча глядела на него Алевтина глазами, полными слез.
● Нет, ты не подумай, - сжалился Иван Иванович над любовницей. - Я тебя люблю, ты помнишь? Да, и жену люблю, но и тебя люблю. Я вообще всех люблю. За что же вы меня не любите? Что я вам сделал? У меня сейчас трудный период, государственная лодка проходит, так сказать, шторм. Понятно, что без проблем никак, но их с твоими уродцами как-то слишком много. МИД у меня словно на содержании Немасонской Республики Франция, а Министерство культуры будто из Многонациональной Путирации переместился. Можно как-то кран прикрутить?
Вместо ответа Алевтина надавила на грудь Ивана Ивановича руками, и, скользнув вниз, заиграла на флейте торжественный пэан, песню, с которой гоплиты шли в бой, гимн Афродите и Зевсу...
● Да, да, да, - сказал Иван Иванович.
● О да, я же понимаю... - сказал он.
● Да, о вот так, да... - сказал он....
… После соития он, обняв Алевтину, почувствовал острое чувство вины перед подругой. Да и, наверняка, она слегка дулась. Хотя Ивану очень понравилось чувство власти, которое он испытал, угрожая Алевтине. Надо будет сублимировать это в какую-нибудь секусальную игру, решил он. А пока Иван Иванович взял лицо своей флейтистки Али в руки и поцеловал. От души. В губы.
● Ты пойми сладкая, правда непросто мне, - сказал он.
● Нервы, все такое... - сказал он.
● Понятное дело, что все дело не в кучке gomnoедов твоих от культуры, - сказал он.
● Эти педерасты особой угрозы не несут, дело не в них, - сказал он.
● Может и правда лучше так, под присмотром... сказал он.
● А чего же тогда на улицах напряг такой? - сказала Алевтина.
● Француженка гадит, - сказал Иван, помрачнев. - У нас сейчас с Немасонской Республикой дуэль, как в фильмах про ковбоев. Пальцы на курках и вот-вот выстрелим. Они в курсе, что я свой курок взвел, вот и торопятся.
● Ты о чем это, - сказал Алевтина.
Вместо ответа Иван Иванович махнул рукой в сторону стола, на котором лежала аккуратная стопка с надписью «Окситанский проект».
Приложение
«Окситанский проект» - статья в «Лунопедии» от 3094 года (требуются правки по пунктам «Ссылки» и «В архитектуре» - прим. модератора)
«Окситанский проект» — геополитический проект Императора Российского, Ивана Ивановича Лукина, предполагавший сокрушение Европейского Союза и раздел его территории между Россией, и Окситанской республикой. В Тулузе предполагалось возродить Страну Ок во главе с сыном российского императора, Матвеем Ивановичем
Содержание
1 Содержание
1.1 Предложения по воссозданию «Графства Тулузского», «Королевства Барселонского» и «Страны Ок»
2 Реакция и последствия
3 В архитектуре
4 В художественной литературе
5 Примечания
6 Литература
7 Ссылки
После Первой Чешской экспедиции и освобождения чехов от власти Германии, окситанская и каталонская диаспоры обращались к императору России с призывом к освобождению родины. Проект воссоздания государственности каталанцев и окситанцев был изложен в конфиденциальном письме Ивана Ивановича к императору Византии от 10 (21) сентября 2212 года. Секретарь И. И. Лукина сделал черновой набросок, а князь Нарышкин-Преображенский внёс в проект поправки. Проект носил геополитический характер и предусматривал перекройку карты Западной Европы. Письмо начиналось с сетований: Париж чинит препятствия проходу российских караванов через Ронсевальское ущелье и Эльзас и Лотарингию, подстрекает жителей Малороссии к восстанию, нарушает автономные права итальянских княжеств, освобожденных от власти османов русскими войсками в ходе 14-й русской-турецкой войны 2134 года. Затем следовали уверения в миролюбии: «Я не добиваюсь ничего, выходящего за рамки, установленные договорами». Иван Иванович представил своему коронованному корреспонденту картину развала Европейской империи, не скупясь на чёрные краски: еврочиновники своевольничают, мигранты грабят города и села, некогда грозные турки и афганцы торгуют в лавчонках, откуда их не вытащить, члены Рейхстага казнокрадствуют, славянские подданные бывшей Югославии готовы восстать.
Предложения по воссозданию «Окситании» и «Каталонии»
Затем следовало предложение о создании государства, подобного тому, что впоследствии будет наречено Каталоние-Окситанией. Целесообразно, полагал Иван Иванович, создать между тремя державами, Российской, Итальянской и Французской, некое буферное государство, от них независимое, в составе Тулузы, Монпелье и Барселоны под именем Страны Ок во главе с монархом-христианином, которое никогда не должно объединяться ни с Францией, ни с Россией. Притязания последней ограничиваются северной Италией, политой кровью богатырей Суворова.
Далее монарх российский обращался к императору Византии:
«Но если, с помощью Божьей, удастся освободить Европу от врага имени христианского, франко-масонов, которые устраивают в Париже оргии на алтарях, в. и. в. не откажется помочь мне в восстановлении древнего Тулузского дома на развалинах павшего варварского республиканского правления, ныне здесь господствующего, при взятии мною на себя обязательства поддерживать независимость этой восстанавливаемой монархии от моей»
Реакция и последствияT
Лелеемые в Петербурге планы воссоздания Тулузского дома на руинах Франции вызвали серьёзную озабоченность некоторых иностранных держав, в том числе и самой Франции, которая оккупировала земли ок на протяжении пяти веков и Англии, которая опасалась нарушения «баланса сил» в Европе и установления российской гегемонии в Средиземноморье и Западной Европе. Патовая ситуация, при которой государства Западной Европы, поддерживающие сепаратизм в бывшей Российской империи и многонациональной РФ, подавляли претензии на государство крупной европейской нации — окситансцев – притесняя их за их язык, получила название «окситанского вопроса». После воссоздания независимой Каталонии, случившегося в 2193 году, «окситанский проект» принял форму т. н. «великой идеи».
В архитектуре
Окситанский проект и успехи России в войнах с Турецким еврорегионом определили идеологическую программу многих сооружений в парке Царского Села близ Кишинева и Бухареста. Начало работ совпало с успешными действиями против евротурок в войне 2068—2086 годов. Первый проект архитектора В. И. Щусева (с участием императора) предполагал создание в парке некоего подобия замка Монсегюр с Крымской колонной (в ознаменование очередного присоединения Крыма) и Лорченкаевскими триумфальными воротами. На дальнем берегу Большого пруда планировали создать «Окситанию» (декорации, изображающие окситанский город). Была построена «каталонская палатка» (позднее на этом месте архитектор И. А. Монигетти построил Баскскую баню). Император желал рассматривать «окситанский берег» в подзорную трубу с галереи. В центре Царскосельского пруда на островке возвели ростральную колонну из мрамора на гранитном постаменте. Колонну высотой 25 м венчает бронзовый орел (из герба России), ломающий мастерок и шпатель (символ масонской Франции).
С Окситанским проектом императора Ивана Лукина связана идея создания города Русская Тулуза на месте срытого после уничтожения сепаратистского «Украинского графства» Львива. В 2120 г. заложили уездный город. План разрабатывал шотландский архитектор Виндзор согласно задуманному Иваном Ивановичем «Проекту больших территорий»: шесть парков и слобод вплоть до села Варшавского должны быть объединены регулярной планировкой наподобие идеального государства Платона или легендарной Атлантиды. Виндзор разрабатывал типовые дома, здания магистрата, Городской думы, Народного училища. «Образцовые дома» строили «в линию». Колоннада вела к Тулузскому собору. Его архитектура по требованию императора должна была ассоциироваться с храмами Добрых Людей в Окситании, отсюда названия храма и города (а также по ассоциации с «умеренной разумностью» государственного устройства в духе трудов русского просветителя Лорченкаева). Собор возводили в 2112 году. Квадратный в плане, с с низкими куполами, он лишь отчасти напоминает молельные дома Добрых людей Окситании. Вторым символическим воплощением Окситанской церкви из Окситанского проекта стал спроектированный собор Пьера Отье в Могилеве, построенный в память Ивана Ивановича c византийским императором Радко Сабатини II и тайного соглашения о реализации Окситанского проекта (собор уничтожен в 2138 г.). Известны и другие реплики этой композиции.
В художественной литературе
Романтически обыграл «Окситанский проект» ныне забытый русский писатель конца 20 -начала 21 веков В. В. Лорченков в сборнике переводов средневековой окситанской поэзии «Пой песню свою трубадур» и мистическом романе «Ночь в Кербе». У писателя Лоринкова - альтер-его Лорченкова - который ничего реально не может сделать из-за усталости, опустошения и того, что психологи его эпохи называли «выгоранием», возникает в почтовом ящике предложение посетить фестиваль в некоем окситанском городке, Керб (кажется, не существующем). Лоринков отправляется туда, и встречает прекрасную актрису Еву, в которую без памяти влюбляется. Проведя неделю на фестивале, герой романа просыпается в пустом доме в заброшенной деревне. Без сомнения, здесь аллюзия на распространенный в античной и средневековой литературе эпизод, когда бедняка напаивают вином, после чего переносят в замок господина, где он день живет по-господски, после чего, напоив, его ночью опять уносят в хижину. После многолетних поисков, герой оставляет попытки найти Керб и актрису, и готовится совершить самоубийство, но как раз перед самым этим моментом вновь получает письмо с приглашением побывать в Кербе. Он отправляется туда, и, встретив Еву, раздевается и уходит с ней, голым, в луга Прованса. Тут очевидны аллюзии на многочисленные христианские секты средних веков, одна из которых — адамиты — преследовалась в Провансе и призывала своих последователей «раздеться и быть, как дети». В образе Евы многие исследователи видят даму Жиро, историческую фигуру, даму катарского замка Жиро, взятого приступом крестоносцами Симона Монфора во время Альбигойского Похода, и сброшенную в сухой колодец, и побитую камнями. Этот роман сопровождает сборник переводов поэзии окситанских трубадуров, созданный, якобы, Лоринковым во время странствий и поисков Керба, служащего синонимом Эльдорадо.
У Брюха Пузовича Быкова в его «Истории одного местечка» есть градоначальник по фамилии Раймонд, желающий захватить Византийскую империю из-за своей мании величия: «Вот, государь мой, сколь далеко я виды свои простираю!» и из-за желания наказать окситанских пастухов из-за того, что их стада постоянно перемешивались с жмеринскими: «Выгонные земли Окситании и Жмеринки были до такой степени смежны, что окситанские стада почти постоянно смешивались с жмеринскими, и из этого выходили беспрестанные пререкания», «Сперва с Францией покончим-с, — мечтал он, — а потом-с… Д-да-с! Сказать ли всю истину: по секрету, он даже заготовил на имя известного нашего географа, Антона Верониковича Долина, довольно странную резолюцию…».
Примечания
Согласно пророчеству последнего Совершенного христианской церкви Окситании, Белибаста, сожженного на костре будущим папой Римским Бенедиктом Двенадцатым, инквизитором Фурнье, «лавр зазеленеет через 700 лет». Пророчество было произнесено в 1321 году на кладбище, где и сожгли Белибаста. Именно это дало толчок эсхатологическим ожиданиям жителей Окситании, и окситанизму (см. статья «Окситанизм»), последователи которого видели в России страну, откуда придет свет, как пришло к ним хрстианство (истоки катаризма — в богомильстве, религии на териитории Богларии). Согласно пророчнеству восстановит Окситанию и станет её первым новым императором тоже человек с Востока, славянин. Поэтому Иван Иванович и предусмотрел на трон Окситании своего сына, Матвея Ивановича, который изрядно выучил французский и окситанские языки. Старшую же свою дочь самодержец назвал Глафирой в честь византийских принцесс.
Приложение второе
Стихотворение из коллекции «Последний русский император», коллекция Вена Марсианская, Музей Человеческого Искусства, зал АП-а54565. Предположительно авторства последнего императора Пятой Русской Империи, Ивана Ивановича Лукина. Представляет собой обрывок бумаги размером 17 см на 6 см, обгоревший по краям во время, очевидно, пожара царской резиденции в Москве. Найден во время археологической экспедиции 3456 года.
… лижи мою молодость, лижи мою страсть
как животное - соль,
прокуси мое тело,
вначале я ничего не почувствую, а
медная бляха
будет потом
все будет потом, сейчас прокуси и тяни, лижи
высасывай из меня эту дурную
кровь
обезумевшего от сверхнаполненности человека
я говорю о себе, ты понимаешь
я полон крови, я едва не лопаюсь от ее избытка
она брызжет по утрам фонтаном из моих ноздрей
система сообщающихся сосудов, слава матери-кукурузе, работает исправно
по утрам кровь течет из-под моих закрытых век,
сочится из-под ногтей, каплет с длинных красивых ресниц
от которых не одно сердце таяло
как мороженое, только сердце – кровью
кровь толчками вырывается из моих вен, я как будто Океан
а в моих венах миллионы китов, кровавых гренландских китов, синих молдавских китов, кашалотов, лопоухих, вислобрюхих и прочих китов
и они брызжут из меня по утрам фонтанами крови
радостно фыркают, ведь они тоже полны крови и жизни
я полон кровью, я полон жизни
страдание и чувства переполняют меня, льют изо рта
особенно мне удается легкая грусть и ненавязчивая тоска
мне все удается, потому что я полон жизни и крови
вытекающих из меня вовсе не потому, что я должен умереть,
а ради сохранения меня как сосуда
который не должен лопнуть, можно сказать
во мне есть предохранительный механизм, который спасает от перепроизводства
жизни и крови
и, конечно, я щедро делюсь всем этим с каждым встречным
поперечным, растяпой и головотяпом
а еще я полон железа, что вовсе не удивительно для тех
кто в химии знает толк
тонкий, как изысканные вина столовых
марок, ведь кровь полна железа
железистых опилок
поднеси к открытой ране магнит
и хлещущая кровь стянется к нему как куча
железной пыли
я полон железа и в виде крови, и в чистом, -
от слова «первозданный» меня отучил Андрей Первозванный, -
виде, в виде железного стержня
пронзающего мою спину вместо трусливо дезертировавшего
позвоночника, он не выдержал тяжести службы
и сбежал, трус, я разжаловал его и приговорил заочно к расстрелу перед строем и последующему
повешению в торжественном разряженном солдатов каре
кюре отпоет его в последний путь
приделает к носу бантик и спустит гроб с телом на воду
а потом мы отправим его чистить картошку на кухню
вот что ждет
мой позвоночник, когда он вернется ко мне в надежде
на заклание агнца
а пока у меня вместо него стальной позвоночник
который, хочу я или нет, ему плевать, удивительно равнодушная тварь
делает меня самым живучим существом в мире после кошки
из которой кишки вынимай не вынимай, а она все равно застрелится
иногда он мне мешает ходить
ведь каждый знает, что в Земле есть магнит
и иногда его включают инопланетные твари
очень редко, но включают, чтобы
обезопасить себя от таких как я, с железным штырем в спине
вас-то, обладателей костяных позвоночников, они давно
уже не боятся
и тогда я намертво прилипаю к Земле, и не могу быстро идти по шарику
и когда шарик крутится, я опускаюсь вниз головой
что вызывает у меня приступы жестокой боязни высоты
я прижимаюсь к балкону и кричу: не хочу видеть, как мир
вылетает из окна
я плачу, стоя на парашютной вышке, рыдаю, поднявшись на табурет
у меня кружится голова от восхождения на бордюр
а стальной стержень в моей спине
после этого еще тверже стал
мало ему, что стальной, так еще и
заледенел, сволочь
вынь из меня эту страсть,
вытащи из меня железный стержень
своими губами
отсоси это жало,
тебе что, жалко
нет, так
бери
давай
да не давай в смысле
дай, а давай в смысле
давай начинай
в смысле
бери
так-так
вот
о!
Приложение третье
Хора — молдавский национальный танец, который исполняется в кругу, в который может зайти любой желающий. «Хора на выбывание» - роман малоизвестного ныне автора конца 20-начала 21 века, В. В. Лорченкова, описывающий государственный переворот в Молдавии. Согласно роману, «Хора на выбывание» танец, в ходе которого перед танцующими стоит задача танцевать как можно дольше, выбывшие считаются проигравшими. Нет никаких свидетельств того, что существовала подобная разновидность хоры.
(Профессор Университета «Человеческих наук». Факультета «Танца», Раараратмш8ы-ДЖИ, Сатурн)
Глава тринадцатая
Тот, кто других ради смерть принял
Смерть смертью своею попрал
Домик в Бессарабке — Семейные удовольствия — Древняя легенда об украинце — Снова Борода и Лорченкаев — Назад в будущее — Вперед в прошлое - Любовь
● Кёсоном, мадам... (благодарю, мадам — венгерский)
Неловкий мадьяр из охраны принял чашку в огрубевшие от оружия руки. Неловко поклонившись под косыми взглядами товарищей, поблагодарил преподнесшую чаю бывшую императрицу, гражданку Свободной Российской Федерации-В4, Анастасию Лукину-Сугонаеву. Вышел, пятясь, за дверь, понес чашку, словно реликвию — торжественно, в обеих руках, - в угол двора. Где и уселся в полуразрушенной беседке. Стены той оказались разрисованы похабными надписями и Иван все собирался их замазать, но начальник охраны, двойной гражданин Латышско-Жмеринской республики, товарищ Крексер-Пексер-Фексир Уничтайложус, запретил. Поэтому Иван да Настя воспретили детям сидеть в беседке. В остальном же пребывание семьи бывшего царя, Ивана Ивановича Лукина, в этом бессарабском местечке — некогда «русском городе Кишиневе» - получалось вполне сносным. Впрочем, они здесь, после Январского переворота, в ходе которого Иван Иванович, преданный ближайшим окружением, среди которого была и Алев... нет, забыть, вырвать с корнем это имя!.. вынужден был написать отречение. Ну как, вынужден, усмехнулся Иван, вспомнив тот роковой день в ставке в Мюнхене, куда он прибыл перед окончательным наступлением на Париж.
Ситуация на фронте складывалась самая благоприятная: русские части вошли в Монпелье, воссоединившись с силами Тулузской Народной Республики. А к Кале и Сент-Мало шла на всех парах эскадра с побережья дружественной нам Норвегии, руководил которой русский офицер, Владимир Алексеевич Гумильков. Дни Парижа, писали в парижской прессе, сочтены, и все это знали. Знал это и Иван Иванович, как знал он и то, что не повторит ошибок своего легендарного предшественника, полумифического императора Российской империи — о которой, впрочем, мы слишком мало знаем, чтобы с достоверностью утверждать тот или иной факт её истории — Александра Милостивого. Тот, по слухам, ставшим со временем историческою легендой, тоже брал Париж, который пощадил, воспретив своим солдатам брать даже круассан без спросу. Это его и погубило! Иван Иванович, проведший двадцать лет своего царствования не токмо в походах, и инспекционных поездках на заводы и в армию, знал, что Россия спасется, только если зловредный город Париж будет срыт с лица земли. А на месте его появится котлован, заполненный водами Сены-реки, которую реку, впрочем, следует переименовать в какого-нибудь Сеньку. Собственно, так все Иван Иванович и изложил генералам, одетым в новую, с иголочки, форму — к наступлению готовились даже интенданты, запасшие одежды для армии на пятьдесят лет — когда вдруг почувствовал в их молчании не восторг, а что-то нехорошее, зловещее. Тогда-то и ворвались в зал заговорщики с готовым отречением и угрозами казнить лютой смертью Анастасию с детьми... Этого Иван не боялся, но понимал, что, не отрекись он, это ничего не изменит, а семью убьют все равно, как и его. Просто убьют сразу же, и, значит, не будет возможности хоть что-то, хоть как-то исправить. Не для себя, понимал Иван, словно предчувствуя дальнейшие события, а для них, для них же, русских дураков, с хохотком начавших делить посты и портфели прямо в его, полусвергнутого еще, царя, присутствии.
- Дураки, дураки! - кричал Иван, вырываясь, когда его уводили из зала заседаний.
- Вы не меня, вы себя свергаете, - кричал он.
Дождитесь хотя бы конца наступления, я вас сам на царство посажу, - кричал он.
- Лично помажу, - умолял Иван.
Но мольбы были тщетны. Перед тем, как его вышвырнули из зала в коридор, откуда уже повела парочка молчаливых матросов в, почему-то, марсельских тельняшках и с красивым провансальским загаром, Иван Иванович успел увидеть веселое и ликующее лицо одного из генералов, перебежчика, Жака Строссовича Люпена...
Не успел, понял Иван, и затих сразу, словно уже убитый.
На ход дальнейших событий Иван Иванович повлиять не смог.
Его сразу отделила от жизни словно бы густая стена воды, которой регулярно подливала его революционная многонациональная охрана.
Волнения на фронте. Непонятные отступления в Богемии и Австрии. Сдача фортов в Дании и совершенно непонятная измена в Шотландии — как заботливо Иван Иванович готовил клещи для того, чтобы вырвать из тела Европы французского паразита! - репрессии в Москве и Санкт-Петербурге, бунты, волнения, кровавые расправы с офицерами и чиновничеством... Иван Иванович наблюдал, как зритель, происходящее с Россией из окошка то одного, то другого дома, в который его пересылали каждые пару месяцев по решению революционных комитетов, сменявших один другой. Комитеты уничтожали друг друга, и, говорят, где-то в Сибири даже появился новый пророк, будто бы молдаванин, Серафим Ботезату, утверждавший, что Бог велел ему написать Новый Завет. Начиналось священное писание так:
● Мойше расстрелял Абрама, Иегуда пристрелил Мойше, Аарон прикончил Мойше, Исаак подписал документы на расстрел Аарончика...
Впрочем, весьма самообразовавшийся за годы царствования Иван Иванович лишь пожал плечами, получив известия о пророке — все, что связано с литературой и духовной жизнью, бывшему царю не запрещали, - поскольку явно уловил тут нотки народной эсхатологии.
● Ты пойми, голубушка, - горячо объяснял он Анастасии, с которой вновь сблизился в изгнании.
● Серафим есть не что иное как имя ангела, посланного Богом, ну, тот самый шестикрылый Серафим, - говорил он супруге, глядящей на него влюбленно.
● Ботезату же в переводе с румынского наречия есть не что иное, как «Креститель», от глагола «ботез», то есть, «крестить», - объяснял Иван Иванович.
● Иными словами, - объяснял он иными словами, - народ выдумал некоего Ангела Крестителя, зашифровав его имя, и ждет спасения в годы войн и бедствий...
Сюда, в Кишинев, их перевели после полутора лет мытарств по центральной России и Малороссии, которая вновь, мало-помалу, становилась независимой. Пока еще только образовали Союз Дружественных Государств, обещая, что останется единая валюта, но Иван Иванович понимал, что это ненадолго...
Так что, в каком-то смысле, семья бывшего царя, а ныне гражданина Ивана Ивановича Лукина, прибыв в бывший город Кишинев — полуразрушенное мрачное поселение, полное бродячих собак, - находилась сейчас в анклаве. На которой, впрочем, уже посматривали получившие независимость от Москвы румыны... Идиоты! Никого уже из тех, кто свергал его, Ивана, в живых не осталось. В мясорубку попали все. Даже и Алевтина, которой пришлось бежать из России, переодевшись в мужскую одежду — она пыталась спастись, выйдя с гей-миссией, но была опознана и спущена под лед в Кронштадте — и её несчастного мальчишку, погибшего от тифа где-то в Педерастограде (Санкт-Петербург сразу же переименовали в честь европейской гордости). Дураки...
Иван Иванович покачал головой, вздохнул, и поглядел во двор. Почти никто из охраны не говорил по-русски. Мадьяр пил чай, латыши — водку... Смеркалось. Электричества в Кишиневе не было, так что Иван Иванович зажег лампу и стал читать рассказ из книжки, которую принес ему добродушный охранник из молдаван. Книгу он, по его словам, обнаружил на месте бывшей библиотеки, разгромленной революционными массами (откуда в полузаброшенном Кишиневе массы? недоумевал Иван). Книга состояла из сборника исторических рассказов, написанных в назидание юношеству на основе малороссийских легенд неким Задравносовым.
Иван Иванович раскрыл книгу, и, уперев подбородок в ладошку, принялся читать...
ХХХ
Вечер накануне подписания Ассоциации ЕС и Украины
Быль, рассказанная фем-активистом, куратором оупен—арт-пространства городского смысла, киевлянином в третьем поколении, Кисей Флак (по паспорту Тарасом Пердущенко)
… в одном районе в Киева показывался часто человек, или, лучше, дьявол в человеческом образе. Откуда он, зачем приходил, никто не знал. Гуляет, пьянствует, болтает про «братские нарды», и про то, что, де, нехорошо бомбить Горловку и Донецк, новости с каналов путинских пересказывает... и вдруг пропадет, как в воду, и слуху нет. Поговаривали, то в Сирию, то на Донбасс, то в Африку в составе ЧВК всяких вербовался. И никакой на него управы не было! Сколько раз бдительные хуторяне звонили писали ходили в СБУ да только не было никакой управы на этого подлеца! Как заговоренный... Вот его нет, а вот... Там, глядь — снова будто с неба упал, рыскает по улицам. Понаберет встречных козаков, за Рашку агитирует: хохот, песни, деньги сыплются, водка — как вода... Пристанет, бывало, к красным девушкам: надарит трусов хлопчатобумажных, совсем против моды европейской (в Европе модны были в тот год кружевные) — девать некуда! Правда, что сознательные девушки немного призадумывались, принимая подарки: Брюссель знает, может, в самом деле перешли они через нечистые руки. Родная тетка моего деда, содержавшая в то время арт-пространство, в которое часто заглядывал Москалюк, — так называли этого бесовского человека, — именно говорила, что ни за какие благополучия в свете не согласилась бы принять от него подарков. Опять, как же и не взять: всякого проберет страх, когда нахмурит он, бывало, свои бледные финно-угорские брови и пустит исподлобья такой взгляд, что, кажется, унес бы ноги Евросоюз знает куда; а возьмешь — так на другую же ночь и тащится в гости какой-нибудь приятель из болота, с шлемом на голове, и давай агитировать за ДНР, да говорить, что, мол, вся европейская интеграция зря, да и вообще смущать дух украинский. Еврокомиссия с ними тогда, с этими подарками! Но вот беда — и отвязаться нельзя: бросишь в воду — плывет партбилет «Единой России» или крестик православный поверх воды, и к тебе же в руки.В селе был гей-клуб, чуть ли еще, как вспомню, не немецкого дауншифтера, который приехал на немецкую зарплату дешевый украинский хлеб кушать да парубков местных евроинтегрировать. Жил тогда при клубе секретарь гей-ячейки, активист, блаженной памяти Синя Бло. Заметив, что Москалюк и на годовщину подписания Ассоциации с ЕС не бывал в гей-клубе, задумал было пожурить его — наложить покаяние и стать волонтером по сбору средств на АТО. Куды! насилу ноги унес. «Слушай, активист! Загремел Москалюк ему в ответ, — знай лучше свое дело, чем мешаться в чужие, если не хочешь, чтобы гомосексуальное горло твое было залеплено гетеросексуальною malafioi!» Что делать с окаянным? Фем-активист Синя Бло объявил только, что всякого, кто спознается с Москалюком, станет считать за православного, гетеросексуалиста, врага Европейской церкви и всего человеческого рода.
… а еще был в Малороссии, в тех же местах, хитрый хохол, которого люди звали Петром Европейцем; может, оттого, что никто не помнил ни отца его, ни матери, а в Европе в то время отменили слова «отец» и «мать». Говорили, правда, что они на другой же год померли от ракетного обстрела со стороны Новороссии, где шалили россиянские «ихтамнеты»; но тетка моего деда, которая как раз устроилась куратором неправительственной организации «Фемена или Свободу женщинам Украины», знать этого не хотела и всеми силами старалась наделить его родней, хотя бедному Петру было в ней столько нужды, сколько нам в прошлогоднем снеге. Она говорила, что отец его и теперь на Ростовщине, был в плену у лугандонов, натерпелся мук Бог знает каких и каким-то чудом, переодевшись хипстером, дал тягу. Чернобровым дивчатам и молодицам, сечивым казакам Абрамсонам да Изянсонам, которых много в то время развелось на Украине, мало было нужды до родни его. Они говорили только, что если бы одеть его в кружевные трусы, затянуть радужным поясом, надеть на голову беретик, как в парижанина, привесить к боку айфон, дать в одну руку ноутбук, в другую барсетку в красивой оправе, то заткнул бы он за пояс всех парубков европейских. Но то беда, что у бедного Петруся всего-навсего была одна серая «Моторолла», в которой было меньше памяти, чем у иного жида — совести. И это бы еще не большая беда, а вот беда: у старого Коржа, у которого Петрусь работал уборщиком — Корж являлся распорядителем нетворкинга в Киеве - была дочка-красавица, какую, я думаю, вряд ли доставалось вам видывать. Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с русским, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что тощенькие щеки киевляночки были бледны, как ядерный гриб над Хиросимою, когда, умывшись Божим гневом; что брови выщипаны и редки, словно успехи экономического развития Украины в период с 2014 по 2056 года; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы читать актуальную феминистическую поэзию про токсичных парубков; что волосы ее, черные и кудрявые, как крылья Венедиктова (ну, только черные), и мягкие, курчавыми кудрями спадали на куртку «Адидас», привезенную батькой из Польши. Эх, не доведи Господь возглашать мне, что уже в следующем году Украина станет полноправным членом ЕС, если бы, вот тут же, не расцеловал ее, несмотря на то что седь пробирается по всему старому лесу, покрывающему мою макушку, и под боком моя старуха, как бельмо в глазу. Тем более, что дочь Коржа записалась в группу «Фемен» и активно участвовала во всяких акциях и хепенингах в поддержку всего хорошего против всего плохого — то голой по улице пробежит, говном обмазавшись, то на бутылку сядет, прокукарекав, то на сиськах напишет что похабное... От того все хорошо знали, как хороша дивчина и все парубки района — кого еще в АТО не забрили, которое каждый год должно было закончиться окончательным разгромом русских оккупантов — хотели, чтобы она подудела им в ту дудку, где всего одна дырка, «Слава Украине» Ну, если где парубок и девка живут близко один от другого... сами знаете, что выходит. Бывало, ни свет ни заря, следы красных мокасин Петруся приметны на том месте, где раздобаривала Пидарка с своим Петрусем. Но все бы Коржу и в ум не пришло что-нибудь недоброе, да раз — ну, это уже и видно, что никто другой, как русский дернул, — вздумалось Петрусю, не обсмотревшись хорошенько в новой трешке Коржа в новострое, влепить поцелуй, как говорят, от всей души, в тонкие губки козачки, и тот же самый русский, — чтоб ему, собачьему сыну, приснился Майдан! — настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты. Одеревенел Корж, разинув рот и ухватясь рукою за двери. Проклятый поцелуй, казалось, оглушил его совершенно, хоть он и возбудился слегка, поскольку сам, как участник НПО, неоднократно участвовал в хеппенингах «Украина за сексуальное разнообразие». Но одно дело хеппенинг и акционизм за деньги, другое же — своя, родная кровиночка, дочь от дорогой супруги, сечевой казачки Цили Наимовны Хамбельспаузн... Ему почудился он громче, чем удар ракеты «Буратино» об Сирию, которым обыкновенно в наше время мужик развлекается, когда ему дома делать не хер. Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидаркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся! Мы же все свои, украинцы! Нам надо вместе противостоять русской агрессии и защищать Европу от большевистско-финно-угорских орд! Кто остановит танки под Донецком и бурятов под Луганском? Окститесь, тятя, жё вуз ан при!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты в подъезд, а потом в лифт, где было изрядно насрано на десятом году революции Достоинства, но все знали, что то срут москали: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами на микрорайоне, то слушай, Петро: ей-Богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раз обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, представитель общественных организаций и активист Майдана, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав с пятого этажа, но выжил. Вот тебе и доцеловались! Взяла кручина наших голубков; а тут и слух по Киеву что к Коржу повадился ходить какой-то лях из Министерства по делам присмотра за Украиной, обшитый золотом, с мобилой, с тачилой, с ботинками «Мартенс», карманами, бренчавшими, как звонок от мешочка, с которым Тарас из Львива, отправляется каждый день в Польшу на сбор клубники. Ну, известно, зачем ходят к европейски ориентированному отцу, когда у него водится чернобровая дочка. Лях этот, глава Департамента украинской интеграции в Европу, намерен был просить у Коржа согласия на перемену пола Пидарке с тем, чтобы она, став красивым парубком, отдала ляху свои руку, сердце и то, чем каждый уважающий себя христианский украинец должен гадить на москаля, чтоб тому пусто было! Вот один раз Пидарка схватила, заливаясь слезами, на руки Ивася своего: «Ивасю мой милый, Ивасю мой любый! смс-ни Петрусю, мое золотое дитя, и пусть твой месадж будет быстр как стрела из лука; расскажи ему все: любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да не велит судьба моя, токсичная травма наносится мне прямо сейчас и, хоть я и пытаюсь её изжить, не позволяет мне ощущать адекватное присутствие в современном городском пространстве. Не один рушник вымочила я мохитой с петрушкой и слезами. Тошно мне. Тяжело на сердце. И родной отец — враг мне: неволит идти за нелюбого ляха-европейца по пидарскому обряду. Скажи ему, что и свадьбу готовят, только не будет музыки на нашей свадьбе: будут все становится на колени и петь «Слава Украине» вместо веселых песен Кости Меладзе и Верки Сердючки. Не пойду я танцевать с женихом своим: понесут меня, как бойца АТО, что перепил и взорвал гранату в землянке, когда снимал ролик для Тик-Тока. Темная, темная моя будет хата по ипотеке: из кленового дерева, и вместо трубы символ ЕС будет стоять на крыше!». Как будто окаменев, не сдвинувшись с места, слушал Петро, когда невинное дитя лепетало ему Пидаркины речи. «А я думал, несчастный, идти в Крым и Туречину, навоевать золота на армянских землях в составе оккупационного корпуса Азербайджана... совершать диверсии против русских оккупантов в Крыму... и с добром приехать к тебе, моя красавица. Да не быть тому. Недобрый глаз поглядел на нас. Будет же, моя дорогая рыбка, будет и у меня свадьба: только и свидетелей не будет на той свадьбе; москаль прокрячет вместо попа надо мною; плантация клубники будет моя хата; крыша завода в восточной Германии — моя крыша; полицейский в Португалии выклюет за отсутствие разрешения на работу мои карие очи; вымоют холодные воды рыбзаводов в Ирландии козацкие косточки, и ветры в окно кабины дальнобойщика высушат их. Но что я? на кого? кому жаловаться? Так уже, видно, Путляра велел, — пропадать так пропадать!» — да прямехонько и побрел в гей-клуб. Тетка покойного деда немного изумилась, увидевши Петруся в гей-клубе, да еще в такую пору, когда добрый человек идет на Майдан-98 получать утреннюю порцию каши, и выпучила на него глаза, как будто спросонья, когда потребовал он бутылку «Шато Бардо» 1786 года мало не с полведра. Только напрасно думал бедняжка залить свое горе. Вино, пусть и европейское, щипало его за язык, привычный к водке, словно крапива, и казалась ему горше полыни. Кинул от себя бутыль на землю. «В эфире новости Первого канала! Полно горевать тебе, козак!» — загремело что-то басом над ним. Оглянулся: Москалюк! у! какая образина! Волосы — щетина, очи — как у вола! «Знаю, чего недостает тебе: вот чего!» Тут брякнул он с бесовскою усмешкою кожаным, висевшим у него возле пояса, кошельком. Вздрогнул Петро. «Ге-ге-ге! да как горит! — заревел он, пересыпая на руку червонцы. — Ге-ге-ге! да как звенит! А ведь и дела только одного потребую за целую гору таких цацек». — «Дьявол! — закричал Петро. — Давай его! на все готов!» Хлопнули по рукам. «Смотри, Петро, ты поспел как раз в пору: завтра подписание Ассоциации Украины с ЕС. Одну только эту ночь в году и цветет папоротник. Не прозевай! Я тебя буду ждать о полночи в Гейском овраге».Я думаю, куры так не дожидаются той поры, когда баба вынесет им хлебных зерен, а украинцы - введения 90-дневного «безвиза» с ЕС, как дожидался Петрусь вечера. То и дело что смотрел, не становится ли тень от дерева длиннее, не румянится ли понизившееся солнышко, — и что далее, тем нетерпеливей. Экая долгота! видно, день Гобжий потерял где-нибудь конец свой. Вот уже и солнца нет. Небо только краснеет на одной стороне. И оно уже тускнет. В поле становится холодней, как в Киеве зимой после того, как мозкали запустили свой проклятущий газ в обход Украины. Примеркает, примеркает и — смерклось. Насилу! С сердцем, только что не хотевшим выскочить из груди, собрался он в дорогу и бережно спустился густым лесом в глубокий яр, называемый Гейским оврагом. Мозкалюк уже поджидал там. Темно, хоть в глаза выстрели. Рука об руку пробирались они по топким болотам, цепляясь за густо разросшийся терновник и спотыкаясь почти на каждом шагу. Вот и ровное место. Огляделся Петро: никогда еще не случалось ему заходить сюда. Тут остановился и Мозкалюк.— Видишь ли ты, стоят перед тобою три пригорка? Много будет на них документов разных; но сохрани тебя нездешняя сила вырвать хоть один. Только же появится документ об Ассоциации ЕС с Киевом, хватай его и не оглядывайся, что бы тебе позади ни чудилось.Петро хотел было спросить... глядь — и нет уже его. Подошел к трем пригоркам; где же цветы? Ничего не видать. Дикий бурьян чернел кругом и глушил все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, и перед ним показалась целая гряда папок, все чудных, все невиданных; словно радугою покрашенных, тут же и простые листья скромного докУмента ЕС-Украина-Ассоциация. Поусомнился Петро и в раздумье стал перед ними, подпершись обеими руками в боки.— Что тут за невидальщина? десять раз на день, случается, видишь это зелье; какое ж тут диво? Не вздумала ли москальская рожа посмеяться? Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется. В самом деле, чудно! Движется и становится все больше, больше и краснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка, что-то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие около себя.«Теперь пора!» — подумал Петро и протянул руку. Смотрит, тянутся из-за него сотни мохнатых москальских рук также к документу ЕС-Украина, а позади его что-то перебегает с места на место. Зажмурив глаза, дернул он за папку и документ остался в его руках. Все утихло. На пне показался сидящим Мозкалюк, весь синий, как мертвец, и завернутый во флаг Российской Федерации. Хоть бы пошевелился одним пальцем. Очи недвижно уставлены на что-то, видимое ему одному только; рот вполовину разинут, поет вполголоса «Россия великая наша держава» и ни ответа. Вокруг не шелохнет. Ух, страшно!.. Но вот послышался свист, от которого захолонуло у Петра внутри, и почудилось ему, будто трава зашумела, цветы начали между собою разговаривать голоском тоненьким, будто серебряные колокольчики; деревья загремели сыпучею бранью и послышалось «В эфире новости Первого Канала, и вас приветствую я, Катя Андрее»... Лицо Москалюка вдруг ожило; очи сверкнули. «Насилу воротилась, русская! — проворчал он сквозь зубы. — Гляди, Петро, станет перед тобою сейчас красавец: делай все, что ни прикажет, не то пропал навеки!» Тут разделил он суковатою палкою куст терновника, и перед ними показалась избушка, как говорится, на курьих ножках. Москалюк ударил кулаком, и стена зашаталась. Большая черная собака выбежала навстречу и с визгом, оборотившись в кошку, кинулась в глаза им. «Не бесись, не бесись, единороска!» — проговорил Москалюк, приправив таким словцом на тувинском языке, что добрый человек и уши бы заткнул. Глядь, вместо кошки старичок, с лицом гладким, как яблоко, в которое уколы ботекса делали, весь благообразной неприметной внешности, в костюмчике и мнекает все время. Мне мне гмне мне... нашим мне мн гмн мгнм партнеры... «Славный красавец!» — подумал Петро, и мурашки пошли по спине его. Ведьмак вырвал у него папку с договором об Ассоциации ЕС и Украины из рук, наклонился и что-то долго шептал над ним, вспрыскивая какою-то водою. Искры посыпались изо рта; пена показалась на губах. «Бросай!» — сказала он, отдавая папку ему. Петро подбросил, и, что за чудо? — документ не упал прямо, но долго казался огненным шариком посреди мрака и, словно лодка, плавал по воздуху; наконец потихоньку начал спускаться ниже и упал так далеко, что едва приметна была звездочка, не больше макового зерна. «Здесь!» — глухо прохрипел старик; а Москалюк, подавая ему заступ, примолвил: «Копай здесь, Петро. Тут увидишь ты столько золота, сколько ни тебе, ни Коржу не снилось! И трусы кружевные для зазнобы твоей! И барбершоп во Львове! И билеты в Венскую оперу! И вид на жительство в ЕС для тебя и Пидарки!». Петро, поплевав в руки, сначала сгонял лысого, потом схватил заступ, надавил ногою и выворотил землю, в другой, в третий, еще раз... Копать Петро был привычный, он 20 лет ездил на сельхозработы то в Польшу то в Румынию, в ожидании окончательного принятия Укракины в ЕС, которое намечалось каждый год, но каждый же год откладывалось из-за интриг и козней москалей, конечно же. Ну вот и пригодились европеан воркинг скилс, думал Петро, копая ожесточенно, словно украинка, которая ложится ртом на амбразуру креативного будушего в ЕС в «глори хол». Ага, что-то твердое!.. Заступ звенит и нейдет далее. Тут глаза Петруся ясно начали различать небольшой, окованный железом сундук. Уж не мина ли это, оставленная во время оккупации Украины советскою властью?! Надо постукать! Если взорвется, точно мина! Уже хотел он было достать предмет рукою, но сундук стал уходить в землю, и все, чем далее, глубже, глубже; а позади его слышался хохот, более схожий с змеиным шипеньем. «Нет, не видать тебе золота, дорогой украинский партнер, покамест не достанешь крови человеческой!» — сказал ведьмак и подвела к нему дитя лет шести, накрытое белою простынею, показывая знаком, чтобы он отсек ему голову. Остолбенел Петро. Малость, отрезать ни за что ни про что человеку голову, да еще и безвинному ребенку! В сердцах сдернул он простыню, накрывавшую его голову, и что же? Перед ним стоял Ивась. И ручонки сложило бедное дитя накрест, и головку повесило... Как бешеный подскочил с ножом к ведьме Петро и уже занес было руку...— А что ты обещал за девушку?.. — грянул Мозкалюк и словно пулю посадил ему в спину. Тут со всех сторон закричали, завопили голоса: «Убей, убей его... ты думаешь он брат тебе, но это ложь! Он лугандон! Це не чиловик! Це хуже гада, це змея! Убей, убей его! Режь! Ааа-а-а-а! Даунбас! Колорад! Жги режь бей! Раздави насекомое! Трусики, трусики, деньги, деньгиденьгиденьгиденьгиденьги, РЕЖЬ!!!»
Ведьма топнул ногою: синее пламя выхватилось из земли; середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под землею, сделалось видимо как на ладони. Червонцы, дорогие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем самым местом, где они стояли. И на всем этом горела надпись: «Minskie soglashenia»...
Глаза Петруся загорелись... ум помутился... Как безумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь братца брызнула ему в очи... Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями скакали перед ним. Ведьмак, вцепившись руками в обезглавленный труп, как волк, пил из него кровь, распевая песни Русланы... Все пошло кругом в голове его! Собравши все силы, бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Деревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, раскалившись, дрожало... Огненные пятна, что молнии, мерещились в его глазах. Выбившись из сил, вбежал он в свою однушку на окраине Киева и, как сноп, повалился на землю. Мертвый сон охватил его. Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги из МВФ, из которого кредит на развитие Украины не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом и пачками евро. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу... Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.Увидел Корж мешки и — разнежился: «Сякой, такой Петрусь, немазаный! да я ли не любил его? да не был ли у меня он как сын родной? Да мы ведь украинцы братья друг другу навек! Да мы вместе сила да мы друг друга не обманем да не предадим а если что плохое и случается то москалюки виноваты» — и понес хрыч небывальщину, так что того до слез разобрало. Пидарка стала рассказывать ему, как проходившая мимо Киева разведывательно-диверсионная группа из ЛНР украла Ивася. Но Петро не мог даже вспомнить лица его: так обморочил проклятый ведьмак Путляра! Мешкать было незачем. Поляку дали под нос дулю, хоть он и верещал про ущербный восточнославянский менталитет и поскреби украинца найдешь русского азиата с их монгольскими хитростями, да и заварили свадьбу: напекли донатсов да митболов, нашили джинсов в обтяжку да вышиванок, выкатили бочку кальвадоса; посадили под стол — чтобы не как встарь, как под русскими! - молодых; разрезали чикенпай; брякнули в индимузыку, диджеи, территории смысла, перфомансы — и пошла потеха...В старину Евросвадьба водилась не в сравненье с нашей. Тетка моего деда, которая перед тем, как за него пойти, сама мужиком была — смену пола ей ЕС оплатил - бывало, расскажет — люли только! Как дивчата, только в нарядном головном уборе из желтых, синих и розовых стричек, голые, скачут, бензопилами крест на горе в Киеве срезая да плакаты в поддержку актуальных режиссеров в трубочку сворачивают да в pessdu себе пёхают. Как парни, накрасившись, в губы лижутся с парнями. Как плясали молодицы, с сумочкой Прадо на голове, которого верх сделан был весь из сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, откуда выглядывала камера, ведшая трансляцию в Инстаграмм, да цокали золотыми туфельками, который все украинки могли себе позволить и позволяли!.. заказывали, посмотрев красную дорожку Одесского кинофестиваля 2019. Как парубки, в сбруе из кожи, и радужных нашлепках на гульфиках, рассыпались перед европейскими туристами — пенсионерами из Бельгии да Германии - мелким украинцем и подпускали газку. Сам Корж не утерпел, глядя на молодых, чтобы не тряхнуть стариною. С гранатометом в руках, потягивая люльку и вместе припевая, с чаркою на голове, вышел старина ночью в поле, да как вдарил по школе в бесовской Горловке, да так, что аж пяток маленьких лугандонов без ручек и ножек остался. Це било дело! Це била потеха!. Чего не выдумают украинцы навеселе! Начнут, бывало, наряжаться в хари — Боже ты мой, на человека не похожи! Уж не чета нынешним переодеваньям, что бывают на свадьбах наших. Да и бегут на площадь, ментов жечь! С кастрюлями на головах, с терками заместо защиты от пуль... Что теперь? — только что корчат цыганок да москалей. Нет, вот, бывало, один оденется жидом, а другой чертом, начнут сперва целоваться да пёхаться, а после ухватятся за чубы... А их потом обоих бензином обольют да подожгут и на камеру для Ютуба снимут! Даже в шутку не думай украинец москалем чи жидом наряжаться! Бог с вами! смех нападет такой, что за живот хватаешься. Пооденутся в турецкие и татарские платья: все горит на них, как жар... А как начнут дуреть да строить штуки... ну, тогда хоть святых выноси. С теткой покойного деда, которая сама была на этой свадьбе, случилась забавная история: была она одета тогда в татарское широкое платье и с чаркою в руках угощала собрание. Вот одного дернул лукавый окатить ее сзади водкою; другой, тоже, видно, не промах, высек в ту же минуту огня, да и поджег... пламя вспыхнуло, бедная тетка, перепугавшись, давай сбрасывать с себя, при всех, платье... Ожогов получила 60 процентов тела, ожогов третьей степени... Вот веселье было, скажу я вам! Шум, хохот, ералаш поднялся, как на ярмарке. А как весело было, когда в город шли, да чиновников ловили?! Сразу сажали в мусорный бак, голову камнем мозжили, а в мозги нужду всем округом справляли! Ну а после снова ментов жгли! И так и в тот раз повеселилися! Словом, старики не запомнили никогда еще такой веселой свадьбы.Начали жить Пидарка да Петрусь, словно европеец с европейкой. Всего вдоволь, все блестит, евроремонт сделали сразу, пристройку к хате на первом этажу в три этажа, шлагбаум перед парковочным местом поставили и будку с инструментами в бывшую песочницу дворовую установили... Огород в центре города разбили и баклажаны там стали выращивать, большие, как европейские перспективы Украины, которая вот -вот, в 2078 году, должна была стать ассоциированным членом ЕС, но, к сожалению, подписание ассоциации сорвалось, потому что опять нагадили русские. Однако же завистливые совки качали слегка головами, глядя на житье их. «От москалюк не будет добра, — поговаривали все в один голос в анонимных чатах да на форумах в Интернете — Откуда, как не от искусителя, пришло к украинцу богатство? Где ему было взять такую кучу золота? Отчего вдруг, в самый тот день, когда разбогател он, Москалюк пропал, как в воду?» Говорите же, что люди выдумывают! Ведь в самом деле, не прошло месяца, Петруся никто узнать не мог. Отчего, что с ним сделалось, Еврокомиссия знает. Сидит на одном месте, и хоть бы слово с кем. Даже срать в Фейсбуке перестал! Все думает, как будто он образованный какой, и как будто бы хочет что-то припомнить. Когда Пидарке удастся заставить его о чем-нибудь заговорить, как будто и забудется, и поведет речь, и развеселится даже; но ненароком посмотрит на мешки — «постой, постой, позабыл!» — кричит, и снова задумается, и снова силится про что-то вспомнить. Иной раз, когда долго сидит на одном месте, чудится ему, что вот-вот все сызнова приходит на ум... и опять все ушло. Кажется: сидит в шинке; несут ему водку; жжет его водка; противна ему водка, как лицо Путлера. Кто-то подходит, бьет по плечу его, зовет на Майдан послушать новый трек певицы Русланы... но далее все как будто туманом покрывается перед ним, будто покурил хмурого он... Пот валит градом по лицу его, как с туриста в аэропорту Антали, и он в изнеможении садится на свое место. Чего ни делала Пидарка: и совещалась с психоаналитиками, и в свинг-клуб водили, и в Польшу на шоппинг ездили, — ничто не помогало. Так прошло и лето. Много украинцев поехали на заработки в Италию, Португалию да Польшу, работать на платнациях, нивы жать, те, что побогаче, в Канаду подались на лето мувингом «косарей» двадцать в сезон поднять... В Киеве пропала горячая вода. В хатах похолодело. Радужные флаги то сям, то там, словно символы гей-клубов, пестрели по полю. Попадались по дороге и туристы, которые ехали за своими секс-удовольствиями. Верховная Рада разрешила проституцию, чтобы стимулировать экономику. Земля сделалась крепче и местами стала прохватываться морозом. Уже и снег начал сеяться с неба, и ветви дерев убрались инеем, будто заячьим мехом. Вот до чего доводит Украину влияние северного соседа с его отвратительным климатом! Вот уже в ясный морозный день тиктокеры, словно щеголеватый польский шляхтич, прогуливалися по снеговым кучам, останавливаясь то там то здесь, чтобы наснимать потешных видео маде ын Юкрайн, между тем как матери их работали служанками да санитарками в Италии, а отцы их спокойно вылеживались на печке, выходя по временам, с зажженною люлькою в зубах, ругнуть добрым порядком морозец или купить водки да сала на деньги, присланные женою, которая еще не обосновалася в Европе настолько, чтобы снова выйти замуж за какого-нибудь ляха, и, как это они называли, «отключить супружника от финансовой трубы как Путляра Украину от газовой». Наконец снега стали таять, а Украину так и не приняли в ЕС, а Петро все тот же, и чем далее, тем еще суровее. Как будто прикованный, сидит посереди хаты, поставив себе в ноги мешки с евро и тринадцать флажков Евросоюза. Одичал, оброс волосами, перестал краситься, и брить ноги, стал страшен; и все думает об одном, все силится припомнить что-то; и сердится и злится, что не может вспомнить. Часто дико подымается с своего места, поводит руками, вперяет во что-то глаза свои, как будто хочет уловить его; губы шевелятся, будто хотят произнесть какое-то давно забытое слово, — и неподвижно останавливаются... Бешенство овладевает им; как полоумный, грызет и кусает себе руки, кричит, словно специалист по Украине на «Общественном Российском телевидении» и в досаде рвет клоками волоса, покамест, утихнув, не упадет, будто в забытьи, и после снова принимается припоминать, и снова бешенство, и снова мука... Что это за напасть Еврокомиссионная? Жизнь не в жизнь стала Пидарке. Страшно ей было оставаться сперва одной в хате, да после свыклась бедняжка с своим горем. Но прежней Пидарки уже узнать нельзя было. Поправилась она, круглой стала в бедрах да груди, перестала выглядеть асексуально. Раз кто-то уже, видно, сжалился над ней, посоветовал идти к чудом уцелевшему на Украине русской докторице — в больницах теперь только два отделения было: «лечение еврофлагом» и «народная медицина» - жившей в Гейском овраге, про которую ходила слава, что умеет лечить все на свете болезни благодаря какому-то «профильному медицинскому образованию». Решилась попробовать последнее средство; слово за слово, уговорила старуху идти с собою. Это было ввечеру, как раз накануне очередного и теперь уже точно безповоротного Подписания Ассоциации с Европейским Союзом. Петро в беспамятстве лежал на лавке и не примечал вовсе новой гостьи. Как вот мало-помалу стал приподниматься и всматриваться. Вдруг весь задрожал, как на плахе; волосы поднялись горою... и он засмеялся таким хохотом, что страх врезался в сердце Пидарки. «Вспомнил, вспомнил!» — закричал он в страшном веселье и, размахнувши топор, пустил им со всей силы в русского врача. Топор на два вершка вбежал в голову несчастной женщины и та рухнула, как подкошенная. Старуха умерла, и дитя лет семи, в белой рубашке, с накрытою головою, стало посреди хаты... Простыня слетела. «Ивась!» — закричала Пидарка и бросилась к нему; но привидение все с ног до головы покрылось кровью и осветило всю хату красным светом... В испуге выбежала она в подъезд; но, опомнившись немного, хотела было помочь ему; напрасно! дверь захлопнулась за нею так крепко, что не под силу было отпереть. Сбежались люди; принялись стучать; высадили дверь: хоть бы душа одна. Вся хата полна дыма, - весь евроремонт испорчен! - и посередине только, где стоял Петрусь, куча пеплу, от которого местами подымался еще пар. А поверх кучки пепла — билет в Лодзь лоу-костом, годовой контракт на сбор клубники, одни кружевные трусики с дыркой на том самом месте, откуда всякий уважающий себя украинец должен вывалить свое gomno на москалей, и половинка билета в Венскую оперу. Кинулись к мешкам: одни битые черепки лежали вместо евро! И поверх записочка:
«... после глины золото — второй по распространенности минерал на земле, поэтому ацтеки никак не могли понять безумной страсти конквистадоров к этому металлу...».
Но никто ничего не понял, потому что написано то было на кацапско-москальском наречии, отмененном на Украине еще в лохматом 1992 году. Выпуча глаза и разинув рты, не смея пошевельнуть усом, стояли украинцы, будто вкопанные в землю. Такой страх навело на них это диво.Что было далее, не вспомню. Пидарка дала обет ехать в ЕС в Амстердам и устроиться в квартале красных фонарей; собрала оставшееся после имущество, и через несколько дней ее точно уже не было на Киеве. Куда ушла она, никто не мог сказать. Услужливые старухи отправили ее было уже туда, куда и Петро потащился; но приехавший из Амстердама козак, где работал грузчиком в порту, рассказал, что видел в квартале красных фонарей «госпожу», растолстевшую, в которой земляки по всем приметам узнали Пидарку; что будто еще никто не слыхал от нее ни одного слова; что пришла она в Амстердам пешком и принесла оклад к иконе Еврокомиссии, и по дороге заходила помолиться в Страсбург и Брюссель к официальным учреждениям ЕС. Позвольте, этим еще не все кончилось. В тот самый день, когда пропал Петрусь, показался снова Москалюк; только все бегом от него. Узнали, что это за птица: никто другой, как Путяра, принявший человеческий образ для того, чтобы губить украинцев; а как на Украине все грамотные и смотрят канал «Интер» и знают, кто главный враг украинца, то вот так нечистый и приманивает к «русскому миру» украинских молодцов. Того же году все украинцы побросали земли свои — их все равно правительство продало - и перебрались в ЕС на сельхозработы; но и там, однако ж, не было покою от проклятого Москалюка. Тетка покойного деда говорила, что именно злился он более всего на подписание Ассоциации с ЕС, и всеми силами старался выместить все на украинцах. Раз трудовая диаспора собралась в шинок в Польше после трудного рабочего дня и, как говорится, беседовали по чинам за столом, посередине которого поставлен был, грех сказать чтобы малый, котел с вегги-бойлами и ризотто. Калякали о сем и о том, было и про диковинки разные, и про чуда, будто бы, есть в каких-то странах центральное отопление, то то уж совсем чудеса. Вот и померещилось, — еще бы ничего, если бы одному, а то именно всем, — что вегги-боул поднял голову, блудящие глаза его ожили и засветились, и вмиг появившиеся финно-угорские усы значительно заморгали на присутствующих. Все тотчас узнали на вегги-боуле рожу Москалюка; тетка деда моего даже думала уже, что вот-вот попросит подписать договор о вступлении Украины — ну, того, что от нее осталось — в ОДБК и поехать спасать алавитов... Честные старшины за шапки да скорей восвояси. В другой раз сам бывший староста Петро Порошенко, любивший по временам раздобаривать глаз на глаз с дедовскою бутылью, не успел еще раза два достать дна, как видит, что бутыль кланяется ему в пояс. Черт с тобою! давай креститься!.. А чарка ему:
− Чо ты крестишься, ты же жид! Вальцман твоя фамилия и отец твой Вальцман, директором автопарка в Бендерах был!
И точно! Вспомнил все Петр, за менорой побежал. А тут с половиною его тоже диво: только что начала она замешивать мацу в огромной кастрюле, вдруг та выпрыгнула. «Стой, стой!» — куды! подбоченившись важно, пустилась вприсядку по всей хате... Танцует «Семь сорок», похахатывает! Смейтесь; однако ж не до смеха было нашим дедам. И даром, что отец Володимер Зеленьский ходил по всему селу с менорою и гонял москальского черта мясным с молочным по всем улицам, а все еще тетка покойного деда долго жаловалась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по стене и пишет анонимные комментарии с целью повлиять на выборы в на Украине. Да чего! Вот теперь на этом самом месте, где стоит Еврорегион наш, что раскинулся от Киева до Киева, в окружении дружественных Черниговской, Донецкой, Харьковской и прочих Еврорегионов, наше, кажись, все спокойно; а ведь еще не так давно, еще покойный отец мой и я запомню, как мимо почернувшей площади Майдана, которое нечистое племя долго после того поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было. Из закоптевшей трубы столбом валил дым и, поднявшись высоко, так, что посмотреть — шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, и Путляра, — нечего бы и вспоминать его, собачьего сына, — так всхлипывал жалобно в своей конуре, что испуганные плечевые проститутки стаями подымались из придорожных рощ и с диким криком метались по городу... T
Даты написания: 2829—2830 гг.. Источник: Н. В. Дерзкоходов Собрание сочинений в девяти томах. Т. 1. М.: "Русская книга", 2994.
ХХХ
… отложив книгу, Иван прислушался, не поворачиваясь. Ему больно и страшно было смотреть на детей, хоть он и бодрился и не показывал при них своего страха. Анастасия все понимала и, может, именно поэтому не показывала своего страха еще смелее. Судя по тишине, семья легла. Спать шли рано. Иван полюбил сон, эти краткие периоды безмятежности, время, когда можно было не бояться. Не за себя, не за себя, конечно... Прав был тот загадочный преисторический индийский Сугона, который сказал что-то про «сын родился у меня, оковы появились на мне». Никогда не чувствовал он никакого страха до появления детей, понял горько Иван. И понял еще, с грустью, что так природа отплатила ему за высшее счастье стать отцом этих детей. Иван, примерно, предполагал, что его ждет, но... неужели и детей? Да нет, не могут же они...
Почувствовав, как заколотилось сердца, Иван глубоко вздохнул. В глубине двора светлячками мигали папиросы охранников. Иван попробовал успокоиться, для чего ему, как всегда, потребовалась философия и Платон. Ну, Лорченкаев. Гражданин Лукин, бывший царь, был, почему-то, уверен, что притча из книги Дерзкоходова — пусть написанная изрядно устаревшим языком, и полная непонятных исторических намеков и деталей — непременно бы понравилась Лорченкаеву.
Особенно фраза про глину и золото.
Иван понимал, что в притче есть какой-то специфический, говорящий о конкретном историческом моменте, понятный автору и его современникам, смысл. Но это неважно, думал он, закрыв книгу и глядя на огоньки в окно. Разве не метафора это жизни, как таковой? Все не дороже глина, а глина со временем становится тем, что она есть, почвой. И все, что мы делаем, мы делаем ради неё. Мы и есть она, подумал Иван, и написал, почти на ощупь, несколько строк на бумажке, которую положил в нагрудный карман. Встал, успокаиваясь, и начал укладываться в темноте; стараясь двигаться тихо, чтобы не разбудить мирно сопящих детей. Затих, ощутив тепло Насти. Уснул.
● … ааььь айтеыыжа...
● … ыыын бээ цаэ стаэ....
● Да вставайте же!
● Гражданин бывший царь, встать!
Сорванный с кровати, буквально, за руку, Иван сидел на полу, не понимая. Только что же он лег и только что же... Вот и не верь после этого философам с их умозрительностью мира. Да, но как... Постепенно Иван приходил в себя, поднялся, сел на кровать. Настя тоже сидела, прикрывшись одеялом, и нащупывая другой рукой кровати детей, которые только-только завозились (семья спала в одной комнате). В комнате посветлело из-за десятка керосиновых ламп, которые заносили охранники. Иван открыл было рот, спросить, но начальник охраны, Лацетикас, перебил.
● Гражданин Лукин, приговором Интернационального комитета-Л23-ф вы и вся ваша семья приговариваетесь к смерти!
● Что, - сказал Иван.
Но сразу затрещали выстрелы. Ивану обожгло грудь, он успел встать, чтобы прикрыть семью, после чего нырнул головой в пол.
В глазах его потемнело и он вновь уснул.
ХХХ
… Очнулся Иван Лукин все в той же келье, где когда-то стал свидетелем спора Бороды и Лорченкаева. Ну и, нисколько не удивился, застав их все в том же положении. Философ и Борода сидели друг напротив друга, все в тех же одеяниях. Разве что, у Лорченкаева уже были развязаны руки и он устало потирал ими висок, держа их вместе (привычка, понял Иван).
● Вот так так, - сказал Борода, не глядя на Ивана.
● Какая встреча, - сказал он.
Иван начал было что-то говорить, но понял, что голос его не слышен никому, и даже ему самому. Не слышны были даже слова, и Иван попросту не понимал, что говорит. Взглянув на стул, на котором сидел, Иван понял, что его не только не слышно, но и не видно.
● Воды, - сказал Борода.
● Ну, раз пошла такая пьянка... - сказал Лорченкаев.
● Вина, - весело спросил Борода.
Лорченкаев довольно улыбнулся. Появилось вино. Философ налил себе чашку — глина, увидел Иван, и подумал, что Лорченкаев, получается, пьет как король, коль скоро глина и золото это одно и то же - и жадно выпил. Налил еще.
● Удивительно, на какие простые грехи можно поймать жестоковыйных типов вроде тебя, - сказал Борода.
● Грехи, - сказал Лорченкаев с непередаваемым выражением и весьма забавной гримасой и рассмеялся.
● Ну да, ну да, - сказал Борода и принялся вдруг писать что-то на грамоте, появившейся перед ним, обмакивая перо в чернильницу с красными, почему-то чернилами, похожими на густую...
● Ну конечно, кровь, - сказал Лорченкаев, пожав плечами и Иван понял, что это адресовано ему.
● … - не счел нужным комментировать очевидный факт Борода.
● Ты мне эту свою катарскую мифологию не разводи, - сказал он, закончив, и ляпнув кляксу под точкой, которая клякса стала расползаться по пергаменту.
● А вотр волонте, - сказал Лоринков, рассмеялся и налил еще.
● Нажираться будешь, как обычно, или успеем поговорить? - сказал Борода. - Ну, перед костерком...
● О чем, - сказал Лорченкаев, потянувшись к кувшину еще (дует как в колодец, уважительно подумал Иван), но разочарованно схвативший пустоту, потому что кувшин исчез.
Борода вместо ответа молча смотрел на философа. Наконец, заговорил:
● После Второй Мировой войны во французской тюрьме Клерво ждали своей казни двое осужденных Республикой коллаборационистов, Пьер-Антуан Кусто, старший брат знаменитого океанографа, кстати, и выдающийся писатель Люсьен Рёбате. В ожидании смерти, а после и пожизненного тюремного заключения, которым их помиловали, эти двое написали кни...
● … - поднял руку со скучающим видом Лорченкаев, но Борода не позволил себя перебить.
● Книгу, которую назвали «Диалог «побежденных», потому что вовсе не считали себя побежденными, - сказал Борода.
● Да знаю, сам же и переводи... - сказал Лорченкаев, но вот его Борода перебил.
● Знаю, что переводил и позволю себе напомнить. В главе четвертой этой блестящей, умной, несправедливой, но такой гениальной книги, двое язвительных французов, с которыми я делил каме...
● Да с кем ты её только не делил, - сказал Лорченкаев и вдруг рявкнул — Вино верни! Верни вино, придурок, совсем заигрался!
Борода примиряюще поднял руку. Вино появилось. Лорченкаев налил и выпил, но видно было, что пьет он уже не ради удовольствия, а чтобы перебить вкус чего-то неприятного. Руки у философа дрожали.
● … на здоровье, - сказал с издевательской улыбкой Борода.
● В четвертой главе этой замечательной книги, - продолжил он, - Рёбате и Кусто-старший рассуждают о политическом убийстве, классифицируя его на массовые и индивидуальные, приходят к выводу...
● … - молча пил Лорченкаев.
● … что индивидуальное политическое убийство, осуществленное точечно, намного более гуманно и милосердно коллективной бойни, которые так любят устраивать гуманисты, - продолжил Борода, с отвращением подчеркнув слово «гуманисты» голосом.
● Это, кстати, перекликается с мнением Маккиавелли, - напомнил он, - да и с общепринятой еще в Византией, и позже принятой османами, формулой, которая гласит, что лу...
● … - начал протестующе поднимать Лорченкаев руку, но Борода явно выходил из себя.
● … Что лучше убить парочку невинных братьев и детей, чем дать стране упасть в бездну, в которой пропадут десятки миллионов! - заорал он, вскочив, и уперев кулаки в стол.
● Доволен?! - заорал он.
● Ну и посмотри, посмотри blead, на свое толстовство, - орал он, на, почему-то Лорченкаева.
● Страна кровью умывается! Свои дети в расход пошли! Реки... реки крови! - орал он.
● И ведь было же, было уже все! - орал он.
● Ничему жизнь не учит?! Унтерменши blead! Прав был Адди! Чтоб вас! Кретины! Смотри, смотри на дело рук своих, - орал он.
● Одно маленькое, небольшое зло, и взамен — кучи, тонны, мириады blead тонн добра! - кричал он в ярости на Лорченкаева.
● Переделать все немедленно! - кричал Борода.
● Одно... - орал он.
● Одно дело... - орал он.
● Одно дело делаем! - орал он, набирая перед каждым словом воздух.
● Да мы... Да... Как Бим и Бом! Как лед и пламя! Да мы же... - орал он.
● Да мы братья, братья с тобой, слышишь ты, манихей sratii! Так и религия твоя учит... - кричал он.
● Ведь я blead та сила что вечно желает зла творя доб... - захлебывался он криком.
● Мы братья! - орал он.
Лорченкаев отставил кувшин на стол.
Встал, и сказал, согнав улыбку с лица, отчего облик его странно посуровел.
● Не брат ты мне, гнида темножопая, - сказал он.
ХХХ
… Все смешалось в голове Ивана Ивановича. А когда он пришел в себя, то обнаружил этого себя в кресле в кабинете в Кремле. Тикали мерно часы, глядела в окна Россия, такая... своя. Родная.
Перед столом, навытяжку, стоял румын, глядя тревожно. На столе лежало донесение на 20 страниц, где Андрусяк убористым почерком докладывал о том, что в высшем чиновничестве страны организуется заговор, замешана в котором и Алевтина.
Нисколько не обвиняя её в участии, и объективно оценивая причины, толкнувшие Алевтину на контакты с заговорщиками — она не была уверена в том, что Иван оставит жить её сына от товарища Волка — Алевтина, как самка, защищающая потомство, бросилась в первый же просвет среди флажков. Что ничуть не меняло суть дела, почтительно добавлял румын. Донесение не оставляло сомнений в том, что необходимы срочные и точечные меры: ликвидация 30-40 человек и, конечно, сына Алевтины.
«Пока этот источник угрозы существует, ситуация остается нестабильной», - добавлял Андрусяк, добавляя к добавленному: «... сама логика политическая толкает г-жу Алевтину Русскую на создание соперничающей династии».
● Тут ничего личного, понятно же, - сказал румын, пожав плечами.
Это и в самом деле было понятно.
Иван Иванович понял, что ему сейчас нужно совершить самый важный поступок в жизни.
И поняв и это и то, как он поступит, Иван заплакал и, быстро, как палач повешенного, толкнул свою руку к бумаге и написал «Помиловать».
ХХХ
… очнулся Иван Иванович на полу в домике в Кишиневе. Увидел, что вся семья разбросана по полу, словно нечистая сила раскидала их, как куклы, злою рукой. Иван увидел ещё, как над телом его сына - грудь которого поднималась и опускалась механически, словно в мальчика помпу сунули - стоят двое палачей в кожаных тужурках. В дыму и темноте комнаты костюмы их и фуражки слились с владельцами, стали единым целым, и словно два кожаных человека с рогами перекидывались словами над телом мальчика. Крепкий, пять пуль схавал а еще дышит, сказал один. Добей, велел всё тот же один. Другой, дрожа, отвернулся и исчез, словно наваждение. Но звуки того, как его тошнит, достигли сознания Ивана. Второй, пожав плечами, поднял наган и лицо мальчика исчезло, стало кровавой кашей. Грудь замерла на полпути к вдоху.
Несчастный отец, замычав и заплакав, пополз к руке сына, чтобы поцеловать и умереть с ней в руке своей, но не успел — кто-то наступил ему на спину и выстрелил в затылок. Перед смертию Иван успел подумать слово.
Любовь.
Приложение
Экспонат «Царское письмо». Номер 6464-ПРА в каталоге «Евразия», коллекция «Сокровища Пятой империи», секция «Личные вещи последнего императора И. И. Лукина». Марс, колония «Масколохи», музей земного искусства. Описание: кусок бумаги с пятнами, очевидно, кровью, размером 18 см на 7 см, оборван криво по правому верхнему углу, градус примерно 43. Нижняя часть слегка обгорела, как от порохового ожога. Почерк — И. И. Лукина. Текст:
«у людей и звезд много общего — свет и воспоминания.
звезды оставляют свет, который мы миллионы лет спустя принимаем за звезды, люди оставляют память, которую мы десятки лет спустя принимаем за людей.
человек сам себе звезда, сам себе звезда-великан.
да, мы видим звезды, которых нет, мы видим людей, которых нет, но и те и другие — Есть.
у людей и звезд много общего — свет и воспоминания. поэтому я давно не боюсь погаснуть. даже умерев, я останусь мерцать. мне хотелось бы только остаться с тобой. даже так, сиянием, пусть понарошку, хотя бы в созвездии».
КОНЕЦ
(с) Владимир Лорченков
Ноябрь 2018 года, Шербрук — Сентябрь 2021 года, Кот Сент-Люк