Учитель из Юрюзани

ПЕРВЫЙ УРОК (Рассказ)

Каждое утро я слышу, как за стеной моей комнаты приятный девичий голосок напевает веселую песенку. Это поет дочь моих соседей по квартире Маша Егорова, жизнерадостная восемнадцатилетняя девушка, которую все в нашем доме ласково называют Машенькой.

Но сегодня знакомой песенки не слышно, и я вспоминаю: ведь сегодня — первое сентября. Машенька этой весной окончила одиннадцатый класс. Сегодня ей не до песен, сегодня она идет первый раз в школу, идет не как ученица, а как учительница.

Через раскрытую дверь я вижу тонкий, стройный силуэт девушки, пушистые светлые волосы, сосредоточенный взгляд милых голубых глаз, и я невольно спрашиваю себя:

Полно, неужели это — та самая девчурка со смешными, торчащими врозь косичками, которая совсем недавно устраивала у нас во дворе шумные игры. Неужели это та самая «Машка-задавашка» или «Машка-задира», как ее прозвали все окрестные мальчишки, прозвали явно неудачно и, главное, несправедливо, потому что Машенька никогда никого не задирала, но она терпеть не могла, если при ней обижали маленьких. В такие минуты ее голубые глаза темнели от гнева и возмущения, и, сжав маленькие кулачки, она бесстрашно бросалась в драку с обидчиком. Все малыши нашего дома любили Машеньку и толпой ходили за ней, и сама Машенька очень любила возиться с ними и развлекать их забавными играми.

Сейчас Машенька стоит перед зеркалом и уже в который раз репетирует свое сегодняшнее появление в школе. Вот она войдет в класс, улыбнется и скажет: «Здравствуйте, дети. Я — ваша учительница. А зовут меня Мария…»

Машенька досадливо морщится: ну вот, опять к «Марии» забыла добавить «Александровну».

Машенька звонко и весело хохочет, и вдруг лицо ее делается необычайно серьезным. Чего это, в самом деле, она так развеселилась?! Сегодня такой ответственный день. Первый урок в ее жизни!

Правда, Машенька уже давала уроки. Это было, когда она заканчивала одиннадцатый класс. Но ведь это совсем, совсем другое! Тогда на уроках, обычно присутствовал кто-нибудь из старых педагогов, внимательно вслушивался в то, что говорила она, что-то записывал, и Машенька чувствовала себя только ученицей. А сегодня она в первый раз придет в класс как настоящая учительница. И класс-то ее первый. Ее малыши сегодня в первый раз придут в школу, и нужно сделать так, чтобы первый урок в их жизни запомнился им надолго, может быть, даже на всю жизнь. Нужно рассказать новичкам что-нибудь интересное, особенное и такое, что видела, что пережила сама. Но что рассказать?

Этот вопрос Машенькой был решен давно, недели две тому назад, как только она получила назначение в школу. Готовясь к занятиям, Машенька особенно обратила внимание на подготовку к первому уроку. Она долго думала, о чем будет рассказывать ребятам, как построит она этот урок. Ей всего восемнадцать лет, ничего особенного с ней в жизни не случалось, почти никуда из родного города она не выезжала, только и съездила в прошлом году с подругами в Москву…

Москва! И Машенька решила тогда рассказать своим малышам об этом чудесном городе, где живет и работает наш любимый вождь. Это будет интересный рассказ!

И Машенька каждый день обдумывала свой первый урок.

— Ты готова, Машенька? — низким грудным голосом спрашивает Глафира Петровна, мать Машеньки. Глафира Петровна — учительница, и весь наш дом знает, что Машенька будет работать в той же школе, в которой вот уже тридцать лет работает ее мать.

— Готова, мамочка! — отвечает Машенька, подбегая к матери и целуя ее в щеку.

— Ну, тогда идем. Пора!

Мать и дочь обе в одинаковых синих платьях, обе удивительно похожие друг на друга, идут в школу, и я не могу удержаться, чтобы не крикнуть им вслед:

— Счастливого пути!

Напрасно Машенька так старательно репетировала сегодня все утро: говорить заученную фразу ей не пришлось, потому что вместе с ней в класс вошла директор школы Елена Владимировна и, поздоровавшись, просто сказала:

— Вот ваша учительница, дети. Зовут ее Мария Александровна Егорова. Она будет вас учить, а вы любите ее и всегда во всем слушайтесь.

Елена Владимировна повернулась к Машеньке и дружески пожала ее руку.

Оставшись одна, Машенька оглядела класс. Прямо перед ней сидели маленькая девочка с большим красным бантом в волосах и мальчик с пухлыми румяными щеками; чуть подальше Машенька увидела озорного вида девчурку с такими же косичками, какие она сама носила в детстве; еще дальше взгляд ее заметил мальчугана, серьезно смотревшего на нее черными глазами. Десятки серых, голубых, черных, карих глаз глядели отовсюду на Машеньку, и в них она прочла ожидание, любопытство и откровенный вопрос: «Какая она, наша учительница, добрая или строгая, веселая или скучная?»

— Дети, — начала она, глубоко вздохнув и заметно волнуясь. — Вот сегодня вы в первый раз пришли в школу. Многие из вас знают буквы, а кое-кто умеет даже немного читать. Но до тех пор, пока вы вырастете и станете такими же большими, как ваши папы и мамы, вы должны очень многое узнать, чтобы стать такими же, как они. И я, ваша учительница, научу вас многому. Я расскажу вам о разных народах и странах, я научу вас хорошо читать, писать и считать. Когда вы окончите школу, то поедете учиться в другие города, а может быть, и в самый, самый красивый, самый лучший город в мире. А ну, догадайтесь, в какой!

— В Москву, — дружно выдохнули три десятка малышей.

— Правильно! — улыбнулась Машенька. — В Москву! — Она рассказала о древней Красной площади, о мавзолее Ленина, о Кремле, в котором живет и работает вождь и учитель миллионов трудящихся во всем мире Иосиф Виссарионович Сталин. Она рассказала о широких, покрытых асфальтом шумных улицах; о подземных дворцах, залитых ярким электрическим светом; о лестницах, которые движутся сами, и о домах, которые вырастают, как в сказке.

— А я была в мавзолее… — тихо сказала девочка с красным бантом и тут же сконфуженно умолкла.

— Ну, расскажи нам об этом!.. — попросила Машенька.

Девочка немного помолчала. Потом, тряхнув красным бантом, неуверенно начала:

— Летом я с папой ездила в Москву и мы ходили на Красную площадь. Там было много народу, и все тихонько шли к мавзолею. И мы с папой тоже встали в очередь, только мы не долго стояли, потому что все всё время тихонько двигались. Скоро и мы спустились вниз и там я увидела дедушку Ленина. Он совсем, совсем как живой, только очень бледный. Все люди шли тихо-тихо. Папа говорил мне, что они дают клятву.

— Какую клятву? — с интересом спросила Машенька.

— Ну, чтобы еще лучше работать и учиться. Я тоже дала клятву, — добавила она, краснея.

— Какую же ты дала клятву?

— А я сказала: дедушка Ленин, я еще очень маленькая, но я осенью пойду в школу и обещаю тебе учиться только на «пятерки». Только я про себя сказала, чтобы никто не слыхал…

— А мой папа видел Сталина, — сказал мальчик с черными, не по возрасту серьезными глазами.

— Когда это было? — спросила Машенька.

— Это было, когда еще шла война, в сорок первом году. Тогда фашисты были совсем близко от Москвы. Но папа говорил мне, что они все равно не смогли бы войти в Москву, потому что там был Сталин. Когда пришел праздник Октября, на Красной площади всеравно был парад, даром что фашисты хотели разбомбить Москву. Мой папа был на параде и слышал, как Сталин говорил речь. А потом они пошли на фронт и стали громить фашистов. И папе дали орден и еще медаль «За оборону Москвы».

— А мой дядя — Герой Советского Союза, — хвастливо произнес мальчик с пухлыми румяными щеками.

Машенька слушала звонкие детские голоса, и ей казалось, что она давным-давно знает и любит этих малышей.

Вечером в уютной, чисто прибранной квартире Егоровых состоялось маленькое торжество по случаю Машенькиного «боевого крещения» как выразился ее отец, старый слесарь Александр Иванович.

На праздничном, накрытом белой скатертью столе прежде всего бросался в глаза огромный букет цветов самых разнообразных красок и оттенков. Он составился из тех маленьких букетиков, которые принесли Машеньке сегодня в класс ее девочки-ученицы.

За столом сидели Глафира Петровна и Александр Иванович, старший брат Машеньки Дмитрий Александрович, инженер-конструктор механического завода, со своей женой, две девушки Нина и Лиза. Нина, смуглая, черноволосая девушка, вместе с Машенькой кончила одиннадцатый класс и так же, как Машенька, приняла сегодня «боевое крещение», только в другой школе. Последним с краю стола сидел Коля, тихий, застенчивый юноша, школьный товарищ Машеньки, все время не сводивший с нее восторженных глаз, полагая, что этого никто не замечает. Глафира Петровна хозяйничала у самовара. Всякий раз, когда она поворачивалась, чтобы передать гостю чашку чаю, на ее темносинем шерстяном платье ярким блеском вспыхивал орден.

— Ой, девочки! — оживленно рассказывала подругам Нина. — Я так боялась, так боялась! Ведь первый день. Но все прошло хорошо. А какие у меня детишки замечательные, если бы вы только знали! Нет, это такой день, такой замечательный день!

— Глафира Петровна, — спросила Лиза, полная румяная девушка. — А вы помните ваш первый день в школе? Наверное, до сих пор не можете забыть?

— Да, действительно, до сих пор не могу забыть, но не первый, а второй день.

— Вы все шутите, Глафира Петровна! Как же так, «второй»? — рассмеялась Лиза и сразу умолкла, увидев, как помрачнело лицо Глафиры Петровны.

— Я не шучу, девочка. И ты напрасно думаешь, что мое первое впечатление от школы было такое же светлое и радостное, как твое, — грустно сказала Глафира Петровна, и снова тень неприятных воспоминаний пробежала по ее лицу.

— Глафира Петровна, расскажите, — попросил Коля.

— Расскажите, пожалуйста, — поддержали его девушки.

— Ну, что ж… — задумчиво проговорила Глафира Петровна. — Расскажу… Давно это было, в 1913 году, здесь же, в нашем городе… Я тогда только что кончила гимназию и очень хотела учительствовать, но свободных мест не было… Долго пробивалась я частными уроками в богатых домах, пока мне сказали, наконец, что возьмут меня учительствовать во второе отделение церковноприходской школы на освободившееся место. Когда я пришла первый раз в школу, помещавшуюся в древнем, полуразвалившемся здании, я узнала, почему место учительницы во втором отделении стало вдруг вакантным. Оказывается, предшественница моя была на подозрении у полиции и накануне ее арестовали, как «неблагонадежную». Весь первый день я знакомилась с ребятами, расспрашивала их, что они успели пройти с прежней учительницей, беседовала об их домашних делах. А на второй день случилась беда… На третьем уроке в мой класс вбежал запыхавшийся инспектор и трагическим топотом выдохнул:

— Фрол Лукич пришли-с. Сейчас к вам зайдут. Проверять будут-с. Чтобы все было в порядке!

Фролом Лукичом звали купца первой гильдии Брюханова, владельца трех каменных двухэтажных домов, двух больших магазинов и паровой мельницы.

Страшные рассказы о жестокости, тупости и невежестве этого человека ходили в городе. Он вогнал в гроб двух жен, пустил по миру своих родных братьев, но под старость прикинулся этаким святошей и стал жертвовать на благотворительные нужды. Пожертвовал он и на нашу школу тысячу рублей и угодливое школьное начальство произвело этого самодура в почетные попечители. Брюханов вошел в мой класс в сопровождении многочисленной свиты.

— А энти который год учатся? — спросил он, ткнув пальцем в сторону детей и даже не поздоровавшись.

— Второй год, Фрол Лукич, второй год-с, — залепетал инспектор, вытягивая и без того длинную шею. — Но эта учительница (он указал на меня) у них всего второй день. Прежнюю-то, изволите-с видеть, взяла недавно полиция.

— Полиция? — усмехнулся Брюханов, грузно опускаясь в угодливо подставленное кресло. — А вот мы проверим сейчас, чему научила их эта крамольница!

— Ты! Иди сюда! — он поманил пальцем белоголового Петю Ануфриева: — А ну, скажи мне про воскрешение сына вдовы Наинской? Не знаешь?! А про усекновение главы Иоанна Предтечи? И этого не знаешь, олух?! — Петя молчал и испуганно глядел на купца. Я вступилась за него, объяснив, что всего этого дети еще не проходили с законоучителем.

— А ты молчи! — сделав ударение на «ты», оборвал меня Брюханов. — Тебя не спрашивают! Когда спрошу, тогда и отвечать будешь!

— Что у их за урок? — спросил он инспектора.

— Арифметика!..

— Ага, рефметика! Проверим, чего они в рефметике достигли. Вот хотя бы ты, — и он указал на худенького, с бледным болезненным личиком Ваню Потанина. — Иди сюда! — Ваня вышел вперед. Купец с минуту разглядывал мальчика маленькими, заплывшими глазками и, наконец, спросил:

— Ты чей?

— Потанин, — прошептал Ваня.

— Отца-то Федором что ли звали?

— Федором.

— То-то, я вижу, рожа больно знакомая.

Я узнала печальную историю семьи мальчика. Отец Вани работал на паровой мельнице Брюханова и снимал маленькую каморку в подвале одного из брюхановских домов. Однажды его придавило на мельнице какими-то ящиками, и он долго и мучительно хворал. Через три месяца после несчастного случая купец выгнал семью Потаниных на улицу, потому что им нечем было платить за квартиру, а еще через месяц отец Вани умер, оставив пятерых детей и больную туберкулезом жену.

Чем жил мальчик — неизвестно, но учебы он не бросал и, несмотря ни на что, попрежнему шел первым учеником.

Брюханов, сощурившись, сказал:

— Реши задачу!.. В моем доме платят за квартиру три с полтиной в месяц. Твой отец заплатил только за восемь месяцев, а жили вы у меня год. Прикинь-ка, сколько рубликов вы, голодранцы, остались мне должны?

Ваня побледнел, потом стал какой-то весь прозрачный, губы его судорожно задергались, и он зарыдал.

Я бросилась вперед, прижала к себе острые, худенькие плечи мальчика и закричала в лицо купцу, что не позволю издеваться над детьми. Помню налитые злобой, маленькие, заплывшие жиром глазки купца, точно буравчики сверлившие меня, испуганное лицо инспектора за его спиной…

Глафира Петровна замолчала и, тяжело вздохнув, провела рукой по глазам, как бы отгоняя невеселые воспоминания.

В комнате стояла тягостная тишина.

— А дальше, Глафира Петровна? Что дальше?.. — спросил, наконец, Коля.

— Дальше?.. Что ж дальше!.. Тяжелый разговор с инспектором… угрозы… оскорбления. Лучше не вспоминать. — Глафира Петровна помолчала и задумчиво сказала: — Что было бы с Ваней Потаниным, что было бы с тысячами других, таких же, как он, если бы не Октябрьская революция, если бы не советская власть, открывшая им широкую дорогу? Страшно подумать! — Глафира Петровна улыбнулась материнской улыбкой и докончила: — А Ваня Потанин теперь профессор. Он живет в Москве и часто мне пишет.

— Ну, расстроила я вас, молодежь! — улыбнулась Глафира Петровна. — Давайте-ка лучше танцевать. Митя, заведи патефон.

Поздно ночью расходились гости из квартиры Егоровых. Последним уходил Коля, и Машенька вышла его проводить. Из окна моей комнаты я видел, как они долго стояли у подъезда, взявшись за руки. Над городом спустилась по-летнему теплая ночь ранней осени. Полная, круглая луна ярко освещала наш двор, белые дома заводского поселка, а вдали, над заводом, блестящими точками сверкали тысячи огней.

— Машенька… — услышал я тихий взволнованный голос Коли. — Ты такая… такая… — Он замолчал, очевидно, подыскивая нужное слово.

— Какая я? — спросила Машенька, и по звуку ее голоса я понял, что она улыбается.

— Ты такая хорошая, такая необыкновенная…

— Что ты, Коля! Какая же я «необыкновенная»? Я самая простая девушка, каких сотни тысяч…

— Пусть миллионы! — горячо зашептал Коля. — Но ты для меня одна на свете. И я давно хочу тебе сказать, что я очень…

Нивесть откуда взявшийся ветер отнес в сторону конец фразы, и я услышал только тихий счастливый смех Машеньки. Хорошее, радостное чувство овладело мной.

Мне было радостно сознавать, что кругом меня живут такие прекрасные люди, как Машенька, Коля, Нина, Глафира Петровна и тысячи других, таких же простых советских людей; что сегодняшний мой день прошел в напряженной, увлекательной работе; что такая же кипучая работа ждет меня и завтра, и после завтра, а впереди еще долгая интересная жизнь.