Удар из Зазеркалья

Глава четвертая

Он был уверен заранее, что она придет вся одетая в черное. Ведь она была европейка, венка, и принадлежала к поколению Шанель, — как же она могла посчитать свой туалет совершенством, если бы он не был черного цвета. На сей раз это было тяжелое платье из крепа, разумно перехваченное у талии, ниспадающее более свободно к ее стройным ногам, обтянутым тонкой «паутинкой», и изысканные сандалии-плетенки на высоком каблуке. Четкая линия ее белых плеч не прерывалась ни рукавами, ни штрипками. Ни на шее, ни на голове не было никаких драгоценных украшений, но посадка головы заставляла воображать россыпь драгоценностей, — вероятно, целый сонм ее предков носил в волосах диадемы. Волосы у нее были пострижены короче, чем обычно, и зачесаны за уши. Под их гладкими темными волнами ее бледноватое лицо с тонкими очертаниями было похоже на белый цветок. Он взял ее за руку.

— Гизела…

Больше он ничего сказать не мог. В ее улыбке соединились веселость с нежностью. Ее искреннее жизнелюбие воскрешало в памяти воспоминания о Европе, о довоенном мире. «Еще одна война вроде этой, и в мире не останется ни одного человека с такой удивительной, милой улыбкой», — подумал он. На какое-то мгновение она предстала перед ним как обломок какой-то погибшей цивилизации, пусть обломок, но обломок милый и обожаемый, вроде изуродованной древней статуи из Аттики или Лидии.

Затем они сидели вдвоем, рядом, на обитой бархатом скамье возле стены, а официант устанавливал перед ними на столе два бокала с горьким «мартини».

Ее взор остановился на белом галстуке, слегка пожелтевшем за шестилетнее пребывание в темном ящике шкафа.

— Расстался наконец с формой? Надеюсь, навсегда?

— Если будет угодно Богу, то навсегда! — он выпил рюмку старательно, словно отвечая на произнесенный торжественный тост. — Поэтому я и выбрал это уютное местечко для нас. — Он рассматривал сочетания красок металлических оттенков, которые в это время стали всеобщей модой в дизайне.

— Ну, скажи на милость, можно ли найти еще такое же цивилизованное место, как этот «Лебединый клуб»?

— Ну… — она снова улыбнулась. — Но и тот маленький бар на Первой авеню, куда мы, бывало, с тобой ходили, не пользовался популярностью только у военных…

— Значит, ты все помнишь?

Остальное они договорили взглядами. Базил рассмеялся:

— Кажется, это мой любимый бар. Любой посетитель там — тип, сошедший со страниц Диккенса или Сарояна. Но он сейчас не годится, — это не то место, где можно отметить мое возвращение из царства смерти. Мне так хочется вернуть прошлое. Я вновь в своей старой должности врача — помощника окружного прокурора, хотя теперь другой прокурор и другой мэр в городе. Мое прежнее место заведующего психиатрической клиникой при больнице «Никербокер» отдали моему приятелю, тому парню, Данбару, которого в последний раз я видел в Шотландии. Но я нашел себе работу получше, в другой больнице, — на Мюррей Хилл. Жильцы, снимавшие мой дом в то время, уехали в Чикаго. Мы с Юнипером, моим слугой, вчера опять туда переехали. Теперь, если мне удастся убедить себя в том, что я не желаю ничего переделывать внутри, несмотря на то, что там все ободрано и отличается невообразимой ветхостью, то вскоре ко мне вернется ощущение пребывания в собственном доме. Будет не хватать только одного.

— Чего именно?

— Тебя!

Ее бледные щеки залила слабая краска.

— Почему ты преподаешь в Бреретоне? — спросил он, и в голосе его чувствовалось чуть ли не обвинение.

— Нужно ведь на что-то жить.

— Но это место не для тебя. Ты подписала контракт?

— До июня.

— А сейчас — ноябрь. Разорви контракт!

— Да ты что, дорогой, шутишь?

— Я никогда в жизни не был так серьезен, как сейчас. Бреретон может пагубно отразиться на твоем здоровье. Там даже не безопасно.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты там видишься с этой… как ее? Фостиной Крайль?

— А, ты это о письме! — рассмеялась Гизела. — Я совсем позабыла об этом. В разговоре по телефону ты об этом даже не обмолвился, просто назначил мне свидание. Теперь, когда я с тобой, все это мне кажется каким-то нереальным.

— Но сегодня вечером, когда ты вернешься в школу, все вновь станет реальным.

— Нет, теперь все кончено. Кончено, с отъездом Фостины.

— Ты так считаешь? Но ведь те люди, которые ее узнали, все еще живут и работают там…

Официант принес булочки. Когда они вновь остались одни, Базил наклонился к ней:

— Твое письмо дает лишь общую картину. Расскажи-ка мне все поподробнее. Где и при каких обстоятельствах ты впервые заметила странности в поведении мисс Крайль?

— Но в самой Фостине не было ничего странного, — возразила Гизела. — Странное заключалось в реакции на нее окружающих.

— Ну, это одно и то же. Когда все началось?

— Несколько дней назад. — Гизела была сильно удивлена, что ее собеседник воспринимает все это с такой серьезностью.

— А первый инцидент? Когда он произошел?

— Не помню, — мрачно ответила она. — Ведь на новом месте работы от тебя многое требуют. Это был мой первый учебный семестр, как и у нее. Кажется, я уже преподавала в Бреретоне с неделю, как вдруг начала осознавать, что Фостина не пользуется популярностью в школе. Кажется, все началось с прислуги, затем передалось ученицам, а от них учителям. Обстановка вокруг нее постоянно накалялась, и вот все вылилось в требование покинуть школу. То есть ее уволили.

— И это все?

— Ну, были еще кое-какие инциденты. О них я тебе писала.

— Расскажи еще раз.

Она рассказала ему подробно о том, что ей самой было известно.

— Из-за чего другие преподаватели избегают мисс Крайль? — поинтересовался Базил. — У тебя есть на этот счет идея?

Было видно, что Гизела колеблется.

— У меня сложилось впечатление, что они все ее боятся. А кому может понравиться то, что вызывает страх?

— Но чего они боятся?

— Я этого не знаю! Все испытывали жуткий страх. Может, это чувство, владеющее толпой. Сама я не могу никак отделаться от удивительного ощущения, что я уже об этом знала что-то прежде, что давно читала что-то в этом роде.

— Может, оно так и было. Закончив читать твое письмо, я позвонил Брентано и попросил его прислать мне «Воспоминания» Гёте во французском издании в переводе мадам Карлович.

— После того как Фостина вернула мне книгу, я перечитала этот том, но не обнаружила там ничего такого, что могло быть связано с нашей ситуацией.

— Но ты ведь не знала, что там искать, — напомнил ей Базил. — Ведь тебе, по сути дела, еще не известно истинное положение Фостины.

Грянул оркестр и принялся портить хорошую музыку, что в последние годы, кажется, стало модой. Гизела вздохнула:

— Ну разве можно разговаривать о чем-то неуловимом в таком шумном месте?

— Тогда мы отправимся в другое, — тут же отозвался Базил. — Тебе действительно здесь не нравится?

— Не очень…

Он подозвал к себе удивленного официанта, чтобы заплатить по счету за так и не съеденный обед.

Замшелые завсегдатаи бара на Первой авеню в тот вечер были крайне изумлены внезапным вторжением в их обитель какой-то экзотической пары, этих «чужаков» с Пятой авеню или даже Центрального парка. Женщина в длинном вельветовом жилете черного цвета с пламенно-красными шелковыми отворотами. Мужчина в цилиндре с длинным белым шарфом, болтающимся на шее, — такое они видели только в кино. Здесь публика была повежливее, чем на Пятой авеню, и никто из гостей на них не глазел и не перешептывался. Вежливость, однако, ничего не стоит, если люди не проявляют терпимости. Они, конечно, смогут вынести и эту незаслуженно богатую парочку, если только она будет вести себя тихо и соблюдает приличия.

— Сюда и нужно было податься с самого начала, — сказал Базил, бросая ностальгический взгляд на потемневшие от времени, дыма и уличного смога стены заведения. — Здесь ничего не изменилось.

— А автоматический проигрыватель? — возразила Гизела.

Они с отвращением посмотрели на этого сияющего никелем монстра, уставившегося на них через плотный покров сигаретного дыма.

— Похож на одну из тех рыб, которые снабжены собственной электробатареей на океанском дне, — прошептала Гизела. Затем они все же поддались очарованию этого старого бара. — У тебя есть пара монет?

— Только если ты не будешь ставить этого всем надоевшего «Северного оленя».

Он сделал обычный заказ: тосты с сыром и пиво, которое было почти как «Пльзенское». Она вернулась к столу, сияя от счастья, так как ей удалось отыскать «Вальс хрустальной туфельки» из сюиты «Золушка», написанной дедом Базила Василием Красновым.

— Конечно, он чересчур синкопирован, но и в таком виде он прелестен. Ума не приложу, как сюда попала эта пластинка? Все остальное здесь — дрянь!

Никто, кроме них, музыку не слушал. За соседним столиком пара бродяг делила кружку пива на двоих и сосредоточенно, серьезно, не отрываясь, словно ученые, расшифровывающие средневековый манускрипт, изучала забытую кем-то на столе газету. Что же такое отыскали они в новостях дня, что заставило их совершенно позабыть собственные беды, мрачные картины мира, голод, нищету и грязь?

В это время один из них произнес:

— Я ведь говорил тебе, что от перхоти нет средств. Наука против нее бессильна.

— Нет, вот здесь говорится… — второй собеседник начал старательно выговаривать напечатанные слова: — Вначале тщательно вымойте… голову…

— Ну чем не сценка из Сарояна! — прошептала Гизела. — Твоему «Лебединому клубу» есть с кем потягаться!

Здесь было так легко разговаривать, а им нужно было о многом поговорить, — так что они не возвращались к теме о Фостине до тех пор, когда Гизела не начала бросать беспокойные взгляды на висящие над стойкой часы.

— Мне так неприятно думать о твоем возвращении туда, — сказал Базил, приканчивая третью кружку пива. — Ваша миссис Лайтфут не могла бы столь безжалостно разрушить карьеру этой девушки, если бы сама не несла какой-то доли вины за все, что там, в Бреретоне, произошло.

— Ты хочешь сказать, что сама Фостина занималась подобными фокусами. Но каким образом? И ради чего?

— Когда мисс Крайль спросила тебя, слышала ли ты какие-нибудь сплетни о ней, ты ответила отрицательно. Почему?

— Я знала, что люди о ней судачат, но я понятия не имела о том, что именно о ней говорят. Но даже если бы я и знала — что из этого? Нельзя передавать жертве распространяемые о ней слухи. Ни в коем случае. Неписаный закон. Это все равно, что сообщить супругу о неверности жены.

— Даже если жертва сама на этом настаивает?

— Тем более, если жертва настаивает! Ведь никто из нас не желает видеть себя таким, каким его видят со стороны. Если люди задают подобные вопросы, то только ради того, чтобы лишний раз убедиться. Ведь ни один артист или писатель не хочет слышать правдивой критики в свой адрес. Требуется только похвала. Персидские цари, как известно, даже убивали тех гонцов, которые привозили им дурные вести.

— Ты на самом деле так думаешь? — спросил Базил. — Может, ты не доверяешь мисс Крайль?

— Да нет же! — воскликнула Гизела. — Я ей всегда доверяла, как доверяю и теперь. Я готова сделать все на свете, чтобы помочь ей.

— Ты уверена в этом?

— Абсолютно.

— Тогда позволь мне стать ее представителем. Завтра же я отправлюсь в Бреретон и буду настаивать там на получении объяснений по поводу поступка миссис Лайтфут. Как психиатр, я выражаю особый интерес к этому весьма странному воздействию сплетен в школе.

— Чепуха! Ты просто хочешь уберечь меня от беды!

— Какой я эгоист! Только я не стал бы говорить о беде. Я здесь употребил бы другое слово — «опасность».

— Почему?

— Во всем этом чувствуется чей-то злой умысел, в результате которого мисс Крайль лишилась места. Злой умысел, таинственность и одержанный триумф, — это далеко не «святая троица». Может появиться нужда в следующей жертве.

— Фостина пока остановилась в Нью-Йорке, в «Фонтенбло». — Гизела вытащила из сумочки визитку. — Есть ручка? Я напишу адрес.

Он попросил у бармена ручку.

— А теперь я отвезу тебя на Центральный вокзал, если ты на самом деле хочешь уехать одиннадцатичасовым поездом.

— Завтра вечером в Бреретоне состоится школьный вечер. Не хочешь ли приехать к нам?

— Вечер у меня занят. Я выступаю свидетелем на судебном разбирательстве по поводу одного странного случая помешательства. Я приеду в Бреретон утром.

— Но утром у меня урок! — на лице Гизелы появилась кислая гримаска.

— Не хочешь ли ты пообедать со мной в пятницу вечером?

— С удовольствием. В субботу у меня нет уроков. Значит, не нужно торопиться, нервничать, чтобы вовремя возвратиться в школу.

Автомобиль затормозил между Первой и Второй улицами. Это был темный и пустынный перекресток. Склады по обе стороны были закрыты, а единственный фонарь горел далеко впереди, на самом углу. В это время не было и пешеходов. Не говоря ни слова, они повернулись и прильнули друг к другу губами.

Наконец, он выпустил ее из объятий и Гизела отстранилась.

— Ради этой встречи я пролетел шесть тысяч миль! — сказал Базил. — Меня хотели оставить в Японии еще на годик-другой.

— Я очень рада, что ты этого не сделал, — еле слышно ответила она.

— Если рада, то разорви контракт с Бреретоном!

— Ох право, не знаю, что делать!

— О чем тут думать?

— Сейчас любая женщина, если только она не умалишенная и не калека, кажется тебе очаровательным существом. Но завтра… — она пожала плечами. — Я выйду здесь. Вокзал отсюда всего в двух кварталах.

Не отвечая на ее просьбу, он отпустил тормозную педаль. Машина поехала навстречу ярким огням Лексингтон-авеню. Возле вокзала он наклонился к ней и поцеловал руку.

— Завтра утром я буду в Бреретоне.

— Завтра утром? Но ведь тебе нужно прежде встретиться с Фостиной!

— Я повидаюсь с ней сегодня ночью…