Угол опережения

14

Прослужив около трех лет на Северо-Кавказской железной дороге, Блинов вернулся в Курган, в свое депо, к привычному делу — водить поезда.

Опять бежали мимо окна знакомые зауральские пейзажи — равнины под снегом, деревья в куржаке, весенним утром — озябшие колки, чуть тронутые зеленью, пестрые летние поляны, печальные осенние рощи. Поезд стучал в холодной степи, ветер студил лицо, и приходила простая мысль, от которой на душе становилось покойно и легко: вот твой дом, твоя работа, и ты сам, проживший уже полвека…

Полвека! Блинов вдруг остро почувствовал: пришла пора отдавать. Накопленный опыт заявлял о себе, хотел быть высказанным.

— Да-а, — задумчиво произносит Блинов, — годы, возраст… — Он оживляется. — Нет, я не о здоровье. Тут, слава богу, все в порядке, природа не обидела… Я про опыт, который приходит с годами. Он иногда мешает, у каждого своя школа. Учитель не должен об этом забывать. Наша жизнь, скажем, посуровей была, а кому-то все полегче досталось. Мне понадобилось время, чтобы понять это и научиться терпимости. С нашим-то поколением в юности не особенно нежничали.

Вызывает меня однажды начальник депо:

— Что это от тебя, Блинов, кочегары бегут?

То есть как это, думаю, бегут? Потом вспомнил: было, было… Говорю начальнику:

— Есть у вас время? Хочу историю рассказать.

— Нет времени.

— Тогда я так скажу: надо еще посмотреть, кто бежит. Дайте парню срок. Пусть он поработает пару месяцев, а после спросите, пойдет ли он в другую бригаду.

— Ну и что?

— Не пойдет.

— Почему?

— Это уже другая история.

— Хорошо, — говорит начальник, — рассказывай.

А что, собственно, рассказывать? Обыкновенное же дело — новичок в бригаде. Во-первых, ему надо привыкнуть, научиться работать по-нашему. Это не сразу приходит. А научится — дело пойдет веселей. Чего же ему тогда уходить? Потом — заработок, конечно. В нашей бригаде помощник побольше иных машинистов получал. На первых порах новички всегда ко мне с вопросами: «Нет ли ошибки, Иван Петрович? Мне вроде лишнего начислили». «Садись, — говорю, — прикинем, посчитаем…» Это у меня было заведено — расчет после рейса. Рассказываю: здесь топливо сэкономили, тут техническую скорость превысили, приехали с нагоном… Теперь новичку понятно, откуда те «лишние» деньги взялись, он видит, как мы работали, как поездка прошла.

А тех парней, что уходили, я не жалел. Уговаривать не умею. Не хвалюсь, а просто признаю — нет у меня этого дара. Одно только знал — работу. Да и что могли значить мои слова для тех, кто дело не понимал, не работал, не жил с нами. Строго спрашивал? Конечно. В нашем деле нельзя иначе — транспорт! Бывал резок? Может быть. Наверное, не всегда был прав. Готов признать. Но я и сейчас считаю, что без строгости, даже некоторой жесткости требований на транспорте не обойтись. Потом ведь и люди разные. Один с полуслова понимает, а другой ничего, кроме силы, не признает.

Расскажу про Игоря П. Теперь это машинист электровоза, хороший специалист, да и в других отношениях человек замечательный. Но раньше… Помню, хорошо его помню в нашей бригаде.

Встретил я как-то на совещании своего старого приятеля. Он был немного старше меня, но начинали вместе. Правда, приятель мой больше учился, вырос, стал начальником дороги. Сидит передо мной в форменном мундире со всеми регалиями, отяжелевший, усталый, волосы седые. Большие чины — большие хлопоты. Только так, глядя на старых знакомых, на сверстников, замечал я свой возраст… Сидим, значит, беседуем, но чувствую, что-то придавило моего приятеля, что-то не отпускает.

— С сыном маята, Иван Петрович. Не знаю, что делать. Прямо руки опускаются. Устроил его после армии помощником. Дважды устраивал, да машинисты отказываются… Взял бы ты Игоря к себе. Не выбьешь сейчас из парня дурь, вовсе из него толку не будет. Взял бы в бригаду, приструнил…

Приструнил! Отцовские тревоги я понимаю, но если парня раньше не воспитали, то как в двадцать лет воспитание начинать? Теперь ремнем не намашешься, поздновато уже.

— Какой из меня учитель, — говорю. — Слыхал, небось, что толкуют: резковат Блинов.

— Слыхал… А может, Игорю то и надо.

— Если так вопрос ставишь, давай при нем поговорим.

Потом он появился, герой. Ладный из себя, красивый, сильный. Крепенький такой паренек, мастер спорта. Лицо открытое, стоит и улыбается. Я рассказал ему про разговор с отцом, а он мне лениво:

— Воспитывайте.

Ну, думаю, этого не приструнишь. В нашем деле помаленьку начинаешь разбираться в людях. Работаешь бок о бок, одно дело тянешь, рядом спишь — бригада! Всяких молодцов довелось повидать. Но тут понял, что за здорово живешь с этим Игорем не справиться. Он не выставляется, не хорохорится, а просто смотрит на тебя равнодушно и говорит: воспитывайте. Он, видать, и сам-то еще не знает, нужен ли ему паровоз. Тут ведь так: если нужен, то и говорить дальше можно. А у него на лице ничего, кроме скуки. Это, может, сильнее всего меня и задело.

— Да не воспитывать тебя отец просит, — говорю, — а в бригаду взять. Я вот и думаю: стоит ли? У нас в бригаде дисциплина.

— Да ладно вам. Слышал уже.

— Как это? — спрашиваю.

— У вас дисциплина, в школе дисциплина, в армии дисциплина… Надоело.

— Мне не послушание нужно, — говорю, а сам себе уже плохо верю. — Я работу буду спрашивать.

— Ладно, — говорит, — посмотрим.

Недели две он хорошо ездил. То есть, со мной хорошо. А только выпадало ему идти в рейс с моим напарником, Игорь начинал брыкаться. Плохо работал, небрежно. «Сойдет и так» — любимая поговорка. Однажды является. Вижу: с похмелья парень. В поездку, конечно, я бы его не взял. Но мы ставили машину на профилактику, и я решил не подавать виду. Пусть работает. Он покурил, позевал и — из будки. Я загородил ему дорогу. Он прищурился. «Ну-ка», — говорит и движение рукой сделал. Я поймал его руку, держу и молчу. Он тоже молча смотрит на меня, глаза холодные. Хотел руку вырвать, я не отпускаю. И плечом его, к котлу. «Дело, — говорю, — надо кончить сперва…» На другой день я ничего ему не сказал. Да и вообще старался меньше его наставлять, раз уж ему воспитатели надоели. Но спуску не давал. Он тоже упрямо гнул свою линию. Такая молчаливая война. А потом — то ли Игорю фордыбачить надоело, то ли он вкус к работе почувствовал — выходки его прекратились. Он сдал испытания, ушел на электровоз, сейчас ездит машинистом. Хорошо ездит.

Но это все случаи чрезвычайные, да и немного их было… Мы про опыт начали, про то, как его передать. На заводе проще, там учитель и ученик трудятся бок о бок. Мастер всегда рядом, подскажет. Знает, что подсказать: все промахи и ошибки ученика на виду. А тут проводишь парня в поездку и душа за него болит. Конечно, инструкции и правила он изучил, профиль дороги ему известен. Но как он ведет себя на подъеме или спуске? Где тормозит? Где потерял дорогие минуты? Любой отрезок пути, даже самый простенький и короткий, по-своему проходишь. Ну хорошо, о метеоусловиях, допустим, он не забывает, помнит про ветер и дождь, а ведь они каждый раз другие, эти ветра и дожди, каждый раз новое решение требуется… Или так: провел, скажем, кто-то удачно состав и сегодня ведет точно такой же по весу. Но все равно это другой поезд! Подвижной состав иной, состояние ходовых частей у него свое, а значит, и сопротивление движению иное. Там недосмотрел, здесь потерял минуту, скорость упала… Вот и получается: ошибок больших вроде нет, а рейс средний.

В депо, разумеется, был машинист-инструктор, но многое ли он мог сделать, если за ним, кроме ста машинистов, числилось еще сто двадцать помощников. Тут уж не до тонкостей и мелочей, вроде пережога топлива. Лишь бы подопечный не допускал грубого брака.

Надо было помочь молодым, я-то знал, какая это суровая, а подчас жесткая школа — опыт. И еще мне как-то хотелось отплатить за участие и помощь, которыми, слава богу, судьба меня не обделила.

Однажды Блинов отправился в рейс с молодым машинистом. Привычные команды: «Клапаны открой! Пошел на пяти — подтяни реверс». Это была не первая его инспекторская поездка, но то ли промахи ученика были слишком явными (они будто подсказывали решение), то ли просто созрела, наконец, его сокровенная мысль об учебе в рейсе. Блинов в этот раз как-то особенно ясно понял, что там, в классе, после поездки, молодой машинист ничего не сможет рассказать о своих ошибках. Он их попросту не помнит. Учить надо на месте! И нечего ученику стоять у тебя за спиной, пусть работает сам. Опыт должны хранить руки, кончики пальцев…

Друзья поддержали Блинова, начальство дало «добро», и скоро опытные машинисты Василий Адамов и Петр Сидоров отправились в инструкторские поездки. Так возникла школа практической помощи, получившая название «Реверс».

Стал уходить в рейс с молодыми машинистами и Блинов. В первых поездках больше присматривался, старался не навязывать ученику своей воли, никогда не отбирал управление и лишь изредка бросал короткие советы. После поездки следовал тщательный ее разбор, долгие беседы, а иногда и споры.

Вот как рассказывал Блинов об одном из таких уроков. Речь, кстати, идет о молодом Борисе Петровиче Карпеше, ныне Герое Социалистического Труда, почетном железнодорожнике и тоже опытном наставнике. Сегодня каждый третий машинист в курганском депо ученик Карпеша:

Это он не для красного словца ввернул про человеческие качества. Были в депо квалифицированные машинисты, ездили грамотно. Грамотно, ровно и… средне. Вяло так ездили, словно повинность выполняли. Блинов рано понял, что знания без внутреннего огня и страсти немного стоят. Он не давал своим ученикам успокаиваться, постоянно заставлял их учиться, расти. Или, как он однажды выразился, «прессовал героев». Радостно было видеть старому машинисту, как его подопечные набирают силу, и тогда он кричал им в молодом задоре: «Пятки оторву!»

Это было основное требование его педагогики — не останавливайся! Иди! «Застой-вода обрастает зеленью», — любил повторять Блинов.

…Он брал нового ученика. Поездка, другая, третья. Наконец наступал день, когда Блинов говорил молодому машинисту: «Ну, дорогой, бери тяжеловес. Не подведи!»

Не подводили.

Ученики Блинова (есть среди них и Герои Труда, и почетные железнодорожники) сами стали учителями. Борис Карпеш, Дмитрий Калашников, Владимир Тарасов, Александр Коршик, Анатолий Мунгалов, Михаил Чернышев, Яков Наумов, Игорь Пичугин передают молодежи опыт, уже свой, и вместе с ним блиновский дух беспокойства и поисков.

«Курсы на колесах» (так иногда называли «Реверс») превратились со временем в настоящую школу со своей методикой. Скоро о ней узнали и на других дорогах. «А-а, тот самый Блинов, — говорили старые машинисты, вспоминая первые тяжеловесы. — Жив, курилка!»

Блинов проводил занятия в депо на станциях Новосибирск, Омск, Свердловск, Ртищево, Пенза, Москва. Лекции, поездки, а после них анализы рейсов и снова поездки — это требовало от немолодого уже машиниста напряжения всех сил. Впрочем, так было всегда и во всем. Свою неуспокоенность и энергию Блинов вносил и в партийные дела, и в свои депутатские заботы. Он не умел иначе.

Шли годы.

Там, где глаз зауральского машиниста привык видеть лишь редкие стога, теперь высились железобетонные утесы элеваторов, на пустырях поднялись стены заводских корпусов. Белые здания тяговых подстанций и паутина контактных проводов сделались привычными деталями дорожного пейзажа. Новые локомотивы поступили в депо, пришли новые люди — машинисты-техники, машинисты-инженеры. Со сменой технических норм некоторые старые победы Блинова, может, и потускнели, но живым осталось его мастерство — сокровищница драгоценного профессионального опыта.

— Создали в депо комсомольско-молодежную колонну, — рассказывает Блинов, — но что-то не заладилось у ребят с самого начала. Штатный инструктор у них был опытным машинистом, а сбить коллектив не сумел. Когда я пришел в колонну шефом-наставником, она плелась в хвосте, на шестнадцатом, что ли, месте. Да и раньше только дважды до десятого места добиралась. Говорю парням: «Давайте вместе дело поправлять. Мыслимо ли так работать!»

Ничего ломать не стал, потихоньку начал, с мелочей… Впрочем, какие мелочи на транспорте! Ошибки и срывы кажутся мелочами, если к ним особенно не приглядываться. А случись серьезное что-нибудь, и видишь — с мелочей все началось. Дотошность моя не всем по вкусу пришлась, как-то даже услышал про себя: «Въедливый мужик этот Блинов».

С мелочами справились, а потом и всю работу перестроили: организовали соревнование внутри колонны, взяли новые обязательства. Старые-то мне сразу не понравились: слова вроде верные, а какие-то пустые, без адреса. Формальные были обязательства, а главное — не очень напряженные. «Чего же, — говорю, — их не выполнить. Однова дыхнуть! Приготовили себе легкую жизнь? Если не сегодня, то когда в полную силу работать будете, молодые?» Каждый стал знать свое и за свое отвечать. Это как у спортсменов — «найти свою игру». Вот и у нас дело пошло веселей. Сначала в первую пятерку перебрались, а нынче трижды занимали призовые места в соревновании грузовых колонн. Карпеш — и тот позади. Поверили в себя ребята: «Мы, Иван Петрович, еще в лидерах будем ходить». Верю я им, дело-то любят. А самое замечательное — появился у ребят вкус к новому, растут на глазах. Да, человеку надо идти вперед, расти, надо стараться стать выше себя…

И вот смотришь, уже и ученики твоих учеников в наставники вышли. Виктор Яковлев постигал тонкости вождения под руководством Карпеша, а в 1973 году стал машинистом-инструктором в молодежной колонне. Теперь его подопечные сами в учителях ходят — не прерывается цепочка. Я у них в колонне шефом-наставником, моя фамилия в журнале, где отмечаются показатели работы машинистов: и за меня план выполняют. Выходит, я снова на рельсах.