Уходи, но останься... (СИ)

Глава 15

Он

Звоню Ксюше на телефон. Не отвечает. Проверяю: снова не могу отправить ей сообщение.

Снова я в черном списке.

— Да чтоб тебя! — ругнулся сквозь стиснутые зубы. — Сколько можно от разговоров бегать! Договорились же, что обсудим все, как взрослые люди! Что за детский сад!

Я злюсь и нервничаю. Прощание с Давидом выходит скомканным, он тянется ко мне за объятиями и спрашивает, когда я приеду. Меня настолько сильно корежит этой встречей в аэропорту, подстроенной Кариной, что я не нахожу в себе даже добрых слов для сына.

Во мне пульсирует гнойным нарывом мысль: я этого не хотел. Не хотел, но позволил себя втянуть. Человечность заговорила, и я быстро оказался пойман на эту удочку.

Страх иметь детей в отношении Давида уже не имел значения: ребенок есть, и от него никуда не деться. Инвалид с самого детства, постоянные больницы, комиссии, ограничения. У него проблемы еще и с пищеварением. За ним требуется уход, постоянные переживания, стрессы и походы по больницам, в которых Давид бывает чаще, чем на игровых площадках.

И, видит Бог, я никогда бы не хотел такой же судьбы Ксюше. Не хотел, чтобы она страдала и страдала за двоих.

Умом понимал: рано или поздно она детей захочет! Но малодушно задвигал эту мысль на потом, поддерживал ее увлечение, говорил, что спешить не стоить, что у нее вся жизнь впереди.

Сейчас становится тошно от собственного лицемерия. Я был лицемером и лжецом, прежде всего, для самого себя, и только потом, для всех остальных.

И как иронично, но мне совсем не хочется улыбаться, что сначала вскрылась ложь перед Ксюшей, а потом полезло уже и все о том, как я лгал самому себе, как не хотел смотреть в глаза правде.

— Опять не отвечает, я сейчас умом тронусь, — замечаю вполголоса.

Дима смотрит с сочувствием, больше не подтрунивает надо мной.

Значит, я реально хреново выгляжу, если он оставил меня в покое со своими шуточками.

Приезжаю на нашу квартиру, чтобы оставить вещи и переодеться, умыться с дороги. Полочки в ванной комнате смотрятся ужасно пустыми без всех этих многочисленных банок-склянок.

В спальне шкаф, освобожденный от вещей Ксюши, смотрится, как сирота, оставленный на вокзале родителями.

Мне не хватает ее в мелочах. Взгляд цепляется за идеально прибранный журнальный столик. Раньше там всегда царил бардак: планшет, стилусы, альбом, наброски, точилки, куча карандашей… В сложных работах Ксюша любила поработать карандашом в альбоме и только потом бралась за планшет со стилусом.

Через полчаса я стою перед дверью квартиры ее отца и нажимаю на дверной звонок. Долго и упорно нажимаю. Ксюша не отвечает.

— Последний шанс, Ксюш. Сама открой или я…

Внезапно меня накрывает удушьем и паникой: вдруг произошло нечто дурное.

Перебираю ключи, не помня, прицепил ли на связку комплект ключей от квартиры ее отца?

Нахожу нужные ключи, открываю замки: закрыто лишь на нижний.

В квартире — тишина и темнота.

Поздняя ночь.

— Ксюша! — зову ее. — Ксюша…

Ноги срываются с места на бег, я проверяю все комнаты, и только в последней… замечаю, как загорается полоска неяркого света между дверью и полом.

Мчусь туда…

Ксюша пытается встать с постели.

— Ксюш.

Выдыхаю с облегчением, схватившись за дверной косяк. Делаю несколько заплетающихся, будто пьяных шагов, в направлении кровати.

— Как ты вошел?! — сердится. — Уходи! Я не хочу тебя видеть, Илья. Я больше не хочу… ни видеть, ни слышать тебя! НИ-КОГ-ДА!

Я настолько рад ее видеть, что не обращаю внимания на слова и на попытки отпихнуть, когда мои руки сплетаются вокруг нее.

— Отпусти! Отпусти…

Сжимаю лишь крепче, целую хаотично всюду.

— Люблю тебя, Ксюш. Безумно люблю… У меня сын, но он появился до наших отношений с тобой!

— Вот как! А что насчет наших отношений? — пихает меня со всей силы, и потом бессильно плачет, плачет мне в грудь. — Я знаю о договоре между тобой и моим отцом… Все знаю!

Эти слова прозвучали, как выстрел, в оглушающей тишине.

— Все… Все про вас знаю, лжецы! — повторяет Ксюша, залепив мне пощечину.

— Как? Ксюш…

— Не надо говорить мне: дорогая, это не то, что ты думаешь. Я случайно нашла папины записи. Между заметкой о походе в онкологический центр и списком продуктов… Написано о тебе! А позже о том, что он заметил, как я на тебя среагировала. Он заметил, что ты мне понравился… «Моя девочка стала совсем взрослой. На него он смотрит иначе, никогда не видел у нее такого взгляда. Это взгляд женщины…» — передразнивает. — И потом он попросил тебя за мной приударить. Интересовался нашим романом и дал добро на свадьбу. Я думала, что ты меня любишь… А ты… Ты просто расплачивался за услугу! За спасенную жизнь сына… Боже! Да ты… Ты… Как проститутка! Натурой отрабатывал! — злится, выдавая совсем уж нелогичную чушь. — И ты меня не любил. Не любил! Ты играл… Просто играл!

Мне даже возразить нечего. Я испытываю лишь глухое раздражение от того, что все раскрылось.

Раскрылось именно так.

Насмешка судьбы, не иначе…

Или просто бумеранг, закон мироздания.

Все тайное становится явным. И, как всегда, оно вскрывается в тот самый момент, когда уверен, что ничего не помешает быть по-настоящему счастливым.

Но только настоящему нет места там, где есть ложь и обман. Это хлипкая основа, ненадежная. Может продержаться не один год, а потом резко дать крен, и все полетит в тартарары.

— Я тебя люблю, Ксюш. Люблю… Сейчас люблю… У меня нет отношений с Кариной, я тебе не изменял.

— А это… Это уже не имеет значения! — снова плачет — И знаешь… Лучше ты бы просто изменял. Лучше бы ты оказался типичным, анекдотичным мужиком, которому в браке стало пресно, скучно. Лучше бы ты к другой женщине в трусы залез от банальщины… Лучше бы ты оказался тупым изменником, чем предателем!

— Где эти записи? — спрашиваю с холодным бешенством.

Теперь я зол на Седова. Какого черта он все это записывал и не избавился вовремя? Сам твердил, чтобы ни одна живая душа не узнала…

— Какая разница, где они?! Выкинуть хочешь? Но ложь из нашей жизни не выкинешь!

И правда, какой в этом смысл?

Или это такая изощренная месть Седова — мне?

Месть за то, что я вынудил… вынудил его сделать операцию Давиду?! Тогда Седов просто сказал:

— Никаких гарантий, что мальчик выживет. Шансов выжить у него меньше, чем умереть.

Тогда я знал, что не решусь… Больше никогда не решусь завести детей. Но с тем ребенком, который уже был, надо было что-то делать!

— Я согласен на риск. Мать ребенка подпишет все бумаги.

— Хорошо. Но с тебя ответная услуга. Любая. Все, что я ни попрошу. Поклянись…

Если эти записи о делах минувших дней — месть, то месть слишком жестокая, ведь удар пришелся на Ксюшу.