Уходите и возвращайтесь

Каждый день в училище приносил что-то новое. Это новое не было неожиданностью или каким-то невероятным открытием, со многими вещами Никите приходилось сталкиваться и прежде: видеть, читать, слышать, — но теперь, соприкасаясь с ними, он как-то по-другому воспринимал их, и это рождало в душе постоянное чувство радости и необычного волнения. Так было, когда он залез в самолет, правда, еще не затем, чтобы взлететь, а просто так, пройтись глазами по приборной доске, почитать резкие и повелительные надписи на всевозможных тумблерах, ощутить упругость ручки управления. И, сжимая ее в своей ладони, мгновенно ставшей сухой и горячей, Никита с трудом верил, что через какой-нибудь год-два эта сверхзвуковая машина будет послушна его воле, жесту, голосу.

Так было, когда он впервые принялся укладывать парашют. Шелковый купол, доселе бывший для Никиты обыкновенным куском капрона, неожиданно из средства спасения при аварии самолета в воздухе превратился в хорошего друга, на помощь которого можно было рассчитывать в любую опасную для жизни минуту.

Так было и сейчас, когда шли занятия на тренажере. Курсанты приобретали первые навыки управления самолетом. И неважно, что они поднимали в воздух не настоящую боевую машину, не летали, а всего лишь имитировали взлет, — волнения было не меньше.

Инструктор Баранов обвел аудиторию дружелюбно-насмешливым взглядом:

— Чтобы хорошо понимать музыку, что для этого необходимо?

Этой фразой старший лейтенант всегда начинал практическую часть работы с курсантами. Он был еще молод — сам недавно окончил училище — и тщеславен. По просьбе командования Баранов остался в училище инструктором. Причем не отказывался, как некоторые, а принял предложение с удовольствием — гарнизонная жизнь его не прельщала, а преподавательская работа, роль метра авиации, которую он разыгрывал перед курсантами, была ему явно по душе. Но дело он знал, по-своему любил, и ребята относились к нему с симпатией.

— Как можно чаще ее слушать! — выкрикнул с места Слава Завидонов.

— Правильно, — согласился инструктор. — А что самое главное в подготовке летчика?

— Практика.

— Тоже верно. И потому решающую роль при наземной тренировке пилотов играет тренажер. — Баранов похлопал ладонью по его металлической обшивке. — На нем имитируют условия, с которыми вам придется столкнуться в воздухе. Тренажер по своему оборудованию ничуть не менее сложен, чем самолет, и в такой же степени насыщен электронной и прочей аппаратурой. Необходимо это для того, чтобы воссоздать реальную картину полета, работу отдельных систем, аварийные ситуации — в общем, все то, что необходимо для выработки профессиональных навыков по управлению кораблем. В чем преимущество навыков? Прежде всего в том, что они позволят вам действовать быстро. — Баранов выстрелил вверх указательным пальцем. — Быстро, но не суетясь. Запомните это. У вас выработается определенный автоматизм, который позволит вам работать четко и безошибочно. Понятно?

— Понятно, — сказал Завидонов.

— Ну, а если понятно, давайте попробуем. Садитесь.

Завидонов не спеша забрался в пилотскую кабину. Он улыбался, но чуть подрагивающие губы и напряженно-сосредоточенный взгляд выдавали его волнение.

Никита подружился с ним еще во время экзаменов. Родом Славка был из Приамурья. Отец — потомственный тигролов, часто брал с собой сына на охоту, и эта беспокойная и требующая осмотрительности жизнь наложила на Славку свой отпечаток. На первый взгляд сонный и медлительный, он, за что бы ни брался, почти всегда оказывался первым. Первым он начал бегать и в самоволку. Причем делал это так виртуозно, что заподозрить его не мог не только взводный, но даже ребята.

— Зачем тебе это? — спросил однажды Никита, когда они укладывались спать.

— Понимаешь… — Славка вздохнул и потер средним и указательным пальцами висок. Так он делал всегда, когда попадал в затруднительное положение. — Я от шума устаю, мне иногда просто необходимо побыть одному. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Никита, хотя, откровенно говоря, ничего не понял…

Преподаватель щелкнул секундомером и дал разрешение на взлет. Слава двинул вперед сектор газа, и взлетная полоса на экране ожила и стремительно понеслась навстречу. Никита затаив дыхание наблюдал за линией горизонта. Плавно покачиваясь, она опускалась все ниже и ниже…

— Давай, — не выдержал Алик Черепков.

Инструктор резко выбросил руку, приказывая замолчать, но в этот момент машина Завидонова, нелепо задрав нос, наклонилась и, чиркнув плоскостью по бетонке, врезалась в землю. Славка, все еще не веря случившемуся, как завороженный смотрел на экран, на жалкие останки своего самолета.

— Вылезайте, Завидонов, приехали, — весело пробасил Баранов и взглянул на секундомер. — Итак, чтобы расстаться с жизнью, вам потребовалось десять секунд. Как себя чувствуете?

Завидонов переступил с ноги на ногу, обескураженно улыбнулся.

— В чем ваша ошибка, понимаете?

— Слишком большой угол атаки, — неуверенно проговорил Слава.

— В общем, правильно, — кивнул преподаватель. — Передрали машину, а затем и завалили. Садитесь. Следующим полетит… — Взгляд Баранова остановился на Черепкове. — Вы, кажется, кричали «давай»? Прошу.

Курсанты заметно оживились. Веселый и общительный, Алик с первых же дней завоевал симпатии и дружеское отношение ребят. Его вечно подначивали, но он не обижался и, как истинный одессит, парировал выпады шутников с плеском и остроумием.

— Спортом занимались? — спросил Баранов, критически осмотрев долговязую фигуру курсанта.

— Парашютным, — буркнул Алик, залезая в кабину.

— Сколько прыжков?

— Двенадцать.

— На тринадцатый духу не хватило?

— Гриппом заболел, — серьезно сказал Алик.

— Понимаю, — в тон ему ответил Баранов и дал разрешение на взлет.

Алик плавно отжал сектор газа, и самолет резво устремился вперед. Ребята снова впились в экран.

— Ну! — не выдержал на этот раз Никита.

Баранов жестом остановил его и, взглянув на секундомер, озадаченно повел губой.

— Вы правы, курсант Черепков, число тринадцать для вас роковое.

— Я не суеверный, — возразил Алик.

— И все-таки вы уложились ровно в тринадцать секунд.

— Но я же не взлетел!

— Взлетная полоса, к сожалению, имеет предел, — иронично заметил Баранов, — а дальше… ямы, забор, лес, стволы в два обхвата. Так что от вашей машины, по всей вероятности, одни черепки остались.

Под дружный хохот ребят, мрачный и сконфуженный, Алик прошел на место.

— Вы ему хотели помочь? — обратился Баранов к Никите. — Пожалуйста.

Мазур быстро забрался в машину и, когда чешуйчатая лента взлетной полосы устремилась ему навстречу, взял «ручку» на себя. Самолет задрал нос и, пробежав еще несколько десятков метров, оторвался от земли. Выше, выше, выше… Ободренный успехом, Никита ввел машину в разворот. Но она вдруг свалилась на крыло, перевернулась и… камнем устремилась к земле. На приборной доске вспыхнула красная лампочка — авария!

— Рекорд! — повеселел Баранов. — Продержались в воздухе тридцать четыре секунды. Причины вашей гибели вас интересуют?

— Скорость недобрал. — Никита виновато улыбнулся.

— Верно. А при развороте вы ее окончательно потеряли. Товарищи курсанты, — Баранов постучал костяшками пальцев по кафедре, призывая ребят к порядку, — вы наглядно убедились, что такое взлет и посадка.

При выполнении этих элементов пилотирования ошибки должны быть исключены, иначе… Сами понимаете, что может произойти. При аварии на высоте у вас есть хоть и небольшое — считанные секунды, — но время, парашют, которым вы можете воспользоваться, а на взлете… здесь, как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. В этой ситуации все зависит от отличного знания техники, вашего мастерства, собранности…

Звонок оборвал Баранова на полуслове. Он автоматически взглянул на секундомер, зажатый в кулаке, и, спрятав его в коробочку, серьезно проговорил:

— Подумайте об этом, об этом стоит подумать, — и вышел из класса.

Наступившую тишину нарушил неугомонный Алик Черепков.

— «И примешь ты смерть от коня своего!..» — пропел он гнусным фальцетом.

Никита с ожесточением драил мелом бляху и пуговицы — предстояло увольнение, и проверяющий, заметив в одежде неряшливость, мог запросто вместо прогулки в город заставить драить полы. Славка прямо в одежде, чем, естественно, нарушал все училищные распорядки, валялся на койке и курил. Пепел он осторожно стряхивал в спичечную коробку. Старшина Миша Джибладзе, холеный, крепкого телосложения парень, которого Алик моментально окрестил «Князем», готовил к сдаче грязное белье. Он складывал его высокими стопками на кровать, все время пересчитывал и при этом сверлил Славку своими южными шалыми глазами — очевидно, думал, что это подействует и последний бросит курить.

Никита протер бляху суконкой и, отставив руку в сторону, полюбовался своей работой.

— Ты ее еще кирпичом, — посоветовал Славка.

— Кирпичом твою драить надо. — Никита застегнул ремень и, оправив гимнастерку, философски изрек: — В человеке должно быть все прекрасно, даже ботинки, — и полез в тумбочку за сапожной щеткой.

— Послушай! — Славка приподнялся на локте. — Я только сегодня понял, что за чувствительная машина самолет.

— Ты думал, самолет — это трактор, — влез в разговор Миша.

— Я думал, самолет — это средство для перевозки винограда, — не остался в долгу Славка.

— Вино небось любишь пить, — беззлобно проворчал Миша, и вдруг лицо его неожиданно изменилось: — Что такое? Одной простыни не хватает!

— Алик ее на парашют пустил, — съязвил Славка. Глаза Миши мгновенно округлились.

— Слушай, друг, я тебя предупреждал, что курить вредно? Предупреждал. Начальство засечет — я умываю руки.

Славка погасил сигарету и выбросил ее в форточку.

— Князь, я сделал это только ради тебя — иначе ты никогда не сумеешь пересчитать эти дурацкие наволочки.

— Спасибо. — Миша от умиления чуть не прослезился.

Славка снова рухнул на кровать и, задрав ноги, спросил:

— Князь, а сколько у тебя в школе по математике было?

Никита, не найдя в своей тумбочке крем для обуви, вышел в коридор. Как он и ожидал, им воспользовался Черепков. Алик знал, что и где у кого лежит, и пользовался чужими вещами без зазрения совести, прямодушно полагая, что в училище все должно быть общим.

Дневальный по эскадрилье Сережка Бойцов наблюдал за Черепковым и от избытка энергии через равные промежутки времени отбивал чечетку.

— Алик, — Сережка подмигнул ребятам, — а ты знаешь, что ты будущий Герой Советского Союза?

— Не знаю, — простодушно ответил Алик, рассматривая свои до блеска надраенные ботинки.

— А я знаю. И мама твоя знает. — Сережка оттопырил уши. — Взлететь с такими тормозными парашютами — подвиг.

Ребята схватились за животы, а Сережка, сияющий и довольный, вновь задрыгал ногами. Из кубрика с простыней в руках выскочил взбешенный Джибладзе. — Прекрати! — крикнул он дневальному. — Я из-за тебя третий раз со счета сбиваюсь.

— Есть! — вытянулся Бойцов. Но как только старшина скрылся, забывшись, снова прошелся в чечетке.

— Два наряда вне очереди! — крикнул из-за двери Миша.

Отомщенный Алик, уперев руки в бока, ехидно улыбнулся:

— На камбузе плясать будешь, прямая дорога в ансамбль Александрова. Вот так! — И он отбил своими сверкающими ботинками несколько тактов.

Дверь, казалось, соскочила с петель.

— Еще два наряда получишь! — проревел Миша, энергично наливаясь кровью.

— Больше трех не имеешь права, — обескураженно заметил Бойцов.

— А это мы посмотрим, — прогудел старшина. — Хоть бы плясать умел…

— А ты умеешь? — обиделся Сережка.

Миша брезгливо повел губой:

— Алик, где гитара?

— Сделаем.

Алик мгновенно раздобыл где-то семиструнку, настроил ее и подобострастно спросил:

— Лезгинку или русский народный танец «Ах, у дуба…»?

— Иди за мной.

Ребята скрылись в каптерке, плотно закрыв за собой дверь.

Никита, насвистывая, чистил в умывальнике ботинки, как вдруг услышал чьи-то легкие, почти бесшумные шаги. Так умел ходить только прапорщик Харитонов. «Надо ребят предупредить». Никита выскочил в коридор. Прапорщик распекал за что-то дежурного второй эскадрильи. Никита хотел было проскочить в каптерку, но Харитонов, заметив его, пригрозил пальцем и быстрым, неслышным шагом двинулся к месту происшествия.

Харитонов в училище был личностью легендарной. Его и боялись, его и уважали. Уважали за боевое прошлое — прапорщик служил в десантных войсках и войну закончил полным кавалером орденов Славы, — за боевую выучку и отчаянную смелость. А боялись за резкость, своеволие и крутой нрав. Ему ничего не стоило влепить курсанту несколько нарядов вне очереди, посадить на губу, обидеть неосторожным словом. И все-таки авторитет солдата, опыт парашютиста, за которым можно в огонь и в воду, отличное знание своего дела были много весомей тех качеств, за которые курсанты недолюбливали этого хмурого и не очень-то разговорчивого человека. Никита уже сталкивался с Харитоновым, но определить свое отношение к нему не мог. То прапорщик ему нравился, ну, просто восхищение вызывал, а иногда он еле сдерживал себя, чтобы не наговорить этому супермену гадостей. Славка же раскусил его сразу.

— Тигр, — сказал он, — тигр-людоед.

— А почему некоторые тигры становятся людоедами? — спросил Никита.

— В них нет великодушия, — сказал Славка. — Тигр не может простить человека, некогда причинившего ему боль.

Харитонов покрутился вокруг тумбочки и, не найдя исчезнувшего дневального, заглянул в кубрик. Завидонов поспешно вскочил с кровати.

— Кто дневальный? — Харитонов озадаченно посмотрел на разбросанные простыни и брезгливо поморщился.

Славка мгновенно оценил ситуацию и, конечно же, не упустил возможности уколоть своего наставника.

— Здравствуйте, товарищ прапорщик, — сказал он вкрадчивым голосом.

— Здравствуй. Так кто дневальный?

— Курсант Бойцов.

— Где он?

— На месте, — сказал ничего не подозревающий Славка.

— Вы его сквозь стену видите? — холодно спросил прапорщик.

Славка обескураженно молчал. Не дождавшись ответа, Харитонов вышел, озабоченно прогулялся по коридору, прислушался: где-то играли на гитаре. Он подошел к каптерке и резко распахнул дверь… Старшина, заложив руки за спину, в неистовом темпе отбивал чечетку.

— Быстрей!

Пальцы Черепкова еще проворней забегали по струнам.

— Смирно! — вдруг заорал Бойцов, заметив командира.

Джибладзе, нелепо подпрыгнув, щелкнул каблуками.

— Товарищ прапорщик, первая эскадрилья готовится к увольнению в город.

— Вижу, — кисло протянул Харитонов. — Почему покинули пост?

Сережка виновато потупился.

— Два наряда вне очереди.

— Есть два наряда вне очереди, — мрачно повторил Бойцов.

Прапорщик окинул притихших ребят недовольным взглядом и приказал построиться.

— Равняйсь! — гортанно заорал Джибладзе. — Смир-рно!

Харитонов медленно шел вдоль строя, и цепкий взгляд его, казалось, замечал каждую мелочь — и небрежно пришитую пуговицу, и грязный подворотничок, и неаккуратно зашнурованные ботинки. Напротив Никиты он остановился и, не выдержав, спросил:

— Где это из тебя гражданскую пыль выбили?

— В армии, товарищ прапорщик.

Тонкие губы Харитонова растянулись в доброжелательной улыбке, но тут же сомкнулись, сжались — его взгляд остановился на расхлябанной фигуре Черепкова, Алик как ни старался, а подогнать форму по своему росту никак не мог. Она топорщилась, вздувалась пузырями, в общем, к великому огорчению своего хозяина и к несказанному удовольствию всех остальных курсантов — все-таки лишний повод пошутить, висела на нем, как старое тряпье на огородном пугале.

— Если вы и станете летчиком, — язвительно заметил Харитонов, — то, к сожалению, нестандартным.

— Стандартные только в романах бывают, — возразил Алик.

— А какие же они в романах? — прищурившись, поинтересовался Харитонов.

Алик несколько секунд молчал, а затем с решимостью доведенного до отчаяния выпалил:

— Влитые в мундир, как молоко в стакан, с волевым подбородком, широкими бровями и ясными, устремленными в синее небо глазами!

Смех и курсантские улыбки внезапно, как юпитеры после съемок, погасли — это был точный портрет прапорщика.

— А у вас к тому же и нестандартное мышление. Ну-ну… — Харитонов заложил руку за ремень и ледяным голосом отправил ребят в спортзал.

В спортзале произошло то, что происходило обычно, когда Харитонов всерьез брался за какой-нибудь взвод. Он разбил ребят на две группы. Первую заставил прыгать через коня, вторую — лазить по канату: на одних руках до самого верха.

Курсанты приступили к занятиям, а Харитонов, оседлав верхом стул, внимательно следил за всеми и каждым. Когда у кого-то не получался прыжок или кто-то не мог осилить канат, он жестом просил отойти их в сторону.

Алик Черепков перелетел через коня без помощи рук. Прапорщик несказанно удивился.

— А ну-ка, еще раз, — приказал он, — только с руками.

С руками не вышло. Они подогнулись, и Алик грохнулся на маты.

— Падать умеешь, — подытожил прапорщик и кивком головы послал Черепкова на канат.

Алик забрался только на три четверти. Выше, как ни старался, не смог. Он глянул на стоящего внизу Никиту, жалко улыбнулся и, обессиленный, покатился вниз.

— Это тебе не на гитаре тренькать, — добродушно проворчал прапорщик. — Как же я тебя к прыжкам допущу, если ты даже на стропах подтянуться не сможешь? — Взмахом руки он отправил Алика к группе неудачников. — Остальные могут быть свободны.

— А мы? — округлил глаза Алик. Он прекрасно знал, что должны делать они, по не переспросить было выше его сил.

— А вы… — прапорщик смерил Алика уничтожающим взглядом, — подтягивайтесь. Армии нужны здоровые люди. И душой, и телом…

Алик сложил на груди руки и, как только за Харитоновым захлопнулась дверь, с мрачной убежденностью продекламировал:

— Старшина, никогда ты не будешь майором…