Укус тени

13

Лидия бодрствует возле Бенуа всю ночь.

Ближе к полуночи, когда у пленника вдруг снова начинаются спазмы, она делает еще один укол, заставив его опять впасть в забытье и получить покой, необходимый ему для того, чтобы выжить.

Лидии очень грустно. Рассвет застает женщину в полном душевном смятении. Она сидит рядом со своим врагом; его голова покоится у нее на коленях, ее рука — у него на лбу.

— Я не могла его убить, он ведь еще не рассказал мне, где тебя искать… — оправдывается она тихим голосом. — Зато теперь мне будет достаточно лишь пригрозить ему, что я повторю все это еще раз, — и он сразу же сознается.

Она несколько часов прислушивается к бессвязному бормотанию Бенуа, надеясь услышать, как он признает свою вину. Однако он всего лишь повторяет имя своей жены. Он так и не приподнял завесу над событиями, происходившими в тот проклятый день — шестого января 1990 года. В тот холодный зимний день, когда в их с Орелией судьбе все перевернулось.

Когда наступает утро и в подвал проникают солнечные лучи, Бенуа открывает глаза.

Как и в первый день своего пребывания здесь, он прежде всего видит потолок.

Бенуа пытается пошевелить головой, пальцами, ногами.

Но у него ничего не получается.

Его тело совсем не подчиняется командам, поступающим из его мозга, окутанного горячим, обжигающим дымом.

А может, он уже умер?

Нет, все намного хуже: его похоронили заживо. Этот кошмар преследовал его с детских лет: ему много раз снилось, что он просыпается и обнаруживает, что лежит в заколоченном гробу. Этот жуткий сон, по-видимому, был вещим.

В его поле зрения появляется Лидия; она наклоняется над ним, измученным до изнеможения. Бенуа удается различить ее золотисто-янтарные глаза, огненную копну волос, лицо с белоснежной кожей.

— Ты узнаешь меня? — шепчет она.

Да, он ее узнает. И если она находится рядом с ним, это значит, что «клетка» открыта и у него есть шанс вырваться отсюда, чтобы вернуться к Гаэль и Жереми.

Бенуа, совершая сверхчеловеческое усилие, медленно поднимает правую руку, хватает Лидию за ее тонкое горло и пытается его сдавить.

Но у него уже совсем нет сил, и его рука вяло падает на грудь.

— Бесполезно, Бенуа… Ты сейчас слишком слабый. Это из-за противоядия… Я дам тебе возможность отдохнуть. Я вернусь в конце дня.

Лидия укутывает его бесчувственное тело одеялом.

— Я вернусь, чтобы услышать то, что ты должен мне сказать. Когда ты снова сможешь говорить…

Она закрывает дверь, и сердце Бенуа сжимается от отчаяния.

— Да, кстати… С Рождеством, Бен!

То приходя в сознание, то снова теряя его, Бенуа не замечает, как течет время — час, другой, третий…

Только когда уже начинает темнеть, он просыпается. Полностью просыпается.

Ему требуется целая четверть часа, чтобы подняться с пола и сесть спиной к решетке. Еще одна четверть часа — чтобы встать на ноги. Еще одна — чтобы доковылять до умывальника, выпить около полулитра воды и вернуться на уже ставшее для него привычным одеяло.

Несмотря на то что Лидия напичкала его расслабляющими средствами, его тело кажется ему сухим, потрескавшимся бревном. Внутри живота — неприятное жжение, дыхание — слабое и прерывистое.

Он все прекрасно помнит. Помнит о перенесенных им жутких страданиях, помнит о том, что говорила ему его мучительница.

Он помнит, что ни в чем не признался.

«Если я соглашусь с тем, что убил Орелию, мне конец».

Загорается свет, и Лидия озаряет подвал своим блистательным присутствием. Несмотря на неприязнь к ней, Бенуа не может не признать ее красивой: телесная оболочка этой женщины идеально маскирует черствую душу. Она похожа на те ядовитые растения, от которых исходит приятный опьяняющий запах…

— Теперь тебе лучше, Бен?

Она, конечно же, предпочитает находиться по ту сторону решетки. Впрочем, Бенуа так слаб, что даже не сможет раздавить муху.

Лидия прижимается к прутьям решетки прямо напротив Бенуа.

— Думаю, теперь ты уже морально готов к тому, чтобы во всем сознаться, да?

— Я никого не убивал…

Это новое проявление упрямства на несколько секунд лишает Лидию дара речи. Она никак не ожидала, что он опять станет цепляться за свое вранье… Затем в ее груди начинает нарастать гнев.

— Хочешь, чтобы я начала все заново?.. Чтобы я еще раз накормила тебя стрихнином?

— Нет… Я хочу, чтобы все это прекратилось… Я хочу вернуться домой!

Услышав эти слова, Лидия расплывается в злорадной улыбке.

— Ты уже никогда не вернешься домой, дерьмо!.. Неужели ты этого так и не понял? Ты — гнусный убийца! Насильник и убийца!

— Это неправда.

Бенуа вдруг начинает плакать. Сначала он плачет очень тихо, а затем его плач перерастает в громкие рыдания.

Лидия молча слушает, как он плачет, наслаждаясь столь долгожданным моментом.

— Давай, Бен, поплачь… Тебе уже ничего другого не остается!

Мучительные сомнения прошлой ночи улетучились. Лидия, опьяненная слабостью своего врага, снова рвется в бой.

— Ты не мужчина! — кричит она. — Ты — дерьмо! Трус! Слабак! Ты — смердящий навоз!

Бенуа молча лежит на одеяле, чувствуя на себе злорадный взгляд истязательницы.

— И куда это только подевался наш полицейский-супермен? — ухмыляется Лидия. — А? Куда подевался майор Лоран, считавший себя настоящим героем?

Да, он исчез.

Его похоронили заживо.

— Когда Орелию похитили, мы жили здесь…

Бенуа, скрючившись, лежит в углу своей «клетки». Единственное, на что он сейчас способен, — так это слушать. Слушать свою мучительницу, у которой вдруг возникло непреодолимое желание излить ему душу — прямо посреди ночи.

— Это наш фамильный дом… Я здесь выросла. Мои родители покинули этот дом через несколько месяцев после исчезновения Орелии. Они переехали жить в Безансон. Находиться здесь для них стало невыносимо… Понимаешь?

— Да, понимаю.

— Короче, мы переехали. Сейчас я не общаюсь с родителями… Меня с ними уже ничего не связывает… Они думают, что я больна. Думают, что после смерти Орелии я тронулась рассудком. Они хотели о ней забыть — походить в трауре и забыть! Они сами об этом говорили. Но Орелию нельзя забывать. У нас попросту нет на это права… Орелия часто бывала грустной… Я так никогда и не узнала почему. Она, казалось, догадывалась о том, что ее ждет… Она как будто с самого рождения знала, что ей суждено умереть юной… Очень юной…

Лидия закуривает сигарету: огонек зажигалки на секунду освещает погруженную в темноту «клетку». Бенуа успевает заметить лишь золотистый отблеск волос Лидии и овал ее белоснежного лица. Затем все вокруг снова погружается в темноту.

— Как ты думаешь, а можно догадываться об этом с самого рождения?

— Я… Наверное, можно. Мне, например, часто снилось, что меня похоронят живьем… Этот кошмарный сон мучил меня много-много раз…

— Правда? Значит, судьба человека предопределена заранее… Возможно, Орелия знала, какая судьба ее ждет. Она знала, что ей нужно всего лишь встретить тебя, чтобы это все случилось…

— Ее убил не я, — тихо, но твердо возражает Бенуа. — Я не убивал ее, Лидия.

Но Лидия, похоже, даже не слушает его: она снова углубляется в воспоминания, разговаривая с самой собой.

— Мы все время были вместе… Мы никогда не расставались, — продолжает она. — Нас называли неразлучными! Но в тот день… В тот день мы поссорились. Такого с нами никогда раньше не случалось… Я помню, как мы шли вдвоем вдоль дороги. Мы в то время часто там ходили. Это была среда, вторая половина дня, и мы с ней должны были пойти к нашей общей подружке… Однако… Это все произошло из-за одного мальчика. Мы с ней были влюблены в одного и того же мальчика, понимаешь?

Бенуа, скрытый темнотой, улыбается. Эта история его умилила — он и сам не знает почему. Сидящая неподалеку от него женщина, которая собирается его убить, — можно сказать, его палач — своим трагическим рассказом почему-то заставляет его улыбнуться. Наверное, потому что она рассказывает ему эту историю каким-то детским голосом.

— В общем, мы поругались и разошлись в разные стороны: Орелия пошла к той подружке, а я повернулась на сто восемьдесят градусов и направилась домой…

Бенуа вдруг чувствует, что Лидия плачет. Его сердце сжимается — хотя ему вроде бы следует радоваться, что плачет уже не он, а она…

— Если… если бы я пошла тогда с ней, она, наверное, была бы сейчас жива! Ты, возможно, не осмелился бы на нее напасть, если бы мы шли вдвоем… Отвечай, Бен!

— Я… Мне кажется, что если бы ты пошла с ней, то тот, кто убил Орелию, убил бы и тебя.

— Уж лучше бы я погибла вместе с ней.

— Нельзя так говорить!

— Нет, можно… Меня лишили моей второй половины, а это, поверь, хуже смерти. Да, было бы лучше, если бы ты убил нас обеих.

— Я не убивал ее…

Лидия, пропустив слова Бенуа мимо ушей, продолжает:

— Когда наступил вечер, а она так и не вернулась домой, мне… мне стало очень страшно и очень плохо… Мне показалось, что внутри меня произошел взрыв и мое тело разорвалось на куски!.. Мое тело пронзила острая, невыносимая боль — как будто меня разрубили на две части… Мне тогда очень хотелось верить, что сестра еще вернется. Я заставляла себя не терять надежды… Я несколько месяцев ждала и представляла, как вдруг откроется дверь и войдет Орелия… Знаешь, я надеялась на это очень долго даже после того, как все уже перестали ждать ее. И однажды она и в самом деле вернулась…

Бенуа, несмотря на кромешную тьму, изумленно таращит глаза.

— Вернулась? — переспрашивает он.

— Да. Я увидела ее ночью в своей комнате. Она стояла возле моей кровати… Орелия заговорила со мной и объяснила, что пришла сказать мне, что она меня прощает… Прощает за то, что я оставила ее одну на той обочине…

— Тебе это приснилось, Лидия.

— Нет. Я тогда не спала. Кроме того, она по-прежнему рядом со мной… Она тоже на тебя смотрит… Она видит тебя через мои глаза. Она вершит над тобой суд.

— Ты хочешь сказать, что она находится внутри тебя?

— Да, внутри меня. И вокруг меня. Постоянно… Она — это я, а я — это она.

Бенуа вдруг понимает, какие сильные душевные муки испытывает Лидия — испытывает очень и очень давно — и в какую пропасть безумия она рухнула под воздействием этих мук. Она рухнула в эту пропасть, будучи почти ребенком. Получается, что в один прекрасный день жизнь человека может дать трещину, а затем эта трещина может превратиться в бездонную пропасть…

Бенуа с удивлением думает, что, слушая Лидию, он почему-то проникается сочувствием к ее трагической судьбе, — и это при том, что он угодил к ней в лапы и стал пленником ее смертоносного безумия!

Однако попытаться понять ее — это, возможно, его последний шанс выбраться живым из темного подвала, в который он угодил.

Живым, хотя уже отнюдь не невредимым.

— А кто из вас был старше? — вдруг спрашивает Бенуа. — Орелия или ты?

Он слышит, как Лидия встает со стула и идет в сторону лестницы. Через несколько секунд ее каблуки стучат по бетонным ступенькам.

— Меня одолевает сон, я пойду спать… — раздается ее голос.

— Ты мне не ответила, — не унимается Бенуа.

— Я не ответила, потому что твой вопрос глупый, Бен.

— Мне непонятно, что же в нем такого глупого…

— Орелия и я — это одно и то же.

«Что она хотела этим сказать? Орелия и я — это одно и то же…»

Бенуа напрягает свой измученный рассудок, но ему так и не удается разгадать эту загадку.

Солнечный луч робко ласкает его неподвижную ногу. Сейчас, должно быть, полдень.

«Значит, Орелия — не выдумка?.. Или я уже и сам потихоньку схожу с ума?»

Его мучает и еще один вопрос. Мучает очень много дней. Кто? Кто решил на нем так жестоко отыграться? Кто спрятал тот медальон в его сарае?

А может, и никто… Может, Лидия все выдумала. Она до такой степени чокнутая, что попросту выдумала эту историю об исчезновении своей сестры, о ее убийстве, о спрятанном медальоне…

Она встретила его, Бенуа, совершенно случайно, и он ей запомнился. Запомнился, потому что понравился. Он ведь симпатичный.

Очень даже подходящая игрушка для женщины-психопатки.

Да, именно так… Лидия создала всю эту историю в своем больном воображении, чтобы дать себе повод запереть его, Бенуа, в этом подвале.

Он уже сталкивался с аналогичными случаями: серийные убийцы тоже выдумывают различные небылицы, чтобы с их помощью оправдать свои злодеяния…

Никто не пытался на нем отыграться.

Никто, потому что вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову желать, чтобы он оказался в этом подвале. И чтобы он так мучился.

Нет, такое не пришло бы в голову никому.