Улица Пяти Лун

I

Я сидела в своем кабинете и увлеченно терзала пилкой ногти, когда дверь отворилась и в комнату прокрался странный тип. Он был в длинном плаще с бесчисленными карманами, кармашками, пряжками и погончиками — одеяние, достойное уважающего себя шпиона. Поднятый воротник упирался в широкие поля шляпы, надвинутой на глаза. Правую руку шпион держал в кармане. И карман этот зловеще оттопыривался.

— Guten Morgen, герр профессор, — вздохнула я, откладывая пилку. — Wie geht's?[1]

Знаю, Wie geht's — это не самый изящный немецкий, но я тут ни при чем. В моем арсенале имеется прекрасный литературный немецкий, но герр Шмидт радуется как ребенок, когда я перехожу на сленг. У профессора довольно своеобразное чувство юмора. Герр Шмидт — директор мюнхенского Национального музея, и когда он пребывает в здравом уме и твердой памяти, то является одним из виднейших в мире специалистов по истории Средневековья. Но часто, я бы даже сказала, слишком часто герр Шмидт и рассудок — вещи противоположные. Дело в том, что профессор — законченный романтик. Его заветное желание — стать мушкетером в ботфортах и размахивать шпагой с него ростом, или одноглазым пиратом хозяйничать на морских просторах, или, как сейчас, плести шпионские интриги.

Картинно взмахнув рукой, босс стянул шляпу и бросил в мою сторону быстрый хитрый взгляд. От этих хитрых взглядов Шмидта у меня просто сердце разрывается. Его пухлое наивное лицо годится разве что для добродушной улыбки Санта-Клауса. Правда, герр Шмидт мнит себя самым проницательным и коварным интриганом на свете, но, поверьте, это далеко не так. И каждый раз, когда он бросает на меня «хитрый» взгляд, происходит одно и то же: герр Шмидт старательно вздергивает одну бровку, но его лицевые мышцы поднимают бунт, и в результате мой шеф начинает быстро-быстро моргать, а пухлые губки собираются бантиком, — ни дать ни взять, растерянный младенец.

— Как идет работа, крошка? — поинтересовался он по-английски с таким сильным акцентом, какой, наверное, был бы у Гете, заговори тот на моем родном языке.

Хотя откуда мне знать, может, Гете говорил с еще более жутким акцентом? Гете — это не моя специальность. Моя первая специальность — история европейского Средневековья, а вторая — история искусств. Вот тут я действительно дока. Сейчас уже можно признаться, что работу в мюнхенском Национальном музее я получила благодаря некоторому... назовем это нажимом...

С герром Шмидтом я познакомилась, когда он пребывал в одном из своих излюбленных образов, а именно в образе изощренного и неуловимого преступника, что-то вроде помеси обаятельного Арсена Люпена и зловещего профессора Мориарти. Мы с ним охотились за одной старинной ракой, и кое-какие действия нашего доброго профессора Шмидта-Мориарти могли бы показаться некоторым коллегам не вполне уместными, чем я и не преминула воспользоваться. Нет-нет, поверьте, это был не шантаж... ну, не совсем шантаж...

Как бы то ни было, вот уже почти год я тружусь в мюнхенском музее под началом милого герра Шмидта, и профессор давно признал, что свое жалованье я отрабатываю на совесть. Он даже не возражает, что в рабочее время я балуюсь литературой — пописываю любовные (ну ладно-ладно, согласна, порнографические) романы. Главное, чтобы справлялась с неотложными вопросами. Но давайте посмотрим правде в глаза — в средневековой истории не так много неотложных вопросов.

«Хитрый» взгляд профессора упал на пачку отпечатанных листов, покоившихся сбоку от моего левого локтя.

— Как идет работа над книгой? — поинтересовался он. — Удалось вызволить героиню из борделя?

— Она не в борделе, — объяснила я в пятый или шестой раз. Наш герр Шмидт слегка помешан на борделях. С литературной, разумеется, точки зрения. — Она в гареме. В турецком гареме... м-м... в Альгамбре.

В глазах профессора сверкнул знакомый блеск, сугубо научного, конечно, толка.

— Но Альгамбра никогда не принадлежала туркам...

— Да я это знаю, но читатель-то не знает. Вы слишком озабочены точностью, дорогой герр профессор. Потому-то в отличие от меня и не можете написать непристойную книжонку, которую глупые дамочки рвали бы из рук. Но сейчас у меня, увы и ах, творческий застой. Уж слишком много опусов про турок и гаремы развелось в последнее время. — Я вздохнула. — Битый час пытаюсь придумать какое-нибудь оригинальное проявление похоти, но все впустую... Нелегкий это хлеб — похабные романы, скажу я вам.

Профессор Шмидт задумчиво сдвинул бровки-запятые, явно намереваясь подстегнуть мое воображение. Я не жаждала познакомиться с его представлениями о похоти, а потому поспешно переключилась на другое:

— Но я вас отвлекаю, герр профессор. Вы что-то хотели сказать?

— А-а... — Шмидт бросил на меня очередной «хитрый» взгляд и стремительно выдернул руку из оттопыренного кармана.

Пистолета в ней, разумеется, не оказалось. Я этого и не ждала. А ждала я пригоршню конфет или булочку. Своим основательным брюшком герр Шмидт обязан бесконечным «перекусонам». Но на сей раз это были не сласти...

При виде предмета, который сжимали пухлые пальчики профессора, у меня перехватило дыхание.

Пусть данная фраза не вводит вас в заблуждение. Это не та книга, где героиня то и дело взвизгивает, падает в обморок и ловит ртом воздух. К вашему сведению, к обморокам я склонна не больше, чем к облысению, да и удивить меня не так-то просто. И вовсе не потому, что годов моих не перечесть, — я все еще пребываю с нужной стороны от тридцатника, — просто из-за своих неудачных внешних данных я приобрела большой жизненный опыт.

Да уж, с внешностью мне не повезло, что называется, на полную катушку. Ростом я вымахала под два метра (для педантов уточню — метр восемьдесят четыре), от шведских предков мне досталась фигура с аппетитными выпуклостями в положенных местах, а также глаза густой небесной синевы и непокорная блондинистая шевелюра (этакого золотисто-соломенного оттенка, который так нравится мужчинам). Я никогда не толстею, а потому мои шведские выпуклости отнюдь не напоминают перестоявший пудинг. Но видит бог, лучше бы уж напоминали! Лучше бы уж я была кривоносой одноглазой каргой ростом с табуретку!

Воспряньте духом, гадкие утятки и жирные свинятки, вам повезло гораздо больше, чем вы думаете. Если уж вас полюбили, то полюбили за что-то по-настоящему ценное, за то, что всегда останется при вас, — за ум, или добрый нрав, или чувство юмора. Когда же люди смотрят на меня, они видят лишь красотку с обложки журнала мод. Никто и никогда не воспринимает меня всерьез. Прежде я мечтала стать хорошенькой хрупкой малышкой, этакой полутораметровой очаровашкой. Теперь же не согласна на меньшее, чем плоскогрудость и плоскостопие вкупе с близорукостью и косоглазием. Жизнь моя тогда стала бы приятнее во сто крат, приятнее и спокойнее.

Прошу прощения за эту неуместную тираду. Но не так-то просто убедить людей, что у тебя есть мозги, когда они видят лишь округлости и проклятые соломенные лохмы. Плоскогрудые интеллектуалки в очках не доверяют мне. Мужчины-интеллектуалы ничем не отличаются от других мужчин, они берут меня на работу, но совсем не по тем соображениям, как мне бы хотелось. Потому-то встреча с профессором Шмидтом показалась мне настоящей манной небесной. Ей-богу, его невинный вид — это вовсе не обман. Милый герр Шмидт действительно считает меня блестящим ученым, и, будь он на три головы выше и лет на тридцать помоложе, я бы подумала, а не взять ли его в мужья.

И вот этот маленький толстенький профессор-шпион стоял посреди моего кабинета и лучезарно улыбался. А предмет на его ладони сиял и мерцал, словно тоже посылая приветственные улыбки.

Это был золотой кулон, богато отделанный филигранью в форме листьев. Две крошечные золотые фигурки коленопреклоненных женщин поддерживали прочное колечко, через которое когда-то проходила цепочка. Золотой ободок был усыпан драгоценными камешками зеленого, красного и жемчужно-белого цвета, а в центре мерцал огромный лазурный камень, который просвечивал, словно вода под хрустальным куполом. В центральном камне имелся изъян, напоминающий высеченный крест.

Бросив беглый взгляд, вы могли бы принять эти камни за грубо обработанные стекляшки. Но мой взгляд был далеко не беглым.

— Талисман Карла Великого, — изумленно прошептала я. — Шмидт, дружище, положите его на место, ладно? Вы с ним все равно не скроетесь, кто-нибудь обязательно заметит, что он исчез.

— Вики, неужели вы думаете, будто я его украл? — Улыбка на лице Шмидта стала еще шире. — И как, по-вашему, мне удалось отключить сигнализацию, а?

Хороший вопрос. Наш музей обладает превосходным собранием древних ювелирных украшений, которые хранятся в специально оборудованном помещении — в зале, представляющем собой огромный сейф. На ночь зал-сейф запирается, а днем за ним постоянно присматривают три дюжих охранника. Сигнализация столь чувствительна, что если посильнее дыхнуть на стекло, под которым лежит сокровище, то по всему музею разнесется отчаянный перезвон. И хотя герр Шмидт — директор музея, ни он, ни кто-либо другой не имеет права извлекать исторические драгоценности, разве что в присутствии еще двух музейных шишек и целого батальона охранников.

— Сдаюсь, профессор. Понятия не имею, как вы его вытащили из витрины, но, ради бога, положите Талисман на место. Со своим извращенным чувством юмора вы когда-нибудь нарветесь на крупные неприятности, и если узнают...

— Nein, nein. — Шмидт с сокрушенным видом покачал головой. — Этот кулон вовсе не украден, Вики! Я вовсе не похищал его из нашего музея. Эту чудесную вещицу нашли вчера вечером в кармане одного мертвого человека, в переулке неподалеку от Alter Peter[2].

Несколько мгновений я переваривала эту удивительную информацию.

— Так это не настоящий талисман?!

— Aber nein[3]. Конечно, не настоящий! Уверяю вас, дорогая, мы бы заметили, если бы драгоценность исчезла. Это копия. Но, liebe Вики, какая копия!

Я взяла кулон. Даже зная, что это подделка, коснулась вещицы осторожно и уважительно. Чем внимательнее я его разглядывала, тем сильнее росло мое изумление. Оставалось лишь поверить Шмидту на слово, хотя кулон выглядел совсем как настоящий, даже на мой наметанный глаз профессионала.

Работа ювелира была превосходной, изящные нити филиграни выполнены с редким мастерством. Что касается камней, то даже специалист вряд ли смог бы распознать подделку без помощи сложных инструментов. Оригинальный кулон был изготовлен в девятом веке, задолго до того, как появились современные методы огранки камней. Рубины и изумруды в золотой оправе лишь грубо отшлифованы и закруглены — для таких камней существует специальный термин «кабошон». Из драгоценных камней сейчас так обрабатываются только звездчатые рубины и звездчатые сапфиры.

Грубо обработанный сапфир в центре кулона неярко мерцал, а не сиял изнутри, как бывает с ограненными камнями. Я знала, что это не один сапфир, а два, прижатые друг к другу, и изъян в центре — это не «звездочка» и не естественная трещинка, а кусочек Истинного Креста[4], что превращало кулон в совершенно бесценный талисман.

— Герр Шмидт, а не дурачите ли вы меня? — спросила я, осторожно кладя драгоценность на стол. — Давайте начистоту! Что еще за мертвый человек? У кого нашли этот кулон?

— У носотряса. — Шмидт небрежно взмахнул коротенькой ручкой.

— У кого?!

— У носотряса, бродяги, пьяницы, — с легким признаком раздражения уточнил Шмидт.

— А-а... У лоботряса.

— Ну да. А я как сказал? Вечно вы придираетесь, Вики. Ни денег, ни паспорта, ни других документов при нем не было, ровным счетом ничего. Только эта вещица, аккуратно вшитая в потайной кармашек.

— А от чего умер этот ваш носотряс?

— Сам по себе, — разочарованно вздохнул Шмидт. — Никто его не убивал. Ни раны, ни яда, ни наркотиков — наркоты, как сейчас бы сказали. Самогоночки в нем тоже не нарыли, как и...

— Хватит! — простонала я. Если Шмидт пускается в рассуждения, да еще на загадочном наречии, которое он считает современным молодежным сленгом, то остановить его очень трудно. — Честное слово, герр Шмидт, это невероятно. Просто невероятно. У какого-то бродяги в кармане спрятана копия бесценного сокровища! Полагаю, вы узнали все это от полиции? Но с чего они взяли, что это копия одного из наших экспонатов?

— О, люди из полиции решили, что это оригинал! — с воодушевлением воскликнул Шмидт. — О, они культурные люди, наши Polizisten. Один из них часто заходит к нам в музей, и он узнал кулон. Меня вызвали сегодня утром.

— Должно быть, с вами чуть припадок не случился, — сочувственно сказала я. — При вашем слабом сердце и всем остальном.

Шмидт театрально закатил глаза и сдавил себе грудь:

— Ужасное, ужасное мгновение! Разумеется, я знал, что наш кулон никуда не исчез. Но этот ли кулон подделка или тот, что хранится у нас в музее? Вот каким вопросом я задался, увидев вещицу. Пока наши эксперты не осмотрели находку, я тысячу раз чуть не умер.

— Правда? А я вот все еще не уверена, что это подделка. Какая тонкая работа...

— Вики, не шутите так! Я ведь знаю, что вы великая шутница. — Он погрозил мне коротеньким пальчиком. — Нет, это подделка, копия, но какая! Золото настоящее. Камни — не стекляшки, а современные синтетические материалы. Вы наверняка слышали о нынешних имитациях рубинов, изумрудов, сапфиров? Некоторые столь великолепны, что лишь самое тонкое оборудование способно определить, что они искусственного происхождения. А мастерство ювелира... Боже!

И герр Шмидт принялся ожесточенно тереть лысину. Глаза его заволокло слезами.

— Не понимаю, что вы так расстраиваетесь. Ну пожелал какой-то чудак-коллекционер обзавестись копией Талисмана Карла Великого, и что с того? Пошлых штамповок сейчас можно найти сколько угодно, а ему захотелось по-настоящему ценную вещь. Согласна, работа хорошая, но вряд ли вещица такая уж дорогая.

— А я-то думал, вы меня поймете, Вики! — У Шмидта расширились глаза. — Вы ведь такая умная женщина, такая умная! Пойти на жуткие сложности, потратить уйму денег, и все ради того, чтобы заполучить копию... Да в мире найдется лишь несколько ювелиров, способных выполнить столь тонкую работу. Но им вовсе нет нужды зарабатывать на жизнь подделками под старину. Такая копия... это слишком дешево и одновременно слишком дорого. Понимаете?

Когда герр Шмидт выражается столь загадочно, трудно не понять. Я задумчиво кивнула и еще раз пристально посмотрела на прекрасную вещицу.

Большинство женщин питает слабость к драгоценностям. Современные мужчины равнодушны к ним только потому, что ныне считается дурным тоном, ежели представитель сильного пола обвешивает себя побрякушками. Но в прежние времена все обстояло иначе — мужчины были падки на украшения не меньше женщин. Я прекрасно понимала желание обзавестись такой восхитительной вещицей, как копия Талисмана Карла Великого. Замечательное украшение, что и говорить, сама бы не отказалась. Но никто не станет тратить на копию баснословную сумму. Кроме того, ведь создателю копии надо было досконально изучить оригинал, а к нам в музей никто не обращался с просьбой познакомиться с настоящим Талисманом. Значит, кто-то провел немало часов, изучая фотографии и рисунки. А может, даже наведался в музей, не афишируя своих целей. Но если у тебя честные намерения, к чему подобная таинственность?

— Вы считаете, что шайка злоумышленников готовит ограбление? По-вашему, кто-то хочет подменить копиями настоящие драгоценности?

— Мы не должны исключать такую возможность! — просиял герр Шмидт. — Вики, вы же понимаете!

— Да, конечно... вы совершенно правы. Я видела в кино, как...

— Не только в кино, — мрачно прошептал Шмидт, проводя платком по лбу. — Мошенники и фальсификаторы только и ждут, как бы похитить нашу чудесную коллекцию. Вики, мы должны все выяснить! Немедленно! Если у этих людей безобидное увлечение, хорошо. Но если нет, то коллекции во всем мире оказываются под угрозой. Предположим, что наш Талисман похитили бы, а на его место подложили эту вещицу. Прошло бы несколько лет, прежде чем мы обнаружили бы подмену.

— Верно. — Я осторожно коснулась пальцем сапфира. Он был прохладный, как вода, и гладкий, как лед. С трудом верилось, что этот чертов кулон не настоящий. — Так что нам с этим делать?

— Не нам. А вам, Вики! — Румяное лицо Шмидта расплылось в добродушной улыбке. — Полиция, естественно, провела расследование. Она зашла в... как это по-английски... в мертвецкую кончину!

— Э-э... в тупик, вы хотите сказать?

— Да, да. Тот мертвый человек, у которого нашли кулон, остался неопознанным. Его приметы, его отпечатки пальцев не известны Интерполу. У нас в Мюнхене замечательная полиция, но и ее возможности не беспредельны. В отличие от ваших, моя дорогая Вики! Поэтому я обращаюсь к женщине, которая своей изобретательностью сравнима разве что с великим Шерлоком Холмсом. Я взываю к вам, о Вики! Найдите творца этой замечательной копии!

Голубые глазки герра Шмидта сверкали почище, чем сапфир в Талисмане Карла Великого.

Скромность не принадлежит к числу моих добродетелей, но от этой грубой лести и наивной мольбы мне стало не по себе. Верно, однажды я добилась умеренного успеха на поприще частного сыска, но преуспела тогда лишь потому, что решение загадки требовало специальных знаний. Я историк, а не сыщик.

Однако... Мои глаза не могли оторваться от мягкого голубого сияния сапфира. Подделка? В этом камне было что-то гипнотическое, как и в мольбе Шмидта. Работа у меня приятная, хотя временами и бывает нудноватой, да и мой порнографический роман что-то застопорился. Почему бы немного не отвлечься? К тому же на дворе буйствовал май, месяц, когда безумные порывы берут верх над здравым смыслом.

— Ну... — протянула я, откидываясь на стуле и соединяя кончики пальцев, — точь-в-точь незабвенной памяти мистер Шерлок Холмс. — Ну-с, дорогой доктор Ватс... то есть профессор Шмидт, пожалуй, я возьмусь за это дело.

II

Герр Федер, представитель мюнхенской полиции, напомнил мне Эриха фон Штрогейма[5], которого я как-то видела в одной телепередаче, только этот не носил монокля. Вероятно, очаровательные стекляшки вышли из моды. И тем не менее герр Федер церемонно поцеловал мне руку. Ох, люблю, когда мне целуют ручку. Не могу понять, почему американские мужчины к этому не приучены. Целование ручек пронимает даже нас, закоренелых феминисток.

Заранее на целование рук я не рассчитывала, зато рассчитывала на некоторый интерес к моей особе. Баварцы обожают блондинок. Бавария, если вы не знаете, находится на юге Германии, здесь обитают представители альпийской подрасы — низенькие, коренастые, темноволосые человечки, и красавицы валькирии у них в большом почете. Я надела короткую юбочку и облегающий свитерок и распустила волосы по плечам. Мне было плевать, что герр Федер подумает о моих мозгах, пялясь на мои ноги. Задача была проста — выудить из него как можно больше информации.

В конце концов, много он мне все равно сказать не мог, поскольку все обычные методы расследования ни к чему не привели. Покойник просто-напросто был неизвестен полиции.

— Что вовсе не исключает его преступного прошлого, — объяснил Федер, скребя косматые седые брови. — Это означает только то, что он не числится ни у нас, ни в Интерполе. Возможно, его подвергали аресту в какой-то другой стране.

— А со Штатами вы не связывались? — спросила я, откидываясь на спинку стула и делая глубокий вдох.

— Простите?.. — Глаза Федера сверлили мой натянувшийся свитерок. — A... verzeihen Sie, Fraulein Doctor[6]... Нет, не связывались. Коли на то пошло, этот человек не совершил никакого преступления, если не считать того, что умер.

— Руководство музея весьма обеспокоено.

— Да, я прекрасно понимаю. И все же, фрейлейн доктор, есть ли реальные причины для подозрений? Мы, как и все полицейские службы сейчас, очень перегружены. Нам некогда продохнуть от уже совершенных преступлений. Где мы возьмем время и деньги, чтобы проверять какие-то неясные теории? Если музей желает провести расследование сам, мы окажем ему всяческую поддержку, но я не вижу... То есть я не сомневаюсь в вашем уме, фрейлейн доктор, но...

— Да не собираюсь я гоняться за преступниками по темным переулкам! — Мы непринужденно рассмеялись. Зубы у герра Федера были очень большими, очень белыми и идеально квадратными. — Но, — продолжала я, — хотелось бы побольше узнать об этом деле. Я в любом случае намеревалась взять отпуск, и герр профессор Шмидт предложил мне навести справки. И вот еще что... честно говоря, я не прочь взглянуть на труп.

Не знаю, как это у меня вырвалось. Я отнюдь не брезглива, но и не большая любительница мертвецов. Просто ничего другого не пришло на ум. У меня не было никакой иной зацепки.

Стоя в холодной белой комнате, я пожалела о своей опрометчивости. Запах в этой юдоли скорби был весьма примечателен: вонь карболки мешалась с другим, куда более навязчивым ароматом. Служитель театральным жестом отдернул белую простыню, и я невольно содрогнулась, глядя на неподвижное, мертвое лицо. Напоминание о том, что я тоже смертна. В самом лице не было ничего отвратительного.

Мужчина средних лет, неприметный, самой прозаической внешности: смерть сгладила черты, лишила индивидуальности. Густые черные брови, седеющие волосы, кожа то ли загорелая, то ли смуглая от природы. Губы чересчур припухлые. Глаза закрыты.

— Спасибо, — пробормотала я, отворачиваясь.

В кабинете квадратнозубый Федер предложил мне глоток бренди. Разумеется, я не нуждалась в искусственных стимуляторах, но не хотелось развенчивать мужской миф о женской чувствительности.

— Он похож на южанина, — сказала я, судорожно глотая бренди. А неплохие напитки потребляют в полиции.

— Да, вы правы. — Федер облокотился на стол, осторожно держа стакан в тонких нервных пальцах, которые совершенно не сочетались с большими квадратными зубами. — Наверное, испанец или итальянец. К сожалению, мы не нашли при нем никаких документов.

— Подозрительно.

— Совсем не обязательно. Этот человек несколько часов пролежал в переулке, сколько именно, так и не установили. Вполне возможно, его обобрал случайный грабитель. Если при нем был бумажник, то его прихватили ради денег. А документы наверняка находились в бумажнике. В криминальной среде паспорт всегда в цене.

— Ну да, — с готовностью согласилась я. — А драгоценность глупый воришка не заметил, поскольку Талисман был зашит в одежду.

— Именно так. В карманах осталась всякая всячина, которая вряд ли заинтересовала бы вора. Платок, ключи...

— Ключи? От чего?

Федер выразительно пожал плечами:

— Кто знает, фрейлейн доктор? Уж точно не от машины. Если у покойного и была квартира, то как выяснить, где она находится? Мы навели справки в гостиницах, но это ничего не дало. Разумеется, нельзя исключать, что он лишь вчера приехал в Мюнхен и не успел поселиться в гостинице. Вас интересует содержимое его карманов?

— Наверное, стоит взглянуть, — хмуро буркнула я, разглядывая пустой бокал.

Ничего из ряда вон выходящего я не ждала увидеть. Просто считала, что нельзя упускать ни одной возможности зацепиться. Откуда мне было знать, что в этой жалкой кучке лежит ключ, который позволит отпереть шкатулку?

Ключом оказался сложенный клочок бумаги. Точнее, клочков было несколько — в основном квитанции на мелкие суммы. И среди счетов и квитанций затесался листок, вырванный из блокнота. Я повертела бумажку в руках. 37. Вот что там было написано. Просто число 37. Семерка перечеркнута, как это принято у европейцев, не способных отличить семерку от единицы. А рядом... Я нахмурилась. Больше всего это напоминало обрезки ногтей. Примерно вот так это выглядело:

37 ^ ^ ^ ^ ^

Я сидела и таращилась на эти загадочные ногти-иероглифы, пока мои тщетные размышления не прервал герр Федер.

— Ребус какой-то, — сказал он пренебрежительно. — Не вижу в нем никакого смысла. Да и вообще, шифрованные сообщения бывают только в шпионских книжках, разве не так?

— Истинная правда, — согласилась я.

Герр Федер рассмеялся:

— Наверное, это адрес маникюрши.

— Кстати, как у него с ногтями? — встрепенулась я. — Ухоженные?

— Я бы не сказал. — Герр Федер укоризненно посмотрел на меня. — Я просто пошутил, фрейлейн доктор.

— А-а... — захихикала я послушно. — А-а, пошутили... Адрес маникюрши... Ужасно остроумно, герр Федер, просто ужасно.

С идиотскими смешками я, похоже, переборщила — бравый полицейский тут же заулыбался и пригласил меня поужинать. Пришлось отговориться чрезмерной занятостью. Герр Федер не отставал. Обычно в таких ситуациях я куда изобретательнее, но сейчас не хотелось совсем уж грубо отшивать ухажера: кто знает, вдруг мне понадобится помощь полиции, если дело примет неожиданный оборот. Хотя на данный момент не было даже дела, не то что оборота.

Стоял чудесный весенний денек, немного прохладный, но солнечный. Большие белые облака на голубом небе повторяли очертания похожих на луковицы макушек мюнхенских церквей. Мне надо было возвращаться на работу, поскольку, если я собиралась поиграть в детектива, следовало привести в порядок кое-какие дела. Правда, мне было неведомо, где же я приложу свои таланты сыщика. Да и предстать перед наивными глазками профессора Шмидта было стыдно. Он же наверняка ждет меня из полиции с богатым уловом в виде блестящих догадок и грандиозных идей.

Я неспешно брела в сторону Старого Петера. Церковь начали возводить в 1181 году (как раз это время я изучаю), но в восемнадцатом веке заново отделали в стиле барокко, по крайней мере изнутри. К барочным скульптурам и отделке надо привыкнуть, на современный вкус они кажутся чрезмерно легкомысленными и фривольными. Но мне барокко нравится. На мой взгляд, церковь должна быть не только величественной, но и радостной.

В церковь я входить не стала, хотя ее убранство неизменно повышает мое настроение. Вместо этого прошлась по соседним кривым улочкам. Вообще-то это было бесплодной тратой времени: я ведь не знала, в каком из переулков нашли мертвое тело, да если в и знала, созерцание пустого места вряд ли бы сильно помогло. Полиция наверняка тщательно прочесала окрестности.

Я прошла через рынок с его горами свежих фруктов и овощей, роскошными цветочными охапками. В то майское утро рыночные ряды так и пылали разноцветьем — желтые букеты нарциссов, пышные ветки сирени, синие и розовые гиацинты наполняли воздух пьянящим ароматом. Прогулку я закончила на Кауфингерштрассе, это моя любимая улица в Мюнхене — обожаю разглядывать витрины.

В витринах были выставлены чудесные крестьянские костюмы Южной Германии и Австрии. Баварцы до сих пор щеголяют в старинных нарядах, даже в искушенном Мюнхене: плащи из грубой зеленой или кремовой шерсти с красными полосками и большими серебристыми пуговицами; блузки и передники, отороченные кружевами ручной работы. Но гвоздь программы, конечно же, национальные платья — дирндлы. Ох уж эти дирндлы!.. У каждого городка свой фасон: эротичный зальцбургский дирндл с низким лифом, призванный в лучшем свете прорекламировать девичьи прелести; тегернзейский дирндл, состоящий из юбки и жакета, который на спине собран диковинными складками. Я без ума от этих старинных нарядов, но, увы, они мне не идут. Зато не так давно я положила глаз на очаровательную шерстяную накидку цвета слоновой кости с пуговицами из больших серебряных монет. Надеясь, что объявили распродажу и можно будет урвать сокровище по дешевке, я заглянула в магазинчик. Распродажи не было. Я уныло вышла на улицу, и тут мое внимание привлекло нечто такое...

Это был всего лишь рекламный плакат «Люфтганзы». "Рим! — гласила большая надпись над огромной фотографией Испанской лестницы, окаймленной корзинами с розовыми и белыми азалиями. — Увидеть Рим и не умереть! Шесть рейсов ежедневно".

Мгновенно все разрозненные части головоломки встали на свои места, как иногда бывает, когда ты оставляешь их в покое и даешь повариться в собственном соку. Смуглая кожа и южная наружность мертвеца; шутливое предположение герра Федера, что на записке зашифрован адрес; атмосфера, связанная с древними сокровищами и драгоценностями, которая сквозила во всем этом деле...

Рим! Решено, я еду в Рим!

Честно говоря, я давно мечтала прошвырнуться в столицу Италии, только не знала, где взять деньги. Меня жгло нестерпимое желание посетить одно место — мост через Тибр, который охраняют стершиеся от ветра ангелы Бернини[7]. Мост этот ведет к замку Святого Ангела. Район узких извилистых улочек и высоченных домов. Виадей-Коронари — это рай для поклонников древностей. А неподалеку находится знаменитая улица Пяти Лун.

Это была всего лишь догадка. Ее даже нельзя было назвать гипотезой. Но пять кривоватых символов вполне могли означать не состриженные ногти, а полумесяцы! И какое совпадение — ведь улица Пяти Лун славится дорогими антикварными магазинчиками... В любом случае вреда не будет, если я наведаюсь в Рим и проверю, что же находится в доме 37 по улице Пяти Лун.

Тщетно пытаясь согнать с физиономии счастливую улыбку, я помчалась в музей, собираясь совершить маленький подлог.

Когда я хочу, то умею говорить чертовски убедительно. Тони, один из моих бывших коллег по американскому университету, даже называет меня Лживый Язычок. Но сейчас мне предстояло облапошить не какого-нибудь прохиндея, а наивного профессора Шмидта. Боже мой, как он доверчив! Иногда я даже боюсь за него. К счастью, доверчив он только по отношению ко мне, верит каждому слову, какую бы ересь я ни несла. У Шмидта несколько преувеличенные представления о моем уме.

Вот и на этот раз даже врать не понадобилось. Герр Шмидт решил, что моя догадка по поводу «ногтей» гениальна.

— Ну конечно же! — восторженно вскричал он, когда я закончила объяснение. — Вики, вы попали в точку! Что же еще это может означать?

Что? Да можно предложить с десяток версий. Забавно наблюдать, как Шмидт, умнейший человек в своей профессии, не способен отличить факт от шаткой гипотезы, если только это не относится к средневековой истории. Но мне кажется, то же самое можно сказать о любом специалисте. Бог свидетель, умнейшие люди попадают под влияние мошенников ничуть не реже, чем круглые дураки.

Так что я получила отпуск и приличную сумму денег на расходы. Понятия не имею, как Шмидт собирался объяснять эти траты своим коллегам, но это его дело. Я наведалась за денежками в банк, позвонила в аэропорт и заказала билет, после чего помчалась домой паковать вещи. Паспорт у меня был в порядке, поэтому оставалось только решить, где остановиться в Риме.

Долго раздумывать не пришлось. Люди, у которых в кармане покоится изрядное количество дензнаков, не останавливаются в пансионах и дешевых гостиницах. Это несолидно. Так что, дабы угодить своему начальнику, придется мне поселиться в лучшем отеле Рима.

III

Возможно, есть города прекраснее, чем Рим ясным майским днем, но сомневаюсь, чтобы они когда-нибудь смогли так же подействовать на меня. Испанская лестница выглядела в точности как на мюнхенском рекламном щите: та же цветочная река, спадающая вниз розово-белым водопадом. Несколько портили картину праздные туристы (художник предусмотрительно не нарисовал их), но мне они не мешали. Туристы вносили ноту беззаботной непочтительности, которая так характерна для Рима. «Эклектичный» — вот самое подходящее определение для этого города. В Риме все смешалось: пышные и чувственные фонтаны в стиле барокко; строгие античные колонны; современные стадионы из стали и бетона; извилистые темные улочки, где Рафаэль чувствовал бы себя как дома. И все вместе, словно тугой зеленой лентой, опоясывает буйная растительность: сосны и кипарисы, пальмы и олеандры, розовые герани и синие незабудки, аристократичные тюльпаны и скромные маргаритки.

Ужинать было рано, и я зашла в уличное кафе, заказала кампари с содовой и принялась наблюдать за фланирующей толпой.

Во всяком случае, я собиралась понаблюдать за толпой, но не прошло и минуты, как ко мне подсел симпатичный юноша, улыбнулся, как ангел у Фра Анджелико[8], и сделал крайне неприличное предложение на итальянском.

Я улыбнулась в ответ и сделала еще более неприличное предложение на столь же беглом итальянском, но с гораздо лучшим выговором. (Римский диалект звучит чудовищно; остальные итальянцы насмехаются над ним, особенно флорентийцы, которые говорят на прекрасном тосканском наречии.)

Лицо юноши вытянулось. Он-то рассчитывал, что я ни слова не пойму и клюну на его ангельскую улыбку. Я вежливо объяснила, мол, жду кавалера, звезду профессионального ринга. Юношу как ветром сдуло. Я открыла путеводитель и притворилась, будто читаю. На самом деле я рассматривала карту города и составляла план действий.

Магазины в Южной Италии закрыты с полудня до четырех, после чего открываются и работают до семи или восьми. В эти приятные вечерние часы, когда спадает жара, но еще светло, улицы полны народу. У меня было достаточно времени, чтобы осторожно и незаметно наведаться на улицу Пяти Лун.

По пути туда я начала понимать, что кое-какие пункты моего хитроумного плана реализовать не так-то просто. Вид у меня, мягко говоря, приметный. Хотя бы потому, что я на полголовы выше большинства римлян и в толпе маленьких темноволосых людей возвышаюсь как смотровая башня. Требовалось поскорее замаскироваться.

Миновав виа-дель-Корсо, я очутилась в запутанном переплетении улочек, шныряющих вокруг Пантеона и пьяцца Навона, и почувствовала себя еще приметнее. В Риме нет тротуаров, если не считать центральных улиц и проспектов. Фасады домов выходят прямо на мостовую, которая в некоторых местах такая узкая, что пешеходам приходится прижиматься к стенам, чтобы пропустить проезжающий мимо карликовый «фиат». На каждой маленькой площади имеется парочка кафе, столики прячутся от машин за хлипкой преградой в виде кадок с кустами.

Я медленно шагала по виа-дей-Коронари, всматриваясь в окошки магазинов. Разглядеть товары было нелегко, так как здесь, в отличие от моей родной Америки, нет просторных и ярких витрин. Зато в римских магазинчиках полным-полно настоящих сокровищ: изъеденный червями, но, как ни странно, привлекательный деревянный святой в натуральную величину (явно украденный из какой-то церкви); пара огромных серебряных люстр; мейсенский фарфор; позолоченные херувимчики в стиле барокко; потрескавшийся триптих с житием неведомой святой девственницы...

Не зыркай я по сторонам, наверняка бы проскочила поворот на улицу Пяти Лун. В узенький проход не втиснулся бы и крохотный «фиат», зато на этой улице располагались совсем уж темные и негостеприимные лавки — верный признак антикварного пиршества. В одном из окон мелькнул расшитый китайский халат. Я остановилась как вкопанная. В приглушенном свете мерцали золотые нити, свитые в янтарные и лимонные хризантемы, изящные цветы перетекали в роскошный петушиный хвост, сияющий отблесками синего и зеленого. Что-то подобное я видела только в Лондоне, в музее Виктории и Альберта.

Над дверью магазина красовались цифры. 37...

Я заставила себя сдвинуться с места и прилипнуть к соседней витрине. Вот уж повезло так повезло... Губы сами собой растягивались в довольную улыбку. Вероятность того, что дом номер 37 окажется антикварной лавкой, можно было расценить как один к трем, поскольку по соседству в избытке имелись зеленные лавки и аптеки. А ведь есть еще и жилые дома! Конечно, весьма слабое подтверждение моей туманной гипотезы, но сейчас я была благодарна за любую поддержку.

Улица выгибалась, словно натянутый лук, и заканчивалась узенькой кишкой, которая громко именовалась Звездной улицей. Впереди проглядывал солнечный свет и кусочек фонтана. Знаменитый Фонтан Рек работы Бернини на пьяцца Навона.

Я не слишком жалую детективы. В качестве легкого чтива отдаю предпочтение дурно написанным историческим романам со сладострастными героинями и безрассудными в своей похоти героями, где много дерутся на шпагах и еще больше соблазняют и амурничают. Но в тех немногих детективах, которые все же удосужилась прочесть, герои — как, впрочем, и преступники — часто взламывают замки. Обычно они расправляются с замком черного хода, зайдя с переулка, очень удобно пролегающего прямо за нужным домом.

Позади домов на улице Пяти Лун не было никакого переулка. Да и быть не могло — уж больно кривая эта улочка: выворачивается под самыми неожиданными углами. Возможно, в лавке имелся всего один вход. Я поспешила обратно к китайскому халату и, таращась на сей шедевр, краем глаза стала изучать здание, но не нашла ничего примечательного, если не считать таблички с именем: А. Фергамо. Имя мне ни о чем не говорило. Зато я увидела кое-что еще, чего не замечала прежде, — небольшую щель сбоку от дома, такую узкую, что солнце не могло рассеять царящий в ней мрак...

По дороге в отель я не удержалась от нескольких потрясающих покупок, у себя в номере распаковала их и спустилась в ресторан обновить. Мои приобретения не остались без внимания — ресторанная публика как по команде обернулась в мою сторону. Я заказала бутылку фраскати, моего любимого итальянского вина. Надо же было выпить за здоровье герра Шмидта — ведь именно благодаря ему я сидела в новом наряде за столиком ресторана лучшего римского отеля и наслаждалась предвкушением скорого приключения.

Из отеля я вышла в десять часов. Рановато, конечно, для взлома, но позднее я наверняка бы привлекла к себе внимание — даже в легкомысленном Риме приличные девушки не бродят в одиночку после двух часов ночи. Улицы были полны народа. Казалось, все гуляющие передвигаются парами, словно сиамские близнецы, даже немолодые туристы. Пожилые дамы под ручку со своими лысыми пузанами выглядели очень трогательно. Что-то особенное витает в римском воздухе весенним вечером... Пришлось даже напомнить себе, что у меня есть дела поважнее, чем предаваться сантиментам.

Я нырнула в первую попавшуюся подворотню и нацепила свою маскировку. Не слишком изощренный прикид: простой темный плащ, очки и темно-синий платок, которым я туго обмотала голову. Из-под коричневых штанов выглядывали поношенные кроссовки. Шаркающей старческой походкой я вышла на улицу. Так, плечи ссутулить, на физиономию нацепить кислую мину... Отлично! В таком виде я вряд ли заинтересую местных Ромео.

Битых два часа я таскалась по улицам Рима, дожидаясь темноты. Мало-помалу закрывались магазины, гасли окна. Когда часы на бесчисленных церковных башнях пробили полночь, я находилась на Люнготевере Санджелло, одном из широких бульваров, что тянутся вдоль Тибра. Облокотясь на каменный парапет, долго смотрела на реку — в черной воде мерцало отражение замка Святого Ангела. Фонари улицы Согласия вывели мой взгляд прямиком к круглой площади Святого Петра, где купол собора вырезал из неба огромный полукруг.

Рим — город, полный жизни, его бульвары гудят и в полночь, но в старых кварталах все затихает к десяти часам. Когда я наконец оторвалась от величественных картин древнего города, большинство улиц уже опустело.

Хорошо, что я разведала дорогу днем: в узких улочках ориентироваться и при свете-то нелегко, что уж говорить про ночные часы. Свернув с оживленных бульваров, я словно оказалась в другом мире, который не менялся на протяжении сотен лет и даже не удосужился обзавестись фонарями. Карманный фонарик я припасла, но включать его не хотелось. Уткнувшись взглядом в землю, я брела по темным улицам. Время от времени навстречу попадалась такая же мрачная и призрачная фигура, в дальнем конце какой-нибудь кривой улочки порой мелькали яркие огни и слышались отзвуки шумного веселья на пьяцца Навона. Эта площадь — одно из самых посещаемых туристами мест, и некоторые кафе и рестораны открыты там всю ночь. Пьяцца Навона находилась всего в нескольких кварталах, но с тем же успехом она могла быть в нескольких милях. Свет не проникал в мрачные закоулки, по которым я бродила. Одна надежда, что местная полиция не спит и присматривает за предающимися бурному веселью туристами, а не рыскает по окрестностям в поисках взломщиков-любителей.

Наконец-то! Вот и дом номер 37 по улице Пяти Лун. Я на цыпочках прокралась вдоль стены к знакомой щели. Боже, ну и темень! Словно в пасти у тигра. Я шмыгнула в щель, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться о невидимое препятствие. Кирпичная стена под пальцами осыпалась древней пылью и песком.

Возможно, в стене имелись окна, но я в этом сомневалась. К чему, скажите, нужны окна, если они выходят в темную кишку? Меня интересовали не окна, а дверь. Вот и она! Я включила фонарик, прикрыв его широкими складками плаща. На крепкой двери висел большой старомодный замок.

Любой подросток, у которого есть хотя бы крупица авантюризма, знает, как расправляться с замками. Я научилась этому искусству в десятом классе от школьного хулигана Пигги Уилсона. Он воровал велосипеды, но не ради денег, а просто чтобы покататься. Пигги был помешан на велосипедах... Для обычного замка прекрасно подойдут пара длинных и прочных вязальных спиц и еще одна металлическая штуковина с крючком на конце — помните, были когда-то такие приспособления для застегивания пуговиц на перчатках и обуви? Они существовали в стародавние времена, как и высокие туфли на пуговичках. Одну такую железяку я еще днем отыскала в дешевой антикварной лавке.

С помощью крючка и тонкой стальной спицы открыть замок легче легкого. Правда, в магазинчике могли оказаться еще засовы и цепочки, но черт с ними. Когда наткнусь на эту дрянь, тогда и стану ломать голову... Так, с замком разобрались... Я тихонько нажала на дверь, и та, к великому моему восторгу, подалась.

Честно говоря, мне бы в тот момент не захлебываться восторгом, а насторожиться. Могла бы догадаться, что имелись причины для столь ненадежного запора.

Эту причину я услышала прежде, чем увидела. Жуткий рык исходил, казалось, из глотки медведя-гризли — низкий гул, который весьма прозрачно намекал на скорую встречу с большими и острыми зубками.

Я включила фонарик и обомлела. Нет, это был не медведь-гризли и не какая-нибудь еще столь же безобидная зверушка. Передо мной стояла собака величиной с лошадь, черная как сам сатана (если, конечно, не считать полной пасти белых клыков). Небось слышали о собаке Баскервилей? Вот эта тварь меня и встретила. Правда, фосфоресцирующей морды у нее не было и слюна не капала, но что с того?.. На меня смотрел громадный доберман-пинчер, самая злобная сторожевая собака в мире.