Глава двенадцатая

I

Луиджи выглядел таким юным, таким беззащитным. Обиженно-надутое лицо делало его похожим на несчастного ребенка. Луиджи казался на несколько лет моложе, чем был на самом деле. Я не верила своим глазам.

Луиджи!..

Кто бы мог подумать?! И если бы не пистолет, я бы наверняка решила, что от усталости и отчаяния у меня начались галлюцинации.

— Вам лучше перестать обзывать меня идиотом и глупцом! — Юноша обжег Бьянку ненавидящим взглядом. — Вы всегда разговаривали со мной свысока. Глупый ребенок, невинный младенец... это я-то?! Я? Человек, без которого ничего у вас не вышло бы... Да что бы вы делали без меня! Любого из вас можно заменить, но без меня весь замысел пошел бы насмарку! Жаль, что я раньше до этого не додумался. Но теперь все будет иначе! Отныне я здесь главный, король занял подобающее ему место. И больше никто из вас не посмеет смеяться надо мной, ясно?!

Надо отдать должное Бьянке — трусихой она не была. В ту минуту ей грозила куда большая опасность, чем мне. Уязвленное самолюбие делало Луиджи таким же неуравновешенным, как колченогий стул, но Бьянка не съежилась от страха, не сжалась под его яростным взглядом и не стала извиняться.

— Видите, меня свергли, как и всех других тиранов. Дворцовый переворот. Что ж, дорогая Вики, приветствуйте нового правителя.

— Луиджи безусловно прав, — сказала я спокойно. — Без него у вас ничего бы не вышло. Он истинный гений. Знаешь, Луиджи, ты мог бы стать самым величайшим ювелиром в истории человечества.

Первая часть моего лицемерного панегирика ему определенно понравилась. Он взглянул на меня, и надутое лицо чуть смягчилось. Но концовка удалась мне хуже. Луиджи снова набычился.

— Ювелиры — это жалкие ремесленники. А я художник! Если бы мой отец не пытался уничтожить мой талант, в этом занятии не было бы необходимости. Я не ремесленник!

— Челлини тоже был ювелиром. А знаменитый Холбейн творил свои чудесные вещицы для Генриха Восьмого.

В глазах Луиджи появилось задумчивое выражение.

— Верно...

Это было все равно что идти по ломкому, подтаявшему льду: один шаг в сторону, одно неверное слово могло нарушить то хрупкое взаимопонимание, которое наметилось между нами. К тому же Луиджи вовсе не был глуп. Безумен — да, конечно, но отнюдь не глуп.

— О чем это вы сейчас говорили? Хотели убедить Бьянку отпустить вас, так? Вы нам подстроили ловушку. Какую именно?

Я медлила с ответом. Глаза Луиджи сузились, палец лег на спусковой крючок.

— Все так запуталось, — зачастила я. — Так перемешалось. Я не знала, что ты тоже в этом замешан, Луиджи. Думала, что они используют твой редкий талант, думала, что ты невинен, как всякий истинный художник. Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

— Постойте, постойте... — Луиджи словно говорил про себя. — Дайте подумать. У вас есть какой-то план... А-а! Вы же куда-то звонили... Отец как-то сказал мне об этом. Какому-то человеку в Мюнхене. В этом состоит ваш план? Если вы не позвоните своему приятелю, он обратится в полицию. Видите, я умнее, чем вы думали!

Его юное лицо так и лучилось удовольствием. Умом я понимала, что этот красивый, очаровательный мальчик на самом деле жестокий убийца, но сердце отказывалось принимать правду.

— Ты и вправду очень умен, Луиджи. Все правильно, именно в этом состоял мой план. Но я не буду...

— Звоните! — Дуло пистолета качнулось в сторону низкого столика, на котором стоял телефонный аппарат. — Давайте же, звоните! И будьте осторожнее. Скажете, что все в порядке. А чтобы вы не наделали глупостей... — Он оглянулся через плечо: — Бруно! Приведи его сюда.

Я посмотрела на княгиню. Она лишь приподняла узкие плечи. Так пожимать плечами умеют только итальянцы.

— Да уж, много от вас помощи, — с горечью буркнула я.

Дверь, из которой появился Луиджи, все еще оставалась открытой. Послышались шаги, неуверенные, шаркающие, им вторил гулкий топот. Затем появился Джон, которого поддерживал Бруно. Лицо Джона было в кровоподтеках, а фингал под глазом — настоящее произведение абстрактного искусства.

— Я его допрашивал, — простодушно объяснил Луиджи. — Хотел узнать, где вы прячетесь вместе с доказательствами, которые он вам передал.

Мы с Джоном уставились друг на друга. Он тяжело опирался на своего надзирателя. Разобрать выражение его лица я не могла, таким это лицо было изувеченным, но слова не оставляли никаких сомнений:

— На этот раз тебе удалось-таки все испортить.

— Мог бы и предупредить! — фыркнула я, оскорбленная до глубины души. — Ты же все знал! Черт, так вот почему у тебя был такой странный вид...

— Предупредить?! У меня не было времени даже вздохнуть, когда эти гориллы начали ломать дверь. Доводилось мне в детстве читать книжки про глупых героинь, но ты их всех переплюнула. Я жизнь ставлю на карту, чтобы спасти тебя от смерти, а ты с редким упорством лезешь прямо в...

Луиджи, внимавший нашей перепалке с недовольным видом, остановил тираду Джона — которая, увы, не была столь уж несправедливой, — направив на него пистолет.

— Хватит! Нельзя так разговаривать с дамой, тем более что она рисковала ради вас. Стыдитесь, сэр!

На мгновение я подумала, что Джон сейчас расхохочется, и заранее окаменела, — судя по всему, Луиджи очень обидчивый юноша.

— Ты прав, — выдавил наконец Джон. — Приношу свои глубочайшие извинения. Может, нам стоить попробовать что-нибудь более соответствующее тому развеселому фарсу, в котором мы все участвуем. Сейчас, сейчас... Вот! О, дорогая моя, драгоценная! Как храбро и как глупо ты поступила! Разве ты не знала, что я скорее соглашусь тысячу раз умереть, чем видеть... э-э... чем видеть, как подвергается опасности один-единственный волосок на твоей глупенькой головке?

— Но, милый мой, — проворковала я медовым голосом, — неужели я смогла бы жить, если бы твоя прискорбная привычка беспрестанно врать стоила бы тебе жизни?! Нет-нет, я должна была прийти хотя бы для того, чтобы умереть вместе с тобой!

Господи, ну и бред! И все-таки в этом безрассудном бреде проглядывала какая-то цель. По крайней мере у меня. Вдруг — если нам удастся достаточно долго ломать комедию — Луиджи забудет о телефонном звонке? Хотя шанс, конечно, крайне невелик. Даже если профессор Шмидт позвонит в римскую полицию ровно в пять часов, ей понадобится время, чтобы добраться до виллы, и еще больше времени, чтобы вытянуть из Пьетро признание об участии в афере княгини Кончини. Честно говоря, шанс был не просто мал, он был ничтожен. Но иного варианта в голову мне не пришло, а то, уж поверьте, я бы и его испробовала.

Джон разразился очередным цветистым монологом. Я очень вовремя успела переключить внимание, чтобы уловить концовку:

— ...память о твоей храбрости и беззаветной преданности. Не бойся, моя драгоценная Вики, мы умрем не напрасно. Доблестные блюстители порядка отомстят за нас, и в качестве предсмертной просьбы позвольте сочинить приличествующую случаю эпитафию, которую наши любезные противники, несомненно, высекут на могильном камне. «Обаятельные и прекрасные при жизни, в смерти они...»

Могла бы догадаться, что его занесет. До Луиджи наконец дошло, что над ним издеваются. Его лицо зловеще помрачнело.

— Вы надо мной насмехаетесь! — воскликнул он обиженно.

— Что вы, что вы! — пропел Джон. — Как можно, мой гениальный друг! И в мыслях не было!

— Телефон, — буркнул Луиджи и посмотрел на меня. — Звоните! Бруно...

Бруно выпустил Джона, который тотчас повалился на пол. Луиджи отрывисто рявкнул, Бруно подцепил Джона за шкирку и швырнул в кресло.

Луиджи грациозной поступью молодого хищника приблизился к Джону и приставил пистолет к его голове.

— Звоните!

— Выбирай слова, драгоценная, — простонал Джон.

Мне ничего не оставалось, как набрать номер. Сегодня у меня все шло наперекосяк, но тут, как назло, удалось дозвониться с первой попытки. Даже не пришлось прошибать непробиваемую стену в виде тараторящей Герды. Шмидт сам взял трубку.

— А, — проскрипел он, услышав мой голос. — Вот и вы, Вики. Герда передала, что вы звонили. Жаль, что меня не оказалось на месте. Так что у вас за неотложное дельце?

— Я все еще здесь! — с жаром сказала я, от души проклиная пронзительный голос Шмидта. Не знаю, понимает ли Луиджи немецкий, но княгиня, вероятно, говорит на нем вполне прилично.

— Вы меня не поняли, — еще громче заскрипел Шмидт. — Я слышу вас прекрасно, а вы меня? Могу говорить громче...

— Нет-нет! — Я захлебнулась истеричным смешком. — Я вас отлично слышу. Но боюсь, это вы меня не понимаете.

— Ах, как слышно хорошо. Такое впечатление, что вы в соседней комнате.

— Вовсе нет!

— Как продвигается наше дело?

— Неважно. Можно сказать, катастрофически. На данный момент, конечно.

— Жаль! — воскликнул Шмидт. — Но я в вас верю, Вики. Вы распутаете эту историю!

Мне захотелось укусить телефон. Что бы такое сказать, чтобы Шмидт меня понял, а остальные нет? Может, упомянуть герра Федера из мюнхенской полиции? Нет, слишком рискованно. Бьянка вполне может его знать, да и Луджи начинает беспокоиться. С другого конца комнаты он яростно шипел, подсказывая мне, что говорить.

Вороненая сталь впилась в голову бедного Джона. Тот хранил полную неподвижность, не решаясь пошевелить даже губами, но взгляд его был красноречивее всяких слов.

— Все в порядке... — тускло сказала я. — До свидания, птенчик. Auf Wiedersehen, надеюсь.

Трубка обреченно звякнула о рычаг. Руки у меня дрожали.

— Птенчик? — недоверчиво повторил Луиджи.

— Так зовут его близкие друзья, — негромко произнесла Бьянка.

Мне понадобилась целая минута, чтобы осознать ее слова. Поймав мой изумленный взгляд, Бьянка слегка качнула головой. Она стояла спиной к Луиджи. Ее губы беззвучно зашевелились.

Я поднесла ладонь ко лбу и проговорила слабым голосом:

— Ой... Что-то мне нехорошо. По-моему, я сейчас упаду в обморок.

Это была не совсем игра. У меня действительно подкашивались колени. Я не понимала, какая польза от того, что я грохнусь в обморок, но по крайней мере Бьянка была на нашей стороне. Может, ее посетила какая-то мысль?.. У меня таковых не водилось.

Проворно подскочив к дивану, я распласталась на нем безвольным мешком. Аж самой стало противно. Бьянка с заботливым видом склонилась надо мной.

— Ей дурно! — воскликнула она. — Луиджи, прошу тебя, принеси мою нюхательную соль, в шкафчике в ванной. И захвати одеяла. Должно быть, бедняжка не выдержала нервного перенапряжения.

— Пусть лучше Бруно... — неуверенно начал Луиджи.

— Нет, я не потерплю, чтобы эта обезьяна трогала мои вещи! Отдай ему пистолет, если ты мне не доверяешь.

Глаза открыть я не осмеливалась, но уши у меня наверняка встали торчком. После недолгого замешательства Луиджи торопливо вышел из комнаты. Его легкую спортивную походку невозможно было перепутать ни с чьей другой. Как только он ушел, Бьянка принялась сюсюкать надо мной, словно пытаясь привести меня в чувство. Вот только сюсюкала она по-немецки.

— У нас только одна надежда. Мы должны вызвать сюда графа. Он в Риме, у себя во дворце. Думайте, Вики, думайте...

Я театрально застонала и пробормотала:

— Парень ненавидит отца. Какой смысл...

— Эти головорезы — а в холле есть еще один — послушают своего хозяина. Все случилось вчера вечером, когда я подмешала графу снотворного. Признаюсь, это была ошибка, но они были согласны выполнять мои приказы, пока мальчишка не отказался мне подчиняться. Понимаете, это остатки прежних феодальных отношений. Мальчик — наследник, а значит, в отсутствие отца слуги обязаны подчиняться ему. Если мы сумеем сообщить Пьетро, он не...

Черт! Бьянка все-таки проговорилась! «Пьетро» на любом языке звучит одинаково. Бруно прочистил горло:

— Почему вы говорите о хозяине? Замолчите. Я вам не доверяю.

— Она бредит, — отозвалась Бьянка. — Спрашивает о графе. Она не может поверить, что он все это допустил. Знаешь, Бруно...

— Я подчиняюсь молодому хозяину, — упрямо сказал Бруно.

— Но он не приказывал тебе причинять вред синьорине, — внезапно подал голос Джон. — Он отправился за лекарством, чтобы ей помочь. Чу! Мне кажется, бедняжка зовет меня!

— Джон, — послушно простонала я. — О, Джон...

— Вот видишь? Бруно, старина, не надо стрелять, я просто подержу ее за руку. — И Джон сполз со своего кресла. С близкого расстояния его лицо выглядело еще хуже. — Der Fernsprecher[23], дура, — нежно сказал он. — Mio tesoro, mein Liebchen[24]...

Он внезапно осекся, поскольку в комнату летящей походкой ворвался Луиджи.

— Что тут происходит? — спросил он. — Бруно, ты позволил им разговаривать?! Ты позволил им...

— Вы не сказали, чтобы я не позволял им разговаривать, — возмутился Бруно.

— Ладно, неважно. Смит, назад! Вот нюхательная соль. Как она?..

— Лучше, — пробормотала я.

Юный Аполлон склонился надо мной с искренней тревогой. Что за странное создание! Я улыбнулась ему:

— Спасибо, милый Луиджи. Ты очень добр.

Юноша помог мне привстать и с беспокойством топтался рядом, пока Бьянка совала мне в нос склянку с нюхательной солью. Я с отвращением чихнула и зашептала, косясь на Луиджи:

— Ты очень хороший, очень добрый! Я знаю, что ты не хочешь причинить мне вреда. Прости, но я больше не могу тебе лгать. Это было бы несправедливо. Этот звонок в Мюнхен... этот звонок ничего не значил. Я должна была связаться с другим человеком. Если я ему не позвоню, он вскроет конверт, который я ему оставила.

— Кто это? — заволновался Луиджи. — Адвокат? Полиция?

— Адвокат.

— Тогда позвоните ему. Немедленно!

Я кряхтя слезла с дивана и, ненатурально пошатываясь, побрела к телефону. И тут мне в голову пришла столь неожиданная мысль, что я действительно споткнулась. Я ведь не знаю номер! Как же звонить в этот чертов дворец?!

Джон, который к тому времени уже вернулся в свое кресло и теперь внимательно наблюдал за мной, увидел мое всполошенное лицо. Возможно, телепатия тут ни при чем, а все дело в обычном здравом смысле. Но с того мгновения у меня появилась безотчетная, полустыдливая вера в передачу мыслей на расстоянии. Джон скрестил руки на груди и начал выставлять пальцы.

Слава богу, что у нас принята десятичная система. Не знаю, что бы мы делали, если бы она основывалась на двенадцати, как в Древнем Вавилоне. Все смотрели на меня, поэтому никто не замечал странных телодвижений Джона, к которому я стояла лицом. Ему бы в пантомиме выступать. Единственное число, с которым у меня возникли сложности, — это девятка.

У нас все получилось, но я набирала номер медленно, так как мне требовалось подумать. Предстояло преодолеть слишком много препятствий. Первое заключалось в том, что Пьетро вряд ли сам ответит на звонок.

Он и не ответил. Ровный и безликий голос принадлежал дворецкому.

— Это синьорина Блисс, — медленно сказала я. — Я говорю по поручению сэра Джона.

Луиджи, который к тому времени забрал у Бруно пистолет, с подозрением посмотрел на меня. Я улыбнулась и кивнула ему. В конце концов, он же не знает, о чем я договорилась с вымышленным адвокатом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я упомянула имя Джона.

Дворецкий мог принимать, а мог и не принимать участия в заговоре, но про Джона он, несомненно, знал.

— Сэр Джон? — повторил он, позабыв о своем достоинстве. — Синьорина, вы звоните от имени сэра Джона?

— Совершенно верно.

— Но тогда вам надо поговорить с его превосходительством.

— Именно.

— Я его немедленно позову! Прошу вас подождать, синьорина.

— Спасибо, — поблагодарила я, стараясь сдержать вздох облегчения. Первая преграда преодолена. Я повернулась к Луиджи: — Секретарь сейчас позовет его.

— Только побыстрее, — с подозрением проворчал Луиджи. — И без фокусов!

Он ткнул пистолетом в Джона, который тщетно пытался напустить на себя невинный вид.

В трубке послышался знакомый пронзительный голос:

— Вики? Вики, это вы?

— Да, совершенно верно, это я. Синьорина Блисс. Я здесь с сэром Джоном. — Пьетро начал было что-то лопотать. Я повысила голос. Момент был неприятный. Луиджи вполне мог узнать знакомые родительские интонации. — Нет, все в порядке. Мы тут пьем с Бьянкой и ее знакомыми, хорошо проводим время... Вы должны с ней как-нибудь встретиться, она горит желанием увидеть вас. Я не могу сейчас говорить, мои друзья мне не позволяют.

С тем я быстро повесила трубку и лучезарно улыбнулась Луиджи.

Возможно, он узнал голос отца, а может, просто ощутил охватившее нас напряжение. Юноша еще больше нахмурился.

— Что-то здесь не так... Если вы обманули меня, синьорина...

— Ни за что! — с жаром вскричала я. — Разве можно обмануть человека, которым восхищаешься?! Луиджи, пожалуйста, расскажи, как ты научился ювелирному искусству. Ты такой же универсальный гений, как и Челлини, только гораздо лучше!

На этот раз лесть не помогла.

— Хватить болтать! Я должен... я должен...

Сложность состояла в том, что бедный Луиджи не знал, что же ему, собственно, делать. Он не обладал опытом и умом Бьянки. До сих пор юноша действовал под влиянием накопившегося раздражения. Причудливое стечение обстоятельств позволило ему контролировать ситуацию, с которой в любое другое время он не смог бы совладать. Рано или поздно мальчика схватят, но к тому времени кое-кто окажется на том свете. В том числе и я.

Не сомневаюсь, фрейдисты могли бы в два счета объяснить причины срыва Луиджи. Презрение отца, смерть матери (наверное, она умерла, поскольку никто ни разу ее не упомянул), череда ничтожных женщин, которые заменили ее... Но все это вздор, на самом деле никто не знает, почему одни люди срываются, а другие нет.

— Что ты собираешься делать? — спросил Джон, нервно косясь на пистолет, который покачивался в шести дюймах от его головы.

— Полагаю, мне придется вас убить, — неуверенно сказал Луиджи. — Сожалею, синьорина Блисс. Вы мне очень симпатичны, но, понимаете...

— Есть другой вариант, — возразила я. — У тебя просто не было возможности подумать о нем.

— Какой же?

Сколько времени нужно Пьетро, чтобы добраться из своего дворца до Яникульского холма? Было начало шестого, на улицах Рима час пик. Сплошные пробки.

— Мы можем заключить сделку, — предложила я с самой очаровательной улыбкой. — Бьянка уже замешана в мошенничестве, она не захочет обращаться в полицию. У меня нет сомнений, что она с радостью согласится выполнять прежнюю роль, только теперь под твоим руководством. То же можно сказать и о... сэре Джоне.

— А вы, синьорина? — спросил Луиджи. — Вы же ученый. Вы приехали, чтобы помешать нам. Мне отец так сказал.

Мы вновь ступили на подтаявший лед. Неверное слово, ложный шаг... Я не могла просто взять и объявить, что передумала. Как это ни парадоксально, уважение мальчика ко мне зиждилось на том, что я борюсь за праведное дело.

— Для меня это очень-очень нелегко, — честно призналась я. — Но существуют обстоятельства, при которых обычные правила поведения неприменимы. Ты же такой умный и такой значительный человек, Луиджи. Как я могу позволить себе судить тебя?

Юноша скромно потупился:

— Вы правы, синьорина.

Некоторое время он молчал, размышляя. Я взглянула на Джона, и от возмущения у меня перехватило дыхание. Он не забыл про пистолет, который Луиджи так и не опустил, но глаза Джона сузились, он явно забавлялся. Перехватив мой взгляд, он подмигнул. Уголки губ (далеко не таких красивых, как прежде) дернулись.

— А как же женщина? — вдруг вспомнил Луиджи. — Вы же знаете, что я ее убил. Мерзкая шлюха, она трогала драгоценности моей матери, жила в ее комнате... Она не имела права. И когда она заявилась ко мне и стала смеяться... она трогала меня, гладила меня, словно хотела... — Точеные губы с отвращением скривились. — Я ее убил, и она заслужила свою смерть... Но... Я не хотел убивать, понимаете?.. Я лишь хотел ее остановить, заткнуть ее поганый рот. Она говорила такие вещи...

От прилива острой жалости я потеряла осторожность.

— Луиджи, я понимаю! Хорошо понимаю! Ты не обязательно попадешь в тюрьму. Есть доктора. Ты болен, ты не можешь не...

— Идиотка! — громко сказал Джон.

Было слишком поздно. Я осознала свою ошибку, но слово, как говорится, не воробей.

— Так вот что вы обо мне думаете, — прошептал Луиджи. — Вы думаете, что я безумен. Вы хотите посадить меня под замок, держать взаперти... Как держали мою мать. Я помню... Я помню, как она плакала, когда приехала нас навестить, а отец заставил ее отправиться обратно...

Так вот оно что! Объяснение простое и очевидное, как из учебника психологии. Я-то думала, что тревога старой графини за здоровье Луиджи — это обычная заботливость бабушки о единственном внуке. Но у старушки имелись причины для тревоги. У Луиджи могло и не быть дурной наследственности, но когда мать помещают в сумасшедший дом, это не может не сказаться на душевном здоровье ребенка.

Бедняга Бруно в замешательстве глядел на мальчика. Луиджи было невозможно узнать. Юноша плакал, но слезы отнюдь не затуманили его взгляда. Пистолет смотрел точнехонько на меня.

Внезапно с улицы донесся звук автомобильного гудка. Пистолет в руке Луиджи дрогнул. Послышался хруст гравия — тяжелая машина, скрипя тормозами, въехала на подъездную дорожку. У меня хватило времени, чтобы в сердцах обругать Пьетро (почему он в таком случае не прихватил с собой пару полицейских машин с включенными сиренами?), прежде чем Джон, словно подброшенный пружиной, вылетел из кресла. Плечом он ударил по руке с пистолетом, и пуля взвизгнула у меня над ухом. Ох, ну почему я не уродилась толстенькой коротышкой?!

Комната превратилась в хаос. Я шлепнулась на пол, Бруно налетел на Джона, княгиня Кончини ринулась к двери, Луиджи лихорадочно озирался в поисках оружия. Я добралась до него раньше, но могла не торопиться. Юноша превратился в рыдающую развалину еще до того, как я выхватила оружие из-под его пальцев.

Я направила дуло на Бруно, который держал Джона мертвой хваткой.

— Отпусти его!

— Не стреляй! — хором выкрикнули Бруно с Джоном и изумленно вытаращились друг на друга.

Дверь распахнулась, и в комнату прошествовало олицетворение Ярости. Видимо, Пьетро переодевался, когда я позвонила. Он так и остался в роскошном халате из тяжелого зеленого шелка. Только теперь я поняла, почему еще более толстый и потешный с виду Цезарь мог повелевать целой империей.

— Бруно! — прогремел Пьетро. — Отпусти его!

Громила покорно подчинился. Джон рухнул на пол, словно мешок с мокрым цементом. Да, сегодня у него выдался далеко не самый лучший день.

Джон был без сознания. Я подползла к нему, пристроила его голову у себя на коленях и осведомилась:

— Где нюхательная соль?

II

Благодаря взятке в пять тысяч лир и доброму расположению служителя, охранявшего выход на летное поле, я смогла пройти к самолету и самолично проследить за погрузкой контейнера. Отличить мой груз было несложно — это оказался самый большой ящик. Когда тележка с багажом проезжала мимо, я услышала низкое рычание. Ветеринар вколол Цезарю приличную дозу успокаивающего, готовя его к перелету, но даже в полубессознательном состоянии пес испытывал сомнения в правильности происходящего.

Рядом со мной, опустив одну руку в карман пиджака, а другую баюкая в черной шелковой перевязи, стоял Джон и с сомнением взирал на контейнер.

— За каким чертом тебе понадобилось это чудовище?

— Для прогулок, — мечтательно сказала я. — Поздней ночью. По мюнхенским закоулкам. Жду не дождусь.

— Хорошо, что ты меня предупредила. Постараюсь ограничить свою ночную деятельность другими городами.

— Я и не рассчитывала, что ты возьмешься за работу. За честную работу.

— Что, встать на праведный путь?! Мне, последователю любезных и галантных британских авантюристов? — Джон хотел было улыбнуться, но передумал. Нижняя губа у него до сих пор имела причудливую форму. — Я все равно не могу так просто выйти из игры, когда за мной охотится полиция трех стран.

— Прости.

— Да ничего. Мне бы не хотелось, чтобы тебя мучила совесть. У тебя ведь нет душевных терзаний из-за того, что ты не засадила меня в каталажку, дитя мое?

— Луиджи в клинике, так что все в порядке, — сказала я, отказываясь проглотить наживку. — Моя бедная совесть успокоится, когда всем этим безмозглым миллионерам возместят их убытки. Но Пьетро выкрутится, помяни мое слово. Он скажет...

— ...что продавал драгоценности через посредника, а копии делал для себя. Не хотел якобы признаваться, что вынужден распродавать свои сокровища. Бедняге и в голову не могло прийти, что его люди обманывают клиентов! Он ясно дал мне это понять. Посредником был я, и вполне логично, что именно из меня сделают козла отпущения. Поскольку я все равно впутан в эту историю, то почему бы не взять всю вину на себя?

— Полагаю, наш друг Пьетро хорошенько подсластил свою откровенность?

— Безусловно. Ты должна признать, что Пьетро не опускается до подлости. Он мошенник, но мошенник благородный.

— Пожалуй, не могу упрекнуть его ни в чем, кроме вранья. Это Бьянка охотилась за нами.

— Разве она ничего не объяснила? Бьянка вовсе не желала нам зла. Пьетро неправильно ее понял.

— Это она так говорит. А я, пожалуй, не стану записывать милую Бьянку в свои лучшие подруги. Да, она помогла нам справиться с Луиджи, но только потому, что он угрожал и ей. А вот Пьетро мне искренне жаль, он действительно очень переживает из-за сына. И не без оснований.

— Думаю, с мальчиком все будет в порядке, — мягко сказал Джон.

— Хотела бы и я так думать. Надеюсь, все обойдется. Пьетро по-настоящему его любит, жаль только, что слишком поздно это понял.

— Он тебе ничего не подарил?

— Подарил. Совершенно роскошное ожерелье из изумрудов и опалов. Разумеется, я его не взяла.

— Почему?

— Это было бы неэтично. Кроме того, — я горько усмехнулась, — не знаю, настоящее оно или фальшивое.

— Ах, какая все-таки была изящная и тонкая афера! — мечтательно пробормотал Джон.

— И единственный, кто из-за нее пострадал, — это ты. Черт, Джон, мне действительно очень жаль. Я знаю, что ты мне не поверишь или не поймешь, но...

— Я понимаю. Не согласен с тобой, но понимаю. Много лет назад я испытывал такую же неловкость. Только постоянная практика позволяет избавиться от стыда. В день, когда я подделал свой первый чек, меня несколько часоь терзала совесть, но потом все прошло. Во второй раз...

— Ты когда-нибудь перестанешь шутить?

— А зачем? Смех — это одна из двух вещей, ради которых стоит жить. Ты не хочешь спросить, а какая же вторая?

— В этом нет смысла, — высокомерно ответила я, невольно опуская глаза под его многозначительным взглядом. — Это просто эпизод. Ничего бы не случилось, если бы ты вчера вечером не воспользовался своим положением, щеголяя порезами и синяками и изображая полную беспомощность. Кроме того, меня разбирало любопытство по поводу...

— По поводу чего? Не говори загадками.

— Неважно, — отмахнулась я, улыбнувшись самой загадочной своей улыбкой. Зачем повторять ему то, о чем сказала мне тогда Бьянка... И зачем говорить, что я склонна согласиться с ее высокой оценкой. Самомнение Джона и так раздулось до невероятных размеров.

— Это просто случайность, — повторила я. — Безумная случайность...

— Только не для меня. Никогда прежде в своей жизни... Ну, может, кроме одного разочка, но она была испанкой, а ты знаешь, какие эти южанки...

— "Корабли растворяются в ночи, — продекламировала я, — их встреча лишь случайное мгновение..."[25]

— Мы обязательно встретимся, — спокойно сказал Джон. — Я дам о себе знать.

— Как? Будешь присылать мне раз в год красную розу?

Джон залился смехом.

— Ловлю тебя на слове! — пробормотал он, осторожно касаясь разбитой нижней губы. — Я так и знал, что под суровой внешностью музейной крысы таится романтик. К твоему сведению, трюк с красной розой — из ужасно сентиментального романа «Узник Зенды».

— Нет, из «Руперта из Хентцау»[26]. И я вовсе не романтик, просто у меня болезненная тяга к чтению. У моей мамы целые полки были уставлены подобными шедеврами. Я перечитала все книги в доме, включая каталоги и расписания.

— Что-то ты разговорилась. Подозрительно бурные протесты.

Динамик у нас над головой разразился какими-то невнятными хрипами на итальянском. Я уловила слово «Монако». Это так итальянцы называют Мюнхен.

— Мой рейс. Пора... До свидания, Джон.

— Самое время для прощального страстного объятия, — сказал Джон и обхватил меня здоровой рукой.

Я собралась с духом. Даже одной рукой он мог буквально сбить даму с ног, в чем у меня была возможность убедиться. Но вместо того чтобы притянуть меня к себе, Джон продолжал стоять, заглядывая мне в глаза. Лицо его казалось таким открытым, таким честным и... таким чертовски привлекательным. Нет, все же этот человек законченный мошенник и подлец! До чего же хитрый ход... У меня внутри все начало размягчаться, подобно тающему желе. Пришлось напомнить себе, что в отношениях с Джоном тяжело отличить подлинное от... подделки.

Джон легонько коснулся моих губ своими и отстранился.

— Я дам о себе знать, — повторил он и ушел.

— Красной розой? — крикнула я.

Он обернулся:

— Не скажу. Так неинтересно. Но ты поймешь! Обязательно поймешь!

* * *

С тех пор минуло шесть месяцев, но Джон оказался прав. Когда вчера пришла посылка, я сразу поняла, от кого она.

Там не было ни письма, ни даже коротенькой записки... Только маленькая коробочка со знаменитым обручальным кольцом Марии-Антуанетты. Шесть безупречных бриллиантов вокруг большого сапфира.

По-моему, это сокровище хранится в Лувре.

У меня как раз близилось время отпуска. Шмидт согласился, что поездка в Рим на увеселительное путешествие походила мало. Похищение, удар в челюсть и возможность отправиться на тот свет вряд ли можно назвать отдыхом, даже с точки зрения профессора Шмидта. Я всегда мечтала съездить в Париж. Говорят, если встать на Елисейских Полях, то рано или поздно встретишь знакомого...

Загрузка...