Улица Пяти Лун

Глава седьмая

На следующее утро я первым делом отправилась в комнату Хелены. Ночью она потребовала, чтобы рядом с ней сидела одна из горничных. Когда я нарисовалась на пороге комнаты, девушка обрадованно вскочила — за ночь капризы любовницы графа ей порядком надоели. Правда, сейчас толстуха дрыхла без задних ног.

Покосившись на спящую красавицу, я принялась исследовать содержимое чемоданов и до того увлеклась, что в чувство меня привел только сварливый голос. Я вздрогнула и быстро заговорила:

— Помолчите! Вы хотите, чтобы в дело вмешалась полиция? Возможно, Пьетро и разрешил бы вам бежать с брошью, но вот этой пропажи он бы не потерпел.

Я помахала лошадью эпохи Тан, которую Хелена стащила из гостиной. Интересно, откуда эта безмозглая прелестница узнала, сколь ценна китайская статуэтка?

— Я была ужасно зла на Пьетро, — пробормотала Хелена. — Неужели вы меня осуждаете?

— Да, но не за злость, а за глупость. Господи, теперь понятно, почему чемоданы были такими тяжелыми!

Еще бы — на дне каждого покоился массивный серебряный канделябр почти метровой высоты. Я встала и демонстративно отряхнула руки.

— Хелена, вы сейчас же положите все на место! И если по-прежнему хотите покинуть виллу, я вам помогу. Но все эти безделушки придется оставить здесь.

Она так и не смыла с вечера косметику, которая при свете дня выглядела просто ужасно. Лицо было в разноцветных пятнах, помада размазалась, а румяна полыхали багровыми пятнами. Синьорина захлопала склеившимися ресницами:

— Я остаюсь. Он не может меня бросить. Не может!

— А как же призрак? Неужели вы его больше не боитесь?..

— Вы же не боитесь!

— Я, разумеется, не боюсь... Но... но мне до смерти хочется узнать, кто... — Хелена натянула простыню до носа, но искра, сверкнувшая в ее глупых темных глазах, заставила меня спросить: — Хелена, дорогая моя, вы ведь знаете, кто это был?

— Нет!

— А если бы знали, все равно бы мне не сказали... Вот что я получаю за свой любезный и кроткий нрав. А ну, быстро! Мигом вытряхивайтесь из постели и расставьте все это барахло по местам. Не то я расскажу Пьетро!

Спустившись к завтраку, я с удивлением обнаружила за столом графа. Он жадно пожирал омлет, запивая его кофе. Меня приветствовало радостное чавканье.

— Что-то вы сегодня рано! — весело воскликнула я.

Пьетро протянул лакею пустую тарелку, тот шмякнул на нее новую порцию омлета и вопросительно посмотрел на меня.

— Кофе. Только кофе, пожалуйста.

— У меня много дел, — объяснил Пьетро. — Вчера вечером мы слишком рано легли спать... — Он замялся, осторожно поглядывая на меня.

— Ах, вы плохо себя почувствовали. Надеюсь, сегодня вам лучше?

Пьетро тяжело вздохнул:

— Старые раны, всему виной проклятые старые раны.

Хотелось бы знать, что он помнит из событий предыдущего вечера? Спрашивать про «старые раны» я не стала: наверняка они такие же вымышленные, как и многое другое в моем очаровательном хозяине.

— Наверное, ваши раны доставляют вам большие мучения, — сказала я, с ужасом наблюдая, как страдалец проглотил вторую порцию омлета с беконом и теперь накинулся на овсянку. Вкусы у него были космополитическими — итальянские обеды, английские завтраки. Таким образом Пьетро получал абсолютный максимум калорий.

— Да, все время приходится поддерживать силы... У меня сегодня важное дело и одновременно огромное удовольствие. Приезжает моя старая подруга, дорогая княгиня Кончини. Она отобедает у нас, но сначала мы с ней должны обсудить один маленький деловой вопрос. Княгиня готовит публикацию, посвященную моей коллекции. Возможно, вы согласитесь дать нам консультацию?

— Почту за честь, дорогой Пьетро.

— Сэр Джон тоже поможет нам. Ведь именно для этого он здесь — помочь привести коллекцию в порядок.

— А вы давно знаете сэра Джона? — поинтересовалась я как бы невзначай.

— Всего ничего. Но у сэра Джона превосходные рекомендации. Однако... — Он вдруг перестал жевать и остро взглянул на меня. — Однако я ему не доверяю.

Я затаила дыхание.

— Почему?

— Да-да, не доверяю. И должен вас предупредить... Вы так молоды и так красивы, к тому же гостья в моем доме. Словом, смотрите в оба!

— О чем вы, Пьетро?

Он наклонился ко мне и понизил голос:

— Боюсь, что сэр Джон с женщинами ведет себя не вполне благородно. Настоящий волокита!

— А-а, — разочарованно протянула я и отхлебнула кофе.

— Да, у меня есть все основания для подобных подозрений, — важно кивнул Пьетро. — Человек со столь богатым, как у меня, опытом... Будьте настороже, моя дорогая Вики. Не хочу сказать, что вы окажетесь подвержены его чарам, нет, это невозможно. Не могу представить женщину, которая находила бы этого человека привлекательным, но все же он настоящий пройдоха, коварный обольститель, вот кто такой сэр Джон!

Дверь за спиной Пьетро бесшумно приотворилась. В щелку я заметила мелькнувшие золотистые волосы, и мелькнули они довольно низко, словно их обладатель подслушивал у замочной скважины.

— О, мистер Смит обладает вульгарным очарованием мужлана, — невозмутимо сказала я. — Некоторые не слишком разборчивые особы с дурным вкусом могут найти его привлекательным, правда, даже им быстро надоест этот недалекий человек.

Дверь поспешно закрылась. Пьетро повернул голову:

— Что там такое?

Я отмахнулась:

— А, ничего особенного! — Отодвинув чашку с остатками кофе, я встала. — Пожалуй, прогуляюсь немного. У вас чудесный парк.

— Видели бы вы его ночью, когда он освещен огнями. Там светло как днем. Сегодня вечером непременно включим иллюминацию.

— Замечательно!

— Да-да, и отправимся бродить летней ночью средь цветов и журчащих фонтанов, — пропел Пьетро с той задушевно-добродушной улыбкой, которая свойственна только толстякам. — Дорогая Вики, повремените с прогулкой! Вот только немножко перекушу и составлю вам компанию, покажу чудеса в потайных уголках парка, которые вы можете пропустить.

— Я ненадолго. Уверена, что с чудесами, которые вы мне хотите показать, ничего не станется.

И я удалилась, оставив Пьетро весело хихикать по поводу моего озорного ума. Стоило мне выйти на террасу, как откуда ни возьмись рядом очутился сэр Джон.

— Прекрасный день, не правда ли? — лениво протянул он. — Не возражаешь, дорогая, если я с тобой пройдусь?

— Решили поиграть в сторожевого пса? — осведомилась я. — Категорически возражаю. Вы не находите, что мы будем глупо смотреться, швыряясь друг в друга камнями на кипарисовых аллеях?

И мы продолжили путь в молчании, которое я с надеждой считала гнетущим. Но подлого Смита оно угнетало не долго.

— И куда это ты собралась? — спросил он беззаботно.

— Куда глаза глядят. К вашему сведению, я еще не обследовала и половины парка.

— Все равно ничего не найдешь.

— Что не найду?

— То, что ищешь.

— Поспорим? Ваша ставка?

Мы вошли во внутренний дворик, расположенный рядом с гаражом. «Роллс-ройс» стоял снаружи, вокруг него суетились два человека со шлангами и ведрами. Одним из них был Бруно, верзила из лавки на улице Пяти Лун.

До сих пор я не сознавала, насколько Бруно огромен. Рукава его рубашки были закатаны, обнажая волосатые мускулистые руки, напоминавшие стволы деревьев. Он поднял голову, увидел меня и нахмурился. Но как ни в чем не бывало продолжил тереть губкой бок машины.

— Милая моя, если ты вышла на поиски Бруно, то не могу одобрить твой вкус, — пропел мне в ухо Смит, подхватывая под локоть и утаскивая прочь.

— Я просто ищу подтверждение своей гипотезе.

— Какая там еще гипотеза! Легче легкого догадаться, что наш граф имеет отношение к антикварной лавке, проще говоря, является ее совладельцем. И когда мы с тобой, дорогуша, имели счастье познакомиться, я как раз проверял бухгалтерские книги.

— Ага, и симпатяга Бруно вам помогал! Переворачивал, наверное, страницы, дабы вы не слишком утомились.

Смит довольно улыбнулся:

— Ах, Бруно... он присматривает за псом.

Мы оказались в обширном огороде, вдаль уходили ровные грядки с капустой и пушистыми морковными хвостами.

— Кстати, дражайший мистер Смит, давно хотела выразить вам свое неудовольствие. Что вы сделали с бедным Цезарем?

— Я? Уволь, ничего я с ним не делал. Уверяю тебя, эта псина живет себе в свое удовольствие, жирует на дармовых харчах. Нам пришлось увезти его из лавки, сторож из него получился неважный.

— В самом деле?

— Да... Но пес и впрямь замечательный. Цезарь даже научился открывать консервные банки, причем, заметь, консервным ножом, а не собственными клыками. Знаешь, у псины развилось прискорбное пристрастие к паштету из гусиной печенки, он надулся, когда мы предложили ему обычную собачью еду.

— Ужасно хочется взглянуть на него.

— И не мечтай!

Я замолчала, чтобы спор не превратился в ребяческую перепалку, к которым, по-видимому, Смит питал слабость.

Мы находились не в парке, а на служебной территории. Повинуясь безумному порыву, из тех, что частенько охватывали меня в присутствии подлого Смита, я запрокинула голову и заорала что было мочи:

— Цезарь! Цезарь, где ты, старина? Cave canem[18], Цезарь!

На мгновение воцарилась тишина, а затем раздался неистовый лай. Кинув на Смита торжествующий взгляд, я в считаные секунды проскочила огород, нырнула под арку и очутилась во дворике, заставленном мусорными баками и пустыми ящиками. Цезарь заходился в отчаянном лае. Увидев меня, пес встал на задние лапы и восторженно заскулил. Бедняга так рвался, что протащил собачью будку, к которой был привязан, на добрых шесть футов.

Я присела рядом с ним на корточки. Цезарь выглядел получше, чем во время нашей последней встречи, ребра больше не выступали. Будка, хотя и не поражала изяществом, была вполне удобной, а длинная цепь позволяла пленнику двигаться.

— Какая умильная картинка! — протянул Смит, пренебрежительно глядя на нас. — Сейчас разрыдаюсь.

— Всегда говорила, что нельзя доверять человеку, который не любит собак, — заметила я, проверяя уши Цезаря.

— Лично я предпочитаю кошек.

— Ох, только не лгите. У любителей кошек, как всем известно, хватает положительных качеств.

Цезарь успокоился, положил голову мне на колени и вывалил язык. Он выглядел по-настоящему счастливым. Почесывая ему за ушами, я осмотрелась.

Небольшой, мощенный булыжником дворик, кое-где поросший травой, со всех сторон окружали высокие кирпичные стены. У дальней стены находилось небольшое здание. Его уже как минимум лет пятьдесят не красили, но выглядело строение прочным. Единственная дверь казалась на редкость крепкой, а окна были плотно закрыты ставнями.

Может, это один из трюков Смита? Цезарь на цепи перед зданием таинственного вида... Невольно подумаешь, что в домишке есть что-то этакое... что-то, не предназначенное для моих глаз. Или же, напротив, коварный Смит хотел отвлечь меня, пустить по ложному следу. А еще... а еще с него вполне станется внушить мне, что домик этот — ложный след, когда на самом деле... У этого человека такой извращенный ум!

Решено, непременно обследую здание. Но не сейчас, разумеется, не на глазах у Смита. Я неохотно оторвала глаза от замка на двери и встала. Признаться, это было нелегко, ибо Цезарь не желал отпускать меня, а обходительный джентльмен и не подумал помочь. Осознав, что я ухожу, Цезарь жалобно взвыл. Сцепив зубы, я выскочила за ворота, слыша, как во дворе скрежещет о булыжники будка, — бедный пес рвался следом.

— Цезаря нужно выгуливать! — воскликнула я с негодованием, замедляя шаг. — Почему вы не даете ему побегать? Ведь поместье огорожено.

— Можешь приходить сюда дважды в день и выгуливать сколько заблагорассудится, — сказал Смит. — Будет полезно для вас обоих.

— Идите к черту! — буркнула я.

— И пойду. А тебе советую пойти принять ванну. От тебя несет, как от Цезаря.

— Если бы этот запах мог вас отпугивать, я пользовалась бы им вместо духов, — парировала я, придвигаясь поближе к грубияну.

Смит улыбнулся и, насвистывая, двинулся прочь.

Я проводила его взглядом. Ну и тип! Ах, как было бы хорошо принять сейчас душ... но не стану же я следовать советам этого исчадия ада! Вздохнув, я поплелась к гаражу. Два человека по-прежнему начищали «роллс-ройс», но Бруно среди них не было.

Я отыскала неподалеку розарий, надеясь, что если погулять среди цветов, то аромат роз отобьет запах псины. Увы! Наивная надежда. Интересно, почему это Смит так внезапно ретировался? И почему он оставил меня именно в этой части поместья? И куда подевался Бруно? И что все это значит?.. Вопросы, одни вопросы...

От чертовых роз не было никакого проку, поэтому, презрев аромат, который источал мой наряд, я решительно двинулась в ту часть парка, где еще не бывала. Там находился один из самых больших фонтанов, которые мне доводилось видеть. В воздух на немыслимую высоту взлетали сверкающие брызги, вода струилась по мраморным телам затейливой скульптурной группы: нимфы и водяные боги сплелись в клубок, занимаясь явно чем-то непотребным. Вволю налюбовавшись фонтаном, я огляделась. Позади олеандровой изгороди виднелись какие-то стены. Стараясь не шуметь, я протиснулась сквозь кусты и внимательно изучила строение. Понятно... Не иначе как студия Луиджи.

Это было на редкость невзрачное сооружение — не слишком подходящее для наследника всего того великолепия, которое мне довелось лицезреть. Низенькое кирпичное здание, наверняка бывший сарай, где прежде хранили лопаты и грабли. Часть кровли заменили стеклянной крышей — надобности художника диктовали свои условия, — но на этом обновление и закончилось.

Дверь была открыта. Да и как же иначе — солнце беспрепятственно шпарит через стеклянную крышу, и внутри мастерской, должно быть, жарко, как в духовом шкафу. Луиджи трудился. Торс его был обнажен, заляпанные краской джинсы сползли на узкие мальчишечьи бедра. С минуту я с интересом рассматривала загорелую спину, столь же гибкую и мускулистую, как у атлетов Лисиппа. Странно, почему при такой жаре не плывут краски. Переведя взгляд на холст, над которым колдовал Луиджи, я поняла, что это не имеет значения. Все равно никто не заметил бы разницы.

Я кашлянула и вежливо шаркнула ногой. Луиджи стремительно обернулся. В зубах у него была зажата кисть, лицо все в точках охры и ультрамарина. Именно эти кричащие цвета, должна с прискорбием сообщить, и доминировали на холсте. Не знаю, что еще можно сказать о картине Луиджи. Я в таком искусстве ничего не смыслю. Мешанина красного и синего самых неприятных оттенков. Жуть...

Впрочем, сам Луиджи выглядел куда привлекательнее. Он вытащил из зубов кисть и без улыбки посмотрел на меня:

— Вы пришли. Я думал, вы забыли про свое обещание.

— Не знала, уместно ли заглянуть к вам без приглашения. Некоторые художники не любят, когда прерывают их творческий процесс.

Угрюмое лицо Луиджи просияло в чарующей улыбке.

— У меня сейчас простой, — сказал он, тщетно пытаясь придать себе важный вид. — Зашел в тупик... Знаете, временами такое случается.

— Понимаю. Я уйду, если вы...

— Нет-нет! — Его изящные, но сильные пальцы ухватили мою ладонь. — Вы должны остаться. Скажите, что вы об этом думаете?

Хорошо, что я знаю, как действовать в подобных случаях. Отступив на несколько футов, задумчиво склонила голову набок и прищурилась. Потом сложила пальцы наподобие подзорной трубы и оглядела картину через нее. Так, теперь шаг вправо, затем влево. Щурилась, жмурилась, распахивала пошире глаза... Наконец подошла к картине вплотную, едва не вымазав краской кончик носа, постояла так полминутки и медленно повернулась к Луиджи:

— Завораживающе... Очень, очень интересная идея. Наводит на размышления.

— Да-да! — страстно вскричал Луиджи. — Вы понимаете!

И мы принялись обсуждать шедевр. Я указала несколько мест, где тон можно было бы подобрать поточнее. Задыхаясь от восторга, Луиджи поведал, какие поправки собирается внести. Юноша был на седьмом небе от счастья. Правда, однажды он застал меня врасплох, спросив в лоб, а какие, собственно, мысли будоражит во мне его творение и какие чувства пробуждает. Я быстро затараторила всякие расхожие глупости и постаралась уйти от опасной темы. Единственное, что пробуждала во мне картина Луиджи, — это раздражение и ощущение бессмысленного хаоса.

Через десять минут в пекле мастерской я почувствовала себя кроликом в духовке. Точнее, козлом, поскольку несло от меня именно так, как, по моим представлениям, несет от этого малосимпатичного животного. Но Луиджи, казалось, ничего не замечал. Заполучив благодарную аудиторию, он не собирался отпускать ее так быстро, и мне пришлось полюбоваться прочими шедеврами юного живописца. Гм... Все они были разных оттенков, других отличий я не заметила.

— А вы пишете только маслом? — спросила я, принюхиваясь к себе. — Иную технику не пробовали?

Глупый вопрос. Следовало спросить, какую технику Луиджи не испробовал. Перо, акварель, пастель, шелкографию, гравюру... На свет появлялись все новые и новые кипы шедевров. С меня же лился пот в три ручья, я задыхалась, перед глазами плыли разноцветные круги. Не выдержав, я в отчаянии выпалила:

— Пощадите, Луиджи! Еще немного, и я лопну от впечатлений! Надо, чтобы все эти ваши чудесные работы проникли в мое подсознание, стали частью меня...

Луиджи милостиво согласился. Он бы согласился со мной, даже если бы я сказала, что «эники-беники ели вареники». Оставив художника трудиться над особо ядовитой цветовой гаммой для нового нетленного полотна, я вырвалась на свежий воздух и едва не закричала от невыразимого облегчения.

Впрочем, грешно и глупо смеяться над восторгами молодости. Что может быть горше юношеских разочарований? Хотя я не утверждаю, что хорошо знакома со всеми формами европейского искусства, все же не думаю, что Луиджи способен внести большой вклад в сокровищницу мировых шедевров. Рано или поздно юноша это осознает и будет уязвлен до глубины души. Ну а пока пусть получает удовольствие от красок и кистей. А я оставлю свое циничное мнение при себе...

В дом я проникла через один из многочисленных боковых входов, стараясь не попадаться никому на глаза, точнее... гм... под нос. Учуять меня можно было за милю. А все подлый Смит! Если бы не лез со своими гнусными советами, я давно бы уже добралась до ванной. Ладно, теперь все позади, скорей, скорей на встречу с мылом и горячей водой!

И надо же было случиться, что, проскользнув в дом запашистой тенью, я первым делом напоролась на ослепительную княгиню Кончини. Со мной подобные казусы происходят сплошь и рядом, — как говорится, не повезет, так с детства.

Княгиня стояла в холле, стаскивая безукоризненно белые перчатки. Рядом в подобострастном поклоне вдвое сложился дворецкий, ожидавший, когда ее светлость вручит ему перчатки и элегантный жакет песочного цвета. Судя по всему, синьора Кончини ехала в машине стоя, ибо на ее юбке не было ни складочки. Туфли сверкали чистотой, а каждый глянцевый волосок прически выглядел так, словно над ним колдовали несколько часов, укладывая строго в соответствии с тщательно продуманным планом.

Прекрасные глаза княгини внимательно оглядели меня, и она улыбнулась своей легкой античной улыбкой. Я почти физически ощутила, сколь грязна и неопрятна каждая клеточка моего немытого существа. Одежда в зеленых пятнах от травы, слюнявые следы Цезаря, в волосах земля, физиономия в поту... А запах! Я содрогнулась и поспешила с независимым видом откинуть со лба липкие, спутанные космы. Княгиня едва заметно наморщила свой патрицианский носик.

— Привет! — бодро сказала я.

— Добрый день. Как приятно вас видеть, дорогая Вики.

Она протянула дворецкому перчатки и, раскрыв объятия, шагнула ко мне. Я испуганно отпрянула и прохрипела:

— Только не прикасайтесь ко мне, Бьянка! Я... играла с собакой.

— С собакой? А-а, наверное, тот огромный ужасный зверь, которого завел Пьетро. Странный вкус, моя дорогая.

— Мне нужно принять душ, — промямлила я, пятясь к лестнице.

— Поднимусь-ка я с вами, дорогая. Мне тоже не помешает привести себя в порядок перед обедом.

— Да вы само совершенство, Бьянка!

— Очень любезно с вашей стороны, Вики. А если серьезно, я хочу поговорить с вами наедине до того, как мы увидимся с остальными. Это касается вопроса, о котором мы беседовали в день нашего знакомства... Я обещала показать вам свою коллекцию.

У нее было такое серьезное лицо, что я замерла как вкопанная на середине лестницы.

— Вы хотите сказать, что нашли?!

Бьянка покачала головой:

— Разумеется, я проверила еще далеко не все экспонаты. Но кое-что отобрала... Мне кажется, эти ценности могли бы привлечь ваших гипотетических преступников. Кубок курфюрста, изумруды Сигизмунда и несколько других вещиц. С ними все в порядке.

— Что ж, это хорошая новость, — разочарованно пробормотала я. — Поверьте, я не рассчитывала, что вас ограбили только для того, чтобы подтвердить мою гипотезу.

— Но это не значит, что она неверна.

Княгиня была сама любезность, но явно не верила в мою теорию. Я вдруг испытала прилив раздражения. И с какой стати она держится со мной так покровительственно?

— Моя гипотеза верна! Я пока не могу ее доказать, но докажу, непременно докажу!

— Вы выяснили что-нибудь новое?

— Пока нет. Но думаю, я на правильном пути. Этот англичанин, о котором я вам говорила... тот, что был в антикварной лавке. Оказывается, он секретарь Пьетро.

— Мне это известно, — спокойно ответила Бьянка. — Вы находите мистера Смита подозрительным... Но почему? Для этого нет никаких оснований. У него превосходные рекомендации.

— А вы их видели? — спросила я напрямик.

Княгиня улыбнулась своей слегка зловещей улыбкой этруска.

— Я знакома с самим сэром Джоном, этого вполне достаточно. И нахожу его на редкость привлекательным мужчиной. А вы?

Я пожала плечами и сухо ответила:

— Внешность этого человека не имеет ничего общего с его моральными устоями.

— Вы говорите, как королева Виктория! — Бьянка улыбнулась шире. — Успокойтесь, дитя мое, и наслаждайтесь жизнью. Любопытно, была ли я когда-нибудь столь же убийственно серьезной, как вы сейчас?.. Боюсь, даже в вашем нежном возрасте я воспринимала жизнь с долей здорового цинизма. Послушайтесь совета, дорогая, жизнь — это игра, а играть надо весело!

И Бьянка не спеша поплыла по коридору, а я осталась столбом торчать на последней ступени лестницы, чувствуя себя полной дурой трех лет от роду.

В сравнении с предыдущими сосредоточенно-унылыми трапезами этот обед можно было смело назвать оживленным. Катализатором веселья выступила, разумеется, Бьянка Кончини. Княгиня, словно опытная хозяйка, направляла разговор, втянув в него даже угрюмую Хелену. По крайней мере дважды Бьянка предотвратила ссору между Пьетро и юным Луиджи. Одновременно она умудрялась в весьма элегантном стиле флиртовать с подлым Смитом, чья глупая голова тотчас пошла кругом от такого (явно незаслуженного, на мой взгляд) внимания. Сэр Джон молол языком не переставая, хохотал и острил так, словно его наняли специально для этого. Единственное, что немного омрачило всем настроение, это внезапно испортившаяся погода. Когда мы не торопясь пили кофе, начали собираться тучи. Старая графиня беспокойно взглянула на внука:

— Луиджи, обещай, что ты останешься дома! Не стоит в дождь сидеть в мастерской.

Луиджи, который находился в превосходном настроении, послал мне улыбку.

— Бабушка боится, что в меня ударит молния, — объяснил он, ласково похлопывая старушку по руке.

Я улыбнулась в ответ:

— А моя бабушка не разрешала мне во время грозы играть на пианино.

— Ваша бабушка была разумной дамой, — твердо сказала графиня. — Электричество — очень сомнительная вещь. Разве кто-нибудь понимает, что это такое? Нет. То-то и оно. Луиджи, мальчик мой, обещай, что не пойдешь в мастерскую. Лучше почитай мне, ты же знаешь, как я люблю тебя слушать.

Юноша кивнул:

— Хорошо, бабушка, только сначала мне надо сделать несколько звонков, а потом я поднимусь к тебе.

— Ох уж эти звонки, — пробормотал Пьетро. — Мальчишка болтает по телефону днями напролет. Луиджи, не вздумай звонить своему приятелю в Швейцарию, последний счет был просто чудовищным.

Улыбка спала с красивого лица Луиджи, но он промолчал. Что за извращенное свойство натуры заставляет людей грубить своим близким? Замечания Пьетро были совершенно излишни, и все же он явно не мог без них обойтись.

После обеда мы с княгиней Кончини и Пьетро отправились осматривать коллекцию редкого фарфора. Бьянка готовила к изданию альбом, посвященный фарфоровым изделиям, хранящимся в частных европейских коллекциях, и хотела выбрать, какие из экспонатов Пьетро включить в книгу. Надо сказать, что в фарфоре я практически ничего не смыслю, да и не имею такого желания. На блюда изумительной красоты, которые показывал нам Пьетро, и впрямь стоило взглянуть, но разговор хозяина и Бьянки был мне совершенно непонятен. Так что, налюбовавшись вдоволь, я извинилась и направилась к себе в комнату.

Дождь за окном хлестал нешуточный, его монотонный шелест навевал дрему. Я прилегла на кровать и не заметила, как вскоре уснула.

В то, что сны — это посланцы из мира сверхъестественного, я не верю, но думаю, что сновидения могут помочь проанализировать неосознанные тревоги. В тот день мне приснился весьма необычный сон. Он был посвящен искусству: эротические рисунки Рафаэля, «Пиета» Микеланджело, греческие статуи в зале Пьетро — и все вымазано красной и лазурной краской, словно взятой с жутковатых полотен Луиджи...

Когда я проснулась, дождь все еще нудно моросил, с балкона доносился перестук капель. Какое-то время я лежала, вглядываясь в серые сумерки и пытаясь понять, что же меня так гнетет.

Очевидно, тревога как-то связана с Луиджи и его студией. Эти кипы рисунков, набросков, акварелей... Мальчик экспериментировал с различной художественной техникой. Но почему он не попробовал себя в скульптуре?

Имелось несколько разумных объяснений. Возможно, Луиджи просто не умеет работать с объемными вещами. И все же в некоторых набросках, которые я видела днем сквозь пелену пота, было нечто такое...

Нет, никакой гипотезы у меня не возникло, пока лишь бесформенное, неправдоподобное подозрение. Но я знала, что его нужно проверить, причем немедленно. Соскочив с кровати, я прихватила плащ и уже находилась у двери, когда взгляд упал на часы, стоящие на туалетном столике. Половина пятого. Пора звонить в Мюнхен.

Трубку взяла Герда, секретарша Шмидта. Пришлось несколько минут посплетничать с ней, прежде чем она соединила меня с шефом. Герда — самая ужасная болтунья на свете, но она славная девушка, и обижать ее не хотелось. И все же я с трудом сохраняла невозмутимость, тревога снедала меня все сильней. Я напоминала себе собаку, на которую напали полчища блох. Меня, правда, терзали не насекомые, а подозрения, заставляя в нетерпении приплясывать на месте. На какую-то долю секунды даже захотелось придушить ни в чем не повинную Герду, но наконец трубка перекочевала к Шмидту.

— По-моему, я кое на что набрела! — выпалила я, не дав ему и рот раскрыть. — Нет, пока не могу ничего сказать, всего лишь подозрения. Но если моя догадка подтвердится, я вам перезвоню! Если сегодня от меня сообщений не будет, значит, я обманулась, но завтра позвоню как обычно.

Старину Шмидта, разумеется, переполняли вопросы, однако я быстро пресекла его восторженный лепет. У меня не было времени. Если к коктейлю не объявлюсь в гостиной, меня могут начать искать, а мне не терпелось проверить свою безумную догадку, и сейчас — самый удобный момент! Дождь загнал всех в дом, и другого такого случая может не представиться...

Дверь студии Луиджи была закрыта, но не заперта. Я нажала на ручку, и дверь легко подалась. Оказавшись внутри, я смахнула с лица капли и осмотрелась в поисках выключателя.

В синеватом сиянии флюоресцентных ламп студия выглядела холодной и неуютной, напоминая мансарду голодающего студента-художника. Возвышение для натурщика покрывал потертый, пыльный бархат, стулья имели такой вид, будто их жевала гигантская собака. Дождь барабанил по стеклянной крыше, словно ведя в бой незримых воинов.

Я вытащила несколько холстов, стоявших на стеллажах вдоль стены. Луиджи прошел в своем творчестве несколько «периодов». Как и у Пикассо, у него был голубой период. Как его знаменитый тезка Караваджо, он экспериментировал со светотенью. Юноша испробовал пуантилизм и кубизм, подражал Ван Гогу, смешивая мастихином множество красок. Эта странная подборка доказывала, что мальчик способен рисовать в любом стиле, но она также доказывала, что он настоящий одержимый. Так почему же Луиджи не попробовал силы в скульптуре?

На длинном столе у окна лежала всякая всячина: тюбики с краской, склянка со скипидаром, банки с льняным маслом, заляпанные краской тряпки... и папка с этюдами. Стеклянную крышу прорезала вспышка молнии, но я отмахнулась от стихии, как от назойливой мухи.

Этюды...

Наброски были плохи, в этом не оставалось никаких сомнений. И все же в них сквозило что-то неуловимое...

Я долго вглядывалась в рисунки, перебирала этюды, рассматривала любительские изображения людских голов, животных, частей тела и лишь спустя какое-то время поняла, в чем дело... Луиджи имел плохое представление об анатомии, он не владел ни композицией, ни формой — это бросалось в глаза. И тем не менее... И тем не менее один рисунок был восхитителен! Женская головка, нарисованная карандашом... Прекрасный, точный рисунок, сделанный твердой рукой мастера.

Где-то я уже видела что-то подобное. Определенно видела! Где же?.. Так и есть! Я с трудом сдержала ликующий вопль. Вспомнила... Галерея Барджелло во Флоренции. Скульптура работы Мино да Фьезоле.

Вот оно что... Луиджи был плохим художником, но первоклассным копиистом!

Я аккуратно сложила рисунки обратно в папку и принялась обыскивать мастерскую.

Люк обнаружился под насестом для натурщика. Массивный деревянный помост оказался на колесиках. Должно быть, эта штука как-то фиксировалась, иначе натурщики катались бы по комнате туда-сюда. Странно, но помост был не закреплен... Почему же Луиджи не позаботился о столь важной детали? Вероятно, потому, что люком пользуются гораздо чаще, чем самим помостом.

Внизу находилась небольшая, но полностью оснащенная мастерская. Кое-какие инструменты я видела впервые в жизни, но многие остались неизменными со времен Средневековья, а все, что касается того времени, — моя стихия. Резцы, штампы, молоточки, паяльник...

Меня захлестнуло возбуждение. Я носилась по каморке, хватая то одну вещицу, то другую, роняла их, выдвигала и задвигала ящички, копошилась в бумагах. Душа моя ликовала — гипотеза стремительно превращалась в твердое знание. В инструментах, может, и не было ничего любопытного, а вот материалы... Тончайшая золотая проволока, золотая фольга, слитки серебра... В небольшой коробке с ячейками лежали фальшивые изумруды и рубины, жемчуг и опалы; вперемешку валялись изрядные куски лазурита, бирюзы и оранжево-красного сердолика — явно для древнеегипетской короны. Камни всех цветов радуги, от бледно-желтого цитрина до гранатов, похожих на капли крови. Листы слоновой кости, малахита, порфира и жадеита. Все, несомненно, подделки, но тем не менее впечатление просто ошеломляющее.

На одном из столов лежала папка с подробными набросками, и далеко не все они относились к ювелирным изделиям. Там были также блюда, раки и кубки. Предмет, над которым работал Луиджи сейчас, был прикрыт тряпицей. Я осторожно приподняла ее.

Только несколько сохранившихся до наших дней работ можно с уверенностью приписать знаменитому Бенвенуто Челлини. Одну из них я видела в Метрополитен-музее: чаша, сделанная в виде раковины, удивительно изящной формы. Она стоит на основании, которое изображает свернувшегося змея, а покрытый эмалью змей, в свою очередь, покоится на черепахе, вырезанной из бирюзы.

Луиджи не осмелился копировать столь известный экспонат. Даже банда самых наглых мошенников в мире не посмела бы утверждать, будто они ограбили неприступный Метрополитен-музей.

Но эта вещица вполне могла сойти за одну из работ Челлини — каждый из ее элементов повторял деталь какого-нибудь творения мастера. Передо мной лежала золотая чаша, столь же изящная, как и кубок из Метрополитена. Ручки были выполнены в виде змеев, украшенных драгоценными камнями, а вся конструкция покоилась на чувственной нимфе. Фигурка нимфы повторяла женскую фигурку, что украшает солонку работы Челлини из Венского музея. Все-таки Луиджи — истинный художник. Он импровизировал, не довольствуясь копированием известных шедевров. Интересно, сколько можно выручить на черном рынке за неизвестную работу Челлини? Наверняка игра стоит свеч.

С улицы донесся оглушительный раскат грома. Сама гроза меня нисколько не беспокоила, но я боялась, что за грохотом не услышу чего-нибудь посущественнее. Например, шаги...

Ладно, пора убираться отсюда подобру-поздорову. Вернусь попозже во всеоружии: с фотоаппаратом.

Я начала осторожно подниматься по лестнице. Мои нервы так и трепетали в предвкушении какого-нибудь ужаса. Но все было спокойно. Я медленно высунула голову из люка и огляделась. Никого! Студия была пуста.

Я закрыла люк и старательно задвинула на прежнее место помост. Ф-фу... Здесь, наверху, я чувствовала себя куда спокойнее, чем в подземной мастерской, и все же на душе было тревожно. И зачем я только зажгла свет?! Через этот стеклянный купол свет можно заметить издалека. Кто поверит, будто меня снедало столь страстное желание полюбоваться на творения Луиджи, что я, презрев темноту и непогоду, устремилась на встречу с прекрасным?.. Ха-ха-ха... Непременно расхохоталась бы, не трясись так от страха.

Эта студия — чертовски опасное место, но мне придется наведаться сюда еще раз. По крайней мере раз... Надо все сфотографировать: люк, мастерскую, инструменты, материалы, этюды, незаконченную чашу... Разумеется, фотографии ничего не докажут. Никто не запретит человеку создавать прекрасные вещи в стиле того или иного легендарного мастера. Авторское право не распространяется в глубины веков. Но фотоснимки могут пригодиться для другого. Если мне удастся отыскать проданные драгоценности, снимки станут доказательством подделки...

О, герр Шмидт умрет от восторга. Я так и лучилась самодовольством. Великая сыщица Вики Блисс! Шерлок Холмс и мисс Марпл могут смело отправляться на покой, эти дилетанты мне и в подметки не годятся. Окончательно позабыв про осторожность, я распахнула дверь, вышла под дождь, и на мою бедную глупую голову обрушился удар. Если уж быть совсем точной, я снова получила удар в челюсть. Вот они, издержки высокого роста: никто не может ударить тебя по макушке, и все тумаки достаются многострадальному подбородку... С этой глубокой мыслью я и погрузилась в беспамятство...