Уловка

Глава 10

— Ты нужна мне. Хорошо это или плохо, имеет смысл или нет. Ты нужна мне, Энди.

Она запустила пальцы в его волосы и без всякого сопротивления позволила расстегнуть пуговицы на своем платье, не шелохнулась она, и когда он, дрожа, стянул с нее лифчик. Лайон приник лицом к бархатной ложбинке между ее грудей. Торопливо целующий ее кожу, он был похож на ребенка, который ищет молоко. Мужчина, обычно такой уверенный и властный, вдруг стал неуклюжим и неопытным. Он беспорядочно искал подол ее платья, и она помогла ему избавить собственное тело от лишней одежды. Спешка сделала его движения резкими, судорожными, и он некоторое время боролся с ширинкой на брюках. Лайон вошел в нее сразу же, без преамбулы, но она была готова принять его. Энди накрыла, поглотила его, забирая боль и страдания. С каждым толчком он освобождался от переполнявшей его горечи, от ожесточенности. Она покорно давала ему то, чего он желал — ее тело дарило ему утешение. Энди жаждала стать для него исцелением от всех душевных ран. Их близость была не просто сексом, это была любовь. Когда все закончилось, она чувствовала только благодарность за шанс любить его безусловно, отдавая всю себя и ничего не получая взамен. Не говоря и не двигаясь, Энди крепко прижала его к себе. Тяжесть его головы на ее плече — счастливый груз. Она наслаждалась звуком его дыхания, удары сердца отдавались ей в грудь, они будто сливались в этом ровном сильном ритме.

Он поднял голову и увидел, как из ее золотистых глаз катятся слезы — его накрыл стыд за содеянное.

— Боже, Энди, прости меня, прости, — торопливо сказал Лайон, встряхнув головой.

Он поднялся и неловко, трогательно попытался прикрыть ее. Потом он прижал ее к груди и откинул назад выбившиеся пряди.

— Не знаю, что со мной случилось. Я даже не поцеловал тебя перед тем, как… Что я за сволочь, я заставил тебя плакать. Должно быть, ты чувствуешь себя использованной. Будто я изнасиловал тебя. Господи, прости меня, — сокрушался он.

Она подняла на него лицо и сжала его голову ладонями:

— Остановись. Сейчас я плачу, потому что рада, что была тебе нужна.

— Была. И сейчас нужна. Я даже не представлял, что после всего, что случилось за эти два дня, мне будешь нужна только ты.

Она нежно улыбнулась и разгладила пальцами его темные брови:

— Ты был одержим мыслью о смерти. Думаю, тебе просто нужно было почувствовать, что ты жив, отпраздновать жизнь.

Его глаза напоминали тлеющие угли — серые по краю, но сверкающие пламенем в центре.

— Как это возможно, что после всего, что было между нами — злости, вражды, недоверия, я все-таки влюбился в тебя, Энди Малоун.

— Не знаю. Но надеюсь, что это так. Потому что очень люблю тебя, Лайон.

— Энди. — Ее имя прозвучало благоговейным шепотом в его устах, он пальцами обводил линию ее губ. Потом Лайон довольно усмехнулся: — Энди. Никогда не думал, что полюблю кого-то по имени Энди. Еще меньше я ожидал, что буду готов умереть, если не поцелую эту Энди.

Он накрыл ее рот поцелуем. Лайон пытался исправить поспешность, почти жесткость того, что только что случилось между ними. Он целовал ее нежно, его язык пробовал ее губы на вкус, обводил их контур. Он касался уголков ее рта, пока желание не заставило ее раскрыться ему навстречу. Лайон страстно прижался к ней, исследуя, будто опытный грабитель, ее небо, зубы, внутреннюю сторону губ. Затем он потерся своим языком о ее язык и будто перетянул его на свою сторону. Ощущения были такими сильными, что Энди в полуобморочном состоянии схватилась за его рубашку. Он ослабил напор и, пожалев ее, прервался. Они тяжело дышали — вдыхали друг друга. Лайон продолжил свою ласку, он нежно покусывал ее шею и плавно передвигался к уху.

— Где ты научился так целоваться? — с мягким стоном спросила она, когда его губы добрались до мочки и он прикусил ее.

— Сейчас. Поцелуи никогда раньше не казались мне чем-то важным.

— А теперь это важно?

— Очень.

— Почему?

— Чтобы ты поняла, насколько ты любима.

Он снова поцеловал ее. На этот раз его рот был почти неподвижен, овладевая ее губами, язык снова скользнул глубоко внутрь и застыл. Лайон крепко прижимал ее к себе, и она почувствовала, как ее тело отвечает на его восставшую плоть.

— Ты сможешь мне простить мой недавний эгоизм и грубость и подняться со мной наверх?

Энди кивнула, и они встали с дивана. Быстро собрав раскиданные вещи и кое-как натянув часть из них на себя, они тихонько вышли из кабинета. За окном было темно, солнце давным-давно село. Они замерли, прислушиваясь, но не услышали никакого шума ни в кухне, ни из комнаты Грэйси.

— Ты голодна? — участливо спросил Лайон. Энди широко улыбнулась.

— Что бы ты делал, если бы я сказала «да»? — поддразнила она.

— Взял бы себя в руки и постарался не заплакать.

Она взяла его за руку и повела вверх по лестнице. Энди думала, они пойдут в его комнату, но он остановился у двери, ведущей в ее бывшую спальню.

— Пойдем сюда.

— Почему?

— Увидишь.

Они вошли в залитую лунным светом комнату. Никто из них и не подумал зажигать свет: серебристое сияние окутывало их тела.

— Не двигайся, — скомандовал он, начав снимать одежду.

Она послушно села на краешек кровати, где он оставил ее, и стала наблюдать, как на пол по очереди летят рубашка, брюки и нижнее белье. Он был потрясающим экземпляром из мира мужчин — ее вдруг разобрала такая гордость, что захотелось показать Лайона всему миру, и в то же самое время она чувствовала чудовищную ревность к каждой женщине, которая лицезрела его в таком виде.

— Иди сюда, — шепнул он, протянув руку.

Энди поднялась с кровати и приблизилась к нему. Он встал у нее за спиной и, положив руки ей на талию, подтолкнул к большому зеркалу в подвижной раме, которое стояло рядом с окном. Она влюбилась в это зеркало еще несколько дней назад, когда впервые увидела его. Оно было почти семь футов длиной, овальная рама, сделанная из красного дерева, украшена изящной резьбой. Зеркало было прочным, тяжелым, но производило впечатление хрупкости и утонченности. Не возникало сомнений, что этому предмету мебели уже больше сотни лет, но амальгаму своевременно обновили, поэтому их отражения были четкими.

Лайон поставил ее прямо перед ним. Он стал аккуратно расстегивать пуговицы на ее платье, еще недавно наспех застегнутые им же. Одна за одной они пали жертвами его ловких пальцев.

С осторожностью Лайон снял ее пояс и провел руками вверх до плеч. Тыльные стороны его ладоней коснулись ее груди, и Энди задрожала. Ослабев от возбуждения и не закрывая глаз, она прислонилась к нему. Девушка ощутила прикосновение прохладного ночного воздуха к коже, когда он начал снимать с нее платье. Под его управлением ткань заскользила вниз по рукам, потом чуть задержалась на талии и бесстыдно упала на пол. Он наклонился и убрал его у Энди из-под ног.

— Все равно сильнее помять его уже невозможно, — выпрямляясь, сказал Лайон с порочной улыбкой.

Она почувствовала, как, увидев ее отражение в зеркале, он вдруг напрягся и задержал дыхание.

— Мне все равно, помялось оно или нет, — прошептала Энди.

Она была заворожена происходящим, чувственность Лайона обволакивала ее, словно паутина. Он медленно, одну за одной, стал вытаскивать шпильки, державшие пучок у нее на затылке, пока золотистые волосы каскадом не упали на плечи. Опьяненный их ароматом, он зарылся лицом в густые пряди. Потом, убрав их чуть в сторону, начал целовать и мягко ласкать языком ее шею. Наконец Лайон поднял голову, и их глаза встретились в отражении, они улыбнулись друг другу.

Он опустил руки с ее плеч на грудь. Пока Лайон возился с одеждой, лифчик то и дело сдвигался и ерзал по телу, теперь груди набухли от возбуждения и невесомое кружево стало тесным. Легко, почти невесомо, он коснулся ее сосков под тканью, будто только намекая на ласку. Если бы она не смотрела в зеркало, она подумала бы, что эти прикосновения — всего лишь следствие разыгравшегося воображения или дуновение ночного бриза. Но ответные сигналы ее тела были реальными.

Он наклонился к ее уху и прошептал с типично мужским удовлетворением:

— В тот день в гостинице я сказал тебе, что твое белье фактически одна видимость.

С этими словами он расстегнул нехитрую застежку бюстгальтера, и, скользнув по рукам, он упал на пол.

— Красавица.

В зеркале она увидела, как его ладони накрывают и осторожно сжимают пышные окружности грудей так, чтобы не причинить ей боли. Лунный свет делал заметными темные кружки, привлекшие внимание его сильных пальцев. Он обводил их плавно, увеличивая интенсивность, пока она не почувствовала желание, которое практически причиняло боль. Наконец он коснулся набухших горошин сосков, и она ощутила это прикосновение где-то в глубине собственной женственности. От удивления и восторга Энди выкрикнула его имя.

— Не знаю, сколько времени я могу это делать, — простонал он. — Это фантазия, которую я хотел превратить в реальность. Но, господи, как ты прекрасна!

Его руки заскользили вниз по ее ребрам. Когда они достигли застежки на нижней юбке, Лайон наклонился вперед и повернул ее голову к себе: их губы встретились. Пока они целовались, она чувствовала, как он медленно снимает с нее последний элемент одежды. Не разрывая объятия, она переступила через легкую ткань, образовавшую молочную лужицу на полу. Его желание было твердым, очевидным в прикосновении к ее пояснице, но он мужественно сдерживался, чтобы насладиться видом ее обнаженного тела.

Они посмотрели на свои отражения в зеркале. Одна его рука распласталась по ее плоскому животу, крепче прижимая к восставшей мужской силе, другая двигалась вниз, лаская ее бедра, и ниже, мимо золотистого треугольника, обещая наслаждение.

— Я теряюсь, Энди Малоун. Ты выглядишь как ангел, но ведешь себя как соблазнительница. Звуки, которые вырываются у тебя из груди, когда я тебя ласкаю, совсем не похожи на божественное пение, это самая распутная песнь. Золотая и бархатистая, ты похожа на холодного, неприступного идола, но ты таешь в моих объятиях. Поклоняюсь ли я тебе как идолу, или люблю как женщину?

— Люби меня. Сейчас. Пожалуйста, Лайон, сейчас.

Энди повернулась в его руках и опустила ладонь, поощряя возрастающее возбуждение его мужского естества, не оставляя никаких сомнений в том, чего именно ей хочется. Лайон подхватил ее за бедра и перенес на кровать. Он аккуратно уложил Энди, помня о своем обещании, что больше никогда не возьмет ее так поспешно, бездумно. Это не на пользу им обоим. Он лег рядом с ней, и когда Энди перекатилась на него, остановил ее, положив руку на грудь.

— Мы никуда не спешим, — прошептал он, перед тем как легонько поцеловать манящий изгиб.

Твердый сосок скоро оказался у него во рту, он стал играть с ним языком. Эта ласка была искушенной, жаркой, и женщина застонала от желания. Он посасывал его, а затем снова пускал в ход ловкий язык.

— Лайон, пожалуйста.

— Я больше не буду с тобой эгоистом. Дай мне любить тебя.

Его руки гладили ее тело, губы роняли случайные поцелуи здесь и там. Он читал ее, словно у него была секретная карта, находил самые чувствительные точки: тыльные стороны предплечий, дорожка от шеи к груди, нежная кожа живота. Проворный язык нырнул в ямку пупка и присвоил его. А затем его подбородок, нос и губы коснулись ее в таком интимном месте, что она закричала от удовольствия, смешанного с мукой любви к нему. Он практически заставлял ее балансировать на грани, впадать в беспамятство, каждый раз удерживая на поверхности и не давая ей забыться без него. И только когда обоих почти колотило от желания, он накрыл ее собой и вошел в ее сладостное лоно. Лайон двигался ритмично, плавно, приподнимая ее бедра ладонями — чтобы она познала его целиком, всего. Их тела были будто вылеплены друг для друга, их любовь была «синхронной», ровной, страстной. Выдыхая слова нежности и восхищения, он забрал ее с собой, в сладкое забытье.

— …так хорошо, когда ты….

— …глубоко внутри…

— …да, да….

— … я думал, ты можешь лгать, когда сказала…

— После Роберта у меня никого не было.

— Лес?

— Никогда, Лайон. Клянусь.

— Боже, Энди. Это было так хорошо.

— Мне тоже. И, Лайон, раньше так никогда не бывало.

— Ты хочешь сказать?..

— Да, никогда раньше. Поцелуй меня.

— Не слишком горячо?

— Нет.

— Холодно?

— В самый раз. Где мыло? — спросила она.

— Я первый.

— Нет, я.

Любящие руки заскользили по его широкой груди, покрытой курчавыми волосами. Привередливый язык стал дерзким. Пальцы остановились на линии талии.

— Энди?

— Да?

— Что случилось?

— Я боюсь.

— Потрогать меня? Не бойся, потрогай меня, Энди.

Она искала его — робко. Она коснулась его — смело. И она любила его — с детской невинностью.

— О господи, Энди. — Он накрыл ее руку своей. — Да, моя сладкая девочка, да! — Он прижал ее к мокрой стенке, отделанной плиткой.

— Теперь твоя очередь, — задыхаясь, сказала она.

— Я пропускаю свой ход.

Обессиленные, они лежали на кровати — переплетенный узел рук и ног. Он лениво проводил пальцами по ее спине — вверх и вниз. Она зарылась носом в его грудь.

— Что ты думаешь о моем отце, Энди?

— Почему ты сейчас спрашиваешь об этом?

Она почувствовала, как он усмехнулся.

— Не знаю. Думаю, потому что он всегда беспокоился, что о нем думают люди, как они читают книги по истории.

— Он был великий человек, Лайон. Чем больше я читаю о нем, тем больше восхищаюсь им как солдатом. Но не таким я его запомню. Я всегда буду думать о нем как о старом добром джентльмене, который любил сына, обожал давно почившую жену, уважал других людей и ценил уединение. Я права?

— Больше, чем тебе может показаться.

Он убрал руку из-под нее и подтянулся, чтобы облокотиться спиной об изголовье кровати. Не стыдясь собственной наготы, он согнул колено, чтобы потянуть ее вверх и прижать к себе.

— Знаешь, ведь Лес был прав, — тихо промолвил Лайон.

— Прав насчет чего? — спросила она, глядя на его задумчивое лицо. Энди не хотела этого знать, но должна была спросить, потому что ему нужно было выговориться.

— О том, что есть конкретная причина, по которой мой отец стал отшельником, что Майкл Рэтлиф хранил секрет, заставивший его уйти из армии и от людей.

Она лежала едва дыша.

— Видишь ли, он вернулся на Родину героем, но не чувствовал себя таковым. Ты когда-нибудь слышала о битве на Эне?

— Да. Это была крупная победа союзных войск как раз в секторе твоего отца. Тысячи людей из армии противника были убиты.

— Как и тысячи американских солдат.

— К сожалению, такова цена победы.

— По мнению моего отца, цена была слишком высока.

— Что ты хочешь сказать?

Лайон вздохнул и заерзал.

— Он сделал ошибку при определении тактики. Серьезную ошибку. Целый взвод стал буквально пушечным мясом. Такое часто случается. Офицеры рискуют жизнями солдат ради повышений и наград. Но не мой отец. Он дорожил жизнью каждого из своих подчиненных — от офицеров до зеленых новобранцев. Когда он понял, что произошло, чувство вины его раздавило. Он никогда не забывал, что та ошибка стоила жизни стольким людям, стольких женщин сделала вдовами, стольких детей — сиротами… — Его голос оборвался.

— Но, Лайон, после всех его заслуг…. Одна ошибка простительна.

— Для нас — да, но не для него. Он был в ужасе, что эта битва стала одной из поворотных точек в войне. Именно после нее его стали превозносить как героя. Великая победа, но именно это сражение поразило его как солдата и как человека. Когда он вернулся домой, где его славили и награждали, он не смог справиться с внутренним конфликтом. Он не чувствовал себя героем, он чувствовал себе предателем.

— Быть не может!

— Не предателем по отношению к своей стране, но к людям, которые ему доверяли и следовали за ним. Он так и не смог с этим справиться, так что он вышел в отставку, приехал сюда и скрылся от всего света, от любых напоминаний о лжи, в которой он жил.

Они немного помолчали, потом она заговорила:

— Никто не осудил бы его, Лайон. Он был уважаемым человеком, героем, лидером в то время, когда Америке нужны были герои и лидеры. Это было поле боя, простирающиеся на многие мили. Посреди окружающего хаоса он мог решить, что совершил ошибку, которой на самом деле не совершал.

— Я знаю это, Энди. Ты это знаешь. Но когда я достаточно подрос, чтобы понять причины его ухода от мира, прошло слишком много времени, и я так и не смог переубедить отца, — грустно проговорил Лайон. — Он умер, все еще сожалея о том единственном дне, будто других в его жизни и не было. Неважно, что сказала бы общественность, узнай они об этом. Он судил себя строже, чем кто бы то ни было.

— Как это печально. Он был таким замечательным человеком, Лайон, таким милым.

— Папа тоже был о тебе высокого мнения, — заметил он чуть веселее и погладил ее волосы.

Она откинула голову назад, чтобы посмотреть на него.

— Правда?

— Да, он считал, что у тебя отличная фигура.

— Яблочко от яблони.

— И, — продолжил он, игнорируя ее шпильку, — в день своей смерти он сказал мне, раз я оказался таким большим идиотом, что позволил тебе уйти, то заслуживаю того, чтобы остаться в одиночестве.

— На что ты ответил?..

— Это не стоит повторения. Скажем так, я был не в настроении.

— А теперь?

— Теперь я устал и хочу спать, но не способен перенести мысль о том, что зря потрачу время, пока ты лежишь голая в моей постели.

— Будет лучше, если я скажу, что тоже хочу спать?

Лайон улыбнулся и поцеловал ее. Укладываясь, он притянул ее спину к своей груди и крепко прижал, будто прилаживая кусочек пазла. Энди громко кашлянула.

— Мистер Рэтлиф, должно быть, вы не в курсе, где находится ваша рука.

— Да нет, вообще-то я в курсе, но надеялся, что ты не заметишь.

— Не изволите ли вы вести себя как джентльмен и убрать ее.

— Нет, я уже сплю.

Солнечный свет заставил ее зажмуриться, когда следующим утром Энди надевала сережки перед длинным зеркалом. Ее отражение напомнило ей о вчерашней ночи и об эротических фантазиях Лайона, которые они воплотили в жизнь. Рука слегка задрожала, а на лице появилось незнакомое выражение восторга. Раньше она себя такой не видела. Можно было подумать, что все это только сон, если бы ее тело не хранило напоминания о случившемся. На груди осталось легкое раздражение от щетины Лайона, соски напрягались от воспоминаний о ласках его губ и языка, а при мысли о слиянии их тел между бедер появлялась приятная сладкая тяжесть. Энди купалась в счастье. Какая роскошь — любить и быть любимой. Лайон разбудил в ней женщину, подарил ей жизнь, о существовании которой она не подозревала. Но Энди любила его не только за это. Она любила этого мужчину за его силу, за юмор, за уязвимость. Она любила его даже за раздражительность и колкость. Лайон. Она любила Лайона.

Скоро после того, как они проснулись, он ушел, чтобы оба могли переодеться. Он принес ее сумку из машины, прежде чем удалиться в свою комнату. Пока Энди одевалась, она размышляла о том, как попросит его подписать разрешение, а потом сообщит о решении, которое приняла вчера, засыпая в его руках. Она не знала, что ждет их в будущем, они не обсуждали эту тему. Прошлой ночью они жили настоящим, жили моментом. Но что бы это ни значило, она понимала — все меняется. Так, как было, уже не будет. А еще она не могла теперь представить свою жизнь без него. До осознания этого факта она и не знала, какой потерянной и загнанной чувствовала себя раньше. Теперь она ощущала свободу и радость.

Энди услышала на лестнице его шаги. Он торопился. Сердце ее сладостно замерло! Он хочет поскорее увидеть, обнять ее. Бросив на себя придирчивый взгляд в зеркало, она повернулась к двери, чтобы встретить его радостной улыбкой.

— Наконец-то! Мой любимый вернулся… — Она прервалась на полуслове, увидев выражение его лица. Глаза сверкали от ярости, рот перекошен в презрительной ухмылке.

— Ты, лживая, хитрая…

— Лайон! — выкрикнула, прерывая поток оскорблений. — В чем дело?

— Я скажу тебе, в чем дело. Маленькая шлюха по имени Энди Малоун снова меня обдурила.

— Обдурила…

— Побереги свои актерские таланты, — заорал он. — Я знаю, зачем ты здесь.

— Лайон, — сказала она, садясь на кровать и уставившись на него в недоумении, — я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Не понимаешь, да? — Он подошел к окну и посмотрел на холмы, сияющие в утреннем свете. — Ладно, я подыграю. Расскажи-ка мне, зачем ты приехала вчера вечером?

— Хотела тебя увидеть.

Это была правда. Лес снабдил ее предлогом, чтобы вернуться на ранчо, но даже если бы не было бумаг, она нашла бы другой повод увидеть его еще раз.

— Хотела меня увидеть, — повторил он с сарказмом, поворачиваясь к ней. — Трогательно. Без сомнения, ты желала утешить меня в моем горе.

— Да, — крикнула она, ненавидя его презрительный тон.

— Никаких других причин? — спросил он шелковым голосом.

— Ну… мне нужно было… был этот… этот…

— Скажи уже это, черт побери! — взревел Лайон.

Она вскочила с кровати, смело встречая его нападение.

— Мне нужно было, чтобы ты подписал разрешение. Только так можно транслировать интервью с твоим отцом. Доволен? Это ты хотел услышать?

— Ты нашла меня в стельку пьяным, разбитым, в депрессии. Эта картина пробудила твои материнские инстинкты, и по доброте душевной ты решила остаться и поухаживать за мной, пока я не приду в себя.

— Нет, — сказала она, качая головой. — Одно не имеет никакого отношения к другому. Я забыла про бумаги. Я хотела помочь тебе.

— Ну да, конечно, ты хотела. И пока ты этим занималась, услаждая меня своим телом — должен признать, без единого намека на неискренность, — ты узнала то, что хотела знать с самого начала.

Она почувствовала, как от нанесенного удара бросилась в лицо краска, ногти впились в ладони. Она изо всех сил старалась не сорваться. Один из них должен сохранить холодную голову, потому как Лайон, очевидно, сошел с ума.

— И что же это, Лайон? Что это такое, ради чего я продала тебе свои ласки? Скажи мне.

— Твоя, мать ее, сенсация, — ответил он, его губы едва шевелились. — Я только что смотрел утренние новости из Нью-Йорка. Ведущий рассказал, что ждет их зрителей уже сегодня вечером. Потрясающая история Майкла Рэтлифа. Интервью, которых еще никто не видел, записанные в тот самый день, когда его не стало. И кто же несет в мир этот светоч знания? Не кто иной, как женщина, сделавшая остановку в моей постели и черт знает в чьей еще. Энди Малоун. — Одержимый яростью, он двинулся к ней. — И теперь тебе действительно нужно рассказать им кое-что. Придется немного покопаться в книжках по истории перед эфиром и найти все о битве при Эне. Ты же не хочешь облажаться, открывая правду о том, как все действительно было?

Подобно воздушному шарику, в котором проделали дыру, она снова медленно опустилась на кровать. Энди глядела в лицо, нависшее над ней, пытаясь убедиться, что это тот же человек, с которым она сегодня делила постель. Неужели этот рот, извергающий сейчас самые грязные обвинения, тот самый, что шептал ей слова любви после часов безудержной страсти.

— Я приехала сюда подписать разрешение, — сказала она без всякого выражения. — Лес договорился о трансляции с центральным каналом. Я хотела, чтобы страна увидела эти пленки, Лайон. Хотела, чтобы люди узнали твоего отца, которого я любила, узнали таким, каким он был перед смертью. Это все. У меня никогда не было намерения разглашать то, что ты сказал мне лично.

— Не было? Грэйси сказала, что вчера вечером ты наказала ей позвонить Лесу в мотель и оставить сообщение о том, что он получит желаемое утром.

Слова, еще вчера бывшие такими простыми и незначительными, обернулись отравленными стрелами.

— Я имела в виду разрешение. Сделка с Си-эн-эн не может состояться, пока оно не подписано. Лес был в ярости, когда узнал, что у меня его нет. Он давил на меня, чтобы я поехала к тебе сразу, но я не хотела делать этого до окончания похорон.

— Как благородно с твоей стороны.

— Ты мне не веришь, — проговорила она очень тихо и ровно. Затем волна гнева вдруг поднялась в ней. Как мог он подозревать ее в чем-то после такой ночи! Она повысила голос: — Ты действительно считаешь, что я планировала получить от тебя информацию о генерале прошлой ночью?

— Беря в расчет мое состояние, думаю, ты поняла, что я размяк и могу наболтать разного. Может, ты и не знала, что именно я расскажу, но решила попробовать еще разок — наудачу. Что ж, мои поздравления! Ты получила больше того, на что могла надеяться. Твои интервью теперь серьезно вырастут в цене. Неплохо продвинешься по карьерной лестнице. Так что убирайся из моего дома. Пора принести Лесу улов. Он ждет.

— Не сомневайся, я сейчас же уберусь из твоего дома. Только по другой причине. Я не желаю больше ни секунды оставаться с человеком, который не понимает, что такое быть мужчиной. Твой отец мог бы тебе об этом рассказать. В нем было сочувствие, великодушие, понимание, он умел прощать. Ты однажды обвинил меня в том, что я только оболочка от женщины, у которой нет ни одной человеческой эмоции. Посмотри-ка на себя, Лайон.

Он открыл рот, чтобы возразить, но она продолжила говорить:

— Ты говоришь, что был против наказания, которое добровольно наложил на себя твой отец, не мог этого понять. Но те стены, что он воздвиг вокруг себя, отгородившись от мира, ничто по сравнению с клеткой, в которую ты запер свое сердце. Твоя тюрьма гораздо страшнее, чем его. Вот, — сказала она, доставая из чемодана брезентовую сумку. — Здесь эти несчастные пленки. Сожги их, утопи в своей бесценной реке или засунь куда-нибудь, где, по-твоему, им самое место. Мне наплевать. Я больше не хочу их видеть. — Энди захлопнула крышку чемодана и поставила его на пол. — Надеюсь, ты с ними будешь счастлив.

Схватив чемодан и сумочку, она через несколько секунд исчезла за дверью.