Уолл-стрит и революции в России 1905-1925

Империя царя

В своей знаменитой работе 1835 года "Демократия в Америке" Алексис де Токвиль заметил, что "в мире есть... две великие нации, которые, кажется, стремятся к одной цели, хотя и начали с разных точек: я имею в виду русских и американцев".[3] "У них разные отправные точки, они идут разным курсом, — добавил он, — но каждая из них, похоже, отмечена волей Небес, чтобы влиять на судьбы половины земного шара". Таким образом, Америка и Россия шли к параллельным и неизбежно соперничающим Предначертанным Судьбам. Исторически сложилось так, что это оказалось абсолютно верным.

Вечно цитируемый Уинстон Черчилль, как известно, описал Россию как "загадку, окутанную тайной, внутреннюю и непонятную". Реальность — это скорее набор парадоксов. В ХХ веке Российская империя была самой большой страной на Земле. Только обширная Британская империя могла претендовать на большую территорию. Подобно британской империи, Россия правила ошеломляющим множеством национальностей, языков и религий. Русские, по сути, составляли менее половины населения. 11% были мусульманами того или иного толка и 5% евреями. Миллионы поляков, финнов, латышей и других народов жили под властью династии Романовых: одни были довольны, другие — в отчаянии. Россия считалась одной из великих держав и могла похвастаться самой большой армией на земле. Тем не менее, в 1904-05 годах она не смогла победить маленькую, выскочку Японию.

На огромных просторах России, почти в 3 раза превышающих площадь континентальной части США, находилась огромная сокровищница природных богатств. Благодаря этим ресурсам царские владения должны были стать самыми процветающими в мире. Россия была благословлена обильными людскими ресурсами. За 20 лет между 1897 и 1917 годами её население выросло почти до 180 миллионов человек, что почти вдвое больше, чем в Соединённых Штатах. Однако около 85% этих людей теснились в тех 20% территории, которые составляли Европейскую Россию. Вместо всеобщего процветания царила повсеместная бедность. Три четверти населения зарабатывали на жизнь за счёт земли. Бедность и разочарование порождали недовольство.

Неудивительно, что многие внутри и за пределами России считали её "отсталой" страной, и этот образ усиливался её политической системой. До 1906 года Российская империя была самодержавием, единственным источником власти в которой был царь. Не было ни конституции, ни парламента, ни политических партий – по крайней мере, легальных. Когда после революции 1905 года установился конституционный порядок с выборной Думой (парламентом), царь по-прежнему сохранил абсолютную власть распускать её и накладывать вето на её законы.

Таким образом, для многих стало очевидным, что причиной отсталости страны было само самодержавие. Из этого также следовало, что свержение этой устаревшей власти не только освободит Россию от тирании, но и откроет для огромной страны путь эффективного развития. А что хорошо для масс, будет хорошо и для бизнеса, в том числе иностранного. Такое отношение особенно резонировало с американским реформистским мышлением, которое объединилось вокруг аболиционизма в начале XIX века и стало движущей силой сухого закона и прогрессизма в начале XX века. Американские прогрессисты склонны рассматривать каждую социальную проблему как моральный крестовый поход, который оправдывает насилие, революцию и даже войну. С этой точки зрения царизм был не просто отсталым, но и враждебным. Прогрессивная связь Америки с русской революцией будет наиболее чётко воплощена в Обществе друзей русской свободы (ОДРС), которое не раз будет упоминаться в предстоящей дискуссии.

Основным тезисом русских революционеров и их зарубежных сторонников было то, что самодержавие неисправимо властно и жестоко. Реальность, конечно, была не совсем такой чёрно-белой. В период с 1876 по 1905 год суды в России приговорили к смертной казни около 500 человек. На душу населения это составляло менее половины тех, кого казнили в Великобритании, и, что более важно, несравненно меньше 2700 человек, приговорённых к смертной казни в Соединённых Штатах в 1880-1905 годах, а население Америки составляло всего 60% от населения России.[4] Другими словами, в США казнили 9 граждан на каждого, казнённого в России. Ни один аспект российского пенитенциарного аппарата не вызывал большего возмущения, чем система сибирских ссылок, которая широко рассматривалась как "воплощение жестокости".[5] Именно американский журналист Джордж Кеннан, который популяризировал эту точку зрения в своей книге 1891 года "Сибирь и система ссылки". В книге Россия изображена, как "смесь злодейства, замороженных отходов и собачьих стай".[6]

Опять же, реальность была несколько иной. В 1904-13 годах, в годы восстания и массовых репрессий, почти 30 тыс. человек были отправлены в Сибирь за политические преступления, но только 14% получили самое суровое наказание (тюремные работы).[7] К 1913 году в результате амнистии в заключении остался всего 1051 политический заключённый.[8] С поправкой на численность населения, в 1910 году в американской и российской тюремных системах содержалось примерно одинаковое количество заключённых. Что касается степени человеческих страданий и деградации, вряд ли будет большая разница между трудовым лагерем в Сибири и работами в кандалах где-нибудь в Луизиане. Дело здесь не в том, что царский режим был каким-то образцом терпимости и милосердия. Самодержавие тоже могло быть самоуправным, деспотичным и жестоким. Но в этом отношении оно не сильно отличалось от любого другого правительства того времени.

"Отсталая" Россия начала индустриализацию в 1890-х годах под руководством министра финансов Сергея Витте. Витте считал, что расширение транспортной системы России откроет огромные ресурсы страны и облегчит миграцию миллионов людей на целинные земли Сибири. Витте добился значительных успехов: до 1904 года экономический рост России оценивался в поразительные 8% в год, а после хаоса 1905 года он восстановился до 6-7% до начала следующей войны. Между 1880 и 1913 годами "промышленный потенциал" России утроился.[9] К последнему году её доля в мировом производстве превысила 8%. Она обогнала Францию по этому показателю, а также по производству стали и составила 60% от британского уровня по обоим параметра.[10] Россия также могла похвастаться тем, что является вторым по величине производителем нефти в мире (после США). Производительность труда в России по-прежнему составляла лишь около четверти от американской, но это была динамично развивающаяся экономика, стоящая, по видимости, на пороге великого прорыва.

Конечно, Россия, полностью реализовавшая свой экономический потенциал, стала бы серьёзным конкурентом любой другой промышленной державе, включая США. Россия была единственной страной, у которой были ресурсы, чтобы вытеснить Америку в качестве главной экономики мира. С точки зрения Уолл-стрит, это был потенциальный конкурент, которого нужно было кооптировать, контролировать или устранить.

Русские революционеры

Первой попыткой свергнуть самодержавие было так называемое восстание декабристов 1825 года. Недовольная дворянская элита, вдохновлённая идеями Французской революции, объединилась в два общества: умеренное, которое предполагало конституционную монархию, и более радикальное, которое выступало за отмену монархии и её замену республикой. В конце 1825 года эти элитные повстанцы попытались спровоцировать мятеж против нового царя Николая I. Их постигло полное фиаско.

В последующие десятилетия разрозненные политические ячейки поддерживали дух инакомыслия. Большинство из тех, кто был не в ладах с властями или просто не мог выносить атмосферу репрессий, искали свободы за границей. Так начался феномен русских радикальных эмигрантов, мужчин и женщин, которые посвятили свою жизнь подготовке революций в таких местах, как Париж, Женева и Нью-Йорк.

Новая революционная волна началась в 1870-х годах, что стало прямым результатом освободительных реформ царя Александра II. В дополнение к освобождению крепостных, "царь-освободитель" разрешил нескольким тысячам молодых россиян, в подавляющем большинстве принадлежавших к высшему классу, получить образование за границей. Проникнувшись радикальными идеями, многие вернулись домой, полные решимости изменить систему. Результатом стало так называемое народническое движение, в рамках которого сотни радужно настроенных активистов пытались "поднять самосознание" недавно освобождённых крестьян. Их усилия тоже не увенчались успехом. Разочарованные реакционным мышлением крестьянства, некоторые потенциальные спасители обратились к терроризму и убеждению, что они, как просвещённый авангард, должны совершить революцию для масс. И снова движение раскололось на фракции, некоторые из которых были более радикальными, чем другие. Наиболее воинственная, "Народная воля", сосредоточилась на убийстве царя Александра II. Они преуспели в марте 1881 года. Вопреки их надеждам, самодержавие не рухнуло.

На рубеже веков произошёл новый всплеск революционной активности. Возникла партия социалистов-революционеров, более известная как эсеры, которая появилась в 1901 году. Как и прежние народники, эсеры считали себя освободителями крестьянства. Они также приняли терроризм и развернули кампанию политических убийств. Эсеры могли претендовать на звание крупнейшей революционной фракции, насчитывая к 1907 году 50 тыс. полноправных членов и ещё 300 тыс. предположительно находились под "партийным влиянием".[11] Чего эсеры так и не дали миру, так это единой идеологии или харизматичного лидера.

Главным конкурентом эсеров были социал-демократы, или эсдеки, возникшие в 1898 году.[12] Социал-демократы были марксистами, что означало, что их концепция социализма была сосредоточена на промышленном рабочем классе, или пролетариате. Однако, в то время как в начале ХХ века в России насчитывалось более 100 млн. крестьян, в ней было всего 2-3 млн. заводских рабочих. Это вызвало доктринальные дебаты, которые достигли апогея на партийном съезде 1903 года в Лондоне. В результате возникли две соперничающие фракции: меньшевики и большевики. Первые, взяв пример с социалистических партий Запада, выступали за массовую рабочую партию и считали, что, прежде чем Россия сможет встать на социалистический путь, она сначала должна пройти через буржуазную революцию. У всех, кому не терпелось увидеть коммунистическую утопию, такая мысль вызывала только разочарование. Напротив, большевики, находившиеся в плену авторитета Владимира Ленина, выступали за создание небольшой "передовой" партии, нацеленной на захват власти и установление "диктатуры пролетариата" при первой возможности. Большевики и меньшевики были не единственными фракциями; особняком стояли латыши и еврейские бундисты. Членский состав колебался: в 1906 году численность большевиков составляла менее 15 тыс. человек, но к съезду 1907 года общее число социал-демократов возросло до 150 тыс., из которых команда Ленина составляла около четверти.[13] Однако в 1907 году закоренелых революционеров всех мастей, вероятно, насчитывалось не более 300 тыс. человек. Даже 500 тыс. человек будут представлять собой лишь ничтожную долю взрослого населения России.[14] Если добавить "сочувствующих", их число бы значительно увеличилось, но трудно сказать, чтобы русское революционное движение было действительно массовым или даже популярным.

Даже более важными, чем цифры, были деньги. Революции обходятся недёшево, им денег всегда мало. Одним из способов получения средств была экспроприация, или, проще говоря, грабёж. Большевики проявляли к этому особую склонность. 26 февраля 1906 года банда большевиков и латышских социал-демократов ограбила Государственный банк Хельсинки и скрылась с 170 тыс. рублей (примерно 85 тыс. долларов). Однако самой крупной и кровавой экспроприацией стало ограбление Тифлиса (Тбилиси) 26 июня 1907 года, в ходе которого большевистские боевики похитили 341 тыс. рублей. Ограбление отличалось кровавой резнёй, 40 убитыми и 50 ранеными, а также участием некоего Иосифа Джугашвили, он же Сталин. Финансовый волшебник Ленина, Леонид Красин, был вовлечён в планирование операции и хранение украденных денег. Мы ещё услышим о нём.

Грабежи, конечно, совершались бессистемно. Более важными для революционных финансов были взносы богатых сочувствующих. Ключевым благодетелем эсеров был парижский глава "Русской чайной компании Высоцкого" Михаил Цетлин.[15] Высоцкий был официальным поставщиком царского двора, и, таким образом, та же компания, которая поставляла утренний чай Николаю II и Александре, финансировала революционеров, пытавшихся убить его. Большевики нашли покровителя в лице текстильного магната Саввы Морозова, по крайней мере, до тех пор, пока он не застрелился (или был убит) на Французской Ривьере в мае 1905 года. Морозов очень кстати оставил крупный страховой полис, подлежащий выплате на имя писателя левого толка Максима Горького.[16] Из рук Горького деньги перешли в казну Ленина. В этом Леонид Красин тоже сыграл центральную роль.

Другим источником дохода, безусловно, самым секретным и противоречивым, были "иностранные интересы". В 1904-05 годах токийский агент в Скандинавии полковник Дж. Мотодзиро Акаси раздавал деньги на разжигание мятежей по всей Российской империи.[17] Немцы будут заниматься тем же самым, но в большем масштабе, во время Первой мировой войны. Но ещё в 1906 году российские власти также подозревали британские и американские круги в финансировании революции.[18]

С 1905 по 1910 год царское правительство столкнулось с настоящим натиском революционного терроризма. С 1901 по 1917 год, но в подавляющем большинстве случаев после 1905 года, было совершено 23 тыс. актов революционного насилия, в результате которых погибло или было ранено почти 17 тыс. человек — в основном невинных прохожих.[19] Имперские власти ответили казнью ещё 7800 человек, хотя только 214 были казнены за официальные "преступления против государства".[20] Самодержавию пришлось бороться за жизнь, и оно преуспело. Его самым эффективным оружием была тайная полиция, известная в народе как "Охранка", которая наводнила революционные партии осведомителями и агентами-провокаторами. Охранка была безжалостно эффективной организацией, но часто казалось, что она преследует какие-то собственные зловещие цели. Царю Николаю II также умело служил премьер-министр Пётр Аркадьевич Столыпин, который сочетал железный кулак с прагматичными реформами. Убийство Столыпина в 1911 году стало потерей, от которой режим так и не оправился. То, что убийцей был революционер, работавший полицейским осведомителем, многое говорит о тёмной политике и лояльности того времени.

К 1909 году террор был почти подавлен, а радикальные кадры уничтожены, сломлены и деморализованы. В 1914 году число активных членов всех партий упало ниже 100 тыс. человек, а численность большевиков составляла менее 20 тыс. членов.[21] К началу 1917 года их будет вдвое меньше. Простой факт заключался в том, что у революционеров не было сил свергнуть царя, и они никогда этого не сделают. Это станет делом рук либералов.

Русские либералы

В российском контексте термин "либерал" в основном относился к тем, кто выступал за конституционную монархию или республику, но не за социальную революцию. Главным воплощением была Конституционно-демократическая партия, известная в народе как кадеты, которая объединилась в 1905 году. Выдающейся личностью кадетов был адвокат Павел Милюков, человек, имевший широкие связи в Соединённых Штатах. Кадеты могли претендовать на 50 тыс. членов из представителей различных профессий, но в 1906 году они тоже разделились на фракции. Более консервативную, получившую название "Партии 17 октября", или октябристов, возглавлял амбициозный промышленник-миллионер Александр Гучков.

В то время как кадеты и октябристы рекламировали себя как безопасную и разумную альтернативу революции, всегда существовала коммуникация по ту сторону политического водораздела. В то время как либералы обычно выставляли себя сторонниками монархии, многие были такими же врагами Николая II, как и любой большевик. Вдохновитель террористов-эсеров Борис Савинков признался, что получал тайное финансирование от того же Александра Гучкова.[22]

"Еврейский вопрос"

Пожалуй, ни один аспект русской революции не вызвал больше споров и мифологии, чем роль, которую евреи сыграли в её происхождении, характере и руководстве. Поскольку у нас будет много ссылок на людей еврейского происхождения, этот вопрос лучше всего решить прямо и как можно более объективно. Одной из крайностей является утверждение, с энтузиазмом принимаемое нацистами, что евреи не только сыграли доминирующую роль в русской революции, но и придали ей особую еврейскую повестку. С другой стороны, утверждается, что, несмотря на значительное количество евреев в движении, не было абсолютно никакого непропорционального или определяемого "еврейского влияния", и утверждать обратное — грубый антисемитский слух. Между этими полюсами проклятия и отрицания истина остается неуловимой.

Российская империя приобрела значительное еврейское население только в конце XVIII века, когда Екатерина II аннексировала большую часть бывшего Королевства Польского. Екатерина ограничила евреев так называемой чертой оседлости, фактически заморозив их там, где они уже жили. Столетие спустя Россия управляла более чем половиной евреев мира, большинство из которых всё ещё жили в черте оседлости. Конец XIX века ознаменовался более раздражающими и дискриминационными ограничениями, в первую очередь "Майскими законами" или "Временными правилами", касающимися евреев, принятыми в 1882 году. Они запрещали евреям переезжать, иметь документы или закладные, а также заниматься бизнесом по воскресеньям и в христианские праздники. Несколько лет спустя правительство ввело еврейские квоты в высших учебных заведениях, а в начале 1890-х годов имело место унизительное зрелище массового изгнания "нелегальных" евреев из Москвы и Санкт-Петербурга.

Все это усугублялось вспышками антиеврейского насилия, печально известными погромами, которые вспыхнули подобно лесному пожару в 1880-х годах и снова, с большей силой, в 1903-05 годах. Эти нападения были в основном локализованы, но страх, который они породили, распространился далеко за пределы непосредственно затронутых районов. Такие инциденты, как Кишинёвский (1903) и Одесский (1905) погромы, получили широкое освещение в американской прессе.[23] То же самое произошло и с арестом в 1911 году и последующим судом над работником Киевского кирпичного завода Менделем Бейлисом за предполагаемое ритуальное убийство ("кровавый навет") христианского мальчика. Критики режима, в том числе писатель-радикал Максим Горький и либерал-крестоносец Павел Милюков, назвали эти безобразия ещё одним доказательством косности и отсталости режима Романовых.

Накопившиеся обиды и несчастья породили среди российских евреев всепроникающее чувство недоверия и неуверенности в себе и подозрения, что виноват сам царь. Тем не менее, в то время как многие российские чиновники терпели или даже провоцировали антиеврейские выступления, никакого великого царского заговора не было. Пресловутые "Протоколы сионских мудрецов" с их зловещим рассказом об иудео-масонском заговоре с целью свержения всего существующего порядка обычно приписывают работе российской тайной полиции. На самом деле, они не принимали никакого очевидного участия в его создании или продвижении.[24]

Точно так же, как революционные и либеральные политические группы объединились в начале XIX века, то же самое произошло и с антисемитскими, ультранационалистическими группировками, обычно называемыми "чёрными сотнями". Именно в одном из их изданий, "Знамя", впервые появились "Протоколы".[25] Ещё в 1881 году антисемиты ухватились за представление о том, что евреи стоят за убийством царя-освободителя, которое превратилось в утверждение, что они руководили всем революционным движением, и в конечном итоге расцвело в "Протоколах".

И наоборот, чем больше евреи отождествляли себя с революцией, тем больше она привлекала некоторых как средство нанести ответный удар угнетению. Если кто-то уже осуждён за такое преступление, то что теряют те, кто его совершает? К началу ХХ века глубокая пропасть недоброжелательности и подозрительности отделила большинство российских евреев от их правительства. Если революция обещала что-то изменить, то это каким-то образом должно было быть хорошо для евреев.

Существенным моментом в большинстве случаев антисемитской пропаганды является то, что евреи каким-то таинственным образом все вместе замешаны в этом. Антисемитизм, по сути, на самом деле является инверсией идеи избранного народа. Идея какой-то всеобъемлющей еврейской солидарности противоречит многим факторам, разделяющим евреев. Как гласит старая поговорка: "соберите трёх евреев, и у вас будет четыре мнения. Пусть они спорят час, и мнений будет пять". Для традиционных ортодоксальных верующих, которые составляли подавляющее большинство евреев России, единственными вещами, которые имели значение, были Тора, Талмуд и авторитет раввинов. Они обычно с презрением относились к ассимилированным или светским евреям, не говоря уже об атеистических радикалах. И наоборот, эти "просвещённые", ассимилированные евреи смотрели на традиционалистов свысока, как на отсталых и невежественных. Сионисты, которые обычно придерживались социалистических убеждений, мало интересовались религией или революцией в России; они были сосредоточены на создании нового дома в Палестине и переселении туда как можно большего числа евреев.

В Америке русские еврейские иммигранты столкнулись с еврейским истеблишментом, в котором доминировали ассимилированные немецкие евреи, которые избегали ортодоксии и смотрели на вновь прибывших со смесью сочувствия, снисхождения и отвращения. Евреи, как и люди в целом, регулярно эксплуатировали, предавали, обманывали и оскорбляли друг друга.

В этом свете, несмотря на многочисленные сектантские различия, среди многих евреев сохранялась почти рефлексивная солидарность. Если столетия жизни среди гоев (неевреев) чему-то и научили, так это тому, что последние, как правило, враждебны, непредсказуемы и редко задумываются о еврейских интересах. Собратья-евреи, каковы бы ни были их недостатки и особенности, по крайней мере, создавали иллюзию сочувствия и братства. Таким образом, революционер-марксист Троцкий, который внешне делал всё возможное, чтобы отвергнуть или игнорировать свое еврейское происхождение, всё ещё часто сталкивался с другими евреями и полагался на них, даже по идеологическим соображениям.[26]

Евреи почти не играли никакой роли в русском революционном движении до 1890-х годов. Они пришли туда только с приходом социализма, и его зов был сильнее всего среди сыновей и дочерей ассимилированных и зажиточных семей. Например, отец Троцкого был преуспевающим землевладельцем и предпринимателем, отец Григория Зиновьева — преуспевающим фермером-молочником, отец Максима Литвинова – банкиром.[27] Они видели в социализме не способ утвердить еврейство, а способ стереть его. Марксистское будущее обещало мир без классов, рас, наций и религий, по сути, мир без евреев. Еврейские революционеры были, по определению, отступниками. Принять веру в интернационализм, классовость, материализм и атеизм означало отказаться от всего, что связывало с традиционным иудаизмом. Таким образом, евреи, возможно, были привлечены к политическому радикализму, потому что они были евреями, но внутри движения не было места "еврейской повестке".

Итак, сколько же там было еврейских радикалов? В одном отчете Охранки довольно истерично утверждалось, что евреи составляют 90% радикалов.[28] В 1903 году российский министр финансов Сергей Витте сказал лидеру сионистов Теодору Герцлю (не русскому), что, хотя евреи составляют всего около 5% населения, они составляют 50% революционеров.[29] В то же время Витте признал, что во всём виновата политика правительства. Однако его оценка, безусловно, является преувеличением. Статистика арестованных радикалов показывает, что 13% арестованных в период с 1880 по 1890 год были евреями, но в 1899 году этот процент подскочил до 25%.[30] В июле 1905 года опрос политических ссыльных в Сибири показал, что 37% были евреями.[31] Это примерно соответствует более поздней оценке советского историка М. Н. Покровского о том, что от четверти до трети организационных кадров революционных партий были евреями.[32]

Но по любым подсчётам, доля евреев была весьма значительна в революционных рядах, и они достигли видных и влиятельных ролей. Но, опять же, это не то же самое, что сказать, что они играли сознательно еврейскую роль или что они заправляли процессом. Помните, что революционные кадры насчитывали всего несколько сотен тысяч человек до 1917 года. Треть из этого числа составила бы примерно 100-200 тыс. человек, что составляет очень малую часть от 7 млн. евреев России.

После 1881 года евреи отреагировали на ухудшение условий жизни в России массовой эмиграцией, в основном в Америку. Более 2 млн. евреев покинули царские владения в период с 1880 по 1920 год, три четверти из них оказались в Штатах. В 1910 году в США насчитывалось почти 2,6 млн. жителей, родившихся или происшедших в Российской империи, чуть более половины из которых были евреями, а 2/3 из них родились в царских владениях.[33] Евреи оседали в Нью-Йорке и его окрестностях; к 1918 году его еврейское население выросло почти до 1,5 млн. человек, причем подавляющее большинство — русского происхождения. В то же время всё еврейское население США выросло с четверти миллиона примерно до 3,3 млн. человек.[34] Таким образом, на берегах Америки и в её самом важном экономическом центре была создана большая община людей, в целом враждебных царскому режиму и сочувствующих революции.

Неизбежно среди этих иммигрантов были некоторые убеждённые революционеры, и многие из них нашли свой путь в американский радикализм. В 1912 году Социалистическая партия Америки образовала специальную Еврейскую социалистическую федерацию, в которую вошли около 3 тыс. товарищей, в основном бывших членов Бунда. Другие русские евреи, включая Троцкого, присоединились к отдельной, небольшой Русской социалистической федерации, которая появилась в 1915 году. Активные революционеры представляли собой крошечную группу еврейских иммигрантов, но было и большее число тех, кто в целом сочувствовал их целям.

Царское правительство было более чем счастливо видеть, как недовольные подданные покидают Российскую империю, и не приветствовало их возвращение. Между 1905 и 1910 годами российские власти отказали в визах семи владельцам американских паспортов, всем натурализованным русским евреям, на том основании, что они были осуждёнными революционерами. Это спровоцировало дипломатическую размолвку с правительством США, которое настаивало на том, что со всеми его гражданами необходимо обращаться должным образом. В то время как большинство еврейских репатриантов не испытывали никаких проблем, эти опровержения были восприняты как доказательство оголтелого антисемитизма и общего произвола российского режима.

Русская иммиграция изменила весь облик американского еврейства. Население до 1880 года в основном состояло из немецких евреев, таких как Якоб Шифф. Немецкие евреи считали себя более современными и искушёнными, чем их восточные собратья, и поскольку последние превосходили их численностью. Немецкая элита стремилась сохранить своё влияние и лидерство, сделав дело русских евреев своим. Это неизбежно предполагало некоторое сотрудничество с революционным элементом. Ключевым вопросом будет то, как далеко это зашло.

Однако большинство российских евреев не покинули Империю, и многие из них не только выжили, но и процветали. В списке "бизнес-элиты" Российской империи за 1914 год числится примерно 15% евреев, что также значительно превышает их 5% населения.[35] В рядах российских банкиров было полно евреев, таких как Каменка, Рафалович, Рубинштейн и Ротштейн. Последний, уроженец Германии Адольф Ротштейн, "Великий еврейский финансист", играл важную роль не только в качестве исполнительного директора Санкт-Петербургского международного коммерческого банка, но и в качестве иностранного представителя царского министерства финансов.[36] Кроме того, он был тестем одного из французских Ротшильдов. Даже царский врач, доктор Самуэль Хирш, был евреем. На верхушке этой элиты стояла широко уважаемая фигура барона Горация Гюнцбурга, богатого филантропа, занимавшего положение, мало чем отличающееся от положения Джейкоба Шиффа в Америке. В элиту также входили ранее упомянутые Высоцкие, короли русской чайной торговли, Бродские с их империей по переработке сахара и пивоварению, не говоря уже об отце и дядюшке Троцкого.

Однако если еврейская буржуазия была успешна, это совсем не означало, что она испытывала какую-либо глубокую благодарность или лояльность к царской системе, и семья Высоцких была прекрасным тому примером.[37] Русским евреям было легко поверить, что они добились успеха вопреки, а не благодаря режиму. Революция — предприятие хоть и рискованное, но может предложить ещё лучшие возможности, особенно революция, у руля которой стоит ваш племянник.

Империя трестов

В начале ХХ века Соединённые Штаты гордились тем, что были Великой Республикой и Страной Возможностей. Между 1900 и 1917 годами их население увеличилось с 76 до 105 млн., чему способствовал постоянный приток иммигрантов. США также обладали, без преувеличения, самой производительной экономикой на Земле. В 1913 году доля Америки в "Мировом производстве обрабатывающей промышленности" составляла 32%, что было больше, чем у двух следующих крупнейших производителей, Великобритании и Германии, вместе взятых.[38] Между началом века и 1912 годом внутренний валовый доход Америки вырос со 100 до 187 млрд. долларов, что почти равно доходам Великобритании, Германии и Франции.[39]

Соединённые Штаты были самой богатой страной в мире и крупнейшей в мире демократией, но их богатства не распределялись демократическим путем. В 1913 году 1% самых богатых американцев контролировали поразительные 45% общего богатства.[40] Ключевым фактором концентрации денег и власти были тресты. В 1904 году финансовый аналитик Джон Муди выявил более 440 таких фактических картелей.[41] Тресты пытались, с разной степенью успеха, контролировать производство, ценообразование и конкуренцию практически на всё, что производилось, покупалось, продавалось и потреблялось. Апологеты трестов не без оснований утверждали, что такие объединения устраняют "расточительную" конкуренцию и способствуют стандартизации качества и цен. Оппоненты возражали, что они ограничивают свободную торговлю и приносят пользу только крупным акционерам. По подсчетам Муди, экономикой управляли семь мегатрестов: нефтяной, сталелитейный, судоходный, металлургический, медный, сахарный и табачный.

Реальная проблема заключалась в том, кто контролировал эти тресты. В 1911 году Муди и его коллега Джордж Тёрнер выделили семь "хозяев американского капитала".[42] Неудивительно, что лидерами были Джон Д. Рокфеллер, глава "Standard Oil", и Джон Пирпонт Морган (после 1913 года Дж. П. Морган-младший), глава крупнейшего инвестиционного банкирского дома. В тесном союзе с Морганом были железнодорожные магнаты Джеймс Хилл и Джордж Ф. Бейкер, глава Первого национального банка. В круг Рокфеллера входили его брат Уильям и племянник Перси, Джеймс Стиллман из "National City Bank" и Джейкоб Х. Шифф, глава инвестиционного дома "Kuhn Loeb". По подсчётам Муди, эти семеро были настоящими правителями Америки.[43]

Империя Рокфеллера, помимо нефти, распространялась на железные дороги, металлургию, связь и банковское дело. И "Western Union", и "AT & T" находились под властью Рокфеллера, как и "National City Bank" (что будет очень важно в нашей истории), а также "Компании справедливого и взаимного страхования". Морганы занимали доминирующее положение в угле и стали, плюс крупные доли в железных дорогах и страховании, но их реальная сила заключалась в их власти над кредитом, то есть деньгами. Банки "Чейз" и "First National" были у Моргана в кармане, как и трастовые компании "Bankers Trust" и "Garanty Trust".

Эта "диктатура трестов" не осталась незамеченной. Президент Теодор Рузвельт (1901-08) называл себя "разрушителем трестов", и в 1911 году действия федерального правительства вынудили могущественную "Standard Oil" распасться на тридцать с лишним независимых компаний. Конечно, это не имело большого значения, пока одни и те же люди владели акциями и сидели в советах директоров. Год спустя расследование в Сенате США, так называемый "Комитет Пуджо", выявило то, что многие уже знали: небольшая группа финансистов с Уолл-стрит, возглавляемая тройкой Моргана, Стиллмана и Бейкера, по-прежнему доминировала в американской экономике.[44] Также были выделены Якоб Шифф и его партнеры из "Kuhn Loeb", в частности братья Варбурги, Пол и Феликс.

Репутация старшего Моргана, похожего на этакого Зевса американского Олимпа, была подчеркнута тем фактом, что он не раз, а дважды спасал правительство Соединённых Штатов от экономического краха, по крайней мере, так он это видел. Во время паники 1893 года Морган предотвратил дефолт Казначейства США, объединившись с лондонскими Ротшильдами, чтобы предложить залог в золотых слитках. Разумеется, он получил кругленькую прибыль. Когда подобная паника охватила Уолл-стрит в 1907 году, король Морган созвал коллег-капиталистов и потребовал, чтобы они вкачивали деньги в рынок. Они так и сделали. Подозрительный человек может задаться вопросом, не спровоцировали ли Морган и его приспешники те самые кризисы, решения для которых они предлагали.

Паника 1907 года послужила стимулом или оправданием для секретного собрания, созванного в ноябре 1910 года в эксклюзивном клубе "Jekyll Island Club" на побережье Джорджии. Уединённый остров, прозванный "Клубом миллионеров", был летним курортом для Морганов, Рокфеллеров и других громких имён капиталистической аристократии Америки. В этом случае его уединённость была использована для того, чтобы заложить основы для американского центрального банка, который в конечном итоге станет Федеральной резервной системой. При создании присутствовало созвездие звёзд Уолл-стрит. Разработкой законопроекта занимался Пол Варбург из "Kuhn Loeb", в то время как Фрэнк Вандерлип (National City Bank), Генри П. Дэвисон (Morgan & Co.) и Чарльз Нортон (First National) были готовы обсудить детали. Закон о федеральной резервной системе, окончательно принятый в 1913 году, создал санкционированный правительством консорциум частных банков, который не просто контролировал денежное предложение, но и создавал его. Циник мог бы назвать это абсолютным доверием, и, как заметил Х. Л. Менкен, циники почти всегда правы.

Влияние Уолл-стрит на национальную экономику неизбежно распространялось и на политику. Тогда, как и сейчас, организованный капитал выделял большие деньги на финансирование кампаний. В конце концов, политика была всего лишь ещё одной сферой инвестиций, и, как и в случае с любыми инвестициями, ожидалась отдача. Республиканская партия, которая доминировала на президентском посту и в национальной политике со времён Гражданской войны, широко рассматривалась как "Партия Уолл-стрит". Однако демократическая альтернатива была всего лишь "Другой партией Уолл-стрит". Американская политическая система сама по себе была трастом, и те же доверенные лица дёргали за ниточки. Когда Вудро Вильсон занял Белый дом в 1912 году, а затем учредил Федеральную резервную систему, он сделал это под руководством полковника Эдварда М. Хауса — человека, как мы увидим, тесно связанного с крупным бизнесом. А человеком, который организовал финансирование предвыборной кампании Вильсона, был миллионер-промышленник Чарльз Р. Крейн, который также сыграет очень важную роль в нашей истории.

Американские капиталисты считали себя силой, стоящей выше политики, и в значительной степени так оно и было. Они привыкли добиваться своего. Если политик или правительство оказывались препятствием для бизнеса, их можно было заменить. Если бы средств для достижения этой цели не существовало, деньги могли бы их создать.

Америка Уолл-стрит не была застрахована от социализма или радикального терроризма. "Трудовые войны", бушевавшие на американских шахтах и заводах между 1890 и 1920 годами, были самыми жестокими в истории страны. В 1892 году Александр Беркман, анархист и русский еврей, застрелил сталелитейного магната Генри Клея Фрика в отместку за неудавшуюся Хоумстедскую стачку сталелитейщиков. В 1901 году другой боевик-анархист, Леон Чолгош, застрелил и смертельно ранил президента Уильяма Маккинли. В том же году на сцене появилась Социалистическая партия Америки. К 1912 году она насчитывала 118 тыс. членов, платящих взносы, и набрала почти миллион голосов на голосовании.[45] Однако тот же доктринальный раскол между сторонниками эволюции и революции привел к возникновению более радикальной фракции — организации "Индустриальные рабочие мира" (ИРМ). Получившая прозвище "воббли", ИРМ к 1916 году собрала 100 тыс. последователей, в то время как численность Социалистической партии упала до уровня ниже 90 тыс.[46]

На душу населения в Америке было больше социалистов, чем в России, и больше "воббли", чем большевиков. И всё же, если хозяев капитала часто беспокоил революционный социализм, они также могли считать, что он не представляет смертельной угрозы. Как и во всём остальном, в нем доминировали люди, с которыми можно было договориться, подкупить или устранить. Численность СПА и ИРМ была ничтожна по сравнению с немарксистской Американской федерацией труда (AFL), которая насчитывала 2 млн. членов в 1914 году и вдвое больше к 1920 году. В конце концов, рабочая сила была товаром, и, как и в случае с любым товаром, было очевидное преимущество в том, чтобы организовать её в трест. Идея управления рабочими, как одним большим профсоюзом в противовес множеству мелких, имела смысл, и та же логика применялась независимо от того, назывался ли этот большой профсоюз AFL, ИРМ или Коммунистической партией.

Американский бизнес в России

Российская экономика была организована по тому же принципу, что и американская. В 1914 году во владениях царя насчитывалось 2 303 акционерных общества. Около 1500 человек составляли российскую "бизнес-элиту".[47] На вершине этой небольшой пирамиды находились такие люди, как "русский Морган" Алексей Иванович Путилов, который к 1914 году возглавил крупнейший российский банк "Русско-азиатский", его крупнейший промышленный концерн — гигантский Путиловский металлургический завод в Санкт-Петербурге. Он также являлся крупным акционером и директором в 40 других компаниях.[48] В России даже был свой "Херст" в лице барона прессы и издательств Алексея Суворина, чьи владения включали леса и целлюлозно-бумажные фабрики. В России были свои тресты, которые доминировали в металлургии, угле, текстиле, нефти и сахаре. Концерны, в которых занято тысяча или более работников, контролировали 40% рабочей силы в промышленности.[49]

Ещё одной общей чертой американской и российской экономик была сильная зависимость от иностранных инвестиций. Витте настойчиво привлекал иностранные инвестиции и между 1890 годом и к началу ХХ века увеличил их со 100 млн. долларов до 500 млн. долларов. К 1914 году этот показатель удвоился или даже утроился. США держали 7 млрд. долларов в иностранных деньгах, большая часть которых шла на финансирование американских железных дорог.[50] 10% российских акционерных компаний принадлежали иностранцам, а 10% её бизнес-элиты составляли иностранцы.[51] Французы контролировали более трети иностранных инвестиций России, британцы — около 25%, а немцы — почти столько же. Французские деньги составляли 79% инвестиций в металлургическую промышленность, в то время как британские деньги составляли половину инвестиций в нефтяную и 70% в горнодобывающую промышленность. Германия доминировала в электротехнической и химической сферах.[52] Таким образом, оставалось не так уж много места для американских инвестиций, которые составляли не более 5%. Аналогичным образом, Соединённые Штаты были источником лишь 5% российского импорта и рынком сбыта лишь для 1% её экспорта.

Если кажется, что Россия и Америка просто не были заинтересованы друг в друге экономически, то это не совсем так. В воображении американских капиталистов, таких как Чарльз Крейн, единственное, куда могли пойти американо-российские экономические отношения, — это вверх. Вопрос был в том, на чьих условиях. Как уже отмечалось, в долгосрочной перспективе экономическое развитие России представляло собой вызов американским интересам. Но в краткосрочной перспективе это открывало огромные возможности для американской экспансии. К началу ХХ века борьба за контроль над экономикой Америки была в значительной степени решена. Хотя ещё предстояло построить железные дороги и заводы, почти всё, что имело ценность, уже кому-то принадлежало. Большие возможности открываются за рубежом: в Латинской Америке, Китае, на Ближнем Востоке и в России.

В 1904 году американский железнодорожный магнат Э. Х. Гарриман создал синдикат для строительства железнодорожного туннеля под Беринговым проливом.[53] Это соединило бы Транссибирскую магистраль с американо-канадской системой. В план были включены положения об аренде сроком на 99 лет и правах на добычу полезных ископаемых вдоль широкого железнодорожного коридора. Проект оценивался в 300 млн. долларов, план был амбициозным и дорогостоящим, но за Гарриманом стояли глубокие карманы таких людей, как Рокфеллер и Шифф. В августе 1906 года "Нью-Йорк таймс" раструбила, что "Царь разрешает синдикату начать работу", но подозрительные умы в Санкт-Петербурге увидели в этом плане клин для дальнейших уступок и наводнения Сибири американскими товарами и капиталом.[54] Такое противодействие и нарастающие технические проблемы в конечном итоге привели к краху схемы. Однако Гарриман и его друзья почти сразу же разработали новый план финансирования захвата китайцами контролируемых Россией и Японией железнодорожных линий в Маньчжурии. Они рекламировали преимущества "нейтрализации" линий Маньчжурии, чтобы устранить будущие трения между Россией и Японией, но этот план был очередным плацдармом для проникновения янки в Сибирь. В 1910 году Санкт-Петербург и Токио наложили вето на этот план.[55] Для многих на Уолл-стрит это было типичным примером отсталого мышления и узколобого обструкционизма царского режима. Что-то должно было измениться.

Серьёзный сбой в американо-российских экономических отношениях возник, когда Конгресс США в одностороннем порядке отменил Российско-американский торговый договор в 1911 году. Это, как мы увидим, было в значительной степени делом рук одного человека — Джейкоба Шиффа. Заявленной целью Шиффа и его сторонников было заставить российское правительство снять все ограничения в отношении своих еврейских подданных. Рассматривая это как вопиющую попытку вмешаться в свои внутренние дела (каковой она и была), в 1913 году Дума ответила принятием законопроекта, который ввёл двойной тариф на американские товары и двойные пошлины на всё, что перевозится на судах под флагом США.[56] После этого должность американского посла в России стала вакантной и оставалась таковой почти 2 года, пока Вашингтон и Санкт-Петербург препирались. Таким образом, накануне Первой мировой войны российско-американские отношения были, если не преувеличивать, в полном беспорядке.

Несмотря на эти трения, такие люди, как Сергей Витте, и многие другие в российской технической и промышленной сфере, тепло восприняли понятие американизма или американизации, как "метафору быстрого промышленного темпа, высокого роста, производительности и эффективности".[57] Те же идеи нравились и большевикам. Как писал историк Ричард Стайтс, "Американская эффективность и революционный размах России с самого начала коренились в большевизме".[58]

Накануне Первой мировой войны крупнейшие американские инвестиции в Россию (около 35 млн. долларов) были вложены чикагской компанией "International Harvester".[59] Треть зарубежного экспорта компании шла в Россию, что делало царскую империю её крупнейшим зарубежным клиентом.[60] Далее следовали инвестиции компании "Singer Sewing Machine Company" в размере 25 млн. долларов. "Singer" управлял крупным заводом под Москвой, на котором работало 30 тыс. человек. Меньший, но весомый пакет акций принадлежал другой чикагской компании – "Crane-Westinghouse Company". Американские страховые гиганты "Equitable Life" и "New York Life" также вели значительный бизнес. К 1912 году на их долю приходилось 11,5% всех иностранных страховых эмиссий в России и 18,5% всех частных займов российскому правительству.[61] Предчувствуя грядущее золотое дно, в 1913 году американская "Национальная ассоциация промышленников" открыла новое российское подразделение.[62]

По сравнению с производителями американские финансисты были более осторожны в отношениях с Россией. В период с 1889 по 1904 год на Уолл-стрит было размещено 11 небольших выпусков российских облигаций, агентом по 5 из которых выступала лондонская компания "N. M. Rothschild & Sons".[63] Однако впоследствии доступ к американскому капиталу для России практически иссяк, опять же в основном благодаря усилиям Джейкоба Шиффа. Однако даже Шифф не смог помешать мастодонту Моргана сунуть свои лапы в русский пруд. В 1905 году Морган поиграл с идеей поддержки крупного российского займа, но в конце концов отказался из-за опасений по поводу стабильности Империи. Морган действительно вкладывал деньги в фирмы, ведущие там бизнес, в том числе в машиностроительный трест, организованный в 1910 году, и в горнодобывающий конгломерат "Русско-Азиатская корпорация", в котором доминировали британцы.[64] Рука Моргана также стояла за назначением в 1912 году нового американского менеджера по русско-азиатскому бизнесу Герберта Гувера, будущего партнёра по сделке с большевиками и будущего президента Соединённых Штатов.

По мнению историка Г. Л. Оуэна, в десятилетие, предшествовавшее Первой мировой войне, Россия подвергалась постоянному, многостороннему "экономическому нападению" со стороны американских коммерческих и финансовых кругов, направленному на проникновение на её рынки и получение контроля над её ресурсами.[65] Штурм провалился, потому что царское правительство оказалось более стойким, чем ожидалось. Таким образом, решение теперь зависело не от дипломатии, а от смены власти.

Смена власти и американский интервенционизм

Революционные потрясения в России между 1905 и 1917 годами не были единичными случаями. Очень похожие беспорядки произошли в Персии (Иране), Турции, Мексике и Китае. В каждом случае иностранные интересы, в том числе американские, финансировали или поощряли революционные движения. Природные ресурсы и экономические активы этих стран требовали захвата, и они были захвачены.

В начале ХХ века все вышеперечисленные государства управлялись "отсталыми" авторитарными режимами. Каждое из них располагало природными богатствами, которыми иностранные капиталисты стремились воспользоваться. Как и в случае с Россией, существующая власть считалась препятствиями на пути "прогресса" и "демократии". Революции привели к созданию номинально демократических правительств, которые быстро выродились в хаос, гражданскую войну и диктатуры. В результате пострадавшие страны оказались практически беспомощными перед иностранным проникновением и эксплуатацией.

В 1906 году "Конституционалистская революция" охватила богатую нефтью Персию. Четыре года спустя отчаявшиеся персы обратились к Вашингтону за помощью, которая появилась в виде "экономических консультантов" во главе с У. Морганом Шустером, корпоративным юристом и бывшим таможенником США, который недавно курировал "американизацию" Кубы и Филиппин. Рассматривая его как кошачью лапу для деловых и финансовых интересов США (и, таким образом, угрозу для своих собственных), британцы и русские вынудили персов отправить его домой.[66]

В 1908-09 годах военно-политический заговор, получивший название "Младотурецкой революции", пришел к власти в Османской империи, которая тогда контролировала большую часть Ближнего Востока. Американским посланником в Константинополе во время этой суматохи был Джон Г. А. Лейшман, экс-президент "Carnegie Steel".[67] Его преемником в 1909 году стал закадычный друг Якоба Шиффа Оскар Штраус.

Очередь Мексики пришла в 1910 году, когда в ходе революции свергли стареющего диктатора страны Порфирио Диаса. Результатом стали 10 лет хаоса и гражданской войны, в которой американские, британские, немецкие и даже японские интересы поддерживали группировки, борющиеся за власть. Воодушевлённый Уолл-стритом, Вудро Вильсон направил личного агента, журналиста Уильяма Байярда Хейла, к югу от границы.[68] Отстранённый от должности посол США Генри Лейн Вильсон назвал Хейла лидером группы заговорщиков, в которую входили представители "американской нефтяной компании", "крупной банковской фирмы Нью-Йорка" и "одного из крупнейших американских землевладельцев в Мексике".[69] Эти же люди, утверждал посол, финансировали восстание против Диаса.

В 1911 году в Китае произошла революция. Сунь Ят-сен поднял восстание, которое положило конец Маньчжурской династии. Влиятельным американцем в Китае в этот период был Уиллард Д. Стрейт, который служил консулом США в Маньчжурии, прежде чем перейти на работу в "J. P. Morgan" и "Американскую группу", которая финансировала революцию Суня. Мы снова встретимся со Стрейтом, уже как офицером будущей "Американской международной корпорации". Республиканский эксперимент Суня быстро выродился в милитаризм, иностранную интервенцию и гражданскую войну, которая не прекращалась до тех пор, пока Мао и его коммунисты не захватили власть в 1949 году.

Российская революция происходила по тому же сценарию. После 1905 года власть пошла на уступки, но свержения самодержавия не произошло. На это потребовалось ещё 12 лет и большая война. Однако то, что последовало за этим, было в большей степени тем же самым: неудачная демократическая интерлюдия, установление безжалостной диктатуры, гражданская война и полная свобода для всех иностранных интересов, соперничающих за добычу и влияние.

Распространённым заблуждением является мнение, что до Первой мировой войны США были страной-изоляционистом, у которой было мало политических или экономических интересов за пределами своих границ. Такое утверждение бесконечно далеко от истины. Корни американского интервенционизма уходят ещё в доктрину Монро 1823 года, которая фактически провозгласила американский протекторат над Западным полушарием. Широко распространённое понятие "американской исключительности" предполагало мессианскую миссию Америки по демократизации мира. В 1904 году "Следствие Рузвельта" утверждало моральное обязательство Вашингтона действовать против американских правительств, признанных виновными в вопиющих или непрекращающихся нарушениях.

В 1890-х годах американские деловые круги сначала свергли Королевство Гавайи, а затем инсценировали его аннексию в зарождающуюся Американскую империю. Победа над Испанией в 1898 году обеспечила Вашингтону и Уолл-стрит контроль над Кубой, Пуэрто-Рико и Филиппинами. В 1903 году очередная спланированная революция в Панаме обеспечила американцам контроль над запланированным маршрутом канала. В течение следующих 15 лет американские войска не менее 16 раз вторгались в Центральную Америку и Карибский бассейн, устанавливая фактическое господство над Гаити и Никарагуа и дважды вторгаясь в Мексику. Почти в каждом случае основным оправданием была защита американских "экономических интересов".[70] Суть в том, что задолго до 1917 года правительство США и Уолл-стрит хорошо разбирались в подстрекательстве к революционным переворотам для достижения экономических и политических целей. Россия сулила самые большие возможности из всех.