Ураган

XV

Жена Бастиансито Кохубуля сторожила дом четы Мид. Хозяева уехали на несколько недель. Вот теперь бы все обыскать, до всего дознаться. Жаль, что я на ногах не стою, никуда не гожусь… Старик Аделаидо Лусеро, хоть ему и объяснили насчет бережливости индейцев из Сан-Хасинто, все-таки терзал всех своими подозрениями. Но вскоре старика нашли мертвым в его комнате — он был облеплен мухами, как дохлый навозный жук. И вот бдение около покойника. Потом — девятый день. Донья Роселия не надела траура. В черном под солнцем тропиков испечешься, и, как говорила вдова, старость — лучший траур. Старость — траур жизни. Человек старится оттого, что теряет близких… В апреле и мае стояла страшная засуха. Обычно в это время на побережье уже начинаются дожди. А в этом году не выпало ни капли. Наконец разразились ливни. Но они прилетали, казалось, на птичьих крыльях. Только упадут последние струи, и солнце уже высушивает землю, и земля делается как необожженный кирпич. Совсем не те ливни, что падают день и ночь, когда и ложишься спать и просыпаешься под стук дождя о стекла.

Чтобы немного отвлечься от мертвой пустоты холодного дома, донья Роселия наведывалась в усадьбу Мидов. Любопытный бревенчатый дом, который они на своем языке называли бунгало. Кругом шли сады, но для доньи Роселии это были не сады, а, скорее, ухоженные зеленые участки кормовых. Жена Бастиансито встречала ее очень приветливо. Едва появлялась вдова — с печальным лицом и в будничной одежде, жена Бастиансито спешила угостить ее шоколадом. До чего же вкусен заграничный шоколад! Не то что местный, он и какао-то не пахнет, только что сладкий. Один из сыновей рассказал донье Роселии, что Лестер Мид перед отъездом скупил земли, где он собирается развести деревья какао. Это приносит больше золота, чем кофе и бананы. Вот уж не думала, не гадала, что мои дети станут богачами, размышляла старая Роселия, прихлебывая из чашки горячий шоколад, на побережье, открытом всем ветрам, в два часа дня. Она молила бога, чтобы ее сыновья выросли работящими, но не богачами. От богатства одни беды и неприятности. Навидались мы всякого! У богачей черствеет сердце.

А что на свете хуже черствого сердца? Но такая уж судьба им: богатство само в руки плывет, а другие весь свой век только облизываются…

С тех пор как Лиленд Фостер приехала со своим первым мужем на плантации «Тропикаль платанеры», она отсюда не отлучалась. Даже в здешнюю столицу не наведалась, не говоря уж о Соединенных Штатах. Когда-то давно она уложила чемоданы, но в это время вернулся Лестер, и она никуда не поехала. Поезд действовал ей на нервы. Мид решил до аэродрома везти ее на автомобиле; он оставит машину в мастерской на техосмотр и окраску, так что к их возвращению она станет как новенькая.

А уж как удивятся друзья, когда узнают, что Лестер и Лиленд отправились в путешествие! Особенно насчет Лиленд, потому что Мид всегда был для них «пронырой». Первый раз она будет столько часов в самолете. Лиленд едва успела купить более или менее приличное платье, шляпу, сумочку, туфли и бегло осмотреть город, где, казалось ей, она была в другом мире, высоко поднятом к лучезарному небосводу.

Но после нескольких часов полета она действительно оказалась в другом мире. В Нью-Йорке, провонявшем каленым железом: Сколько лет она не была в Нью-Йорке! Лиленд поправила прическу перед огромным зеркалом отведенной ей роскошной комнаты. Это была квартира друзей Лестера — в самой красивой части окрестностей Нью-Йорка. Когда Лиленд вошла в столовую, Мид ждал ее, проглядывая газеты и письма. По пути Лиленд взяла в библиотеке «Укрощение строптивой». Матовое золото ее волос, миндалевидные глаза цвета поджаренного хлеба — все в ней искрилось радостью, когда она сказала Миду:

— Лучше перечитывать Шекспира. Не хочу, чтобы со мной случилось то, что с Пройдохой…

— В пройдохи теперь попал я. Меня приглашают к себе адвокаты.

— Тебе досталось наследство?

— Так или иначе, ты получишь другой автомобиль…

— Какой еще другой автомобиль, сеньор Герцог?

— Тот, который предназначили тебе эти люди.

— Какие люди, если здесь не видно ни души? С тех пор как мы здесь, я вижу одни портреты.

— Мои друзья, миллионеры, которые управляют своими капиталами откуда-нибудь из Европы.

Адвокаты ждали Лестера Мида. То были близнецы. Когда они появились вдвоем, нелегко было сказать, кого как зовут, а если встретишь одного, тоже будешь в затруднении. Мид был очень доволен, когда назвал Альфреда — Альфредом, а Роберта — Робертом. Братья Альфред и Роберт Досвелл были знаменитые адвокаты.

После приветствий Мид сел на стул за письменным столом — огромным столом для двух лиц, которые сливались в одно, так они были похожи друг на друга и так сходились их вкусы и деловые интересы.

— Наши акционеры, — сказал Роберт Досвелл, жаждут узнать результаты вашего опыта. Мы могли бы- сегодня же провести собрание.

Пока говорил Альфред… Нет, говорил Роберт. Пока говорил Роберт, Альфред делал заметки в блокноте. уточнить час.

— Мы наметили четыре часа дня, — сказал Альфред Досвелл, продолжая писать.

— Договорились…

— Обождите, господин Стонер… — Мид слегка удивился, когда его назвали подлинным именем. — Мы позвоним в Вашингтон. Акционеры нашей группы хотят, чтобы на вашем докладе был представитель государственного департамента.

— Хорошо, а я позвоню жене. Может быть, она еще не ушла, и я смогу дать ей новые распоряжения.

— Итак, до четырех часов дня, господин Стонер…сказал один из адвокатов, но на этот раз Лестер не знал, был ли то Альфред или Роберт.

Доклад, по сути очень горький, был сдобрен юмором. Лестер Стонер, в костюме цвета бронзы, начал говорить в четыре часа одну минуту пополудни. Акционеры разместились в низких креслах. Явился представитель государственного департамента — седой мужчина с жесткими чертами лица, тип морского волка.

— Теперь вы знаете, — обратился к пайщикам Стонер, — каковы методы «Тропикаль платанеры», к коей я имею честь надлежать, если можно назвать честью членство в организации спекулянтов и работорговцев. Вам надлежит свернуть с порочного пути. Нельзя продолжать такую политику в тропиках, если мы не хотим окончательно потерять престиж и доходы. Практика показывает, что, если мы откажемся от подкупа властей и будем содействовать благосостоянию местного населения, не жертвуя ни центом из наших нынешних прибылей и, возможно, даже увеличив их, к нам станут относиться как к друзьям, а не как к врагам. Мы бесчестны, ибо не уважаем законов тех стран, где действуем. Нас ненавидят не потому, что мы североамериканцы, но потому, что мы плохие североамериканцы. Подло ежедневно убивать надежду людей, которые засеяли свои земли, дабы жить в мире. Эти люди воюют с нами, потому что мы пришли к ним под знаменем войны. Мы не сумели вести дело на основе законности и приличий, как честные промышленники и торговцы. Мы считаем, что нам все позволено, раз за нами стоит могущество доллара. Но я верю и утверждаю: когда-нибудь международное положение сложится не в нашу пользу и ненависть порабощенных народов обрушится на нас так же безжалостно, как отбрасывают гроздья бананов наши инспекторы. Лестер Стонер выпил воды и продолжал:

— Латиноамериканцы устали от нас, а мы начинаем уставать от них. Угроза, что мы бросим плантации и уйдем с нашим капиталом в другое место, уже не действует. С нами им живется так плохо, что без нас уже не может быть хуже. Да и география не на нашей стороне. Куда нам деваться с нашими сельскохозяйственными предприятиями, чтобы быть недалеко от дома? Некуда. Печать, которая нас защищает, вышла из доверия, а наши адвокаты — скорее полицейские у нас на службе, чем слуги закона. Мы порабощаем одних нашей системой торга, других развращаем подачками. Разрушаем местную экономику нашей прожорливостью монополистов и хвастаемся, что все это искупается благами цивилизации. Между тем мы лишаем несчастных возможности достойно умереть от малярии, подсовывая им медленную смерть от рома, водки или виски с содовой. Мы же защищаем свое человеческое достоинство телефонными звонками в посольство.

Стонер до дна осушил стакан с водой — губы у него пересохли — и вернулся к докладу.

— Цифры подтверждают мою глубокую уверенность, что мы получим хорошие барыши, не эксплуатируя тружеников, не разоряя плантаторов-одиночек и не убивая конкурентов. Мои адвокаты представят эти цифры на ваше рассмотрение.

И возвысив голос:

— Главная пружина дела — заменить нынешних правителей Компании, жертвующих всем ради прибыли, такими людьми, которые используют нашу огромную финансовую мощь, чтобы укрепить нашу власть там, где она день за днем уходит из наших рук. Я призываю к разумной политике, и она обеспечит наше будущее, не уменьшая дивидендов. Вы еще никогда не думали о такой перемене политики. Другие акционеры тоже: они не знают, каково положение на местах. Итак, завербуем как можно скорее новых приверженцев из их числа, и когда мы будем в большинстве…

Роскошный автомобиль бесшумно катил по одной из автострад, ведущих из центра Нью-Йорка за город. Лиленд рядом с мужем, который быстро вел машину, откинулась к дверце и, бросив Лестеру вызывающий взгляд, сказала:

— Я должна поговорить с тобой начистоту… Да, лучше знай, что я о тебе думаю… Я возвела тебя на пьедестал, но пьедестал рухнул. Ты такой бессовестный лицемер, что я не знаю, как можно терпеть тебя хоть день, хоть миг… На плантациях ты иной раз спал на земле, с пеонами… Там мы ничего лишнего не тратили… Лишнего? Да и самое необходимое часто было роскошью! Ты поссорился с Макарио из-за лоскута шелка, который он купил в управлении для своей жены… Ты хотел разыграть перед этими бедными людьми роль простака… Комедиант…

Городские огни, как хвост кометы, озаряли поле. Лиленд была уязвлена молчанием мужа — в ответ на ее обвинения у него в лице не дрогнула ни одна жилка, а зеленые глаза не отрывались от серой ленты шоссе. Но Лестер молчал, глотая слезы.

После долгой паузы он спросил, не поворачивая головы:

— Позволено будет узнать, кого ты предпочитаешь: пуританина с плантаций или светского человека из НьюЙорка?

— Циник!

Лестер снова умолк, а она больше не могла сдерживаться. Крупные слезы потекли по ее щекам. Она не шевелилась, словно была частью сложного механизма этого большого, бесшумного автомобиля. Лишь когда она высморкалась в кружевной платочек, стало ясно, что она плачет.

— Некоторые траты, хотя кажутся мотовством, на самом деле разумны — например, когда нужно получить заем, какой я получил у банкиров. Этот долгосрочный заем позволит нам создать предприятия по переработке бананов и других сельскохозяйственных продуктов.

Лиленд подняла голову. В мокрых от слез глазах вспыхнули искорки, и она сказала чуть слышно:

— Прости меня, Лестер, я жалкая дура, да еще этот город вышиб меня из колеи. У меня расшалились нервы, оттого что Нью-Йорк вовсе не похож на тот образ, который я себе создала, на тот город, о котором мечтала… Этот город будто нарочно создан, чтобы высасывать из людей все соки, до тошноты… чтобы сожрать всех нас… Бесчувственный, безобразный гигант! — И прижавшись к мужу:- Любовь моя, ты бесподобен! Ты так прекрасно играешь роль то светского человека, то отшельника, то банкира из Сити, то помещика из тропиков, что трудно сказать, какая тебе больше удается. Для меня ты все роли играешь восхитительно, все у тебя выходит талантливо. Я сейчас потому расстроилась… любимый… что… мне показалось, ты разрушаешь в моей душе прекрасный образ человека, которому все удается.

— Мы уедем; мне тоже здесь невмоготу — я считаю дни, словно узник перед побегом. Как подумаешь, что есть моря, горы, вулканы, озера, безбрежные реки с ароматом спелых плодов, а здесь тысячи людей от рождения до смерти закупорены в серых зловонных домах и учреждениях…

Адвокаты-близнецы снова предстали перед Мидом (для них — Стонером) как один и тот же образ в двух зеркалах — Альфред и Роберт, Роберт и Альфред. Мид зашел попрощаться и подписать кое-какие важные бумаги. Под гарантию его подписи ему предоставили заем в полмиллиона долларов. Надо было также оформить завещание. Единственная и полноправная наследница всего его имущества — Лиленд Фостер де Стонер, а в случае ее кончины — общество «Мид — Кохубуль — Лусеро — Айук Гайтан».

Когда Лиленд вошла в кабинет адвокатов, все встали.

— Уж эти мне сборы… Перед дорогой всегда думаешь, не забыть бы чего… В последнюю минуту делаешь покупки… — Извинившись, она обратилась к мужу: Нам пора, не правда ли?

Адвокаты Досвелл поцеловали руку Лиленд, а руку Лестера Мида (для них — Стонера) дружески потрясли, и через минуту дверь кабинета закрылась за спиной супругов — бесшумно, автоматически, как ранее отворилась.

— Как ты ведешь дела со своими адвокатами, когда их невозможно отличить друг от друга?

— А я встречаюсь только с обоими сразу. Когда звоню по телефону, чтобы условиться, всегда говорю, что хочу видеть обоих. И покамест я побиваю рекорд среди всех их клиентов, так как, войдя в кабинет, правильно называю их по именам.

— У меня такое чувство, что рассвета не будет, что я не уеду завтра. Я бы здесь жила, только став миллионершей…

— А ты уже миллионерша…

— В таком случае я остаюсь…

— Ты наследница одного из самых крупных акционеров «Тропикаль платанеры», и твоя ежемесячная рента не ниже… подставь любую цифру… не меньше ста тысяч долларов.

— Буду, буду миллионершей — общество «Мид — Кохубуль — Лусеро — Айук Гайтан» поглотит «Тропикаль», и тогда наши акции будут самыми солидными.

— Не забудь только поставить на место томик Шекспира. Это ты еще успеешь… — послышался смех Лестера. Он повторял «это ты еще успеешь», когда автомобиль въезжал в темный сад особняка.

Лиленд удивилась, заметив, что везде горят яркие огни — в гостиных, на лестницах, в портиках, галереях и других местах дома, который показался ей дворцом.

— Твои друзья вернулись. Я рада такому сюрпризу. Мне обидно было бы уехать, не познакомившись с ними. Нам следовало приехать раньше, сразу после визита к адвокатам, тогда мы дольше наслаждались бы обществом хозяев дома.

Все эти слова Лиленд беспечно роняла, пока супруги выходили из машины.

Дамы в вечерних туалетах и мужчины в смокингах подошли поздороваться с прибывшими. Они звали Лестера не Мид, а Стонер. Удивленная Лиленд подумала, что их так радушно принимают, спутав с кем-нибудь, и попросила мужа объяснить, что они господа Мид, а не Стонер.

Но еще больше она растерялась, встретив здесь адвокатов-близнецов. Да и вообще праздник ей был не в праздник — ведь она считала, что люди, которые так добры и так радушны, принимают ее за какую-то другую женщину. Она даже стала подозревать мужа в чемто недобром. Не выдает ли он себя за другого? Женщинам немного надо, чтобы начать дурно думать о муже. Потом, узнав правду, Лиленд была подавлена. Когда несколько часов назад Лестер сказал ей, что она миллионерша, Лиленд сочла это шуткой, и совсем неожиданно выяснилось, что он говорил серьезно. Но после первого бокала шампанского туча рассеялась и уступила место веселью. Лиленд смеялась с братьями Досвелл — как трудно будет их различать теперь, когда они стали ее друзьями; смеялась с самыми серьезными пайщиками «Тропикаль платанеры», которые поддерживали Стонера в его борьбе за пересмотр финансовой политики Компании; смеялась с дамами, которые поздравляли ее и находили очаровательной. Лиленд даже вызвала улыбку у важной особы из государственного департамента, рассказав, как ее муж выдавал себя за Швея, «Все для шитья», и Лиленд закатилась хохотом — «аха-ха-ха», — который все еще шумел у нее в ушах, словно струя воды, льющейся из нагретой лейки.

Лестер отвел ее на террасу. Она опьянела от бокала шампанского?.. Опьянела от веселья?

Вместо ответа Лиленд обняла мужа за шею, поцеловала его и сказала:

— Я пьяна тобой…

Камерный оркестр исполнял любимые пьесы Лиленд. Когда после танцев супруги вернулись на террасу, Лиленд уже не смеялась.

— Я плачу… — пробормотала она с мокрым от слез лицом.

Они были одни. Гости рассеялись, как исчезают посторонние, даже друзья, когда остаются с глазу на глаз влюбленные, словно пара в раю. Да, гости, которых оценивали в унциях золота сообразно с числом их акций в Компании, разбрелись. Ушел старичок с насмешливым взглядом из-под седых бровей, с бакенбардами и бородкой, с пухлыми руками, сложенными на животе, — один из инициаторов плана новой финансовой политики «Тропикаль платанеры». В отличие от более умеренных коллег, он стоял за коренные перемены и даже за социализацию фирмы.

Музыка умолкла, но звуки ее еще раздавались в душе. Лиленд вырвалась из объятий Стонера и побежала в сад.

— Куда ты? — крикнул Лестер.

— Туда, где меня ждет Мид, бедняга!

— Он ждет тебя не в саду, а здесь, в пьесе Шекспира!

Лиленд вынуждена была признать свое поражение как актрисы.

— Пройдоха, — сказала она, вернувшись. — Брось воображать себя Пройдохой, или эта мечта станет правдой. — И она ласково погладила мужа по щеке.

На самом деле гости еще не разошлись. За Лиленд стал ухаживать старичок с бакенбардами и бородкой, которому другой пайщик, еврей с остроконечной головой, объяснял, как Стонер затеял эту историю с банановыми плантациями, потому что ему опостылела жизнь миллионера.

Мало-помалу Лиленд приходила в себя. После смеха, после слез, после побега в сад. Ее окружали гости, в том числе адвокаты-близнецы, а на пальце у нее был перстень, и она не только любовалась им, но и поминутно трогала. То был изумруд, но нет, скорее не изумруд, а зеленый глаз Лестера Мида. Для нее он останется Мидом.

Гости прощались. Лиленд, успокоившись, протягивала им руку для поцелуя. Они все еще шли, откланивались…

— Да, милый, Лестер Стонер остается в Нью-Йорке, в этом доме, а я возвращаюсь на плантации с тобой, Лестером Мидом. Хочешь, я скажу тебе одну вещь?

— Говори все что угодно, любимая…

— Я предпочитаю Лестера Мида. Лестер Стонер — бессердечный миллионер, для которого жить с чистыми руками — непозволительная роскошь. Миллионер из «Уолдорф Астория», миллионер с яхтой, беговыми лошадьми и продажными женщинами… Миллионер за карточным столом или рулеткой, тратящий в игре доходы от трудового пота бедноты… Миллионер, поддерживающий при помощи политических махинаций правительства стран, где он орудует, как алчный осьминог… Я предпочитаю Лестера Мида, того, кто организовал кооперативы земледельцев, основал фабрику банановой муки и, словно неожиданный поцелуй бога, обрел любовь. Да, милый, Лестер Стонер остается в Нью-Йорке, в этом доме, а со мной едет назад мой безумец, который смеялся на плантациях, мой миллионер, ставший простым тружеником…

— Меня злили мои деньги, потому что я не знал, на что их потратить, у меня уже не было никаких желаний… И вот я сговорился с адвокатами и некоторыми пайщиками, что предприму за свой счет обследование условий, в каких действует наша Компания в тропиках. Скверно то… да нет, не скверно, а хорошо… что вернуться к прежнему образу жизни я уже не смогу — я охотник, сам попавший в капкан.

— Зато подцепивший славную жену…

— Давай ложиться, завтра рано вставать…

— Я только поставлю на полку «Укрощение строптивой», чтобы все было на своем месте.