Ураган

VIII

Карл Розе повез Лиленд в своей машине на вокзал встречать мужа. Карл без конца сигналил, старая донья Роселия и жена Бастиансито кричали что-то вслед, Лиленд пыталась открыть флакончик с духами, держала его над зажигалкой, а он никак не открывался…

На станции было много народу. Стояли, прислонившись к стене, ждали Мида. Плохие вести: Компания отказалась покупать бананы. Плоды двухлетнего труда. Они молчали, сжав зубы. Братья Айук Гайтан на чем свет стоит ругали Кучо. Будь проклят тот час, когда мы его послушались. Был бы он жив — я б ему полные глаза наплевал. Здесь вовсе не с морем приходится бороться, а с бандой грабителей.

— Вот уж поддели они нас, вот уж поддели, говорил Макарио, а брат его Хуан Состенес все твердил:

— Я же говорил, что тут ловушка. Ловушка с двойным дном.

— Как это — с двойным дном, растолкуй-ка.

— А вот как: мы сажать перестанем, раз все равно ничего не выручишь, ну у нас землю-то и отберут. А то, может, и сами продадим им землю. Так ли, эдак ли, а все, что у нас есть, им достанется, ну и крышка.

— Да нет, ты не слыхал разве — они тоже не все свои бананы сумели вывезти.

— Для виду это, обман.

Поезд с лязгом затормозил, Мид вышел из вагона — шляпа на голове, трубка в зубах, чемодан в руке. Он сразу выделялся в толпе других пассажиров, смуглых, в потертых костюмах.

Объятия, приветствия, рукопожатия…

— Давайте скорее, — сказал Карл Розе, — тучи собираются, будет сильный дождь.

Бастиансито, братья Лусеро (старый Лусеро не приехал — лежал дома с приступом ревматизма) и Айук Гайтаны поздоровались с Лестером и вскочили на лошадей, Лиленд, Лестер и появившийся в последнюю минуту Уокер уселись в машину.

— Наши новости ты уже знаешь? — спросил Уокер, когда Карл Розе включил мотор.

— Слышал из уст самого Зеленого Папы. Они отказались покупать бананы. Мы погибли.

— Совсем не хотят? — огорченно спросила Лиленд.

— Совсем.

Ливень не заставил себя долго ждать. Потоки воды захлестнули их со всех сторон, дряхлая, полуживая машина Карла Розе едва ползла. Поднялся смех, посыпались шутки насчет старого драндулета, в котором пассажиры бултыхаются, как морковка в супе.

— Почему ты не купишь новую машину? — спросил Мид.

— Я человек чувствительный, с этой машиной связаны всякие лирические воспоминания. Мне и подумать страшно, что вся моя тоска о прошлом будет ржаветь в ущелье, куда Компания сбрасывает старые машины. Я ее и отстоял, а то она давно бы уже валялась колесами вверх среди всякого барахла, как сотни других машин. А у меня она еще бегает.

— Давай я ее в гостиной поставлю, — сказала Лиленд. — Стоят же в музеях кареты всяких королей. А ты сочинишь табличку с объяснениями для туристов, что, дескать, эта машина является ценным экспонатом, так как именно в ней сидел Карл Розе, когда начинались те события, которые…

— Брось, пожалуйста, свои шуточки!

— Ну нет, я еще только начала. И потом, я вовсе не шучу.

— Что ж, послушаем, какие происшествия случились с Карлом Розе, — весело сказал Уокер.

— Да нет, я лучше помолчу, а то Карл с досады взорвет свою тележку.

— Ну что ты. Она же ему дорога как память. Правда, Карл Розе, ты не можешь разбить свою таратайку, ты не допустишь, чтобы она ржавела на дне ущелья среди всякого хлама?

— Так вот: эта трогательная история началась так, как начинаются все приключения подобного рода. Карл Розе сидел в машине, изнывая от жажды любви. — Лиленд с трудом удерживалась от смеха. — Он нажал сигнал, и рожок завыл, выражая его чувства. Карл нажал опять… Еще, еще… И тут появилась наконец спящая красавица. Не подумайте, что она спала днем, дело было ночью. Дверца распахнулась и тотчас же захлопнулась — дама оказалась в ловушке. Удрать она не могла, у другой дверцы сидел сам герой — надежная стража. Мотор взревел, дрожь поднималась по ногам сидящих, все выше, выше… Герой прибавил скорость, мурашки пошли по коже, напряжение достигло предела, и наконец голова дамы упала на его плечо. Однако он, вцепившись в баранку, не мог отвести глаз от летящих навстречу поворотов… Надо было переключать скорость. Он протянул руку и нечаянно коснулся прелестной ножки… Первая скорость, вторая… Нежность кожи и очаровательная стройность ножки просто не поддаются описанию…

Видя, что Лиленд не умолкает, Карл Розе погнал машину изо всех сил. Пикантные подробности на фоне треска мотора. Машина резко затормозила перед домом Мида. Конец пути и конец забавной истории о похождениях Карла Розе.

Приехали на своих лошадях компаньоны. Мид открыл чемодан и стал раздавать подарки. Самый дорогой подарок, все это сразу увидели, он привез старому Лусеро — прекрасный пистолет. Потом пошли лампочки, яркие-щегольские платки, еще какие-то пестрые наряды… Жены компаньонов ахали, благодарили, восхищались…

Но о главном все еще не заговаривали. Удалось Миду сделать что-нибудь или нет?

Крестьяне неотрывно глядели на Мида, и он чувствовал в их взглядах все тот же проклятый вопрос, но никто так и не решился начать разговор.

— Завтра поговорим, ребята, — сказал Лестер.

Уехали Карл Розе и Эрни Уокер. Ушли толпой, ведя под уздцы лошадей, крестьяне, в жаркой вечерней тьме потонула машина, медленно растаяли силуэты людей.

Лиленд легла рядом с мужем. Что-то странное происходило с ней. Она чувствовала, как все то, что называлось раньше Лиленд, стерлось, исчезло, и она как бы парит в воздухе, без воли, без воспоминаний… В полном сознании, и все-таки прежде видеть означало видеть, слышать — слышать, осязать — осязать. А теперь?.. Она лежит рядом с мужем, видит и не видит, слышит и не слышит, осязает и не осязает. Кто знает, как рождаются облака? Кто знает, как рождаются дожди? И эта близость человека, жаждущего твоей любви, чью жажду может утолить всего лишь один твой взгляд, — как рождается она?

— Лиленд, — прошептал он. Рыдания в его голосе? Ах, все равно! Только бы слышать его голос, только бы он был рядом, любимый, близкий, необыкновенный… — Лиленд, — повторил он. Его мысль рождалась тут же у нее на глазах, как крошечный зеленый росток, которому суждено быть раздавленным в момент рождения. — Лиленд, мы утратили мир. Мы, американцы, утратили мир.

Она не дала ему договорить, поцелуй был таким долгим, что голова Лестера утонула в подушках. Лиленд перебирала его волосы, светлые, с зеленоватым отливом. Ах, не в том горе, что мы утратили мир, это еще поправимо. Беда в том, что себя мы утратили, отвернулись от господа бога. Но разве можно спастись с открытыми глазами? Только те спасаются, кто закрыл глаза, бежал от всего. Лестер закрыл глаза, привлек ее к себе, в бурном и нежном порыве прижал, обнаженную, к своей груди. И Лиленд опустила веки, погрузилась в темноту.

Рано утром явились соседи — теперь уже просто соседи, а не компаньоны. Они пришли узнать, что же сделал Мид для них, для тех, кто сажал бананы на своей земле. Лестер вышел, держа в руке гроздь шелковистых бананов.

— Прежде чем начать разговор, — сказал он и надкусил банан, — я прошу вас дать мне обещание: вы будете слушаться меня во всем. Мы вступаем в борьбу с Зеленым Папой. — Лестер доел банан, оторвал от грозди другой, жевал, глядел зелеными глазами… вот так он и раньше, бывало: хохочет, хохочет да вдруг как уставится…

Медные лица согласно закивали, послышались гортанные восклицания. Да, да, они будут слепо ему повиноваться.

— Так вот, Зеленый Папа — это очень важный сеньор, он сидит у себя в конторе. У него миллионы долларов. Шевельнет пальцем — и пароходы выходят в море или возвращаются, прервав рейс. Скажет слово — и куплена целая республика. Чихнет разок — президент слетел, генерал либо адвокат. Пошевелится в кресле — революция вспыхнула. Вот с каким сеньором мы собрались бороться. Может, нам и не видать победы, жизни не хватит, чтобы покончить с Зеленым Папой. Но дорогу мы покажем, и те, что придут после нас, подымутся, как ураган, который сметает и сжигает все на своем пути.

— А жить-то чем? — сказал Хуан Состенес и покачал головой. Он, как всегда, не верил, не ждал ничего хорошего. — Домой надо возвращаться, вот что. Мы ведь не здешние, а там хоть и нечего есть, да в драку не приходится лезть.

— Первое, что нам надо, — это пораскинуть мозгами. Второе, что нам надо, — это пораскинуть мозгами. И третье, что нам надо, — это пораскинуть мозгами. В чем наша слабость, почему они всегда над нами верх берут? А потому, что у нас средств нету, Хуан Состенес верно сказал. А в войне продовольствие — самое главное.

— А у нас одни долги, больше ничего нет, — сказал Бастиансито.

— Ну конечно. Вот я к тому и веду, чтобы нам вместе выработать план. С мачете против них не пойдешь, разговорами тоже немного сделаешь, их не уговоришь. Тут борьба экономическая.

— Не покупают они у нас больше бананы, — с горьким упреком сказал Лино Лусеро.

— Знаю. Зеленый Папа мне сам сказал. Но если они не покупают, это еще не значит, что бананы ничего не стоят. Можно продать их в другом месте. И тогда у нас будут средства к существованию. Принесите мне через неделю списки — кто сколько надеется собрать бананов, я поеду продавать их в соседние города, а понадобится — так и в столицу. Я грузовик купил, его с минуты на минуты сюда доставят.

— Это дело другое… без их-то милостей, — вставил Хуанчо, третий Лусеро.

— Продадим бананы, заплатим долги, о которых говорит Бастиансито. Хватит и на жизнь. Не на роскошную, конечно. Будем жить, как в других местах крестьяне живут. И вы тоже небогато жили у себя-то на родине. — Он вынул изо рта трубку и стал набивать. Потом прибавил назидательно: — Беда вот в чем: нам за первый урожай хорошо заплатили. Мы и привыкли швыряться деньгами, думали, всегда так будет. Ну и истратили денежки на всякие ненужные вещи, вовсе Даже ненужные.

Макарио Айук Гайтан задумался: пожалуй, этот гринго на верном пути. Не так уж много у Макарио долгов. Стоит рискнуть, черт побери! А если что, земля — последнее, что осталось у Макарио, и пустька попробуют ее отнять! Он будет защищать свою землю с мачете в руках.

— Стоит попробовать, ребята, — сказал он громко. — Все равно деться нам некуда. Чем возвращаться домой, поджав хвост, как побитые собаки, лучше уж попытаться сделать, как сеньор Мид говорит. Тут главное, чтоб машина скорее пришла, а то пока дождемся, перемрем все от лихорадки или еще от чего, а хуже того — с тоски, если не будет никакой машины.

— Да я ее сам вез на пароходе, потом велел в товарный вагон погрузить и сюда прислать.

— Вот хорошо. Если так, дело другое, — обрадовался Бастиансито. Все зашевелились, оживились, заговорили, будто проснулись от тяжкого сна. — Если так, дело другое. Пошли бананы укладывать, посмотрим, как оно пойдет. Авось и выгорит дело. А то что ж, под лежачий камень вода не течет. — Бастиансито встал, пожал Миду руку. Остальные тоже начали вставать, поднимали с полу свои широкополые шляпы.

— Погодите, — сказал Мид, — вы мое предложение разглядели только с одной, с хорошей стороны. А есть и другая — потруднее. — Бронзовые лица затуманились, оживление сползало с них… Может быть, все это вилами по воде писано? — Почему Зеленый Папа может делать с нами все, что он делает? Он на наши слабости рассчитывает. Сами знаете, случается так, что даже земляки — уж они-то должны бы быть заодно с нами, — а оказываются самыми злейшими врагами, кто по глупости, кто из эгоизма, кто по злобе, кто еще почему. Приучили их тратить бешеные деньги, они и привыкли, что все им даром достается. Такие все равно останутся рабами, их развратили подачками. А есть, которые натворили много чего, их и держат в руках, потому что знают про их делишки. А некоторые сами свершают беззакония, грабят вас заодно с гринго…

Братья Лусеро, Лино и Хуан, с детства помнят страшный хохот Лестера Мида, помнят, как их пугали — смотри, вот придет Швей, знаешь, тот, который хохочет. И что же? Видно, он так и остался ненормальным.

— Что тут говорить, — продолжал Мид, — вы и сами знаете, за несколько таблеток хинина Хосе Луис Марсуль покупает маленьких девочек, девушки гордятся, если управляющий берет их к себе на ночь, в притонах играют в рулетку и в покер, льются рекой золото, ром и виски…

Бастиансито зевнул. Говорит, говорит и все не по делу. Остальные зашумели — пусть Лестер скажет прямо, что делать, нечего проповеди читать.

— Посылать на рынок грузовик с бананами — этого еще мало. Надо вернуться к прежней жизни. Я не здешний, но знаю, на что способен индеец, неприхотливый, простой, трудолюбивый. У индейца есть здравый смысл, он умеет заработать и умеет разумно потратить то, что заработал. Прошли века, и все-таки именно тех лихорадит день и ночь бессмысленное тщеславие, в ком нет индейской крови, чьи предки были испанцы. Хоть и много, очень много лет прошло, а это осталось в них — не могут спокойно смотреть, если кто тратит деньги, обязательно тоже хотят блеснуть. А здесь, в тропиках, и того хуже. Вернемся же, друзья, к старому индейскому обычаю, будем завязывать денежки в платок. Надумает, бывало, индеец потратить деньги, приходится ему ногтями да зубами узел развязывать. Вот и не тратит он так легко, как мы, не вываливает пригоршнями из всех карманов.

Подсчитали, сколько примерно выручат, если бананы удастся продать в соседних селениях или в столице, и порешили — денежки попридержать, не тратить их как попало.

Скованного ревматизмом старого Аделаидо Лусеро, причесанного, благоухающего бриолином, с новым, подаренным Лестером Мидом пистолетом на поясе, вытащили погреться на утреннем солнышке.

— Устраивает товарищество, а у акционеров — одни долги. Ясно, что тронутый, — говорил старик.

Донья Роселия, держа на руках внука, согласилась было с мужем. Но тут же покачала головой.

— А машина? — возразила она. — Ты же видел новенький грузовик, свежевыкрашенный. Каждое утро ходит, бананы возит.

— Ерунда! В один прекрасный день им все это надоест. Увидят, что выручают мало, ну и конец товариществу, все пойдет прахом, только еще долгов прибавится. И грузовик у них отберут.

— Не знаю, может, и так. Только сдается мне, что когда человек состарится и лежит целый день носом в подушку, так ничего он и не видит, кроме ямы, в которую не сегодня завтра его свалят. А у ребят дела идут.

— Идут! Черта с два! Неужто не видишь, ни одной тряпки не могут себе купить, штаны сменить не на что!

— Они так уговорились. Товарищество решило денег зря не тратить.

— Так это же дурость самая последняя, Роселия. В магазине Компании полно всяких хороших вещей и недорого. Я, бывало, тебе даже духи покупал, помнишь? И у самого было всегда, что надеть. Работал, надрывался чуть не до смерти, но зато уж насчет барахлишка — это да, это я любил.

— Вот и истратил все. А так бы осталось кое-что про запас. Если б не я, ты и детям не купил бы земли. Мало я спорила да плакала!

— А я считаю так: кто за мной идет, пусть сам вертится как знает; у каждого своя копилка.

— Нет, ребята добьются своего. Конечно, не сегодня это будет, а все-таки будет. Только бы хватило у них упрямства. Держаться надо, держаться до конца. Если хочешь справиться с теми негодяями, надо тысячу лет терпеть, сидеть, как жаба в пещере[16]. Вот колдунья Сарахобальда так и говорит: тысяча лет пройдет, жаба встряхнется, и гора обрушится.

— А мне, мне, Аделаидо Лусеро, мне-то что до этого? Я тогда уже буду прах прахом, сама говоришь.

Донья Роселия почесала в затылке всей пятерней. На коленях она держала внука, мальчик прислонился головкой к ее худому плечу.

— Я вот что думаю, Аделаидо. Ты, конечно, не поверишь, но хоть послушай. По-моему, это вроде как новая вера. Я вот слушаю их, так они серьезно говорят, как надо жизнь нашу изменить, слушаю и верю. Порешили они ничего не тратить из того, что заработают, вот и выпутаются в конце концов.

— Из долгов?

— Ну, хоть из долгов.

— Жаль мне, Роселия, что поздно пришла эта новая вера — работать и копить, чтобы не сдаваться богачам. Стар я и болен, а то бы так взялся, небу жарко б стало.

— Мы с тобой, Аделаидо, старые псы, всего от нас и толку, что лаем с крыльца, а все-таки и мы свой долг выполняем: нет-нет да и подкинем щепочку в общий костер.

— Это как же?

— Я вот тоже — как придут торгаши да начнут распевать, какие, дескать, гребенки прекрасные, да какие зеркальца, да мыло, да платки, я их сразу прочь гоню.

— Вот узнает товарищ Мид — говорят, его так теперь называют, — он из тебя душу вытряхнет. Он же этим жил раньше, когда его Швеем звали. Помнишь, как хохотал «а-ха-ха-ха-ха!»?

— Да, а теперь говорит: хорошо смеется тот, кто смеется последним.

— Ну так пусть знают: хоть и болен я, а всегда готов постоять за них. Я ведь старый солдат, если понадобится, мой пистолет наготове.

Мухи не давали старику покоя, перелетали целыми роями с личика внука на лицо деда. Будто зеленое облако, пронеслась с криком стая попугаев и скрылась вдали. Аделаидо и донья Роселия то и дело прислушивались, не идет ли грузовик. Так радостно было слышать его далекое гудение.