Урок

ОРДЕР НА КВАРТИРУ

Молодая женщина, приехавшая в «Известия» из Киевского института «Гипрохиммаш», оказалась настойчивой – жалобу ее никуда пересылать не нужно, звонить тоже бесполезно, только ехать, причем срочно: сегодня-завтра. Женщина просила не за себя.

Суть истории такова. В «Гипрохиммаш» пришли в свое время четыре молодых специалиста: Светлана Ситникова – в 1970 году, через год – Любовь Бурба и Надежда Шиманская, и в 1973 году – Ирина Тихая. В 1974 году был сдан в эксплуатацию 108-квартирный дом гостиничного типа. Все четверо снимали углы и надеялись, согласно очередности, получить квартиры. Однако руководство института решило заселить дом семейными молодыми специалистами, а девушкам предложили подождать. Их отправили на верхние этажи нового дома, там было устроено общежитие – по трое в 12-метровых комнатах.

В январе 1979 года институт закончил строительство второго такого же дома. Очередь была уже сравнительно невелика, все четверо находились в самом начале списка. Но дирекция института снова решила заселить дом семейными.

Заметив, что «Правда Укрины» время от времени публикует юридические консультации, Ситникова и Шиманская обратились в газету за разъяснением – каковы преимущества семейных при распределении квартир?

Редакция переправила письмо в горком профсоюза рабочих тяжелого машиностроения. Оттуда и пришел ответ. В нем говорилось о трудностях с жильем. Содержался призыв «к гуманности» и даже к совести молодых специалистов. Ситникову упрекали за то, что состояла в ЖСК. (Был такой момент. Потом мама ее ушла на пенсию, и Светлана из кооператива выбыла. Кстати, многие вышли из ЖСК и получили квартиры в новом институтском доме.) И в заключение авторов письма ставят на место: «На поставленный Вами перед редакцией газеты вопрос Вы могли бы получить исчерпывающий ответ в Вашем местном комитете».

Кто же рассматривал просьбу Ситниковой и Шиманской, кто писал ответ, столь странный по тональности и с ошибками по существу? Авторы ответа пишут откровенно: «Ваше письмо в редакцию было рассмотрено представителем горкома профсоюза совместно с администрацией, местным комитетом Вашего института, в присутствии председателя жилищно-бытовой комиссии».

То есть устами горкома профсоюза отповедь дал тот самый местком «Гипрохиммаша», по вине которого все началось. Невинная по сути просьба, вернувшись на круги своя, была расценена как жалоба, критика местных институтских порядков. Жаловаться? Да еще в газету? После этого развернулись события, за которыми следил уже весь «Гипрохиммаш».

...Женщина, сидевшая передо мной, тем четверым не подруга. Никто из них даже не знал, что она отправилась в Москву «искать правду».

– Это не только им, четверым, это всему институту нужно,– говорила женщина.– Это и мне лично нужно.

Итак, люди обратились за консультацией в газету – обычное, рядовое, можно сказать, дело.

После этого Светлану Ситникову вызвал заместитель директора института Ф. Крижановский. Вопрос был поставлен прямо: «Зачем вы писали в газету?» Затем ее пригласили на заседание местного комитета, председатель которого В. Лабазов повторил вопрос дословно.

– Мне и сейчас непонятно,– объяснила Ситникова,– почему женатые, но без детей, молодые специалисты, работающие у нас меньше года, получают квартиры. Я работаю девять лет. Почему, если у меня не устроена личная жизнь, я должна оставаться без квартиры?

– Вы, наверное, думаете,– ответил Н. Третиниченко, член месткома, занимающийся как раз жилищными вопросами,– что если вы получите квартиру, то сразу выйдете замуж?

Комсомолка Надежда Шиманская в эти же дни сдавала «Комсомольский зачет» – экзамен серьезный, подводились итоги полугодовой работы. Ее, конечно, спросили о том, как она применяет НОТ на рабочем месте. Но это был третий вопрос. Спросили ее и о международном положении в Юго-Восточной Азии. Но это был второй вопрос. А первый был: «Зачем вы написали письмо в газету?»

Шиманская так растерялась, что не помнит, о чем говорила дальше; как сказали ей потом товарищи, она назвала Кампучию Камбоджей.

Ее также вызывали к себе заместитель директора и председатель месткома.

Тут как раз ей понадобилась характеристика в институт, она защищала дипломный проект. (Шиманская пришла в «Гипрохиммаш» после техникума и теперь заочно заканчивала институт.)

– А зачем тебе характеристика? – спросил подозрительно председатель месткома. Поколебавшись, подписал.

Секретарь парторганизации Н. Мясников характеристику подсократил, перепечатал, снова подсократил, потом подписал.

У директора института Н. Борисова характеристика лежала неделю, вторую... Так и не подписав, он вернул ее в отдел кадров, оттуда документ попал к А. Беляеву, начальнику отдела, в котором работала Шиманская. «Зря ты в эту историю влипла»,– сказал расстроенный начальник отдела. «Да в чем дело-то? Я – читательница, обратилась в нашу с вами советскую газету...»

В свое время именно Беляев принимал Шиманскую в «Гипрохиммаш», ценил ее как работника и, вероятно, чувствовал личную ответственность за случившееся.

– Любое обращение в прессу – это тень на коллектив,– объяснил он.– Вот что... у директора сегодня приемный день – пойди. Повинись. Скажи... тебя подговорили. Ситникова подговорила. Сейчас-то все равно квартиру не получишь, но, может, хоть весной...

Ирина Тихая никуда никаких писем не писала, она просто отправилась в городской совет профсоюзов. Ее принял и внимательно выслушал молодой работник горсовпрофа П. Богатырь. «Вам отказали в квартире незаконно,– объяснил он,– постараемся помочь».

Тихую также вызывали потом к себе заместитель директора и председатель месткома института.

В те же дни в связи с переходом на новую систему оплаты труда руководитель группы, в которой работает Тихая, подал начальнику отдела рапорт на повышение зарплаты своим сотрудникам. Всем, кто числился в списке, зарплату повысили... кроме Тихой.

Но, может быть, она работает неважно? Отнюдь. Не только в группе, но и в отделе, и даже в институте – из лучших. Ударница коммунистического труда, имеет грамоту за высокие показатели в соцсоревновании и активное участие в общественной жизни. Неоднократно выдвигалась на Доску почета института, а с Доски почета отдела ее фотография вообще не сходила.

И наконец, Любовь Бурба. У нее отношения с руководством института не сложились с самого начала. Она пришла в «Гипрохиммаш» со справкой на льготное получение жилья по состоянию здоровья. После неоднократных ее обращений и заявлений институт выделил в общежитии двенадцатиметровую комнату и счел дело сделанным. Меж тем общежитие – не квартира. Приехала мама – переночевать не разрешают, приехал брат – снова неприятности. Дважды к ней пытались подселить соседей, с трудом отбилась, комендант, сославшись на Крижанонского, предупредил: «Будете возражать – могут возникнуть осложнения при распределении квартир».

На работе Бурба показала себя с самой хорошей стороны, и несколько лет назад руководство отдела рекомендовало присвоить ей знание ударника коммунистического труда. Дирекция института ходатайство отклонила. Бурба продолжала прекрасно работать. Год спустя – новая рекомендация отдела, и снова дирекция отклоняет. Только с третьего «захода» ей присваивается высокое звание. (Ее фотография и сейчас на Доске почета отдела.)

Наконец, на всех четверых обрушилась зловещая сплетня – эта четверка отказалась и других агитировала... не голосовать на выборах. С ними беседовали, их разбирали на открытом партийном собрании института. По личному распоряжению Н. Мясникова проверили (!), оказалось, все четверо проголосовали утром одними из первых. Еще выяснилось, что трое из четверых несколько созывов были агитаторами на участках, а Шиманская и нынче была агитатором.

На кого бросили тень, кого проверяли?!

Об Ирине Тихой и Любови Бурбе мы уже рассказали.

Ситникова. Имеет четыре почетные грамоты за высокие производственные показатели в социалистическом соревновании и активную общественную работу, еще одну – как победитель конкурса на звание «Лучший молодой проектировщик», еще одну – за активное участие в охране общественного порядка... (Читаем пункт 25 постановления № 170 Киевского горисполкома и Киевского областного совета профсоюзов: «При предоставлении жилой площади по месту работы преимуществом пользуются передовики и новаторы производства. Такое же преимущество... предоставляется лучшим народным дружинникам...») Кроме шести грамот у Ситниковой знак «Победитель социалистического соревнования», ее фотография – на Доске почета отдела и института.

Шиманская. Награждена знаком «Победитель социалистического соревнования», член комсомольского прожектора, агитатор.

Все четверо – ударники коммунистического труда.

Усталые, издерганные Ситникова и Шиманская пришли в горсонпроф, теперь уже с жалобой. Они попали на прием к тому самому П. Богатырю, у которого недавно была и Тихая.

Богатырь пригласил к себе Крижановского, Лабазова и Третиниченко. Разговор длился около трех часов. Все трое говорили о том, какую заботу они проявляют о людях. Богатырь же указывал на нарушения законности в распределении жилья: «Выполняйте закон, и в этом будет лучшая забота о людях». Ссылаясь на постановление Совета Министров УССР и республиканского совета профсоюзов от 20 декабря 1974 года, он вновь и вновь разъяснял: «Первоочередным правом на жилье пользуются лишь те, кто имеет не менее трех детей. В вашем же списке сплошь и рядом бездетные, некоторые пришли к вам полгода – год назад».

Руководители института вынуждены были пересмотреть очередность. В новый список внесли не только этих четверых, но и еще 18 «одиночек», пришедших недавно.

В большом 108-квартирном доме двенадцать квартир – на первом этаже, из них четыре были не только наименьшими, но и наихудшими: окна их упирались в глухую бетонную стену.

Эти четыре мрачные комнатки и отдали Ситниковой, Шиманской, Тихой и Бурбе.

Юридически руководители «Гипрохиммаша» выполнили наконец свои обязательства перед ними как молодыми специалистами (а они за это время стали уже кадровыми работниками). А фактически – наказали. На виду всего института, в назидание другим дирекция наглядно продемонстрировала свою конечную волю и власть, показала всем бессмысленность любой критики в свой адрес: куда бы и к кому бы вы ни обращались, а в своем институте хозяева – мы. Более всего руководителей устраивало то, что они сумели остаться, как им казалось, в рамках закона.

Вероятно, они забыли, что закон предусматривает не только право на жилье, но и на справедливое распределение жилья. Когда девушки попытались объясниться, им ответил Беляев:

– Вы чего добиваетесь, жилья или справедливости?

Странный это был разговор. Крижанонский, Лабазов, Третиниченко и Тхорик (член месткома) уверяли: напрасно девушки жаловались, мы и без вмешательства профсоюзов собирались дать им квартиры (?). А список, в который они не попали, был просто предварительным.

Я попросил показать выписку из протокола заседания месткома от 24 января 1979 года. На повестке дня: рассмотрение заявлений сотрудниц т. Ситниковой С. И. и т. Шиманской Н. Н. о предоставлении им квартир... Выступали – Третиниченко: «Жилищная комиссия рассматривала ваши кандидатуры, но сегодня поселить в этот дом не представляется возможности». Крижановский: «Сегодня не представляется такой возможности...» Постановление: в просьбе отказать. Это записано в пункту «а».

А чтобы оградить себя впредь от подобных жилищных посягательств, вписали в постановление и пункт «б»: «Обратить внимание на недостаточный уровень разъяснительной работы по жилищным вопросам».

Мы с Богатырем показываем эту выписку, зачитываем вслух.

– Да мало ли чего там понаписано,– отмахивается Третиниченко.– Написать можно все...

В ответ на жалобу Бурбы, Ситниковой, Шиманской и Тихой райисполком предписал институту задержать выдачу ордеров до окончания работы специальной комиссии исполкома райсовета. Комиссия еще продолжала работу, а ордера уже спешно выдавались. Почему?

– Нет, не было этого.

Называем фамилии, имена.

– Да,– вспоминает Тхорик,– мы выдавали ордера тем, кто уезжал в командировку.

Выбираем наугад людей, получивших ордера,– одного, другого, третьего... Ни один в командировку не уезжал.

На таком уровне защищали свои позиции руководители «Гипрохиммаша». По ходу разговора мне пришлось дважды выходить в отдел, где работает Тихая, чтобы уточнить кое-какие детали. Оба раза меня окружала толпа, у всех были жалобы, недовольства по поводу распределения жилья. Несколько человек зашли вместе со мной к Крижановскому (но многие не решились, сознались честно: вы уедете, а начальство останется, нам здесь работать).

А. Постемский. В прошлом году после окончания института некоторое время был на военных сборах, соответственно попозже пришел в «Гипрохиммаш». 2 октября сдал документы для того, чтобы встать на квартирный учет. Вместе с ним сдавал документы Л. Ниченик. Заявления их до сих пор (!) не рассмотрены.

– Райисполком принимает документы раз в полгода...– объясняет Крижановский.

– Неправда,– сказал Богатырь.– Райисполком ведет прием документов каждую среду, а ставит на учет каждый месяц. По вашей вине молодые специалисты потеряли практически целый год.

М. Моисеев. У него родился ребенок, а в документах на квартиру это не отражено.

М. Таран. Подала документы для постановки на квартирный учет в 1974 году, рассмотрели только... в 1976-м.

Т. Дубровская. Ордер был выписан сначала на квартиру № 32 (16,5 м²), ей предложили затем 75-ю квартиру (12 м²). Она согласилась, пришла за ордером, а там стоит 24-я квартира, еще хуже той, на которую уговорили. Татьяна Викторовна сидит, на глазах слезы. У нее совсем скоро должен родиться ребенок.

– Хамство какое-то,– плачет она,– хоть бы вызвали, предупредили.

Тхорик внимательно смотрит на нее. Неожиданно:

– А мы вас приглашали, вас не было на работе.

– Работала.

– Но вы же в декретном отпуске.

– Со вчерашнего дня...

Разговор зашел о гласности. Работники института отправлялись на расширенное заседание месткома и не знали, кому что предназначено, одни шли с надеждой на квартиру и получали отказ (без всяких объяснений), другие, было и такое, приходили без всяких надежд и вдруг оказывались счастливчиками.

Петр Петрович Богатырь объяснял:

– Вам надо вывесить на стене два списка: один – общий список очередников, другой – тех, кто пользуется льготами. И всякие изменения, речь идет о гласности, вносить в эти списки для всеобщего обозрения.

– Зачем? – возражали представители института. – Льготники и так друг друга знают... Нет такого закона, чтоб два списка...

Хоть бы в чем-то признали вину! Богатырь показал пункт 15 Положения о порядке предоставления жилой площади в УССР: «.. Из числа граждан, состоящих в очереди для получения жилой площади, составляются отдельные списки лиц, которым жилая площадь предоставляется в первоочередном порядке».

Отсутствие гласности и полная неразбериха в распределении жилья настолько были связаны друг с другом, что даже трудно установить, что из них – причина, а что – следствие. С одной стороны, при подобной неразберихе ни о какой гласности не могло быть и речи, с другой – отсутствие гласности порождало бесконтрольность и беспорядок.

Как ни странно, более всего я опасался, что трудно будет доказать самое очевидное: то, что четырех молодых женщин именно наказали квартирами. В кабинете Крижановского, собственно, таков и был ответ: кто-то же должен жить в этих четырех худших квартирах, выпало – им.

Но все оказалось гораздо проще. С высоты своей силы и власти директор института Н. Борисов позволил себе откровенность, на которую не решились его помощники.

Разговор происходил в кабинете секретаря Печерского райкома партии К. Паникерского. Присутствовали руководители райисполкома, «Гипрохиммаша» (я пришел раньше других и в подробностях рассказал Паникерскому все; впрочем, как потом, позже, выяснилось, он и без того был в курсе дела, все жалобы, теперь уже достаточно многочисленные, осели здесь, у него, кроме того, все четверо были у Паникерского на приеме).

Директор Н. Борисов кратко доложил об успехах в работе предприятия, о международных связях (об успешной поездке Н. Мясникова за границу), о том, что с жильем в институте дела обстоят в общем и целом неплохо (и это правда), что вот опять сдают новый дом.

Директор говорил с достоинством – медленно, с расстановкой, очень тихо, понимая, что как бы тихо он ни говорил, его все равно услышат:

– У людей сегодня праздник, они получают ордера. Правда...– он, не поворачивая головы в нашу с Богатырем сторону, скосил глаза,– некоторые товарищи тут пытаются испортить нам этот праздник.

– Почему в самых плохих условиях,– спросил я,– оказались именно эти четверо – лучшие работники, ударники коммунистического труда?

– Да что вы все – ударники, ударники,– досадливо перебил директор.– Какие они там ударники...

– Вы что же, звания просто так раздаете?

Борисов помолчал и неожиданно жестко сказал:

– Жаловались больше всех – вот и получили!

Возникла неловкая пауза, из которой надо было как-то выходить. К. Паникарский спросил:

– А кто там у них зачинщик этой групповщины? – И, взяв бумаги, стал листать.– Так, Бурба... Одна жалоба, другая... Да я бы, честно говоря, и сам ей квартиру не дал. Вы ж смотрите: столько жалоб – и, наверное, в рабочее время ведь писала. Не дал бы, нет.

– Совершенно верно, Константин Иванович,– согласился директор.– Рано мы этим четверым дали квартиры. Мы их еще не довоспитали. Надо было довоспитать в общежитиях, понимаете. В общежитиях их довоспитать...

Борисов же и заключил разговор:

– Чтобы некоторые тут товарищи поняли, какое в коллективе отношение к этой четверке, мы соберем завтра общее собрание. Люди выскажутся.

...Вечер этого дня был самым трудным. Ясно, что собрание было задумано заранее: дать отповедь четырем «жалобщикам». Мне очень хотелось хоть как-то успокоить Ситникову, Шиманскую, Тихую, Бурбу – все четверо были растеряны. Наверное, надо было бы сказать им, что отстаивать свои жизненные позиции, свое мнение, свои интересы, что критиковать заблуждения или ошибки администрации или дирекции не только законное право каждого, но иногда – и обязанность. Ибо это и есть активная жизненная и гражданская позиции, которые всегда ценились высоко – и в подчиненных, и в руководителях, независимо от рангов и званий. И еще надо было бы сказать им, что все будет в порядке, что просто постучались мы пока не в ту дверь. Но ничего этого сказать я им не мог, потому что слова, не подкрепленные жизнью, тают в воздухе и обращаются в прах, не достигнув ни ума, ни сердца.

Расстроенным и даже виноватым выглядел Богатырь.

– Вы же понимаете,– говорил он женщинам,– профсоюзы не могут приказывать институту, кому какую квартиру давать... Я одно только вам могу обещать: впредь ничего подобного в вашем институте не повторится. Впрочем, вам-то от этого не легче, я понимаю...

– Легче,– заговорили все четверо сразу.– Легче. Не в квартирах же в конце концов дело. Люди должны знать, что правду можно и нужно отстаивать. Если подобное не повторится, нам будет легче...

Мне хотелось довести дело до конца и из-за Богатыря тоже. Молодой, недавний комсомольский работник, он близко к сердцу принял все случившееся. Отложив на время свои профсоюзные дела, он сопровождал меня всюду и каждые полчаса при этом звонил домой, волновался, как там жена, она должна вот-вот родить... У него подрастала дочь, и теперь он ждал сына.

История подошла к своему логическому концу. Удивительно, но факт: принципиальному человеку понадобилось менее получаса, чтобы разобраться во всех деталях этой затянувшейся истории, в которую оказалось втянуто уже много учреждений и организаций.

Мы сидели в кабинете заведующего промышленным отделом Киевского городского комитета партии В. Кочерги. Виталий Николаевич устало, из-под очков, посмотрел на Мясникова и Лабазова: «Так, прошу вас, в чем там у вас дело?»

Мясников начал гладко, без запинки: «Первые обязательства перед всеми четырьмя мы выполнили, они жили у нас в благоустроенном общежитии. Теперь мы им улучшили жилье, квартиры, конечно, не очень... но мы их поселяем временно...»

– Подождите-подождите,– прервал Кочерга,– насчет первых обязательств тут все, вероятно, равны? Так, значит, оставим это. Теперь – почему «временно»? Они снялись с квартирного учета? Да? Вот видите, значит, они получили постоянное жилье, это уже на всю жизнь. А те, так называемые семейные, они с квартучета сняты? Нет? А вот они, раз не сняты, они-то как раз получают «временное» жилье. Что же вы все с ног на голову ставите?

Кочерга попросил список тех, кто получает жилье в доме. Он расстелил на столе огромный лист бумаги, облокотился на стол, с карандашом в руках, цепко окинул все, словно карту генеральных сражений, и на несколько секунд погрузился в раздумья.

– Так.. Ситникова когда к вам пришла на работу? А в направлении что было указано: «жилплощадь» или «общежитие»? Жилплощадь? Значит, вы, дорогие товарищи, обязаны были дать ей квартиру еще в том доме, еще в 1974 году. А сейчас она должна стоять первой, вот здесь. У Бурбы справка о болезни есть? Так, она должнастоять вот здесь, рядом с Ситниковой.

...В один миг все четверо оказались в начале списка. Совершенно не меняя голоса, спокойно, невозмутимо Кочерга продолжал:

– Почему эти четверо оказались в самых плохих квартирах? Молчите? Хотите, я вам сам скажу, попросту, по-рабоче-крестьянски? Сегодня, сейчас возвращайтесь к себе и перетряхивайте весь список. Вечером собирайте расширенный местком и решайте вопрос заново. Но так решайте, чтобы нам к этому больше не возвращаться.

Представители института сидели ошеломленные.

– Но сегодня... уже нет времени... И главное, мы все ордера выдали.

– Меня это не волнует. Сами заварили это дело, а теперь тут условия ставите.

– Но у нас сегодня открытое собрание.

– По какому поводу?

– По этому самому. Пусть народ решает, мы хотели как... демократичнее, что ли.

– Демократичнее надо было, когда квартиры распределяли, а сейчас люди в зал придут с ордерами на руках, многим завтра путевки просить, те же квартиры, премии получать, что же, они критиковать вас будут, что ли? Никакого собрания, хотите самосуд четверым устроить? Расширенный местком, все.

Кочерга повернулся ко мне:

– Правильно, как считаете?

– Правильно,– сказал я,– вчера, когда девушки узнали о собрании, с Тихой обморок случился,– упала, лицо разбила.

А все-таки собрание было проведено. Дирекция решила не упускать свой шанс, все готово было к собранию, и даже подключен был скрытый от глаз магнитофон.

Первым вышел к микрофону Ю. Шевченко, начальник архитектурно-строительного отдела № 2:

– Мы должны быть благодарны дирекции, парторганизации и местному комитету за то, что жилья получаем много и все вопросы решаются оперативно и справедливо. Но вот находятся у нас такие, которые всем недовольны. Бурба больна? А обивать пороги, жаловаться у нее здоровья хватает? Я согласен с решением местного комитета.

Готов я был к подобному собранию, и все-таки стало не по себе, страшновато стало за этих четверых. Я оглянулся, они сидели в середине зала бледные и спокойные.

Н. Марушевский, старший инженер:

– А вот я обратился к товарищу Борисову... к товарищу директору, так он меня выслушал, и я не верю, что он с этими четверыми поступил неправильно.

В. Мелесик (совсем юный, можно сказать, инженер, пришел в «Гипрохиммаш» несколько месяцев назад. Перед собранием он попросил показать, кто эти четверо, «хоть в лицо их увидеть»):

– Тут говорили о их наградах, о том, что они ударники. А может быть, им эти звания не стоило давать? Надо еще разобраться, заслужили они их или нет.

В. Беляев, начальник отдела:

– Они ослеплены своим эгоцентризмом...

Сценарий нарушился неожиданно.

На трибуну вышла женщина в красненьком платочке, в длинной юбке. Она подошла к микрофону, посмотрела в зал и вдруг... разрыдалась. Собрание было несколько растеряно, Лабазов попытался ее успокоить.

– Моя фамилия Кришталь,– сказала наконец она сквозь слезы.– Надежда Кришталь. Я не умею так красиво говорить, как товарищ Шевченко. Я о себе скажу. У меня на руках был грудной, месячный ребенок, и я в течение трех недель каждый день ходила в институт, чтобы встать на квартирный учет. Каждый раз руководители пересылали меня друг к другу. Только когда обратилась в горсовпроф, меня наконец поставили на учет, оформили это в институте задним числом. Вот так у нас решают вопросы.

После мертвой тишины зал вдруг громко загудел. А на трибуну уже шла старший инженер Л. Ганичева:

– Товарищи, ведь вы здесь все сочувствуете девочкам, а сидите, молчите, потому что знаете: все равно ничего они не добьются. И еще – боитесь вы: знаете, что повышения вам завтра уже не будет, путевки – тоже, и из квартирных списков могут убрать... Я считаю, местный комитет, наше руководство должны признать свою ошибку и исправить ее.

Зал взорвался аплодисментами.

– Вот это дело, уже можно поговорить,– это с места добродушно сказал своим соседям Адам Микитюк, здоровый, плотный парень, инженер. Он поднялся и не спеша направился к микрофону:

– Тут хотели суд устроить над девочками, я так понял. Нехорошо. Нельзя. Я так думаю: кто в очереди впереди – имеет право выбора. Кто стоит дальше – выбирает из оставшихся квартир, а если не нравится – могут отказаться и подождать. Эти четверо должны быть впереди.

Снова аплодисменты.

...Мясников, сидевший рядом, тихо зашептал мне: «Ну что, может, одну Ситникову переселим? Она действительно и работает хорошо, и все такое. На одну Ситникову согласны?»

Несколько раз Лабазов пытался направить собрание в «нужное» русло. Тщетно.

А. Кузьмина, старший инженер:

– Я неоднократно присутствовала на расширенных заседаниях местного комитета по постановке на квартирный учет, и я была поражена атмосферой этих заседаний. Списки всегда готовы заранее, и пробить что-то нет никакой возможности. Причем человеку, которого не хотят почему-либо поставить на квартирный учет, откажут в самой грубой форме. С девочками, конечно, поступили несправедливо, и даже некоторые члены месткома приходили к нам в отдел и говорили, что их наказали, но ничего нельзя было сделать. И еще один вопрос, может быть, важнее, чем квартиры. Кто ответит за все то, что творилось вокруг этих четырех? Ведь их травили. Чего стоят одни разговоры о их якобы нежелании голосовать? Клевета эта была высказана с трибуны партийного собрания института. Кто же дал вам,– Кузьмина окинула взглядом первый ряд, где сидел директор, его заместитель,– кто дал вам право усомниться в их гражданственности? Я считаю, что партбюро должно выяснить, кем была пущена эта клевета, и призвать этого человека к ответу.

...Каждому выступлению теперь уже аплодировали. Последним взял слово Д. Супрун, главный инженер проектов:

– Такого собрания, как сегодня, я ждал много лет... Пора, товарищи, жить и работать по-новому, если это еще возможно при нынешнем руководстве института.

У Супруна, между прочим, своя история, во многом схожая. Как-то он заметил директору, что тому надо бы поглубже вникать в проектные работы. После этого Супруна трижды понижали в должности. Он обратился в партийные органы, его восстановили, оплатили разницу в зарплате за пять месяцев. После этого его... уволили. На второй день после приказа он пришел в институт оформлять обходной лист, но его уже не пустили, хотя пропуск у него еще оставался и он не был снят с партийного учета. Больше всего фронтовику Супруну было неудобно перед собственными детьми. Каждый день он уходил «на работу», сидел на скамейке в парке. Потом делал вид, что он в отпуске. Через 23 дня суд восстановил его на работе.

Окончательно растерянный к концу собрания председательствующий Лабазов прения прекратил и зачитал постановление: «Обратить внимание руководства института на недостатки в распределении жилой площади». – «Конкретнее!» – потребовали из зала. «Обратить внимание заместителя директора Крижановского и месткома»,– поправился председательствующий.– «И второе,– сказал он,– переселить товарища Ситникову».– «А остальные?» – «Для остальных такой возможности нет».

Встала Ситникова:

– Я благодарю вас – сказала она,– но я не смогу жить в хороших условиях, если больная Бурба останется внизу, где нельзя открыть окно, где нельзя проветрить комнату.

...В опустевшем зале остались члены месткома. Директор был озабочен: «Собрание показало, что любое мероприятие надо тщательно готовить... Мы плохо работаем с молодежью. Надо воспитывать людей. Эти нездоровые аплодисменты...»

Подразумевая под воспитанием прямолинейные призывы и назидания, он не понял того, что воспитывает человека не только слово, но и дело. Воспитывает – поступок, и в особенности поступок руководителя. Его напугали аплодисменты. Но главное ведь –вокруг чего объединились люди.

Собрание как раз показало зрелость и принципиальность коллектива, подтвердило, что отсутствие гласности, а значит, и бесконтрольность создали благодатную почву для тех нарушений, которые были обнаружены в распределении жилья. Именно отсутствие гласности и породило нездоровую атмосферу замкнутости и беспокойства. Человек будет терпеливо стоять в очереди хоть тысячным, говорили мне в институте, если он уверен, что 999 стоящих впереди действительно больше его нуждаются в жилье. Но этот же человек никогда не согласится быть даже вторым, если узнает, что первым оказался кто-то менее достойный.

Всем – Ситниковой, Шиманской, Тихой и Бурбе – были выписаны и вручены ордера на новые квартиры.

Последний мой визит в Киеве был снова в городской комитет партии, к Виталию Николаевичу Кочерге. Я передал ему слова благодарности четырех женщин.

– Будете писать об этом? – спросил Виталий Николаевич, и сам же ответил: – Что ж, вы очень нам поможете.

Он имел в виду все ту же исцеляющую гласность.

1979 г.