Ускоряющийся

Глава 1 Моментально в море

— Дима?! Дима, это ты? — донеслось из кухни.

Он всё ещё трясущимися пальцами провернул замок не один раз, как обычно, а два, даже два с половиной, пока внутренний затворный рычаг не смог двигаться дальше. Накинул цепочку, которая ставится только на ночь — и только потом почувствовал себя в относительной безопасности.

— Да, мам, я, — почувствовал, что голос дрожит, закашлялся.

— Приболел, сына? Ужин через полчаса! Может, тебе чаю с лимоном? Точно, заварю тебе чаю с лимоном и варенье малиновое открою, — мама не беспокоилась на тот счёт, слышит он её или нет. Она привыкла у себя на фирме перекрикиваться с подружками, заглушая стрекотание швейных машинок, так что голос у неё был что надо. Порой, когда на неё находило романтическое настроение, и она, делая какие-нибудь дела по хозяйству, пела что-то «себе под нос». В общем, дрожали стёкла и соседи стучали по трубам.

— Приболел, — прошептал Дима.

Наскоро скинув ботинки и не снимая куртки, он пробрался в ванную. Там зажёг дополнительные светильники над зеркалом и критически осмотрел сантиметр за сантиметром лицо. «А, не, ничего, синяка не будет, — постепенно успокаиваясь, размышлял он. — Только щека красная. Ну, не кулаком же саданул, а ладошкой… Пощёчину отвесил! Пощёчину!!! Сопляк восемнадцатилетний! Как же это… унизительно! Я же его должен одной левой, я же!..» Тут он присмотрелся к своему отражению — и понял, что говорит неискренне, а подражая анимэшным мультяшкам, кривляясь, стараясь, чтобы больше походил на… впрочем, неважно. Нахлынул стыд. Стыд и горечь. Стало себя неимоверно жалко, слёзы подкатили к горлу. Лицо в зеркале затуманилось и поплыло.

Дима включил воду, стащил куртку, окунул руки в струю воды и зашипел от боли. Всё же ладонь, счёсанная об асфальт, саднила. «Алоэ, пупсик! Сюда смотри! Сюда, я сказал. Ты чё, педик? Чё? Не, я не поэл!» Мерзкий голос. Мерзкий пацан… подонок! Ему всё равно было, что Дима тоже в этом дворе живёт, а значит, они — соседи. Пацан тот… «Жорик, но для тебя, жирдяй, Евгений Степанович, поэл?» переехал сюда каких-то пару месяцев назад. И уже нашёл сообщников, дружбанов, сколотил шайку гопоты и ведёт себя соответствующе. Полтора месяца назад они подстерегли его в проходной арке и отняли мобильный телефон. Через неделю — отняли уже рабочую «трубку». С тех пор сотовым он не пользуется, оставляя вновь купленный дома. А вот сегодня они отобрали у него mp3-плейер. А ведь он не особо и сопротивлялся! Просто подчинялся… просто делал то, что ему говорили. Сам улыбался заискивающе, а про себя кричал, чтобы не били, не били! Не били!!! Он жуть как боялся боли. Он совсем не умел драться. В школе его даже девчонки могли отлупить. А пацаны просто презирали. За то, что он рохля, за тучность, за «никаковость». У него не было тяги к спорту, не было схожих с кем бы то ни было интересов. Не, ну в принципе может и были, но Свин, как его окрестили в школе, о них не распространялся. По идее такие забитые всеми «персонажи жизни» должны были быть заучками и вообще вундеркиндами, но и здесь в систему вкрался баг. Средний ученик, отсутствие скрытых талантов и т. д. и т. п. Как только в ВУЗ поступил? Ну, в принципе, на специальность «IT технологии» был недобор, и потому брали всех… И вот он, дипломированный специалист, работает айтишником в небольшой фирмочке. Маленькая каморка, набор нужных программ, Интернет и онлайн-игры. О да, он умел переставить винду в рекордное время, но увы, никому из работающих на фирме женщин его услуги на дому не понадобились… если вы понимаете, что имеется в виду… Незаметный человек на фирме, никчёмный по жизни, одиночка, рохля, Свин.

И он знал об этом. Да даже свыкся с такой жизнью! Но полтора месяца назад его жизнь превратилась в ад.

«Опа, а шоэта? Типа музло слушать, да? А де радио, я не поэл. Опа, ништяк. Шансон. Свободен, жирдяй. Чё?.. А?.. Наклонись-ка! Опа! Саечка за испуг. Пшёл!»

«А что, если этот Жорик теперь постоянно надо мной так издеваться будет? Это же… невыносимо!» — Дима грустно чистил заляпанную грязью куртку. После неожиданной и коварной пощёчины его ноги от страха подкосились — и он просто упал под ноги гопника и его компашки. А те ещё и тумаков ему надавали. Несильных, но донельзя обидных.

Дима посмотрел в упор на себя в зеркало и сказал:

— Лох ты, парень. Лох и ничтожество, — и вновь чуть не заплакал. Ведь то, что он сказал, была абсолютная правда, и с этим ничего нельзя было сделать.

… Сон не шёл. Тикали часы, отмеряя секунды. Подмигивал зелёным маршрутизатор. Время от времени по потолку неспешно проплывало окно, забрасываемое туда светом проезжающих машин. Капель тающих сосулек барабанила по металлическому отливу. Даже сеструха, кошка, которая гуляет сама по себе, а особенно в марте — её как раз времечко — и то уже пришла. Отхватила сонных люлей от ложащейся спать мамы, привычно попрыгала у себя в комнате под какого-то «сегодняшнего бибера» и, пощёлкав на ночь клавишами ноута, завалилась спать. Все в квартире уже в объятиях Морфея. Кроме, разве что, домового. И Димы.

Не спалось.

Сегодняшний позор окончательно выбил его из колеи жизни. Казалось бы, юность за плечами, все эти метания и слёзы в подушку, и танцы перед зеркалом, и очень робкие предложения девушкам пройтись в парке и неизменные отказы — всё это уже позади. Как и тщетные попытки справиться с собственным расползающимся телом, заставить заниматься спортом, да и вообще — почаще вытаскивать себя в мир. Ракушка себя и своей комнаты казалась такой уютной… Катился, катился под откос, а потом выровнял наклонную, закрутил в спираль, превратил в болото — и сидит в нём. Что ещё? Вы — там, я — тут. Не трогайте.

Ему всего 22 года, молод, здоров и… и всё. Не «перспективен», не «интересен», даже не «привлекателен».

Дима зевнул, поморщился от громкого храпа родителей, пробивающегося сквозь две двери и приготовился дальше себя жалеть и рассказывать о себе в третьем лице. Но что-то расхотелось. Слишком часто это в последнее время происходит. Всё одно и то же. В нём умер великий эмо! Супер-эмо! Который прилетает на зов о помощи — и топит негодяев в собственных слезах. А, скорее, он просто растворился в жирных Диминых телесах. Вместе с его собственными амбициями, папиными надеждами, сестриными чаяниями. Только для мамы он остался «Её маленьким пупсиком». Брр.

Дима задумался о будущем. И вдруг ему стало страшно. Он не видел ничего! Если раньше он представлял себя мускулистым мачо, идущим по веранде собственной виллы на берегу океана, то теперь перед глазами висела темнота. Пустота. Мачо, которого валят на землю пощёчиной? И «саечка за испуг»? И дрожащие от страха коленки?

Ему стало так противно, что он отбросил одеяло и встал с кровати. В комнате было свежо, в открытое «на зимнюю щеколду» окно прокрадывался холод ещё не растаявших сугробов. Но Дима не замечал этого, а дрожь тела связывал с нервами. О да, его изрядно колотило. Такого с ним раньше не бывало ни разу! Такого сильного отторжения себя же. Да, ругал себя, жалел, даже ненавидел порой, но не так сильно! Презрение душило, ему мало было воздуха. Рванул ручку окна, открыл, впуская ночь в квартиру. Захотелось что было сил крикнуть, просто выорать всё то, что сгустилось в груди. Даже набрал побольше воздуха, но сдержался. Сжал что было сил кулаки, потряс ими и вдруг поймал себя на мысли, что хочет разбить эти кулаки о… себя же. Представил, как один он бьёт другого его же. По жирному телу, по двойному подбородку, по заплывшей роже. Так его! Так меня! Н-на! Н-на!

Вот они, вот, настигли-таки, вырвались. Слёзы обильно увлажнили щёки. Нахлынула такая слабость, что подкосились ноги. Только и успел, что закрыть окно, прошлёпать до кровати и рухнуть на матрас.

Завтра. Всё завтра. Завтра всё закончится. Так больше нельзя. Завтра я умру.

— Димочка, подъём, опоздаем! — громоподобный голос мамы и стук в дверь разорвали ту мерзкую красно-чёрную клоаку, в которую Дима провалился вчера ночью — и всю же ночь в ней тонул.

Дима натянул на голову одеяло, пробурчал что-то вроде «Нуёмаёсубботаже», но в следующую секунду глаза его широко раскрылись, а нытьё застряло в горле. Он вспомнил ночные метания и своё страшное решение. Сейчас как раз не оно пугало, а то, что от решения этого он не отказывался. Наоборот, с его осознанием стало легко. Неотвратимо.

Сегодня он умрёт. Наконец-то.

Только как это сделать так, чтобы не видели родные? Сегодня они всей семьёй должны были ехать за город, к старинному другу на дачу. День рождения у него. Камин в доме, мангал во дворе. Шашлыки, глинтвейн, снежки. Все дела. Там каждый год собиралось пять семей, пять лучших школьных ещё друзей. Некоторые уже с внуками.

Всякий раз с недавних пор после такой вот поездки отец бросал мрачные взгляды на сына-лоботряса, но, слава богу, не лез с нравоучительными и унылыми отповедями. Вообще, они давно потеряли контакт между собой. Отец был прорабом на стройке, у него было несколько бригад, и сыну он хотел привить всё то, что было в нём: умение управлять людьми, умение вычленять главное, умение разрулить критическую ситуацию. Но Димины стремления были совсем иного плана. Ему нравилось играть в компьютерные игры и читать фэнтези. Их миры не пересекались. Несколько раз отец брался за сына жёстко, но тот утекал из его рук, как жир. А потом отец смирился. Ну, не вышло с сыном. Видит бог, он пытался. Да и не отказывается от чада. Просто их миры слишком разные. Благо, не один ребёнок в семье. Катька, кстати, с рождения стала любимицей, и с возрастом в ней проявлялось как раз больше отцовских качеств. Немудрено, что «преемником» отец выбрал как раз её. Впрочем, сына он хоть научил не бояться инструментов и использовать их по назначению.

От мамы у Димы была тоже «умелка». Умение обращаться с иглой и напёрстком. Мама работала в маленькой швейной фирме, они делали эксклюзивные модельные одеяния. Или банальные фартуки. Когда что попрёт. Понятно, что и дома игла и нитка были на почётном месте. Дырки и прорехи в одежде не успевали появляться, все стены — увешаны вышитыми крестиком картинами, а семья щеголяет в эксклюзивных, сшитых дома одёжках. В общем, у Димы было +5 к ремонту одежды. Очень для мужчины важное качество, ничего не скажешь.

— Дима, ты встал? — это снова мама.

— Весь вставай! — это уже отец.

Хихиканье сестры и делано возмущённый окрик матери. За перегородкой в комнате сестры кто-то сладкоголосо поёт о любви.

Из-за дверей прокрался дразнящий запах яичницы с салом. Тут же заурчал живот. И Дима скинул с себя одеяло. Самоубийство — самоубийством, а кушать всё-таки хочется.

Потом были быстрый завтрак и внезапное заявление Димы, что он не сможет с ними поехать, ибо «в конторе Сергеич задумал делать очередную перестановку, и снова надо сетку менять», возмущение родителей, укоры, уговоры, угрозы… отстали.

Странно было смотреть на них и понимать, что видишь в последний раз. Почему-то совсем не подкатывал комок к горлу, а ведь должен же был! Казалось, они расстаются ненадолго, что приедут они вот завтра — и он откроет им дверь. Не верилось.

На пороге как-то уж очень долго обнимал маму, как-то уж очень странно смотрел в глаза отцу и почему-то очень грустно подмигнул сестрёнке. Мама что-то явно заподозрила, потрогала лоб Димы, спросила, мол, не заболел ли он, а то вот и вчера кашлял… Но ушли. Через несколько минут папакнул отцовский «Фольксваген» — и машина, скрипя цепями по осклизлым тающим льдинкам, выехала через арку со двора.

«Вот и всё. Вот и ладушки, — Дима улыбнулся своёму отражению в зеркале — и испугался этой улыбки. Это был взгляд сумасшедшего. Взгляд человека, который решил дойти до конца, зная, что это дорога в никуда. Впрочем, этот взгляд и раньше частенько мелькал в зеркале. Например, вчера, когда он говорил себе: «Лох ты, парень!». Ненависть вперемежку с презрением, но теперь туда примешалась какая-то обречённость и… успокоение. — Начнём, пожалуй? Что там делается обычно в таких случаях?»

Дима рассеянно бродил по квартире и с удивлением прислушивался к себе самому. Бесцельно брал в руки предметы, ставил их на место или переставлял. Пытался думать, но почему-то не думалось совершенно. Он хотел почувствовать то, что, по идее, должен чувствовать человек в такой ситуации: прощание с миром, тоску и так далее. Но… лишь апатия и леность.

«Обычно пишут прощальную записку», — вспомнил он.

Тщательно выбрал бумагу, ручку. Прислушался к себе вновь… Пустота.

С улицы доносятся голоса и раздражающие звуки, со всех сторон от соседей долетали обрывки песен и приглушённое гудение пылесосов.

Некоторое время водил бесцельно по бумаге ручкой, потом опомнился, чертыхнулся: предсмертная записка у него уже обзавелась стандартной шапкой заявления: «Всем. Карачарова Д.И. 22 года от роду проживающего по адресу Объяснение. Я, находясь в здравом уме и твёрдой памяти прошу никого не винить в собственном убийстве по причине…» Тут он совсем забуксовал. Перечитал. Бред какой-то. Скомкал. Новый лист. Уже без шапки. «В своей смерти посредством…»

И вот тут он задумался конкретно. А как, собственно, он это будет делать? Ну, самоубиваться — как?

Сначала он решил, что застрелится. Но травмат, зарегистрированный на батю, с ним же и уехал. Потом подумал, что броситься с высоты — самое лучшее решение. Но, с трудом поднявшись на самый верхний этаж по лестнице, залюбовался открывшимся вдруг видом — и незаметно от себя вернулся в квартиру. Новое решение — повеситься. Но ни верёвки, ни умения вязать узлы, да и крюка для готового решения не обнаружил. Наконец, вычитал в Интернете, что порезать вены в ванной — самое популярное решение.

Дима пошёл в ванную, включил воду, заткнул пробку и сделал натекающую воду чуть погорячее. Пусть ему будет комфортно, мол, когда будет лежать тут, слабеть от потери крови и смотреть на красную ванную. И холодно не будет.

И — не страшно, ведь это не повеситься, это вены вскрыть. Это не так быстро, и можно остановить самоубийство! Наверное…

Лицо горело, в ушах било набатом сердце. От волнения и адреналина кровь бежала намного быстрее обычного. Чтобы таки не одуматься, Дима кинулся в кухню, схватил первый попавшийся нож, заскочил, как был в одежде, в ванную. Замахнулся со всхлипом на руку, увидел, что запястье защищает рубашка: снять-то забыл! Взвыл, бросил нож, лихорадочно ухватился за ускользающую мокрую пуговицу. Посражался с ней с полминуты, надоело, потянулся за ножом, а тот улетел далеко. Еле достал, выплёскивая из ванны воду, с трудом и чтобы не пораниться (нашёл время осторожничать!) срезал пуговицу, закатал рукав…

— Простииии, — взвизгнул он, и провёл по руке ножом там, где он думал, что будут вены. — Больно! Больно!

Со страхом открыл зажмуренные глаза, жажда и страшась увидеть распанаханную плоть, из которой будет вырываться толчками алая кровь… но увидел всю ту же бледную жирную руку и на ней — красная полоса. Он не разрезал, а лишь слегка порезал кожу! Как так? Ведь давил сильно! Вновь приложил нож к руке — страшно, страшно-то как! — и надавил на него, повёл вверх. Новая красная полоса, и совсем не разрез. Он что, умудрился схватить не точеный нож?! Да в жизни у них дома тупых ножей не водилось! Что за напасть такая?!

Злость и обида охватила Диму. Злость, обида и жалость. Ну какой же он никчёмный?! Даже спровадить себя на тот свет — и то не может. Ну что такое?!

Вновь обильно выплёскивая воду на коврик и плитку ванной, Дима вывалил тело наружу, с трудом, оскальзываясь сделал пару шагов, чтобы идти на кухню за другим ножом, поострее. Но тут его нога вновь куда-то поехала, рука беспомощно ухватилась за воздух, стены полетели вверх, а голова вниз.

Бумммм!!!

Искры из глаз, красное крошево и сиреневые звёзды перед глазами.

И тишина…

Во всём городе пахло весной, мокрым снегом и выползающей изо льда вмёрзшей за долгую зиму мерзотой. Капель выбивала маленькие радуги каждой сосулькиной слезой и громко чирикали довольные, что выжили, воробьи.

А здесь, в глубине самого большого парка города, всё ещё лежали, сохранённые оврагами и тенью, сизые в подступающем вечере сугробы. Уже рыхлый, но всё ещё пышный, густой снег лежал нетронутый. Её цепочка следов была едва ли не единственная в этой лощине, а может и во всём парке. Даже лыжные дорожки проходили только по главным аллеям. Испортил человека прогресс, что тут скажешь.

Здесь было тихо, холодно и прекрасно. Инга любовалась разговором последних на сегодня солнечных зайчиков и набирающихся влагой сугробов. Наметив несколько удачных углов, теней и бликов, она, затаив дыхание, нажимала на большой по сравнению с ней массивный фотоаппарат. В природной тишине, в которой слышны только перекатывающиеся снежинки и падающие капли, щелчки фотоаппарата звучали чуть ли не кощунственно.

Инга, подышав на покрасневшие пальцы, посмотрела на экране последние кадры, что-то удалила, нескольких удостоила улыбки. Кинула взгляд на часы, ойкнула: родители уже ждали её, небось, на стоянке. Как быстро пролетело время! Правы были мама с папой: тут действительно волшебно. Пусть не сравнить с канадским Банфом, да и до австрийского Гезойе местному парку несравненно далеко, но, чёрт побери, дух здесь какой-то… родной, что ли. «Это хорошо, — думала Инга, — что знакомство с биологической, так сказать, родиной я начала именно с основ. С природы».

Родители помчались по своим каким-то памятным местам, а Инга настояла высадить её на сегодня в парке. Пусть завтра уж будут всякие «А тут раньше была пельменная, помнишь, где из-под полы подливали водку в чай, и тут же закусывали пельменями?» и «Как всё-таки Горького изменилась, не находишь? Что? Не Горького уже? А что?.. Ужас какой». Они только приехали в город, и впереди целая неделя экскурсий, милых находок и грустных родительских разочарований. Сегодня она просто знакомится с духом этой новой для неё, но всё же родины. И, надо сказать, пока дух её радует.

А всё же пора и честь знать.

Инга неспешно, проваливаясь в рыхлый снег по колено, побрела по своим же следам к выходу из парка. Сначала цепочка отметин поплутает по кустам и оврагам, истопчет целую полянку у замёрзшего ещё пруда в окантовке ив и камышей, затем взберётся на бетонный бортик дорожки, немного по нему наследит, спрыгнет на лыжню, пересечёт её и вновь скроется в угнетаемых снегом кустах. Помалу таки выведет к малоприметной дорожке, видимой только по проплешинам жёлтого замерзшего снега и остаткам новогодней пиротехники. Отсюда цепочка следов, уже мало различимая среди таких же цепочек: торопливых внутрь парка и расслабленных — из, выведет к подземному переходу под автострадой, спонтанной автостоянке и недлинному ряду киосков, в которых продавали всё, что нужно весёлой и не очень компании для того, чтобы продолжить или начать это самое веселье.

Там, небось, уже ждут её родители, а звонок от них последует аккурат через минут десять, когда она будет сбивать снег с веток кустов, вмёрзших в землю.

Небо темнело стремительно, всё глубже синел снег, а голые силуэты деревьев всё больше напитывались чернью. От недалёкой автострады уже слышались гудение машин.

Вдруг Инга услышала зевок. Среди шуршания снежинок, хруста под ногами и приглушённых, еле слышимых клаксонов машин, этот такой природный и — домашний для человека звук слышался особенно чётко и воспринимался совсем не к месту. Девушка удивлённо посмотрела по сторонам и тут же наткнулась взглядом на чёрный силуэт существа, сидящего от неё в каких-то двадцати-двадцати пяти метрах. Собака. «Как она могла подойти так близко? Почему я её не услышала?» — подумала Инга, вовсю рассматривая овчарку.

Собак она не боялась. Ни дворовых, ни боевых, ни бешенных. Вообще никаких. Она не боялась не только собак, но и волков, тигров и прочих крокодилов. Однажды в Кении в национальном парке Кора она устроила салки с львиным прайдом и загоняла их до полного изнеможения. Если на неё произойдёт нападение, и нападение это будет не из засады, у нападавшего не было ни единого шанса достать её ножом, мечом (однажды в Китае), дубиной, битой или топором. Когтём, клыком, жвалом, щупальцем. Ну, не успевали просто.

Вот потому Инга не испытала никакого страха, когда увидела собаку.

Всего лишь обозначила сектор, от которого может исходить угроза, пошла таким образом, чтобы боковым зрением держать собаку на контроле. Даже сказала вполголоса:

— Хорошая собачка, — произнесла, правда, на английском. Наиболее употребляемом языке в их семье. Потом повторила на португальском, французском, испанском, и, наконец, на русском.

Собака вновь зевнула, лениво качнула хвостом — и пошла неспешно за девушкой. Инга представила себе медленно текущую широкую реку, запруженную обломками деревьев и целыми стволами с сидящими на них попугаями: такую картину видели они, переплывая на пароме Амазонку. Представила — и с удовлетворением заметила, как замедлила ход собака. С таким темпом на пять её шагов псина успеет сделать лишь один.

«Ну и ладненько, — улыбнулась девушка. — А вот интересный кадр!»

Солнечный зайчик, запутавшийся в листве, высвечивал на стволе дерева давным-давно вырезанное сердечко. Трогательно. Инга примерилась и — щёлк, щёлк! Посмотрела на экран. Хорошо! Сделала шаг дальше, но тут же застыла на месте. Эта собака теперь просто улеглась на её следах! Как она умудрилась не только догнать, но и оббежать юного фотографа, да так мастерски, что она ничего и не заметила?! Это уже подозрительно.

Инга нахмурилась, но тут же, не мешкая, вызвала в памяти изображение стремительно несущегося по бурому грязному потоку ржавого осеннего листа. Уж в таком состоянии она легко и вообще без вопросов уйдёт не то, что от собаки — от мотоциклиста! Погрозив овчарке пальчиком («Странно, она что, заметила? Кажется, её глаза смотрели именно на мой жест!»), девушка по пологой дуге стала обходить разлёгшегося прямо на пути «верного друга человека». Но когда, казалось, всё осталось позади, и о странной псине можно было забыть, та сама о себе напомнила. Звонкий почти обиженный лай, мягкий перестук лап о снег: собака догоняла упорно не желающего с ней играть человека!

— А, чёрт! — и Инга разразилась длинным списком ругательств, мешая языки и страны. Раз уж «поток» её не берёт, значит, эта тварюшка такая же, как и она сама. А значит, бежать, бежать что было сил к семье, к машине, за прочные железные двери. А уж машину никакая овчарка не обгонит. Тем более, машину, которую «вырезает» из реальности её мама. «Посмотрим, как ты справишься с этим», — с вызовом подумала Инга, и в её сознании с неуловимой скоростью мысли промелькнули: скачущий меж здоровенных камней горной реки надувной плот с дюжиной смельчаков в одинаковых красных комбинезонах; белоснежная пена речного потока, громогласно врывающегося в сжатую утёсами горловину; отвесная стена водопада; хобот смерча, затягивающий в себя лодку с обречённым рыбаком; утробный рёв урагана, сметающего всё на своём пути.

«Ну-ка, псина, справишься с этим?» — ехидно подумала Инга — и уже не глядя по сторонам, засеменила по следам на выход. Она оглянулась назад и облегчённо вздохнула, увидев уменьшающуюся, застывшую в прыжке фигуру собаки.

Вдруг её ушей достиг крик:

— Куда торопишься, красавица? — причём первое слово было писклявым и быстрым, второе — утробно рычащим и тянучим, и только третье — вполне себе нормальное, с «человеческой интонацией».

«Что за чёрт?! — Инга обернулась и упёрлась взглядом в громадную фигуру, несомненно, человека, вдруг выросшую прямо на пути. — Попалась…»

Единственно, что оставалось — на всей скорости сигануть в кусты, что выросли по бокам дорожки, а там уже обходными путями продраться таки к родителям и прочь, прочь отсюда! Кто же знал, что приём, так сказать, Родины, окажется настолько непредсказуем и опасен?

Затрещали ветки кустов, когда туда прынула девушка, фотоаппарат обиженно звенел корпусом, принимая на себя удары морозных ломких ветвей. Кусты затрещали вновь и вновь: спереди от девушки, сбоку. И вот уже маленькая полянка за кустами собрала всех трёх, кто бежал, и кто преследовал: девушку, мужика и собаку.

Инга сделала шаг в сторону — сзади угрожающе зарычали. Инга потянулась к поясу, где под курткой притаился маленький, но мощный Smith & Wesson, и тут уже без иронии, угрожающе донеслось от тёмной массивной фигуры:

— Не балуй!

Миг, всего лишь миг — и её руку словно клешнями сжали, прямо перед лицом оказалась голова мужика.

Инга закричала от страха.

В то же время всего в каком-то километре от них мужчина и женщина сидели в довольно необычном джипе. От крыльев вверх и по бокам к крыше и вдоль обеих боковых сторон — до самого багажника шли металлические укрепления-направляющие, сделанные из нержавеющей стали и упрятанные в толстые резиновые амортизаторы. Бампер и багажник так же были усилены, и казалось, что эта машина предназначена для гонок по бездорожью и максимально обезопасена от столкновений. Помимо двух антенн у машины была ещё и выдвижная телескопическая трубка с непонятным утолщением на конце. То ли перископ, то ли прибор какой-то.

Внутри машины сидели двое: женщина лет тридцати пяти-тридцати семи и мужчина около сорока. Женщина — красивая, эффектная шатенка с усталым, но, тем не менее, радостно блестящим взглядом, а мужчина спрятал глаза за толстыми очками в массивной роговой оправе. Его длинные вьющиеся волосы были увязаны в косичку, в них уже частенько серебрилась седина. Они курили и разговаривали, иногда надолго замолкая, но чаще — торопливо, перебивая друг-друга и дополняя. Сегодня они посетили город своей юности, в котором не были очень, очень долго. Считай, полжизни.

Мужчина иногда смотрел на часы на приборной доске и то и дело хватался за мобильный телефон, но всякий раз откладывал его в сторону.

— Милый, дай ей ещё полчаса. Только темнеет, и где мы её ждём, она знает. Неужели ты не помнишь, как чудесно в городском ботаническом саду? То есть как было чудесно.

— Хорошо, любимая. Она и так уже лимит превысила, но так и быть. Она уже взрослая девочка, пора ей дать больше свободы.

Они попытались удержать серьёзные выражения лиц, но, взглянув друг на друга, прыснули смехом. Впрочем, мужчина смеялся недолго. Перед бампером машины, затмеваемая рассеянным светом от киосков, появилась фигура человека. Молодой парень с интересом посмотрел на машину, хмыкнул при виде обрезиненных направляющих и вдруг вынул откуда-то из-за спины бейсбольную биту.

— Милый, он мне не нравится, — абсолютно спокойным, даже скучающим тоном сказала женщина. — Давай переедем в менее освещенное место. А то ты же помнишь эти сюжеты в новостях. Эти хулсы…

— Да-да, дорогая, сейчас, — мужчина потянулся к рычагу управления.

— Оп! Осторожно! Сзади.

— Вижу.

За багажником машины угадывался силуэт ещё одного мужчины, и такой силуэт те, кто находился в салоне, видели неоднократно, хоть и не в этой стране. Все эти выпирающие из силуэта тени и смутно отблескивающие в неярком свете предметы. Камуфляж и разгрузка. Сама поза. Когда такие силуэты вырисовывались на фоне вечернего неба, это означало только одно: быть стрельбе. Если, конечно, это были не нанятые тобой же охранники или не пограничники.

— Какого?! — нет, мужчина и женщина не испугались, они были не из пугливых. Они просто не понимали, какой и кому до них может быть интерес. Ведь они не были здесь без малого двадцать лет. Неужели вся их конспирация и беспрерывное перемещение по всему миру — всего лишь бег на месте? — Сколько? — бросил мужчина своей спутнице.

— Двадцать пять уже. Будет тридцать. Добить до пятидесяти?

— Не стоит. Посмотрим.

Машина мягко подалась назад и вырулила в каких-то пяти метрах от фигуры с автоматом. Мужчина как начал подкуривать сигарету, так и застыл в той же позе. Водитель, заметивший это, удовлетворённо кивнул. Значит, те, кто думал их подловить, всего лишь бандиты. Хоть и с автоматами и бейсбольными битами. Мужчина уже начал высматривать более-менее удобную площадку для стоянки, как его спутница негромко произнесла:

— Серёжа, ходу!

И водитель тут же нажал на газ, не раздумывая и не споря. Лишь потом бросил взгляд на зеркало заднего вида. «Бандит с автоматом» неспешно трусил за машиной, без труда нагоняя её. А спереди, широко расставив ноги и, замахиваясь битой, уже стоял первый молодчик.

— Олешек, звони доце, — кинул водитель спутнице, а сам, хищно прищурив глаза, впился взглядом в человека с битой. — И давай максимум!

Женщина рывком вытащила откуда-то провод, подсоединила к своему мобильному телефону. В то же время снаружи телескопическая антенна выдвинулась на всю свою длину и развернулась в небольшую спутниковую тарелку. Женщина нажала пару кнопок на телефоне, сделала громкую связь. Пошёл вызов, тут же подняли трубку.

— Доць, у нас тут…

— Не шали, — перебил её незнакомый голос. — Посмотри направо.

Под фонарём, хорошо освещённые, стояли двое: девушка в ярко-красной курточке и крупный мужчина, держащий одну руку на плече девушки, а во второй зажав мобильный. От мужика веяло угрозой, это почувствовали оба родителя. Серёжа, водитель авто, не выспрашивая разрешения у спутницы, нажал на педаль тормоза. Впрочем, никто и не думал бы возражать. Олешек-Ольга упрямо сжала губы, просчитывая варианты.

Хрустнул снег под подошвами подходящего неспешно «камуфлированного». Он, казалось, вовсе не запыхался и совсем не разозлился на непредвиденный (или всё же предвиденный?) кросс по заледеневшей колее вслед за кинувшейся наутёк машиной. Поправив автомат непривычной формы, он аккуратно стукнул костяшками пальцев в стекло водительского окна. Сергей переглянулся с Ольгой. Та дёрнула плечом, мол, как знаешь. Водитель, не глуша двигатель, нажал на кнопку. Стекло съехало вниз.

— Добрый вечер, — как ни в чём не бывало, кивнул мужчина. — Разрешите пригласить вас в гости. Савелий Иванович Курдюмов жаждет пообщаться с вами. Всеми троими.