Ускоряющийся

Глава 11 Преступивший страх и совесть

Все люди в мире делятся на тех, кто воровал в своей жизни хоть раз и осознающих это — и на тех, кто открещивается от этого, безусловно, имеющего места быть, факта. Дима, естественно, относил себя к первой категории, хотя, если спрашивали, усиленно косил под вторых.

Доктор Хаус, конечно, прав: «врут все», но все не только врут, а и воруют.

Начинается всё с глубокого детства, когда даже не осознаешь, почему родители или чужие взрослые возмущаются, что взял понравившуюся вещь без спроса и не отдал. Потом тягу тащить чужое или отбивают, или внушают, что это плохо. Но далеко не всем. Да, в принципе, никому. Табу разрушить легко, всё можно оправдать ситуацией, воспитанием или генами.

Подростки любят и умеют оправдываться, но также могут уже и скрытничать. А чужого хочется ещё больше! Растёт сфера интересов, растут и амбиции. Теперь тащат и из кармана родителей, и у зазевавшегося одноклассника. На спор, на «слабо» и бравируя. Сложно в том возрасте не пойти на поводу у гормонов. В юность люди входят или с чёткой уверенностью почти правильного юноши или девушки, что «красть нехорошо, но если очень надо, то можно»; или с навязанными родителями установками «красть нельзя, но если от этого зависит твоя жизнь или жизнь близких тебе людей, то красть можно»; или с выведенным для себя законом стаи «тащи всё, что можно утащить, а кто не следит за своими вещами — сам виноват». Иными словами, кроме религиозных фанатиков никто не запрещает себе в собственном праве на грабёж.

Кто-то ограничится яблоком с соседского дерева, сорванным украдкой. Кто-то не вернёт диск с фильмом. А кто-то не остановится и перед тем, чтобы пошарить в карманах убежавших на физру одноклассников.

В дальнейшем моральные ограничения по данному вопросу растягиваются или скукоживаются до размеров собственных внутренних установок, с учётом окружения и обстоятельств. Но, повторюсь, тащат все. Мало кто просто в этом признаётся. Зато при уличении имеет список в несколько пунктов, оправдывающих проступок.

Дима был трус, да, но, как и каждый мальчишка, уже успел там-сям «отличиться» на воровской дорожке. Никому ничего не доказал, нигде на спор ничего не выиграл (наоборот, все случаи «на слабо» оканчивались больными фиаско), ни в чём не утвердился. Скорее, наоборот, принял за негласное правило то, что чужое — это чужое, брать без спросу нельзя, красть вообще — плохо. И больно. Но придёт время — и я им отомщу!

Вот оно и пришло, то время. У него появились новые способности, и главная из них — невидимость для окружающих. Первая мысль, которая возникла тогда — безнаказанность! Я могу чудить, шалить, но никто этого не заметит! Наравне с подглядыванием под юбки пришла и «более криминальная» мысль: «я могу брать что угодно у кого угодно — и никто не узнает, что это взял я». Эта мысль опьяняла, она была такой нереальной, что хотелось иногда её овеществлять, чтобы просто понять: это правда! Бутылка коньяка из кабинета шефа (правда, вернул). Зачем-то маникюрный набор у одной из менеджерш, который из природной вредности подбросил на видное место к Ирэн. Зачем-то туалетную бумагу из женского туалета (наверное, опять подспудно подкармливая глумливую мыслишку о пакости той, что не раз на нём ездила). Дальше шалости выплеснулись наружу. Еда из киосков фастфудов, детали для защиты «суперкостюма» со стройки, кровь расчленяемой свиньи… Наконец, одиночно — одежду, строительные перчатки, велосипед и скейтборды. Ну, положим, велосипед он брал просто «на поездить», дабы убедиться, что на нём ездить в ускорении просто невозможно. Потом пригнал обратно, изрядно обшарпанный и побитый. Но вернул же! А вот скейты и, больше всего, роликовые коньки — крал уже по продуманной схеме.

Воровство переросло в рутину, а оправдания ему уже не казались оправданиями. Нет, это было просто объяснение.

Сначала оно звучало так: «Прошу прощения, люди! Я ведь только учусь быть суперменом. Вот погодите чуток, и я спасу не одну жизнь. Может, именно вашу. Так стоит ли то, чего я беру, вашей жизни? Ведь не стоит, правда? Тогда я возьму?»

Потом внутреннее объяснение, с которым Дима шёл на, по сути, преступление, звучало в голове так: «Эй, люди, да ладно вам! Я ведь беру не много. Мог бы много, а не беру. Цените это! Поверьте, те малые крохи, что я «экспроприирую», я уже отработал, и с лихвой. Так что… отзыньте!»

Вот так менялось внутреннее отношение к преступлениям. Вседозволенность портила.

Первые его кражи были полны абсурда, неразберихи и паники. Ему казалось, что все покупатели, даром, что в ускоренном состоянии казались застывшими, смотрят именно на него, знают, где он и уж непременно осуждают то, что он собирается сделать. Ему казалось, что все камеры в супермаркете направлены непосредственно на него, а охранники перекрыли все входы и выходы, уже нацелив газовые пистолеты на то место, где он непременно будет идти. Перемещался по магазину он крайне осторожно и чуть ли не ползком, скрываясь от траекторий камер слежения. Добраться до них не представлялось возможным: крепились, как правило, они на нижних балках ферм покрытия, расположенных так высоко, что ни на какой стремянке не долезть. А пока залезешь при помощи верёвки и такой-то матери на эту самую балку, может пройти столько времени, что смогут заметить. Нет, конечно, можно было, например, остаться в маркете на ночь, спокойно стырить понравившуюся вещь, а потом воспользоваться оплошностью охраны или просто выйти вместе с обходом периметра наружу — и поминай как звали. Однажды он так и сделал. Дима не знал тогда, что такое датчики движения и почему в большом помещении маркета долгое время не появлялся охранник. А потом, когда он неспешно подошёл к стойке роликовых коньков, чтобы, не напрягаясь, выбрать себе подходящую пару — понеслось. Нарастающий вой, закрутившиеся разноцветные лампочки, галопом мчащиеся к месту преступления охранники. Дима струхнул. Запаниковал. Ускорился до максимума — и рванул с территории спортивной части маркета, мимо ворот и гибких пологов, оградивших закрытые магазины, мимо манекенов и пустых лавочек. В страхе, что сейчас его настигнут и повяжут — это при таком-то ускорении! — он метался по первому этажу, натыкаясь всё больше на тупики и запертые двери. Такой знакомый супермаркет вечером превратился в стеклянный лабиринт. Наконец, когда он, отчаявшись, уже намеревался подхватить стул из-за конторки какой-то мелкой фирмы — и его металлическими ножками попытаться разбить витрину, увидел-таки спасенье в виде открывающейся двери в комнату подсобки. Дождавшись, пока уборщик выйдет в коридор, Дима рванул на прорыв. Какие-то помещения, зады продуктового маркета, открытая рампа и разгружаемые грузовики. Но главное — свобода! С тех пор он зарёкся оставаться в маркетах на ночь.

Потом он неоднократно экспериментировал, вырабатывая оптимальную схему кражи. Сводилось-то всё к банальному и простому: войти в маркет, выбрать нужную вещь или нужный размер оборудования и снаряжения, взять и выйти. Всё. Однако теперь он не действовал наобум. За день до «дела» он, не привлекая ничем к себе внимания, посещал выбранный к «акции» магазин, всегда — новый. Там он подыскивал нужную вещь. Не покупая ничего, уходил. На следующий день, а обычно — раннее утро, когда магазин только открывался и не было наплыва покупателей, он входил в тот же магазин, но уже в ускорении. Максимально скрыв лицо, в перчатках, он целенаправленно направлялся к интересующей его вещи, кусачками откусывал защитные брелоки, прятал вещь в фольгированную сумку и так же быстро удалялся.

Казалось бы, всё чётко. Магазинов в их мегаполисе достаточно много, чтобы не светиться в одних и тех же маркетах не недели даже — года! Но напрягали всё же возможные засветы на камерах слежения. Казалось бы, мелочь: ну, пропала пара роликовых коньков. Одна из тысяч. Всё равно, мол, у них заложен какой-то процент расхода товара на такие вот случаи, когда, например, разбивается неуклюжим покупателем бутылка водки или белый шарф упадёт в натёкшую с сапога лужу. Списывается. И всё же. Не готов был Дима к общению с правоохранительными органами, буде кто-то всё же настрочит заявление о краже, изымут записи камер наблюдения, найдётся такой скрупулезный стажёр, что вычислит «причину пропажи» и по приметам выйдут на него… Фантастика, но всё же.

Теперь Дима крал из склада. Оттуда, где пришедший в магазин товар разбирался, где на него навешивали маячки, сортировали. Здесь тоже порой бывали камеры, но намного меньше. Буде таковые отыскивались, а перед кражей Дима обязательно тщательно исследовал окрестности, то подвергались «оболваниванию». Добраться до этих камер в складской зоне не составляло труда: по стеллажам, по стремянке. Вот Дима до них и добирался. И просто отворачивал их в сторону от того места, где собирался возиться. После «дела» он возвращал траекторию слежения камеры на место. Обычно процедура занимала несколько минут, в реальном мире — несколько секунд. Отреагировать обычно не успевали, а когда успевали, то через несколько мгновений непонятный «глюк» камеры восстанавливался. Да и красть здесь было не в пример спокойней. Тут работники магазина не гнушались обеденного перерыва, и вот в это время в пустом помещении и резвился Дима.

И вот при всех этих возможностях, при вполне себе разработанной схеме воровства, при подготовленном сознании, Дима всё же установил себе черту, за которую пока не собирался заходить.

Он не хотел превратиться в конченного налётчика и грабителя, оставаясь, по сути, мелким воришкой. Ведь не было ничего проще просто взять — и украсть деньги с кассы. Просто дождаться, когда кассир откроет кассу, чтобы отсчитывать сдачу. Особенно большой улов можно было бы снимать в продовольственных супермаркетах перед выходными. Или просто подстеречь конвой с мешком выручки, марширующий с автоматами наперевес к инкассаторской машине — и выхватить этот самый мешок! Да даже больше: пробраться к кассирам банка или пункта обмена валюты и выгрести всю кассу подчистую.

Но нет. Об этом он даже запрещал себе думать. Испытывал трудности с деньгами, когда всё время хотел есть, но и не думал поступить вот так вот разбойничьи. Решил для себя: «Когда я нарушу это данное себе обещание, я перестану быть человеком разумным, а превращусь в анархиста и разбойника». Нет, ну в самом деле, разве виноваты все эти простые люди, что просто выполняют свою работу: продавцы, кассиры, инкассаторы? Кого обвинят в утрате наличности? Конечно, тех, кто имел с ними непосредственный контакт! Поступить вот так по-свински — это обречь ни в чём не винных людей на крупные неприятности. Так не пойдёт!

И да, да, понятно, что подавляющее большинство из этих так называемых «ни в чём не винных», может быть, то ещё гуано по жизни и на самом деле крупная встряска им больше пошла бы на пользу, но… но это глупое и спасительное воспитание. А может, трусость. А может, остатки благородства. Которого никогда не было.

А ведь деньги брать откуда-то всё равно надо. Пусть не расходятся они уже на еду и не тратятся на вещи, но зарплата его всё же до одурения мала. Ему ещё полгода реальной, не ускоренной жизни собирать на всю намеченную экипировку, снаряжения и спецсредства пожарного! Премий, которые раньше получал каждый месяц, уже не было, и вряд ли теперь будут. Дело в том, что Дима забросил виртуальные онлайн-игры. Ушёл из клана. Продал перса. И теперь его директор, Станислав Сергеевич, не делал ему поблажек. Приятельские отношения так и остались, да, но доверительных, «корешовских» уже не было.

Эх, хорошо всяким супергероям. То миллиардеры по жизни, то вообще принадлежат к какой-нибудь хорошо финансируемой организации. Частной или государственной. Единицам, правда, не так повезло. Тому же Спайдермену или Пипцу. Тоже, как и он, горемыки, перебивались как могли.

Откуда брать деньги, так, чтобы не превратиться в серьёзного грабителя и совсем не скатиться в своих же глазах, вопрос разрешился совсем уж неожиданным способом. И не сказать, что найденный способ уж слишком отличался от вроде бы как бы отвергаемого по моральным причинам: всё то же воровство. Но компромисс был найден. Он сам себе разрешил грабить… богатых. Даже не так: не богатых, а их сынков и дочек, молодых башибузуков, лентяев, золотую молодёжь, голубую кровь. Мажоров. Их-то Дима ненавидел так же, как подавляющее большинство общества. Относился к ним так, как привыкли в их семье и в их окружении.

Однажды он неспешно, уже в сумерках, при минимальном позволенном ускорении шёл по бордюру, направляясь к метро. И увидел, как у дорогой иномарки-кабриолета собралась кучка молодёжи, спаянных одним и тем же надменным и презрительным выражением лица. Высокие причёски или наоборот, длинные волосы. Дорогие побрякушки напоказ. Мажоры. Ненаказуемые сынки богатеев, они чего-то или кого-то ожидали недалеко от известного своей дороговизной и закрытостью ночного клуба-казино.

При виде их, а особенно при воспоминании об их высокомерии, безнаказанности, как-то аж накатила на Диму злость. Волной омыла внутрянку, кинув в пот, испугала. С ним подобного раньше не бывало. Нынче чувства возникали как-то непривычно быстро. Словно в душе поселился эмо-ускоритель. Захотелось подойти и просто дать пощёчину. Естественно, оставаясь при этом для них неразличимым. Он как бы становился подобен им, входил в их шкурку: такой же ненаказуемый, такой же беспредельщик. А что? Влепить этому вот загорелому субчику промеж ног, сорвать с шеи светло-желтую цепочку и забросить её куда подальше. Или вообще вынуть его документы, если таковые окажутся, порвать, швырнуть в лицо. Желание именно так и поступить побороло все остальные, Дима присмотрелся, где этот «сынок» мог бы держать документы, в каком кармане. Если вообще такие «в свет» носят с собой, например, паспорт. Правый карман брюк топорщился. Вообще, странно, что этот — не в плотных узких джинсах, как остальные, а в костюме. Видать, сероватая «двойка» стоит пару-тройку зарплат. Причём, шефовых. Дима аккуратно, но быстро нырнул ладонью в раструб кармана, схватил всё, что сумел там нащупать — и сделал в сторону несколько шагов, чтобы его временное поле не перетащило в ускорение парня. Ему совсем не было совестно. Немного — по привычке — страшно, немного азартно, а вообще больше задиристо. Его не смутило то, что вот сейчас, по сути, он стал карманником и украл чужие вещи. «Экспроприируй экспроприируемое» — вспомнился вечный лозунг. Дима даже пожалел, что за спиной нет винтовки, а рядом не стоит тачанка. Вот как-то чувствовал себя народным мстителем. Карманником в будёновке.

«Ну-ка, ну-ка, — говорил он себе, — посмотрим на улов». Естественно, дорогой айфон, тонкая визитница, в которой в отделениях вместо визиток были вдеты кредитки и почему-то скрученные в трубку и перетянутые резинкой стодолларовые купюры. Как в американских фильмах про мафию. Небось, вот так кредиткой на зеркальце подруги распределяют кокаин, а потом достают купюру — и через неё вдыхают в нос.

Дима заметил, что мажор занервничал, видать, что-то почувствовал: его рука начала медленный путь к потревоженному карману. А ещё он заметил, что залез в карман совсем без перчаток. И как назло платка с собой не оказалось. «Стащить разве что у той фифы с хищным безразличным лицом и губами муклы? Да ну его, не успеваю», — и Дима, не мудрствуя лукаво, поспешил прочь, ускоряя шаг. Через несколько минут он пересекал мост над притоком реки. Коротко размахнувшись, недолго поколебавшись, он отправил в полёт дорогущий статусный айфон, справедливо полагая, что такие дорогие игрушки легко вычисляются при краже. Следом за телефоном полетели и кредитки. Вот только доллары решил оставить себе. Потом посчитал: почти три тысячи! Вот так вот в одночасье он украл двухмесячную свою зарплату.

И совершенно при этом не испытал раскаяния! Наоборот, чувство пролетарской справедливости. Возвращение награбленного народу. «А пусть они поработают как, — тут он запнулся, так как уж его работу в офисе никак тяжёлой не назовёшь, — как… как мои родители! Пусть поработают, намучаются, а тогда уж…» Что «тогда уж» Дима не додумал. Просто не знал, что после «тогда уж» последует.

В общем, главный источник дохода и при этом морально оправдываемый, был найден.

Дальше было дело техники:

1. Вычислить «доходные места», а это всегда можно было сделать даже по Интернету. В блогах, чатах, в социальных сетях отштудировать, где именно «самая крутая тусовка»; смотреть тошнотворные, но теперь реально нужные для работы программы о клубной жизни; пошарить в собственной памяти, где он видел все эти «Спортивные клубы», «Игорные дома», «Интернет-кафе», в которые быстро переделались запрещённые казино.

2. Навестить как можно больше таких вот заведений. Не изнутри, а снаружи провести наблюдение два-три раза за вечер-ночь в разные дни недели, выявить именно те места, где действительно наблюдается наплыв мажоров и их прихлебателей. Вести дневник с заметками.

3. Установить график грабежей.

За две недели он более-менее разобрался. Девчонок практически не трогал, разве что «женщин за…», которые частенько навещали игорные дома и ночные клубы, чтобы снять альфонсов, просто напиться вдрызг или проиграть несколько тысяч или десятков тысяч денег. Своим ли трудом заработанных или полученных от мужа — неважно. Важно — денег! Некоторые вместо купюр на западный манер носили в портмоне кредитные карты, и на кассе казино спокойно меняли электронные деньги на фишки. Но «олдфаги» не признавали кредитки. Порой в безразмерных сумках матрон можно было отыскать пару-тройку толстенных пачек разномастных купюр. О, эти женские сумки! В них действительно можно провалиться и потеряться на несколько недель.

Молодые пижоны частенько тоже бывали на мели. Они приходили в клубы только поразвлечься и снять какую-нибудь провинциальную дурочку на ночь, пришедшую «потусить, патаму ша прыкольна!». И девушка знала, на что идёт, и молодые люди. В общем, грехи тянулись друг к другу, видели издалека и в основном представляли последствия.

А вот мужчины всех возрастов, объединённые хмурым выражением лица, костюмом и бегающими глазками как правило в карманах скрывали не только дорогие мобильные телефоны и визитницы, а ещё и пухлые портмоне. Эти шли в казино играть, или в клуб покупать себе дурь.

Дима никогда теперь не брал все деньги, что находил. Четверть, обычно и того меньше. Вытаскивал разные купюры, разные валюты и номиналы. Не брал, коли находил, ювелирки никакой. Не брал визиток, кредиток, личных вещей, телефонов и т. д. и т. п. Ничего, кроме денег. Правда, с одного охранника снял наплечную кобуру с таким непривычно тяжёлым и очень волнующим пистолетом. Прочитал «Made in Austria». А ещё «Glock. Inc. Smyrna. GA.» Пистолет Глок! Говорили, он классный. Но Дима так испугался оружия, что так и не решился не то, что против кого-то применить, а просто — выстрелить! И дело даже не в том было, чтобы ранить кого-то ненароком или вообще — убить, об этом Суперпупс даже не думал. Он боялся, что ему понравится стрелять, решать любые вопросы уже не только «добрым словом, а добрым словом и пистолетом». Его безнаказанность плюс оружие равно, возможно, беспринципность и хуже того — беспредельность в действиях. Грабежи, карманничество — детские игры по сравнению с другим. С тем, что может быть, если ему понравится видеть страх в глазах человека, когда тому в лоб направят пистолет.

Потому Дима в тот же день, как украл Глок, основательно обмотал его скотчем и закопал в мусорной куче возле недостроя. Кстати о недострое, предел его нынче был 1/200. И да, даже это — не предел!

Во всех этих казино и закрытых клубах для элит Дима не раз наблюдал совершенно дикие и просто шокирующие вещи. «Голые вечеринки», как девичники, так и мальчишники, больше присущие разве что «просвещённому Западу», а потому воспринимающиеся дико. Реальные подпольные бои без правил, на которых ставят деньги и бьются иногда даже до смерти. Эдакие Колизеи с гладиаторами, боевыми животными, толпой зрителей и всё теми же пальцами вверх или вниз. Оттуда Дима выходил с чётким ощущением, что он сошёл с ума. Они что все, насмотрелись иностранных боевиков? Или таки боевики сняты на реальных основах? Дима побывал в закрытом отеле, в котором взрослые и очень богатые дядьки становились кем угодно, теми, кем хотели быть в своих тайных мечтах или кошмарах. Однажды краем глаза он увидел омерзительнейшее место, в котором команда местных умельцев и матрон осуществляли самые дикие сексуальные желания клиентов. Несколько раз нарывался на разборки мафиози.

За эти две недели он вычеркнул, казалось, лет пять своей жизни. В его шевелюре даже обнаружился первый седой волосок.

И самое главное: он не препятствовал тому, что происходило. Не находил в себе моральные силы и оправдание разгромить то или иное «злачное заведение».

«Да кто я такой, чтобы кроить и изменять их судьбы? — думал он. — Разве я изменю их сознание, пробужу совесть, исправлю привычки? Разве я — святой? Нет, я не святой. Я грешен, как все. И даже больше. Я грешен больше многих и многих. Все эти прелюбодеяния и кражи… Да и потом — разве, даже увидев святого, они перестанут делать то, что делают? Человек — насквозь испорченная тварь, в нём не поровну добродетелей и пороков. О нет. В нём добродетели лишь те, которые ему привили в пору младенчества и юности, а вот пороки есть все, что существуют в природе, и с самого рождения! Рано или поздно, но они вылезают наружу. Каждый день человек колеблется между «светлой» и «тёмной» сторонами души, и это колебание по привычке зовёт жизнью. Те вот — не смогли сдержаться и скатились на одну из сторон. Другие так и идут по краю. Третьи прыгают туда-сюда. Это жизнь. А я — кто? Я — не вершитель судеб, не проповедник и не дьявол. Может, пока. Может, мне ещё предстоит узнать своё высшее предназначение в будущем. Может, я не зря о край ванны долбанулся и мне не зря дали вот это всё. Но что-то не чувствую я порывов достато тот Глок…»

Тем не менее в специальном чёрном блокноте, что всегда носил в рюкзаке тщательным образом записывались адреса, описания того или иного заведения. Кто его знает, что будущее ему подкинет, кем он станет, какую сторону выберет. Список был уже немаленький.

«Эй! А может, стать мне журналистом? Как тот самый Паркер, что Человек-Паук? Ведь материала — выше крыши. А компромата — страну развалить хватит! Только вот с таким материалом долго не живут… И всё же интересная мыслишка!»

Очень быстро он украл денег на все свои задуманные потребности. И основательно закупился! Приобрёл два комплекта боевой одежды пожарного: брезентовую и огнетермостойкую, каску и шлем, самоспасатели и изолирующий противогаз, всякие краги, карабины, верёвки и фонари, аптечки и даже специальный пожарный топор. Конечно, покупал всё это он не за раз, ибо весило всё преизрядно, да и объёмно всё очень. Затолкал под кровать, в шкаф, распихал по ящикам. Что со всем этим делать — и знать не знал. Ну, купил. Гештальт закрыт. Что дальше? Как всем этим управляться?

Пару раз он несколько часов сидел на чердаке дома напротив пожарной части. Всякий раз, когда из части с мигалками и воем выезжали машины, хватал захваченное снаряжение — и следовал за ними. Несколько раз вызовы были на свалки и мусорники, но два раза всё же горели квартиры. В одной не было никого, и Дима, как был, в костюме, противогазе и с топориком наперевес, только и добился того, что его едва не хватил тепловой удар. Шёл уже месяц май, температура достигла 25–27 градусов, а у пожара всегда составляла сотни градусов.

Во второй же квартире ему даже пришлось поработать Суперпупсом. Горела квартира на четвёртом этаже панельного дома. Огня ещё не было видно, но из открытого пластикового окна вырывался густой чёрный дым, пачкающий копотью вышележащие этажи. Как принято, толпа зевак, запрудившие двор машины, из-за которых не пробраться к месту пожара. Но вот подкатили, первой — автоцистерна с пожарным насосом. Вспомогательная машина с пожарной лестницей всё ещё добиралась, ювелирно объезжая заторы из легковушек.

Расчёт действовал слаженно. Кинули катушку с рукавами на землю, стали раскатывать рукава, тащить их к пожарным выпускам и подсоединять к машине, к насосу. Главный в это время беседовал с местными, с прибывшими уже участковым и ППСниками, кричали и размахивали руками с зажатыми в них мобильными телефонами и рациями.

В это время Дима в ускоренном состоянии прямо у машины, на виду у всех переодевался. Если пожарные всё это сделали ещё в части, то Дима просто не успел это сделать на своей «лёжке». Пока продрал глаза (на солнышке задремал, и только сирена спешащих на вызов пожарных вырвала его из сна), машины уже уехали далеко. Так что чтобы переодеться прямо на лёжке и догонять пожарных уже переодетому не было и речи. Пришлось вот тут вот, прямо у машины, постоянно перемещаясь, чтобы не засекли. Несколько «нормальных» секунд — и Дима готов к труду и обороне! То есть как минимум к подвигу. Новая форма непривычно жала в одних местах или казалась просторней больше нужного в других. Навесил на себя топорик в чехле, специальный фонарик, даже моток термостойкой верёвки. За спину кинул баллон противогаза, закрепил по инструкции. Между прочим, не хухры-мухры, а цельных десять килограммов! Напялил на голову шлем.

Ох, пекло!

Пожарные бегают в брезентовых костюмах, кое у кого — распахнутые: жарко. А он в полной выкладке огнетермостойкой боевой одежды пожарного! Эдакий северный белый мишка на экваторе. Ничо, потерпим, главное, чтобы толк был!

Забросил сумку с вещами пожарным в машину. Сейчас вряд ли кто-то будет разбираться, чьи то вещи. А местные спереть не подумают: свои же порвут. Уж кого до сих пор в народе уважают, так это пожарных и медиков на «скорой».

Глядь: а главный с одним из пожарных и несколькими местными в подъезд заходят. У пожарного — ручная циркулярная пила. Видать, не вызвонили хозяев, а дверь — металлическая. Причём не дешёвая китайская, а явно бронедвери. Значит, будут замки резать. Лишь для того, чтобы проверить свою гипотезу, пошёл за остальными, перелез по перилам, обходя впереди идущих (ох, и тяжко это было сделать с дополнительными суммарно двадцатью пятью килограммами!), еле забрался на пятый этаж, присел, пыхтя, на лестницу. Вышел из ускорения и дождался, пока вся компания не перетечёт на лестничную площадку этажом ниже. Потом услышал перепалки, мат, звонки, визгливые женские крики. Кого-то выводили, а та не хотела идти. Спорили, просили дать сетевой фильтр, чтобы подключить пилу. Барабанили в ту самую, видать, дверь.

В общем, всё ясно. Тут — надолго. Да и людей здесь — мама дорогая! Не протиснешься просто так. Может, и хотят помочь, но пока только мешают. Остаётся одно — по лестнице забраться первому и попытаться разобраться в ситуации быстрее пожарных.

Зачем вообще он это делал, раз тут и так всё работает как нужно? Ребята своё дело знают, они сделают всё так, как нужно. Он им, скорее всего, только мешать будет.

Но вот пекло что-то внутри. Зачем-то он всё это покупал, правда ведь? Зачем-то деньги на эту покупку крал? Добровольно становился преступником, целенаправленно убивал свою собственную душу. Ради вот таких вот случаев. Ради спасения тех, кого можно спасти.

Иначе совсем непонятно, зачем весь сыр бор. Иначе придётся вновь искать свой путь, стоять на перекрёстке с сотней дорожек.

Но прочь сомнения! Вот, слышно, как ревёт машина, разворачивая лестницу к окну, из которого вырываются клубы дыма. Пора действовать!

И Дима, дождавшись, когда лестница заняла боевое положение и пока первый пожарный ещё только собирался со шлангом и брандспойтом наперевес ступить на неё, вошёл в ускорение. Забрался на лестницу и быстро, но осторожно полез по ней вверх. Казалось бы, расстояние-то небольшое, но пока залез — взмок и дышал как загнанный тушканчик. Больше от волнения и страха, конечно. Вот оно, окно, из которого так медленно и, что там говорить, красиво вырываются клубы сизо-чёрного дыма. За ним — опять огонь, вечный враг и страх Димы.

«Да ладно, мужик! — сказал он самому себе. — У тебя преимущество! Ты теперь готов к встрече!»

Он снял шлем, надел противогаз, включил подачу воздуха, вновь надел шлем. Несколько раз вздохнул глубоко и, взревев от переполнявших его адреналина и страха, размахнувшись, что было сил ударил по стеклу. Топор едва не вывалился у него из руки: на бешеной скорости его топорище пробило стекло как паутину. Что говорится «разбег лошадиный — удар муравьиный». Дима матюгнулся, и уже несильными толчками очистил раму от стекла, буквально продавив его внутрь комнаты. Осколки так и висели, даже не думая падать. Дима чуть повозился с замком окна, с трудом распахнул раму и со страхом полез в хмурь дыма.

Тут же сверзился с подоконника, впрочем, приземлился уже заученно. Как кот — на все четыре конечности. Вокруг падали осколки стекла. Над полом, как и в том домике бабки, целый пласт относительно свободного от дыма воздуха.

Горело не в этой комнате, здесь дым просто нашёл отдушину и вылетал наружу. Людей при беглом осмотре тоже не обнаружилось. Но Дима, буквально воя от страха и нетерпения («Блин, тут сейчас всё взорвётся, быстрей, быстрей!»), всё же пересилил себя и достал из-за пояса специальный фонарь. Дрожащие пальцы в толстых крагах не хотели нажимать на рычажок. Но вот всё получилось — и толстый сноп света встрял в противоположную стену. Быстро осмотрел окрестности — никого, пошёл осторожно к двери. Дым при его приближении расступался в стороны, словно вокруг него был воздушный кокон. А, в принципе, так оно и было. Дима шёл осторожно, светил перед собой, чтобы не налететь на мебель и ненароком не сломать себе что-то.

Коридор, ведёт в прихожку и заворачивает куда-то вбок. Из прихожки доносится низкий визгливый гул, во входной двери уже показался диск пилы, летят красиво искры. Но медлить нельзя. Возможно, тут есть люди и они в опасности!

Дима сперва решил сунуться в ту комнату, откуда вырывался дым. Благо, она как раз была не заперта, а дверь — распахнута. Вторая же — закрыта, причём на полотне двери виднелись небольшие вмятины и порезы, резко выделяющиеся на закопченном. Странно. Но тут он вошёл в соседнюю комнату и увидел огонь. Увидел и причину огня. А когда увидел, то его едва не стошнило. Суперпупс поспешил наружу, дыша часто, натыкаясь на стены. Фонарь, выроненный, упал и светил в дверь другой комнаты. Да-а-а, не готов он к такому был, ох, как не готов.

Пазл обрывков увиденного в горящей комнате рывком сложился в картинку, объясняющую причину возгорания. Разбросанные по полу бутылки. Водочные, пивные — не разобрать, всё уже в копоти. Шипящий помехами телевизор, перевёрнутая пепельница у кровати, а на кровати… Наверное, это было раньше мужчиной, и наверное, он, пьяный, курил, да заснул. Окурок упал на скомканную постель. Даже удивительно, учитывая бронедверь и пластиковые окна, что кровать не была с ортопедическим матрасом. Они ведь как правило сейчас делаются с обшивками из негорючих материалов. Видать, любил хозяин понежиться и валялся на перине. Довалялся.

Дима не сомневался, что увиденное им не раз и не два придёт в кошмарах. Но. Но дело ещё не сделано. Есть ещё прихожая, кухня, службы, да и вот та комната, что за дверью. Кто там, что?

Толкнул. Не поддаётся. Сильнее толкнул. Та же история. Заперто!

«Где там топор? Отбросил его, когда из той страшной комнаты выбегал. Там же и отбросил! Твою ж!.. Придётся возвращаться».

Дима, прикрыв шлем рукой, чтобы не смотреть туда, где лежало чёрное с красно-жёлтыми ранами тлеющее тело, осторожно пробрался в комнату, нашёл быстро топор, глянул ещё туда-сюда на предмет других страдальцев, но нет. Хозяин (или хозяйка) — и всё. Уже хорошо.

Остаётся проверить, один он был или нет, и спокойно отсюда валить. Первый «сознательный» блин комом, так сказать.

Вновь удары топором пробивали дыры в обычной деревянной двери, и только. Тогда Дима несколькими ударами просто вырубил замок. Хотел отодвинуть дверь, да не тут-то было! Что-то мешало с той, внутренней стороны. Дима вырубил небольшое окно, глянул внутрь и понял. Подпёрто столом и кроватью. Кто-то изнутри забаррикадировался! Зачем? От пожара? Глупо. Скорее, от причины пожара. Эти вмятины и порезы на полотне двери. Хозяин выпил, разбушевался, напал на родных. Те заперлись в комнате и забаррикадировались. Он попытался прорваться, не получилось, снова выпил и заснул. Родные не сообщили ни в милицию, ни друзьям. Не хотели выносить сор из избы. Затлела перина, дым проник во все щели и когда родные спали, попросту «отключил» всех. Хозяин сгорел. А родные? Что с ними? Живы? Вряд ли…

Из-за дыма Дима совсем ничего не мог разобрать, что там внутри, где они и сколько их. Пришлось снова браться за топор.

Он работал как сумасшедший. Шанс! Вот он — шанс спасти человека! Это его работа, его предназначение. Не медлить!

Дверь продержалась недолго, навал из мебели — и того меньше. Дима прорвался внутрь, светя фонарём, наперевес с топором. Наверное, со стороны он выглядел страшно.

Вот!

Двое. Лежат, обнявшись, на матрасе. На маленьком детском матрасе. Ведь это — детская комната и есть. Жена и… длинные волосы, носик-курносик… дочь. Серые обе от дыма, но, чёрт побери, не разобрать, дышат или нет, живы или нет. Придётся выходить из ускорения.

Визг пилы, звон на пол последних сыплющихся осколков окна, мат и рёв снаружи.

Всё это неважно.

Сорвал перчатку, прижал к шее матери… ничего. Ничего? Или не смог нащупать? А дитя хоть? Ничего… нет! Есть! Есть пульс! Точно есть! Твою ж! Быстрее, нужно вынести наружу! Но как, тут за два шага от — ядовитый дым. Да и он пробил дорогу, сюда прёт.

Ускорение!!!

Сорвался в бег, по коридору мимо прихожки, не вписался, ай, больно-то как, мама! В ванную. Сорвано со стен всё, в ванной — полный бедлам. Разнервничался хозяин, ты смотри, как! Всё порушил. Ага, вот. Полотенца. Вода! Открыл, не течёт. Нет, что ли? Ах, чёрт, он же в ускорении. И выходить из него нельзя! Вода же просто не успевает вытечь из крана. Что там на кухне? Есть! Десятилитровая баклага с покупной водой. Отвинтил крышку, перевернул. Ну же! Не течёт, едва только собирается. Твою ж налево! Поставил баклагу, схватил первый попавшийся из разбросанных там-сям ножей, в несколько движений отрезал половину. Вода красиво волной стала медленно вываливаться наружу. Но некогда, некогда, блин. Макнул прямо в неё полотенца, вынул. Сухие! Не успевают замочиться. Пришлось втирать воду в махровые полотнища. Вышло! Бегом назад!

Так. Первой — девочку. Полотенцем осторожно обмотал русую головку, потом — мамину. Вышел из ускорения и очень аккуратно подхватил девочку на руки. Успеть бы!

Пожарный Иван осторожно поднимался по лестнице. До окна, к которому лез Иван, оставалось немного, но заглядывать в него пожарный не спешил. И нескольких секунд не прошло, как там произошёл взрыв. Иначе и не скажешь: целое окно вдруг рывком втянулось вовнутрь, а рама каким-то макаром распахнулась. Какой-то странный, но явно сильный взрыв. И ведь неслышимый! Огонь и пожары вообще — коварная штука. Тут тебе и температурные перепады в тысячи градусов, и внезапные воздушные удары. Всяко может быть. Потому торопиться зазря не надо, целее будешь. А ожидать можно чего угодно.

Но всё же к тому, что произошло дальше, Иван не был готов. Из дыма вдруг вынырнула фигура в противогазе и яркой огнетермостойкой одежде и противогазе. Как он там очутился? Другая бригада? Но откуда, когда успели? Иван даже оглянулся, выискивая машины другой бригады, но нет, кроме их двух машин никого нового не наблюдалось. Может, пожар настолько обширный и выбился на ту сторону? Тогда другая бригада может быть по ту сторону дома. Разве что.

Додумать мысль Иван не успел. Неизвестный пожарный перегнулся через бывшую раму окна и протянул ему что-то. Кого-то! Ребёнок, закопчённый, с запутанным полотенцем лицом. Живой? Неизвестный пожарный что-то промычал из-под противогаза, дождался, пока Иван повесит рукав на лестницу и протянет руки за подаваемым ему ребёнком. Отдал тельце — и вновь нырнул в дым.

Иван закричал своим, осторожно повернулся на лестнице и начал спускаться, выискивая глазами «скорую». Ага, вот они, как раз подъехали.

Под ним лестница зашаталась ещё больше, он взглянул наверх. Неизвестный пожарный вылезал наружу. На окне, свесив руки вниз, лежала, судя по длинным спутанным волосам, женщина. И тоже — голова обмотана полотенцем. С полотенца капает, на месте лица — рожица котёнка. «Hello, Kitty!» Привет, привет.

Снизу всё это видели, народ заволновался. Мужики подбежали принять погорельцев, потащили под присмотром медиков к машине скорой помощи.

На лице неизвестного пожарного, всё ещё скрывающего лицо за противогазом и шлемом, выделялись чёрные полосы копоти. Тяжело спрыгнув на землю, он пощупал на поясе пустую кобуру от топора, устало взглянул наверх, в дымное окно, махнул рукой — и пошёл за машину.

— Эй, ты с какой бригады? — кинулся за ним Иван, но когда забежал буквально через секунду за ту же машину, то никого не увидел. Зеваки смотрели на пожар и на эвакуируемых пострадавших, но никаких пожарных в ярких комбинезонах ни рядом, ни в отдалении не наблюдалось.

«Но мне же не привиделось? — почесал затылок Иван. — Чудеса!»

Дима так измучился, что не стал свершать свой почти ставший традиционным обход и стирание записей. Кто его, с ног до головы укутанного в форму, скрывающего лицо за закопчённым противогазом и под шлемом, сможет разглядеть?

А на шеях, слава богу, всё же живых матери и девочки, транспортируемых в больницу, чётко выделялись отпечатки пальцев человека, спасших им жизнь…

Горели ночники и свечи, искусственный дешёвый камин добавлял блики почти живого огня. Искрилось красное вино и хрусталь, красные розы, стоящие в трёхлитровой банке, источали приятный аромат. От такого сочетания прекрасного и безобразного Леди, она же Ольга Маладиевская, про себя не раз и не два уже высказалась «не злым, тихим словом». В бокалы вино Савва разливал как водку: по кромку. Она свой бокал цедила уже второй час, Савва же каждый раз пил до дна и не морщился. Вон, третья бутылка под ногами перекатывается, а этому хоть бы хны. Хотя, нет. Язык уже начал заплетаться, всё чаще лезет целовать пальчики и маслянистый блеск в глазах появился.

Ольга про себя вновь вздохнула, а Савве улыбнулась на очередную грубую пошловатую шутку. Такие вечера, к сожалению, всё чаще повторялись. Леди понимала, что Савва всё настойчивей пытается её соблазнить и сделать из неё любовницу. Но не может этого добиться: Ольга всё так же держит его на расстоянии. Не может Савва и заставить делать что-то вопреки. Она слишком ценна для всей организации.

Пока у них хрупкий паритет, видимое сотрудничество. Их семья как бы в гостях, но затянувшееся гостеприимство никто не собирается прекращать. Гостей просто никуда не отпускают. Их настоятельно уговаривают сотрудничать, вербуют. Отец и дочь Маладиевских практически не видятся с матерью и женой. Ольга чуть ли не в тюрьме сидит: в самой защищённой части апартаментов организации, где на окнах — решётки, доступ в комнату через прихожку, а в прихожке — охрана. «Нормальные» братья-близнецы, немые и преданные Савве до мозга костей. Им, Маладиевским, пока не приказывают что-то сделать, а просят. Не вынуждают делать что-то, что претит, а пытаются развить и использовать именно те преимущества и сильные стороны, которые в них развиты больше. Например, Сергею Маладиевскому поручают технику, связь, механику, и именно в них и силён глава семьи ускоренных. Дочке Леди, Инге — шпионаж, слежку и сопровождение карательных акций. А вот сама Ольга — на особом положении. У неё невероятно ценный дар. Она может вырезать пространство.

Да-да, пространство, но не тупо кусок материи столько-то метров в ширину, столько-то в высоту, в длину, а кусок пространства, ограниченный неким пределом. Проще говоря, сосуд и всё, что внутри сосуда. Скажем, мотоцикл и тех, кто на мотоцикле сидит. Или машину. Крупный джип или даже микроавтобус. Со всеми, кто внутри и всем, что в багажнике! Но не только вырезать пространство она может, а и — настраивать на собственный ритм жизни. Иначе говоря, ускоренным становится вот этот самый автомобиль. Весь автомобиль. Те, кто сидит внутри, могут быть ускоренными или нет, могут находиться в состоянии ускорения или не находиться, но если вот они сидят в этом самом автомобиле, то их ритм жизни синхронизируется с её, Ольги, ритмом. Но и это ещё не всё. Машина, вырезанная Леди, «вела» себя как просто машина, она сама становилась новой точкой отсчёта в мире. То есть если человек пребывал в ускоренном состоянии, то постоянно должен был помнить, что скорость его тела и его жизни в этот момент соответствует внутреннему счётчику, что он обладает импульсом и даже при невинном соприкосновении с препятствием или другим человеком влияние его на это препятствие или человека катастрофическое. Вырезанная же Леди машина передвигалась с той же скоростью, которая была на спидометре, а не со скоростью, увеличенной ускорением относительно скорости мира. При торможении автомобиль не принимал в расчёт импульс, воспринятый относительно «нормальной» скорости жизни. Для всего остального мира этот кусок пространства просто не существовал. Но! Лишь до того момента, пока этот кусок материи не входил в непосредственный контакт с чем-то или кем-то.

Машина едет по дороге, и пока она едет и никого не задевает, ни с кем, кроме дорожного полотна, луж на нём, не соприкасается — её для мира не существует так же, как не существует простого ускоренного человека. Машина может притормозить перед поворотом, резко затормозить перед препятствием, но при этом на пристёгнутых внутри людей не будет влиять то, что сама машина ускорена относительно нормального мира в десятки раз. Но стоит машине серьёзно, с большими последствиями зацепить бампером другой автомобиль или на скорости врезаться в столб — та «плёнка мыльного пузыря», которая создаётся Леди, лопается — и машина вываливается в реальный мир на скорости, с которой она ехала в том своём ускоренном мире с учётом ускорения относительно нормального мира. То есть едь она на скорости 100 километров в час и при этом Леди ускорилась относительно нормального мира в 50 раз — ну так в случае вываливания в реал автомобиль летел бы по дороге со скоростью 5000 км/час. По сути, его просто размазало на атомы через пару секунд. Потому вождение должно было быть предельно осторожным.

И тем не менее при всей этой опасности выгода для Саввы была более чем очевидна. Он ведь был обычным, нормальным человеком без всяких этих способностей ускоряться. И только в таком случае, когда Леди вырезала пространство, он мог себя почувствовать равным им, ускоренным. Вот потому для него Леди была ценна как все остальные, вместе взятые. Вот потому он и создавал все возможные условия для комфортной жизни своей узницы и не терял надежды, что когда-то ему удастся сломить эту женщину. Не принуждать её мягким пока шантажом, держа, по сути, в руках её жизнь и жизнь её родных. А добиться того, что она станет полноправным его партнёром, помогающим ему не за страх, а за совесть.

Пока он обрабатывал её идеологически, каждый раз рисуя заманчивые картинки будущей жизни. Пытался давить на патриотизм, клял политиков и олигархов, бандитов и агентов влияния. Распинался в своих мечтах про будущую жизнь «без этой кабинетной мрази». Но он не отдавал себе отчёт, что женщине, которая сидит напротив него и улыбается только уголками губ, по сути, плевать и на этих всех людей, и на эту страну. Она двадцать лет назад покинула родину, и с тех пор родиной для неё стал весь земной шар. Она побывала на всех континентах, почти во всех странах, и когда Савва порой описывал ей, как они после праведных трудов поедут в самый крутой отель Турции или даже Египта, то она делала над собой громадное усилие, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Боже, как это пошло: Турция, Египет. Он бы ещё Крым предложил или вообще — Сочи. Ей, нежившейся под пальмами Гавайских и Мальдивских островов, бродившей в трущобах Сан-Паоло и Сингапура, взбиравшейся на кручи Анд и Гималаев, предлагают такую пошлость. Ограниченный человек, что тут скажешь.

Вот и сейчас Савва сел на любимого конька: вешал лапшу на уши. Казалось, ему достаточно того, что хоть кто-то его слушает: он говорил как по написанному, самозабвенно, иногда возвращаясь к уже сказанному, повторялся. Он репетировал. Репетировал свои будущие речи. Оля не знала, кого он воображает своими слушателями, перед какой аудиторией выступает. Она слышала это уже не раз. Политиканы во всём мире одинаковы, и одинаково репетируют свои пустышки на электорате лишь для того, чтобы дорваться до власти и кормушки.

Ведь политики по сути не люди — они нелюди. До того, как стать политиком, человек ещё может быть адекватен, но с обретением долгожданного мандата или корочки, места в машине власти — всё. Человек исчезает. Он преобразуется в политикана.

— Вы только представьте, Олечка, — слегка заплетающимся языком выводил Савва, — какой прекрасной страной станет наше государство, когда к власти придут люди подобные нам! Я не оговорился — нам! Я, вы, Илья, Сергей, даже Инга, когда подрастёт. Ведь мы! Мы же можем многое! Мы можем всё! Всё! Мы можем контролировать выполнение указов — правильных указов! Таких, которые поспособствуют развитию и усилению! Подрастающее поколение на нашем примере выберет правильный путь!

Вот такая пустопорожняя белиберда. Много слов, а вывода — ни одного. Много восторга, а конкретных предложений — ноль. Всё, что нужно этому человеку — власть. А она, Ольга, ему нужна для того, чтобы власть эту не только захватить, но и держать в руках.

Те, кто хочет власть — не деньги, не славу, а власть — будущие тираны и фюреры. Таким не то, что нельзя давать возможность осуществить свои мечты — таких нужно уничтожать на самой ранней стадии.

Ольга это понимала. Но ей, по сути, плевать было, займёт ли этот амбициозный пустой человечек хоть какой-то трон или нет. Ей плевать было, что станет с этой страной. С этой не родной уже страной. Пусть хоть на княжества развалится, хоть истребит себя в гражданской войне. Ей не плевать было только на то, что какой-то мелкий пустой человечишка пытается поработить всю её семью. Каждое слово на их свиданиях фиксируется. Каждый шаг контролируется. Ей улыбаются в лицо, надев маски радушия. Но, по сути, это всего лишь рабство. И с этим нужно было что-то делать.

Она не могла его убить, например, ускорившись, и вот хотя бы вилкой расковырять глаза — и через глазницы разрушить мозг. Потому что их комната заперта изнутри, их трапеза фиксируется на веб-камеры, а сигнал идёт на охранные мониторы. Пусть даже она сможет убить Савву (нравственный аспект убийства вообще в принципе не поднимался, ибо… но это совсем иная, то есть иные истории из предыдущей жизни Ольги), а вот выйти тогда уж не сможет. Это ей объяснил популярно сам Савва. Да и потом. В их руках заложниками на такой случай остаются её родные. Единственные два человека, чьими жизнями она всё-таки дорожит. Хотя, если покопаться в памяти… но эти мужчины далеко отсюда и им, ах, как жаль, не отправишь весточку.

И всё же, выход есть.

— Савва, это Илья. Мы можем переговорить? — донеслось из видеофона.

«Вспомнишь волка — он и на порог», — подумала Ольга, и как можно более доброжелательно улыбнулась напряжённому и смущённому Спецу.

— Здравствуйте, Илья, — обворожительно проворковала Ольга. Нет, Леди.

— Пр… здравствуй… те, Ольга, — запинаясь, краснея на ходу, пробормотал Илья.

Даже самому неискушённому зрителю стало бы понятно, что Спец на Леди запал. Впрочем, это и немудрено. Любой нормальный мужик бы запал. Только вот вряд ли кто-то из тех же «неискушённых» смог бы понять, что Ольга ведёт с Ильёй двойную игру. Нет, даже тройную. В Спеце она видела пока только лишь возможное, но всё же будущее спасение. И Спец… привлекал её как самец. Как мужская особь, с которой можно будет какое-то время идти дальше по жизни. Да, Сергей, её первый муж и отец её ребёнка, был всё ещё любим и очень дорог, но за свою долгую, очень долгую совместную жизнь (не двадцать лет, о, нет, много, много больше — для ускоренных время становилось величиной не постоянной и очень растягиваемой) они испытали всё, что хотели испытать вместе. Они не раз уже уходили в свободное плаванье и вновь сходились. И к сексу и интрижкам, временным любовницам и любовникам они относились вполне приемлемо, понятливо. Сергей оставался для неё мужчиной вне категорий. Илья же мог стать даже отцом возможного будущего второго ребёнка.

— Босс, это действительно важно, — ещё больше стушевался Илья. — Речь о…

— Понял, понял, — перебил его Савва.

После чего виновато развёл руками перед Ольгой, мол, дела. Сделал попытку по-джентельменски откланяться, но от него разило вином, он нетвёрдо стоял на ногах и язык начал заплетаться. Щёлкнул каблуками — чуть не упал. Но всё же, вот ведь жук, не забыл препроводить её в её «апартаменты». Уже уходя, она кинула на Илью многозначительный взгляд и успела — успела! — заметить, как он поспешно отвернулся. Значит, наблюдает. Значит, в этом направлении и нужно действовать!

Щёлкнули замки на почти сейфовой двери. Один из немых охранников принялся убирать на столе, а Савва и Илья перебрались в кабинет Саввы. Там глава организации прыгнул в кресло, потом рванул на себя дверцу бюро, достал коньяк, рюмки и без разговоров разлил по кромку. Без слов выпили, крякнули.

Закурили.

— Мля, я задолбался пить это винище! — Савва с удовольствием выпустил клуб дыма к потолку, с наслаждением вновь затянулся. — Что этой… лярве надо? Пляшешь перед ней кобелем, пляшешь. Мля, заколебался совсем.

— А всё же я не пойму, — посмотрел Илья сквозь янтарь коньяка на свет. — Что ты за неё так ухватился? Как она поможет нам в нашем… деле?

Савва удивлённо уставился на собрата, потом устало опёрся на спинку кресла и оценивающе, серьёзно посмотрел на Илью.

— Знаешь, от кого-кого, а от тебя не ожидал, — обиженно сказал глава организации и, сокрушённо помотав головой, сбил пепел в пепельницу. — Вот скажи, я хоть раз в тебе сомневался?

Вопрос был риторический, и теперь пришла пора обижаться Илье. Он укоризненно глянул на Савелия. Что за вопросы?

— Я хоть раз давал тебе повод думать, что я в тебе сомневаюсь? — накручивал себя Савва. — Ну так и ты не сомневайся во мне! Не сомневайся, Илья, ты же единственный человек, которому я доверяю на все сто! Ты же побратим мой, братуха, кореш, ты же мне роднее всех родных! — он уже кричал, и на глаза его чуть не наворачивались слёзы.

Илья почувствовал лёгкий укол вины.

В самом деле, они были больше чем братья. Это Савелий спас ему жизнь, вытащив на том горном серпантине из горящего БТР его тело. Умудрился сделать перевязку и отбиваться от наседающих «чехов» всё то время, пока к ним летели вертушки огневой поддержки.

Это Савелий не потерял веру в контуженного и почти бездвижного несколько месяцев Илью, да что там — только ради Саввы Илья и хватался за этот мир, борясь с искушением выдернуть зубами провод, питающий аппарат поддержки жизни. Несколько месяцев тело его не подчинялось приказам мозга, ниже шеи — словно колода, хотя позвоночник был цел. А потом в одну безумную ночь контроль вернулся, да с изрядным избытком в виде довеска ускорения.

Савве Илья был обязан жизнью. После контракта он остался со своим бывшим командиром. Только Савелий знал о вновь приобретённых способностях организма своего подопечного, и они вместе решили, как их использовать. А в чём они были опытны? В военном деле. Они сыты по горло были войной на Кавказе, благо, она как раз закончилась. И хоть можно было и дальше работать по контракту, но они решили: хватит. Военное дело можно применить не только в бою. Например, можно организовать охранную фирму. Сказано — сделано. Савелий Курдюмов стал директором фирмы, Илья — партнёром и замом. Сначала всё было более чем хорошо. Дар ускорения Ильи, а он как раз тогда стал Спецом, несколько раз выручал и фирму, и ВИПов, которых тогда охраняли. Тогда же к ним прибился Псих. Но чем выше взлетишь — тем больнее падать. Савва и Илья тогда были ещё слишком честными и мало подкованными в подковёрной бульдожьей грызне, чем «славны» бизнес и политика. Их охранная фирма умудрилась спасти тех, кого нельзя было спасать — и на них натравили крупный мафиозный клан. Конечно, их раздавили, фирму уничтожили, организаторы чудом остались в живых. Но не такие были Савва с Ильёй, чтобы залечь на дно. Наоборот — решили отомстить.

И отомстили. Жёстко. В традициях спецназовских операций. Виновные в гибели их фирмы поплатились кто — частями тела, кто — жизнью. Плохо было даже не это. Плохо было то, что казнённые ими оказались в спайке с политиками. Резонанс был такой большой, что им таки пришлось уйти в подполье. Их объявили в международный розыск.

Там, в бегах, у них и родился этот безумный по сути, наивный, но всё же достойный план: пробиться к верхушке власти, к кормушке. И там, рядом с сильными мира сего, но не на виду, а в тени, вернуть всё взад. То есть какими-то путями снять все обвинения и подозрения, обелиться. На худой конец — заставить других считаться с их существованием.

Так и начался их путь вновь — из грязи в князи. Только теперь он был тяжёл, тернист и по большей части не вёл к цели. Организацию и планирование, как всегда, взял на себя Савва. Илья стал правой рукой и главным в проведении, так сказать, акций.

Им нужны были деньги — пришлось воровать. У мафии.

Им нужна была информация — пришлось подкупать и шпионить.

Против них были нынче все: и государство, и армия, и мафия.

На них сам вышел тогда Асассин, а от охранной фирмы остались два брата-близнеца, которых буквально из-под ножа палача вытащил Илья, тот успел отрезать им только языки. Теперь вот Маладиевские попали в капкан.

В каком положении сейчас дела организации, Илья не знал. Но всё больше и больше их акции теряли смыл и всё дальше, как он думал, они отдалялись от цели. Всё больше превращались из революционеров и подпольщиков в обычных мафиози.

Это его и тревожило. Недоумение Сергея-Медвежатника, который искренне не понимал, зачем им жучки в каких-то там сетях. Савва говорил, мол, это даст возможность узнать, куда что переводят и какие суммы. Компромат и всё такое, но Илья что-то сомневался, что таким образом можно хоть какую информацию получить. Тогда — зачем?

Молодняк — Валера и Инга — всё чаще просто тащат деньги и драгоценности из инкассаторских и банковских машин.

Всё чаще происходят «акции устрашения», так похожие на раздел сфер влияния.

Они всё больше просто превращаются в банальную мафиозную шайку.

Всё это как на духу Илья и выдал побратиму. Ну не мог он столько всего держать в себе!

Ему больно было наблюдать, как ходят желваки на скулах побратима, как Савва сначала порывается что-то сказать, потом просто кивает головой. Наконец, выдав все свои претензии, Илья замолк. Пальцы его дрожали, сигарета подрагивала.

— Илья, — Савва устало откинулся на спинку кресла. — Это моя вина, прости. Думал, тебе будет не интересно в этой мерзости копошится. Которую мне приходится перелопачивать. А теперь ты не в курсе всех событий, — его голос, да и сам он, было видно — был совсем трезвый. — Но поверь, всё идёт по плану. Просто реализовать его оказывается не так просто, как мы думали. У тебя что, всё «пиф-паф-ой-ёй-ёй» — и дело в шляпе? Нет, Спец, — Илья вздрогнул. Когда они разговаривали с глазу на глаз, они обращались только по именам. Раньше, — всё намного сложнее. Депутаты и бизнесмены, серые кардиналы и тайные советники — они здесь все так переплетены, что распутать могут разве что на самом верху, где видны все или большая часть верёвочек, что к этим марионеткам идут. К этим грёбаным марионеткам, — повторил он и как-то враз постарел лет на десять. — Вот и получается, что дёрнул за одну нитку — а она к другим привязана. Пошевелил сеть — а на это шевеление десяток пауков со всех сторон бежит. Всё тут повязано, Ильюха. И чтобы добраться до цели, нужно пройти по минному полю, порвав кучу вот таких ниточек. Тут такой кавардак, я тебе скажу! — он схватился за голову. Илье было уже жаль, что он вывалил на побратима свои претензии. — И мне как никогда нужна твоя поддержка. Поддержка людей, которым я верю, на кого могу положиться. А таких у меня, кроме тебя, пока нет. Нет! Среди всей организации я никому не могу так доверять, как тебе. Илья! Не сомневайся во мне, слышишь? Не сомневайся. Верь мне. Иначе… всё будет напрасно. Иначе всё это будет зря.

Тут уже Илья не смог сдержаться. Они обнялись и постучали друг друга по спинам. Спецу было стыдно, у Саввы тоже глаза были на мокром месте. Чтоб как-то уйти от этого не нужного никому момента, Савелий, закурив по новой, плюхнулся в кресло и спросил:

— Так а ты по этому поводу меня из-за стола с прекрасной Леди выдернул?

Спец дёрнул глазом, когда услышал об Ольге, но ответил всё же ровно:

— Нет. Я тебе от Шатуна привет принёс и вот это, — он вынул из кармана флешку.

— Что там? — Савва уже открыл крышку ноутбука и строчил пароль.

— Видюшка интересная. Глянь. Давай вместе глянем.

Он встал за плечом Саввы и смотрел, как тот на рабочий стол копирует единственный файл, как открывает его в проигрывателе.

Сначала на экране была съёмка камеры слежения какого-то супермаркета. Потом — съёмки на любительскую камеру какого-то пожара. Ничего не понятно, какое-то мельтешение, метушня. Потом всё это же начали крутить заново, но покадрово. И стало понятно, почему. Какой-то парень крал роликовые коньки прямо с торгового зала, но сам при этом передвигался так быстро, что только вот таким макаром можно было разобрать, что произошло на самом деле.

— Это кто? Валерка, что ли? Надо ему поджопник прописать, чтобы не светился.

— Смотри дальше. Не Валерка.

— Не Псих? — подобрался Савва. — Это уже интересно.

Любительская съёмка пожара тоже выхватила всего на краткий миг какого-то парня, который, одетый в одежду пожарного, вытащил из дыма чьё-то тело — и тут же скрылся с «места преступления». Кадр остановился, когда парень снял шлем.

— Точно. Не Псих, — губы Саввы растянулись в улыбке. — Ты понимаешь, что это значит, Илья? — И добавил, не дождавшись ответа побратима. — Он нам нужен, Илья. Найди его. Он нужен мне.