Уступи соблазну

Глава 14

— Не могу выразить, милорд, как мне приятно снова видеть вас в этих краях, на моем вечере. — Леди Фелгейт остановила пронзительный взгляд на Джарвисе, отвешивавшем ей поклон.

Выпрямившись, Джарвис ответил:

— Взаимно, леди Фелгейт. Честно говоря, в ближайшем будущем я собираюсь оставаться в имении.

— Превосходно! — просияла она и жестом указала на бальный зал.

Леди Фелгейт была своеобразным человеком, так сказать, старой каргой, с чьей эксцентричностью все мирятся просто потому, что так проще, чем сопротивляться. Бал, который она устраивала каждое лето в Фелгейт-Прайори, был непременным местным увеселительным мероприятием, которое все посещали опять же потому, что это было проще, чем уклониться от него.

А это вообще-то означало, что в этот вечер все — если говорить точно, все местные леди и джентльмены старше восемнадцати лет — будут присутствовать в ее бальном зале.

Для Джарвиса фланирование в толпе имело свои преимущества: в зале присутствовало достаточно много рослых мужчин, за которыми можно было спрятаться. Джарвис продолжал двигаться, медленно пробираясь сквозь скопление народа, принимая приветствия, обмениваясь обычными шутливыми замечаниями и одновременно поддерживая впечатление, что направляется к какому-то вполне определенному человеку. Это, как очень давно он усвоил, был лучший способ дожидаться кого-либо в таком месте, потому что всегда существовала возможность двинуться дальше.

Любезно улыбаясь, он раскланивался и произносил очередную вежливую ложь, как вдруг понял, что прибыла Мэдлин. Повернув голову, он посмотрел в противоположный конец зала — прямо туда, где она остановилась у самой входной двери.

В шелковом платье цвета зеленого яблока Мэдлин выглядела бесподобно; на ней красовались оба подарка ее братьев, и его подарки тоже — один в волосах, другой — свисающий с запястья.

Снова обернувшись к знакомым леди, Джарвис улыбнулся и, больше не имея надобности прибегать ко лжи, откланялся:

— Прошу меня извинить, леди, но мне нужно кое с кем поговорить.

Чтобы добраться до Мэдлин, Джарвису нужно было пересечь большую часть бального зала, но, сделав несколько шагов, он обнаружил, что несколько человек уже подошли к ней, опередив его.

Молча выругавшись, Джарвис замедлил шаги, а потом остановился.

Мэдлин была окружена компанией гостей леди Хардести, и это заставило его задержаться — произвести рекогносцировку, прежде чем перейти к действиям. Там был Кортленд, этот мерзавец, который стоял совсем близко к Мэдлин, и еще четверо других великосветских джентльменов, ни одному из которых Джарвис не доверил бы своих сестер.

И конечно, он не доверит им Мэдлин, но… даже на расстоянии десяти футов он ощущал, что она держится стойко — щит валькирии был на должном месте. Однако то, что, несмотря на присутствие на вечере пяти внешне привлекательных дам, приятельниц леди Хардести, все пятеро джентльменов, включая красивого мужчину, на чью руку опиралась сама леди Хардести, ни на секунду не отрывали своих хищных взглядов от Мэдлин, сказало Джарвису все, что ему необходимо было знать.

Не сводя глаз с лица Мэдлин, Джарвис приблизился к ней. Как он и надеялся, Мэдлин почувствовала его присутствие раньше других и, взглянув в его сторону, отступила на шаг назад, освободив для него место возле себя — место, которое Джарвис немедленно занял.

— Мэдлин, дорогая.

С самоуверенной улыбкой он взял руку, которую Мэдлин подала ему, и поклонился, внутренне торжествуя при виде улыбки, которой Мэдлин одарила его. Улыбка все еще содержала признаки светской любезности, но никто, даже с самым малым жизненным опытом, не мог, увидев ее, усомниться, что Джарвис и Мэдлин были любовниками.

— Джарвис! Я уже гадала, где ты.

Она тоже назвала его по имени и нежно обратилась к нему на ты. Джарвис сжал ей пальцы, положил ее руку себе на сгиб, локтя, накрыл другой рукой — и только после этого взглянул на остальных и, обведя взглядом круг лиц, остановил его на лице леди Хардести.

— Лорд Краухерст! Приятно встретиться, милорд.

С улыбкой, которая обещала сладострастное удовольствие, леди Хардести протянула ему руку.

— Леди Хардести. — С неохотой убрав руку с ладони Мэдлин, Джарвис пожал пальцы ее сиятельства, коротко поклонился и отпустил ее руку. — Добрый день, — холодно и надменно кивнул он остальным женщинам.

Отпустив локоть джентльмена, который стоял рядом с ней, и шагнув вперед, леди Хардести пересекла пространство внутри их кружка.

— Милорд, — она взяла Джарвиса под руку и взглянула ему в лицо, полностью игнорируя Мэдлин, — я особенно рада видеть вас. Мне так хотелось сказать вам несколько слов. — Ее голос стал тихим, обольстительным, а брови слегка изогнулись. — Вы позволите?

Мэдлин заставила себя опустить взгляд и подавить неожиданную и тревожно резкую реакцию, которая вырвалась откуда-то изнутри нее. Джарвис чуть повернулся и привлек Мэдлин насколько можно еще ближе — явно стремясь, чтобы леди Хардести заметила, что Мэдлин держит его под руку.

Леди Хардести это заметила, но посмотрела на Мэдлин и, беспечно улыбнувшись, снова обратилась к Джарвису, словно Мэдлин была просто живой пальмой в горшке, — лошадь и та привлекла бы больше внимания. Темперамент Мэдлин — сила природы, редко приводимая в действие, — начал раскручиваться по спирали и вверх.

— Интересно, милорд, — придвинувшись ближе, леди Хардести потупилась в надежде, что Джарвису придется наклониться к ней, чтобы услышать ее слова, — смогу ли я уговорить вас уделить мне несколько минут своего времени… наедине?

Она подняла взгляд — это была еще одна попытка заманить Джарвиса в западню своими темными глазами.

Мэдлин взглянула на Джарвиса — то, что она увидела, доставило ей облегчение, позволило совладать со своим характером.

— Увы, нет. — Джарвис смотрел на нее свысока — с очень далекой, почти недосягаемой высоты. — Мисс Гаскойн обещала мне первый вальс, который, я уверен, скоро начнется.

Леди Хардести поставили на место настолько откровенно, насколько это может позволить себе джентльмен, но она просто улыбнулась — сначала Джарвису, а затем, опять с рассеянным, снисходительным видом, Мэдлин.

— Я уверена, милорд, один из этих джентльменов будет просто счастлив занять ваше место. — Леди Хардести снова перевела взгляд своих прекрасных глаз на лицо Джарвиса. — У меня такое предчувствие, что моя потребность в вашем обществе значительно превышает ту, которая есть у мисс Гаскойн.

Никто по доброй воле не мог поставить себя в такое дурацкое положение, а леди Хардести была не глупа и разбиралась в светских приличиях. Мэдлин внезапно поняла, что леди Хардести и ее друзья видели в ней чересчур высокую, чересчур провинциальную, навсегда оставшуюся в девицах старую деву, которая не могла иметь каких-то реальных видов на Джарвиса. И это открытие явилось для Мэдлин пощечиной, но…

— Боюсь, мне не удалось выразиться ясно. — Джарвис заговорил холодно, невозмутимо, с таким отчетливым произношением, что каждое тихое слово резало, словно сабля. — Мисс Гаскойн обещала мне первый вальс потому, что я не просто просил, а по-настоящему умолял ее оказать мне эту честь. — Он не отрывал от лица леди Хардести ледяного взгляда своих глаз, ставших агатово-черными. — И ничто — повторяю, ничто на свете — не заставит меня отказаться от этого удовольствия.

Он замолчал. Несмотря на столпотворение, ни один звук, казалось, не проникал в теперь безмолвный кружок; никто не пошевелился, и Мэдлин подозревала, что большинство затаили дыхание.

— Я уверен, — наконец снова заговорил Джарвис, когда тишина стала уже гнетущей, — что теперь вы понимаете?

Леди Хардести побледнела и застыла рядом с ним — с зубастым тигром, которого собиралась подразнить, — не зная, что ответить.

Джарвис коротко поклонился, ясно давая понять, что разговор окончен, и обернулся к Мэдлин.

— Пойдем, дорогая. — И, словно по мановению его руки, над головами гостей поплыли начальные такты первого вальса. — Уверен, этот вальс доставит нам удовольствие.

Он многозначительно улыбнулся.

В ответ Мэдлин невероятно грациозно улыбнулась ему, по-королевски кивнула теперь притихшим леди и джентльменам и позволила Джарвису увести ее в сторону.

Он повел ее прямо на площадку для танцев и закружил в вальсе. На несколько долгих минут Мэдлин позволила себе подчиниться музыке, позволила стремительным поворотам успокоить ее, позволила своему норову — удовлетворенному и облагодетельствованному — снова смягчиться.

Они кружились по овальному залу, и Мэдлин, вздохнув от удовольствия, задержала взгляд на лице Джарвиса, изучая его глаза и все еще каменное выражение.

— Спасибо, что спас меня. — Она понимала, что это произошло в тот момент, когда он присоединился к компании леди Хардести. — Только мне жаль, что для этого тебе пришлось сделать такое экстравагантное заявление.

Черты Джарвиса смягчились, он, откровенно озадаченный, недоуменно выгнул бровь.

— О том, что ты по-настоящему умолял меня оказать тебе честь и танцевать с тобой вальс и что на всем свете нет ничего, что могло бы заставить тебя отказаться от этого удовольствия.

Несколько секунд он пристально смотрел на Мэдлин, старалась поймать ее взгляд, а потом спросил:

— И что экстравагантного во всем этом ты находишь?

— Ты прекрасно понимаешь, что ты единственный партнер, с которым я хотела бы вальсировать. — Мэдлин бросила на него короткий, но насмешливый взгляд. — Если бы ты предложил мне вальс, я бы не отказалась — и ничего подобного «настоящей мольбе» не понадобилось бы.

— Допустим. — Джарвис привлек ее ближе и легко повел сквозь плотную толпу. — Тем не менее, — продолжал он, когда они начали новый тур, — если бы ты снова отказалась, я, несомненно, умолял бы тебя, чтобы добиться твоего согласия на вальс. — Он заглянул ей в глаза. — Мне нравится вальсировать с тобой. Я, — добавил он через мгновение, — люблю вальсировать с тобой, я обожаю вальсировать с тобой — и это вовсе не преувеличение.

Мэдлин улыбкой ответила на его взгляд, и удовольствие, теплое и волшебное, наполнило ее.

— Мне тоже нравится вальсировать с тобой.

— Я знаю, и мне это тоже нравится. — Джарвис поднял голову, чтобы направить их между другими кружащимися парами, а потом снова опустил взгляд к глазам Мэдлин. — Как видишь, нет абсолютно ничего экстравагантного в том, что я сказал. Это правда, как я ее понимаю.

Он говорил вполне серьезно, и Мэдлин почувствовала, как у нее замерло сердце, как внутри ее разлился жар, но…

— Они из Лондона и, вероятно, довольно злопамятны, а тебе предстоит вернуться туда осенью, чтобы найти невесту. Они могут…

— Тебе не стоит беспокоиться об этом. — Неожиданные острые нотки в его голосе напомнили, что эта тема — его невеста — совсем не относится к тем, которые любому джентльмену хотелось бы обсуждать со своей… любовницей.

— Отлично.

Мэдлин нагнула голову и сохранила спокойное выражение, несмотря на внезапный стук сердца. Глядя через его плечо, она постаралась снова предаться очарованию вальса, но тихое умиротворение теперь покинуло ее, хотя она и продолжала кружиться в объятиях Джарвиса.

Оно было смыто ее упоминанием о невесте Джарвиса, и между ними возникла пропасть, которая продолжала существовать на протяжении всего вечера, хотя Джарвис все время оставался рядом с Мэдлин. Они беседовали со своими соседями и другими гостями из округи и внешне держались так уверенно, что никто не мог и предположить, будто мыслями они оба были где-то очень далеко и оба размышляли об одном и том же.

Они больше не говорили и даже не намекали на это, а когда бал стал приближаться к концу, Джарвис, не дожидаясь сутолоки, проводил Мэдлин и Мюриэль к экипажу. После того как он помог Мюриэль сесть, Джарвис обернулся к Мэдлин и, держа ее за руку и пристально глядя ей в лицо, в ее затуманенные глаза, наклонил голову и шепнул:

— Приходи в лодочный сарай. Я буду там сегодня ночью.

Выпрямившись, он смотрел на Мэдлин — ждал от нее ответа.

— Да, — кивнула она. — Хорошо.

На террасе, тянущейся вдоль бального зала Фелгейт-Прайори, леди Хардести прогуливалась под руку со своим любовником, который в конце концов снизошел до того, чтобы общество увидело его рядом с ней.

Чуть раньше он остановился около леди Хардести, оттеснив ее так, чтобы они остались одни среди скопления людей, но только для того, чтобы отдать ей последние распоряжения. Хотя она знала, почему подчиняется ему, необходимость этого все еще вызывала у нее раздражение.

— Итак, что ты узнала? — требовательно спросил он, как только они оказались достаточно далеко от других пар, вышедших подышать, — вечер был на редкость душным, и предвестие шторма наполняло воздух.

Леди Хардести вздохнула.

— Я была вынуждена послать расспрашивать Гертруду — ее не было с нами раньше, когда Краухерст вел себя столь грубо. Кто бы мог подумать, что он так яростно станет защищать мисс Гаскойн? Каким бы удивительным это ни казалось, он, должно быть, спит с ней — это единственное объяснение, которое имеет смысл.

— Меня не заботит ни Краухерст, ни то, с какой женщиной он предпочитает кувыркаться. Я хочу знать о броши.

Угроза и жестокость скрывались под четко произнесенными словами, его пальцы впились ей в руку, я леди Хардести быстро заговорила:

— Конечно! И за это ты должен благодарить нас обеих — и меня, и Гертруду. Ей пришлось скрыть тот факт, что она одна из нас, и притвориться, что она просто леди, приехавшая посетить эти края. Она великолепно выполнила работу, следуя моим инструкциям.

— И?

— Мисс Гаскойн сказала, что получила брошь на день рождения.

— От кого?

— От своих братьев. И да, Гертруда спросила — по словам мисс Гаскойн, они купили ее у одного из разъездных торговцев во время праздника. — Замолчав, леди Хардести взглянула ему в лицо. — Ты, должно быть, не заметил ее, когда искал.

— Я не мог ее не заметить.

Его голос прозвучал абсолютно уверенно. Он прищурился, и она, нахмурившись, в конце концов высказала догадку:

— Значит, мальчишки солгали?

— О да. Они солгали — совершенно необходимая ложь в данных обстоятельствах. И единственная причина, по которой они решили солгать, — это…

Она ждала. Но он больше ничего не сказал, его взгляд оставался пустым, устремленным в темный сад.

— Что? — поторопила она его. — Почему они солгали?

— Потому что негодяи нашли мои сокровища. — Его губы скривились от досады. — И они не хотят, чтобы кто-то еще — даже их сестра — узнал об этом.

Мэдлин покинула свою комнату через час после того, как вернулась в нее. Она предоставила Аде снять с нее новое украшение для волос и платье, а потом отправила сонную горничную в постель.

Не обращая внимания на собственную сонливость, Мэдлин надела платье для верховой езды, но решила в данном случае обойтись без брюк: кто, в конце концов, увидит ее? К тому же, помимо всего прочего, ночь была необычайно теплой; тепло, мягкое и неподвижное, как одеялом накрывало землю. Бесшумно, словно привидение, проскользнув по темному дому, Мэдлин вышла через боковую дверь и направилась к конюшне.

Увидев ее, Артур обрадовался, а когда она водрузила ему на спину седло, обрадовался еще больше. Огромному гнедому было все равно, скакать при солнечном свете или при лунном. Любая возможность размять мощные ноги была для него удовольствием.

Он стремительно нес свою хозяйку по скалистой тропинке. Впереди на горизонте темнел замок; его башни и зубчатые стены силуэтами вырисовывались на звездном небе. Лунного света было мало, но небо оставалось чистым; звезды проливали серебро на поля и волны, ярко фосфоресцировали внизу в прибое, мягко накатывающемся на песок.

Мэдлин любовалась этой красотой и впитывала ее в себя, но в эту ночь природа не могла отвлечь ее от мыслей — от тех самых мыслей, которые не давали ей покоя с начала танцев на балу в Фелгейт-Прайори.

Неожиданное, беспрецедентное столкновение с леди Хардести и ее гостями напоминало Мэдлин о том, на что она не обращала внимания. Она не была блистательной лондонской леди, в которой высший свет мог видеть подходящую спутницу жизни для Джарвиса; было легко не замечать эту точку зрения и ее последствия, когда их с Джарвисом окружали только местные.

Леди Хардести и ее приятели довели до сознания Мэдлин, что она никогда не сможет соревноваться с ними и их незамужними сестрами, среди которых Джарвис может выбирать себе невесту. Но Мэдлин всегда об этом знала и принимала это с самого начала.

Джарвис, безусловно, в какой-то момент вернется в Лондон, чтобы найти себе жену.

Она была его временной любовницей, и никем больше, — любовницей на это лето. Когда наступит осень, Джарвис уедет, и она снова останется одна.

Мэдлин казалось, что она все понимает и принимает, но теперь… Теперь, когда она опрометчиво позволила своему сердцу раскрыться, эти мысли причиняли ей боль. Ей было больно думать, что их с Джарвисом время скоро закончится. Очень больно.

Но еще мучительнее было думать, что Джарвис будет с другой — жить с другой, целовать другую, обниматься с другой.

И та стычка вытащила на свет еще одно — оказывается, она была ревнива, и это была не просто ревность. Когда леди Хардести подошла, чтобы завлечь Джарвиса, пальцы Мэдлин превратились в когти — во всяком случае, в ее воображении.

Учитывая характер Гаскойнов, это не сулило ничего хорошего. Если члены их семьи в основном были уравновешенными и добродушными, то та доля безрассудства, которая побуждала их всех подчиняться своим эмоциям, таким как праведный гнев и жестокая ревность, была не лучшим их качеством.

В связи с этим возникал вопрос, который никогда раньше не приходил в голову Мэдлин: как она будет и сможет ли вообще общаться с леди, которую Джарвис сделает — а это неизбежно — своей женой?

Мэдлин не могла придумать ответа. И как бы настойчиво она ни убеждала себя, она все равно будет злейшим врагом этой леди.

Ей придется… Что? Уйти в монастырь? Разве она сможет жить в Треливер-Парке и не сталкиваться постоянно с несчастной, ничего не подозревающей женщиной?

Мэдлин этого не просила и не искала, но судьба послала ей Джарвиса, и она, будучи Гаскойндо глубины души, безрассудно в него влюбилась. Она смирилась и позволила цветку цвести как можно дольше, прежде чем тому, что выросло между ней и Джарвисом, суждено будет увянуть.

Но еще будет время взглянуть в лицо этому ужасу, когда он наступит.

Свернув на уступ, Мэдлин увидела Джарвиса, ожидавшего ее возле лодочного сарая, и ей показалось, что ее чувства выступили на самую поверхность и оголились. Он взял Артура под уздцы и, когда Мэдлин соскользнула с высокой спины лошади, повел мерина за сарай и привязал рядом со своим большим серым.

Вернувшись к ней, Джарвис взял ее за руку, и Мэдлин ощутила, как его пальцы, сильные и твердые, сомкнулись вокруг ее пальцев, ощутила, как они двигаются, поглаживая ее. Стоя в темноте, Джарвис вглядывался в ее лицо; но его лицо, как обычно, оставалось непроницаемым, а затем он взглянул на море.

— Давай прогуляемся по берегу.

Спустившись на мягкий песок, они пошли легким шагом, который быстро превратился в неторопливый прогулочный. Никто из них ничего не говорил, но их мысли — мысли их обоих, у Мэдлин не было сомнений в этом — тяжелым грузом давили им на душу.

Джарвис продолжал молчать, и тогда Мэдлин, тяжело вздохнув, начала:

— О том, что я сказала сегодня вечером…

— В бальном зале…

Они заговорили одновременно, а потом оба замолчали и, повернувшись друг к другу, встретились взглядами.

— Ты первая, — кивнул Джарвис.

— Я хотела сказать… заверить тебя, что все понимаю. — Не сводя с Мэдлин взгляда, он ждал, и она продолжила: — Относительно твоей невесты. Я понимаю, что тебе необходимо вернуться в Лондон, чтобы выбрать невесту, а потом ты привезешь ее сюда. Я хотела сказать, что когда для тебя придет время сделать это… — она прервала себя на середине фразы и махнула рукой, — я не стану создавать тебе неприятностей. — Мэдлин взглянула ему прямо в глаза, сделала вдох и, чувствуя, как у нее сдавило грудь, солгала: — Не хочу, чтобы ты думал, будто я изменила свою точку зрения и жду от тебя чего-то большего только потому…

У Мэдлин снова не нашлось слов, и она ограничилась жестом.

— …что мы стали любовниками?

— Потому, что мы стали близки, — кивнула Мэдлин и, подняв руку, откинула назад раздуваемые ветром волосы.

Джарвис не отпускал ее взгляд; выражение его лица уже не было таким бесстрастным, как обычно, но Мэдлин не могла определить, какие эмоции за ним скрывались. А затем раздалось раздраженное шипение, когда Джарвис сквозь зубы втянул воздух.

— Ты ничего не понимаешь.

Мэдлин показалось, что он сердится, и она удивленно моргнула.

— Я только что сказала тебе, что прекрасно все понимаю.

Мэдлин нахмурилась.

— То, что ты только что сказала мне, означает, что ты совершенно ничего не понимаешь. Или не хочешь замечать.

— Чего? — Она ответила ему таким же пристальным взглядом. — Чего я не хочу замечать?

— Вот этого.

Он прижал ее к себе и поцеловал. Губы Джарвиса были жесткими, настойчивыми, безжалостно требующими своего, и Мэдлин с готовностью пошла на уступки.

Она с радостью подчинилась его рту и едва не задохнулась, когда рука Джарвиса накрыла ее грудь. Мэдлин даже не заметила, как он расстегнул переднюю застежку ее платья для верховой езды, а затем снял его — потому что к этому времени у нее в голове осталась одна-единственная мысль: оказаться нагой в его объятиях.

Ее платье упало на песок, за ним последовали жакет Джарвиса, его шейный платок и рубашка… И только когда ее панталоны с легким шорохом скользнули по ногам и морской воздух ласково коснулся кожи в тех местах, которые редко остаются открытыми, Мэдлин поняла… и отстранилась от губ Джарвиса.

— Мы на берегу.

— И что? — Джарвис удерживал ее так близко к себе, что ее бедра плотно прижимались к его бедрам. — На мили вокруг больше никого нет. Только ты и я, звезды и море.

— Да, но…

— В прибое… — Джарвис коротко усмехнулся. — Пойдем.

— Что-о? — Но он уже шел по берегу, таща ее за собой, и Мэдлин, все еще недоумевая, последовала за ним. — В волнах?

— Не сомневаюсь, что, как Гаскойн, ты не собираешься упустить такую возможность.

Джарвис оглянулся на нее.

— Не думаю, что то, что я Гаскойн, имеет к этому какое-то отношение, — тихо буркнула она.

Дойдя до волн, Мэдлин почувствовала их ласковое прикосновение. Лето было теплым, дни длинными и жаркими, море прогретым, во всяком случае, на мелководье. Джарвис непреклонно вел ее все дальше, и вода, журчавшая вокруг ее ступней и лодыжек, казалась прохладной по сравнению с уже разгоряченной кожей, и это ощущение было приятным и соблазнительным. И оно еще обострилось, когда Джарвис, миновав разбивающиеся на брызги волны прибоя, наконец остановился там, где вода доходила ему до талии, прочно поставил ноги и, приблизив Мэдлин к себе, заключил ее в объятия и снова поцеловал — с жадностью, ненасытно.

Поцелуй и объятия разожгли пламя страсти, и в Мэдлин снова не осталось ничего, кроме одной непреодолимой и неудовлетворенной, отчаянной потребности.

Джарвис все понял и притянул ее к себе; Мэдлин обвила руками его шею, обхватила ногами его талию и вернула ему поцелуй со всем огнем и настойчивостью, желая и требуя, чтобы он взял ее.

Джарвис угадал ее потребность в их поцелуе, в ее безумии, которое он совершенно ясно почувствовал и которое так мощно слилось с его собственным. Он не понимал, что в самом деле на него нашло, а только знал, что должен овладеть Мэдлин прямо сейчас, здесь — и заставить ее понять…

Он терзал ее губы, побуждаемый пульсирующей примитивной потребностью сделать ее своей — и заставить ее осознать, признать и подтвердить это.

Волны отступали, и их непрекращающийся плеск сам по себе был лаской. Прижав Мэдлин к себе и удерживая ее на весу, Джарвис направился глубже в море.

Он остановился в том месте, где вода достигала ее плеч, так что волны играли с ее грудями и с затвердевшими сосками.

Эти прикосновения исторгли у Мэдлин странный вздох, а затем она крепче сжала Джарвиса ногами и стала двигаться, беспокойно ища и требуя желаемого.

Внутренне улыбнувшись — его зверь был доволен и полон решимости, — Джарвис сделал толчок вверх, одновременно опустив Мэдлин вниз, на свою плоть, и они оба чуть не задохнулись.

Раскрыв губы и тяжело дыша, они из-под ресниц смотрели глаза в глаза друг другу с расстояния всего нескольких дюймов. Джарвис медленно поднял Мэдлин, потом снова опустил ее и вошел еще глубже, погрузился в нее полностью, и она выдохнула, коснувшись дыханием его губ.

Джарвис двигал ее на себе, и они дышали в одном ритме.

Взгляд Мэдлин опустился к его губам, и Джарвис, закрыв глаза, сосредоточился на том, что еще мог чувствовать… а Мэдлин, преодолев последний разделявший их дюйм, прижалась губами к его губам, отдала ему свой рот, заманив туда его язык, обняла Джарвиса, и их собственный прилив накатился на них — накатился медленно, мощно и продолжал захлестывать мучительно-сладостной страстью.

Они учились не торопиться, а плещущие вокруг них волны помогали им в этом. Постоянный, размеренный, неизбежный подъем и спад волн задавал им еще один ритм, которому они могли следовать, когда их собственный становился слишком торопливым. Прохлада воды сдерживала жар, чтобы он не слишком быстро превратил их волю в пепел, и позволяла времени растягиваться все больше, больше и больше… позволяла им глубокой ночью в темном море сохранять ощущение контакта с дикими утесами позади них и звездами наверху, с прибоем, постоянно шепчущим на ухо, и вообще со всей окружающей природой.

Финал оказался поразительным даже для них самих. Он стремительно обрушился на них, захватил и потряс их, выжал из них всю до последней капли энергию, а затем подбросил высоко вверх, за пределы мира, туда, где все чувства испарились и восторг наполнил образовавшуюся пустоту — наполнил их самих, сиянием растекаясь по венам, когда они медленно по спирали возвращались обратно на землю, в море, в волны и в темноту ночи, к спокойствию и невыразимому счастью, которые они нашли в объятиях друг друга.