Утраченная Япония

В поисках замка Яйцо в башне

Когда мне было шесть лет, я хотел жить в замке. Это мечта довольно часто встречается, но обычно дети забывают о ней, когда подрастут. Я же перестал мечтать о замке только тогда, когда стал взрослым. Мой отец был адвокатом и офицером флота Соединенных Штатов, и какое-то время мы жили в Неаполе, Италия. На соседнем острове находился замок, который назывался Castel dell’Ovo (Замок Яйца). Легенда рассказывает, что Вергилий подарил хозяину замка яйцо и предсказал, что если его разбить, замок разрушится. Но прошло несколько сотен лет, а нетронутое яйцо по прежнему находилось в башне, Castel dell’Ovo все стоял, а я хотел в нем жить.

Почти каждый день я говорил отцу, когда тот возвращался с работы: «Я хочу жить в замке». Я так упорно это повторял, что отец, не зная, что делать, сказал мне: «Великий землевладелец, господин Нуссбаум, имеет в своем распоряжении все замки на свете, поэтому, когда подрастешь, ты сможешь какой-нибудь из них взять в аренду». С того времени я нетерпеливо ожидал случая встретиться с господином Нуссбаумом.

Как обычно бывает с офицерской семьей, мы постоянно переезжали с места на место. Из Неаполя отца перевели на Гавайи, где мы жили возле пляжа на Оаху. Иногда волны прилива выбрасывали на берег большие зеленые, облепленные ракушками стеклянные шары. Отец объяснил мне, что их используют японские рыбаки для того, чтобы сети не тонули. Шары, оторванные бурей, доплывали через целый Тихий океан до самых Гавайев. Это была моя первая встреча с «Японией».

Когда мне было девять, мы переехали в Вашингтон. Я ходил в частную школу, где учили латинскому и китайскому языкам. Программа обучения была одновременно очень консервативной, и очень авангардной. Строгая госпожа Ванг, наша учительница, следила, чтобы мы правильно, целыми страницами, копировали китайские иероглифы. Это вызывало скуку у большинства учеников, но мне нравилось. Госпожа Ванг показывала нам картинки из Пекина, святыни на горных вершинах, и постепенно воспоминания об Италии ослабли, а их место занял Китай.

По трех годах, проведенных в Пентагоне, отца перевели в Японию. Мы поехали туда в 1964 году, и поселились на базе военно-морского флота в Иокогама, мне тогда было двенадцать лет. В Японии как раз проходила олимпиада. Теперь я вижу, что год 1964 был поворотным пунктом для Японии: предыдущие двадцать лет заняло восстановление страны, разрушенной Второй мировой войной, а последующие тридцать – это время уникального в истории экономического бума, который превратил Японию в самую богатую страну мира.

Хотя американская оккупация закончилась в 1952 году, по всей Иокогаме были видны следы присутствия американской армии: от специальной валюты, которую ввели, чтобы ликвидировать черный рынок (вместо портретов президентов на банкнотах печатали изображения кинозвезд) до всюду сующей свой нос военной полиции. Кроме жителей военной базы в Иокогаме была еще небольшая групка засидевшихся американцев, некоторые из которых жили здесь десятилетиями. Тогдашний курс доллара составлял 360 иен, т.е. в четыре раза больше, чем сейчас, поэтому иностранцам жилось хорошо. Подруга детства моей матери Линда Бич, которая жила в Токио, добилась популярности, проводя телевизионные уроки английского языка. Она появлялась на экране в костюме ныряльщика, и кричала: «Я тону! I am drowning!Это значит d-R ( а не L)-o-w-n-i-n-g!». Линда была первой иностранкой, выступавшей на телевидении, где их теперь целая толпа. Иностранцы, которые сегодня живут в Токио, располагают маленькими тесными квартирками – в отличие от Линды и всей американской колонии, располагавшей виллами на побережье в Мисаки.

Меня безумно обрадовало то, что иероглифы, которые я учил в Вашингтоне, использовались в Японии. За несколько недель я самостоятельно овладел хираганой и катаканой (две японских слоговых азбуки), и когда уже мог читать знаки на поездах и автобусах, начал в одиночку посещать Иокогаму и Токио. Когда наступали выходные, Tsuru-san, наша домашняя хозяйка, упаковывала в коробочку второй завтрак, и я отправлялся поездом на юг, к замку Одавара, и на север, в Никко. Люди доброжелательно относились к американскому мальчику, который по-японски спрашивал, как проехать. Постепенно мой интерес к Японии вытеснил заинтересование Китаем.

В стране как раз начинался огромный экономический бум, но старая Япония все еще была отчетливо видна. Вокруг Иокогамы, и даже в центре города, поднимались зеленые взгорья, а множество районов и улиц имело традиционный японский характер. Особенно восхищало меня море крыш, покрытых черепицей. Осенью и зимой большинство женщин «за сорок» ходило в кимоно, западный тип обуви все еще был чем-то новым; я любил рассматривать обувь пассажиров автобусов – обычно это была мешанина сандалий, гэта (деревянных шлепанцев на высокой платформе), и воистину поразительных алых пластиковых босоножек. После наступления темноты слышен был стук гэта, который эхом отражался в улочках.

Мне ужасно нравились японские дома. Тогда в Иокогаме и в Токио было еще много прекрасных старых японских домов. Линда Бич ввела мою мать в женское общество, которое называлось Nadeshiko-Kai (Общество Гвоздик); японские женщины считаются прекрасными, как цветок nadeshiko, полевой гвоздики. Общение с иностранцами тогда еще в Японии было чем-то исключительным, а члены Nadeshiko-Kai походили из элиты японского общества. Раз в месяц дамы посещали дома друг друга, а так как мама забирала меня с собой, то у меня была прекрасная оказия осмотреть эти прекрасные резиденции.

Я помню большое владение в Хаяме, куротном городке неподалеку от Мисаки, около часа дороги на юг от Иокогамы. Мне сказали, что дом принадлежал императорской семье, но сегодня мне это кажется невозможным, чтобы в императорский дом впустили кого-то из персонала армии Соединенных Штатов, даже после окончания оккупации. Скорее всего, усадьба располагалась где-то по соседству с императорским домом. В этом доме я впервые увидел маты татами, а из окон солнечных комнат на третьем этаже вдали виднелась гора Фудзи.

В памяти так же осталась прекрасная резиденция бывшего премьера Shigeru Yoshida в Токио — в гигантском салоне с плафоном пол закрывала дюжина матов татами. Но моим любимым местом была группа японских деревенских домов, принадлежавшая Линде Бич и ее приятелям. Еще и сегодня я отчетливо вижу на обрывах Мисаки ряды сосен, которыми треплет морской бриз.

Прекрасные старые японские дома не были обычными домами. У каждого из них была своя «программа» — их спроектировали так, чтобы они показывались частями, как разворачиваемый свиток. Я помню первый визит в доме одной из дам Nadeshiko-Kai. Высокие внешние стены закрывали все. Мы вошли в ворота, прошли через сад, дальше попали еще на одни ворота, следующий сад, и только там находилось крыльцо – genkan («скрытый барьер»).

Подходя к genkan, мы с удивлением увидели хозяйку дома, которая приветствовала нас на коленях, с головой, опущенной к татами. Это было приветствие, как для представителей королевской семьи, я почувствовал, что вход в этот дом – великое событие. Затем мы прошли по коридору, за ним располагалась маленькая комната и еще один коридор. Наконец мы оказались в просторном, абсолютно пустом салоне – только в tokonoma (альков) стояли цветы. Было лето, и двери из коридора и салона сняли; дуновение воздуха из сада расходилось по целому дому. Но только до некоторых мест добирался свет из сада, так что в большой комнате, выложенной татами, было темно. Таинственное пространство, далекое от внешнего света, привело к тому, что мне показалось, буд-то меня перенесли в древность, когда меня еще не было на свете. Этот дом стал моим «замком»: мне стало понятно, что Япония – это место, где я хотел бы провести жизнь.

В 1966 году мы вернулись в Вашингтон. После выпускных экзаменов 1969 года я стал изучать японистику на Йельском университете. К сожалению, программа меня разочаровала. Прежде всего она касалась экономического развития, власти после революции Мейдзи, теории «японизма», известной, как Nihonjinron, и т.д., и т.д. Я спрашивал себя, действительно ли Япония – это страна, в которой я мечтаю жить, и чтобы развеять эти сомнения, летом 1971 я объездил автостопом всю Японию, от северного острова Хоккайдо до южных границ Кюсю.

Это заняло два месяца, и все время ко мне относились замечательно — это было хорошее время для туристов. Японцы всегда относились к иностранцам, как к пришельцам с другой планеты. По мере того, как Япония открывалась миру, отношение к иностранцам становилось более, а не менее, сложным, но тогда я встретил исключительно безумный интерес: меня засыпали вопросами о системе школьного образования в Америке, о родителях, семье, одежде – обо всем. Старушки дергали меня за волоски на предплечье, чтобы убедиться, что они настоящие, отцы семейств водили в публичные бани, чтобы посмотреть, правда ли то, что они слышали об иностранцах. За два месяца я только три ночи провел в отеле – остальные проводил в домах людей, с которыми познакомился по дороге.

Я был под впечатлением вежливости японцев, но получил еще и другие корысти: я открыл для себя японскую природу. В 1971 году неумолимая атака модернизации уже приближалась к деревне, но в сравнении с городами, деревенские окрестности еще сохранили свой первоначальный вид. Дорог было мало, а горы заросли старым лесом. Над долинами подмался волшебный туман, тонкие и деликатные ветки деревьев качались на ветру, то открывая, то заслоняя скалы.

Географически Япония относится к умеренной зоне, но ее растительность более характерна для тропических широт. Каждый, кто путешествовал через горы Сикоку и Кюсю, знает, что японские горы – это разновидность джунглей. Куда ни глянешь, повсюду влажные, заросшие склоны покрыты папоротником, мхом и опавшими листьями. Идя крутой горной дорогой, я неожиданно начинал себя чувствовать так, словно провалился в прошлое на сотни миллионов лет, и мне казалось, что в любое мгновение из тумана может вынырнуть птеродактиль.

Когда я теперь думаю о природной красоте Японии в те времена, мне хочется плакать. Благодаря вулканическим горам, «тропической» растительности и деликатности родной японской флоры Япония была, пожалуй, одной из прекраснейших стран мира. В течение следующих двадцати странных лет ее натуральная среда полностью изменилась. Старые леса вырубили и заменили ровными рядами кедровых деревьев, а в этих кедровых «садах» царит смертельная тишина. Они стали пустыней, в которой нет жизни растениям или зверям. Высоко в горах построили дороги, а горные склоны покрыли цементем, защищающим от эрозии, так, что это скрыло их красоту. Даже туман больше не поднимается над ущельями.

Недавно миром завладела мода на курсы японистики, и множество студентов посещают Японию. Они смотрят на сады Киото, и уезжают, думая, что эти творения из выравненного граблями песка и подстриженных кустов – «природа». Тем временем природа когда-то в Японии была чем-то невоображаемым и мистическим, святым пространством, которое заселяли боги. В синто есть традиция Kami-no yo, «эры богов», когда человек был чист, а боги жили среди деревьев и взгорий. Сегодня эта традиция является историческим комментарием к изучению японской поэзии, либо темой в брошюрках о святынях синто. Но еще в 1971 году существовали девственные пущи, в которых чувствовалось присутствие богов. Такая природа уже принадлежит прошлому, но даже если я доживу до ста лет, то сомневаюсь, что утраченная красота японских гор и лесов сотрется в моей памяти.

Сикоку, самый маленький из четырех главных японских островов, чаще всего посещается туристами, и не был записан в моем плане путешествия. Когда еще мальчиком я жил в Иокогаме, Цуру-сан пела мне песенку о Компира – святыне синто на Сикоку. Случайно оказалось, что первый человек, который меня подвозил, подарил амулет из этой святыни. Я решил, что это знак, что я должен отправиться в Компира, и под конец лета я поехал на Сикоку. Какое-то время я провел с группой приятелей в Компира, и соседнем буддистском храме Zentsu-ji. В последний день пребывания там человек, с которым я только что познакомился, предложил показать место, в которое, как он утверждал, я немедленно влюблюсь.

Мы сели на мотоцикл, и из Зенцу-дзи отправились в Икеда, маленький городок, лежащий почти в самом центре Сикоку. Дорога вела вверх вдоль речки Ёсино, склоны долины по обеим сторонам становились все более крутыми, и когда я начал задавать себе вопрос, куда мы, собственно, едем, мы доехали до начала долины Ия. Я думал, что мы добрались до цели, но услышал, что «Это только начало». Потом мы начали взбираться по узкой и крутой горной дороге.

Расположенная на границе между префектурами Токусима и Кочи, долина Ия – самое глубокое ущелье в Японии. Пейзаж, что я увидел в тот день, был самым потрясающим во всей стране:он напоминал мне китайские горы, в которые я влюбился еще ребенком. Он выглядел точно так, как горный пейзаж, нарисованный тушью во времена династии Сун.

Благодаря зеленоватому илу, характерному для района Токусима, реки набрали изумрудного оттенка, а высокие стены обрывов казались вырезанными из нефрита. С гор, лежащих по другой стороне долины, падали вниз белые каскады – называемые японцами taki no shiraito (белые нити водопада) – словно нарисованные одним движением кисти. На фоне этих декораций рабросанные в горах домики, покрытые соломой, казались хижинами отшельников.

Мне кажется, что каждая страна имеет свою особенную деталь пейзажа. В Англии это трава – на городских площадях, на пастбищах и университетских газонах. В Японии же это городки с тесной застройкой. Обычно дома в японском городке расположены на плоском месте – либо на дне долины, либо у основания склона, — и окружены рисовыми полями. Люди не живут в горах, которые в давние времена были табу, местом жилища богов. Даже сегодня в Японии горы практически безлюдны.

Ия совсем другая. Позже, во время учебы в Йель, я занимался исследованием долины Ия для своей дипломной работы. Оказалось, что расположение этого городка совершенно уникально для Японии, потому что в Ия избегают ставить дома на низко расположенных приречных территориях, а ставят их на склонах гор. Одной из причин является то, что затененная земля по берегам реки не годится для сельского хозяйства. Кроме того, многочисленные источники, бьющие в горах, приводят к тому, что высоко расположенные участки лучше удовлетворяют человеческие нужды. А так как каменистая Ия не годится для выращивания риса, и полей здесь очень немного, людям не нужно жить вместе, чтобы за ними ухаживать. Результатом являются независимые, отдельно стоящие дома, разбросанные по окрестным горам.

Художник Ni Zan из династии Юань рисовал горы совершенно неповторимым способом. Композиции его работ всегда одни и те же. На них никогда не появляется фигура человека, виден только одинокий, крытый соломой дом среди бескрайних гор. Там, в горах Ия, я почувствовал человеческое одиночество и величие природы, выраженное в живописи Ни Зана.

Сегодня я считаю, что все путешествие того лета провел лишь для того, чтобы попасть в Ия. Там был получен ответ на мой вопрос, действительно ли Япония – это та страна, в которой я хочу жить. Следующий год я провел, как студент университета Keio в Токио, но вместо того, чтобы ходить на лекции, я часто выезжал в горы Ия. А во время этих путешествий познавал что-то новое об этом регионе и людях, которые там жили.

Каждый, кто путешествует по Китаю или Японии, встречает цифры три и пять: Пять Известных Гор, Три Сада, Три Славных Вида и т.д. Конечно, и Япония имеет свои Три Скрытых Региона – это Гокасе на Кюсю, Хида-Такаяма в Гифу (известная своими домами с крутыми крышами) и долина Ия. С древнейших времен Ия была укрытием, местом, где можно было спрятаться от мира. Древнейшие письменные записи, касающиеся долины, датируются периодом Нара; в них говорится о группе шаманов, убежавших из столицы, и исчезнувших в соседних горах. Позже, в 12 веке, во время войны между кланами Хейке и Гендзи, в долине Ия укрылись беженцы из рода Хейке. С тех времен Ия стала известна, как ochiudo buraku (поселение укрытия). Примерно в 1970 году весь мир поразила новость о найденном японском солдате, который почти тридцать лет жил в филиппинских джунглях, и все еще сражался на Второй мировой войне. Тридцать лет – это ничего. Члены клана Хейке в Ия сражались с года 1190 до около 1920. Даже сегодня в городке Аса, лежащим в самом далеком пункте Ия, потомки предводителей клана Хейке живут в домах под соломенной крышей, по прежнему храня свои военные хоругви двенадцатого века.

В четырнадцатом веке, когда Япония была разделена между северной и южной ветвями императорской династии, Ия стала партизанской крепостью, которая сражалась за южный двор. Даже в мирные времена эпохи Эдо люди из долины противились интеграции с остальной Японией. Крестьяне поднимали многочисленные бунты, протестуя против включения их в лен рода Hachisuka из Токусима. В результате до двадцатого века Ия была действительно независимой страной.

В период Тайсё, после 1920 года, начали пробивать туннель в связи со строительством первой дороги в Ия, но прокладка дороги сквозь скалы за счет одних только человеческих рук заняло больше двадцати лет. Сегодня в Ия много дорог, но когда я там оказался в первый раз, не было трасс, проезжих для машин, кроме «автострады» Тайсё, которая в большей своей части оставалась узкой полевой дорогой. Нигде не было перил, и никто не осмеливался взглянуть с высоты более ста метров на плывущую внизу реку. Однажды я видел, как колесо ехвшего передо мной автомобиля соскользнуло с края дороги. Я увидел, как водитель в страхе выскочил из машины, которая через мгновение рухнула вниз.

Я начал ходить по горным тропам Ия. Теперь я вижу, что это были буквально последние минуты. В 1972 году еще виден был старый способ жизни, но он постепенно исчезал. Люди, работавшие на полях, еще носили соломенные плащи, какие можно увидеть в самурайских фильмах, а в домах готовили еду на очагах, расположенных в отверстиях в полу.

Новые дома построили у дороги Тайсё, которая бежала вдоль реки. Чтобы посетить старые, часто надо было вскарабкиваться час или два по горным тропам, поэтому там вверху контакт с миром был очень ограниченным: старые женщины не выходили из своих хозяйств.

Жители Ия всех, кто походит из-за долины, называют shimo no hito (люди снизу). Как иностранец, я был в особенной степени shimo no hito, но японцы из Токио или Осака тоже относились к этой группе. К иностранцам в Ия относятся довольно легко. Однако моя иностранность была фактом, которые невозможно не заметить, более того, возможно, я был первым человеком с Запада, который оказался в самом сердце этого региона. Как-то днем, измученный восхождением по крутой тропе к одной из деревушек, я уселся на каменных ступенях маленькой святыни, чтобы отдохнуть. Где-то минут через десять на дорожке показалась пожилая женщина, поднимающаяся вверх. Когда она приблизилась к святыне, я встал, чтобы спросить о дороге, она же посмотрела на меня, и с громким криком убежала. Потом я узнал от крестьян, что старушка приняла меня за бога святыни, который вышел подышать свежим воздухом. Это было совершенно логично, потому что, согласно традиции, боги синто имеют длинные рыжие волосы. Каждый раз, когда я вижу богов и их пламенные гривы в представлениях но или кабуки, мне вспоминается это событие.

В домах Ия двадцать лет назад еще полно было таинственных теней. Каменистые склоны не годятся для выращивания риса, поэтому традиционное занятие крестьян здесь – выращивание проса, гречки и mitsumata (волокна которой, между прочим, используются для продукции 10 000 иеновых банкнот). Но главным продуктом здесь является табак, который привезли в Японию португальцы около 1600 года. Еще до недавних времен куртизанка в пьессе кабуки, которая брала в рот трубку и набивала ее щепоткой табака, использовала для этого табак из Ия.

Так как в долине постоянно клубится туман, табак сушат внутри дома, развешивая листья на балках над очагом. Поэтому дома в Ия не имеют потолков, а крыши поднимаются круто вверх, как в готических кафедрах. Когда я первый раз посетил традиционный дом Ия, меня шокировала царящая внутри абсолютная темнота. Пол, столбы и стены были эбенового цвета из-за многолетнего дыма очага. Японцы называют это kurobikari (черный блеск). Через мгновение, когда глаза привыкли к темноте, я уже мог различить покрытие крыши, низ которого тоже был блестяще черным, словно покрытый лаком.

Ия всегда была отчаяяно бедна, и дома ее в сравнении с другими деревенскими домами Японии маленькие. Жилища в районе Хида-Такаяма в несколько раз больше, имеют шесть и более этажей, но на каждом этаже низкий потолок, поэтому нет впечатления пространства. В свою очередь дома Ия безумно просторные, так как в них царит темнота, и нет потолков. Внутренности дома напоминают пещеру, а снаружи идет жизнь над облаками.

Еще сегодня, когда я приезжаю в Ия, чувствую, что оставляю весь мир за спиной, и вхожу в зачарованный край. Это чувство ощущается даже сильнее, чем когда-то, потому что города и равнины в низинах модернизировались, а в Ия произошло очень немного изменений. У входа в долину стоит каменный памятник, на котором владыка Ава приказал вырезать «Ия, Персиковый Источник наших земель Ава». «Источник персиковых цветов» — это тема старой китайской поэмы о неземном рае. Этот памятник является доказательством того, что даже сотни лет назад, когда вся Япония была прекрасной, Ия была совершенно исключительным местом, словно какая-то Шангри-Ла.

До этого момента я говорил только о прекрасной стороне Ия, но в реальности в этом раю уже жил змей: kaso (обезлюживание). Началось это в 1964 году, в то самое время, когда моя семья приехала в Иокогаму. В этом же году отсутствие равновесия между доходами в городе и в деревне пересекло критическую точку, и крестьяне во всей Японии начали убегать из деревень. Ия, более бедная и хуже организованная, чем общества, выращивающие рис, испытала это с особенной силой; крестьяне отсюда выезжали в Осака и Токусима. После 1970 года kaso еще более усилилось, и в Ия стояло много брошенных домов. Я понял, что мог бы один из них купить.

Сегодня вся японская провинция похожа на большой дом престарелых, но тогда, хотя обезлюживание в Ия росло, городки все еще жили. Даже оставленные дома были в прекрасном состоянии.

С осени 1972 года я провел шесть месяцев в поисках дома. Я путешествовал и осматривал их целыми дюжинами, не только в Ия, но так же в префектурах Кагава, Кочи, Токусима. Я осмотрел их более сотни. Мы с друзьями ездили, высматривая интересный оставленный дом, а когда такой находили, нахально исследовали его содержимое — для этого надо было только отодвинуть деревянные ставни, которые обычно даже не были замкнуты. Мы находили прекрасные дома, оставленные гнить и разрушаться. Один из раскрашенных в цвет индиго дворов возле Токусима имел веранду шириной в два метра, которая окружала целый дом, так, как это сегодня можно увидеть только в замке Нидзё в Киото. Доски пола толщиной больше десяти сантиметров были сделаны из ценного дерева keaki.

Вламываясь в эти нежилые дома, я узнал много вещей, которым не мог бы научиться из книжек. Собственными глазами я увидел настоящий, традиционный японский образ жизни. Семьи, которые решились оставить свои дома, не забирали с собой практически ничего. На что годились бы в Осака соломенные накидки, бамбуковые корзинки и инструменты для разжигания огня? Все, что было характерным для образа жизни в Ия тысячи лет, стало бесполезным всего за один день. Входя в такой дом, мне казалось, что его хозяева просто неожиданно исчезли. Осадок их повседневного бытия лежал нетронутый, окаменевший во времени. Все было на месте: раскрытая газета, остатки жареных яиц на сковородке, ненужная одежда и постель, даже зубные щетки на умывальниках. Кое-где были уже видны следы влияния модернизации – между балками, для защиты от холода, монтировали потолки, ставили алюминиевые двери и оконные рамы, — но оригинальная форма дома сохранялась. Всего лишь несколько лет позже искусственные материалы царили повсюду, покрывали не только потолки, но и пол, стены и столбы, интерьер погибал под слоями пластика и фанеры.

Западные туристы в Японии, напуганные отсутствием уважения к окружающей среде и городским древностям, постоянно спрашивают: «Почему японцы, модернизируясь, не могут сохранить то, что ценное?» Так вот, Япония – это страна, в которой давний мир полностью потерял значение, он кажется таким же бесполезным, как соломенные плащи и бамбуковые корзинки, оставленные крестьянами Ия. На Западе современная одежда, архитектура и т.п. развились естественным путем из европейской традиции, поэтому здесь намного меньше противоречий между давней и современной культурой. Промышленная революция в Европе происходила постепенно, в течение сотен лет, и поэтому английская и французская провинции относительно слабо разрушены, множество средневековых городов стоит там по сей день, а жители исторических окрестностей по прежнему относятся к ним с уважением и заботой.

В отличие от Европы, в Китае, Японии и Юго-Восточной Азии изменения произошли очень резко, более того, под влиянием совершенно чужой культуры. Как современная одежда, так и архитектура не имеют ничего общего с традиционной азиатской культурой. И хотя японцы восхищаются и признают прекрасными старые города, такие, как Киото или Нара, в глубине сердца они знают, что те не имеют никакой связи с их повседневной жизнью. Короче говоря, эта места стали городами иллюзий, историко-тематическими заповедниками. В восточной Азии нет аналогов Парижа или Рима – Киото, Пекин или Бангкок превращены в цементные джунгли, а деревни оказались загромождены рекламными щитами, столбами высокого напряжения и домами из алюминия. Яйцо в замке разбилось.

Городская библиотека, в которой учатся дети из городка Камеока, в котором я сейчас живу, не очень сильно отличается от оксфордской библиотеки в Merton College, самой старой из ныне действующих библиотек в мире. Когда я первый раз посетил Мертон, меня поразило то, что хотя библиотеку основали почти семьсот лет назад, книги, полки, кресла и, наконец, сама концепция библиотеки оставались практически неизменными все эти столетия. Дети из Камеока могли бы приехать в Мертон, и чувствовали бы себя, как дома. Но если бы они посетили склад японской святыни, где хранятся сутры (буддийские канонические тексты) и где полки завалены складными альбомами, завернутыми в шелк, или кабинеты ученых, где на стенах висят свитки, то не имели бы понятия, на что смотрят. Эти вещи так далеки от того, что используется в сегодняшней Японии, что с таким же успехом они могли бы походить с другой планеты.

Полное разрушение естественной среды и культурных традиций в Восточной Азии когда-нибудь будет признано одним из главных событий этого века. Япония, со своим богатством и энергией, выдвинулась на первое место среди народов этой части мира. Но изменения ни в коей мере не ограничиваются Японией, и с исторической перспективы были, вероятно, неизбежными. Азия была обречена на этот путь.

Когда родная культура страны погибает, создается «новая традиционная культура». Эта мешанина старых форм и новых вкусов приобретает форму культурного чудовища из лаборатории Франкенштейна. Самым шокирующим примером этого является Китай. Попытки дешевой консервации китайских святынь привели к тому, что такие здания и статуи резко отличаются от оригинальных. Ярмарочные цвета и гротескные композиции являются полным противоречием духу китайской скульптуры, но так уж печально складывается, что туристы имеют возможность видеть лишь это, и вульгарные творения теперь принимают за китайскую культуру.

Япония не зашла настолько далеко, но ее традиционная культура тоже оказалась искажена. «Новая» традиция имеет свои мифы, один из которых касается татами. Большинство людей верит, что японский интерьер не может существовать без татами, хотя это неправда. До самого периода Хейан дворцовые полы делали из досок, как это видно на старых рисунках и свитках. Аристократ садился на один мат татами, на возвышенной платформе, которая располагалась в центре пола. Такую обстановку мы можем еще увидеть в некоторых святынях дзен в Киото. В обычных же домах использовали тонкие красные маты, когда надо было чем-то прикрыть пол. В Ия эти маты раскладывали только вокруг очага, а остальной пол не прикрывали. Деревянный пол протирали мокрой тряпкой два раза в день – утром и вечером. В результате пол был отполирован, и блестел черным, как поверхность сцены в представлениях театра но.

Сцена но, святыни синто, храмы дзен и дома в Ия относятся ко времени «до татами». Между деревянными полами и татами существует огромная психологическая разница. Деревянные полы берут свою родословную из домов Юго-Восточной Азии, а те стояли на столбах, в лесах «эры богов». Татами, со своими аккуратными черными краями, вошли в моду позже, в эпоху изысканного этикета, чайной церемонии и самурайских ритуалов. С татами рисунок пола набирает выражения, помещение кажется меньшим и более легким для заполнения. Пол из деревянных досок не имеет визуальных разделителей, и вызывает чувство бесконечного пространства.

Не смотря на сегодняшнее доминирование татами, есть два типа японских интерьеров, которые датируются разным временем. Типично японская модель культурных изменений отражается в этих двух вариантах пола. Вместо того, чтобы заменять старое новым, японцы положили новое поверх старого.

Вернемся в Ия. Долина делится на восточную и западную части. К западной части доступ относительно простой, и каждый год сотни тысяч туристов посещают известный Kazura-bashi — висящий мост из гигантской лианы. Время от времени перевешиваемый заново (сегодня он дополнительно укреплен стальными тросами), этот мост походит с периода, когда в долину прибыли члены рода Хейке. Он стал одним из первых туристических объектов Сикоку, но туристы редко отправляются далее Казура-баси, чтобы посетить менее развитую восточную Ия.

Мои поиски оставленных домов я начал с самых далеких гор восточной Ия. Таких домов было достаточно много, однако я как-то не мог найти подходящего. Дома, которые опустели недавно, имели подвешенные потолки, либо были переделаны с использованием бетона и алюминия. Те же, в которых не жили достаточно давно, поддались разрушениям, у них были покоробленные полы, а опорные столбы полопались так, что не годились для ремонта.

В январе 1973 года я приехал в Цуруя, городок в восточной Ия. С собой у меня было письмо к господину Такемоно, члену городского совета. Я спросил его, нет ли поблизости каких-нибудь пустых домов, и он немедленно согласился мне их показать. Через пару минут мы добрались до оставленного дома, и я сразу понял, что это «то, что надо». Перед моими глазами стоял замок, который я столько искал.