Утро в раю (очерки нашей жизни)

Состав «преступления»: национальность*

Новая работа д-ра Виктора Бруля и д-ра Михаэля Ванне-ра «Книга памяти: государственный террор против немцев Алтайского края и Омской области в 1919–1953 годах»[124] посвящена одной из самых трагичных страниц истории российских немцев. Наряду с подробным описанием переселения немцев в Сибирь, произошедшего в конце XIX и начале XX веков, она включает в себя списки расстрелянных и осуждённых к различным срокам заключения. С указанием фамилий, имён, года и места рождения, проживания, даты ареста, меры наказания, дат смерти и реабилитации. Редкие архивные документы дополняют эту «энциклопедию террора», изданную Историко-исследовательским обществом немцев из России. А всё вместе взятое подтверждает гипотезу Виктора Бруля, сформулированную им ещё в двухтомнике «Немцы в Сибири» — о том, что немцы в СССР «стали коллективной жертвой государственного террора, единственной виной которых была их национальность». Кстати, к такому же выводу, вызвавшему бурные дискуссии среди учёных и политиков, в разное время и независимо друг от друга пришли известный российский писатель, историк Андрей Буровский[125], доктор исторических наук, писатель Виктор Бердинских[126], исследователь политических репрессий в СССР, сотрудник Института российской истории РАН Виктор Земсков[127].

Предки одного из нас — волынские немцы, другого — сибирские, то есть, их разделяли тысячи километров, а вот объединяли тюрьма, ссылка, расстрелы. Ещё объединял состав «преступления»: родились немцами.

В семье того, что родом из Сибири, за годы советской власти ни один мужчина не умер своей смертью. Об этом он знал по рассказам отца и его старших сестёр, потерявших мужей в 1938 году. Тогда же были расстреляны братья его отца — Василий и Матвей Шлейхеры. Дядю Василия он обнаружил в «расстрельных списках» «Книги памяти».

О судьбе другого дяди — Матвея Шлейхера узнал из информации о деле «контрреволюционной» группы из посёлка Кронштадт, описанного там же.

В марте 1938 года сотрудниками Благовещенского районного отдела НКВД Алтайского края были арестованы 14 жителей посёлка Кронштадт: Иосиф Вильгельм, Франц Неме-рицкий, Роман Копп, Мартын Мозер, Михаил Мозер, Пауль Петер, Даниил Пропман, Алексей Пфейфер, Пиус Пфейфер, Иван Шейдт, Иосиф Шейдт, Яков Шейдт, Иосиф Шенкель, Матвей Шлейхер. Старшим по возрасту среди арестованных был Мартын Мозер, 1882 года рождения; младшим — Матвей Шлейхер, 1914 года рождения.

Всех арестованных, содержавшихся в Славгородской тюрьме, принудили признать себя виновными. Обвинение гласило: «Являлся активным участником контрреволюционной фашистской повстанческой группы, которая ставила своей целью путём контрреволюционной агитации, диверсий и вредительства в сельском хозяйстве развалить колхозы и вооружённым восстанием свергнуть советскую власть». 14 октября 1938 г. по «Кронштадтскому делу» тройка (первый секретарь Алтайского крайкома ВКП(б), начальник краевого управления НКВД и прокурор края) приговорила Иван Шейд-та к 10 годам ИТЛ, а остальных — к высшей мере наказания. 19 октября 1938 года они были расстреляны в Славгороде.

1 ноября 1958 г. президиум Алтайского краевого суда отменил постановление тройки от 14 октября 1938 г. по «Кронштадтскому делу» как незаконное.

Как пишут Бруль и Ваннер, у немцев в царской России были «трудности» из-за того, что они «не спешили ассимилироваться, то есть русифицироваться». Столыпинская аграрная реформа начала ХХ века открыла безземельным сыновьям из немецких семей Бессарабии, Украины и Поволжья новые перспективы в Сибири. Несмотря на то что им здесь выделялись неудобные земли для ведения сельского хозяйства, опыт, усердие и трудолюбие позволили немцам быстро достичь заметного благосостояния. При этом они придерживались своих национальных, религиозных и культурнохозяйственных традиций, что оказалось после 1917 года «несовместимым с догмами и практикой советской системы».

Советизация немецкой деревни в Сибири была затруднена ещё и тем, что среди местных немцев практически не было коммунистов. Кроме того, на них, считавшихся более зажиточными, налагались более высокие налоги в сравнении с их русскими и украинскими соседями. Эта политика властей вела к росту эмиграционных настроений. Переселялись в основном в Канаду, где было немало немцев-меннонитов, и Аргентину, в которой у поволжских немцев имелись родственники и где они намеревались продолжить своё традиционное занятие сельским хозяйством. В начале 1929 г. в Москве и её окрестностях собралось в ожидании разрешения на выезд около 15 тысяч немцев, большинство из которых были из Сибири. Так как Канада и Германия (как транзитная страна) заявили, что не могут принять такую массу переселенцев из СССР, то советские органы разрешили выехать только 5671 немцу. Более 40 процентов из них были из Немецкого района Западной Сибири. «Всех остальных насильно отправили в места их прежнего проживания», — сообщают авторы исследования.

По решению Сибирского краевого комитета ВКП(б) от 2 февраля 1930 г. «О темпах коллективизации и ликвидации кулачества как класса» непрерывная коллективизация должна была завершиться в Славгородском и Рубцовском уездах, где были компактные поселения немцев, до 1 октября 1931 г., а в Омском уезде — до 1 октября 1932 г. Попытки немцев избежать тотальной коллективизации пресекались жёсткими административными мерами. Так, немцам запрещалось покидать свои поселения, железнодорожным кассам — продавать им билеты на поезда. Предприятиям Сибири категорически запрещалось принимать на работу немцев из сельской местности. Таким образом, немецких крестьян сознательно поставили перед выбором — вступить в колхозы или умереть голодной смертью.

В июне 1930 года в Немецком районе протест крестьян достиг апогея — две тысячи человек, в основном меннонитов, собрались на конференцию, чтобы потребовать разрешить свободный выезд из СССР. На несколько часов «восставшими» был занят ряд административных зданий в Гальбштадте, но подоспевшие из Славгорода милиционеры арестовали «зачинщиков волнений». По делу «Гальбштадтского восстания» проходило 823 человека, семерых приговорили к расстрелу, часть — к различным срокам заключения. В 1937-38 гг. абсолютное большинство участников «эмигрантской конференции», как и «Гальбштадтского восстания», подверглись репрессиям.

Летом 1931 г. из Немецкого района на Север было выслано 800 «кулаков», что составляло пятую часть всего населения района. По первому пятилетнему плану (1929–1933 гг.) предусматривалось коллективизировать в СССР 20 % крестьян страны, но, как известно, этот рубеж был значительно перекрыт. Так, в Западно-Сибирском крае к 1 октября 1935 г. было коллективизировано 84,7 % крестьянских хозяйств. А вот немецкие хозяйства Сибири уже к 1931 г. были коллективизированы на 100 %, но высылка «кулаков-немцев» продолжалась ещё несколько лет, в основном за счёт средних крестьян и бедняков, исключённых из колхозов и лишённых избирательных и иных прав.

Уже в июле 1932 г. в циркулярном письме органов безопасности СССР «О борьбе со шпионажем, вредительством и диверсиями немецких фашистов против СССР» указывалось на якобы имевшее место усиление фашистской пропаганды в отношении немецкого населения СССР. Поэтому органам госбезопасности предписывалось выявлять немцев, состоящих в переписке с родственниками в Германии и других странах, взять под наблюдение специалистов-немцев, работающих на оборонных предприятиях или служащих в рядах Красной армии. Постановление ЦК ВКП(б) от 5 ноября 1934 г. «О работе среди немецкого населения», разосланное на места, придало новый импульс этой репрессивной кампании. В нём немцы обвинялись в нелояльности к советской власти и едва не поголовной связи с фашистской Германией.

Органами НКВД в кратчайшие сроки были переписаны и взяты на учёт все немцы, начиная с грудных детей и заканчивая дряхлыми стариками. На них завели подробнейшие анкеты с указанием степени лояльности каждого, которые в скором времени явились хорошим подспорьем для новых, более жёстких массовых репрессий. В том же постановлении было указано, что против нелояльных немцев должны применяться самые строгие меры, вплоть до высылки из СССР, тюремного заключения и расстрела. В конце 1934-го и в 1935 г. по немецким деревням СССР, в том числе и Сибири, прокатилась волна чисток, скорых судов и расстрелов.

Об этом факте недавней истории также подробно рассказывается в «Книге памяти».

На основе многочисленных архивных документов, в том числе следственных, судебных дел, авторы воспроизводят картину царившего террора, достигшего апогея в 1937-38 гг.

В 1937 г. Политбюро ЦК ВКП(б) направило на места постановление, обязывающее провести массовые репрессивные акции против представителей 12 национальностей, имевших исторические корни за границами СССР. Начали опять же с немцев и ими же закончили.

И ещё один примечательный фрагмент книги. Мало кто сегодня знает, что Сталин явился инициатором «Немецкой операции». На заседании Политбюро ЦК ВКП (б) 20 июля 1937 г. он собственноручно начертал резолюцию о том, чтобы всех немцев, работающих на оборонных и химических предприятиях, электростанциях и стройках, незамедлительно арестовали. На практике же последовавшая волна арестов коснулась и немцев в сельской местности. Так, по спискам репрессированных, составленных В. Брулем и М. Ваннером, в одном только Немецком районе на Алтае в 1937 г. было арестовано 285 немцев, из которых 274 расстреляно (96 %). В ночь 22 января 1938 г. в Славгороде расстреляли 298 человек, в том числе 288 немцев (!).

В книге подробно описываются методы, ход и последствия репрессий. Всё это обосновывает доказательство того факта, что немцы в СССР были коллективной жертвой государственного террора. Вот лишь один пример. В 1938 г. население Алтая составляло 2478 тыс. человек, из которых 29 тыс. (1,17 %) являлись немцами. С 1929-го по 1953 г. здесь по политическим мотивам было репрессировано 49 599 человек, в том числе 3874 немца, что составляло 21 % всех жертв. Иными словами, доля немцев среди жертв в 15 раз

(!) превышала долю немцев среди всего населения Алтая.

Читая «Книгу памяти», мы спросили Виктора Бруля, известны ли ему факты, когда в ходе репрессий немецкие семьи уничтожались полностью.

— Я вырос в Славгородской степной зоне Алтая, — сказал он, — и ещё ребёнком слышал рассказы очевидцев того, с каким изуверством энкавэдэшники расправлялись с семьями «кулаков», «контрреволюционеров» и «фашистских прихвостней», как вместе со взрослыми исчезали дети. Работая в архивах бывшего КГБ с «расстрельными» документами, я обратил внимание на «примечательный факт». Например, в 1938 г. число немецких семей, в которых расстреляли три и более человек, составило 30 % всех приговорённых к высшей мере, в то время как доля немцев в населении Алтая едва превышала один процент. Вообще, практика семейных и групповых дел тогда была очень распространена. Так было легче и быстрее выполнять спускаемые сверху разнарядки по уничтожению «врагов».

Когда в Славгороде в конце 80-х — начале 90-х годов минувшего века в прессе впервые затронули тему массовых репрессий, то местные власти воспротивились преданию гласности многих подробностей их проведения. Им явно не хотелось, чтобы имена палачей — сотрудников НКВД и членов «троек» — были преданы огласке. Призывы общественности увековечить память жертв репрессий в соседнем Немецком районе, восстановленном в 1991 году, также не нашли поддержки властей. Впрочем, и в других регионах России если и вспоминают о прошлом, то исключительно о светлом. Что же касается мрачных его страниц, то их предпочитают поглубже спрятать в архивах. Ну а тех, кто пытается его ворошить, начинают преследовать. Вспомним недавнее дело архангельского учёного Виктора Супруна, занявшегося составлением «Книги памяти» репрессированных в сталинский период российских немцев и изучением судеб германских военнопленных, находившихся в советских лагерях. Сотрудники ФСБ моментально обвинили его «во вторжении в частную жизни», «сборе и распространении частной информации» и начали уголовное преследование. (См. «РГ/РБ» № 41 за 2009 год, «В России начинают сажать историков»).

По этому поводу мы уже высказывали своё мнение, а вот мнение доктора Виктора Бруля: «В России во все времена интересы государства превалировали над интересами личности. Среднестатистическому гражданину там отводилась роль „винтика“, „гвоздика“, которых много и которые в любой момент можно заменить, а то и выбросить. Одновременно репрессивные органы всегда считались „жертвенными, бескорыстными защитниками Отечества“, которые, правда, иногда ошибаются, но исключительно из-за происков неких злых сил. Пока все грехи за массовые репрессии в советский период списывались исключительно на Сталина и его окружение, это многих устраивало. Хотя, с моей точки зрения, Сталина просто сделали козлом отпущения, скопом навесив на него грехи всех соратников и недругов, вроде Свердлова, Троцкого и того же Хрущёва. А причины лежали в природе советской государственности, а ранее — российской. У нынешних властей, как думаю, тоже большой страх перед кризисом государственности. Потому что в условиях многонациональной и по-прежнему тоталитарной России кризис государственности может привести к фатальным последствиям. Вот вам и ответ на вопрос, почему в последние годы идёт быстрое закручивание гаек в сферах, связанных с исследованием работы государственных органов власти в прошлом. Дело Супруна в этом смысле удобный повод запугать или хотя бы заставить засомневаться других».

2010 г.

Очерк написан в соавторстве с историком Иосифом Шлейхером