Утро в раю (очерки нашей жизни)

Скромное обаяние диссидентов

Наряду с пишущими машинками, арифмометрами, катушечными магнитофонами достоянием истории постепенно становятся также и диссиденты. Всякие там «шестидесятники», «семидесятники», «дети оттепели», «подснежники перестройки», «демороссы»… Об этом в кругу прочего свидетельствует то, что их жизни и подвигам историки стали посвящать конференции и симпозиумы. В том числе международные.

Одна из подобных, на ней мне довелось побывать, состоялась в Мюнхене. Именовалась она «Заседанием совместной комиссии по изучению новейшей истории российско-германских отношений», а посвящалась «Оппозиции и сопротивлению в тоталитарных диктатурах», под которыми подразумевались нацистская Германия, СССР и ГДР.

Тема эта, согласитесь, сколь обширна, столь и сложна, ибо на каждого занимающегося ею, хочет он того или нет, оказывают влияние устоявшиеся политические стереотипы, собственные воспоминания, пристрастия. Кроме того, у большинства из нас, живущих в XXI веке, появилась уникальная возможность лично сравнить период «до» со временем «теперь». Достоянием гласности стали многие документы из архивов ЦК КПСС, ЦК СЕПГ, КГБ, Штази, а также некоторые из запасников стран-победителей в холодной войне. Всё это создаёт невиданные ранее возможности для исследователей, но никак не способствует упрочению «единства мнений». Тем примечательнее, что в Мюнхене особо острых дискуссий зафиксировано не было.

В помещении Католической академии Баварии, где проходил коллоквиум, присутствовало пятнадцать российских и примерно столько же немецких учёных. Доклады, которые они прочли друг другу («посторонних» в академию не пригласили), были обстоятельны, но в основном традиционны по композиции, подбору и трактовке фактов.

Но не это привлекло моё внимание, а некая, как показалось, «зауженность» обсуждения — говоря о сопротивлении тоталитаризму в СССР, историки «забыли» даже упомянуть многих и многое. Например, российских немцев. Будто этот народ, поголовно отправленный за «колючку» трудовых лагерей и объявленный «вне закона», никак не протестовал против произвола и издевательств. Будто не было спонтанных и массовых акций протеста, включающих голодовки, обращений в высшие советские и международные инстанции, приковывания к ограде посольства ФРГ в Москве, несанкционированных демонстраций на Красной площади, подпольного изучения Закона Божьего и запрещённого властями родного языка. А то, что в ХХ веке именно российские немцы, по крайней мере трижды, становились «разменной монетой» в отношениях между СССР и Германией, разве можно отнести к фактам малозначительным? И как-то не верится, что устроителям мюнхенского коллоквиума неизвестны имена живущих в Германии докторов исторических наук Антона Боша, Виктора Кригера, Альфреда Айсфельда, Виктора Гердта, Виктора Бруля, москвички Татьяны Иларио-новой, Виктора Кириллова из Барнаула, Виктора Бердинских из Вятки, других их коллег, плодотворно занимающихся этим фрагментом недавней истории. Так в чём же дело? Почему не пригласили?

Впрочем, забыли не только российских немцев, но и крымских татар, месхетинских турок, религиозных деятелей, а также такое массовое движение 50-х — 90-х годов минувшего века, каковым являлось движение русских патриотов, яростно добивавшихся свержения коммунистического режима — один Всесоюзный социал-христианский союз освобождения народа чего стоит! К слову, его членам было много тяжелее, нежели диссидентам-либералам, придерживающимся западной ориентации. За рубеж из тюрем их не высылали, международные правозащитные организации и прессу, включая «Свободу», «Голос Америки», «Немецкую волну» и Би-би-си, их судьба особо не волновала, да и центральные, то есть кремлёвские власти, почему-то к ним относились много жёстче, нежели к диссидентам-либералам. К последним применяли «репрессии» наподобие той, что к известным литературоведу, критику, журналисту Виктору Шкловскому и драматургу Михаилу Шатрову. Подписав письмо протеста в защиту писателей Юлия Даниэля и Андрея Синявского, осуждённых в феврале 1966 года за «написание и передачу за границу произведений, порочащих советский государственный и общественный строй», оба тут же получили Государственную премию и ордена. И не они одни! Среди подписавших письмо в защиту «лютых антисоветчиков» были и до и после обласканные властями И. Эрен-бург, Б. Ахмадулина, Е. Евтушенко, Ю. Нагибин, К. Чуковский, В. Каверин, В. Войнович, Ю. Мориц, Б. Окуджава, С. Рассадин, Д. Самойлов, Б. Сарнов, Ю. Левитанский и другие чуть менее известные литераторы. Ни одному из них, насколько известно, даже замечания по поводу того, что их мнение с мнением народа, партии и правительства диаметрально не совпало, не сделали. И это в тоталитарной империи, когда КГБ контролировало не то что слова, а даже мысли! Но, может, именно поэтому они и «отважились» подписать эту петицию? Ведь команду провести суд над Синявским и Даниэлем дал лично А. Н. Яковлев, возглавлявший тогда отдел пропаганды ЦК КПСС, а позже, уже при Горбачёве, ставший «отцом русской демократии».

Что же касается всесильного КГБ, то у него с «вольнодумцами» были тоже весьма специфические отношения. Достаточно вспомнить, что поэт Евгений Евтушенко и академик Андрей Сахаров, отправленный в ссылку в Горький, имели по прямому личному телефону, связывавшему их с. — шефом КГБ Юрием Андроповым, и разрешение звонить ему в нужных случаях. И ведь звонили! И не они одни. Как пишет в своей книге живущая ныне в Израиле писатель и признанный специалист по истории диссидентского движения в СССР Нина Воронель, «-советская власть создала совершенно уникальный тип отношений с людьми искусства. Все крупнейшие русские писатели того времени — Синявский, Зиновьев, Солженицын — были какой-то частью своего существа сращены с советской властью: они обманывали её, высмеивали её или „бодались“ с нею»[69]. Но, как верно заметил живущий в Нью-Йорке литературный критик, писатель и политолог Владимир Соловьёв: «Не надо путать диссидентство с инакомыслием, а точнее — с двоемыслием, самым распространённым тогда способом советского туземного мышления. Инакомыслили и двоемыслили в Советском Союзе все без исключения — от партократа и кагэбэшника до новопринятого пионера с красным галстуком на груди»[70]. Проще говоря, инакомыслили все, но только немногие сумели превратить это в гешефт. Хотя, конечно, были и бескомпромиссные борцы с системой. Прежде всего, из числа истинно верующих, а также так называемые националисты (прошу не путать с нацистами), борющиеся за права своих народов. Самыми многочисленными среди них были, как пишет Владимир Соловьёв (а он этим вопросом занимался профессионально), грузины, армяне, литовцы, эстонцы, латыши, украинцы, которые желали эмигрировать из СССР, но — в отличие от евреев (и добавлю — немцев. — А. Ф.) — вместе со своими странами[71].

Ещё диссидентами становились обиженные властями, как им казалось, писатели, музыканты, актёры. Но говорить об этом вслух было как-то не очень, вот они и объявляли себя борцами с режимом и советским строем. Например, Александр Гинзбург, он же Галич, стал, по его утверждению, диссидентом, когда столкнулся с государственным антисемитизмом. До этого он был удачливым и не особенно разборчивым в средствах советским писателем и сценаристом. Но когда вдруг оказалось — родное советское государство не ему отвело первые места, вступил с ним в борьбу и рассердился до того, что эмигрировал. Что характерно — уехал не в Израиль, а в Париж, стал не сионистом, а членом НТС, посещал не синагогу, а православную церковь, и даже заявлял, что с еврейским возрождением ничего общего не имеет[72].

По схожим причинам и с теми же документами на Запад в своё время эмигрировали Василий Аксёнов, Владимир Во-йнович, Георгий Владимов…

«Я был в их мире единственным бунтовщиком, — напишет позже Эдуард Лимонов. — Это удивительно, но все эти литераторы, балетные танцоры, поэты фотографы, прибежавшие тогда на Запад, — никто из них не злобился тогда на систему, хотя неудачников среди них было в сотни раз больше, чем таких уникальных удачников, как Бродский. Если они могли, они с удовольствием липли к власти. Ростропович, Барышников, позднее Макс Шостакович бывали в Белом доме у Рейгана. И гордились этим. Именно тогда ещё я понял, что с людьми искусства в России что-то не так, почему они всегда с властью и богатством, почему всегда на стороне победивших. Особенно неприятен расчётливый Ростропович. И Рейган его принимает, и у Берлинской стены он вовремя оказывается в исторический момент с виолончелью, и в московский Белый дом поспел аккуратно в 1991 году, 21 августа, когда уже победа за Ельциным, и тут его как раз в каске запечатлели. Большим конформистом и дельцом, чем Ростропович, быть трудно. А, собственно, кто такой Ростропович? Он не самый лучший виолончелист своей эпохи, он делец, хороший менеджер себя самого. Отличный рекламный агент»[73].

Вообще диссиденты, прежде всего те, что эмигрировали на Запад, вели себя в те благословенные времена, как очень избалованные дети богатых и безумно чадолюбивых родителей. Ну и жили в большинстве они тоже очень даже неплохо. Ни в чём не нуждаясь и бесконечно капризничая. Хорошо и достаточно откровенно (предполагаю, сам того не желая и думая, что пишет совершенно противоположное) рассказал об этом Владимир Войнович[74]. Ну а как весьма недурственно жилось некоторой их части, что остались в СССР, поведал в своей последней книге Василий Аксенов[75].

Едва не официально, принято считать, что диссидентство в СССР возникло в 60-е годы прошлого века, а в 70-е стало заметным явлением общественной жизни. Вначале это были полуформальные организации, члены которых хотели преобразовать, а то и заменить советский строй. Естественно, подавляющее их большинство, если не все, оказались в поле зрения КГБ и западных спецслужб и стали с ними сотрудничать, чему в литературе масса красноречивых свидетельств. Подтверждение можно найти в книгах Нины Воронель, Юлия Нудельмана, Эдуарда Лимонова, Сергея Кара-Мурзы, Станислава Куняева, Сергея Соловьёва, других авторитетных авторов.

С 1966 года советское правительство стало применять к инакомыслящим такую меру, как лишение гражданства и высылка за границу. Но удостаивались этого не все. Причём по странным «случайностям» высылали как раз таких, кто оказывался нужен на Западе, кто мог там найти применение и использоваться для дальнейшей антисоветской работы — Солженицын, Бродский, Буковский. А остальных в Советском Союзе просто сажали, и они использовались Западом в другом качестве — для пропагандистских кампаний о «жертвах советского режима». При этом, как доказывает в своём фундаментальном исследовании писатель-историк Валерий Шамбаров[76], откровенно подставляли их, если считали нужным. И приводит следующий пример. В конце 1976 года президент США Джимми Картер и его советник Збигнев Бжезинский решили вызвать очередное «охлаждение» в отношениях с СССР. Для этого Картер в нескольких выступлениях расхвалил советских правозащитников, пригласил к себе для беседы диссидента Буковского, отбил приветственную телеграмму Сахарову. Естественно, на КГБ это подействовало, как красная тряпка на быка. Тут же арестовали все Хельсинкские группы, действующие в стране, а Сахарова выслали работать в Арзамас. Что и дало возможность Картеру тут же возбудить свою «общественность» против «тоталитаризма».

Написав эти строки, вспомнил забавный, но весьма характерный эпизод.

В 1992 году я впервые переступил порог Радио «Свобода», располагавшегося тогда в Мюнхене, на территории Английского парка. Всё там было мне в новинку, всё интересно: как-никак «главное гнездовье антисоветчиков».

С одним из первых, с кем я там познакомился и стал приятельствовать, был режиссёр Борис Бурштейн: весёлый, саркастичный и, как мне казалось, знающий всё и обо всём. И вот как-то стоим мы с ним утром в коридоре, а мимо нас проходят сотрудники русской, украинской, грузинской, армянской, азербайджанской, польской и других редакций. Со всеми ними мы здороваемся: Борис — потому что всех знает, а я из вежливости. Но мне было интересно узнать фамилии этих людей. Ведь столько лет слышал их голоса.

«Это кто?» — спрашиваю я Бориса шёпотом. «Это, — отвечает он, — такой-то, такой-то». То есть называет фамилию. «А это?» — «А это. Это такой-то», — с некоторой, как мне показалось, пренебрежительностью роняет он. «А вот эта женщина?» — снова интересуюсь я. «Это не женщина, — поправляет меня Борис. — Это форменное о-го-го с прибором!» И, глянув по сторонам, называет фамилию.

В обед мы снова встретились с Бурштейном. «Слушай, Боря, — спросил я, — почему ты утром, когда мы стояли у проходной, фамилии своих коллег произносил как-то по-разному? Или мне показалось?» — «Ничего тебе не показалось, — ответил он, — я ведь звукорежиссёр и поэтому голосом как бы подчёркивал их значимость и сущность. Вот, например, С. Он работает только на две разведки — ЦРУ и КГБ. Поэтому я к нему так, по-простому. А вот К. обслуживает, кроме этих, ещё „Моссад“, БНД и, как я слышал, болгарскую разведку. Согласись, что такому человеку просто взять и сказать „привет“ неприлично. Ну а М., так тот только на ЦРУ и работает, а корчит, корчит из себя.» — «Прости, — перебиваю его. — Ты это всё серьёзно?» — «Шутить после работы будем, — строго проронил Борис. И добавил: — Но о том, что услышал, не болтай. А то ведь зонтиком кольнуть могут».

Наверняка он тогда юморил, но в каждой шутке, как известно, только доля шутки.

Когда СССР рухнул, надобность во всех этих «борцах-ни-спровергателях», как внутри, так и за пределами страны, отпала и подавляющее их большинство уволили без всякого выходного пособия. Обидно? Не то слово — сам тому был свидетелем.

Вообще, ещё с конца 80-х прошлого и вплоть до начала нынешнего века я так или иначе сталкивался и разговаривал с диссидентами, или правильнее с инакомыслящими: на конференциях, митингах, дискуссиях, интервьюировал их как журналист, читал о них, беседовал. В том числе с философом и писателем Александром Зиновьевым, который, кстати, категорически отрицал даже малейшую свою к ним причастность, ибо, по его выражению, «всегда был и остаётся суверенным государством» и «никогда не шёл в фарватере чьих-то идеологических мейнстримов». Но вот в вопросах диссидентства и в сущности этих людей он разбирался прекрасно, не очень при этом их жалуя. Почему? Дело в том, как верно подметил другой писатель, главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков: «В старорежимные годы подавляющая часть творческой интеллигенции была советской. Да, чуть ли не каждый второй был инакомыслящим. Но не надо путать инакомыслие с диссидентством. Инакомыслие — состояние духа. Диссидент — профессия, как правило, неплохо оплачиваемая, хотя временами рискованная. Наша интеллигенция, как и весь народ, была советской в том смысле, что искренне или вынужденно, восторженно или сцепив зубы разделяла советский цивилизационный проект и участвовала в его воплощении. И ничего постыдного в этом нет. Попробуйте получить в Америке кафедру или работу в театре, объявив, что вы не разделяете принципы открытого общества. Да вам не доверят даже класс с недоразвитыми неграми или роль „кушать подано“!» [77]

Впрочем, я сейчас не об этом, а о том, что однажды задался целью отыскать среди диссидентов российских немцев. И не нашёл. Ни одного. Хотя с определённой натяжкой к ним, конечно, можно отнести так называемых «автономистов», добивавшихся восстановления Автономной республики на Волге, несгибаемых христиан, готовых за веру принять любые, даже самые страшные муки, и тех, кто во что бы то ни стало хотел перебраться жить в Германию.

На первом этапе эмигранты, как их зачастую именовали, действовали сугубо индивидуально, а с конца 60-х, после того как власти устами Председателя Президиума Верховного Совета СССР А. И. Микояна объявили, что «восстановить АССР НП практически невозможно»[78], возникло и стало шириться движение за свободный выезд в Германию. Его активисты колесили по всей стране, собирая подписи под петициями, которые с риском быть арестованными и осуждёнными за хулиганство, нарушение общественного порядка или нечто подобное передавали в посольство ФРГ в Москве. Таким образом они стремились привлечь внимание официального Бонна к положению российских немцев, с тем чтобы им, Бонном, было оказано давление на Кремль.

Официальными сведениями о количестве немцев-пра-воборцев, то есть отстаивающих права своего народа, я не располагаю, но, думаю, что было их никак не меньше нескольких сотен, а то и тысяч. Попытаюсь обосновать это своё предположение.

В феврале 1975 года Карагандинским областным судом «за систематическое распространение явно ложных сведений, порочащих советское государство и советский общественный строй», к двум годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима был приговорён Эдуард Дайберт. На заседании суда было сказано, что «в беседах с коллегами по работе гражданин Дайберт утверждал, будто в СССР нет свободы слова, нет демократии и якобы ущемляются права советских граждан немецкой национальности».

Сегодня Эдуард Дайберт, который вначале добивался восстановления Автономной республики немцев Поволжья, а затем права свободного выезда немцев на историческую родину, за что и был осуждён, живёт в Бохуме. Так вот, многие годы он занимается поиском людей, которые также пострадали за то, что хотели уравнять свой народ в правах с другими народами, населяющими Советский Союз.

По сведениям Дайберта, подтверждённым Международным обществом прав человека, штаб-квартира которого располагается во Франкфурте-на-Майне, всего начиная с 1972 года за решётку по обвинению в «клевете на советский государственный и общественный строй» было отправлено 89 российских немцев. Но им наверняка учтены далеко не все осуждённые, тем более что добиваться права переезда в Германию российские немцы стали сразу же после установления дипломатических отношений между СССР и ФРГ в 1955 году. Тому есть документальные подтверждения, хранящиеся в моём архиве, например, уникальный сборник «Ре Патриа — Вольное слово», посвящённый немцам Советского Союза и выпущенный издательством «Посев» в 1975 году, материалы исследовательского отдела Радио «Свобода» о жизни российских немцев за 1972, 1974 и другие годы. Немало интересного и в архиве историка, доктора Виктора Кригера, в частности, документы об аресте группы российских немцев в 1957 году только за то, что они направили письмо в газету «Правда» и посольство ФРГ в Москве с просьбой «разрешить им переезд в Германию в связи с тем, что республика на Волге, скорее всего, восстановлена не будет, а родной язык находится под запретом». Впрочем, не буду вдаваться в детали, так как д-р Кригер готовит книгу, посвящённую этому фрагменту истории российских немцев. Скажу лишь — кроме суда и тюремного заключения в СССР существовал и такой вид изощрённых преследований «неверно мыслящих», как заключение на пятнадцать суток, проработка в трудовых коллективах, товарищеские суды, давление на родственников, детей, приглашение для «разъяснительных бесед» в прокуратуру, местное отделение КГБ и т. п. Но об одном характерном факте и человеке редкого мужества всё же расскажу.

В 1964 году на философский факультет МГУ, по какому-то чудесному стечению обстоятельств: недосмотру приёмной комиссии, а заодно курирующих вуз компетентных органов, поступил Вячеслав Майер. Там он увлёкся проблемами Бирмы, ещё учась на первом курсе опубликовал работу, отмеченную специалистами, и наверняка стал бы крупным экспертом или учёным в области философии буддизма, если бы не Н. С. Хрущёв, обратившийся в эти самые дни к народу с предложением внести поправки в новую Конституцию страны взамен сталинской.

А в Москве оттепель, весна, перемены. И многие, в том числе писатели, художники, техническая интеллигенция, бывшие узники ГУЛАГа и, естественно, студенты, стали поправки предлагать и моментально их обсуждать. Вот и Майер взял и предложил восстановить АССР немцев Поволжья, Крымскую АССР и, что считал самым важным, национальные районы, упразднённые перед войной.

Необходимое уточнение. Ни о каких делегациях немцев, добивающихся того же самого, ни об их петициях, адресованных высшему руководству страны, он в то время даже не догадывался. И о закрытом Указе Президиума Верховного Совета СССР 1964 года, в котором официально были признаны необоснованными все обвинения советских немцев в пособничестве врагу в 1941 году, он не знал. Впрочем, для КГБ это было не важно.

Майера начали прессовать: около двадцати раз (!) его предложение по восстановлению автономных национальных республик и районов обсуждалось и по обычаю тех лет резко критиковалось на различных студенческих собраниях. С ним было проведено 43 (!) разъяснительные беседы, что зафиксировано в материалах уголовного дела, возбуждённого позже. Но он упорно стоял на своём и, что примечательно, был не одинок. Майера поддержали некоторые студенты других национальностей.

Тогда им всем, чтобы отрезвить и спустить с демократических облаков на социалистическую землю, на собрании, состоявшемся 24 февраля и продолжавшемся 10 часов, объявили. «выговоры по профсоюзной линии».

Но процесс, как стал позже говорить «деревенский идиот, попавший случайно в императоры великой державы»[79], уже пошёл. Вячеслав Майер познакомился с видными оппозиционерами тех лет П. Г. Григоренко, А. Е. Костериным, С. П. Писаревым, Г. А. Колманьянцем, Г. А. Ахриевым и другими. Они стали давать читать ему «неположенное»: Автор-ханова, Бердяева, Ильина, Франка, «белый и красный ТАСС» и т. п. Тогда же он прочёл знаменитую книгу Джона Кеннеди «Очерки о мужестве» и, по его собственному признанию, перестал бояться КГБ, а главное, опасаться спорить с его сотрудниками.

«Там ведь тоже были не дураки, и они понимали, что я никакой не враг народа или вредитель», — вспоминает Майер.

Но как бы то ни было слежку за ним и его товарищами вели 22 года, а все материалы расследования остаются засекреченными по сей день.

А ещё Майер активно участвовал в СМОГистском движении[80], за что более месяца провёл на скамье подсудимых, но осуждён не был. В 70-е годы стал одним из известных сибирских социологов и продолжал активно добиваться восстановления республики на Волге. С группой единомышленников направил в Президиум Верховного Совета СССР и ЦК КПСС обстоятельное письмо, а затем умудрился встретиться с германским политическим деятелем графом Отто Ламбсдорфом, когда тот прибыл в Москву с официальным визитом, и поговорить на волнующую его тему. Случилось это в момент краткого, но достаточно жёсткого правления Юрия Андропова.

Для начала Майера выдворили из столицы, а затем возбудили уголовное дело, обвинив в антисоветской пропаганде. Суд 1983 года он практически выиграл, получив только «химию» — его отправили на поселение, на исправительно-трудовые работы. В 1985 году за правозащитную деятельность снова осудили, поместив в «смертный коридор» Новосибирского следственного изолятора № 1, а затем в Курганскую зону, в которой он провёл полтора года. Итогом этих его мытарств стала многократно переизданная книга «Чешежо-пица. Очерки тюремных нравов»[81], которую он выпустил под псевдонимом Некрас Рыжий.

Но вот на Запад Вячеслава Майера почему-то не выслали. Почему? А потому, что за него там никто не ходатайствовал, даже «Немецкая волна» ничуть не озаботилась его судьбой, не говоря уж о «Свободе», «Голосе Америки» или Би-би-си.

Отмотав срок и отчаявшись дождаться торжества справедливости, он уехал в ФРГ, благо ворота в страну для российских немцев были тогда открытыми.

Прошли годы, но Майер не изменился. Он всё такой же упорный, честный, принципиальный, хотя жизнь ему, конечно, испоганили. Причём крепко.

Сколько российских немцев прошло этот если не ад, то уж наверняка «предбанник ада»? Десять тысяч? Сто? Не знаю.

А можно ли всех их на этом основании считать диссидентами? Конечно, нет. И вообще диссидентство в чистом, если можно так выразиться, виде не свойственно российским немцам. Чем объяснить этот феномен? Может, особой ментальностью, то есть законопослушностью? А может, нежеланием конфликтовать с властями из опасения снова оказаться за лагерной колючкой? Ведь что ни говорите, но две мощные зачистки, проведённые в ХХ веке, с полной конфискацией имущества, тотальным поражением в правах, арестами, издевательствами, расстрелами, оставили глубокий след в генетической памяти народа. Но с другой стороны — много ли вы знаете российских немцев героев революции? Я лично таковых, исключая пары «чудаков», не припоминаю. А вот среди тех, кто защищал тогда Российское государство, пытаясь сохранить старые порядки и устои, они были. И это тоже характерная черта народа — стремиться решить проблему без крика и мордобоя, а если что и улучшать, то желательно без разрушений уже созданного.

Хотя, и здесь нужно быть честным, у российских немцев тоже встречаются «дети академика Сахарова», ярко и в подробностях любящие рассказать о страданиях, что перенесли, отстаивая народные интересы, и об ужасе, который они нагоняли на КГБ и ЦК КПСС. Знавал я нескольких. Например, даму, которую люди, наслушавшись её выступлений на читательских конференциях, иначе как «Солженицын российских немцев» и «наша мать Тереза» не называли.

Фамилию дамы оглашать не будем — женщина как-никак. Так вот, любила она рассказывать, как, зажав под мышкой бутыль с бензином, в семьдесят каком-то году вышла на Красную площадь. А выйдя, громко, чтобы было слышно если не за Кремлёвской стеной, то у Мавзолея, объявила: «Если в ближайшие три часа мне и членам моей семьи не будет оформлена виза на выезд в ФРГ, обливаю себя бензином и поджигаю!». Естественно, её тут же окружили люди в штатском, естественно, стали угрожать, умолять, сулить всякие блага и снова угрожать. Но она была непреклонна.

А перед ГУМом и на Москворецком мосту, где в мае 1987 года на «Сессне» приземлится Матиас Руст, уже заво-шкотились западные журналисты. Об этом она скорее догадалась, чем увидела. А догадавшись, поняла, что не одинока, и это её приободрило. Ну а кроме того, на миру, как известно, даже смерть красна. Но, к счастью, она не умерла. Сквозь стену крутых плеч с торчащими надолбами голов с одинаковым выражением глаз и прямоугольными подбородками к ней протиснулся мужчинка в чёрном костюме, массово выпускаемых тогда «Большевичкой», несвежей белой рубашке и галстуке на резиночке. Молча извлёк из портфеля бумагу, заверенную печатью, и со словами: «Ознакомьтесь и распишитесь», протянул ей.

Я, конечно, не вижу, но чувствую, как вы, прочтя это, напряглись и взволновались. Успокойтесь. Обмануть нашу героиню, чтоб упечь в психушку № 1 имени Кащенко, а затем ликвидировать, кагэбэшникам не удалось. Не на ту нарвались.

Три секунды — и содержимое бутылки уже стекало по платью на её широкой спине. Ещё секунда — и из сумочки извлечена плотная грелка, наполненная чем-то жидким, а в левой руке возник короб каминных спичек. Короче, Акопян[82] отдыхает. Ребята в штатском — тоже.

— Пусть сюда доставят моего мужа и дочерей, а заодно трёх ответственных сотрудников посольства ФРГ, — сказала дама. — Без них нам говорить не о чем.

— Так они ж в Молдавии. Вы ж там живёте, — пробурчал один из штатских, заглядывая в шпаргалку, только что доставленную ему с площади Дзержинского, ныне Лубянской.

— Муж, дочери и мама моего мужа, — тихо, но очень внятно ответила героиня, — ожидают вас у входа в здание Центрального телеграфа.

— Но при чём здесь мама вашего мужа?! — возвысил голос, по всей видимости, старшой «квадратных ребят».

— А при том, что хотя она и не немка, но полетит с нами, — доставая для убедительности из короба две спички, сказала будущая мать Тереза.

— Разберёмся, — ответил старшой, отступив на всякий случай на пару шагов.

Ну а потом события развивались чётко по плану нашей героини. Привезли родственников, подъехали западные немцы, по виду тоже бойцы незримого фронта, только вражеского. Потом все вместе отправились в посольство ФРГ, а уж оттуда, с мгновенно выправленными бумагами — в Шереметьево, и «Люфтганзой» во Франкфурт-на-Майне. Причём произошло это в год, когда немцев из СССР выпускали «по штуке в день».

Если кто-то решит, что всё это я придумал, то вынужден разочаровать. Эту историю «фрау Солженицын» рассказывала на встречах с читателями, на которых презентовала свои книжки о загубленном детстве. И ей многие, особенно люди старшего поколения, проведшие жизнь на задворках державы, безоговорочно верили. Может быть, потому, что в книге, изданной на русском и немецком языках, описывалась то, чему они сами были свидетели: депортация, трудармия, комендатура, голод, издевательства, смерть близких, запрет на профессии. И потом её автор долгие годы была членом правления некогда уважаемой организации российских немцев, издавала газету, которую позднее продала человеку сомнительной судьбы и поведения. Но она говорила, что сделать это её вынудили едва не под пытками, а ещё подло обманули (денежно), но свой народ она не бросит. Никогда и ни за что. Не знаю, может быть, кто-то и поверил ей, но не те, кому она доверяла сокровенные тайны, вроде того, что очень похожа на Элизабет Тейлор. Особенно в сумерки. Что же касается угрозы самосожжения, то здесь наша героиня немного преувеличила.

Начну с того, что Красная площадь в советское время охранялась строже и бдительнее иглы, на конце которой, как помните, находилась смерть, точнее ключ к смерти Кощея Бессмертного. Да, попытки совершить акт самосожжения на главной площади страны были, но все они чётко и практически незаметно для окружающих пресекались. Ни одного российского немца среди решившихся на этот отчаянный шаг людей, как знаю, не было.

Хотя, нужно признать, что о своей акции на Красной площади «Тейлор-Солженицын» рассказывала всего пару раз и в аудиториях специфических, то есть, как бы помягче выразиться. Короче, излишне доверчивых и наивных. А в основном повествовала, как запугала молдавских чекистов и вынудила разрешить ей уехать в начале 70-х в ФРГ, пообещав в противном случае отправиться в Москву и сжечь себя напротив Мавзолея.

И что примечательно, они испугались и отпустили её не то с украинским, не то молдавским мужем, его совсем не немецкой мамой и дочками.

Бабушки, обожавшие посещать сеансы Анатолия Кашпировского и встречи с бывшими диссидентами, ей верили. А может только делали вид?

«Эмигранты меня удивили ещё тем, — писал Владимир Войнович, — что рассказывали небылицы о своей прошлой жизни так смело, как будто их собеседниками были не их соотечественники. Один, покинувший СССР обыкновенным путём, по „еврейской линии“, говорил, что его выслали из Советского Союза за то, что он хотел взорвать Мавзолей, и похоже было, что другие принимали эту выдумку за чистую монету, хотя по личному опыту жизни могли бы знать, что одно только намерение без реальной попытки совершения привело бы замыслившего к поездке в другую сторону»[83].

Впрочем, Владимир Николаевич тоже много чего рассказывал забавного о том, как его преследовали да гнобили в СССР. Если кому интересно, можете сами почитать[84]. Ну а наша история завершилась как-то по-английски.

Дама, что грозила превратить себя в живой факел и кучку пепла, если её не выпустят на родину предков, спустя почти сорок лет сладкой и сытой жизни в Германии вдруг всё бросила и незаметно уехала с мужем в одно из государств, расположенных на берегу Чёрного моря. Почему? Говорят, выяснилось, будто её супруг был здесь кем-то вроде подмастерья современного Штирлица, а она исполняла роль младшей внучки знаменитой радистки Кэт. Ещё говорят, что местные специалисты прослушки и подглядки встретились с российскими коллегами, выявившими у себя такую же, но германскую пару. Потолковали и согласились на ничью, но с условием, что из страны — вон. Может быть, шутят? Может, всё придумали? Не знаю.

Впрочем, рыцари плаща и кинжала, а также явные и мнимые Маты Хари к Мюнхенской конференции прямого отношения не имели. В основном на ней говорили о демократических ценностях и прошлых диссидентских муках-чаяниях, ни словом не обмолвившись о нынешнем положении этих самых «узников совести» и «борцов с тоталитаризмом». А ведь, согласитесь, интересно было бы узнать, чем все они теперь заняты, где живут, против кого дружат?

Перебирая в памяти имена правозащитников, сотрудничавших или штатно работавших на «Свободе», могу сказать, не претендуя, естественно, на абсолютную точность, что домой возвратились, дабы продолжить политическую деятельность, двое — бывший руководитель армянской редакции радио, а заодно лидер европейского отделения партии «Дашнакцутюн» Эдуард Оганесян, и — в Украину — сотрудник русской редакции Владимир Малинкович. И всё! Ну а если говорить в целом о диссидентах, то к названным можно прибавить возвратившихся в Россию философа и публициста Александра Зиновьева (умер в 2006 г.), писателей Александра Солженицына (умер в 2008 г.), Владимира Максимова (умер в Париже в 1995 г.), Михаила Назарова, публициста Кронида Любарского (погиб в 1996 г.), в Украину — политиков Ярославу Стецко (умерла в 2003 г), Надежду Светличную, Андрея Гайдамака и Валентина Мороза. А остальные? Остальные, а их никак не меньше сотни, остались. Почему? Чем отпугивают их обретшие независимость родные пенаты, тем более что о своём прежнем диссидентстве все они говорят с гордостью, продолжая по привычке клясть, имперские устремления России?

Разве этот вопрос не мог стать если не предметом обсуждения, то хотя бы доклада на мюнхенском коллоквиуме? Мог. Но не стал.

Размышляя о судьбах диссидентского движения в России и на Западе, я неожиданно, по крайней мере для себя, пришёл к выводу, что российская его часть достаточно мягко и неназойливо трансформировалась в так называемых либералов-правозащитников. Но вот суть их деятельности, а также источники финансирования остались прежними. Процитирую писателя Андрея Мальгина, о котором небезызвестная Валерия Новодворская с материнской гордостью сказала: «Андрей Мальгин — весёлый и дерзкий мальчишка, который любит разорять тоталитарные птичьи гнезда»[85].

В романе «Советник президента» Мальгин, повествуя о нравах и сути некоторых «матёрых диссидентов», в частности, пишет: «Покойная Галина Васильевна Старовойтова успела пристроить сына в Англии, да и сама в последние годы бывала в России только наездами. Сергей Адамович Ковалёв распределил своё многочисленное семейство поровну между США и Канадой. Сергей Борисович Станкевич обзавёлся бизнесом в вошедшей в Европейское содружество Польше, проживает там с семьёй и в ус не дует, заодно представляя интересы крупнейших российских компаний, хотя мог бы жить в Москве — в бывшей квартире сталинского секретаря Поскрёбышева, которую он успел приватизировать в краткую пору работы в Моссовете. Был такой, если помните, инвалид Илья Заславский, председатель Октябрьского райсовета. Как-то с супругой Аллой он отправился на лекции в Штаты, да так и не вернулся, осел с женой и ребёнком в городе Сан-Диего. Алла перед отъездом, когда уже виза была в кармане, зачем-то избралась в депутаты Московской городской думы, но ни на одном заседании на протяжении всего своего четырёхлетнего депутатского срока так и не появлялась»[86].

И далее Андрей Мальгин продолжает: «Да что там далеко ходить. Даже Анька Бербер (за этим псевдонимом легко угадывается широко известная в московских правозащитных кругах журналистка Анна Гербер. — А. Ф.) обеспечила своего великовозрастного сынка полноценным израильским гражданством, хотя и жил он по большей части в Москве, снимал документальное кино. Наверняка и внук её имел израильские документы»[87].

Но не подумайте, пожалуйста, что сам Мальгин обделён вышеперечисленными правозащитными благами и привилегиями. Вот цитата из дневника ректора Московского ли-тинститута Сергея Есина, опубликованного в журнале «Наш современник» в 2000 году: «Вечером за мной заехал и повёз на дачу Андрей Мальгин. Я уже традиционно смотрю его новую дачу — третью — и по этим крохам представляемой мне действительности изучаю новую жизнь. В „Мерседесе“ нет шума, потому что в окнах сильнейшие стеклопакеты. Машина не покатится с горки, потому что включится один из восьми её компьютеров и включит тормоза. При парковке компьютер не даст коснуться другой машины. На первом конном заводе у Андрея стоит своя лошадь, на которой ездит его ребёнок, потому новую его дачу не описываю. Андрей Мальгин решил строить у себя на последнем этаже дома зал-библиотеку в два этажа.»

Примерно то же самое можно сказать и о бесспорном большинстве, если не обо всех, нынешних российских правозащитниках, прославляющихся на ниве надругательств и поношений христианских святынь, своей родины и всячески противящихся сближению России с европейскими странами, прежде всего с Германией и Францией. На вопрос, почему они так поступают, хорошо ответил в далёком 1967 году один из гуру диссидентов, упоминавшийся выше Александр Галич, умудрявшийся, как мы знаем, одновременно сочинять ура-патриотические комсомольские и антисоветские лагерные песни. В беседе с писателем Юрием Андреевым на недоуменный вопрос: «Как же так можно?» — Галич с улыбкой пояснил: «Так ведь жить-то надо!».

Впрочем, эти его слова вполне могли бы принадлежать Владимиру Войновичу, Булату Окуджаве, Анатолию Пристав-кину, Владимиру Познеру, А разве последний генсек КПСС Михаил Горбачёв, его верный подельник секретарь ЦК КПСС и член Политбюро Александр Яковлев, первый секретарь ЦК Компартии Грузии, а впоследствии член Политбюро и министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе, борец с привилегиями Борис Ельцин и т. д. и т. п. другие? Вот уж воистину — каков поп (в нашем случае «верные ленинцы»), таков и приход. Кстати, о религии и демократических ценностях. Незадолго перед смертью в феврале 1995 года ещё один гуру европейского диссидентства поэт Иосиф Бродский в беседе с польским писателем Адамом Михником, опубликованной в выходящей в Варшаве «Газете Выборчей», заявил: «В моих взглядах присутствует истинный абсолютизм. А если говорить о религии, то, формируя для себя понятие верховного существа, я бы сказал, что Бог есть насилие. Ведь именно таков Бог Ветхого завета»[88]. Но если богом Бродского действительно являлось насилие, то непонятно, почему он так возмущался, когда в 1964 году его, осудив как тунеядца, отправили из Ленинграда, где он жил, в Архангельскую область. Кстати, пробыл там он вместо пяти лет, к которым его приговорили, менее года. Может быть, это его раздосадовало?

Размышляя о неожиданных зигзагах диссидентских судеб, я вспомнил о скандале, произошедшем в 2005 году на так любимом ими Радио «Свобода» и почему-то оставшемся незамеченным широкой общественностью.

На этой радиостанции, субсидируемой раньше щедро, а теперь не очень, американским Конгрессом, в очередной раз сменилось руководство.

Прибывшее в Прагу из Вашингтона новое начальство первым делом, как водится, решило устроить смотр рядов интербригады своих пропагандистов, разослав им анкету-вопросник. Те, естественно, её заполнили. Но при этом несколько сотрудников русской службы совершенно забыли, что за окнами шикарного, расположенного в самом центре чешской столицы здания, в котором они служили, уже не XX, а XXI век. Ещё они забыли главную диссидентскую аксиому: «если хочешь жить, то непременно извивайся (в смысле колебайся) вместе с линией партии». В их конкретном случае — республиканской. А они замерли, закостенели, не заметив — то, что ценилось при президенте Рейгане, стало предосудительным при Буше-младшем.

Отвечая на вопросы анкеты, наши «радиогерои» прежде всего сообщили о своей безграничной любви к США (и поступили правильно!), затем поведали о преданности идеалам демократии (молодцы!), немалом собственном вкладе в разрушение «империи зла» (неплохо!), непреходящем стремлении в доразрушении того, что от неё осталось (тоже правильно!), а затем особо подчеркнули, что были, есть и во что бы то ни стало останутся диссидентами (ох, погорячились!). В результате вместо благодарности или, на худой конец, молчаливого одобрения именно за «никем, ничем и ни при каких условиях не истребимое диссидентство» группу этих правозащитников моментально выперли с работы. Думаю, что шок, который они пережили, аналогов в мировой истории имеет не так много.

Когда наши «борцы» немного очухались, то моментально обрушились с критикой и проклятьями в адрес, Кремля. Мол, знаем, чьи это происки! Нас не проведёшь! Наверняка это КГБ со своей наследницей ФСБ устроили!

В адрес Конгресса и президента США, отдельных конгрессменов полетели депеши, подписанные изгнанными диссидентами, а заодно главными гурами (от слова «гуру») правозащитного движения — Боннер, Буковским, Ковалёвым, Алексеевой, Новодворской и т. п. В них что было сил они раскрывали «наивным янки» глаза на то, как ловко провели их кагэбэшники, выбив из первых рядов борцов с мировым злом, то есть с Россией, лучших из лучших. Но никакой реакции ни со стороны Конгресса, ни со стороны Буша-младшего на эти их «коллективки» не последовало.

И всё же — за что уволили со «Свободы» группу журналистов, прославившихся агрессивным неприятием как старой, так и новой России, а заодно её сближения с Германией, Францией, Китаем, бывшими республиками, входящими в состав СССР? Неужели в руководство этой американской радиостанции действительно проникли некие диверсанты, которые взяли да и развернули её передатчики на 180 градусов, решив обрушить всю мощь разноязыкой пропаганды во вред янки? Ответить на этот вопрос однозначно не берусь, но кое-что мне известно.

Как поведали живущие в Мюнхене пенсионеры-свобо-довцы, уволили этих сотрудников именно за то, что они диссиденты.

Не без доли злорадного ехидства ветераны холодной войны рассказали, что новый директор, познакомившись с их бывшими коллегами и узнав, что те не только последовательные, но и непримиримые правозащитники, якобы заявил: «От этих парней нужно срочно избавляться. Я их по Америке знаю — ужасные скандалисты, смутьяны, фармазоны, постоянно устраивающие „марши мира“ и требующие прекратить нашу освободительную войну в Ираке, препятствующие намеченному освобождению Ирана, Северной Кореи, Кубы.» Правда, тут же кто-то попытался ему объяснить, что хотя свободовские диссиденты и диссиденты, но совсем другие. Что войну в Ираке они поддерживают, напряжённость и кровопролитие на Кавказе — одобряют, Россию — ненавидят, от оранжевых революций — в экстазе, что. Но новый директор в ответ только руками замахал, резонно заметив, что диссиденты — они и в Африке диссиденты, даже если живут в Праге. Их — могила не исправляет.

А ведь ему, что бы и кто ни говорил, действительно виднее. Кого-кого, а свои кадры он наверняка знает.

Но означает ли это, что диссидентство и правозащитная деятельность на постсоветском пространстве исчезли? Нет, конечно. Да и задачи, которые они решают, остались прежними. И главная — себя не обделить.

Вот только один пример, о котором знаю не с чужих слов.

В Ташкенте играли свадьбу. Шумную, яркую, весёлую. Во главе одного из столов сидели жених с невестой, а рядом, за другим, — посол и ответственные сотрудники дип-представительства одной очень продвинутой европейской державы, уверенные, что присутствуют на тайном съезде правозащитной организации, оформленном для конспирации под свадьбу.

Они же оплатили это празднество, простите съезд. И невдомёк было дипломатам, что сценарий всего этого действа папаша невесты, он же «главный узбекский правозащитник», скопировал с пары старых фильмов советской эпохи. Помните, как большевики, отбывающие ссылку, собравшись у кого-нибудь из коллег, поют «Интернационал», разоблачают меньшевиков, планируют свержение «ненавистного царизма»? И вдруг в окошке хаты, где всё это происходит, появляется физиономия пристава, Все сразу вскакивают, начинают плясать краковяк и орать «горько!». То же самое произошло и в Ташкенте, только без «горько» (обычай не позволяет) и краковяка (не принято).

Посол уехал довольный — съезд прошёл на высшем уровне и при максимальном соблюдении конспирации.

Довольными остались и гости: хорошо выпили, сладко закусили. Ну а про молодых и их родителей даже говорить не приходится — какие деньги сэкономили, какие люди почтили свадьбу своим присутствием!

А в это же самое время в России, Грузии, Украине и Бог знает где ещё играли и продолжают играть другие свадьбы, ставят другие, не менее оригинальные, спектакли. Естественно, и деньги там крутятся тоже другие, значительно большие, нежели в Узбекистане. Поэтому выражение «Весь мир театр, все люди в нём — актёры» актуальности не утратило. И вряд ли когда-нибудь утратит.

2010 г.