Узкое ущелье и Чёрная гора

Глава 4 Об искусстве дешифровки

В древней истории и археологии нет ничего более загадочного, чем искусство «черной магии», чтения надписей, пролежавших под землей тысячелетия. Люди, начертавшие эти письмена, принадлежали к народу, который вымер очень давно и с которым нас не связывает ни расовая общность, ни даже историческая преемственность.

Объяснение основных принципов «черной магии» при всем желании нельзя сделать развлекательным чтением, оно требует от читателя особой сосредоточенности. Поэтому я советую нетерпеливым, тем, кто спешит узнать о судьбах хеттов, пропустить четвертую и пятую главы и вернуться к ним позднее. Тем же, кто не боится известного напряжения, мы предлагаем следовать нашему изложению.

Существуют различные аспекты дешифровки — об этом нельзя забывать. Например, латынь — давно мертвый язык, но и сейчас мы пользуемся письменностью этого языка, каждый может прочесть надписи на римских триумфальных арках, которым насчитывается по две тысячи лет. А многие могут не только прочесть, но и понять их. Латынь как разговорный язык исчезла вместе с Римской империей, но как язык науки она продолжала существовать и существует вплоть до наших дней. Это мертвый язык, но он не забыт, изучение его не прекращается.

К сожалению, такого положения не создалось в отношении большинства языков Древнего Востока.

Археологи прошлого столетия извлекли из песка и праха множество письменных памятников — надписи на камнях и глиняных табличках, печати, деревянные книги и папирусы. Некоторые из этих памятников были написаны знаками, известными ученым, но на непонятном языке. В других случаях, наоборот, было точно известно, на каком языке написан памятник, но знаки письма прочесть было невозможно. И, наконец, среди письменных памятников находили и такие, которые пыли написаны на непонятном языке и неизвестными паками. Последняя трудность состояла в том, что это были памятники народа, о существовании которого ничего не знали.

Перед такой тройной загадкой оказался Вильям Райт, когда выломал из стены «Гаматский камень», покрытый незнакомыми ему знаками на незнакомом языке, — памятник неизвестного народа.

Американка Алис Кобер, исследовательница критских надписей, писала об этом еще в 1948 году: «Будем смотреть фактам в глаза — неизвестные знаки неизвестного языка невозможно дешифровать».

Сегодня мы знаем, что камень Вильяма Райта подрыт иероглифами, которыми пользовался народ хеттов. Эти иероглифы почти полностью дешифрованы, и язык хеттов стал почти понятным. Чтобы объяснить, каким образом удалось разгадать эту загадку, начнем с того, с чего и началось исследование хеттских текстом, — с дешифровки непонятных, но поддающихся прочтению клинописных текстов из Богазкёя.

Дешифровка древних надписей имеет примерно стопятидесятилетнюю традицию. В обоих классических случаях успешной дешифровки древних надписей — речь идет об открытиях Георга Фридриха Гротефенда и Жана Франсуа Шампольона — один из компонентов был известен; это служило отправной точкой для исследования.

Гротефенду, который дешифровал клинопись, были известны имена трех знаменитых персидских царей; вначале он мог утверждать это только гипотетически, но при первой же проверке его предположения подтвердились. Таким образом, он получил ключ к дальнейшей дешифровке.

Для Шампольона, прочитавшего египетские иероглифы, таким компонентом был известный ему с самого начала греческий текст. На «Розеттском камне», где высечены надписи на трех языках, он установил тождество упоминаемого в греческом тексте имени Птолемея с группой иероглифических знаков, выделенных в рамке, и таким образом узнал несколько букв, которые дали ему возможность начать дешифровку.

Итак, исходным пунктом исследования как для Гротефенда, так и для Шампольона послужили имена, которые были известны еще в период подготовительной стадии. Это говорит в пользу того, что во всех случаях дешифровку текстов нужно начинать с поисков имен собственных.

Совсем недавно немецкий ученый Эрнст Зиттиг предложил другой путь. После того как в течение почти пятидесяти лет безуспешно пытались дешифровать древнекритские надписи, он первый соединил математический статистический метод, которым пользуются при дешифровке военных кодов, со сравнительным методом исследования древних языков. Он также считал целесообразным начинать работу с поисков собственного имени. Более успешными оказались, однако, работы по дешифровке критских надписей, предпринятые молодым англичанином Майклом Вентрисом. Вентрис не филолог, а архитектор, специалист по проектированию типовых школьных зданий. Он пошел по классическому пути поисков имен собственных и многого добился.

Все же со времени Шампольона филологам, занимавшимся дешифровкой древних надписей, самыми привлекательными казались двуязычные надписи. Впрочем, с течением времени методы исследования стали более совершенными: материал, из которого пионеры дешифровки не могли извлечь для себя никаких указаний, современным исследователям позволяет сделать весьма плодотворные выводы. С каждым новым дешифрованным памятником увеличиваются наши знания о сложных взаимосвязях между древними языками. Любопытно отметить, что самое важное открытие в этой области ныло сделано задолго до первых дешифровок, еще в 1786 году, и не в классических странах ориенталистики, не в кабинетах английских и немецких ученых, занимавшихся исследованием Передней Азии, а в Италии.

Человек, открывший благодаря своему феноменальному знанию языков и филологическому чутью эту взаимосвязь и сделавший самое важное открытие в области филологии, был в то время верховным судьей и Калькутте и в часы досуга гораздо больше занимался собиранием и переводом индусских и мусульманских законов, нежели сравнительным языкознанием. Его имя Вильям Джонс. Он родился в Лондоне в 1746 году, занимался изучением древних языков и древней истории, а затем преподавал ориенталистику (персидский, арабский, древнееврейский языки) в Харроу. Вскоре он оставил эти занятия, так как они не устраивали его материально, и из чисто финансовых соображений принялся за изучение права. Тот факт, что он чрезвычайно быстро сделал блестящую карьеру в новой для него области, — свидетельство его незаурядного ума. Еще одним подтверждением его одаренности может служить то, что он, не занимаясь специально филологией, первый открыл связь между языками, которые мы называем сегодня индоевропейскими (лишь в Германии охранялось название «индогерманский»). Это, пожалуй, единственное филологическое открытие, которое оказало влияние почти на все области исторической науки.

Индоевропеистика не только способствовала расширению сведений о древней истории вообще, она обогатила наши знания по этнографии (по вопросам крупных переселений и смешения рас), географии древнего мира, социологии (образование и характер индоевропейских общественных форм, семейного права), даже зоологии и ботанике (распространение животных и растений в раннеисторическое время, распространение первых домашних животных).

Если бы Джонса не перевели в Индию, у него, возможно, не было бы повода подробно изучить санскрит (язык древнеиндийской литературы и науки). Взяв за основу санскрит, он обнаружил в языках скрытый общий скелет, нашел за индивидуальными чертами многочисленных языков их подлинное лицо.

Английский судья в Индии не имел времени подробно обосновать свое открытие, он даже никак не назвал новую отрасль языкознания. Это сделал поколением позже врач Томас Юнг (один из тех, кто дешифровал египетские иероглифы).

Изыскания, начатые Джонсом, продолжались. Расмус Христиан Раск (1786–1832), датский филолог, специалист по древним языкам, вел в высшей степени непрофессорский образ жизни: он путешествовал по всему свету и изучал свою науку прямо на месте. В течение четырех лет он ездил по Персии и Индии.

Затем следует назвать имя немца Франца Боппа (1791–1867). Сорока двух лет он начал огромное исследование, главную часть которого закончил спустя шестнадцать лет. Это была книга «Сравнительная грамматика санскрита, зендского, греческого, латинского, литовского, готтского и немецкого языков». Он применил для сравнительного изучения языков строгий научный метод, его можно назвать Винкельманном[3] древней филологии. Его выводы в самом упрощенном виде сводятся к следующему: существует группа языков, называемая по территории своего распространения индоевропейской. Словарный запас и способ образования грамматических форм этой группы поразительно сходны, т. е. эти языки родственны. Показателен пример со словом «отец», «vater», которое по-английски звучит «father», по-французски «реrе», по-испански «padre», по-латыни «patter», по-гречески «pater», по-древнеирландски «athir», по-готтски «fadar», по-древнеиндийски «pita», по-тохарски «расаг». Чем древнее исследуемые языки, тем разительнее сходство. Таким образом, было установлено, что ряд языков, не вызывающих в настоящее время предположения об их сходстве, имеет общий праязык. Чрезвычайно важное значение имело и другое открытие — процесс развития внутри разных языков, в частности, например, изменение гласных, а также окончаний, подчинено определенной закономерности. Соблюдая строжайшую осторожность, стало возможным систематически реконструировать отдельные элементы древнего языка, раз уже было установлено, что это язык индоевропейский.

И так как внутри большой индоевропейской группы языков очень скоро были распознаны мелкие подгруппы, имеющие более близкое родство между собой, то одна лишь географическая или этническая локализация mix языков позволяла сделать дальнейшие выводы. 15 этом ценность индоевропеистики для исследователей древности. Она, конечно, не дает ключа к дешифровке, по она неоценима в тех случаях, когда необходимо развираться в словаре, структуре и грамматике фрагментов древнего языка. Естественно, что уделом первых индоевропеистов было лишь презрение. Казалось просто смехотворным пытаться установить родство между афганским и исландским языками, между санскритом и русским, между языком цыган и фризским, между латинским и древнепрусским — родство, которое действительно существует. Это выглядело тем более невероятным, что территория распространения этой группы языков включала в себя область от Индии и Передней Азии до Западной Европы, она была разорвана [ирными хребтами, пустынями и морями и населена самыми различными расами.

Перед индоевропеистами стоит сегодня еще много проблем (прародина этой языковой группы далеко не локализована; предполагают, что она находится между Юго-Восточной и Центральной Европой). Но самый факт существования такой группы, наличия более отдаленного или более близкого родства между языками внутри нее и совершенно точно доказанной противоположности другим группам языков (хамито-семитской, кавказской, дравидской и баскской) — теперь уже вопрос не дискуссионный; он требует лишь дальнейшего исследования.

Кроме испытанных методов, применявшихся при дешифровке мертвых языков и письменных памятников, еще в прошлом столетии индоевропеистика дала новый ключ при исследовании хеттских глиняных табличек из Богазкёя.

Интересно, что человек, впервые воспользовавшийся ими, был не индоевропеист, а ассириолог, следовательно, он занимался семитскими языками (ассиро-вавилонский язык относится к восточносемитской группе).

Предварительное сообщение является для исследователя тем же, чем патент для изобретателя. Научное открытие запечатлено в документе, и ученому обеспечен приоритет.

В декабре 1915 года в одном из номеров журнала «Доклады Германского общества ориентологии» появилась статья доктора Фридриха Грозного под названием «Решение хеттской проблемы. Предварительное сообщение». Уже в первом примечании автор говорит о причинах, побудивших его срочно сделать эту публикацию: «Учитывая, что война может значительно задержать завершение моей работы и ее публикацию, а также принимая во внимание, что может появиться сообщение других авторов по поводу хеттской проблемы, я решил уже сейчас опубликовать в сокращенном виде вводную главу своего труда в "Докладах Германского общества ориентологии"».

Невероятно, что кому-то удалось в столь короткий срок разгадать тайну хеттских клинописных табличек. Но еще большее, можно сказать, сенсационное, впечатление на ученый мир произвели результаты исследований. Такого результата не ожидал никто!

После смерти Винклера Германское общество ориентологии в Берлине передало весь собранный материал хеттской клинописи из Богазкёя группе молодых ассириологов для приведения его в порядок и транскрибирования. В этой группе обратили на себя внимание два человека, резко противоположные по характерам: серьезный, медлительный немец Эрнст Ф. Вейднер и подвижный, очень способный чех Фридрих (Бедрих) Грозный, родившийся в 1879 году в Польше.

Грозный приступил к решению проблемы, обладая феноменальными знаниями и огромной научной смелостью. Он отверг все ранее утвердившиеся мнения и не искал подтверждений тому, что предсказывали другие: он решил не отступать перед неожиданностями и подвергать все исследования самой тщательной проверке, даже в том случае, если бы его выводы противоречили всем положениям, выдвинутым до него.

От него самого мы знаем, что в начале работы он понятия не имел о том, какой язык ему предстоит прочесть. Не наша задача подробно описывать весь процесс исследования, проделанного Грозным, вплоть до дешифровки. Это значило бы разделить с ним его занятия, изучить языки, которыми он владел. Описать достоверно какую-либо дешифровку вообще было бы невозможно, если бы в истории подобных открытий не было кульминационного момента, когда бесконечные размышления, бесчисленные эксперименты приводили к возникновению единственно решающей мысли. И эта мысль, с кристальной ясностью раскрывающая принцип правильного метода, в большинстве случаев очень проста.

Исходными моментами исследования Грозного были, во-первых, установление собственных имен, а во-вторых, оказавшее ему большую помощь открытие, что и хеттских текстах содержатся так называемые идеограммы.

Вавилонско-ассирийское клинописное письмо в наидревнейшей своей форме, как и всякое другое письмо, было письмом изобразительным. Лишь позднее из него развилось слоговое письмо. И в этом письме сохранилось еще большое число прежних изображений. Хетты переняли такие идеограммы, и их, конечно, могли «прочесть» (в данном случае это означает «понять») исследователи, знавшие клинопись, хотя сам язык оставался мм неизвестным.

Чтобы разъяснить это, приведу пример.

Встречая в английском, немецком и французском текстах цифру десять, мы понимаем ее, даже если владеем только английским; то, что француз называет эту цифру «dix», немец — «zehn», не мешает нашему пониманию.

Таким способом, при помощи идеограмм, Грозный прочел слова «рыба» и «отец».

Затем, пробираясь ощупью от слова к слову, от формы к форме, проделывая изо дня в день изнурительную, кропотливую работу, он открыл однажды (исходя лишь из изменения формы слов, не понимая еще значения всего выражения), что грамматические формы в хеттском языке (особенно причастные) типичны для индоевропейской группы языков.

Это открытие внесло полное смятение.

Существовал уже ряд теорий по поводу хеттского языка. За исключением лишь одного ученого (который отказался от своей гипотезы), никто не высказывал предположения, что хеттский язык принадлежит к индоевропейской группе. Никто и не мог его высказать, ибо предположение, что в середине II тысячелетия до н. э. в глубине Анатолии властвовали индоевропейцы, противоречило всем результатам исследований истории Передней Азии.

Не удивительно поэтому, что у Грозного были основания не доверять своим выводам. Он считал, что обнаруженные им языковые явления — случайность, и поэтому с большой осторожностью, даже предубеждением, отмечал те признаки, которые указывали на принадлежность этого языка к индоевропейской группе.

Но вот настал день, когда Грозный был сам испуган смелостью собственной гипотезы и сказал себе: если я прав в толковании этой строчки, то это переворот в науке.

И так как характер языка в его предложении был совершенно ясен, то филолог должен был сделать лишь один вывод — высказать то, что стало для него очевидным, хотя это и доказывало абсурдность взглядов всех историков — исследователей древнего мира.

Вот текст предложения, которое привело Грозного к такому выводу: «nu NINDA-an ezzatteni vâdar-ma ekutteni». В предложении было только одно известное слово NINDA — «хлеб», понятное из шумерской идеограммы.

Грозный решил, что в предложении, где речь идет о хлебе, может быть и слово, обозначающее «есть» (конечно, «может быть», а не «должно быть»). Так как к этому времени у него уже были в избытке доказательства принадлежности хеттского языка к индоевропейской группе, он сопоставил, не желая упускать ни одного эксперимента, несколько индоевропейских выражений со значением «есть». Может быть, найдется среди них слово, сходное по звучанию с хеттским. «Есть» по-латыни «edo», по-английски «eat», по-древневерхненемецки «ezzan». Когда Грозный написал древневерхненемецкое слово, означающее «есть», он понял, что находится на верном пути. «Ezzan» — этот глагол содержался в слове «ezzatteni» хеттского предложения.

Следующее очень важное слово хеттского предложения, которое буквально взывало к сопоставлению с языками индоевропейской группы, было слово «vadar». В сочетании с хлебом и едой оно могло означать какой-го продукт питания. Однако Грозный записал английское слово «watter», немецкое «Wasser», древнесаксонское «watar» и перевел (мы не будем приводить здесь сложные грамматические сопоставления, которые помогли понять смысл этого словосочетания): «Теперь ты будешь есть хлеб, а затем ты будешь пить воду» («Now you will eat bread, further you will drink water»).

Такое чтение предложения было сенсационным подтверждением того, на что намекал норвежский ориенталист Кнутцон еще в 1902 году, но от чего он потом, осмеянный специалистами, отказался: хеттский язык — язык индоевропейский!

И не только это!

Поскольку на основании археологических данных возникновение текстов из Богазкёя можно отнести к XIV и XIII векам до н. э., поскольку, кроме того, было основание утверждать, что многие из текстов представляют собой списки с гораздо более древних документов, предположительно XVIII века до н. э., то Грозный имел право заявить: «Я дешифровал один из древнейших, возможно самый древний индоевропейский язык, который по возрасту может соперничать с древнейшими частями Ригведы (индийских книг мудрости), начало возникновения которых относится к середине II тысячелетия до н. э.».

24 ноября 1915 года он читал доклад о своем исследовании перед членами Берлинского общества по изучению Передней Азии. Спустя месяц доклад был напечатан. Однако работа, где приводится сама дешифровка текста, появилась лишь в 1917 году в Лейпциге под названием: «Язык хеттов, его структура и принадлежность к индогерманской семье языков».

Автор начинает предисловие следующими словами: «Настоящая работа ставит своей целью определить характер и структуру до сего времени загадочного языка хеттов, дешифровать язык этого народа». А затем С уверенностью в правильности своих выводов добавляет: «Из этого выяснится, что хеттский язык в основном является языком индогерманским».

Действительно, на двухстах сорока шести страницах своей книги Грозный дал самую полную из существовавших когда-либо дешифровку мертвого языка. Здесь почти не было гипотез и предположительных толкований. Здесь были изложены только выводы. И здесь же Грозный расквитался со своими противниками. Незадолго до завершения труда Грозный нашел в библиотеке Венского университета недавно появившуюся книгу своего соперника Вейднера «Очерки хеттского языкознания».

В приложении к книге Грозный отмечает, что Вейднер, «который, видимо, с лета 1915 года пересмотрел свои взгляды», признает, что нельзя более отрицать наличие «известных элементов арийского в хеттском языке». Грозный объясняет эту перемену во взглядах Вейднера знакомством последнего с его собственной статьей — «Предварительным сообщением». В одном из примечаний Грозный, не обвиняя Вейднера прямо, дает понять, формулируя соответствующим образом вопросы, что Вейднер довольно бесцеремонным образом заимствовал некоторые его выводы, «не упоминая по возможности его имени».

Такие враждебные выпады неприглядны, но понятны. При этом взгляды Вейднера в то время, когда все еще топтались на месте, не были лишены основания. Грозный должен был признать, что хеттский язык содержит и чужеродные, очевидно кавказские, элементы. С одной стороны, он говорит: «Настоящая работа Вейднера, с точки зрения хеттологии, должна быть признана в целом, к сожалению, неудовлетворительной». Но, с другой стороны, он вынужден добавить: «Работа эта тем не менее небезынтересна». Вейднер с «точки зрения ассириологии» способствовал «в некоторых случаях более полному пониманию слов, чем это имело место в прежних исследованиях».

Впрочем, бессмысленно останавливаться подробно на этих спорах. Гораздо важнее для нас процитировать мнение нестора исследователей древнего мира — Эдуарда Мейера, которое он высказал во введении к книге Грозного: «Ни одно из тех интереснейших открытий, которые во всех направлениях расширили и углубили наши знания о древнейшей истории и культуре человечества, возникших на основе раскопок, предпринятых Германским обществом ориентологии, не может по значению и масштабам сравниться с открытием, которое публикует здесь господин профессор Грозный».

Не только археолог, извлекающий на свет золотые сокровища и мумии мертвых царей, может пережить волнующую минуту, когда будто чудом оживает прошлое. Это может испытать и человек, сидящий за письменным столом, когда, размышляя над каким-то предложением в тексте, он вдруг ощущает дрожь, вызываемую обращением, как бы направленным к нему из недр могильников.

И в этом не следует видеть одно лишь филологические педантство. Разве слово «есть», когда оно звучит как призыв, не означает голод? Разве слово «вода», произнесенное в пустыне, не означает жажду?

Каков же исторический процесс, когда через три тысячи лет крик истомленного жаждой хетта понятен как фризу, обитающему сегодня на берегу Северного моря, так и пенсильванцу-голландцу, живущему на восточном побережье Америки!

Глава 5 Говорили ли хетты по-хеттски?

Расшифровка хеттского письма, сделанная Грозным, дала возможность прочитать вторую часть государственного архива из Хаттусаса. Напомним еще раз: часть бесчисленных глиняных табличек, обнаруженных при раскопках в Богазкёе в 1906–1912 годах, оказалось возможным расшифровать на месте. С этой работой справился Винклер, так как государственные записи хетты вели на заимствованном языке, а именно на дипломатическом языке того времени, аккадском (который уже давно прочитан), и вавилоно-ассирийской клинописью, расшифрованной несколькими десятилетиями ранее.

Однако другая часть, которая была написана хеттами также заимствованной клинописью, но на их собственном языке, была прочитана Грозным только теперь. Закон и право, религия и медицина, деяния королей и народов, обычаи и нравы находили свое выражение на языке самого народа.

Не должна ли была история народа предстать теперь в более ярком свете?

Конечно. Но едва только появилась расшифровка Грозного, как возникли новые проблемы, а с ними и новые дискуссии.

Прежде всего крайне недовольными оказались историки, занимавшиеся древностью. Утверждение о том, что индоевропейцы господствовали в Малой Азии, никак не соответствовало существовавшим концепциям. Не без насмешки историки спрашивали филологов, откуда же тогда должны были прийти индоевропейцы. Это был вопрос, заданный по неверному адресу, так как на него могли ответить лишь сами историки.

Затем в спор против дешифровщиков хеттских письмен вступили индоевропеисты. И это было неизбежно, ибо Грозный, который сам не был индоевропеистом, в лихорадке открытия во многих случаях дал увлечь себя на скользкий путь спорных научных допущений, особенно в том, что касалось родства слов. Очевидной была необходимость поправок, что, однако, не умаляло оригинальности его открытий.

Первая поправка была сделана немцем Фердинандом Зоммером уже в 1920 году; она явилась результатом чисто филологической, в высшей степени строгой проверки всех положений Грозного. Работу Зоммера дополнили в многочисленных деталях немцы Иоганн Фридрих и Альберт Гетце. Разработка грамматики была продолжена в 1929 году французом Л. Делаиортом, а в 1940 году доведена до ее современного уровня Иоганном Фридрихом. За его «Элементарной грамматикой хеттского языка» в 1946 году появилась вторая часть, содержавшая многочисленные отрывки для чтения в транскрипции, с объяснениями и словарем; а в 1952–1954 годах вышел его большой словарь хеттского языка. Однако Фридрих в предисловии признавал, что эти труды не дают исчерпывающих сведений о словарном составе и особенностях грамматики. Он указывает прежде всего на религиозные тексты, содержащие многочисленные термины» (Kunstausdrücke), «понимание которых нам пока недоступно и, вероятно, еще долго останется недоступным». Поэтому из осторожности Фридрих часто вместо названия предмета употребляет родовые понятия, как «платье», «печенье», или далее говорит: «имя собственное неопределенного значения». Однако какой смысл имеет все это по сравнению с одной из последних фраз его введения, в которой он, Как будто речь идет о самых обыденных вещах, вскользь делает замечание, которое является, пожалуй, наибольшим триумфом дешифровщика; «В некоторых весьма немногих местах были молчаливо исправлены явные описки, сделанные древними писцами, несколько неверных или сдвоенных определений и т. п.».

Описанное нами развитие исследовательских работ не было таким последовательным, как может показаться, если ограничиться лишь перечислением дат. Дело и том, что в 1919 году один швейцарец предпринял то, чем до него пренебрегали, так как никто не хотел вносить дополнительных осложнений, пока существовали проблемы, решение которых представлялось однозначным. Это был швейцарский языковед Эмиль Форрер, который, весьма основательно проделав это усложненное исследование, опубликовал статью «Восемь языков надписей из Богазкёя». Эта небольшая, но в высшей степени содержательная работа начинается прямым утверждением: «Исследование всех фрагментов из Богазкёя показало, что в них представлено не менее восьми языков: помимо шумерского, аккадского, языка, до сих пор называвшегося хеттским, который, как мы сейчас увидим, правильнее называть канесийским, а также праиндийским, — такие языки, как харрийский, протохеттский, лувийский и балайский».

Многообразие языков, установленное Форрером, само по себе не было столь ошеломляющим и сбивающим с толку. Его утверждения были правильны, но вскоре выяснилось, что преобладали два языка, а остальные были представлены лишь фрагментами. Многоязычие является признаком, общим для всякого города мирового значения. Когда-нибудь в развалинах погибшего Лондона натолкнутся на фрагменты китайских надписей, хотя бы на вывесках магазинов китайского квартала. Однако из этого не следует делать вывод, что для Лондона XX века н. э. китайский язык играл важную роль.

Более сбивающим с толку было утверждение, выдвинутое Форрером. о том, что хеттский язык следует называть канесийским. Два года спустя после опубликования главного труда Грозного это утверждение ставило под сомнение, расшифровал ли он действительно хеттский язык.

Заключение Форрера, такое очевидное на первый взгляд, оказалось не имеющим никакой ценности, так как никто не решался заменить им принятое наименование, каким бы неверным оно ни было, в пользу другого, которое в один прекрасный день могло оказаться столь же неправильным. Форрер исходил из предпосылки, которую никто не ставил под сомнение, а именно: что хетты как индоевропейское племя должны были откуда-то переселиться в Малую Азию. Но тогда сразу возникал вопрос об исконном населении Малой Азии; и так как долгое время о нем не имелось никаких данных, то его просто называли «протохетты» (дохетты).

И вот удалось проследить, что его неиндоевропейский язык был вкраплен в некоторые источники из Богазкёя и всегда сопровождался пометкой «хаттили» (по-хеттски). Однако, без сомнения, это обозначение было производным от названия страны, от «Хатти». Царство Хатти, в котором говорили по-хаттски (хеттски), существовало еще до вторжения индоевропейского господствующего слоя в Малую Азию.

Установленная принадлежность языка к индоевропейской семье языков и быстрая расшифровка его имели огромное значение для создания красочной истории того народа. Тем не менее до сих пор остались нерешенными некоторые проблемы, связанные как раз с и пиковой принадлежностью и письменностью. Здесь мм выделили лишь три из них.

Во-первых, установлено, что хетты переселились в Малую Азию. Но откуда? Согласно работам Грозного, казалось, что эта проблема разрешается сразу же с расшифровкой. Дело в том, что Грозный доказал не только индоевропейский характер хеттского языка, но одновременно показал, что этот язык принадлежит к так называемой группе «кентум» — западной группе индоевропейских языков, к той же, что греческий, латинский, кельтский и германский. (Среди индоевропейских языков различают две главные группы в соответствии с тем, как выражено число сто — kentum или satem; группу «satem» составляют восточные языки: славянские, иранские и индийские.) Поэтому вполне естественно напрашивался вывод, что хетты вторглись с Данада, через Балканы и Босфор. В настоящее время имеется более ясное представление относительно особых перемещений отдельных индоевропейских языков. Отсюда исчезает уверенность в правильности этой теории.

Многие исследователи утверждают, имея весьма серьезные основания, что хетты пришли через Кавказ. Фердинанд Зоммер приводит в защиту этой точки зрении начало одной молитвы, выдержку из ритуала, составленного царем хеттов Муваталлисом (около 1300 гида до н. э.):

Здесь следует обратить внимание на вторую строку «Ты подымаешься ввысь из моря…» Если учесть, что ко времени Муваталлиса хетты уже по крайней мере четыре столетия назад осели во Внутренней Анатолии, и в этом обращении речь может идти лишь о воспоминании, так как для жителя Анатолии солнце не поднимается из моря. Но по-прежнему при этом оставались две возможности — при переселении хеттов слева от них могло оказаться как Черное, так и Каспийское море.

Во-вторых, имена царей этого индоевропейского на рода никоим образом не индоевропейского происхождения, но вначале — протохеттского. То же относится к названиям богов хеттов — они протохеттские ил хурритские. Это объясняют мирным влиянием протохеттских народных элементов на хеттов, однако такое объяснение нельзя признать удовлетворительным.

В-третьих, ко времени первых хеттских царей в Анатолии существовало несколько процветающих ассирийских торговых колоний, наиболее значительная из них — у современного Кюльтепе, близ Кайсери. О оживленном обмене товарами свидетельствуют многочисленные глиняные таблички (те самые, которые раньше называли «каппадокийскими»). Однако кажется странным, что народ хеттов, писавший с самого начла, согласно большинству документов и других источников, вавилоно-ассирийской клинописью, пользовался не письменностью этих ассирийских колонистов и купцов, а совсем иной, которая нигде более не встречается и, возможно, является очень древней.

Вторглись ли хетты с северо-востока или северо-запада, все равно принести с собою клинопись они н могли. Клинопись является открытием Южной Месопотамии. Но откуда она у хеттов?

Такова в общих чертах история расшифровки клинописных хеттских глиняных, табличек из Богазкёя, тех надписей, которые хетты вели на своем собственном языке но заимствованной ассирийской клинописью.

Итак, напомним.

Не клинописные таблички из Богазкёя впервые привлекли внимание путешественников и исследователей к народу хеттов, а те удивительные иероглифы, которые, хетты вели найдены главным образом в Кархемише и в меньшем количестве — в Центральной Сирии и Центральной Анатолии. Именно эти иероглифы, совершенно непохожие на египетские, явились основанием для сделанного Сейcoм и Райтом предположения о существовании совершенно неизвестного до сих пор народа к северу и у от гор Тавра.

Когда были найдены таблички из Богазкёя, на которых можно по крайней мере прочитать письмо, исследование (особенно историческое) сразу пошло по линии наименьшего сопротивления и ограничилось исключительно изучением клинописных текстов. Однако отдельные исследователи не отказались от поисков раскрытия тайны иероглифов.

Это была самая темная тайна в науке о Древнем Востоке, так как в надписях на камнях не были известны ни язык, ни письмо; но это было и наиболее притягательным, ибо своими собственными иероглифами хетты записывали не мирское, а священное, не повседневное, а значительное: их иероглифы, казалось, сохранились для обозначения богов и царей.

Расшифровка хеттских иероглифов началась вместе с открытием хеттов, она началась ровно за тридцать лет до расшифровки хеттской клинописи. Однако только сегодня, когда пишутся эти строки, она приближается к завершению.

Глава 6 Из ничего нельзя ничего расшифровать

«Если хочешь делать открытия, думай о том, что, даже ошибаясь, ты должен быть доволен» — это фраза из воспоминаний англичанина Арчибальда Генри Сейса, который посвятил свою жизнь исследованию восточных языков. Он родился в 1845 году, а в 1876, тридцати одного года, первый выдвинул смелое утверждение, что рассеянные от Гамата до Смирны иероглифические памятники свидетельствуют о существовании здесь единой империи хеттов, и предпринял первые попытки расшифровки их письма.

На протяжении всей жизни он снова и снова возвращался к этой проблеме и следил за усилиями других исследователей, которые за это время выросли и часть которых была его учениками. Он ободрял и торопил их, а нередко и сам принимал участие в и исследованиях.

В 1931 году, восьмидесяти шести лет, Сейс написал свою последнюю статью на эту тему. Два года спустя он умер.

Современные хеттологи, касаясь истории расшифровки, часто говорят довольно пренебрежительно о его ранних работах. Фридрих называет «пустой тратой времени» разбирать его «фантастические лекции» («чая сто даже дилетантские»). Однако мудрый старик сам прямодушно признавал в своих воспоминаниях в 1923 году, что в своей работе он был часто неточен и допускал поспешность. Как извинение он приводил сентенцию, с которой начинается эта глава, — и он был прав. Очень легко упрекать пионера в том, что он идет окружным путем. В действительности А. Г. Сейс не только первым распознал в хеттах народ новой культуры, но и совершенно оригинальным путем расшифровал первые значки их иероглифическое письма.

В четвертой главе мы указывали на отдельные принципы расшифровки. Нельзя также не упомянуть несколько других, подсказанных опытом. Например, учет известных особенностей в письме народов древности; эти особенности в тех или иных вариантах, в той или иной мере присущи всем им.

Одна из наиболее известных особенностей — пол черкнутое выделение имен царей, как это имело места в египетских иероглифических надписях при помощи так называемой картуш — овальной рамки. Другое средство выражается в древних надписях в виде постоянного присоединения определенного знака к изображению фигуры, которая особым характером (размером) выделяется как образ царя. Тем самым этот знак в другой связи (скажем, в чисто пиктографическом письме) должен быть принят как «определитель» царя, т. е. как знак, который в пиктографическом письме однозначно выражает понятие «царский» в той же мере, как золотая корона на голове фигур в наших Сказках.

Все древнее письмо содержит также определители: после имен царей наиболее однозначно определяются названия городов и стран.

Выигрыш от открытия такого определителя (в ходе расшифровки) состоит в следующем: о незнакомом письме становится по крайней мере известно, что группа значков, с которой связан данный определитель, должна означать непременно царя, страну или город.

Уже длина или краткость этой группы знаков позволяет исследователю сделать дальнейшие выводы; так как он рассматривает письмо сразу в исторической связи и ищет имена, уже известные ему из параллельно развивающейся истории соседних народов.

Для расшифровки критских письмен (в известной мере удавшейся в настоящее время) с самого начала было решающим то, что небольшую поперечную черточку очень рано распознали как разделитель слов. Своевременное правильное понимание этого маленького, похожего на запятую знака стало важнейшей предпосылкой для первых решающих попыток расшифровки, ибо как без этой маленькой черточки можно было бы расчленить на слова бегущие непрерывно от строки к строке значки-картинки?

Можно было бы (как это делали последовательно начиная с 1950 года) статистически установить начальные и конечные слоги критского письма, если бы маленькая черточка не говорила, где было начало и где конец слова?

Первейшей предпосылкой для начала всякой расшифровки является уверенность в том, как это письмо вообще следует читать — слева направо или наоборот, сверху вниз или наоборот (только европейцу кажется само собой разумеющимся, что пишут и читают слева направо).

Когда Гротефенд ровно сто пятьдесят лет назад получил впервые копии клинописи, для него первая и самая важная проблема состояла в том, каким образом их следует держать, чтобы читать, — при четырехугольной табличке существует четыре возможности. При чтении хеттских иероглифических надписей эта проблема не возникала, так как в большинстве своем они были обнаружены на памятниках, на скалах, камнях или скульптурах, и, естественно, едва ли можно было предположить, что каменотес рассчитывал, что читающий эти надписи будет становиться на голову. Таким образом, по очень простым признакам сразу можно было определить, каким образом следует читать надписи, а именно бустрофедоном («как поворачивает бык, запряженный в плуг»). Просто потому, что на первой строчке иероглиф мог быть принят за начало (предположение, оправданное на примерах других языков) и за тем в соответствии с тем, на какой стороне находилось свободное место последней строки, можно было вывести бесспорное заключение о направлении письма.

Это заключение подкреплялось наблюдением, что знаки-картинки (руки, ноги, головы) попеременно от строчки к строчке указывали противоположное направление.

Следующая возможность для исследователя получить хотя бы общую информацию о характере незнакомого письма состоит в том, как это ни странно, что он подсчитывает знаки. Сразу же становится понятным, что незнакомое письмо, содержащее менее тридцати различных знаков, никак не может быть слоговым, так как тридцать слогов не составляют языка. Значит, это должно быть буквенное письмо. При наличии же более ста знаков следует сразу предположить, что имеешь дело со слоговым письмом. Если же налицо еще большее число знаков, значит имеешь дело со словарным письмом. «Из ничего нельзя ничего расшифровать», — говорит Фридрих и в качестве примеров приводит письмо с острова Пасхи и индийские надписи из Мохенджо-Даро, в которых пока отсутствует какой бы то ни было ключ к пониманию и не найдена связь с известным письмом. Однако в случае с хеттскими иероглифами с самого начала наблюдалась возможность установить общий характер путями, которые мы пытались осветить при помощи приведенных примеров. Исходя из опыта двух поколений расшифровщиков, удалось сразу же найти значение некоторое знаков.

Казалось, вмешалась богиня-покровительница, когда Сейс начал свои первые попытки расшифровки, похоже было, что она бросила исследователю в виде подарка то, о чем может лишь мечтать всякий шифровщик, — билингву.

И действительно, это была билингва, двуязычная и надпись.

Примерно около 1860 года коллекционер монет из Константинополя, господин Иофанов, раздобыл в Смирне маленький серебряный диск, на котором было помещено человеческое изображение, окрученное странными, незнакомыми значками и окаймленное клинописным текстом.

Сейс натолкнулся на сообщение об этом диске (о нем в 1862 году кратко упоминал доктор Мордтманн), о поддающемся чтению клинописном тексте, предугадал в странных внутренних значках хеттские иероглифы и почувствовал, что мечта исследователя — обнаружение билингвы на первой же стадии расшифровки — становится явью.

Можно лишь догадываться, что он чувствовал, когда его стремление увидеть своими глазами диск с печатью оставалось безуспешным. Без сомнения, диск был в Англии, но бесследно исчез. Сейс обращался к специалистам, призывая всех и каждого, кто узнает что-либо о местонахождении печати, немедленно ему сообщить. Наконец откликнулся один из служащих Британского музея.

Да, заявил он Сейсу, он хорошо помнит, что в 1860 году музею было сделано предложение о покупке такой странной печати.

— Ну и..?

— Покупка была отклонена, — объявил служащий.

— Но почему?

— Дело в том, что печать была такой диковинной что опасались, не фальшивая ли она.

Сейс понял, что надежда найти диск ускользает.

— Однако, — заметил служащий после некоторого раздумья, — если мне не изменяет память, тогда ил всякий случай была изготовлена копия способом гальванопластики, и она должна быть цела.

Вскоре Сейс держал в руках копию печати. Ему не потребовалось много времени, чтобы найти подтверждение своей догадке: здесь была билингва!

Но эта двуязычная надпись имела один очень существенный недостаток: она была слишком коротко и содержала слишком мало знаков, чтобы можно было сделать действительно правильные сравнения, установить однозначные связи между иероглифами и группами клинописных знаков.

Из чтения клинописного текста получалось:

Tar-rik-tim-me šar mat Er-me-e

«Тарриктимме, господин земли Ерме».

В то время пластинку назвали «Печать Тарконда моса», а сейчас ее называют «Таркумува». Исследу)! ее, Сейс при сравнении клинописи с иероглифами дошел до сомнамбулического предположения, что знаки и в соответствии с клинописным текстов означают «царь» и «страна».

Бессмысленно говорить сегодня, что это было установлением знаков слов, а не знаков звуков. Во всяком случае это были первые и, как теперь выяснилось, правильно прочитанные знаки хеттского иероглифического письма. Но, к сожалению, этим исчерпывалась печать Таркумувы.

Все попытки вывести дальнейшие соотношения между клинописью и иероглифами уводили в сторону. Такие попытки предпринимались снова и снова. Позднее на других печатях, найденных Куртом Биттелем в Богазкёе, они заканчивались с большим успехом, хотя текст всегда оказывался слишком кратким.

Однако неутомимый Сейс уже давно принялся за другой материал. Он упорядочивал знаки, сравнивал их, устанавливал связи. Результатом его первой попытки расшифровки оказались (наряду с неверными) правильные до сегодняшнего дня толкования следующих знаков: ― царь, ― город, ― страна, ― бог (относительно последнего знака он сделал открытие в храме Язылыкая, где надписи к изображениям божества всегда начинались с этого знака) и окончаний ― s и ― n.

Разве этого не достаточно? Не удивительно ли, что и год, когда было совершено открытие народа, могли выть правильно разгаданы не менее шести знаков его письма, написанного на незнакомом языке?

Следует признать: позднейшие толкования Сейса чисто были слишком фантастическими. Но его работа, пожалуй, именно его фантазия и даже его ошибочные толкования окрыляли исследователей, пришедших ему на смену.

Прошло почти двадцать лет после первой расшифровки, пока появился другой исследователь, более молодой, действовавший столь же энергично, как Сейс, в борьбе за раскрытие тайны хеттских иероглифов.

Но наступило время работы и другого рода. Всегда после периода открытий со всеми его волнениями должна наступить короткая пауза осмысления, пауза, при которой в тишине человек обобщает собранный материал.

Когда Артур Эванс в конце века открыл «дворец Миноса» на Крите и в течение многих лет занимался детальным исследованием археологических материалов, то уже при первых раскопках было обнаружено около двух тысяч глиняных табличек. Эванс оставил за собой право публикации этих табличек, что было справедливо, поскольку он их нашел. В 1909 году Эванс опубликовал часть надписей в своем труде «Scripta Minoa I» («Минайские письмена») и обещал вскоре выпустить и второй том. Однако этого обещания он не сдержал. Таблички, являвшиеся важнейшим свидетельством по древней истории Европы (и, как мы знаем сегодня после окончания расшифровки их Майклом Вентрисом, имевшие сенсационное значение), были брошены в ящики и свалены штабелями в критских хижинах и похвалах музея в Афинах. Исследователи, занимавшиеся в течение десятилетий расшифровкой, были лишены возможности обрабатывать оригинальные материалы. Должно было пройти сорок лет, прежде чем после смерти Эванса его друг и ученик Джон Майре в 1952 году наконец опубликовал второй том «Scripta Minoa». Благодаря чистой случайности еще до этого американец Бледжен нашел на Пилосе новые таблички, которые были опубликованы уже через двенадцать лет, в 1951 году. К этому прибавились публикации отдельных находок последних лет, и, таким образом, удалось в течение двух лет в значительной мере раскрыть тайну критского письма, над которой тщетно бились на протяжении жизни более одного поколения. Этот пример показывает, как лишь недостаток нового письменного материала в решающий момент может приостановить всю дальнейшую расшифровку. Существуют и другие чисто технические препятствия. Например, в большинстве случаев исследователи не имеют возможности paботать с оригиналами — таблички рассеяны по всем музеям мира. Приходится обращаться к репродукциям. Изготовленные на месте копии часто нельзя прочитать так как уже первые фотографии или зарисовки были по каким-то причинам недоброкачественными, и, естественно, при дальнейшем репродуцировании получались копии все менее ценные.

Археологи, столкнувшиеся с большим числом ошибок, которые раньше делались при срисовывании (или списывании) древних памятников и надписей (когда, например, в рисунок вносилось индивидуальное толкование, что может быть оправдано с точки зрения искусства, но науке приносило лишь вред), вздохнули с облегчением, когда появилась фотография. Здесь стали применять сухие пластинки и моментальные фотографии, так как с дагерротипией в пустынях и джунглях делать нечего. Верили, что «неподкупный глаз камеры», без сомнения, будет в состоянии показать, каков действительно оригинал. Однако сфотографировать печать с иероглифами в ателье, конечно, не представляло трудности, иначе обстояло дело, когда исследователь, подвязанный на веревке, висел перед скалой и стремился сфотографировать высеченную на ней надпись и когда именно в момент наилучшего освещения вдруг набегало облачко. Сколько дней потребовалось исследователю, чтобы найти самую удачную «точку подвески» для себя и своей камеры? Сколько часов он там провисел, пока определил, каков должен быть угол падения солнечных лучей, чтобы наиболее отчетливо выступила пластичность выветрившейся надписи? Бывали случаи публикации полдюжины фотографий с одной наскальной надписи, заснятых в различное время, в различных условиях. На основании этих фотографий исследователи делали важные выводы. Затем в один прекрасный день появлялась седьмая или восьмая фотография, и вдруг обнаруживались знаки, которые на предыдущих снимках вообще отсутствовали.

Это отклонение от темы допущено с целью пояснить, Как для всякой работы по расшифровке важно, чтобы время от времени находился человек, который брал бы на себя, осуществление неблагодарной и в высшей степени трудоемкой задачи: во-первых, собрать весь материал, накопленный до сих пор в определенной области исследования, во-вторых, систематизировать его, в третьих, наконец, еще раз репродуцировать самым точным образом, добиваясь возможно большей близости к оригиналу.

В отношении хеттских иероглифов эту задачу в 900-е годы взял на себя немец Леопольд Мессершмидт (1870–1911). Его «Корпус хеттских надписей», расширенный двумя приложениями 1902 и 1906 годов, содержит в строжайшем критическом воспроизведении все иероглифические надписи, добытые к этому времени.

Исследование началось с четырех надписей на «камнях Гамата».

«Корпус хеттских надписей» содержал около ста надписей, монументальных, пространных, кратких, бедных знаками, целых и поврежденных, написанных на камне и на глине.

К всеобщему удивлению, только это издание показало, что материала гораздо больше, чем было использовано исследователями при расшифровке других древних языков. Не должны ли были теперь обнаружиться, новые данные?

За несколько дней до этого проблемой расшифровки занялся один исследователь, которому было суждено на протяжении почти сорока лет действовать плодотворно и в то же время вносить путаницу. Его первая и важнейшая статья появилась в 1894 году, а четыре года спустя она уже вышла в виде книги под названием «Хетты и армяне». Еще через двадцать пять лет такой выдающийся специалист, как Фридрих, сказали «Статья предъявляет серьезные требования к пониманию, и не — легко еще раз правильно продумать все заложенные в ней мысли».

Исследователем, выдвинувшим весьма остроумные новые положения, был ассириолог Петр Йенсен (1861–1936). В его работе перемешались явные ошибки с выдающимися открытиями. Поэтому все исследователи, выступавшие после него, должны были начинать свои работы каждый раз с критики Йенсена; некоторые его ошибки были так остроумно обоснованы, что потребовались десятилетия работы для их исправления. Совершенно невозможно хотя бы в самых общих чертах проследить ход мыслей, исполненных филологической учености. Достаточно привести несколько примеров — ошибок и открытий.

Иероглиф Йенсен правильно толковал как «я есьм», тем самым поправляя Сейса, который предполагал здесь значение «я говорю». Но вслед за этим ом «исправил» то, что было лучшим из правильных открытий Сейса: он перепутал идеограммы ― царь, ― город, — страна, между и он не видел никакой разницы и читал оба знака как «царь» и соответственно как, так сказать, «двойной царь», т. е. «великий царь». За тем он снова верно расшифровал (что было особенно важно для дальнейших исследований) название города Кархемиш. Наконец, на основе множества ложных и верных толкований (все они были одинаково хорошо обоснованы) он пришел к выводу, увенчавшего его труд: язык, обозначенный хеттскими иероглифами, родствен армянскому.

Против этого утверждения выдвинуто около десятка обоснованных опровержений, лучшим из которых является то, которое Фридрих ставит на первое место. А именно: «Между употреблением иероглифического письма хеттов и зафиксированным в письме армянским языком (около 400 года н. э.) промежуток в тысячу — тысячу двести лет».

Удивительным в характере Йенсена было то, что он никогда не исправлял своих ошибок, наоборот, он защищал свои неверные взгляды, ожесточенно полемизируя с ничем не сравнимым упрямством. Только позднее он снизошел до некоторых поправок к своим ранним взглядам, и здесь случилось трагикомическое: он объявил неверным одно из своих самых ранних верных открытий — Кархемиш!

Как бы то ни было, работы Йенсена пробили брешь, и в течение долгого времени никем, помимо него, не было сделано никаких открытий, представлявших действительную ценность.

Для читателя, который хочет ближе познакомиться с проблемами расшифровки, следует назвать имена исследователей, работавших вслед за Йенсеном до конца двадцатых годов. Если придерживаться порядка опубликования их важнейших работ, то это труды В. Д. Балл, Д. Менант, Д. Кемпбелл, Ф. Е. Пейзер. Д. Галеви, Ц. Р. Кондер, Л. Мессершмидт, Фриц Гоммель, А. Глейе, Р. Рут, Р. К. Томпсон, А. Е. Колей, Г. Арто, Карл Франк. По сколь зыбкой почве они двигались, становится ясным хотя бы из того, что они не могли прийти к единому мнению ни в одном толковании. Иногда вся их работа с самого начала была лишена какой бы то ни было ценности, так как исходила из неверной предпосылки. Так произошло с Пейзером, когда он предпринял остроумные толкования одной надписи из Кархемиша, но неверно определил направление строчек.

Пример противоположности точек зрения: Галеви считал хеттов семитским народом; Глейе, не профессионал, а самоучка, пытался толковать иероглифы этимологически из угро-финских языков; Колей исходил из кавказских языков.

При всем том до конца двадцатых годов удалось довольно определенно расшифровать некоторые названия (Тиана, Гамат, Гургум) и тем самым определить отдельные знаки для последующего чтения. С каким ожесточением оспаривались вещи, казавшиеся непрофессионалам пустяками, как такой спор мог перейти» личные выпады, каким фанатизмом были при этом одержимы ученые, показывает спор, вспыхнувший между Карлом Франком и Йенсеном в 1923–1924 годах.

Франк опубликовал новый метод расшифровки под названием «Так называемые хеттские иероглифические надписи». Эту работу подверг обсуждению Йенсен в журнале «Ассириология», и сразу же началась горячая перепалка. Йенсен, полный возмущения, установил, что метод расшифровки, который Франк выдавал за новый, был им самим применен тридцать лет назад. Затем он разгромил работу Франка в деталях — «здесь приходится с краской стыда отложить перо!» Франк нанес ответный удар в работе «Исследования хеттских иероглифических надписей»: «Я не имею физической возможности оспаривать все эти вещи; работа полностью лишена действительно глубокого проникновения в понимание надписей… нигде — большого шага, нигде — гениального броска», и это последнее предложение он напечатал разрядкой. Конечно, оба были и правы и неправы; правы, когда утверждали, что другой допустил значительные ошибки; неправы, когда говорили, что каждый из них сам их не делал.

Тот, кто назовет такой ученый спор лишь недостойным, не понимает, что даже в решении чисто мыслительной задачи, если ей посвящена вся жизнь исследователя, не могут не принимать участия также сердце и темперамент. После этого столь ожесточенного спора для большинства исследователей проблема хеттских иероглифов казалась слишком опасной областью, чтобы заниматься ею. Так прошло несколько лет, на протяжении которых никто не выступил с какими-либо определенными взглядами вплоть до 1928 года, когда молодой итальянский лингвист Мериджи предложил новые толкования, а вслед за ним начиная с 1930 года вдруг целая группа исследователей младшего поколения принялась еще раз самым тщательным образом изучать проблему. Это были Игнацт Д. Гельб, Эмиль О. Форрер и Гельмут Т. Боссерт: американец, швейцарец и немец.

Опыты этих исследователей следовало сразу же признать особенно важными, так как впервые в истории расшифровки они пришли к единому мнению по целому ряду чтений. Первыми среди них были Мериджи и Боссерт. Они узнали о неожиданном подтверждении их выводов со стороны старого мастера хеттологии Фридриха Грозного, лучшего знатока хеттской клинописи, который после многих лет молчания вдруг взял слово. Однако ко всему прочему произошел еще счастливый случай, который осветил то, чего не могла раскрыть работа, проводившаяся в течение многих лет.

В 1934 году немецкий археолог Курт Виттель вел раскопки в Богазкёе, столице хеттов, которая дала уже Винклеру неоценимый материал. Виттель нашел в одном месте около трехсот глиняных печатей, из них примерно двести двуязычных!

Уже давно, после многих ошибочных чтений начального периода, исследователи отказались от толкования печатей; теперь за дело принялись с новой энергией. И Виттель, и Гютербок прочитали в 1936 году первое имя царя, вокруг которого долгое время шли споры, на этот раз однозначно — Суппилулиумас, который правил с 1375 до 1335 года до н. э. Это быстро привело к следующему открытию. На Нишанташе, скале и Богазкёе, находилась уже давно известная большая, но сильно выветрившаяся иероглифическая надпись. Очень давно предполагали, что она должна быть приписана Суппилулиумасу, теперь это можно было доказать. Там иероглифами было изображено его имя, обведенное так называемой эдикулой, в которую постоянно были включены имена хеттских властителей, соответственно тому как картуш заключает имена фараонов. Однако рядом с ней находились еще другие эдикулы, а значит — имена других царей.

Опыт подсказывал вывод, что здесь перечислялась смена поколений, причем до третьего колена (все восточные властители любили перечислять в надписях своих предков). При этом бросалось в глаза, что один и тот же иероглиф означал отца и прадеда, имя же деда изображалось по-другому. Неизбежно вставал вопрос: были ли среди предков Суппилулиумаса два, носивших одинаковое имя, в то время как между ними правил царь, называвшийся по-иному? В действительности так и было, и они были давно известны, так как родословная хеттских царей неоднократно упоминалась в ранее расшифрованных клинописных источниках из Богазкёя. Так, в качестве отца Суппилулиумаса был известен царь Тудхалияс III, а в качестве его прадеда Тудхалияс II, а имя его отца было Хаттусилис. Эти имена удивительно подходили к надписи на Нишанташе. Другие печати, которые стали исследовать, также подтвердили чтение и расширили его. Тем самым были наконец безупречно прочитаны иероглифы имен четырех хеттских царей: Суппилулиумаса, Тудхалияса, Хаттусилиса и Урхи-Тешуба! Это было первое совершенное доказательство правильности объяснения большей части знаков, раскрытых до того без билингвы — триумф пятидесятилетней работы, которая часто приводила в отчаяние ученых Англии, Германии, Америки и Италии!

Тем не менее здесь снова следует сделать оговорку, гак как успех снова оказался не таким большим, как думали после новой находки печатей.

Дело в том, что тексты печатей были слишком краткими и слишком часто таблички были сильно стерты или сохранились лишь их отдельные кусочки. Гютербок, немецкий профессор в Анкаре, принимавший самое большое участие в толковании найденных печатей, занял особенно пессимистическую позицию относительно дальнейшего развития расшифровки. А с какой безнадежностью писал Сейс: «Я больше не питаю никакой надежды на расшифровку в полном смысле слова, если исключить возможность, что счастье могло бы принести нам достаточно длинную билингву».

И как бы невероятно это ни звучало, то, на что надеялся Сейс, как на последний выход из дебрей проблем, произошло! Большая билингва, о которой исследователи мечтали ровно семьдесят лет, была найдена в 1946 году.

Удивительно, что нашел ее как раз человек, работавший, как и Гютербок, над печатями, но настроенный в 1942 году отнюдь не пессимистически. Он заявлял, что в один прекрасный день хеттское иероглифическое письмо будет расшифровано и без длинной билингвы.

Это был немецкий профессор Гельмут Т. Боссерт. Ему удалось найти большую надпись лишь потому, что осенью 1933 года в Анкаре на приеме у турецкого министра просвещения на вопрос, склонен ли он, Боссерг, на некоторое время занять должность профессора в Стамбуле, ответил не раздумывая: «О, конечно! Почему бы нет?»

Однако это история, которая может быть изложена лишь в последней главе.