В атмосфере любви

ГЛАВА 3

— Мэгги! Мэгги!

— О Боже…

Бормоча что-то себе под нос, Мэгги вытерла руки посудным полотенцем, бросила его на стол и торопливо направилась в гостиную к Ангусу.

— Ну что? — сердито спросила она, уперев руки в бока.

Будто она не знала что. Гвин сказала ей об ультиматуме, который выдвинула Поппи: либо он будет ужинать вместе со всеми, либо умрет с голоду. Мэгги и сама не имела ничего против того, чтобы уморить голодом сварливого старикана. После того как Ангус сломал лодыжку, он стал просто невыносим, и терпение Мэгги иссякло еще две недели назад. Впрочем, потребовался приезд Гвин, чтобы Мэгги поняла, как ей все это надоело. И в самом деле, если Ангус не нуждается в особом уходе, почему она должна за ним ухаживать?

— Что случилось такого серьезного, что вы не можете подождать пять минут?

Ангус поерзал в кресле, морщась для пущего эффекта. От внимания Мэгги не ускользнул тот взгляд, который он украдкой бросил в ее сторону, явно проверяя, удалось ли ему вызвать сочувствие. Поскольку никаких признаков сочувствия не было, он сказал:

— Просто я хотел сказать вам, чего я хочу на ужин, вот и все.

— Вы получите ирландское рагу с черным хлебом, как и все остальные.

Он снова поерзал и пригладил усы.

— Меня это устраивает…

Мэгги скрестила руки перед собой, готовая к бою.

— И ужинать вы будете в столовой, вместе с остальными.

Седые брови взметнулись на лоб, как пара испуганных кошек. Затем опустились.

— Послушайте, Мэгги…

— Гвин абсолютно права, — заявила та, не сдавая позиций ни на дюйм. — Вы позволяете себе распускаться только из-за того, что сломали лодыжку. Я не понимаю, почему так долго терпела все это. И почему была настолько слепа, что не замечала, как вы стали выглядеть. Так что приводите себя в порядок и приходите ужинать в столовую, как все порядочные люди. Хотя я понимаю, что вам это будет нелегко.

— Но, Мэгги, послушайте… — снова начал он.

— Никаких возражений, Ангус Робертс. Я уверена, что ваша внучка в день своего приезда не захочет ужинать тут с вами, в этой затхлой комнате с этим старым телевизором, в который вы все время коситесь. — Мэгги прищурила глаза и продолжила: — А поскольку вы не на смертном одре, как бы вы ни старались заставить остальных поверить в это, то будьте любезны выйти к общему столу.

Старик хмыкнул и вынул изо рта потухшую трубку.

— Я думаю, моей внучке все равно, будем ли мы с ней ужинать вместе.

Мэгги подошла вплотную и выхватила из его руки трубку.

— Тогда почему именно она настаивает, чтобы вы пришли в столовую?

— Отдайте трубку, Мэгги!

Он сердито потянулся вперед, но Мэгги подняла трубку повыше. Старик с ворчанием откинулся на спинку кресла и поднял глаза к потолку.

— Господи, если Тебя не затруднит, скажи: за какие грехи Ты наслал на меня эту женщину?

— Потому что других желающих не нашлось, — съязвила Мэгги и направилась в его спальню.

— Эй! — закричал ей вслед Ангус. — Что вы делаете? Кто вам позволил входить туда?

Мэгги оставила его вопль без внимания. Она действительно почти не заходила в эту комнату после смерти Эйлин, но до того она бывала там часто. Особенно во время тех последних трудных месяцев. При Эйлин это была прелестная комната, оклеенная зеленоватыми обоями с рисунком из нежных роз и лент. Окно обрамляли темно-розовые атласные портьеры и гардины из ирландского тюля. В центре просторной спальни стояла старинная кровать кленового дерева, которую Мэгги с Алеком пришлось перенести наверх вместе с туалетным столиком и пуфом к нему. Ангус заставил Алека содрать со стен старые обои и выкрасить все белой краской, а занавески заменил на деревянные решетчатые ставни. От первоначального мебельного гарнитура остался только комод и одна тумбочка. Там, где когда-то царствовала широкая кровать, теперь стояла односпальная — пружинный матрац на примитивной деревянной раме.

Монашеская келья, и та выглядит более привлекательно, подумала Мэгги.

В комнате стоял затхлый запах сырости и табака. Мэгги сморщила нос. Желание распахнуть настежь окно, невзирая на снег, было почти непреодолимым. Но она сумела сосредоточиться на своей цели, притворяясь, что не слышит беспомощного ворчания, доносящегося из соседней комнаты. Порывшись в комоде, она отыскала чистое белье и носки, затем извлекла из шкафа чистую джинсовую рубашку и хлопчатобумажные брюки защитного цвета со специально распоротой снизу штаниной, чтобы не мешал гипс. Бросив все это на кровать, она вернулась в гостиную.

— Я достала одежду, чтобы вы не сломали шею, балансируя на этих чертовых костылях, — сказала она, проходя через гостиную под убийственным взглядом Ангуса. — У раковины стоит табуретка, так что вы сможете побриться сидя. Там есть маленькое зеркало. — У двери она обернулась. — Ужин ровно в шесть. Не опаздывайте.

Мэгги закрыла за собой дверь, одернула кофту и расправила плечи. В коридоре, по пути в кухню, она почти физически почувствовала, как Эйлин Робертс одобрительно похлопала ее по спине.

— Нет, я не знал этого, миссис Боусэн. Вы все еще числитесь в списках на замену.

Большая серая кошка, развалившись на письменном столе, принялась играть скрученным телефонным шнуром, отвлекая его внимание от разговора.

— Должно быть, это замечательно. — Алек улыбнулся, слушая восторженный рассказ своей телефонной собеседницы о том, что она недавно удочерила новорожденную девочку. — Не сомневаюсь, что она очень мила. Это она там плачет? Да? Тогда я вас больше не задерживаю. Мои поздравления… Нет-нет, не беспокойтесь, я найду кого-нибудь еще. Занимайтесь воспитанием девочки. Да, я позвоню… Всего доброго.

Он буквально бросил трубку на телефон, заставив кошку вздрогнуть.

— И что мне теперь делать, Мелвин?

Кошка зевнула, выказывая полное пренебрежение к проблемам хозяина.

Алек тяжело вздохнул. Если бы речь шла об одном-двух днях, можно было бы подыскать няню для крошки. Но на более длительный период необходимо найти преподавателя, не связанного заботами о маленьком ребенке. Впрочем, он все равно ничего не сможет сделать до понедельника. Придется просмотреть списки замещающих из педагогического состава других школ в соседних городках.

Он вытащил живой пушистый ком из-под лампы — прочь со стопки сочинений, которые ему предстоит проверить. За оконным стеклом плавно кружились снежинки. Алек читал сочинения, обводил кружком орфографические ошибки, подчеркивал пунктуационные, отмечал особенно удачные (что встречалось не часто) мысли. Одно из сочинений содержало целые куски, списанные из учебника. Ставя красной ручкой неудовлетворительную оценку, Алек улыбнулся. Те ученики, что были настолько глупы, что пытались проделать подобный фокус, обычно получали возможность исправиться, и редко кто из них повторял промах. Были, правда, и те, кто тоже использовал учебник, вместо того чтобы прочитать книгу, но они, по крайней мере, пытались придать своим сочинениям хоть какое-то подобие оригинальности. Эти дети вызывали у Алека невольное восхищение их умением подстраиваться к требованиям системы, но никогда не получали за свои работы хороших оценок. Да, они научатся приспосабливаться к жизни. Но когда-нибудь поймут, что умение выжить — это еще не все, и, возможно, захотят прочесть что-нибудь более длинное, чем пятьдесят страниц учебника. Может быть, даже «Моби Дик» или «Сагу о Форсайтах».

Во всяком случае, Алек на это надеялся.

Когда он дошел до десятой работы, у него заболели глаза. Приподняв очки, он потер веки и зевнул. Потом подошел к окну, которое выходило на гостиницу и на окно в комнате Гвин под самой крышей. Слабый свет пробивался сквозь тюлевые шторы, освещая медленно падающие снежинки. Время от времени за окном мелькал силуэт Гвин. Чем она там занимается? Наверное, распаковывает вещи.

Что это с ним происходит? Когда он в последний раз молча стоял и смотрел в окно, пытаясь понять, что делает женщина? Нелепое занятие. Особенно если эта женщина — Гвин. Худая как щепка, сумасбродная, упрямая Гвин. Конечно, он любит ее, переживает за нее и, вероятно, не пощадит для нее жизни, однако все это потому, что они — одна семья.

Но сейчас происходит нечто совсем другое. С того мгновения, как он увидел сегодня ее глаза… О нет! Он не пойдет снова по этому скользкому пути. Ему знакомы такие признаки. Однажды поддался — и все кончилось разводом.

Он поступил нечестно по отношению к Саре, женясь на ней. Алек до сих пор не понимал, почему сделал это. Видимо, просто пришел к выводу, что женитьба — следующий логический шаг в его жизни, а Сара показалась ему вполне подходящей кандидатурой на роль жены. Она ему нравилась, он был заботливым мужем и, насколько мог судить по ее реакции, неплохим любовником. Но она не была ему нужна. Подсознательно он относился к ней как к какой-нибудь забавной электронной штучке — временами полезной, но не необходимой. Он был потрясен, когда заметил, что редко вспоминает о жене, когда той нет рядом.

К несчастью, Сара тоже заметила его отношение к себе. И решила, что заслуживает лучшего. Алек согласился. Развод был безболезненным, насколько это вообще возможно, и каждый из них пошел своим путем без затаенной обиды. В сентябре, на день его рождения, она прислала ему поздравительную открытку из Чикаго, в которой сообщила, что в феврале выходит замуж за врача, она счастлива и надеется, что он тоже.

Алек не испытывал ни сожалений, ни ревности, ни разочарования. Этот недолгий брак показал ему, что он слишком поглощен собой, чтобы быть хорошим мужем. Он мог заботиться о других, но ему самому никто не был нужен по-настоящему. Брак создает сложности, а Алек сложностей не любил. Он ценил во всем порядок, предсказуемость, однозначность. Брак не укладывался в эти рамки. Любовь тоже. И женщины. Он решил для себя, что ему не нужна подруга, и это позволяло Алеку чувствовать себя спокойно в последние два года. Он был уверен, что сохранит приверженность к холостяцкой жизни. Это было частью его менталитета, может быть, даже имело генетическую природу, как цвет глаз и волос.

Стоп! Если неспособность создать реальные взаимоотношения присуща ему от рождения, то почему он стоит здесь и пытается убедить себя в этом? И смотрит при этом на окно девушки, которая в любом случае совершенно не подходит ему. Девушки, которая, вероятно, громко рассмеется, узнав, что его влечет к ней.

— Ну это уж слишком, — пробормотал Алек себе под нос и взъерошил рукой волосы.

Влечение? Абсурд. Он просто думает о ней, вот и все. Это совершенно нормально, учитывая, что она близкий ему человек и они так давно не виделись. И потом, он так давно — как это говорят? — не был с женщиной. Возможно, он скучный человек, но он живой человек. Все еще живой. Да, несколько гормонов сорвались с якоря и дрейфуют у него в крови. Вопрос в том, куда они дрейфуют. Ведь если вам нужен пример для иллюстрации таких слов, как неорганизованность, непредсказуемость, сумасбродство, — познакомьтесь с Гвинет Робертс.

Он засунул руки в карманы и заставил себя отвернуться от окна. Перед ним были книги, ряд за рядом выстроившиеся на полках. В идеальном порядке. Слишком идеальном…

Ему тридцать лет. У него есть все, что он хочет. Он может поехать, куда ему вздумается, может даже защитить диссертацию по английской литературе девятнадцатого века, может преподавать в колледже, может писать статьи.

Все слишком однозначно. И все предсказуемо. Он умрет одиноким чахлым стариком, упадет лицом на письменный стол, и стопки пыльных книг будут единственными свидетелями его кончины. Стопки книг и толстая перекормленная кошка.

Заразительная улыбка Гвин всплыла в его сознании, и у него слегка перехватило дыхание.

— Ты смешон, Алек Уэйнрайт, — пробормотал он, снова усаживаясь за стол. — Ты думаешь о Гвин, и именно о ней. Тебе нужен отдых. Перемена обстановки и образа жизни.

Кошка, снова устроившаяся под лампой, тихонько замурлыкала. Алек принялся чесать ей за ушком, слыша в ответ громкое урчание.

Да, именно так. Ему нужна перемена. Нечто, что сможет подзарядить его интеллектуальные батареи. Быть может, недельная поездка. Почему бы не съездить в Нью-Йорк, не походить по театрам. Или в Бостон, послушать симфонический оркестр. Что-нибудь, что не имеет отношения к женщинам вообще и к Гвин Робертс в частности.

Довольный этой мыслью, Алек взял следующее сочинение и продолжил проверку, желая верить, что решение найдено.

Гвин не ожидала увидеть деда таким… опустившимся, падшим так низко. Вернее так глубоко, уточнила она, укладывая свои свитера в нижний ящик комода. В его словах еще присутствовал уксус, но какой-то разбавленный. В прежние времена все их «дискуссии» заканчивались криками, которые, наверное, были слышны в Канаде. Не то чтобы Гвин хотела повторения, но перемены смущали ее.

Над комодом висел плакат с портретом Сары Бернар. Гвин повесила его, когда училась в последнем классе школы. Ей в руку ткнулся Бобо.

— Ну что, мальчик? — спросила она старого ретривера, рассеянно поглаживая его по шелковистой голове. — Что случилось с дедушкой?

Пес встряхнул головой, уши его захлопали.

Какая ирония! Все эти годы она мечтала о том, чтобы Поппи отступил в сторону и перестал пытаться вмешиваться в ее жизнь. И вот теперь, когда это случилось, она чувствует скорее тревогу, чем облегчение. Да, конечно, он продолжает произносить привычные слова. Но в них уже нет силы. Как будто в душе старик сдался. А это так на него не похоже.

Она вспомнила, как дед любил сидеть за регистрационной стойкой в вестибюле, громогласно приветствуя гостей, как тщательно следил за внешним видом гостиницы. Мастер на все руки, он устранял большинство неполадок прежде, чем другие успевали их заметить. Он был ворчлив, но никто не обращал на это внимания, понимая, что такова его привычка. Став старше, Гвин не могла не признать, что его постоянное вмешательство в дела домочадцев было порождено любовью ко всему, что он считал своим. А она была его единственной внучкой.

В первый раз в жизни она позволила мысли «Он хотел мне добра» просочиться в свой упрямый мозг. Это потрясло ее.

Гвин вздохнула и принялась рассовывать остатки одежды по ящикам. Затем встала посреди комнаты, уперев руки в бока, и задумалась, что делать дальше. До ужина еще час, а Мэгги не любит, когда кто-то мешает ей на кухне. Снова идти к Поппи не хотелось, сестры Ньюман ее не интересовали, а почитать было нечего.

От окна, завешенного тюлевой шторой, тянуло холодком. Гвин подошла ближе, чтобы убедиться, что оно плотно закрыто. Свет в окнах домика смотрителя привлек ее внимание. Ну конечно! Если кто-нибудь поможет ей разобраться в метаморфозах, произошедших с дедом, так это Алек. И кроме того, она еще не пригласила его на ужин.

Она задумалась, вспоминая.

Когда Гвин двадцать лет назад в первый раз увидела Алека, тоже было время ужина. Незадолго до этого ее родители погибли в автомобильной катастрофе — тогда она еще плохо понимала, что произошло. Какая-то леди с кудрявыми волосами и извиняющимся взглядом, вероятно, работница социальной службы, привезла Гвин из Вашингтона в Нью-Гемпшир, к бабушке и дедушке со стороны отца, которых она видела лишь раз или два до этого и почти не помнила. Они приехали после обеда. Нана и Поппи предложили сопровождавшей девочку женщине остаться поужинать и переночевать.

Во время ужина в двери столовой появился высокий худой мужчина и спросил что-то у Поппи. Следом за ним — мальчишка, юная копия этого мужчины, с рыжими волосами и дымчато-зелеными глазами. Он тут же спросил Гвин, не хочет ли та посмотреть его кроликов и знает ли, что на территории живут павлины.

— Отличная мысль, Алек, — сказал тогда дедушка.

Он произнес это с такой широкой улыбкой, что Гвин невольно заинтересовалась тем, кому улыбка была адресована. Какими достоинствами надо обладать, чтобы заслужить такое явное расположение?

— Сын моего смотрителя, — пояснил дедушка, обращаясь к служащей. — Мы зовем Алека спасателем, потому что он все время выхаживает, каких-нибудь раненых зверюшек. Если бы я не следил за этим, он превратил бы гостиницу в зоопарк. Гвин с ним будет хорошо. Может, он и ее возьмет под свое крыло.

И Алек действительно принял ее под свою опеку. В свои четыре года Гвин не могла мечтать о большем.

Но сейчас-то ей двадцать четыре. Эй, Гвин! Вернись к реальности. Ты, кажется, мечтаешь об Алеке?

Реальность же заключается в том, напомнила себе Гвин, что она имеет дурацкую способность вносить неразбериху во все свои отношения. А еще в реальности она безнадежно — и бессмысленно — влюблена в Алека. Влюблена точно так же, как тогда, девочкой-подростком. Он бы рассмеялся, если бы узнал об этом. Но, что еще важнее и еще реальнее, — она вернулась сюда на время. Ее карьера, пусть пока не сложившаяся, значит для нее слишком много, чтобы позволить безответной влюбленности сбить ее с курса.

Гвин отошла от окна и села на кровать. Встала. Снова села.

Ну хорошо, пусть он хотя бы поможет ей разобраться в том, что происходит с дедом. И потом, его надо пригласить на ужин…

Правда, на улице снег, а насчет ужина можно позвонить по телефону. Но она не может говорить по телефону о дедушке.

Встав, она подошла к шкафу и вытащила пончо.

— Что за глупости, — бормотала она, перекидывая через плечо один конец мешковатого одеяния. — Это всего лишь Алек. Если ты хочешь поговорить с ним, иди и разговаривай.

Она сняла с вешалки в углу свою любимую шляпку и водрузила на голову, прикрывая ужасную стрижку. Потом осмотрела себя в зеркало.

— Пока что ничего страшного не произошло. Был долгий период засухи, теперь собираются тучи. Но смотри, как бы не упасть лицом в лужу, — напутственно сказала она своему отражению.

Алек открыл дверь и встретился взглядом с задумчивыми карими глазами, какие могли быть у героини Диккенса. Глаза смотрели из-под бесформенной фиолетовой шляпы с неузнаваемым мятым цветком, сбившимся набок. Неяркий фонарь над крыльцом освещал снежинки, которые, как белые сверкающие мотыльки, кружились вокруг головы и плеч девушки. Ее широкий рот растянулся в осторожной улыбке, которая затмила блеск снежинок.

Держась одной рукой за ручку двери, он изобразил самую небрежную улыбку, какую мог, чувствуя, как сердце разгоняется до шестидесяти ударов в одну, ну, может быть, две секунды.

— Так вот что носят нью-йоркские актрисы в этом сезоне.

— Привет, Гвин. Почему бы тебе не войти в дом?

— Спасибо, с удовольствием.

Произнеся за него и себя этот диалог, она потопала ботинками о коврик, стряхивая снег, и проскользнула мимо него в крошечную прихожую. Два быстрых движения рук в перчатках, и облачко снега слетело с ее плеч на пол. После этого она сняла свою чудовищную шляпу и повесила на вешалку у двери.

— Я замерзла, — сказала Гвин. — Чай у тебя есть?

— Травяной или… — К удивлению Алека, у него пропал голос. Он откашлялся и начал снова: — Травяной или обычный?

— Главное, чтобы горячий.

Чувствуя легкое головокружение, он поспешно нырнул в маленькую, но хорошо оборудованную кухню, отделенную от гостиной высоким узким столом-стойкой.

— Сейчас будет готов.

Сняв с себя пончеподобное облачение, которое по виду напоминало скорее тряпичный коврик для прихожей, Гвин стряхнула с него снег и повесила на спинку стула. Затем прошла на середину комнаты. На ней был тот же самый свитер в крупную резинку, в котором она приехала, но Алек только сейчас заметил, что по размеру он скорее подошел бы баскетболисту Майклу Джордану. Во всяком случае, Гвин он доходил почти до колен.

— Я только что закончила распаковывать вещи. Должно быть, за последний час температура упала градусов на пятнадцать.

Алек поставил чашку с водой в микроволновку.

— Между этими двумя предложениями есть связь?

Она показала ему язык, затем принялась оглядывать комнату, уперев руки в бока ладонями назад и скрестив ноги, одну перед другой. Искусственная поза, как у фотомодели. Алек вдруг понял, что она «играет роль» с того самого момента, как он открыл ей дверь. Пытается что-то изобразить. Но почему?

— Да, Алек, — заметила Гвин, не глядя на него, — у тебя больше книг, чем это можно представить.

— Профессиональная вредность преподавания английской литературы, Сверчок, — сказал он, протягивая ей через стойку чашку с чаем. — Эти британцы были очень плодовиты.

Чтобы не расплескать чай, она взяла чашку обеими руками, коснувшись при этом его руки. Вскинула на него глаза — так ему показалось — и отвела их прочь. Потом взобралась на высокий табурет с противоположной стороны стола, сделала глоток чая и состроила на лице гримасу.

— Слишком крепкий?

— Что? Нет, чай замечательный. Я о преподавании. — Она покачала головой и подперла ладонью подбородок. — Должно быть, ужасно каждый день учить этих балбесов.

— «Эти балбесы» всего лишь на десять лет моложе тебя, — напомнил он. — Большинство из них как раз начинают строить планы на будущее, как ты когда-то.

Он наклонился к ней через стол, достаточно близко, чтобы почувствовать запах мороза, все еще идущий от нее, и аромат кремового мыла. От нее всегда так пахло в зимний сезон, с самого детства — он убеждался в этом каждую зиму, за исключением последних четырех лет.

Алек отпрянул, слишком быстро, и то, что он собирался сказать, утонуло в волне чувства, которое он не был готов назвать по имени. Гвин подняла на него взгляд — вопросительный взгляд, затем соскользнула с табуретки, взяла чашку и подошла к книжному шкафу. Серая кошка спрыгнула со стола и принялась тереться о ее ноги. Гвин лениво провела пальцем по корешкам книг.

— Расскажи мне про Поппи, — сказала она.

Вот оно что. Она пришла к нему, чтобы поговорить о дедушке. Алек ожидал этого и даже хотел, чтобы именно это было причиной ее визита. Тогда почему его вдруг охватило странное разочарование?

— Что именно? — спросил он.

Гвин вздохнула, подпрыгнув, села на подоконник и скрестила длинные ноги.

— Он изменился, — сказала она, болтая ногой.

— Ты заметила?

Из-за кухонной стойки Алек намеренно решил не выходить.

— Такое невозможно не заметить. — Она сделала глоток чая. — Это как день и ночь. Я пошла к нему, ожидая обычной стычки, но ничего подобного не произошло.

— Ты хочешь сказать, что вы с ним были в одной комнате — и не ссорились?

— Ну… не совсем так. — Она улыбнулась, потом снова посерьезнела. — Но это все равно что ожидать взрыва бомбы, а вместо этого услышать хлопушку. Что произошло? Если ты знаешь, конечно.

Он знал. Но не был уверен в том, хочет ли она узнать всю правду.

— Отчасти это из-за сломанной ноги, — начал он с самого безопасного предмета. — Он не привык сидеть в четырех стенах, и это сводит его с ума. И с самой первой недели в гипсе он начал сводить с ума всех остальных. Но на самом деле те изменения, о которых ты говоришь, начались задолго до этого.

Гвин снова отхлебнула чай и уставилась в чашку.

— Ты хочешь сказать, после… смерти Наны?

— Да.

Она встала, снова подошла к книжному шкафу и склонила набок голову, чтобы прочитать заглавия на корешках.

— А еще что?

— Почему ты думаешь, что есть что-то еще?

Она посмотрела на него и рассмеялась.

— Потому что ты не способен ничего скрывать.

Алек подошел ближе. Он остановился в нескольких шагах от нее — чтобы не чувствовать запаха, — прислонился спиной к шкафу и скрестил на груди руки.

— Хорошо, Гвин. Ты хочешь правду? — Она кивнула. — Все очень просто. Твой дедушка стар, одинок и чувствует себя брошенным. — Он поднял руку, останавливая ее возражения. — Мы с Мэгги не родня ему, как бы близки мы с ним ни были. Ты единственная, кто у него остался, и Ангус с трудом пережил твой отъезд в Нью-Йорк. Он ничего никому не сказал, но упал духом. — Их глаза встретились на несколько секунд, но Алек не смог понять ее взгляда. Он вздохнул, борясь с желанием потрепать ее по щеке. — Ты сама спросила.

Она вдруг резко наклонилась к нижней полке шкафа.

— У тебя тут есть кое-что, что я бы хотела прочесть. — Она вытащила биографию Бетт Дэвис. — Могу я ее взять?

С Гвин всегда так, подумал Алек. Если ей не нравится разговор, она просто меняет тему. Ну и ладно. Он и так дал ей достаточно пищи для размышлений.

— Конечно.

Она плюхнулась в кресло, совсем как это делала девчонкой, и поворчала немного, когда к ней на колени запрыгнула кошка. Слишком худая для своего роста, она выглядела, пожалуй, старше своих лет — из-за этого разочарованного выражения, которое появилось в угловатых чертах ее лица.

Кошка и девушка поерзали, устраиваясь поудобнее, потом Гвин открыла книгу, положив ее кошке на спину, и начала читать. Алек наблюдал за ней, пытаясь понять, что он чувствует и что он должен чувствовать. И что от него хочет Гвин.

Он всегда был ее защитником. Поскольку ее бабушка и дедушка были все время заняты с гостиницей, он часто оказывался тем единственным, кто вытирал ее слезы, заклеивал пластырем поцарапанные коленки и выслушивал сбивчивые рассказы о школьных обидах и первых увлечениях.

Но Гвин очень быстро вышла из того возраста, когда нуждалась в его утешении. К восьми годам она уже не плакала, по крайней мере, перед ним. К десяти перестала огорчаться из-за пустяков. А первая влюбленность, в Джимми Фостера в шестом классе, была последней, о которой Алек услышал. Но ведь вскоре после этого он уехал учиться в колледж, и все проблемы с мальчиками, которые могли у нее быть, она должна была решать сама.

Так что ему давно не представлялась возможность играть роль старшего брата. Однако сейчас он не мог удержаться. Так же как не смог бы пройти мимо брошенного котенка, мокнущего под дождем. И кроме того, принимая на себя привычную роль, он рассчитывал заглушить то другое чувство, что стучало у него в голове. И в крови.

Он сел на диван напротив нее, наклонился, взял ее тонкую, на удивление холодную руку в свои и инстинктивно начал растирать, стараясь согреть. Потревоженная его движениями кошка недовольно заворчала.

— Постой, я просто сижу и читаю…

— Ты знаешь, что я не единственный, кто не способен ничего скрыть. Сама расскажешь мне, что с тобой происходит, или мне придется пытать тебя?

Ее глаза округлились. Средиземноморские глаза, страстные и горячие, наследство от матери-итальянки. Когда он последний раз смотрел в них, это были самые что ни на есть обычные карие глаза. Но сейчас в них была печаль.

С коротким усталым смешком Гвин выдернула руку и взъерошила то, что осталось от ее почти черных волос. Она отвела взгляд, но не настолько быстро, чтобы Алек не успел заметить проблеск слез, с которыми она, видимо, отчаянно боролась.

Через минуту Гвин сделала глубокий вдох и посмотрела на него, уже больше не играя роль. Вздернув маленький твердый подбородок, она объявила:

— Я потеряла свою последнюю работу, и у меня кончились деньги. Поэтому я здесь.

— Понятно. — Он зажал свои руки между коленями, испытывая желание снова дотронуться до нее и понимая, что не посмеет сделать этого. — И значит, ты?..

Еще один вздох, тяжелее прежнего.

— Ничего еще не знаю.

Гвин не подала виду, что плачет, но Алек все-таки увидел слезинку. Он просто сейчас возьмет и обнимет ее. Вот и все. Как делал тысячу раз до этого. Сдвинувшись в сторону, он похлопал по дивану рядом с собой.

— Садись сюда.

Он заметил ее нерешительность. Но после колебаний она все же сбросила кошку с колен и подчинилась. Села рядом с ним и уткнулась лицом ему в плечо. Он обнял ее рукой за плечи и прижался щекой к коротким волосам.

— Ну давай, рассказывай.

И она рассказала все, что произошло с ней с тех пор, как она уехала, включая и то, о чем он предпочел бы не знать. Ее доверие, как и всегда, было абсолютно полным. Таким, каким и должно было быть. Он всегда стремился к тому, чтобы она могла полагаться на него, доверять ему как младшая сестра. Но сейчас, вдыхая запах ее мыла и аромат шампуня, глядя на нежную ладонь, лежащую на синих джинсах в каком-то дюйме от его ноги, он чувствовал себя кем угодно, только не старшим братом.

Только однажды в прошлом он испытал подобное чувство. Было лето, и он неожиданно приехал домой из колледжа. Гвин сидела на кухне и ела шоколадное печенье. Это самое обычное зрелище почему-то показалось ему необыкновенно привлекательным — в гораздо большей степени, чем можно было ожидать. Что особенного мог увидеть студент колледжа в шестнадцатилетней школьнице, особенно в этой конкретной школьнице? Но он увидел.

Потрясенный своей реакцией, он попытался разрядить ситуацию, сосредоточив свое внимание на Мэгги и бабушке. Но не мог же он совсем не поздороваться с Гвин. И когда наконец обратился к ней, она вспыхнула и подбежала к нему. Полупрозрачное платье, которое было на ней в тот день, мягко облегало ее маленькую грудь и колыхалось вокруг длинных, как у жеребенка, ног, маленькие босые ступни шлепали по полу. Она обняла его, прижалась мягкими грудями к его груди и, не думая, поцеловала в губы, оставляя сладкий вкус растаявшего шоколада. Конечно же, Гвин сделала это не думая, учитывая ее юный возраст. А вот его возбуждение было явным. Тогда он не посмел ответить. Он даже впал в легкую панику — ведь она несовершеннолетняя! И к тому же это была не просто шестнадцатилетняя девочка, это была Гвин.

Но теперь ей двадцать четыре. Как ему сейчас удержаться от желания взять ее за подбородок и поднять эти пухлые губы к своим губам? На них не будет вкуса шоколадного печенья, но, он догадывался, они будут такими же сладкими. Или еще слаще.

Он почти не слышал последнего рассказа о ее горестях, потому что кровь молотом стучала у него в ушах.

Когда Гвин закончила, Алек с усилием встал и на негнущихся ногах прошел на кухню, намеренно отгородившись от Гвин столом-стойкой, сколь бы символической ни была эта преграда. Лучше что-то, чем ничего.

— Вот и все, — сказала Гвин. Не догадываясь о его агонии, она дотянулась до своей чашки и выпила остатки чая.

— И что теперь? — спросил Алек, наливая себе стакан воды. Он надеялся, что его голос звучит нормально.

— Видимо, останусь здесь на все праздники. — Последовала пауза. — И почему на все нужны деньги? Я, наверное, смогу найти работу в Нью-Йорке после Нового года, но мне нужна хотя бы тысяча баксов, чтобы снять другую квартиру и продержаться до первой зарплаты.

Алек едва не выронил стакан.

— Хочешь сказать, что ты собираешься вернуться туда?

— Ну да… Здесь ведь нет бродвейских продюсеров. — Она рассмеялась. — А в чем дело?

Хороший вопрос. В конце концов, в том, что она хочет вернуться в Нью-Йорк и сделать новую попытку, нет ничего удивительного. Эта девушка всегда была упорна, как терьер. С точки зрения здравого смысла Алеку было незачем желать, чтобы она осталась. Но он желал этого, сам не понимая, каким образом в нем зародилась эта внезапная, иррациональная надежда. — Тебе не следует возвращаться, — мягко сказал он. — Ты сделала все, что могла. Зачем терзать себя дальше?

Ее глаза вспыхнули, как жаркие угли. Она встала с дивана и приблизилась к стойке, отделявшей гостиную от кухни. Потом оперлась на нее руками, наклонилась вперед и проговорила низким, нетерпеливым и невероятно возбуждающим голосом:

— Потому что это то, чего я хочу. То, что мне нужно, чтобы жить.

— Перестань, Гвин. Ты просто обманываешь себя…

— Какое ты имеешь право говорить так? — сказала она, хлопнув по столешнице обеими ладонями. Она отошла на несколько шагов назад, потом резко обернулась. — Ты ведь никогда не видел, как я играю, так почему же решил, что я плохая актриса?

Алек почувствовал, что теряет почву под ногами.

— Не приписывай мне то, чего я не говорил. Я хотел сказать, что там настолько жестокая конкуренция, что…

— Что у деревенской девчонки из Лейквуда нет никаких шансов?

— Нет, я имел в виду другое, и ты это знаешь. Я просто считаю, что тебе нужно посмотреть на жизнь реально. — Он помолчал, удивляясь тому, что сам сейчас не способен следовать своему совету. — Для разнообразия.

— Ах, вот как? По-твоему, это действительно то, что мне сейчас нужно? Знаешь, мне кажется, я уже слышала эти слова. Они твои собственные или ты позаимствовал их у деда?

Гвин резко повернулась и направилась к выходу. Алек догнал ее и ухватил скорее за свитер, чем за руку.

— Что ты пытаешься доказать, Гвин? Ты можешь приносить пользу здесь…

Она рывком высвободила руку и расправила свитер.

— Черт возьми, Алек! Почему вы все никак не хотите понять? У меня несколько другие планы, чем быть просто полезной. Я не кухонное полотенце. — Прижав руку к груди, она продолжила с чувством: — Понимаешь, я не склонна к самопожертвованию. Я действительно ужасно переживаю насчет Поппи. И если мы с ним сможем находиться в одной комнате больше пяти минут кряду и при этом не перегрызть друг другу глотки, то я буду приезжать чаще. Но я не могу стать такой, какой он хочет меня видеть.

— Даже если ты при этом обрекаешь себя на новые неудачи?

Гвин со стоном воздела руки к небу.

— Я всегда знала, что это будет нелегко. Я так же реалистична, как и ты. Но я не готова бросить все после всего лишь двух лет…

— Гвин, посмотри на себя. Ты похудела, ты издергана, угнетена. Ты несчастна…

— Со мной все в порядке, Алек.

— Нет, не в порядке. Мне больно видеть, как ты страдаешь.

— Это жизнь, Алек, и я справлюсь, понимаешь? Мне нужно только раздобыть немного денег. И если ты поможешь мне в этом, буду признательна. Но не надо меня опекать, как ребенка!

— Когда ты перестанешь быть такой упрямой? — Он схватил ее за плечи, сильнее, чем намеревался. — В тебе говорит только твое раздутое самолюбие, вскормленное твоей бабушкой и этой сумасшедшей учительницей, которая преподавала в твоем классе драму.

Алек стремился заставить ее посмотреть наконец фактам в лицо, он не хотел ее обидеть. Но ее глаза сказали ему, что он сделал именно это. Он отпустил ее плечи и уронил руки.

— Черт, Гвин, прости…

Но она уже была у дверей.

— Прости? Ты думаешь, я настолько глупа, что поверю в искренность твоих извинений? — Она накинула на плечи пончо. — Или настолько юна? Так вот, я стала взрослой несколько лет назад, если ты не заметил этого. Я не ребенок, Алек. — Она хотела сказать что-то еще, но только покачала головой и, водрузив на голову шляпу, пробормотала: — Зачем я зря трачу слова?

Гвин открыла дверь, впустив в дом облачко снега, и обернулась на пороге.

— Что случилось с тобой, Алек Уэйнрайт? Когда-то ты тоже умел мечтать. Совершал безумные поступки. Ты был другим. — Ответа не последовало, и Гвин со вздохом сказала: — Вообще-то, я пришла, чтобы пригласить тебя на ужин. Решила, что раз нас так мало, то неплохо собрать всех вместе за столом. Глупая идея, правда?

Дверь с грохотом захлопнулась за ней, оставив шлейф холодного воздуха. Алек поежился, потом схватил со стола журнал и запустил его через всю комнату, вынудив кошку поспешно скрыться в спальне.