В царстве глины и огня

XVII

Къ одиннадцати часамъ Дунька совсѣмъ отработалась. Пять тысячъ кирпича съ прибавкой полуторатысячи на бракъ были выстланы на полки и сушились подъ шатромъ. Къ субботѣ эти кирпичи высохнутъ, будутъ сняты съ полокъ и положены обрѣзчицами въ «елки», то есть въ клѣтки; приказчикъ ихъ приметъ и она получитъ разсчетъ. Отработавшись, Дунька умылась, причесалась, надѣла праздничное платье и вышла за ворота завода, грызя подсолнухи. Одѣвшись, она сегодня особенно долго смотрѣлась въ осколокъ зеркала, оклеенный по краямъ въ видѣ рамки полоской пестрыхъ обоевъ, и любовалась собой, поправляя красную ленточку въ волосахъ. Свиданія съ Глѣбомъ Кириловичемъ она ожидала не безъ нѣкотораго волненія. Она даже рѣшила не отказываться выдти за него замужъ, ежели онъ поведетъ разговоръ о женитьбѣ на ней.

«Скажу, что пойду, что согласна, а тамъ буду смотрѣть, что изъ этого выдетъ», рѣшила она. «Вѣдь отъ слова ничего не сдѣлается. А тамъ, ежели послѣ будетъ ужъ очень командовать надо мной, станетъ учить по своему жить да забирать въ руки, то можно и наплевать на него. Вѣдь женихъ, а не мужъ. Ближе какъ передъ Вздвиженьемъ свадьбу играть не будетъ, а до этого еще много времени. Цѣлый успенскій постъ буду къ нему приглядываться, да еще и послѣ Успенскаго поста».

Въ воображеніи ея мелькнула красивая фигура стройнаго, бойкаго Леонтія; она сравнила его съ неказистой, нестатной фигурой тихаго и робкаго Глѣба Кириловича и опять подумала:

«Хорошъ-то хорошъ Леонтій, да чертъ-ли мнѣ въ немъ, ежели онъ на всю зиму до весны уѣдетъ въ деревню! Кабы любилъ, не уѣхалъ-бы. Кой-какъ-то-бы перебились зиму и въ городѣ на поденной работѣ. Въ городѣ-бы можно было жить. Въ деревню своему отцу онъ могъ-бы послать денегъ и откупиться. А то жди до весны. До весны много воды утечетъ. Да еще пріѣдетъ-ли весной-то? Кабы любилъ, то остался-бы со мной».

За воротами Дуньку уже поджидалъ Глѣбъ Кириловичъ. Не безъ сердечнаго трепета подошелъ онъ къ ней и шепнулъ:.

— Все готово. Угощенія всякаго я купилъ и спряталъ на задахъ подъ кустикомъ. Тамъ и пиво, тамъ и закуски. Идите тихимъ манеромъ на зады въ олешникъ, чтобы народъ не замѣтилъ, а я за вами слѣдомъ.

— Ладно. А только ни у кого ничего я не украла, чтобы мнѣ крадучись идти, отвѣчала Дунька.

— Да вѣдь другіе сзади навяжутся и будетъ уже не тотъ интересъ, коли ежели въ компаніи. Мое мечтаніе, Дунечка, чтобы быть съ вами наединѣ, глазъ на глазъ.

Дунька не возражала, вошла въ ворота завода и потихоньку стала пробираться на зады. Глѣбъ Кириловичъ обождалъ немного и, посвистывая, незамѣтно пошелъ сзади. За шатрами въ ольховой заросли онъ нагналъ Дуньку. Она взглянула на него и улыбнулась.

— Ну, гдѣ-же мы присядемъ? спросила она.

— Дальше, дальше пойдемте, а то здѣсь много заводскихъ шляется. Я, Дунечка, цѣлый господскій обѣдъ приготовилъ и только развѣ хлебова нѣтъ. Вотъ тутъ у меня въ кустахъ мѣшочекъ, сказалъ

Глѣбъ Кириловичъ и вытащилъ изъ кустовъ ситцевую наволочку, грузно наполненную чѣмъ-то.

Что-то звякнуло въ наволочкѣ.

— Пива у меня тутъ двѣ пары въ сѣнѣ. Какъ-бы не разбить, прибавилъ онъ.

— Выньте пиво-то. Я въ рукахъ понесу, предложила Дунька.

— А и то дѣло. Берите-ка.

Вскорѣ они выбрали полянку между кустовъ и расположились. Глѣбъ Кириловичъ сталъ вынимать изъ наволочки съѣстные припасы и раскладывать ихъ на траву. Тутъ были и огурцы, и яйца, и колбаса, завернутая въ сѣрую бумагу, ветчина, копченая ряпушка, хлѣбъ, ватрушка съ брусничнымъ вареньемъ и тюрикъ съ черникой.

— Господи! Да гдѣ это вы все набрали! воскликнула Дунька.

— Кушайте на здоровье, самодовольно улыбаясь, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ и прибавилъ: «Это еще не все» и, опустя руку въ наволочку, вынулъ оттуда двѣ жестянки. — Карамельки и монпасье. Это можете съ собой взять и подругъ угостить. А вотъ тутъ въ двухъ тюрикахъ мятные пряники, мармеладъ.

— Ну, спасибо вамъ.

— Потчивалъ-ли васъ когда-нибудь такъ Леонтій столькими припасами! похвастался Глѣбъ Кириловичъ.

— Да вѣдь не въ припасахъ дѣло, со вздохомъ отвѣчала Дунька. — А только объ Леонтьѣ вы теперь ужъ и не упоминайте. Что мнѣ Леонтій! Я и думать-то о немъ не хочу.

— Наплевали? И не будете съ нимъ якшаться? радостно проговорилъ Глѣбъ Кириловичъ. — Ахъ, Дунечка, Дунечка, какъ я вамъ благодаренъ! Повѣрьте, что онъ одного вашего пальца не стоитъ. Ну-съ, будьте хозяйкой; вотъ ножикъ, рѣжьте хлѣбъ и разныя разности, угощайте меня!

— Вы меня угощайте, потому это ваше добро, жеманно сказала Дунька.

— Что мое, Дунечка, то и ваше. Попросите вы меня послѣднюю жилетку снять, я и то вамъ ее отдамъ. Все отдамъ. Себя даже отдамъ, ежели только буду вамъ непротивенъ. Полюбите меня, Дунечка, и я въ кабалу къ вамъ пойду.

Глѣбъ Кириловичъ говорилъ восторженно. Дунька сидѣла потупившись.

— Да я и такъ васъ люблю. Что-жъ, вы человѣкъ хорошій, а только будьте повеселѣе и ужъ не очень надо мной командуйте, тихо произнесла она. — Вы вотъ все хотите мнѣ хвостъ пришпилить, вы ревнивый человѣкъ, а я этого терпѣть не могу.

— Я вовсе не хочу вамъ хвостъ пришпилить, Дунечка, а просто хочу васъ отъ гулящей компаніи отстранить, чтобъ на настоящую точку поставить, какъ дѣвушкѣ быть слѣдуетъ. Ну, былъ грѣхъ, погуляли, а ужъ теперь бросьте.

— Ахъ, Боже мой! Да не могу-же я совсѣмъ все бросить. Вѣдь это будетъ скучно.

— Танцы танцовать и пѣсни пѣть съ заводскими можете сколько угодно.

— А трактиръ? Ну, что такое въ трактиръ ходить? Вѣдь тутъ ничего такого…

— Ахъ, Дунечка, Дунечка!.. Да зачѣмъ вамъ трактиръ?

— Весело тамъ. Тамъ Мухоморъ такъ забавно пьянаго нѣмца представляетъ.

— Да вѣдь живши при матери въ деревнѣ вы не ходили въ трактиръ.

— То при матери, то въ деревнѣ, а здѣсь заводъ. Ужъ въ заводскую жизнь пошла, такъ чего тутъ! Да въ той деревнѣ, гдѣ мать въ работницахъ живетъ, и нѣтъ трактира.

— Дунечка! Умоляю васъ, сократите себя и держитесь въ акуратѣ! Вѣдь я вамъ хочу предложить свадьбу сыграть со мной, ежели я вамъ непротивенъ.

Дунька вспыхнула.

— Вы повѣнчаться со мной хотите? спросила она.

— Да, какъ подобаетъ по закону; вотъ изъ-за чего я и хлопочу насчетъ вашей скромности. А то пріятно мнѣ будетъ, ежели весь заводъ станетъ говорить: «невѣста обжигалы, а сама съ посторонними парнями въ трактирѣ гуляетъ». Каково это моему сердцу-то! Вѣдь это больно, больно мнѣ будетъ слышать.

Обжигало ударилъ себя въ грудь.

— Послушайте… Не нойте вы такъ… Право, я не могу этого слышать, остановила его Дунька. — Ежели вы такъ будете ныть, то я затоскую и ужъ тогда какой-же мнѣ интересъ васъ любить.

— Я буду веселый, самый веселый… спохватился Глѣбъ Кириловичъ, перемѣнивъ тонъ. — Куплю книжку веселыхъ стиховъ и буду вамъ стихи и пѣсни читать; куплю органчикъ маленькій и буду музыку вамъ взамѣсто гармоніи играть. На гармоніи я не умѣю, такъ будетъ органчикъ. Я видалъ такой. Вотъ въ Петербургъ поѣдемъ, портретъ съ васъ сниму, въ Зоологическій садъ васъ свожу и всякія представленія покажу, — согласитесь только за меня замужъ пойти, Дунечка.

— Что-же, я пойду, я согласна, выговорила наконецъ Дунька послѣ нѣкотораго молчанія.

— Дунечка! Голубушка! Ангелъ мой! воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ и обнялъ Дуньку, покрывая лицо ея и шею поцѣлуями.

Она не вырывалась отъ него и тихо шептала:

— Только ужъ вы пожалѣйте меня, не тѣсните меня.

— Я тѣснить?.. Боже милостивый! Васъ тѣснить значитъ мнѣ себя тѣснить.

— Да я не про то, не про то. Не будьте строги, не командуйте, не отнимайте моей воли.

— Все вамъ будетъ предоставлено, что для семейственной женщины подобаетъ. Дуть на васъ буду… Безъ варенья или безъ леденцовъ въ праздничный день за чай садиться не будете, говорилъ Глѣбъ Кириловичъ, помолчалъ и тихо прибавилъ: Дунечка, у меня прикоплено сто рублей денегъ и вотъ эти деньги пойдутъ вамъ на приданое. Въ воскресенье поѣдемъ въ городъ и разныя, разныя закупки для васъ сдѣлаемъ.

— Спасибо вамъ, пробормотала Дунька, обняла Глѣба Кириловича и поцѣловала.

Глѣбъ Кириловичъ былъ на верху блаженства.

— Дуня моя! Дунечка… Ангелъ Божій… Красавица писаная… Кралечка!.. шептали его губы.