В джунглях черной Африки

Глава I

Эту постройку – лишенную окон, с крышей из пальмовых ветвей – Дэниел Армстронг сложил собственными руками из тесаного песчаника почти десять лет назад, еще работая младшим егерем в Управлении национальных парков. С тех пор строение превратилось в настоящий склад. Джонни Нзоу повернул ключ в тяжелом навесном замке и распахнул двери из тикового дерева, в изобилии произрастающего в местных лесах.

Джонни, старший смотритель Национального парка Чивеве, когда-то работал у Дэниела в качестве следопыта и носильщика ружей; тот в свою очередь во время бесконечных привалов, при свете костра учил смышленого юношу из племени матабеле читать, писать и бегло говорить по-английски.

Дэниел одолжил Джонни деньги на заочное обучение в Университете Южной Африки, и молодой человек успешно окончил его со степенью бакалавра. Оба парня – черный и белый – вместе патрулировали просторы Национального парка пешком или на велосипедах. Дружба, родившаяся в буше, оказалась сильнее многих лет разлуки. Дэниел заглянул в темное чрево склада и тихо присвистнул: – Да, Джонни, ты тут времени зря не терял.

Склад был по самую крышу набит слоновой костью – богатством на многие тысячи долларов. Джонни искоса взглянул на Дэниела, словно испугавшись неодобрения со стороны друга. Однако он нисколько не сомневался, что Дэниел понимает суть проблемы ничуть не хуже его самого. Тем не менее разговор предстоял весьма неприятный, и он уже скорее по привычке приготовился натолкнуться на отвращение и враждебность.

Но вопреки его ожиданиям, Дэниел просто обернулся к оператору и спросил: «Как насчет света? Нам нужны очень качественные кадры». Оператор с тяжелыми аккумуляторами на поясе, с мощной лампой в руках не без труда протиснулся внутрь. Щелкнул выключатель, и целые штабеля слоновой кости осветились резким, голубовато-холодным светом.

– Джок, давай за нами по всему проходу, – велел Дэниел оператору.

Кивнув, тот приблизился, придерживая на плече массивную, поблескивающую видеокамеру «Сони». Оператору перевалило за тридцать. На нем только шорты цвета хаки и открытые сандалии – больше ничего. От зноя, палящего по всей долине Замбези, его голая загорелая грудь блестела от пота. Из-за длинных волос, перехваченных сзади кожаным шнурком, он скорее смахивал на рок-звезду, чем на талантливого телеоператора.

Дэниел двинулся вдоль рядов сложенных друг на друга бивней, Джонни Нзоу последовал за ним.

– Для того чтобы добыть кость – живое белое золото, – начал Дэниел, – человек вот уже две тысячи лет охотится на слона. Еще лет десять назад на Африканском континенте насчитывалось более двух миллионов этих величественных животных. Стада слонов казались неисчерпаемым источником – его оберегали и регулировали, им пользовались, пока… пока не наступили ужасные, трагические перемены. За последнее десятилетие уничтожили почти миллион слонов. Просто уму непостижимо, как это допустили. Чтобы разобраться в причинах трагедии, мы и приехали в этот заповедник; нам предстоит ответить на вопрос, почему это произошло, и как слоны, которых теперь смертельная опасность подстерегает на каждом шагу, могут быть спасены от уничтожения.

Он посмотрел на Джонни. «Рядом со мной – Джон Нзоу, главный смотритель Национального парка Чивеве, представитель нового поколения защитников африканской природы. Кстати, имя „Нзоу“ на языке народа шона означает „слон“. Впрочем, Джон Нзоу связан со слонами не только своим именем. Работая смотрителем, он отвечает за целые стада слонов – самых больших и здоровых на всем Африканском континенте».

– Скажите, смотритель, сколько бивней хранится на этом складе Национального парка Чивеве?

– В настоящее время здесь почти пятьсот бивней, точнее, четыреста восемьдесят шесть, средний вес каждого около семи килограммов.

– На международном рынке цена слоновой кости колеблется в пределах трехсот долларов за килограмм, – продолжал Дэниел, – так что бивней здесь более чем на миллион долларов. Откуда у вас столько слоновой кости?

– Ну, часть – бивни мертвых слонов, часть конфискована нашими егерями у браконьеров. Однако в основном кость поступает к нам после вынужденной отбраковки.

В конце склада друзья остановились и посмотрели прямо в камеру…

– Об отбраковке мы поговорим позже. А сейчас не могли бы вы рассказать о деятельности браконьеров в Чивеве. Насколько серьезна здесь эта проблема?

– День ото дня проблема становится все серьезнее, – печально покачал головой Джонни.

– По мере того как тают поголовья слонов в Кении, Танзании и Замбии, взор профессиональных браконьеров обращается на юг, на наши огромные здоровые стада. Замбия отсюда через реку, их браконьеры хорошо организованы, а вооружены даже лучше нас. Они не задумываясь убивают людей, слонов, носорогов. Мы вынуждены отвечать тем же – наткнувшись на банду браконьеров, стрелять без предупреждения.

– И все это ради слоновой кости… – Дэниел прикоснулся к ближайшему бивню.

Среди множества бивней не встречалось ни одного одинакового: каждый был неповторим. Некоторые казались почти прямыми – длинными и тонкими, как вязальные спицы, другие – изогнутыми, наподобие сильно натянутого лука. Одни были острые, как копья, другие – коротковатые, толстые и тупые. Некоторые отливали перламутром, у других алебастровая поверхность отдавала кремовым цветом, на третьих навсегда запечатлелись старые, засохшие пятна растительного сока – годы оставили на поверхности метки и царапины. Большинство бивней принадлежало молодняку, а несколько штук – длиной с локоть, – видимо, совсем маленьким слонятам. Довольно редко попадались крупные изогнутые, так называемые «императорские» клыки старых слонов – такие славятся тяжелой зрелой костью.

Дэниел с восхищением провел рукой по одному из таких экземпляров. Но тут же на него нахлынула былая грусть, которая когда-то заставила его взяться за перо и начать цикл статей о гибели старой Африки и ее удивительной фауны.

– Все, что осталось от изумительного, мудрого животного… – проговорил он почти шепотом. – Понятно, что перемены неизбежны, однако мы с болью взираем на Африканский континент – арену трагических перемен. Может быть, судьба этого слона символична? Африканский слон вымирает. Может быть, одновременно умирает Африка?

Он говорил необычайно проникновенно. И видеопленка – самый объективный рассказчик донесет его искренность и переживания до каждого. Именно поэтому его телепередачи вызывали живейший отклик огромного числа зрителей по всему миру.

С видимым усилием Дэниел очнулся от охвативших его невеселых дум и повернулся к Джонни Нзоу.

– Скажите, смотритель, неужели африканские слоны действительно обречены? Сколько этих чудесных животных осталось в Зимбабве в целом и в Национальном парке Чивеве в частности?

– Во всем Зимбабве примерно пятьдесят две тысячи слонов, а по нашему парку я назову вам точную цифру. Всего три месяца назад мы провели аэросъемку при поддержке Международного союза охраны природы. Засняли всю площадь парка, а затем, используя аппаратуру с высокой разрешающей способностью, подсчитали поголовье.

– И сколько же?

– Только у нас в Чивеве – восемнадцать тысяч.

– Да, поголовье большое, почти треть от общего количества слонов Зимбабве. И все они тут, в одном парке. – Дэниел удивленно поднял брови. – Наверное, на фоне всеобщей тревоги за судьбу слонов, всеобщего пессимизма вы испытываете радость и воодушевление?

– Напротив, – нахмурился Джонни Нзоу, – цифры, которые я привел, вызывают у нас беспокойство, доктор Армстронг.

– Не могли бы вы объяснить, почему?

–Все очень просто. Содержать такое огромное поголовье нам просто не по силам. Полагаем, что идеальное количество слонов для Зимбабве – тридцать тысяч. Один слон съедает в день до тонны растительной массы, а чтобы получить ее, он валит столетние огромные деревья, стволы которых в диаметре достигают метра.

– Что же произойдет, если вы позволите этим огромным стадам процветать и производить потомство?

– Все опять очень просто. В мгновение ока слоны превратят парк в пустыню, затем вымрут сами, и у нас не останется ничего – ни деревьев, ни парка, ни слонов.

Дэниел кивнул, как бы подбадривая смотрителя. Когда будут монтировать фильм, он вставит в это место кадры, снятые несколько лет назад в кенийском Национальном парке Амбосели, – кошмарные картины опустошения: красная, словно выжженная земля, черные, без коры и листвы, мертвые деревья, голые ветви – словно руки, застывшие в мольбе под голубым зноем африканского неба. Повсюду иссохшие на солнце трупы слонов – их убили голод и браконьеры – как пустые, никчемные кожаные мешки.

– И каков же выход из создавшегося положения? – тихо спросил Дэниел.

– Выход есть, но боюсь, очень жестокий.

– Вы нам покажете?

– Это не очень-то приятное зрелище, – медленно проговорил Джонни Нзоу, – но вы увидите, что надо делать.

Дэниел проснулся за двадцать минут до рассвета. Эту привычку он приобрел здесь, в этой долине, и ее не смогли убить ни годы городской жизни после отъезда из Африки, ни серые холодные европейские рассветы, ни частые межконтинентальные перелеты, когда уже перестаешь замечать смену временных зон. Привычка оказалась слишком сильной, особенно после нескольких лет ужасов родезийской войны, в ходе которой он провел не одну ночь в боевом охранении.

Рассвет был для Дэниела волшебной частью суток, тем более здесь, в долине. Он вылез из спального мешка и потянулся к стоящим у ног ботинкам. Он и его люди спали не раздеваясь на поджаренной солнцем земле. Вчера перед сном все беспорядочно улеглись вокруг костра – теперь о нем напоминали лишь тлеющие красноватые угольки. И никакой изгородью из обрезанных веток люди бивак не обнесли, хотя во время ночевки вокруг временного лагеря частенько раздаются ворчание и рык львов.

Дэниел зашнуровал ботинки и, тихо ступая между спящими, выбрался из лагеря. Пока он шел к вершине холма, капельки росы, висящие на траве подобно мелким неровным жемчужинам, намочили ему брюки по колено. Он нашел подходящий валун серого гранита и устроился поудобнее, кутаясь в теплую куртку.

Незаметно, крадучись, наступал рассвет, подкрашивая облака над широкой рекой в нежно-серебристые оттенки розового и серого. Над темно-зелеными волнами Замбези колыхался и пульсировал таинственный туман. На фоне бледного неба темными резкими точками взметались утки и выстраивались в воздухе боевым правильным клином. В робком утреннем свете их мельтешащие крылья поблескивали словно металлические лезвия ножей.

Где-то совсем рядом раздался львиный рык – внезапный и громкий, – затем замер и перешел в недовольное урчание. Дэниел невольно поежился; стало как-то не по себе, хотя прежде он слышал льва столь часто, что воспринимал этот рев не иначе как истинный голос Африки.

Тотчас внизу, у края болота, показался силуэт огромной кошки с темной шелковистой гривой. Покачивая опущенной головой в такт своей надменной походке, величественно вышагивал сытый лев. Пасть полуоткрыта, угрожающе посверкивают клыки. Впрочем, стоило только льву исчезнуть в густом прибрежном кустарнике, как Дэниел с сожалением вздохнул по поводу окончания столь великолепного зрелища.

Внезапно за спиной раздался шорох. И не успел он вскочить на ноги, как Джонни Нзоу потрепал его по плечу и присел рядом.

Джонни закурил сигарету. Дэниелу так и не удалось заставить его бросить курить. Они, как прежде, сидели рядом – друзья, понимающие друг друга без слов, – и, наверное, в сотый, если не в двухсотый раз наблюдали, как восходит солнце.

Почти совсем рассвело, и наконец наступил тот божественный миг, когда над темным лесным массивом показался огненный шар и все озарилось фантастическим светом – весь их мир сверкал и переливался, – как керамика, только что извлеченная из муфельной печи.

– Десять минут назад вернулись егеря. Нашли стадо, – сообщил Джонни, нарушив тишину и одновременно лишив рассвет очарования.

Дэниел вздрогнул и повернулся к Джонни.

– Сколько? – спросил он.

– Около пятидесяти.

Поголовье в общем-то оптимальное. Больше они переработать не смогут: на такой жаре мясо и шкуры слонов быстро разлагаются. С другой стороны, для меньшего числа слонов использование такого количества охотников и техники не оправдано.

– Ну что, не передумал снимать? – поинтересовался Джонни.

– Да, я хорошо подумал, – кивнул Дэниел. – Скрывать такие вещи – лицемерие.

– Люди едят мясо, носят кожу, но вряд ли пойдут на экскурсию на скотобойню, – заметил Джонни.

– Трудно сказать. Люди имеют право знать правду.

– Если бы я тебя не знал, то решил бы, что ты просто гоняешься за сенсацией, – прошептал Джонни.

Дэниел нахмурился.

– Ты единственный человек, которому я позволил сказать такое. И только лишь потому, что ты сам знаешь, что это неправда.

– Да, знаю, – согласился Джонни. – Тебе этого не хочется, так же как и мне, но ты первый сказал, что иногда приходится причинять боль.

– Ладно, пошли. Дела не ждут, – бросил Дэниел угрюмо.

Они встали и молча побрели назад к стоящим поодаль грузовикам. Лагерь уже ожил, на костре готовили кофе. Егеря сворачивали одеяла и спальные мешки, проверяли винтовки.

Четверо егерей – два белых и два негра, каждому не больше тридцати – носили неброскую форму цвета хаки с зелеными нарукавными нашивками Управления национальных парков. С оружием они обращались с небрежностью обремененных опытом ветеранов, однако не забывая при этом добродушно подшучивать друг над другом. Белые и черные – они относились друг к другу как товарищи. Несмотря на молодость, они уже успели повоевать, скорее всего, по разные стороны линии фронта. Дэниела всегда удивляло, что со времен войны у былых противников не осталось и капли ненависти.

Оператор Джок уже вовсю снимал. Дэниелу порой даже чудилось, что видеокамера «Сони» срослась с ним и стала чем-то вроде атавизма, например горба.

– Я задам перед камерой несколько глупых вопросов – как будто чего-то не понимаю, будто хочу тебя разоблачить, – предупредил Дэниел. – Мы-то с тобой знаем, но перед камерой придется немного поиграть, идет?

– Валяй.

На пленке Джонни получился хорошо. Вчера вечером Дэниел просмотрел отснятое накануне. Джонни был похож на молодого Касиуса Клея – до того, как тот стал Мохаммедом Али. Правда, чуть худощавее, кость – тоньше. И даже более фотогеничнее, чем знаменитый боксер. В лице чувствовалась экспрессия, кожа немного посветлее, впрочем, отсутствие сильного контраста только лучше смотрелось на пленке.

Они остановились над тлеющим костром. Подошел Джок с камерой.

– Мы находимся на берегу реки Замбези. Только что встало солнце, но ваши егеря, смотритель, уже успели обнаружить неподалеку стадо слонов – голов в пятьдесят, – начал Дэниел, обращаясь к Джонни, и тот согласно кивнул. – Вы уже объяснили, почему администрация Национального парка Чивеве не может поддерживать такое большое поголовье. Вы сказали, что только в этом году по крайней мере тысяча животных должна быть удалена из парка, причем не только ради сохранения окружающей среды, но и для того, чтобы сохранить оставшиеся особи. Как вы собираетесь их вывозить?

– Нам придется заниматься отбраковкой, – печально ответил Джонни.

– Отбраковкой? – переспросил Дэниел. – То есть отстрелом?

– Совершенно верно. Мы с егерями будем их отстреливать.

– Как?! Всех? Я имею в виду, сегодня вы будете отстреливать всех пятьдесят?

– Да, собираемся отстрелять стадо полностью.

– А как же слонята и беременные слонихи? Неужели не пощадите даже их?

– Да, придется уничтожить даже их, – неохотно подтвердил Джонни.

– Ну а их-то зачем? Разве нельзя просто поймать – усыпить специальными стрелами, что ли, а затем отправить в другое место?

– Стоимость транспортировки такого огромного животного запредельна. Взрослый слон весит шесть тонн, средняя слониха – около четырех. Посмотрите, какая здесь местность. – Джонни махнул рукой в сторону низины – почти вертикально обрывающиеся склоны холмов, за ними – лес, а еще дальше – гранитные скалы. – Понадобились бы специальные грузовики, пришлось бы строить дороги, чтобы они смогли сюда проехать. Даже в лучшем случае – куда нам их везти? Я ведь уже упоминал, что в Зимбабве двадцать тысяч лишних слонов. Куда же девать еще и этих?

– Итак, смотритель, в отличие от Кении и Замбии, где слонов практически извели браконьеры и последствия непродуманной политики защитников окружающей среды, Зимбабве по иронии судьбы наказала сама себя. Вы слишком хорошо управляли Национальным парком. Слонам там жилось, видимо, слишком хорошо. А теперь вам же приходится уничтожать этих великолепных животных, устраивать бессмысленную, жестокую бойню. – Нет, доктор Армстронг, это не бессмысленная бойня. Мы переработаем их туши, кость, шкуры и мясо выгодно продадим. Деньги пойдут на природоохранные мероприятия, на борьбу с браконьерами, на сохранение нашего парка. Отстрел этих животных отнюдь не бессмысленный.

– И все-таки почему нужно обязательно убивать матерей и детенышей?

– К чему лукавить? – раскусил его Джонни. – Вы пользуетесь эмоциональным, тенденциозным языком, принятым в среде защитников животных – «матери», «детеныши». Давайте всех их называть слонами и не забывать, что взрослая слониха по тому, сколько она съедает и сколько занимает места, сравнима со слоном и что слонята быстро растут и вырастают во взрослых животных.

– Итак, вы считаете… – начал было Дэниел, но, несмотря на их договоренность, Джонни разозлился всерьез.

– Подождите, – оборвал он Дэниела. – Это еще не все. Мы должны уничтожить все стадо – все. О том, чтобы оставить кого-нибудь в живых, не может быть и речи. Стадо слонов представляет собой сложную семейную группу и в то же время высокоразвитую социальную структуру. Почти все слоны стада связаны кровным родством. Слон – животное разумное, видимо, самое разумное после приматов, во всяком случае, более разумное, чем кошка, собака или даже дельфин. Они знают… я имею в виду, они понимают, что… – Он запнулся и откашлялся. Его переполняли чувства; никогда еще он не казался Дэниелу таким прекрасным, как сейчас. – Самое страшное заключается в том, – продолжал Джонни хриплым голосом, – что, если во время отстрела кто-нибудь из них спасется, панический ужас охватит и другие стада в парке. В результате немедленно нарушится социальное поведение слонов.

– А не переоцениваете ли вы их способности, Нзоу? – тихо спросил Дэниел.

– Нет. Такое уже случалось. После войны в Национальном парке Уонки оказалось около десяти тысяч лишних слонов. В то время мы знали слишком мало о методах и последствиях крупных отбраковок. Наши первые, очень неуклюжие шаги привели к полному разрушению социальной структуры поголовья. Истребив взрослые особи, мы истребили источник опыта и наследственной мудрости. Мы нарушили их миграционные маршруты, иерархию и дисциплину внутри стада. Исчезли даже навыки выкармливания детенышей. Как будто понимая, что их сейчас уничтожат, взрослые слоны прикрыли собой беззащитных молодых самок. Подобно людям, самки слонов способны к воспроизводству не раньше чем в пятнадцати-шестнадцатилетнем возрасте. Из-за отстрела слоны подверглись ужасному стрессу и стали покрывать слоних, не достигших половой зрелости – десятилеток или одиннадцатилеток, в результате чего родилось множество низкорослых болезненных карликов. Нет, – решительно покачал головой Джонни, – мы должны накрыть все стадо – разом.

Почти с облегчением он посмотрел на небо; они одновременно услышали далекий комариный писк самолета из-под нависших кучевых облаков.

– Самолет-разведчик, – пояснил Джонни и взял микрофон рации.

– Доброе утро, «Сьерра-Майк». Вас видим. Вы южнее нас примерно на шесть километров. Даем желтый дымовой сигнал.

Джонни кивнул одному из егерей, и тот дернул за шнурок дымовой шашки. Густые клубы горящей серы поплыли над верхушками деревьев.

– «Парк», «парк», вас понял. Вижу дымовой сигнал. Наводите на цель. Прием.

Джонни слово «цель» не понравилось, он употребил другое слово, причем сделал на нем ударение.

– Вчера на закате стадо двигалось по направлению к реке. Это восемь километров на юго-восток. В стаде около пятидесяти слонов.

– Вас понял. Как только мы их обнаружим, я выйду на связь.

Заложив вираж, самолет ушел на восток. Эту старую одномоторную «Сесну» во время войны, наверно, использовали как самолет огневой поддержки, а может, в качестве штурмовика.

Через пятнадцать минут опять затрещала рация.

– «Парк», мы засекли более пятидесяти слонов километров в двенадцати от того места, где вы сейчас находитесь.

Стадо слонов растянулось вдоль обоих берегов высохшего русла реки, зажатого между низких кремнистых скал. В бассейне реки зелень буйно разросшихся деревьев выглядела сочнее – здесь корни дотянулись до глубоко залегающих вод. Гигантские акации росли густыми пучками, смахивавшими на длинные коричневые галеты.

К одной из акаций приблизились две главные слонихи стада. Каждой из них было за семьдесят. Величественные, хотя и сухопарые, с разорванными ушами и красноватыми глазами, они знали друг друга уже полвека. Слонихи были единокровными сестрами. Общая мать родила их крепкими и здоровыми. Когда на свет появилась младшая, старшую лишили материнского молока, но и она помогала присматривать за новорожденной с нежностью, не уступающей человеческой. Они прожили вместе долгую жизнь, дополняя инстинкты опытом и мудростью.

В их жизни были и засухи, и голод, и болезни. Они делили радость обильных дождей и обильного корма, знали, где можно надежно спрятаться в горах, а где найти воду. Они безошибочно определяли как присутствие охотников, так и те границы, внутри которых все их стадо могло чувствовать себя в безопасности. Слонихи принимали друг у друга роды, вместе покидая стадо, когда одной из них приходило время, – само присутствие сестры придавало силы роженице. Сестры счищали послед с новорожденных слонят друг друга, помогали воспитывать их и обучать, пока те не достигали зрелости.

Они давно уже не приносили приплод, однако ответственность за безопасность стада по-прежнему лежала на них. К числу подопечных относились слонихи помоложе и маленькие слонята – их кровные родственники, и это была приятная обязанность.

Возможно, наделять диких животных человеческими чувствами – любовью и уважением, полагать, что те чувствуют родственную привязанность – игра богатого воображения. Однако те, кто видел, как старые слонихи быстро успокаивали чересчур расшумевшихся слонят поднятием ушей и резким, сердитым, пронзительным криком, те, кто наблюдал, как с непререкаемой властностью ведут они послушное стадо, вряд ли станут сомневаться в их полномочиях, как, впрочем, и в озабоченности слоних за судьбу слонят, которых они нежно ласкали хоботом, или, приподнимая, помогали им преодолеть особо крутые участки слоновьих дорог. При малейшей опасности они заслоняли детенышей и устремлялись вперед, широко расставив уши и вращая хоботом, готовясь в любую секунду нанести удар.

Слоны, мужские особи – массивные, огромного роста, превосходили старых слоних размерами, но отнюдь не хитростью и свирепостью. У слонов клыки длиннее и толще, достигают иногда пятидесяти килограммов и более. У старых слоних клыки длинные, тонкие, неправильной формы, потемневшие от старости, источенные, в трещинах. Однако это нисколько не мешало слонихам исправно исполнять свой долг.

От стада, выкармливающего и воспитывающего слонят, взрослые слоны держались несколько в стороне. Старея, они предпочитали сбиваться в группы из двух-трех особей и уходить подальше, навещая стадо только тогда, когда им в голову ударял пьянящий запах течки. Старые слонихи, напротив, держались в стаде, словно являясь, прочным фундаментом социальной структуры стада. В каждодневной жизни, полной смертельной опасности, сплоченное сообщество слоних, и их детенышей целиком зависело от мудрости и опыта старших.

Сестры, подойдя с разных сторон к акации, уперлись лбами в ее шершавую кору. Ствол ее в обхвате превышал метр и выглядел как мраморная колонна. На самой верхушке, метрах в тридцати от земли, ветви причудливо переплелись, а многочисленные плоды и листья образовали купол, закрывая дерево от солнца.

Слонихи принялись раскачивать дерево, попеременно наваливаясь на него. Поначалу акация оставалась неподвижной, но слонихи упрямо продолжали свое занятие, и вот по стволу пробежала легкая дрожь, а на самом верху трепетала крона, словно от легкого ветерка.

Они не оставляли своих усилий, и постепенно ствол начал поддаваться. Спелый плод с ветки сорвался и, пролетев метров тридцать, раскололся, упав на голову одной из слоних. Она лишь прикрыла свои старые, слезящиеся глаза, ни на секунду не прекращая работу. Ствол наконец содрогнулся – раз, другой – и закачался – сначала медленно, затем быстрее и быстрее. Еще один плод, затем другой с тяжелым стуком упали на землю – как первые капли грозового ливня.

Сообразив, что к чему, молодые слоны и слонята, в возбуждении хлопая ушами, бросились к дереву. В предвкушении любимого лакомства они весело столпились вокруг дерева и, подхватывая летящие с дерева плоды, засовывали их подальше в глотку. Огромное дерево уже ходило ходуном – неистово тряслись ветви, металась листва. На землю, с шумом отскакивая от спин столпившихся слонов, частым градом летели плоды.

Слонихи, словно два пильщика, так и трясли дерево, пока дождь спелых плодов не иссяк. Стоя в толстом слое листьев, веток, ошметок сухой коры, слонихи, наклоняя головы, осторожно снимали со своих спин золотистые плоды с бархатистой шкуркой ловким проворным пальчиком на кончике хобота. Описав дугу, плоды исчезали в открытых зевах – прямо над треугольными, отвисшими нижними губами. По морщинистым щекам из лицевых желез стекали капли, напоминая слезы удовольствия.

Разделить пиршество к дереву потихоньку тянулись остальные. Размахивая извивающимися, словно змеи, хоботами, слоны, отправляя в глотку плоды, издавали негромкие утробные звуки. Этакий нежный гул различной тональности вперемежку с тончайшим журчащим писком, почти неуловимым для человеческого уха. К этому умиротворенному хору присоединялись даже голоса самых юных представителей стада, порождая утверждающие, жизнерадостные звуки.

Звучала песнь слонов.

И вдруг старая слониха почувствовала опасность. Она подала сигнал – тонкий, недоступный человеческому уху свист, и все стадо замерло. Даже самые маленькие подчинились ему немедленно.

Тишина, пришедшая на смену веселому реву пиршества, казалась жуткой, ее нарушало только отчетливое жужжание самолета.

Старые слонихи узнали мотор «Сесны». За последние несколько лет они не раз слышали его и уже связывали комариный писк самолета с периодами возраставшей человеческой активности. Напряженное и необъяснимое чувство – ужас других слонов передавался им телепатически через леса и пустыни парка.

Они уже знали, что доносящийся с неба звук всегда предшествовал хлопкам винтовочных выстрелов и запаху разлагающейся слоновьей крови, приносимому горячими ветрами, дующими вдоль края седловины. Нередко после того, как рокот самолета и гром выстрелов затихали, они забредали на большие участки леса, где почва покраснела от запекшейся крови – там еще стоял запах страха, боли и смерти представителей их рода, смешиваясь со смрадом гниющих внутренностей.

Одна из слоних попятилась и яростно помотала головой в сторону уходящего свиста с неба. Она захлопала рваными ушами по плечам – звуки эти напоминали хлопки гротовых парусов на море. Затем она повернулась и побежала, уводя стадо.

Два взрослых слона при первых же сигналах угрозы отделились от стада и исчезли в лесу, инстинктивно понимая, что проще спастись в одиночку. Слонихи и слонята бежали, сбившись в тесную кучу вокруг старых слоних. При других обстоятельствах неловкая торопливость маленьких слонят могла даже показаться комичной. – Вызываю «Парк», вызываю «Парк». Стадо уходит на юг по направлению к перевалу Имбелези.

– Вас понял, «Сьерра-Майк». Гоните их к развилке на Мана-Пулз.

Старая слониха уводила стадо в горы. Она хотела уйти из долины на пересеченную труднодоступную местность, где на пути преследователей окажутся скалы и крутые уклоны, но прямо перед ней назойливо жужжал самолет, отрезая дорогу на перевал.

В нерешительности она остановилась и подняла голову к небу, закрытому высокими серебристыми горами кучевых облаков. Широко расставив рассеченные колючками уши, она повернула голову в сторону этого отвратительного звука.

В этот момент показался самолет. Лучи утреннего солнца блеснули на лобовом стекле кабины – летчик заложил крутой вираж, а затем спикировал прямо на нее. Самолет пролетел над стадом, едва не касаясь крыльями верхушек деревьев, и в этот момент звук мотора перерос в рев.

Старые слонихи одновременно повернулись и побежали назад к реке. За ними описали круг и остальные животные.

– Вызываю «Парк». Стадо идет прямо на вас. Они на расстоянии восьми километров от развилки.

– Спасибо, «Сьерра-Майк». Гоните нежно, потихоньку. Особо не наседайте. Как поняли?

– Вас понял.

– Всем группам ликвидации, – заговорил Джонни в микрофон, – всем группам ликвидации подойти к развилке. Подойти к развилке.

Группы ликвидации сидели в четырех «лендроверах», расставленных вдоль главной дороги, ведущей от административного здания парка к реке. Джонни заранее поставил машины в линию, чтобы перерезать дорогу слонам, если стадо в беспорядке разбежится. Теперь, похоже, необходимость в этом отпала: самолет умело гнал слонов к месту отстрела.

– Похоже, особой возни с ними не будет, – пробормотал Джонни, включая заднюю передачу «лендровера». Круто развернув машину на сто восемьдесят градусов, он на полной скорости выскочил на дорогу.

Посередине колеи тянулась полоска травы. Машина грохотала и тряслась на буграх и колдобинах, ветер свистел в ушах, и Дэниел, сняв с головы шапку, засунул ее в карман. Джок все снимал и снимал, подняв видеокамеру над плечом Дэниела.

Заслышав шум мотора, из леса прямо на дорогу перед машиной выбежало стадо диких быков.

– А, черт! – крикнул Джонни, ударив по тормозам и взглянув на наручные часы. – Эти глупые ньяти все испортят!

Темная грозная масса заполонила всю дорогу, двигаясь плотной фалангой, поднимая белую пыль, ухая, мыча, разбрасывая жидкий зеленый навоз на траву и одновременно вытаптывая ее.

Через несколько минут они исчезли, и Джонни нажал на газ. Машина въехала в облако пыли и затряслась, громыхая, по комьям земли, вывернутой тяжелыми, раздвоенными копытами быков. За поворотом, у развилки, показались остальные машины. За ними стояли четыре егеря с винтовками в руках. Услышав приближающуюся машину, они обернулись, вопросительно глядя на подъезжающих.

Джонни резко затормозил и схватил микрофон: – Вызываю «Сьерру-Майк». Где стадо?

– Они от вас километрах в трех с половиной. Приближаются к Длинному Влею.

«Влей» на местном языке значит неглубокая балка в открытых лугах. Длинный Влей тянулся на многие километры параллельно руслу реки. В сезон дождей балка превращалась в болото, но сейчас лучшего места для отстрела не придумать, да и прежде сюда уже загоняли стада слонов для отстрела.

Джонни выпрыгнул из машины и вытащил свою винтовку из стойки. На вооружении егерей были дешевые серийные винтовки «Магнум» калибра 375, патроны с безоболочечной пулей – они лучше пробивали кость и ткань слоновьей туши. Для сегодняшнего отстрела Джонни подобрал лучших стрелков – меткий выстрел не причинял слону излишних мук долгой агонии. Стрелки будут целиться в голову, а не в тушу – попасть, конечно, труднее, зато с одного выстрела – наповал.

– Вперед! – крикнул Джонни.

Егерям не надо было объяснять что делать. Настоящие профессионалы, несмотря на юношеский возраст, решительные и хладнокровные, несмотря на то, что им уже приходилось принимать участие в отстрелах, вряд ли сегодня они выглядели довольными. Ни радостного блеска в глазах, ни веселого нетерпения, типичных для охотников. Без всякого сомнения, они не испытывали никакого удовольствия от предстоящей работы.

Все они были в шортах и легких сандалиях без носков – идеальный наряд для бега. Самое тяжелое – только дешевые винтовки да патронташи.

Такие же поджарые и мускулистые, как и сам Джонни Нзоу, они побежали навстречу стаду. Дэниел тоже побежал вслед за Джонни. Теперь он вспомнил, что значит быть в форме для охотника и бойца!

Они мчались по лесу как гончие псы. Казалось, ноги сами несут их среди кустарника, камней, упавших ветвей и небольших ямок – норок муравьедов. Дэниелу чудилось, что они даже не бегут, а летят над землей. Когда-то Дэниел тоже умел так бегать, но теперь ботинки его тяжело стучали по земле, а пару раз, споткнувшись, он чуть не упал. Скоро они с оператором стали отставать.

Джонни Нзоу взмахнул рукой, и его егеря рассыпались длинной цепью на расстоянии метров пятьдесят друг от друга. Впереди лес внезапно закончился, открылась длинная балка. Балка, шириной метров триста, вся поросла сухой блеклой травой высотой по пояс.

Цепь остановилась на краю леса. Все посмотрели на Джонни, но тот, запрокинув голову, провожал глазами самолет, который в глубоком вираже буквально встал на крыло.

Наконец подбежали Дэниел с Джоком. Дэниел поймал себя на мысли о том, что остро завидует Джонни, ибо он задыхается, как и оператор, хотя пробежал меньше километра.

– Вот они, – тихо произнес Джонни. – Видишь пыль вон там?

Действительно, между ними и кружащим вдали самолетом мелким туманом стояла пыль.

– Быстро подходят, – отметил Джонни.

Джонни описал рукой круг, и его стрелковая цепь послушно растянулась по кривой, напоминающей пару рогов дикого быка-буффало, в центре которой находился сам Джонни. Он дал еще один сигнал, и цепь неторопливо побежала к балке.

Легкий ветерок дул им в лицо; слоны их не чуяли. Хотя сначала животные инстинктивно побежали против ветра, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох, самолет заставил их повернуть назад.

Слоны не обладают острым зрением, они не видят цепочку людей, пока не уткнутся в нее. Слонам приготовили ловушку, и они шли прямо туда, а самолет действовал подобно гончей или овчарке, направляющей стадо овец.

Вот из-за деревьев показались две старые слонихи. Они бежали так быстро, что казалось, их костлявые ноги летят, не касаясь земли. Уши прижаты назад, массивные складки серой шкуры колышутся. Остальные животные тянулись за ними, стараясь не отставать. Самые маленькие слонята уже подустали, и матери помогали им, подталкивая хоботами.

Цепочка стрелков замерла, стоя полукругом, напоминающим устье жаберной сети, готовой принять стаю сельди. Охваченным паникой слонам было бы так же трудно повернуть сейчас назад, как и заметить расплывчатые фигуры людей своими слабыми испуганными глазами.

– Сначала старых слоних, – негромко приказал Джонни. Он знал, что без них стадо вряд ли останется организованным или решительным.

Его приказ передали по цепочке.

Слонихи тяжело бежали прямо на Джонни. Он не спешил, подпускал их поближе, держа винтовку высоко на груди. Когда до стрелков оставалось не больше ста метров, старые слонихи стали сворачивать налево, и в первый раз за все это время Джонни, казалось, ожил. Подняв винтовку, он махнул ею над головой и крикнул на синдебельском наречии: «Нанзи инкосиказе», что примерно означало: «Я здесь, уважаемая слониха».

Тут наконец слонихи поняли, что темное пятно перед ними – отнюдь не пень, а их смертельный враг. Они тотчас повернули прямо на него, сосредоточив на едва различимой фигуре человека всю ненависть предков, весь ужас и страх за судьбу стада.

Они пронзительно и яростно кричали, наращивая скорость так, что под их гигантскими ногами клубилась пыль. Уши прижаты к голове – верный признак охватившей их ярости. Они уже почти нависали над крошечными фигурками людей, и Дэниел вдруг пожалел, что не позаботился о винтовке для себя лично. Он успел забыть весь ужас этой ситуации, когда между охотником и слоном, несущимся со скоростью шестьдесят километров в час, остается не больше пятидесяти метров. Джок по-прежнему хладнокровно снимал происходящее, хотя угрожающий глас слоних уже подхватило все стадо. Слоны неслись на стрелков серой лавиной, будто где-то сверху разнесли динамитом огромный гранитный утес.

Когда расстояние до слонов сократилось метров до тридцати, Джонни поднял винтовку и чуть наклонился вперед, чтобы лучше принять отдачу от выстрела. На его винтовке не было оптического прицела. Для стрельбы на короткое расстояние – такое как сегодня – он предпочитал пользоваться открытым прицелом, позволяющим целиться быстрее.

После того как в 1912 году начали производить винтовку «Солланд-энд-Холланд» калибра 375, тысячи охотников – профессионалов и любителей – предпочли ее всем другим, считая, что это наиболее универсальное и эффективное оружие, особенно для сафари. Прекрасная конструкция позволяла вести прицельный огонь, отдача невелика, а патрон – с безоболочечной пулей весом девятнадцать с половиной граммов – оказался исключительно удачен, отличаясь великолепными баллистическими характеристиками: пологая траектория и повышенное проникающее действие.

Джонни направил винтовку на слониху, бегущую первой, целясь в морщинистую складку на хоботе между старыми, близорукими глазами. Раздался резкий, словно удар бича, выстрел, с поверхности серой, изношенной кожи взлетело облачко пыли, похожее на страусиное перо, как раз там, куда он целился.

Пуля легко прошла через голову навылет, словно гвоздь сквозь спелое яблоко, и снесла верхнюю часть черепа. Передние ноги слонихи подкосились, она рухнула, подняв кучу пыли, и Дэниел почувствовал, как земля прогнулась у него под ногами.

Джонни резко переставил винтовку на вторую слониху, как только она поравнялась с тушей упавшей сестры. Он перезарядил винтовку, не отнимая приклада от плеча, просто передернул затвор. Гильза, выскочив и ярко блеснув на солнце, описала дугу, – Джонни снова выстрелил.

Звуки выстрелов почти слились, следуя один за другим; казалось, доносится протяжный сдвоенный грохот.

Пуля опять попала в цель, и вторая слониха погибла точно так же, как и первая, – моментально. Рухнув на брюхо, она навеки замерла, привалившись к телу мертвой сестры. Из небольшого пулевого отверстия во лбу каждой бил фонтанчик розовой крови.

Стадо, бежавшее за слонихами, тотчас пришло в смятение. Животные крутились на месте, беспорядочно толкаясь, вытаптывая траву и поднимая вихри пыли. Скоро сплошная пелена пыли превратила стадо в скопище плохо различимых, почти бесплотных теней. Стремясь найти убежище, слонята, в ужасе плотно прижав уши, забивались под животы матерей. Но те, обезумев, в сутолоке били их и толкали в разные стороны.

Непрерывно стреляя, к слонам приближались егеря. Звуки винтовочных выстрелов сливались в протяжный грохот – словно град, бьющий по железной крыше. Стрелки целились в головы. Почти одновременно с каждым выстрелом то один, то другой слон вздрагивал или подбрасывал голову вверх под аккомпанемент глухих звуков – словно клюшкой со всего размаха били по жесткому мячику. Каждый выстрел в голову убивал или оглушал животное. Те, кого убивали наповал – таких оказалось большинство, – сначала припадали на задние ноги, а потом грузно, словно мешки, падали на землю. Если пуля, не попав прямо в мозг, проходила рядом, слон крутился на месте, пошатываясь как пьяный. Затем, суча ногами, падал на бок и, воздевая хобот к небу, наподобие выброшенной вверх руки смертельно раненного человека, издавал громкий отчаянный стон, от которого кровь стыла в жилах.

Какого-то слоненка придавило телом умирающей матери. От боли и ужаса, со сломанным хребтом, он жалобно кричал. Часть слонов оказалась в окружении тел своих мертвых собратьев. Они старались вырваться на свободу, вставая на дыбы, карабкаясь через горы трупов. Их убивали, они падали на уже убитых, сзади лезли другие и тоже падали замертво – уже сверху.

Бойня закончилась быстро. Через считанные минуты стрелки уложили всех взрослых животных. Слоны лежали бок о бок, а кое-где и друг на друге, напоминая залитые кровью холмы. Живыми оставались только слонята. Они кружились в замешательстве, натыкаясь на уже мертвых или умирающих слонов, жалобно кричали, трясли хоботами слоних.

К куче медленно приближались стрелки. Вокруг обреченного стада сужалось смертельное кольцо сверкающего на солнце ружейного металла. Люди непрерывно стреляли и перезаряжали винтовки, выбивая одного слоненка за другим. Когда уже не осталось ни одного стоящего на ногах, егеря полезли на гигантские туши мертвых слонов, чтобы выстрелом в огромную окровавленную голову добить еще дышавших. Сам слон при этом оставался неподвижным, однако нередко животное, содрогнувшись, вытягивало конечности, моргало, а затем безжизненно распластывалось.

Прошло всего лишь шесть минут с тех пор, как раздался первый выстрел. В Длинном Влее воцарилась тишина. И только в ушах стрелков еще стоял гром выстрелов. Все замерло; слоны лежали как снопы, прошедшие через ножи комбайна; горячая, высохшая земля жадно пила их кровь. Подавленные, охваченные ужасом, егеря застыли поодиночке посреди этого кровавого, опустошенного поля. Словно будучи не в силах оторвать взор, они все смотрели и смотрели на горы трупов, и в глазах их читалось раскаяние. Пятьдесят слонов – двести тонн мертвой, окровавленной плоти!..

Трагическое оцепенение егерей нарушил Джонни Нзоу. Он медленно вернулся к трупам двух слоних – туда, где их застала смерть. Они лежали рядом, плечом к плечу, аккуратно поджав ноги и словно стоя на коленях как живые, и только пульсирующие фонтанчики крови во лбу нарушали эту иллюзию.

Джонни поставил винтовку на землю и облокотился о ствол, всматриваясь в мертвых матрон с благоговейным молчанием. Он не видел, что Джок снимает его на видеопленку. То, что он делал, как и то, что собирался сказать, не было продумано или подготовлено заранее.

– Амба гале, Амахулу, – прошептал он. – Идите с миром, старые слонихи. Вы вместе жили, вместе и уходите. Да будет земля вам пухом. Простите нас за то, что мы сотворили с вашим родом.

Он пошел прочь. Дэниел остался на месте, понимая, что другу не до него. Остальные егеря тоже сторонились друг друга, не обменивались добродушными шутками, не поздравляли друг друга с окончанием успешной охоты. Кто-то бродил среди мертвых слонов со странно тоскливым взором; кто-то присел на корточки там, где сделал свой последний выстрел, – курил сигарету, уставившись на стертую в пыль землю у себя под ногами. Четвертый егерь положил винтовку на землю, засунул руки в карманы и, подняв плечи, наблюдал за слетавшимися стервятниками.

Сначала воронье представляло собой лишь крошечные точки на фоне ослепительной белизны кучевых облаков – словно молотый перец, рассыпанный по скатерти. Они кружили все ниже и ниже, взмахивая широкими крыльями, образуя боевые порядки – колесо смерти над местом недавней бойни, – и скоро их тени уже метались над гигантскими мертвыми тушами, лежащими посреди Длинного Влея.

Через сорок минут Дэниел услышал шум моторов – через лес к ним приближались грузовики. Впереди бежали полуголые африканцы с топорами, вырубая кустарник и создавая импровизированную дорогу. С видимым облегчением Джонни поднялся и поспешил распорядиться по поводу разделки слоновьих туш.

Груду растаскивали в стороны с помощью цепей и лебедок. Затем в морщинистой коже слонов стали делать глубокие надрезы – вдоль живота и спины. Вновь включили лебедки и стали сдирать шкуру, с треском разрывая подкожную ткань. Шкура сходила длинными полосами – серая и сморщенная снаружи и блестяще-белая изнутри. Раздельщики складывали полосы на пыльную землю, тут же засыпая их крупной солью.

На ярком солнечном свете ободранные от кожи туши выглядели как-то оскорбительно непристойно; влажные, пронизанные белым жиром и алыми мышцами распухшие животы распирало, всем своим видом они словно приглашали всадить в них разделочный нож.

Кто-то из раздельщиков вонзил свой нож с изогнутым концом в живот одной из старых слоних. Стараясь не вводить нож слишком глубоко, чтобы не задеть внутренности, он пошел вдоль тела слонихи, взрезая ткань – словно раскрывал молнию на поясной сумке. Распоротый живот широко раскрылся, и, блестя, словно парашютный шелк, наружу пузырем вырвался желудок. Затем гигантскими кольцами на землю выползли кишки. Казалось, они живут самостоятельной жизнью – извиваются, разгибаются под действием собственного скользкого веса, напоминая тело просыпающегося питона.

За дело взялись пильщики. Назойливый вой двухтактных бензопил звучал как-то кощунственно на месте, которое только что посетила смерть. Покашливая, выхлопные трубки выбрасывали в прозрачный воздух голубоватый дымок. Пильщики отчленяли конечности, и вращающиеся с большой скоростью зубчатые цепи окутал тончайший туман частиц мяса и кости. Затем распилили хребты и ребра, и скоро громадные туши развалились на части, с помощью лебедок их погрузили в поджидающие рефрижераторы. Отдельная группа рабочих с баграми перемещалась от туши к туше, выискивая во внутренностях матки слоних. – Дэниел видел, как они взрезали одну такую, налитую кровью, темно-багровую от покрывающей ее сети набухших сосудов, и из пузыря вместе с потоком жидкости на вытоптанную траву выскользнул плод размером с большую собаку.

До полного развития ему недоставало всего несколько недель. Самый настоящий слон, только совсем маленький, покрытый рыжеватыми волосами, которые должны были исчезнуть вскоре после рождения. Плод был еще жив и слабо шевелил хоботком.

– Убейте его, – коротко приказал Джонни на языке синдебеле.

Хотя неродившийся слоненок, конечно же, не мог чувствовать боли, Дэниел неожиданно отвернулся, увидев, как один из раздельщиков отрубил маленькую голову одним ударом панги. Дэниела чуть не вырвало, но ведь при выбраковке ничто не должно пропасть даром. Кожа неродившегося слоненка благодаря высокому качеству ценится очень высоко, из нее потом сделают дамскую сумочку или портфель стоимостью несколько сот долларов.

Чтобы отвлечься, он отошел в сторону от места бойни. Теперь там валялись лишь головы этих огромных животных и горы блестящих внутренностей. В слоновьих кишках ничего ценного не содержалось – их оставляли на съедение стервятникам, гиенам и шакалам.

Самым дорогим трофеем, конечно же, считались бивни. Они до сих пор еще не были извлечены из гнезда окружающей их костной ткани. Раньше браконьеры и охотники предпочитали не рисковать и, как правило, не отделяли бивни от черепа убитого слона: один-единственный небрежный удар топором – и испорчена ценнейшая слоновая кость. Обычно дожидались, пока сгниет удерживающая бивень хрящевая оболочка. Через четыре-пять дней их можно будет просто вытащить, не оставляя никаких следов. Однако сейчас нельзя терять времени и пришлось-таки применить топоры.

За эту работу взялись самые опытные раздельщики – постарше, их густые курчавые волосы уже поседели. Присев на корточки в окровавленных набедренных повязках возле слоновьих голов, они принялись потихоньку постукивать по бивням своими древними топорами.

Пока они занимались этой кропотливой работой, Дэниел подошел к Джонни Нзоу. Джок навел на них видеокамеру, и Дэниел проговорил, повернувшись к нему: – Это была настоящая бойня.

– Да, но это необходимо, – согласился Джонни. – В среднем взрослый слон приносит нам три тысячи долларов, включая слоновую кость, кожу и мясо.

– Многим нашим зрителям ваш расчет, пожалуй, покажется циничным, особенно после того, как они увидели отбраковку, – возразил Дэниел с сомнением в голосе. – Вы, должно быть, знаете, что защитники животных ведут сейчас энергичную кампанию, дабы добиться занесения слона в Приложение 1 СМТИЖа – Соглашения о международной торговле исчезающими животными.

– Да, знаю.

– Если это произойдет, то продавать кожу, кость или мясо слонов, естественно, запретят. Как вы относитесь к такой перспективе, смотритель?

– Просто зла не хватает. – Джонни в ярости швырнул сигарету на землю и растоптал ее.

– Об отстрелах, подобных сегодняшнему, вам придется уже забыть, верно? – не отставал от него Дэниел.

– Ни в коем случае, – возразил Джонни. – Нам по-прежнему придется регулировать размеры поголовья, то есть по-прежнему отбраковывать. Правда, продавать продукты отстрелов мы уже не сможем. Они наверняка пропадут, а это страшное, преступное расточительство. Мы потеряем, миллионы долларов, которые в настоящее время тратим на содержание и расширение заповедников, на защиту животных, которые там живут…

Джонни внезапно замолчал, засмотревшись, как два раздельщика извлекли конец бивня из гнезда в губчатой «кости черепа и осторожно уложили кость на сухую коричневую траву. Один из них ловко вытащил нерв – мягкую серую студенистую сердцевину – из полого конца бивня. Затем Джонни продолжил: – Вот этот самый бивень позволяет нам оправдать существование национальных парков в глазах местных племен, живущих по соседству с дикими животными, которых мы здесь – от имени государства – охраняем.

– Непонятно, – отозвался Дэниел, желая, чтобы Джонни рассказал об этом поподробнее. – Вы хотите сказать, что местные жители против существования парков, против охраны животных?

– Нет, не против, пока могут извлечь для себя хоть какую-то выгоду. Если мы докажем им, что взрослая слониха стоит три тысячи долларов, что охотник, приехавший из-за океана на сафари, заплатит пятьдесят или даже сто тысяч долларов за то, чтобы увезти с собой голову буйвола в качестве трофея, если мы сможем наглядно продемонстрировать, что один-единственный слон стоит сотни, даже тысячи коз или тощих коров, которых они пасут целыми днями, и если они увидят, что какая-то часть этих денег перепадает и им, их племени, вот тогда они увидят смысл в охране диких животных.

– То есть вы хотите сказать, что у местных крестьян чисто меркантильный интерес?

Джонни с горечью рассмеялся.

– Охрана дикой фауны роскошь, которую могут себе позволить только высокоразвитые страны. Как и бескорыстную любовь к диким животным. Местные племена заняты тем, что борются за свое существование. Среднегодовой доход на семью здесь не превышает ста двадцати долларов в год, то есть десяти долларов в месяц. Они просто не могут забросить земледелие и скотоводство ради сохранения пусть красивых, но бесполезных диких животных. Чтобы выжить в Африке, те сами должны оплачивать свое содержание. На этой суровой земле бесплатного пансиона им ожидать не приходится.

– Просто, казалось бы, живя так близко к природе, местные крестьяне должны питать к животным какую-то любовь, что ли…

– Согласен, но любовь эта очень прагматична. В течение тысячелетий дикари, живущие в близком соседстве с природой, относились к ней как к неисчерпаемому источнику. Эскимосы охотились на карибу, тюленей и китов, американские индейцы – на бизонов. Они инстинктивно не злоупотребляли природными дарами, относились к ним по-хозяйски, чему мы так и не научились. Эти люди органично сливались с природой, но затем появился белый человек и принес с собой пороховой гарпун и винтовку Шарпа. Здесь, в Африке, цивилизация создала особые элитарные условия для белых охотников – специальные министерства по защите диких зверей, законы, по которым аборигены, охотящиеся на своей собственной земле, объявляются преступниками. Для горстки избранных создаются специальные условия – для того чтобы они могли наблюдать за дикими животными и восторженно умиляться.

– Вы рассуждаете как расист, – упрекнул Дэниел Джонни. – Старая колониальная система сохраняла диких животных.

– Так как же они не вымерли за тот миллион лет, что предшествовал приходу белого человека? Нет, политика колониальных властей в области защиты животных основывалась не на принципе сохранения, а на принципе протекционизма.

– А что, разве сохранение и протекционизм – не одно и то же?

– Нет, это разные вещи. Протекционизм лишает человека права пользоваться богатствами природы. Протекционисты считают, что нельзя убивать животных даже тогда, когда их существование угрожает выживанию всего вида. Если бы сегодня здесь находился протекционист, он не дал бы нам произвести отстрел, однако потом был бы недоволен последствиями своего собственного запрета, который привел бы к постепенному исчезновению всего поголовья слонов и даже гибели этого леса. Однако самая губительная ошибка старой колониальной системы в том, что коренное население лишено благ, которые приносит контролируемая охрана животных. Местные племена не получают своей доли при распределении доходов, и у них сложилось неприязненное отношение к диким животным. Исчез природный инстинкт управления природными богатствами. У них отобрали право управлять природой и заставили наравне с животными бороться за существование. В результате обычный средний африканец относится к диким животным враждебно: слоны топчут его сад, уничтожают деревья, которые он пустил бы на дрова; быки и антилопы поедают траву, на которой пасется его скот; его бабку когда-то утащил под воду крокодил, а отца разорвал лев… Так за что же ему любить диких животных?

– И что же делать? Есть ли выход?

– С тех пор как наша страна освободилась от колониального ига, мы стараемся изменить отношение народа к диким животным, – начал Джонни. – Сначала они потребовали, чтобы их пускали на территорию национальных парков, созданных белыми. Они требовали, чтобы их пускали туда рубить деревья, пасти скот, строить там свои деревни. Однако нам удалось разъяснить, какое значение для благосостояния страны имеет туризм, платные сафари для богатых охотников, а также контролируемый отстрел. Впервые им позволили участвовать в распределении доходов, полученных от разумной эксплуатации природы, и теперь они, особенно молодежь, понимают всю важность охраны животных. Однако, если сердобольные протекционисты из Европы и Америки смогут добиться запрещения сафари и продажи слоновой кости, все наши труды пойдут прахом. Это станет предзнаменованием гибели африканского слона, а впоследствии и всех остальных диких животных.

– Итак, в конце концов, это сводится к экономике? – спросил Дэниел.

– Как и все в этом мире, это сводится к деньгам, – согласился Джонни. – Дайте нам достаточно средств, и мы прекратим браконьерство. Сделайте так, чтобы местные крестьяне почувствовали, что им выгоднее оставаться вне парков, не пускать туда скот. Но ведь нужно найти источники финансирования. Новые независимые государства Африки, где сейчас наблюдается демографический взрыв, не могут позволить себе роскошь отказа от эксплуатации национальных богатств. Природу приходится использовать. Те, кто стремится нам в этом помешать, как раз и способствуют гибели африканской природы. В общем, если дикие животные согласны платить, значит, пусть живут.

«Великолепно получилось», – подумал Дэниел и сделал знак Джоку, чтобы тот остановил камеру. Затем схватил Джонни за плечо.

– Джонни, я сделал бы из тебя звезду. Ты просто создан для телеэкрана. – Он шутил, но в этой шутке была доля правды. – Как, Джонни, не хочешь? На телеэкране ты сделаешь для Африки гораздо больше, чем здесь.

– Ты хочешь, чтобы я переселился в гостиницы и аэропорты вместо того, чтобы спать под звездами? – поинтересовался Джонни с притворным возмущением. – Хочешь, чтобы у меня на животе жирок завязался? – Джонни ткнул Дэниела в солнечное сплетение. – Хочешь, чтобы я пыхтел и задыхался, пробежав сто метров? Нет, Дэнни, спасибо. Останусь-ка я лучше здесь. Буду пить не паршивую кока-колу, а чистую воду из Замбези. Буду есть настоящие свежие отбивные, а не занюханные биг-маки.

Последние рулоны посыпанной солью слоновьей кожи и последние, самые маленькие, еще незрелые бивни маленьких слонят они загружали при свете автомобильных фар. Когда, поднявшись по неровной, продуваемой ветрами дороге из котловины, они подъехали к Управлению национального парка, уже стемнело.

Джонни вел свой зеленый «лендровер» во главе медленно движущейся колонны рефрижераторов. Дэниел сидел рядом. Они разговаривали, легко перескакивая с одной темы на другую, как и подобает старым друзьям.

– До чего же ужасная погода. – Дэниел отер пот со лба рукавом защитной рубашки. Несмотря на приближавшуюся полночь, жара и влажность просто доводили до изнеможения.

– Скоро польют дожди.

– Хорошо, что уезжаешь, – буркнул Джонни. – Дорога во время дождей превращается в болото, а через реки вообще не проедешь.

Неделю назад в Чивеве закрыли туристскую базу в преддверии наступления сезона дождей.

– А уезжать не хочется, – признался Дэниел, – как будто вернулись старые времена.

– Да, старые времена… – согласился Джонни. – Весело тогда было. Когда думаешь возвращаться в Чивеве?

– Не знаю, Джонни, но насчет телевидения я серьезно. Поехали. У нас вместе всегда хорошо получалось, получится и сейчас. Я в этом не сомневаюсь.

– Спасибо, Дэнни. – Джонни покачал головой. – Но у меня есть работа. Здесь.

– Хорошо, но я от тебя все равно не отстану, – предупредил Дэниел.

Джонни усмехнулся: – Я знаю. Ты так просто не сдаешься.