Святослав ускакал в свой родной Чернигов, а Изяслав бежал к полякам.
Польский король радостно встретил киевского князя, который приходился ему родственником.
Пышные пиры, игрища, ловы звериные — все было к услугам дорогого гостя. Но Изяслав не стремился к празднествам, он не желал увеселений. Им владела одна только дума: вернуть престол; только одну мечту лелеял в душе князь: разделаться с недругами — отомстить Всеславу и «простой чади» — народу киевскому.
Король был тому рад. Вмешаться в русские дела, а там, гляди, и ухватить город какой-нибудь — увеличить польскую землю за счет Руси! Было то прибыльно, сулило выгоды польскому королю, а потому с охотой согласился он на просьбу Изяслава снарядить войско и послать его на великий Киев, на стольный город Руси.
Вырвать Киев из рук Всеслава — вот единственная мысль, которая владела Изяславом; а о том, что пострадает город великий, что погибнут русские люди, что многие останутся без крова, что беды, горести несет с собой война, — о том он не думал.
Всеслав, посаженный народом на киевский престол, знал о планах Изяслава, знал, что неминуемо под стенами Киева появятся польские войска, и он готовился к тому, чтоб дать отпор полякам и Изяславу.
Всеслав позабыл, для чего киевляне освобождали его из поруба, для чего поставили на киевское княжение, — о половцах князь и не помышлял.
Каждый из князей, что боролись за киевский стол, думал только о своих личных выгодах.
А между тем половцы, пользуясь бездеятельностью князей, бесчинствовали, врывались в селения, грабили смердов, разоряли их пашни.
По-прежнему к Онцифору и Ждану приходили знакомцы потолковать о делах киевских. Дела были невеселые. Онцифор грустно качал головой и говорил:
— Что это деется на Руси! — и укоризненно глядел на мастера по бронзе. — Вот каков твой любимый князь Всеслав! Половцев не унимает, из-за него Изяслав с поляками идет на Киев! Не вижу проку от него!
— Погоди, отобьет Всеслав поляков от Киева, — тогда примется за половцев!
— Не делом занимаются наши князья! — вставлял свое слово Миронег. — Спорят все между собой, города отнимают друг от друга, только о себе думают, а не о народе русском. Ждут почестей себе, а не видят того, что главная почесть для них — это охранять нашу землю от нечисти, отгонять врагов Руси!
Уже семь месяцев сидел Всеслав на киевском престоле, когда стало известно, что Изяслав с польским королем и его войском приближается к Киеву.
Всеслав не стал ждать неприятеля в городских стенах, он вышел ему навстречу, дошел до Белгорода.
Войско Всеслава расположилось на ночлег. Темная ночь нависла над Белгородом. Небо покрылось тучами. Кое-где погромыхивало и огненные стрелы молний прорезывали непроглядную тьму.
Рано утром затрубили трубы, раздался боевой клич. Воины вскочили с земли, и все узнали страшную весть: князя Всеслава не было с войском.
— Бросил нас!
— Сбежал!
— В Полоцк свой сбежал!
Никто не видал, как скрылся князь Всеслав.
Одни говорили:
— Обернулся серым волком!
Другие передавали:
— Исчез, растаял в синей ночной мгле!
И еще говорили воины промеж себя:
— Убоялся наш князь польской силы! Не верит нам!
— Но как же войску остаться без предводителя?!
— Обратно домой!
— В Киев!
— Созвать вече!
— Обсудить!
Сбор воинов.
А на вече вооруженные киевляне, воины, вернувшиеся из Белгорода, повторяли:
— Худо мы сделали, что прогнали своего князя! Худо! Что будет с Киевом, с нами?!
И все бросались к Онцифору, помнили, как он был решителен и смел тогда, когда потребовал ответа за поражение на Альте от Коснячка, от Изяслава.
— Что делать, Онцифор? Что делать, брат?! — говорили ему воины, спрашивали у него, ждали ответа.
И Онцифор снова и снова поднимался на помост, откуда говорили речи киевские горожане.
— Плохо наше дело, братья! Но не гоже падать духом, унывать не приходится — будем действовать!
Вече шумело. Звук била раздавался на вечевой площади, далеко разносился по всему Подолу. Киевские люди рядили, судили, как избыть беду: еще не успели прогнать половцев с русской земли, а новый враг — ляхи — приближается к стенам стольного города. С ляхами — сам Изяслав — бывший великий князь киевский! В такой трудный час киевляне остались без предводителя, искусного в ратном деле.
С самого раннего утра и до поздней ночи толковали люди, не уходили с вечевой площади. Наконец приняли решение: выбрать послов и отправить их к братьям великого князя. Пусть Всеволод переяславский и Святослав черниговский образумят Изяслава, чтоб пощадил он город отца своего.
В эти дни Ждан бродил, как потерянный. Не было с ним его дружка закадычного, с кем он привык делиться всеми своими думками, надеждами, сомнениями.
Ждан свято выполнил Глебкин завет — довез до Киева его приемного отца, а теперь ежедневно навещает старика, узнает, нет ли каких-либо вестей от Глебушки.
Но нет вестей от его дружка!
Каждый раз, когда Жданкина голова просовывается в дверь Миронегова дома, Олюшка вскакивает с места, бросается навстречу Ждану, вопросительно глядит в Жданкины глаза, не узнал ли он чего о Глебе. А Миронег не поднимает глаз от своих костерезных инструментов.
Сегодня Ждан тихо, бочком вошел в Миронегову хату, уселся на скамейку против костереза. Тот поднял глаза. Ждан сокрушенно глядел на постаревшее лицо Глебкиного приемного отца: сеть мелких морщин бороздила теперь его щеки и взгляд добродушных и ласковых глаз померк, затуманился. Перед Жданом сидел утомленный старик, а не тот Миронег, каким он знал его до поражения на Альте.
Воины возвращаются в Киев.
Полученная рана, горести и беды оставили глубокий след на Глебкином приемном отце.
Ждан стал рассказывать, что было на вече, как киевляне сговорились послать послов в Переяславль и в Чернигов.
— И я увязался ехать с послами в Чернигов… буду искать Глебушка…
Олюшка при этих словах так и впилась глазами в Жданкино лицо.
— И полно, — сказал, вздохнув, Миронег, — поздно теперь отыскивать Глебкин след — не в речке же Снов, где потонули наши воины!
Кто-то стукнул в дверь. В хату вошли Онцифор с Петрилой.
— Ишь, что надумал мой Ждан! — начал было Петрило, — мало навоевался с половцами, еще хочет…
— И ты дал благословение? — спросил Миронег, откидывая упавшие на глаза волосы.
Тут вмешался Онцифор:
— Как же не дать?! Жданко хочет найти Глеба.
Миронег вздохнул:
— Найдет ли?
— Найдет, — уверенно сказал Онцифор.
— А как это случилось, что послы берут с собой Ждана? — спросил неожиданно повеселевший Миронег.
— Да как же не взять? — ответил Онцифор. — Ведь я — посол. Я и беру с собой своего унота.
Петрило молчал. Неизвестно было, с охотой ли он отпускает сына, или в душе его происходит борьба.
А Онцифор рассказывал дальше: «Святослав успокаивает, велит сказать брату своему, нашему киевскому князю Изяславу: ежели пойдешь с ляхами, то пойдем против тебя ратью — не дадим губить город отца нашего, стольный наш Киев; а если идешь к нам с миром, бери с собой малую дружину. Иди спокойно, супротивников нет у тебя теперь!»
Онцифор продолжал с воодушевлением, он говорил так, как будто его слушала толпа на киевской площади, а не два старика: Миронег да Петрило. Он говорил: «Опомнились русские люди, готовятся дать отпор проклятым. Святослав собирает войско, кликнул клич по Черниговской земле, чтобы шли на бой все, кому дорога родина и честь Руси…» И собираются со всех концов Черниговщины, со всех концов русской земли. Надо, чтобы воины собирались и с Переяславщины и с Киевщины… со всех концов русской земли.
Ладно ты сделал, Петрило, что благословил Ждана на поход. Пусть киевлянин он, не черниговец, но все одно: и переяславцы и черниговцы — все мы одно — Русь. Одно слово: «русские люди».
В это мгновение отворилась дверь — в комнату вошел Офрем. Он постоял тихонько, послушал, о чем говорят, а когда Онцифор замолк, Офрем заговорил: «Слушаю я тебя, слушаю, праведно говоришь… Вот я — новгородец — нет в наших краях половцев, а знаем мы, что обижают они Русь, знаем, что злейшие они наши враги…» И тут вспомнил Глебку. «И до чего хорош был малый! — ласковый, приветливый, до всего доходчивый, смекалистый!»
Миронег благословляет Глеба перед походом.
От этих похвал его приемному сыну еще пуще разгорелась у Миронега тоска по Глебу.
До позднего часа засиделись гости у Миронега, а потом вдруг заторопились. Онцифор со Жданом должны были наутро, ранним-рано отправиться на главную киевскую площадь, чтоб оттуда отправиться вместе с остальными послами в город Чернигов, а Петрило собрался наутро в родное сельцо под Василев.
Офрем вернулся к любимому занятию — списыванию книг, а Миронег остался дома один вместе с приемной дочкой Олюшкой.
Совсем тихо стало в дому у Миронега. Молчаливый сидел он за своим рабочим столом, где были разложены ножики, пилочки, двузубцы и валялись незаконченные чесала с хитрой резьбой, ларцы и рукояти мечей.
Миронег работал уж не так быстро и не с той охотой, как то бывало раньше. Ныло раненое плечо, и грусть по Глебке не давала покоя сердцу. Все думал об одном: осиротили его половцы проклятые, второго сына отняли.
Сидел Миронег у своего стола, отставив пилочки и ножики, глядя молча в одну точку.
Рыжий котенок, Глебкин любимец, вскарабкался к нему на колени, потерся об его рубашку, промурлыкал свою однообразную песенку.
— Олюшка, — кликнул Миронег Глебкину сестренку. — Накорми Рыжика!
Олюшка, глядя на Рыжика, начала причитать:
— Бедный братец мой, Глебушко! Кто-то накормит, напоит тебя, сиротинушку!
— Полно, доченька! — прервал ее Миронег и прибавил строго: — Не плачь! Все будет ладно!
Когда Онцифор со Жданом прибыли в столицу Черниговского княжества — город Чернигов, они увидели, что весь народ ходит по улицам, как в дни больших праздников, радостный, ликующий. Люди собираются в кучки, толкуют, что не можно терпеть больше половцев в русской земле, должно всех перебить, прогнать, чтобы и впредь не повадно было проклятым вторгаться в наши села и города.
Киевские послы остались довольны приемом Святослава — черниговского князя. Онцифор рассказывал Ждану, что князь сказал: «Не дадим в обиду стольный наш город, великий Киев. Брату Изяславу послано сказать: ежели не бросишь ляхов, — мы сами на тебя ратью пойдем; бросай ляхов, иди в Киев, в святой город отца нашего, иди с малой дружиной, тогда миром покончим, а всю силу свою бросим на злейших недругов наших — на половцев».
Собирались воины на улицах Чернигова, строились в ряды. Ждан держался около Онцифора и вдруг оторвался от него.
«Жданко? — позвал было Онцифор. — Жданко!» Не на шутку обеспокоился мастер. Глядит — и уже бегут к нему навстречу два молодца: Ждан с дружком своим Глебом.
Онцифор спросил:
— Куда же ты делся с Альты! Мы все, кто жив остался, в Киев вернулись. Ждан отца твоего Миронега чуть ли не на плечах нес до самого дома и передал сестре твоей Олюньке, чтоб выхаживала его.
Глебко с сияющим лицом повернулся к Ждану.
— На то, Онцифор, мы и друзья с ним навечные! А я не мог уйти с вами. Помните, как на меня навалился пузатый половчин? Не мог я тогда отбиться, а потом изловчился, схватил я половчина и повез до Чернигова, своими руками изловил. Об отце не беспокоился, знал, что он со Жданком… что не пропадет отец мой…
Вот сейчас еще раз пойдем на половцев, а там, бог даст, и в Киев вернемся все вместе.
Миронег не ошибся; с уходом Ждана он твердо верил в возвращение сына, в счастливый конец похода черниговцев, и он не очень удивился, когда однажды ранним утром, едва начало светать, кто-то стукнул в его оконце.
Олюшка спрыгнула с лавки, подбежала к оконцу, всплеснула руками и закричала:
— Глебушко! Братец родименький!
Услыхав такие слова, Миронег поднялся с лавки и заторопился по ступенькам наверх к двери.
— Глебушко! Сыночек! — только всего и мог выговорить Миронег, и крупные слезы, слезы радости текли по его щекам.
— Сказывай! Все сказывай! — тормошила Олюшка брата.
— Да сперва дай ты ему отдохнуть с дороги, попотчуй, дай помыться! — останавливал Олюшку Миронег.
Но Глебу было не до мытья, не до отдыха, не до еды.
— Победа, батя, победа! — говорил он прерывисто, задыхаясь от переполнявших его чувств. — Победа! Немного было нас, русских воинов, едва ли три тысячи набралось у черниговского князя, а половцев, почитай, тысяч двенадцать. Тьма ворогов, а все же мы их одолели! Святослав все время был впереди воинов, — продолжал Глебко. — Скакал впереди всех. Когда бой начался, князь воскликнул: «Нам некуда деться! Ляжем костьми за землю русскую! Ляжем все до единого!»
— Сказывай дальше! Сказывай все! — Теперь Миронег торопил Глеба. — По порядку сказывай!
Глебко засмеялся:
— Говорю я тебе, — всех половцев, какие были на поле битвы, всех перебили мы, русские, хоть их было в четыре раза больше, чем наших. А тех, которые уцелели в бою, столкнули в речку Снов, всех потопили, проклятых! Ни один половчин не спасся! Отомстили за Альту!
— А где же дружок твой Ждан? Неужто все еще в Чернигове?
— Ан нет, не в Чернигове, а в стольном городе Киеве…
В открывшуюся от сильного толчка дверь спускался Жданко, а с ним вместе и Онцифор.
— Вот, гляди! — сказал Онцифор, указывая на Ждана. — Вспоминаешь, что я тебе сказывал? Не хочу, говорил, никакого другого унота — дождусь, говорил, Ждана! И дождался! Вместе работали, вместе воевали, а теперь отвоевались и снова за работу! Но сперва отпразднуем!
— Олюшка! Собирай на стол! Тащи все, что есть в дому.
— Да и у нас кое-что припасено!
Онцифор показал глазами на плетеную корзину, что нес Жданко.
— А где же други наши верные? — И, обращаясь к Миронегу, Онцифор сказал: — Зови Тудора, Офрема с его Мичькой, — и станем пировать.
Олюшка не заставила вторично просить себя и помчалась во весь дух в Гордятин двор за Тудором и к новгородцу Офрему.
Почувствовав себя хозяйкой, Олюшка раскраснелась, захлопоталась, вытащила из большого ларца скатерть, вытканную в елочку (работа покойной жены Миронеговой), разостлала ее на столе, стоявшем против костерезного станка, и поставила всю посуду, какая была в доме.
— Сядем, други, за стол! — предложил Миронег. — Ранним утречком начнем почестный пир — наступил светлый день победы! Достань-ка что припрятали для праздника, — приказал он Олюшке.
Та мигом исполнила приказание отца — побежала в кладовую, принесла глиняный кувшин и поставила его на стол.
Миронег стал разливать по чаркам пахучую золотистую влагу.
Он первый поднял свою чарку и сказал:
— Выпьем за храбров наших Ждана и Глеба!
Оба молодца поднялись, низко поклонились своим старшим и одним махом опустошили чарки. Сладкий, крепкий напиток обжег горло, влил смелость в сердца юношей.
Глебко просил позволения сказать и ему слово.
— За мастеров и учителей наших, за всех людей киевских, за стольный город наш Киев!
Теперь пришла и Жданкина очередь. Он взглянул на Тудора, отцова друга, вспомнил родного своего отца — Петрило, и горло сжалось болью «Неужто они оба останутся холопами у проклятого Гордяты?! Нынче радость великая на Руси — недругов прогнали русские люди! А у Петрилы с Тудором все по-прежнему!» Еще раз оглядел Ждан праздничный стол и увидел, что друзья ждут его слова. Тогда он поднял чару и сказал:
— Первее всего и главнее всего — поднимем наши чары за Русь! За то, чтобы она век была сильна и мощна и чтоб всегда давала отпор недругам своим! Чтоб ни один ворог не осмелился ступить на землю нашу!
А сам думал: «Неужто и вправду наши родимые останутся навек холопами! Нет, не бывать тому! Придет правда, придет счастье, полное счастье на Руси!»
Друзья не знали думы Ждана, но все поддержали его и дружно возгласили разом:
— За Русь! За Русь!