В Древнем Киеве

ЖДАНКО БРОДИТ ПО УЛИЦАМ

Выйдя из дома гончара и бережно прижимая к груди глиняное яйцо, Жданко направился в ту сторону, куда указал ему новый знакомый. Улица, по которой он шел, была застроена такими же домами с деревянными крышами. Все дома были как один и все были похожи на тот, который он только что оставил. Во дворах лежали деревянные рамы; под навесами сохли кирпичи и глиняная посуда: корчаги, жбаны, кувшины, плошки и черпала. Кое-где во дворах и на улицах стояли горны.

Видит Ждан: какой-то человек накладывает дрова в топку; внизу горна — топочное отделение, а вверху — отделение для обжига; и гончар осторожно ставит туда сырые еще кувшинчики и два жбана, похожие на шары.

Редкие прохожие попадаются Ждану навстречу. День сегодня будничный, и все работают по своим домам. Разве пройдет кое-где женщина, несущая ведра на коромысле.

Вот плетется старик с большой корзиной за плечами, а корзина полным-полна гончарной посуды.

«На продажу понес, на торговище», — подумал Ждан.

^{Гончар несет посуду.}

Спокойно на улице гончаров. Тишину нарушают только несколько босых ребятишек, которые играют с пятнистой собакой. Размахивая пушистым хвостом и высунув красный острый язык, она то подбегает к ребятам, хватает их за подол рубашки или голые ноги, то отбегает прочь с заливистым лаем, будто приглашая догнать ее. Ребята визжат и дразнят собаку.

Ждан постоял короткое время, поглядел на ребят и двинулся дальше. Он все шел и и шел и вдруг остановился в недоумении. Улица круто обрывалась. Перед ним протекала речонка, и ходу дальше не было. Жданко захотел было перейти речонку, он снял прабошни[15], засучил штаны, попробовал воду — холодна!

— Эй, малый! — услышал он голос. — Иди бережком, увидишь мостки.

Действительно, чуть подалее от того места, где он остановился, речонка делала крутую извилину. Тут и были положены мостки; по ним Ждан перебрался на другой берег. Не было сомнения, что это начиналась улица кожевников. Густой кислый запах дубленых кож стоял в воздухе.

Здесь были такие же низкие дома с деревянными крышами, как и на улице гончаров, и такие же дворы. Но вместо навесов, рам и печей-горнов в этих дворах стояли большие ящики из колотых деревянных плах; плахи были вставлены в пазы (отверстия) врытых в землю столбов. Это кожевенные чаны, в которых очищают шкуры животных от шерсти и волос, и они мокнут в кислом растворе, чтобы кожа сделалась мягче, податливее для обработки.

Ждан остановился у двора, отгороженного с улицы пятью низенькими столбиками, и стал наблюдать за работой человека, стоявшего у чана. Ждан видел только его спину и сильные мускулистые руки, которыми он мял большую воловью кожу.

По широкой спине, по мощному крутому затылку сразу было заметно, что человек этот крепок и силен, но нелегко давалась ему работа. Пот лил с него в три ручья; казалось, он только что вышел из воды и не успел вытереться. Ждан вспомнил слова гончара: «Хорошо носить кожаные сапоги, а вот, поди-ка, сделай их!» Вишь, как уморился такой крепкий человек, как этот кожемяка!

Жданко знал — кожевник его не видит, но ему стало стыдно: а вдруг обернется мастер, заметит его и подумает: «Ишь, глазеет бездельник!»

И впрямь — плохи Жданкины дела! Сколько дней ходит по городу, выбирает мастерство, а все никак выбрать не может!

В эту минуту кожевник приостановился, вытер пот с лица, а Ждан поторопился отойти в сторону, чтоб не попадаться ему на глаза.

В следующем доме, у порога двери, какой-то краснощекий малый укладывал кожевенный товар на повозку, которую, очевидно, он приготовился увозить куда-то, может быть, заказчику или на торг, на продажу. Здесь были два узких кожаных пояса, один с медной, а другой с серебряной пряжкой, пять пар рукавиц и много обуви: высокие мужские сапоги с жесткой подметкой и железными подковами; были и прабошни, сшитые из целого куска мягкой кожи. Одни сапожки, совсем особенные, очень понравились Ждану: зеленые, нарядные, обшитые золотой тесьмой, и с пуговками в виде колокольчиков на боку! Таких сапожков Ждан никогда не видывал вблизи. Наверное, они приготовлены для боярина или князя, — словом, для какого-то знатного мужа. И вспомнилось ему, как в воскресный день гусляр пел на площади:

И захотелось Ждану поговорить с краснощеким малым.

— Ты сам шьешь такие сапожки?

Малый тряхнул вихрами и надул с важностью свои румяные щеки:

— А кому же шить, как не нам?

— И кожу мнешь, вон, как тот человек?

Жданко кивнул в сторону широкой обнаженной спины мастера, который снова принялся за работу.

— Да! Мы и кожи мнем, мы и сапоги шьем, все мы!

Малый показал Ждану большой сапожный нож, лежавший на пороге.

— Этим ножом крою, шилом дырочки прокалываю, продеваю толстые, крепкие нити, а когда и проволоку бронзовую, как в зеленых сапожках, что тебе полюбились!

^{Сапожный нож.}

Малый неожиданно громко рассмеялся:

— Видно, тебе больше дела нет, как ходить с глиняной игрушкой и выпытывать нивесть что у добрых людей.

Жданко задели за живое смех и слова краснощекого малого. Он в долгу не остался:

— Ишь, заважничал! кожемяка несчастный! Кожемяка отставил свою тележку, засучил рукава и стал наступать на Ждана.

— Как ты сказал?! А ну-ка повтори! Бездельник!

Не успел Жданко открыть рот, чтобы дать достойный ответ, как румяный паренек схватил его за шиворот и толкнул. Ждан поскользнулся и упал со всего размаха в глинистую вязкую грязь, измазался и выронил из рук расписанное яйцо.

— Вот тебе, получай от «несчастного кожемяки»!

Ждан с трудом выкарабкался из липкой грязи и, очищая рубаху и штаны, повторял сквозь зубы:

— Несчастный кожемяка ты и есть! Не очень-то я испугался тебя!

— Ты, верно, никогда не слыхал про Никиту Кожемяку, что жил еще при князе Владимире, то-то богатырь был! Кожемяки все сильные! Неужто я бы с тобой не справился, если бы у меня время было! А только некогда мне с тобой язык точить и неохота руки о тебя марать. Скажи спасибо, что жив остался!

И, схватив оглобли, малый резво покатил свою тележку вниз с горы.

Жданко с досадой поглядел ему вслед, поднял оброненное было яйцо и еще крепче прижал к себе подарок гончара, но вдруг остановился. По ступенькам соседнего дома поднимался в это время какой-то человек. Он нес в руках новое, по-видимому только что купленное седло из желтой кожи. Человек был приметный. До сего времени Ждан не встречал таких: смуглое лицо, черные, узкие, косо поставленные глаза, копна темных волос, свисающих над лбом.

«Кто это, кто?» — напряженно думал Ждан.

Странный человек остановился, поглядел на свое седло, погладил его, прижал к своей щеке, понюхал и причмокнул в знак удовольствия: хорошее, мол, ладное седло!

^{Новое седло.}

Жданко думал, — кто же это?

Сердце Ждана колотилось все усиленнее, все быстрее и вдруг… ясное, яркое воспоминание: он с отцом в степи на работе, потом шум, заунывная песня, звук плети, Гнедка-коня увели… половцы… да это степняк, половчин… Вот он, исконный враг Руси, что налетает вихрем на родную землю, на пашни, убивает смердов, уводит в плен женщин, малых детей!

«Проклятый! Это он сам или его брат осиротил друга Глеба. А вот теперь ходит по Киеву, седла покупает… Как это киевский мастер продает злому кочевнику свою работу? И что делает половчин в нашем городе?! С этими людьми надо глаз зоркий иметь и ухо востро держать», — думал Ждан.

Когда Ждан очнулся от своих дум, половчина уже не было на улице, а впереди мелькнула знакомая спина.

«Глебко? Неужели Глеб вместо того, чтобы работать в мастерской костереза, разгуливает по улице кожевников?!»

Но Глеб не был похож на гуляющего человека; он не оборачивался, не оглядывался, по-видимому сильно торопился.

Ждану хотелось позвать, окликнуть своего дружка, но он этого не сделал.

«Выслежу-ка я его, куда он пойдет, дождусь, а потом напугаю».

Глеб постучал в двери одного дома, ничем не отличавшегося от остальных домов на этой улице, а Жданко, притаившись, стал ожидать его. Ждать пришлось недолго; скоро он услышал за дверью голоса: один знакомый, звонкий, а другой низкий, густой, очевидно принадлежавший пожилому почтенному человеку.

Чужой голос говорил:

— Нет у меня пергамена!

А Глебкин — просил:

— Дай хоть парочку козлиных кож!

— Знаешь ведь сам, что козлиная шкура идет на сафьян, из сафьяна сапоги шьют, а для книги годится только телячья кожа, из нее получают настоящий пергамен. Потерпи до пятницы: вынесу на торговище — купишь там.

Глебко ничего не отвечал. Ждан представил себе ясно, как Глебко стоит за дверью и молча мнет свою шапку, а вот выйдет на улицу — увидит друга, обрадуется и забудет о своем пергамене, а Ждан подарит ему глиняную игрушку!

Каково же было удивление Ждана, когда Глеб, увидя его, не только не обрадовался, а густо покраснел, потом побледнел и спросил хриплым голосом:

— Что ты здесь делаешь?

— Я тебя поджидал.

Глеб ничего не ответил и быстро зашагал от дома кожевника.

Жданко, однако, догнал его и спросил:

— Что с тобой, Глебко?

Но у него уже не было охоты отдавать другу полученный от гончара подарок. Он только неожиданно спросил:

— Глебко! Ты знаешь про Никиту Кожемяку?

Глеб повернулся к Ждану и только сказал: «знаю», а потом прибавил тихо, но внятно:

— Смотри, Миронегу не сказывай, что ты меня здесь видел.