В горах Словакии

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Беспокойная весна

Было семь часов утра, когда Александр поднялся с постели и распахнул окно. Комната наполнилась запахом черешни и акации. Роса еще держалась на траве и листьях деревьев.

Александр посмотрел на бледно-синее небо, на горы вдали, подернутые утренней дымкой, на шоссейную дорогу, обрамленную с двух сторон посадками деревьев, и ощутил радость.

В доме было тихо. Александр знал, что пани Дана встает раньше всех, но ничем не выдает своего присутствия: бесшумно передвигается по комнатам, возится на кухне.

Он услыхал легкие шаги в гостиной и подумал: пани Дана уже на боевом посту.

Александр сделал легкую зарядку, оделся и вышел из комнаты. В гостиной была Люда. Она стояла на стуле и вытирала пыль с серванта.

— Доброе утро. Я думал, что здесь хозяйничает пани Дана, — сказал Александр.

— Мама уже сидит за машиной и шьет, — улыбнулась Люда, застегивая на груди халат. — Сегодня прекрасное утро. Правда, немного душно. Боюсь, как бы не было дождя. — И поспешно добавила: — Но мы все равно поедем к монастырю.

— Если даже разразится страшная гроза.

В полку был объявлен выходной день — первый после окончания войны, и Александр хотел провести его с Людой.

Завтракали вдвоем. От внимания Александра не ускользнуло, что Люда чем-то взволнована: глаза странно блестели, и как она ни старалась погасить этот блеск, спрятать за ресницами, ей это не удавалось.

...Они вошли в автобус, который курсировал между городом и Прагой, сели к окну. Александр взял Людину руку, она не убрала ее, только на щеках полыхнул румянец.

У монастыря они сошли с автобуса и стали подниматься по широкой полуразрушенной лестнице, выложенной серыми квадратными плитами, между которыми проросла трава.

— Уже лет сто в монастыре никто не живет, — говорила Люда, переступая со ступеньки на ступеньку и опираясь на руку Александра. — Он во многих местах разрушен. Зато сад молодой, его здесь недавно высадили. — И вдруг спросила, останавливаясь. — Скажи, Саша, а в России есть монастыри?

Александр отметил про себя, что Люда, обращаясь к нему, сказала «скажи», а не «скажите», и ответил:

— Ты знаешь... — Он на секунду умолк, желая знать, как она отнесется к тому, что и он перешел на «ты», но ничего не изменилось в выражении ее лица. — Я не интересовался этим. Наверное, есть.

— Русский народ религиозный?

— В своей массе нет, но есть люди, которые верят в бога. — Александр склонился к ее лицу. — А ты веришь в бога?

— Да, — серьезно ответила Люда.

— И часто ходишь в костел?

— Редко. В костел ходить не обязательно. В этом году я там была один раз.

Они поднялись на последнюю площадку и пошли вдоль стен.

— Давай отдохнем немного, а потом осмотрим монастырь, — предложил Александр. Он достал из сумки дождевик, расстелил у самой стены и помог Люде сесть. — О чем же ты молилась, о чем просила бога, когда последний раз была в костеле?

— Тебе, неверующему, это не понять.

— Почему же?

— Я о многом просила бога, — не сразу отозвалась она.

— Но, наверное, была самая важная, самая главная для тебя просьба?

— Их было две.

— Расскажи мне о них.

Он долго ждал, прежде чем она ответила.

— Я очень хотела поступить в консерваторию, но родители не отпускали меня в Прагу. Мама боялась, как бы ко мне не привязались немцы, — Люда откинула волосы за спину и продолжала: — В костеле в тот день было много народу, и каждый молил о своем, но мне казалось, что все молят о том, о чем и я. А я просила бога, чтобы он помог русским солдатам победить немцев. Если бы я раньше знала тебя, то каждый день ходила бы в костел и молила бога, чтобы он сохранил тебе жизнь.

— Спасибо, ты добрая. — Он поцеловал ей руку. А какая вторая была просьба?

Люда еще ниже опустила голову, стала нервными движениями рвать траву и складывать кучкой на дождевик.

— Я просила бога, чтобы он послал мне человека, которого бы я полюбила.

— И что же?..

Она подняла на Александра глаза, полные слез, горячо заговорила срывающимся голосом:

—Я боюсь, что наша любовь не принесет нам счастье. Ты сегодня-завтра уедешь из Чехословакии, и я останусь одна.

Нет, не ожидал Александр, что Люда первая скажет о своей любви, не ожидал, что признание выльется из простого безобидного разговора. Сколько раз он думал о том, как откроет ей свое сердце и услышит в ответ заветное «да». И вот главное произнесено, но он не испытал чувства восторга, наоборот, было такое ощущение, как будто Люда отдалилась от него. В эту минуту Александр со всей глубиной осознал сложность их положения: они были детьми разных стран, и существовавшие законы не могли признать их союз. И Люда напомнила ему об этом. Он понял, какую ответственность берет на себя. Он не мог обмануть чувства девушки: нужно было или расстаться, или идти до конца, нигде ни перед чем не отступая. Александр еще не знал, как поступит Люда, но для себя решил: как бы судьба ни обошлась с ними, он не откажется от своей любви.

Сжав ее лицо ладонями, Александр целовал мокрые от слез глаза и щеки и говорил, хотя слова, слетавшие с губ, не выражали даже тысячной доли того, что он думал, переживал и хотел сказать. Люда смотрела на него сквозь слезы и пыталась улыбнуться. Потом они сидели, обнявшись, не в силах говорить, и только губы искали друг друга...

Александр не скоро пришел в себя, а Люда, казалось, никогда не вернется из забытья. Ее голова покоилась у него на груди, глаза были плотно сомкнуты. Он глядел на нее, и чувствовал себя самым счастливым человеком. Люда открыла глаза, посмотрела на него а взглядом, провела рукой по волосам.

— Ты сказала, что у нашей любви нет будущего. Что же нам делать? Расстаться?

— Нет! — Она закрыла ему рот рукой. Я ничего не хочу менять, до последней минуты буду с тобой. Пусть миг, но мой! Не надо меня жалеть и щадить. Слышишь? Не на-до!

Губы и руки у нее дрожали. Он обнял Люду, пытаясь успокоить, но она затихла не скоро.

— Прости... Я сама не понимаю, что говорю.

Александр поднялся, подал ей руку. Они пошли молча, не глядя друг на друга.

— Давай поднимемся на стену, — предложила Люда, когда они остановились у пролома.

Монастырская стена была высокая и широкая. Александр и Люда прошли по ней до угловой башни, откуда открывался красивый вид на долину. С востока на нее надвигались серые массивные тучи, заслоняя собой солнце. Ветер с каждой минутой крепчал. На горизонте сверкнула молния, и скоро докатился раскат грома.

Александр стоял у башенного окна, переводя взгляд то на тучи, то на долину, то на город, который со стены казался тесным нагромождением домов. Три костела, как маяки, возвышались над железными и черепичными волнами крыш. Восточная часть города амфитеатром поднималась по скату горы и подступала к лесному массиву. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь разрывы туч, высвечивали лес, и тогда он походил на зеленый ковер, сотканный из красивых узоров.

Они вернулись к пролому и стали по камням спускаться вниз. Когда до земли осталось не более метра, Люда спрыгнула. Александр подхватил ее на лету и, не опуская на землю, поцеловал.

Яркая вспышка молнии и сильный удар грома заставили их посмотреть на небо: темные тучи шли сплошной массой, цепляясь за вершины гор.

— Нам негде укрыться от дождя, — сказала Люда, но в голосе ее не прозвучало огорчение.

— А для чего у нас дождевик?

Налетел сильный ветер, зашумела листва, закачались деревья, упали первые крупные капли дождя, через минуту хлынул ливень, и все потонуло в сером тумане.

Люда и Александр стояли под деревом, накинув на голову дождевик. Струи дождя били по нему сильно и звонко.

Налетевший ливень отшумел быстро. Из-за туч снова вышло солнце, и долина, омытая дождем, засверкала яркими красками. И хотя еще гремел в стороне гром и на южном склоне неба полыхали молнии, здесь уже царствовало солнце.

Через пролом они прошли на территорию монастыря и направились по широкой дорожке, выложенной прямоугольными камнями. Слева и справа стояли толстостенные кирпичные постройки с узкими окнами, зашторенными ажурными решетками.

Миновав площадь перед полуразрушенным костелом, они свернули на узкую дорожку, теряющуюся в кустах, которая вывела их прямо к саду. Два мира стояли рядом, прошлое и настоящее: старый, отживший свой век монастырь и сад, молодой, сильный, белый от цветения.

Александр перевел взгляд с сада на Люду: зажав в руках концы косынки, она подалась вперед, подставив лицо и грудь ветру. Длинные волосы как будто стекали с ее головы струившимися потоками. Лицо светилось радостью, губы были приоткрыты. Люда медленно пошла вниз по дорожке, плавными движениями рук отстраняя ветки деревьев. Удаляясь, она сливалась с ними и вдруг исчезла, как легкое облако тумана под лучами солнца. Александр последовал за ней, почувствовав сердцем, что Люда сейчас ушла от него и от себя в мир, созданный ее фантазией.

Он увидел Люду под яблоней: прижавшись щекой к стволу и глядя сквозь ветки на омытую синеву неба, она спросила шепотом:

— Саша, ты слышишь, какие звуки проносятся в воздухе?

Он прислушался, но ничего не услышал, кроме журчания воды и щебетания птиц.

— Слышишь? Музыка! Она кругом, она в ветвях, под небом... Слышишь ее звуки?

Из сада они прошли в небольшой летний ресторанчик с открытой верандой, приютившийся на берегу озера. Народу здесь было мало. Тихо играла музыка. Александр и Люда сели за столик под белым зонтом.

— Ты меня пригласишь на танго? — спросила Люда, когда официант принял заказ и отошел.

— С удовольствием.

Он обнял ее за талию, и они медленно пошли возле столиков, чувствуя, как покачивается на воде мосток. Люда снизу смотрела на Александра влюбленными глазами, и зрачки у нее то расширялись, вспыхивая искорками, то сужались..

Кончилось танго, и они вернулись к столику, где уже стояли вино и закуска. Александр разлил вино в бокалы.

— За что пьем? — спросила Люда, приблизив к нему свое лицо.

Постукивая бокалом о ее бокал, Александр сказал:

— За нашу любовь.

Она залпом выпила вино и сама наполнила бокал.

— А еще за что?

— За тебя. Спасибо, что ты живешь на свете, что я моту тебя любить, что ты сделала меня счастливым.

— И тебе спасибо за все. — Она выпила вино и посмотрела на Александра загадочно-тревожно.

— Я начинаю теряться под твоим взглядом.

— Как это трогательно! — иронически усмехнулась она. — Храбрый русский офицер, герой Словацкого восстания, освободитель Чехословакии — я все титулы перечислила? — и вдруг теряется под взглядом слабой беззащитной девушки.

Александр пересел к ней. Она прижалась к нему и подставила губы для поцелуя.

Люда укладывала ноты в музыкальную папку, и руки плохо слушались ее.

— Ты так волнуешься, как будто идешь не на урок к Клаучеку, а на свой первый публичный концерт, — сказал Александр, наблюдая за ее сборами.

— С воскресенья я не в своей тарелке. Блуждаю, точно в потемках. За пианино не могу сосредоточиться.

— Не ходи на урок.

— Пан Клаучек обидится. У нас с ним твердое расписание.

— Тогда возьми себя в руки.

— Легко сказать, — вздохнула она, закрывая папку.

В восемь часов вечера они входили в зеленый тесный двор, где в глубине стоял небольшой домик. В плетеном кресле под каштаном сидел сам хозяин — маленький сухонький старичок в белых узких брюках и рубашке. На его длинном, заостренном носу держались очки с толстыми стеклами, на коленях лежала открытая книга. Завидев гостей, он поднялся с кресла, приветливо кивая.

— Добрый вечер, пан Рудольф, — сказала Люда, делая книксен.

— Добрый вечер, красавица, — улыбнулся он, и вокруг его узких бесцветных глаз собрались пучки морщинок.

— Позвольте вам представить... — начала было Люда, но пан Клаучек перебил ее:

— Рад видеть у себя русского офицера. — И протянул ему тонкую руку. — Прошу в дом.

Они вошли в небольшую гостиную, заставленную мягкой мебелью и книжными полками. В углу стоял открытый рояль.

— Знакомьтесь, моя сестра пани Ружена, — представил пан Клаучек Александру миловидную пухлую старушку. Она сидела, глубоко погрузившись в кресло, и Александр не сразу заметил ее. Подавая ему руку, маленькую и такую же пухлую, как у ребенка, старушка ласково улыбнулась, потом поцеловала Люду, нежно потрепала ее по щеке и что-то шепнула, бросив беглый взгляд на Александра. Люда вспыхнула и прижалась лицом к ее плечу.

— Ружена, пока мы будем музицировать, приготовь нам, пожалуйста, кофе, — сказал пан Клаучек и пригласил Люду к роялю: — Прошу. — И тут же Александру: — Вам придется немного поскучать.

Люда села к роялю, пан Клаучек опустился рядом в кресло, положив на подлокотники худые руки с длинными тонкими пальцами.

— Итак, вы мне должны сыграть четвертую балладу фа минор Шопена и прелюдию Рахманинова.

— Да, — чуть слышно отозвалась Люда.

— Начнем с баллады.

Урок продолжался два часа, и все это время Александр внимательно слушал игру Люды, радуясь, что она быстро справилась с волнением, обрела уверенность, заслужив от пана Клаучека похвалу:

— Ну-с, на сегодня довольно, — сказал тот, вставая с кресла. — В следующий раз мы решим, с чем будем стучаться в двери консерватории. Учтите, ученица профессора Клаучека должна въехать в храм музыки на белом коне. — И он поцеловал ее в щеку.

Вошла пани Ружена, сказала:

— Прошу к столу.

— Скажите, Александр, вы хорошо знаете музыку, играете на каком-нибудь инструменте? — спросил пан Клаучек, опуская чашку на блюдце и задумчиво глядя на него сквозь очки.

— Плохо знаю музыку и не играю ни на одном инструменте, — захваченный врасплох таким вопросом ответил Александр, чувствуя, что краснеет под изучающим взглядом профессора.

— А любите музыку? — Пан Клаучек склонил голову набок и подпер ладонью подбородок.

— Очень.

— Какую?

— Красивую.

— Красивую?! — мечтательно повторил пан Клаучек и его рука словно вывела это слово в воздухе. — Только я не понимаю, что значит красивая. Может вы объясните, что скрывается за этим таинственным определением?

— Я назову музыкальные произведения, а вы сами судите, что скрывается за словом «красивая».

— Пожалуйста. — И пан Клаучек приготовился слушать с заинтересованной улыбкой на лице.

— Оперы «Пиковая дама» и «Кармен», оперетты «Сильва», «Цыганский барон», первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского. Вот, примерно так…

— Ну что ж, говоря военным языком, обстановка прояснилась.

— А если быть точным, то я люблю легкую музыку.

— Что значит легкая, что значит тяжелая? Это, если хотите, миф, — очень серьезно с едва уловимым раздражением в голосе проговорил пан Клаучек. — Для меня такого деления не существует. Есть хорошая музыка, есть плохая, но это старо, как мир. Иоганн Штраус всю жизнь писал музыку, которую вы изволили назвать легкой. Он писал также вальсы. Прошло уже бог знает сколько времени, но они звучат так, как будто написаны вчера. А его оперетты «Цыганский барон» или «Летучая мышь» можно сравнить с операми такого титана, как Верди.

— Сравнить? По каким параметрам?

— По умению использовать вокал, создать арию, ансамбль, танец, по громадному мастерству и таланту. Я знаю, что у вашего Шостаковича есть оперетта. — Пан Клаучек откинулся на спинку кресла, на минуту задумался и продолжал: — Мечтаю поближе познакомиться с советской музыкой. К вам теперь надолго будет приковано внимание всего мира. Как жаль, что война затормозила развитие культуры и искусства народов. Европы. Сколько бы за эти годы родилось выдающихся произведений, сколько бы мы узнали и услышали новых имен! Вас, видно, это не коснулось. Могу судить по Ленинградской симфонии Шостаковича, которую слушал однажды по радио. Она меня потрясла. Если бы я ничего не знал о войне, то, слушая ее, понял бы, что идет великая борьба, полная трагизма, горечи, величия. Да-а, вы, русские, молодцы! — мечтательно проговорил пан Клаучек. — Я был в России на гастролях, наблюдал близко ваших людей и понял, что смелыми, решительными вас сделала Октябрьская революция, новый строй, воспитание. И, добавлю к этому, победоносная война с фашистами. Да, да, — повысил он голос, выпрямляясь в кресле, — ваша революция развязала вам руки, раскрепостила, физически, умственно, духовно. Вы другими глазами смотрите на мир, и, может быть, ваш взгляд на события правильный. Потому-то вам все так ясно, понятно, потому-то вы смелы в делах и суждениях. Счастливый у вас народ и страна.

Была полночь, когда пан Клаучек проводил Люду и Александра до калитки.

— Приходите ко мне на уроки вместе, — сказал он, прощаясь.

— Спасибо. Если позволит время, я с удовольствием навещу вас, — откланялся Александр.

Александр вернулся домой и застал Люду в своей комнате. Она играла на пианино и, не убирая рук с клавишей, обратила к нему улыбающееся лицо. Он склонился к ней, поцеловал и сел на диван, но тут же приоткрылась дверь и в комнату заглянула пани Дана.

— Люда, выйди на минутку.

Александр сел на подоконник, выглянул на улицу. У крыльца под фонарем увидел какого-то мужчину. На нем была клетчатая кепка с длинным козырьком, светлый пиджак, темные брюки галифе, заправленные в сапоги с высокими твердыми голенищами. «Это что еще за жокей?» — подумал Александр, всматриваясь в него.

С крыльца сошла Люда. Мужчина снял кепку и склонился к ее руке. И только сейчас Александр узнал Эдуарда Ворлика. Он и Люда о чем-то поговорили и пошли рядом, удаляясь от дома. Спустя несколько минут на дороге вспыхнул луч света и донесся рокот отъезжающего мотоцикла, а затем на крыльце застучали каблучки Люды.

— Приезжал Эдуард, — входя в комнату, сказала она каким-то чужим голосом.

— Я видел. И что же?

— Приглашал провести с ним вечер. Он все время преследует меня, распустил слух, что я его невеста. Отец шил ему костюм, и вот с того времени он часто стал бывать у нас, приглашал меня то в ресторан, то в кино, то на прогулку, то в компанию своих друзей. Я боялась отказать ему, чтобы не навлечь беду на себя и на семью. Дважды была с ним в обществе гестаповских офицеров, и там он представлял меня как свою невесту. Отец не чает в нем души, а мне его на дух не надо. Сейчас я сказала ему, чтобы он больше не приезжал ко мне, не искал встреч.

Невеста... Была ли она его невестой? Во всяком случае Эдуард так думал, говорил и не сомневался, что со временем она станет его женой. Когда Эдуард сказал об этом отцу, пан Ворлик пришел в ужас.

— А как быть с Евой Коларовой? — набросился он на сына. — Что ты ей скажешь? Закружил голову девчонке, а теперь в кусты.

— Она глупа.

— Можно подумать, что твоя мать умница. Однако я женился на ней потому, что у ее папочки был хороший капиталец. Ева дочь крупного коммерсанта. Твои и ее деньги составят приличное состояние.

— Состояние, — усмехнулся Эдуард. — А любовь?

— Боже! — воскликнул пан Ворлик, поднимая руки к лицу. — Мой сын неисправимый идеалист. Обзаведись красивой любовницей и живи в свое удовольствие.

— Мораль старого буржуа?

— Трезвый расчет.

— Спасибо за науку. На досуге я подумаю о Еве, состоянии и любовнице.

И он действительно думал и о Еве, и о Люде, взвешивая все за и против, больше склоняясь к мысли о том, что еще не известно, кто принесет в дом весомее капитал — дочь коммерсанта или талантливая пианистка, блестящее будущее которой предсказал такой музыкальный волк, как профессор Клаучек. Эдуард решил действовать наперекор отцу и этим летом сделать Люде официальное предложение. И вот сегодня все надежды рухнули.

Он ехал домой не в силах подавить в себе злобу, избавиться от сознания того, что его унизили, мучительно думал, как поступить дальше: или предать забвению свою неудавшуюся любовь, или жестоко отомстить Люде. Но тут же понял, что ни то, ни другое не сделает. Русские скоро уйдут из Чехословакии, и все встанет на свое место. Надо ждать, терпеливо ждать И, может быть, это терпение будет вознаграждено.

Эдуард приехал домой. Дверь в гостиную была открыта. Пан Ворлик в расстегнутом халате ходил между креслами чем-то озабоченный. Увидав Эдуарда, сказал:

— Пойди и пригласи сюда пана Витера. Мне нужно сказать вам обоим что-то важное.

Пан Витер сидел под торшером и читал книгу. Он улыбкой встретил Эдуарда.

— Рад тебя видеть. Какие новости?

— Отец просит вас в гостиную. Он хочет сообщить нам какую-то новость.

Пан Витер пошел за Эдуардом.

— Прости, что потревожил тебя, Ярослав, — сказал пан Ворлик, предлагая ему кресло. — Хочу передать содержание разговора, который произошел у меня сегодня с Брайжеком и делегацией рабочих из вспомогательного цеха.

— Опять на твоем пути товарищ Брайжек, — усмехнулся пан Витер, поудобнее усаживаясь в кресле.

Пан Ворлик поморщился, как от острой боли.

— Брайжек сегодня потребовал, чтобы я немедленно остановил вспомогательный сборочный цех, так как он, по его словам, находится в аварийном состоянии. Если я этого не сделаю, в любой день может случиться беда.

— И может? — спросил пан Витер, со спокойной деловитостью глядя на пана Ворлика и не совсем понимая причину его волнения.

— Цех действительно в аварийном состоянии. Деревянные балки под сводом местами прогнили. Их пора сменить. Кроме того, там старая и ненадежная электропроводка, плохая вентиляция.

— Значит требования Брайжека справедливы?

— Справедливы, — с раздражением ответил пан Ворлик.

— Тогда не пойму, что тебя так расстроило?

— Тон и наглые требования, — стукнул кулаком по подлокотнику кресла пан Ворлик. — Он со мной говорил так, как будто не я, а он директор завода.

— О-о, это уже опасно! Первые издержки свободы. Раньше Брайжек не предъявлял подобных требований?

— Пусть бы попробовал, я бы быстро нашел ему место.

— И что ты ему ответил?

— Сказал, что подумаю. Если возникнет необходимость, создадим комиссию для обследования цеха.

— По-моему, ты поступил опрометчиво, пообещав создать комиссию.

— Я это поздно понял, — глухо отозвался пан Ворлик.

— В таких случаях обычно ссылаются на разрешение компании.

— Знаю. Я просто оплошал. Все получилось шиворот навыворот. Инициатива исходит снизу. Я директор, и такие идеи могут исходить только от меня и главного инженера.

— Вот этого ты Брайжеку не растолкуешь. Он не примет твои доводы и будет настаивать на своем.

— Если я уступлю сегодня, завтра рабочие сядут мне на шею, будут навязывать одно условие за другим. На заводе много прорех, и «товарищи» начнут выставлять их напоказ. И вообще, я не потерплю вмешательства в свои дела.

— Правильно сделаешь, — беззвучно похлопал в ладоши пан Витер. — Но давайте поступим так: до утра у нас есть время хорошо подумать, а потом встретимся и выработаем совместный план действий. Одно могу сказать: вылазка Брайжека опасна.

— До утра, — сказал пан Ворлик, поклонился и вышел.

— Любопытная история, — задумчиво проговорил пан Витер. — Не стала б она пробой сил. — И, обратившись к Эдуарду, спросил: — Что ты думаешь об этом?

— Какая это история? — поморщился Эдуард. — Мышиная возня. Не понимаю, что взволновало отца и вас?

— Не понимаешь?! — откровенное удивление прозвучало в голосе пана Витера. — Разве тебе не показалась опасной атака Брайжека?

— Какая там атака. Элементарное чесание языка. Можно подумать, что рабочие никогда не предъявляли директору требований. Все было до тридцать восьмого года: и требования, и петиции, и забастовки.

— Пожалуй, ты прав, — после короткого раздумья проговорил пан Витер, понизив голос. — Может быть, действительно история не стоит выеденного яйца. — И тут же спросил: — Это тот цех, который стоит у заводской стены, такой мрачный, приземистый, с узкими окнами?

— Да.

— Там еще есть, по-моему, металлическая лестница, ведущая к надстройке, — точно рассуждая вслух, продолжал пан Витер. Эдуарда сразу насторожили его слова. Каким-то седьмым чувством он понял, что про лестницу и надстройку сказано не зря.

— В этой надстройке установлены щиты-распределители электроэнергии, — подсказал Эдуард.

— Был бы порядочный цех, а то так себе, фитюлька. Стоит ли из-за него копья ломать. Будь моя воля, подогнал бы бульдозер или просто на глазах рабочих заложил взрывчатку и...

Эдуард зацепился за слово взрывчатка, пытаясь понять, что скрывается за ним. Хорошо зная пана Витера, он не сомневался, что о ней сказано не зря. И хотя пан Витер, как ни в чем не бывало продолжал говорить, шагая по комнате, Эдуард уже не слушал его. В голове вертелась навязчивая мысль: взрывчатка.

— Что же мы завтра посоветуем твоему отцу? — спросил пан Витер, останавливаясь перед ним.

Занятый своими мыслями, Эдуард не сразу понял, о чем его спрашивают.

— Если он пообещал создать комиссию для обследования цеха, то пусть создает, — не дождавшись ответа, сказал пан Витер и снова стал ходить по комнате. — В комиссию надо ввести второстепенных инженеров, Брайжека и его друзей. Кстати, дверь у надстройки всегда заперта? У кого от нее ключ?

— Точно не знаю. Наверное, в электроцехе.

— Надо посоветовать Брайжеку взять ключ и самому осмотреть надстройку, свод.

Эдуард не успевал следить за мыслью пана Витера, не мог понять, куда он клонит и почему вдруг заговорил про надстройку. «Возможно здесь и зарыта собака», — подумал он.

— Кого ты из молодых инженеров можешь ввести в комиссию?

— Франтишека Байру. Он как раз работает во вспомогательном цехе. Его можно назначить председателем комиссии.

— Хорошо, администрацию будет представлять он, рабочих — Брайжек. Только ты, пожалуйста, не вмешивайся в это дело. Предоставь возможность отцу расхлебывать кашу. — И, резко повернувшись к Эдуарду, спросил: — Ты не посылал своего связного в лес к Коцике?

Вопрос прозвучал, как выстрел. Эдуард даже растерялся: надо же запомнить фамилию Коцики, которую лишь однажды упомянул в разговоре.

— Я должен завтра встретиться с ним.

— Мне хочется знать, что он и его компания собираются делать дальше. Может быть, мы используем их против Врайжека? Все же за Брайжеком стоят рабочие, русские полки, а у нас за плечами кроме правления компании никого нет.

— Вы лично хотите встретиться с ним и вести переговоры?

— Господи, какие могут быть переговоры с уголовником?! Возможно, я просто буду присутствовать во время вашего разговора.

— Как вам угодно. Мне нужно продумать детали предстоящей встречи.

— Хорошо, я не задерживаю тебя.

Эдуард вернулся в свою комнату, сел в кресло и попытался сосредоточиться, восстановить в памяти разговор с паном Витером. Сколько он знал своего шефа, но не помнил случая, чтобы тот, давая указания, высказывался прямо и открыто, говорил, что надо сделать то-то и так-то. Вот и сейчас была дана задача с несколькими неизвестными, которую предстояло решить. Во вскользь сказанных словах пана Витера заключалась программа действий для него, Эдуарда, и теперь только нужно было во всем хорошо разобраться, привести в систему, понять, что за всем этим кроется. Он вспомнил фразу: «Любопытная история. Не стала бы она пробой сил». Пробой сил... Вряд ли пан Витер имел в виду взаимоотношения администрации и рабочих, которые противостояли друг другу. За этим стояли более серьезные вещи, и Эдуард понял в чем суть: коммунисты вошли в состав правительства республики и теперь хотели заполучить власть на местах. Брайжек сделал свой первый ход, ухватившись за предлог, который на первый взгляд не имел политического начала, и так повернул дело, что загнал директора в угол, дав понять на чьей стороне сейчас сила. Вот она, проба сил!.. Не будет ли означать согласие администрации, в частности отца как директора, с требованиями рабочих проявлением известной слабости власти, поражением в политической микробитве? Власть тогда сильна, когда она умеет твердо управлять — эту аксиому Эдуард усвоил давно. Но как поступить здесь? Дать отпор, дать понять, что администрация не потерпит никакого диктата, или действительно подогнать бульдозер, заложить взрывчатку...

Нет, не зря пан Витер хочет, чтобы Брайжек с рабочими вошел в состав комиссии, чтобы ключ от надстройки попал им в руки. Ключ — разгадка всему! И Эдуард представил, как, заполучив ключ, Брайжек поднимется по решетчатой металлической лестнице, откроет дверь и войдет туда. Перед ним распределительные щиты с рубильниками. Можно сделать замыкание и вызвать пожар, а можно подложить взрывчатку и... Он вздрогнул, ошеломленный этим открытием. Организовать взрыв, всю вину за последствия свалить на коммунистов. Вот тебе и проба сил!

Сначала Эдуарду стало жутко от этой мысли, к которой раньше его пришел пан Витер, но чем дальше думал он, тем больше убеждался в том, что взрыв или авария — единственная возможность отразить атаку коммунистов.

Постепенно Эдуард успокоился и подумал о том, что для осуществления такой акции потребуются исполнители. Пан Витер хочет выйти на Коцику, видимо хорошо понимая, что осуществить диверсию может только он. «А стоит ли сводить пана Витера с Коцикой? — подумал Эдуард, и чувство протеста зародилось в нем. — Свести — значит признать за ним главенство, а самому остаться мальчиком на побегушках. Нет, этого не будет! У русских юные Морозовы командуют батальонами и полками, вершат историю, а я так и буду смотреть в рот тем, кто принял мюнхенское соглашение и теперь с помощью молодых сил хочет удержаться у власти! Шутите, пан Витер! Не выйдет!»

В это же время на другой половине дома пан Витер сидел за игорным столиком и раскладывал пасьянс. Он почти не следил за картами, за мелькавшими королями, дамами, десятками, которые ложились ровными рядами на полированной поверхности столика. Не карты занимали его сейчас, а те же мысли, что и Эдуарда.

Пан Витер был доволен, что сегодня удалось расшевелить Эдуарда, заставить его задуматься над смыслом и значением того, что он ему говорил. «Пусть разбирается, — подумал пан Витер, сгребая карты и складывая их в колоду. — Все равно придет к нужному решению. Иное дело Камил Ворлик, старый Ворлик».

Пан Витер тяжело вздохнул, пальцы его замерли, стиснув колоду. Он сгорбился, точно под тяжелой ношей, лицо изменилось от резко обозначившихся морщин. Ему сейчас не хотелось думать о Ворлике-старшем, но мысли невольно возвращались к нему. Пану Витеру предстояло решить судьбу своего друга.

Когда фашистская Германия подошла к краху, правление компании серьезно задумалось над судьбой директоров предприятий. Все они преданно служили нацистам, жестоко эксплуатировали рабочих. Никто им этого не забудет и не простит. Теперь встал вопрос, есть ли какая-нибудь возможность сохранить их не в ущерб делу, смогут ли они в новых условиях проводить старую политику, держать в повиновении рабочих, давать высокую прибыль. На последнем заседании правления в день падения Берлина было решено послать своих представителей на заводы, установить, насколько тот или иной директор пригоден для дальнейшей работы. Ворлик, эта старая, но уже изжившая себя лиса, хорошо послужил компании в молодые годы и особенно в оккупацию, может уходить в отставку. Так подумал пан Витер после разговора Ворлика с Брайжеком, когда тот дал понять, что борьба не окончена, прошлое никогда не будет забыто и каждому воздадут по заслугам. Это был приговор Ворлику, и пан Витер согласился с ним. Камила Ворлика надо устранить под благовидным предлогом и назначить директором Эдуарда. Но для этого нужен неотразимый повод, который бы вынудил Ворлика-старшего самому оставить вой пост. Такой повод наметился, и довершит дело собственными руками Эдуард, который хорошо понял, к чему должен стремиться.

У Томаша Ондрачека была скромная должность — дворник — и ничем не примечательная внешность: круглое заплывшее лицо, маленькие, как пуговки, глазки, бесцветные брови, неизменная угодливая улыбка. О второй его должности — осведомителе гестапо во время оккупации — знал узкий круг людей. Когда Коцика со своими полицейскими ходил в лес, он сказал Эдуарду, чтобы тот через Томаша ржал с ним связь.

Каждый день утром и вечером Томаш исправно мел свою улицу, приветливо кланялся прохожим, разговаривал с соседями, помогал старикам поднести сумки с продуктами, заглядывал в магазины и пивные, толкался у проходной завода, запоминал все, о чем говорили люди, что происходило вокруг. С приходом советских войск он мало находился дома, ходил, выглядывал, вынюхивал, два раза в неделю исчезал из города, встречался со связным Коцики Петричкой, передавал ему добытые сведения и новости.

По утрам, направляясь на работу, Эдуард всегда проезжал по улице, где жил Томаш. Завидев машину, Томаш начинал кланяться. Эдуард небрежно кивал ему и, не снижая скорости, проезжал мимо. Но в это пасмурное утро, когда моросил мелкий дождь, Эдуард остановил машину возле дворника и стал поправлять стеклоочистители. Томаш подошел к нему, кланяясь. Не обращая на него внимания, Эдуард тихо сказал:

— Завтра в восемнадцать часов на десятом километре от города пусть ожидает меня Коцика.

— Слушаюсь.

Эдуард сел в машину и поехал на завод. Он тщательно продумал все детали предстоящей встречи. С первых слов Коцика должен понять, что в лице Эдуарда имеет руководителя, которому должен служить верой и правдой, что теперь его судьба и судьба «лесных волков» во многом зависит от тех решений, которые будет принимать он, Эдуард Ворлик.

На следующий день в назначенный час Эдуард был на десятом километре. По обочине шел представительный господин в светлом костюме и широкополой шляпе, в больших темных очках и с аккуратной рыжеватой бородкой. Эдуард притормозил машину, открыл дверку, сказал:

— Здравствуй, Богуслав. Рад тебя видеть.

— Здравствуй, Эд. — Коцика втиснулся своей могучей фигурой на переднее сиденье, потеснив Эдуарда. — Ты прекрасно выглядишь.

— Ты тоже.

— Не скажи. Это я для встречи с тобой навел марафет.

— Я вспоминаю наш последний разговор, — продолжал Эдуард. — Ты тогда говорил, что придет час, когда тебя и таких, как ты, правительство Бенеша позовет душить коммунистов.

— Разве оно уже позвало? — И усмешка скользнула по губам Коцики. — Коммунисты в правительстве потеснили самого Бенеша. Поверь моему слову: пройдет немного времени — и Готвальд сядет в кресло президента.

— И это обязательно случится, если я, ты и другие наши единомышленники будем бездействовать. Я для того вызвал тебя, чтобы поговорить об одном важном деле, — властным голосом сказал Эдуард. От Коцики это не ускольуло, тот посмотрел на него с растерянной улыбкой, но промолчал. Эдуарду это и нужно было, и он сразу перешел делу.

— С сегодняшнего дня, как принято говорить у военных, парадом командовать буду я. — И, бросив на Коцику пристальный взгляд, спросил: — Тебя устраивает такой шеф?

— Я готов подчиняться хоть сатане, если он хорошо будет платить, вытащит меня из леса и спасет от веревки.

— Все это я сделаю, — твердо сказал Эдуард.

— Какой реальной силой ты обладаешь, чтобы казнить или миловать?

— Пусть тебя это не волнует. Если говорю, значит, какой-то силой обладаю. Как только русские покинут Чехоловакию, я легализую тебя и твоих людей. Вы вернетесь в город, получите работу — может быть, в полиции.

— Спасибо, — хмуро отозвался Коцика, не веря словам Эдуарда. — Раз ты всемогущ, то не будем терять время и вернемся к главной теме нашей встречи.

— Коммунисты переходят к открытым действиям, — сказал Эдуард и рассказал о требованиях рабочих, которые они предъявили директору.

— Брайжек!.. Вот в кого бы я с удовольствием разрядил пистолет. — И Коцика стиснул кулак. — Как же он ловко околпачил нас и гестаповцев! Если надо, мы его уберем.

— Рано, он нам пригодится в одной игре.

— Ты хочешь предложить мне участвовать в ней?

— Угадал. Я хочу с твоей помощью не только отбить атаку Брайжека, но и сокрушить его.

— Конкретно, что я должен делать?

— Взорвать надстройку вспомогательного цеха!

— Да-а, дела-а, — проговорил Коцика, растягивая слова. — Я должен хорошо подумать. Нам, наверное, придется встретиться еще раз, и тогда обо всем договориться.

— Конечно, — согласно кивнул головой Эдуард.

— Тебя не волнует, что в результате взрыва будут жертвы?

— Их не должно быть, — протестующе поднял руку Эдуард. — Нужно заложить такой заряд, который бы только вызвал пожар или аварию.

— Пусть будет по-твоему, — думая о чем-то своем, сказал Коцика. — Когда увидимся?

— Завтра в восемнадцать часов на том же месте. Если согласишься, я передам тебе подробный план.

— Договорились.

В те минуты, когда Эдуард прощался с Коцикой, Александр Морозов и Иван Исаев входили во двор дома Брайжека. Окна и двери были распахнуты настежь, из кухни доносились запах жареного мяса и стук ножей.

— Хозяева дома? — спросил Александр, останавливаясь у крыльца.

— Дома, — отозвалась Дагмара и вышла их встречать. — Ой, ребята, я бы с удовольствием обняла вас, да руки в муке. — И она подставила щеку для поцелуев. — Иван, я тебя не видела с октября прошлого года. Какой ты стал красивый и важный.

— За что сражались? Все же в победителях ходим, почему бы не поважничать, — целуя Дагмару в обе щеки, сказал Иван. Он отступил на шаг, оглядел ее с ног до головы. — Да и ты, смотрю, расцвела!

— Дагмара, ты почему гостей держишь у порога?

Из кухни вышла статная женщина в светло-зеленом платье, поверх которого был надет цветной фартук. Она смотрела на Александра и Ивана, чуть прикрыв глаза, и улыбалась мягкой улыбкой.

— Моя мама, пани Марта, — сказала Дагмара. — А это мои русские друзья.

— По рассказам дочери я вас такими и представляла. Прошу в дом. Дагмара, займи гостей, а я пойду на кухню, у меня еще много дел.

— Ни папы, ни наших парней пока нет, — сказала Дагмара, провожая их в свою комнату. — Отец задерживается. Из Праги приехал ответственный работник ЦК партии. Сейчас на заводе проходит заседание партийного комитета. Ладислав и Горан вот-вот должны подойти.

В комнате у широкого окна, выходившего во двор, стоял письменный стол, на котором лежала открытая тетрадь. Страницы ее были исписаны убористым почерком. Задержав на ней взгляд, Александр сказал:

— Сочинительством занимаешься?

— Говорят, что люди воспоминания пишут в конце жизни. А я вот принялась за них сейчас. Захотелось написать обо всем, что пережила за последние годы, об отце, о подпольщиках, о партизанах Словакии, восстании. Ведь я с пятнадцати лет помогала отцу и лучше других знаю, как ему опасно и трудно было работать.

— Пиши. Может быть, мы с Иваном когда-нибудь прочитаем твою книгу, — сказал Александр.

— Ну уж сразу и книгу, — смутилась Дагмара. — Сейчас, Саша, есть дела более срочные. Я очень хочу учиться, очень!

— Где же ты собираешься учиться?

— В архитектурном институте. Архитектура — моя давняя и единственная мечта. Если закончу институт, то обязательно вернусь в наш город и построю для рабочих нашего завода дворец культуры. Хотя бы вот такой. — Дагмара открыла папку и извлекла из нее несколько листов бумаги с эскизами.

— Не знаю, просматривается ли в твоих записках талант писателя, но здесь ясно виден художник, — сказал Александр, рассматривая эскизы.

В прихожей послышались голоса.

— Кто-то пришел, — сказала Дагмара и вышла, но скоро вернулась, ведя за собой новых гостей. — Папа, узнаешь этих парней? — спросила она, становясь между Александром и Иваном.

— Еще бы! Морозов и Исаев! Точные портреты ты нам нарисовала, — сказал Брайжек, пожимая им руки. — А теерь познакомьтесь с нашим гостем, товарищем Юлиусом Мареком. Он прибыл к нам по заданию ЦК компартии. В годы оккупации фашисты разгромили многие наши партийные организации в стране. Теперь их восстанавливают. ЦК разослало на места своих представителей для ознакомления с положением дел, оказания помощи.

Пришли Ладислав и Горан, и пани Марта пригласила всех к столу. Сразу же завязался общий разговор, где воспоминания о боях в Словакии перемежались с новостями дня.

— Сегодня у меня опять была встреча с директором Ворком, — сказал Брайжек, разливая вино в бокалы. — Этот старый лис прямо воплощение доброты. Он готов согласиться со всеми нашими требованиями. Ворлик, наверное, уверен, что этим поднимет свой авторитет, завоюет доверие рабочих. Но даже если он сейчас завод оденет в мрамор, а рабочих — в белые халаты и посадит их в мягкие кресла, все равно не погасит ненависти к себе и ко всем тем, кого здесь представляет.

— А вы дали ему об этом понять? — спросил Горан. Он сидел рядом с Александром в офицерском мундире с погонами капитана.

— Разумеется. Только он делает вид, что не понимает о чем речь. Вышколенный дипломат. У меня сложилось такое впечатление, и со мной согласны члены комитета, что Ворлик что-то затевает, иначе он бы не настаивал на включении меня в комиссию по обследованию вспомогательного цеха. Я и другие рабочие решительно отклонили это предложение, пусть им занимаются специалисты. Я слишком хорошо знаю Ворлика, чтобы так просто ему довериться. Он человек властолюбивый, упрямый, нетерпимо относится к любому предложению снизу и вдруг соглашается с нашими требованиями, да еще предлагает рабочим участвовать в комиссии. Все это не случайно. Подождем, посмотрим.

— Если есть сомнения, надо подождать, — поддержал Марек. — Нам известно, что на завод прибыл представитель компании Витер. Его визит чем-то обусловлен. Надо ждать событий.

— Зашевелились. Боятся, как бы почва не ушла из-под ног, — сказал Брайжек.

— Правильно, боятся в центре, боятся на местах, — одобрительно кивнул ему Марек. — Безраздельное господство буржуазии кончилось, хотя позиции ее достаточно крепки. Нам не нужно забывать и о том, что у части нашего населения не исчезли иллюзии в отношении Бенеша и его политики. Большой ему авторитет создал договор о дружбе и послевоенном сотрудничестве, который в декабре сорок третьего года подписали советские и чехословацкие руководители.

Марек поднес к губам фужер с водой, сделал несколько неторопливых глотков и, ставя его на стол, продолжал:

— Я тогда присутствовал на переговорах в качестве одного из помощников товарища Готвальда. Помню, после подписания договора в честь чехословацкой делегации был устроен прием и на нем выступил Бенеш. — Марек усмехнулся и покачал головой. — Сколько же двуличия и лицемерия в одном человеке! Он так красочно и вдохновенно говорил о довоенной политике своего правительства, что можно было подумать: она была великим благом и для Чехословакии и для Советского Союза. По его словам — это была политика искренней дружбы и симпатии к Советскому Союзу. Бенеш даже припомнил договор о взаимной помощи, существовавший между нашими странами. Слушал я его и думал, что этот седой человек, президент старой Чехословакии, матерый политик и опасный противник с добродушной улыбкой любящего дядюшки, своей капитуляцией укрепил фашистский режим в Германии, власть Гитлера и его шайки. Ведь в тридцать восьмом году Чехословакия располагала первоклассной, хорошо вооруженной и обученной армией. Мы имели превосходство над немцами в танках, артиллерии, самолетах, машинах. Одни заводы «Шкода» выпускали больше машин и оружия, чем все заводы Германии. И напади фашисты на нас, то еще не известно, чем бы закончилось их вторжение. Но правительство Бенеша, подписав мюнхенское соглашение, выдало в целости и сохранности весь наш военный арсенал Гитлеру. Это был хороший подарок: он незамедлительно сформировал новые дивизии, вооружил их нашим оружием и через год двинул против Польши. Так началась вторая мировая война, а чего она стоила народам Европы, не мне вам рассказывать. Да-а, — задумчиво проговорил Марек, оглядывая сидящих за столом, — прими тогда чехословацкое правительство, Бенеш помощь Советского Союза, и, возможно, не было бы долгой, разрушительной войны. Мы, коммунисты, никогда не простим Бенешу и буржуазии их предательства.

На следующий день, в восемнадцать часов, как и было условлено, Коцика сел в машину Эдуарда.

— Как встретили «лесные волки» мое предложение? — с нетерпением в голосе спросил Эдуард.

— С волчьим энтузиазмом, почуяв запах баранины, — рассмеялся Коцика. — Одно нас волнует: не устроят ли русские на нас облаву после взрыва?

— Почему ты решил, что именно русские и именно в твоей стае будут искать виновных?

— Неисповедимы пути господни, — вскинув вверх глаза и руки, набожно проговорил Коцика.

— Можешь быть, уверен, что русские этим делом заниматься не станут. Ты теперь опасайся местных властей, таких, как Горан и Черноцкий, которые заправляют в городском управлении корпуса национальной безопасности. Они при случае могут направить стопы в лес.

— Это нам не улыбается.

— Значит, отказываетесь?

— Упаси бог! Голосуем обеими руками «за». Только следы нужно так замести, чтобы они не привели Горана в лес.

— Для того у нас и головы на плечах, чтобы все хорошо продумать. Вот тебе пакет со схемой завода и ключ от надстройки. На схеме отмечено, где твои люди должны заложить взрывчатку.

Коцика вскрыл пакет, извлек из него схему и развернул на коленях.

— Так... понятно... — проговорил он и вопросительно посмотрел на Эдуарда.

— А теперь слушай меня внимательно: завтра начинает работать комиссия, которая проведет обследование цеха. На это у нее уйдет дня два. Она составит акт и представит отцу. Думаю, что к пятнице он ознакомится с ним, потом встретится с Брайжеком и сообщит свое решение. В воскресенье — запоминай — ты направишь в город своих подрывников. В двадцать два часа у монастыря их встретит Томаш и проводит на квартиру, а ночью — к заводской стене. Место там темное, глухое. По перекидной лестнице они перелезут через забор и поднимутся в надстройку.

Эдуард говорил медленно, внятно, давая возможность Коцике все хорошо запомнить.

— После того как твои парни установят взрывчатку, они вернутся на квартиру и с первым же автобусом, уходящим в Прагу, уедут из города. Как видишь, план очень прост, риск минимальный.

— На словах всегда все просто. Но ты должен знать, что у каждой реки есть еще подводное течение.

— Голова у тебя свежая, продумай все детали, чтобы не было срыва.

— Парни за такую опасную работу требуют на лапу.

— Вот, возьми деньги и передай им.

— А мне?

— Там и тебе хватит. В пятницу пошли кого-нибудь в загородный ресторан «Фиалка», пусть оттуда мне позвонит и, если подготовка будет завершена, скажет так: «В субботу встречайте гостей». Если еще потребуется время на подготовку или встреча со мной, то скажет так: «Иржи заболел, просит навестить». Я назову час и место встречи. Звонок жду в пятнадцать часов. Мой служебный телефон ты знаешь. Возьми на заднем сиденье портфель — в нем взрывчатка.

— Ясно, шеф.

Через несколько минут Эдуард высадил Коцику из машины и вернулся в город. Открывая дверь, горничная сказала ему:

— Вами интересовался пан Витер.

— Скажи ему, что я уже дома.

Эдуард ждал, что пан Витер пригласит его к себе, но тот сам неожиданно появился у него в комнате.

— Какие новости, Эдуард?

— Встретился с Коцикой, — облачаясь в пижаму, сказал Эдуард. — Он отказался приехать в город. Считает, что сейчас появляться ему опасно.

— Понятно, — проговорил пан Витер, не глядя на Эдуарда. — Очень сожалею.

— Кроме того, Коцике совершенно не ясна идея встречи с вами. Он просил передать, что пока ничем не может быть вам полезен, — сказал Эдуард ровным уверенным голосом. — Видимо, придется повременить. Встреча может состояться после ухода русских.

— Ну что ж, подождем до лучших времен. — Пан Витер овернулся и, не простившись, вышел.

Эдуард был доволен собой: он не сомневался, что обвел пана Витера вокруг пальца. «А если он и не поверил, черт с ним, — подумал он, сгоняя с самодовольного лица набежавшую было тучку сомнения. — Теперь уже ничего нельзя изменить, часы пущены, игра началась».

Дивизион гвардии майора Каграманяна заступил в наряд по гарнизону. Батарея Морозова осталась в резерве и в любое время могла быть использована дежурным по его усмотрению. Александр был назначен заместителем Каграманяна.

Ночью в сопровождении старшины Египко Александр юверял караулы и на рассвете возвращался в комендатуру. Египко вел мотоцикл к заводу. Они ехали глухой и узкой улицей вдоль каменного забора, и яркий пучок от фары мотоцикла вел их за собой.

Неожиданно где-то близко прозвучал выстрел, похожий на щелчок кнута. Египко резко затормозил, Александра бросило вперед, и он едва успел подставить руки, чтобы не удариться лицом о ветровое стекло.

Выстрелы гремели в конце улицы.

— Вперед! — скомандовал Александр, доставая из кобуры пистолет. Египко передвинул из-за спины автомат.

На полной скорости мотоцикл пронесся по улице, круто свернул вправо и остановился. Александр увидел бегущих вдоль забора людей в гражданской одежде.

— Стой! — скомандовал Александр, выскакивая из люльки мотоцикла. Египко встал слева от него, вскинув автомат. Трое неизвестных, завидя их, развернулись и бросились бежать в обратном направлении.

Александр дал предупредительный выстрел. Египко выпустил очередь поверх голов беглецов. Они было метнулись в сторону, но тут же остановились, подняли руки и застыли в тревожном ожидании.

«Ну вот, мальчики, допрыгались. Теперь мы узнаем, кто вы и в кого стреляли», — подумал Александр, удерживая палец на спусковом крючке пистолета и приближаясь к ним, Но когда до них осталось метров тридцать, один резко оттолкнулся от заводского забора, рванулся навстречу, выхватывая из кармана гранату. Александр мгновенно нажал на спуск, щелкнул выстрел, человек вздрогнул, схватился руками за грудь, медленно оседая, потом рухнул, раскинув руки в стороны, Граната откатилась от него и взорвалась. Александр упал, прикрыв голову руками. Осколки пронеслись над ним.

Он поднялся и услыхал оклик:

— Товарищи!

Александр оглянулся: к нему приближался чешский патруль.

— Это они в меня стреляли. Я хотел остановить их и проверить документы.

В это время подъехала машина. Из нее вышли Горан и Черноцкий с патрульными.

— Ты его уложил? — спросил Горан Александра, указывая на убитого, который лежал у стены.

— Сожалею, — развел руками Александр. — Другого выхода не было.

— Это Петричко, правая рука Богуслава Коцики — бывшего начальника городской полиции, — сказал Ладислав. — У нас есть сведения, что Коцика и Петричко бежали на запад, но, видно, не далеко убежали, где-то притаились в лесу. Вчера пришли к нам два паренька и сообщили, что видели там людей в немецкой форме. Петричко мог бы нам расскавать, почему они оказались там.

— Может быть, стоит прочесать лес, — предложил Александр.

— Мы хотели сделать это сегодня утром. Вот эти двое, — Горан указал на задержанных, — думаю, наведут нас на след. Видимо, они пришли в город вместе с Петричко для выполнения какого-то задания. Я их заберу с собой, допрошу.

Каграманян уехал на доклад к генералу, и Александр остался один в кабинете дежурного по гарнизону. Он устало опустился на диван и долго сидел неподвижно, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Да, не думал он, что после 9 мая будут свистеть пули. Мир, тишина входили в жизнь, и к ним уже начинали привыкать.

Вернулся от генерала Каграманян, и следом за ним в комендатуру приехал командир полка гвардии подполковник Кузнецов. Приняв рапорт, он поздоровался с офицерами и сел к столу.

— Что нос повесил? — глядя на Морозова, спросил Кузнецов.

— Нечему радоваться, товарищ гвардии подполковник. Вон какие дела творятся в городе. Хотел бы знать, что говорят задержанные на допросе, — добавил Александр в надежде, что командир полка имеет какую-нибудь информацию.

— Их допрашивают Горан и следователь нашей дивизии. Пока легенда такова: немцы пробирались на запад. В лесу повстречали бывшего полицейского Петричко. Он предложил им идти вместе, но посоветовал на ночь задержаться у его знакомого, отдохнуть, запастись продуктами…

— Ну и шли бы своей дорогой, — с какой-то яростью выпалил Александр. — Чего же они делали в городе ночью? Врут, сволочи.

— Факт. Эта легенда шита белыми нитками. — Черноцкий сказал мне, что в лесу укрылись немцы... — начал было Александр, но Кузнецов перебил его:

— Не только немцы. Там укрылись чехословацкие фашисты, жандармы, полицейские, все у кого рыльце в пушку. Мы так стремительно наступали, что они не успели смотаться к американцам.

— Пошлите нас в лес, в два счета накроем эту свору.

— В Чехословакии есть правительство, войска, они сумеют сами навести порядок в своей стране. — Кузнецов поднялся. — Мне пора.

Офицеры вышли его проводить.

Через полчаса в городе раздался сильный взрыв. Каграманян и Морозов пытались выяснить, что произошло, когда на столе резко зазвонил телефон. Александр снял трубку и тут же передал ее командиру дивизиона:

— Вас вызывает генерал.

Каграманян молча выслушал то, что ему говорилось на другом конце провода, затем ответил:

— Вас понял, — и, опуская трубку на рычаг, повернулся к Морозову: — На заводе взорван цех. Генералу звонил Брайжек и сообщил, что есть жертвы, просит у нас помощи. Поднимай свою батарею — и на завод, действуй по обстановке.

Ночные выстрелы в городе разбудили Эдуарда. Он понял, что люди, посланные Коцикой, или нарвались на заводскую охрану, или на патрулей. «Это конец! — первое о чем он подумал, и страх на какое-то время парализовал его. — Надо бежать!»

Эдуард заметался по комнате, выдвигая чемоданы и бросая в них все, что попадало под руку. Когда образовалась гора нужных и ненужных вещей, он почувствовал, что выбился из сил, и опустился на кровать. Растерянность, леденящий душу страх долго владели им, и ему стоило больших усилий, чтобы взять себя в руки, заставить трезво рассуждать. И он наконец рассудил, что диверсанты не знают его, он не знает их. «Задание им давал кто-нибудь из мелкой сошки Богуслава Коцики, — успокаиваясь, подумал Эдуард. — Если даже русские или чешские патрули захватили их, никто не сможет указать на меня».

Резкий телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Он поспешно схватил трубку и выдохнул:

— Слушаю.

— Говорит начальник караула Горка, — услыхал он взволнованный голос. — Пан Ворлик, хочу сообщить вам, что возле завода произошла перестрелка. Вы знали Петричко — охранника Богуслава Коцики?

— Откуда мне знать Петричко, если я и Коцику смутно помню, — небрежно ответил Эдуард.

— Но я-то хорошо знал этого пса. Так вот, этот Петричко убит в перестрелке.

— Благодарю за сообщение. — Эдуард положил трубку и с жаром перекрестился.

«Хорошо, что убит Петричко, — с облегчением подумал он. — И как только Коцике пришла в голову идея послать в город своего связного, которого знает каждая собака? Попадись он в руки патрулей, и прямая дорога вывела бы Горана на «лесных волков». Слава богу, что все обошлось». Он ждал телефонного звонка от Томаша, и тот, словно чувствуя его нетерпение, позвонил раньше.

— Пан Ворлик? Говорит Франтишек. Я только что вернулся из Праги. Ваше поручение выполнил: подарок передал в собственные руки пани Коларовой. Она велела благодарить вас. Ждите от нее письма.

«Подарок передан в собственные руки пани Коларовой» означало, что взрывчатка установлена в надстройке. «Ждите письма» — ждите взрыва в семь тридцать утра. «Значит, взрывчатка на месте», — подумал Эдуард, не зная, радоваться этому известию или нет.

— Спасибо за услуги, пан Франтишек.

— Для меня было приятно выполнить ваше поручение.

Непринужденный тон Томаша внес некоторое успокоение, но не надолго: чем ближе подходило условленное время, тем он все больше терял самообладание. Последние пять минут были долгими и томительными. Эдуард не отрываясь смотрел на часовую стрелку, которая медленно передвигалась по циферблату. Когда пошла последняя минута, он стал считать секунды, но дошел только до двадцати: взрыв потряс воздух. Эдуард окаменел от ужаса. Он не ожидал такого разрушительного взрыва.

Длинный пронзительный телефонный звонок в кабинете отца вывел Эдуарда из оцепенения. Он сорвался с места, толкнул дверь ногой, пробежал через гостиную и схватил трубку.

— Я слушаю. — Эдуард не узнал своего голоса: он не сказал, а прохрипел тяжело и надрывно.

— Пан директор! — было такое впечатление, как будто кричали не в телефонную трубку, а в кабинете. — На заводе взрыв! Скорее приезжайте. Разрушен и горит вспомогательный цех!

Трубка уже молчала, но Эдуард все еще держал ее возле уха, чувствуя, как стынут руки.

Одновременно в кабинет вбежали пан Ворлик и пан Витер.

— Что случилось?

Не глядя на них, Эдуард повторил ровным глухим голосом то, что ему сказали по телефону и только тогда опустил трубку на рычаг. Пан Ворлик протестующе замахал руками, попятился и стал медленно оседать на пол. Эдуард и пан Витер подхватили его под руки и посадили в кресло.

— Мама! — позвал Эдуард, открывая дверь родительской спальни.

Надевая на ходу халат, в кабинет вбежала пани Милена и упала на колени перед мужем.

— Да помоги же папе, у него с сердцем плохо, — заикаясь проговорил Эдуард, отступая к окну. Пока пани Милена и служанка хлопотали возле отца, он тупо смотрел во двор, опустошенный и подавленный, как будто взрыв вынул из него душу, лишил возможности думать и действовать.

— Эдуард, выводи машину, поедем на завод, — услыхал он дрожащий слезный голос отца и обернулся: пан Ворлик сидел в кресле, беспомощно опустив руки, неестественно шевеля отвисшими влажными губами. В одну минуту он превратился в дряхлого старика. Эдуарду неприятно было смотреть на него, он вышел из кабинета, с силой захлопнув за собой дверь.

Три машины с солдатами батареи Морозова, миновав распахнутые ворота военного городка, на высокой скорости поехали по дороге к городу. Чем ближе они подъезжали к заводу, тем сильнее ощущался запах гари.

У заводских ворот их ожидал Каграманян.

— Брайжек руководит спасением людей, — сказал он Александру. — Поступаешь в его распоряжение.

Солдаты сошли с машин, и Александр повел их к цеху.

На заводском дворе царила суматоха, метались люди с испуганными лицами, слышались крики, плач. Пожарники, подключив к колодцам шланги, сбивали водяными струями полыхавшее над сводом цеха пламя.

Александр разыскал Брайжека и не узнал его: лицо было перепачкано сажей. Рядом с ним стояла Дагмара, бледная и растерянная.

— Прибыл в ваше распоряжение, — коротко доложил Александр.

— Саша, в цехе убитые и раненые. Пошли за ними своих парней. Когда пойдут, пусть наденут брезентовые накидки, — склоняясь к нему, сказал охрипшим голосом Брайжек.

Пожарники баграми растащили горящие оконные переплеты, перекинули через подоконники трапы, и солдаты один за другим перебрались по ним в цех.

К заводу подъехала легковая машина. Из нее с трудом выбрался пан Ворлик, опираясь на трость, потом вышел пан Витер, за ним — Эдуард. Пан Ворлик прошел вперед, снял шляпу и застыл, глядя на пылающий свод. Нижняя челюсть у него отвисла, рука дрожала вместе с тростью, и он никак не мог унять эту дрожь. Пан Витер приблизился к нему, взял под руку. Эдуард не двинулся с места.

Пан Ворлик повернулся к Брайжеку и с трудом проговорил:

— Огонь рассудил наш спор, пан Брайжек.

— Огонь здесь ни при чем. Это настоящая, хорошо задуманная и проведенная диверсия. Она стоила жизни тридцати рабочим.

— Боже мой, боже мой, — простонал пан Ворлик, закрывая лицо трясущимися руками. — Но кто, кто мог это сделать?

— Это и я хотел бы знать.

Пожарные гасили последние очаги огня в цехе, когда Эдуард сел в машину и поехал на улицу, где жил Томаш, в надежде узнать от него последние новости. Тот, завидев машину, еще издали начал кланяться и улыбаться. Эдуард затормозил возле него, открыл дверку.

— Сегодня утром Горан и Черноцкий с отрядами рабочей милиции окружили «лесных волков», — проговорил Томаш. — Им оттуда не выбраться, а нам, пока целы, надо уносить ноги.

— Заткнись, — не разжимая зубов, процедил Эдуард. — Тебе-то чего волноваться? Мне сообщили, что Петричко убит, он тебя не выдаст.

— Но жив Коцика. И, если его возьмут, он тут же укажет пальцем на вас и меня. Каждый по-своему спасает шкуру.

— Может быть, ты и прав, — упавшим голосом проговорил Эдуард. — Поезжай на двадцатый километр, все, что узнаешь о «лесных волках», немедленно сообщи мне.

— Слушаюсь.

Эдуард понимал, что для него наступил критический момент, когда нужно было на что-то решиться: или немедленно бежать из страны, или укрыться в надежном месте. Коцика, этот палач, жестокий самодур, на совести которого не одна загубленная душа, еще не известно, как поведет себя, оказавшись в руках Горана: начнет цепляться за жизнь, предавать все и всех. Кому хочется умирать...

«Надо бежать», — повторял про себя Эдуард, сам толком не зная куда бежать. И вдруг подумал... нет, он не хотел об этом думать, получилось само собой: единственный, кто может его спасти — это нан Витер. Как же ему была неприятна эта мысль! Ведь он должен пойти на поклон к человеку, которым пренебрег только потому, что слишком уверовал в собственные силы.

Эдуард въехал во двор особняка, поставил машину в гараж, поднялся в свою комнату и бросился в кресло. И хотя он сознавал, что время не терпит, надо собираться в путь, никак не мог заставить себя подняться и действовать.

Старинные часы в гостиной пробили десять. «Что же я сижу? — шевельнулось у него в голове. — Дождусь, пока Горан не возьмет меня...»

Эдуард оглядел комнату прощальным взглядом, тяжело ступая, точно к ногам был привязан тяжелый груз, подошел к стенному шкафу, извлек оттуда три пустых чемодана, один положил на стол, два — на кровать, принялся укладывать в них вещи аккуратно, без суеты. Он разложил по карманам пиджака документы, деньги, чековые книжки швейцарского банка. Вынес чемоданы в гараж, поставил их в багажник «шкоды», залил бак бензином, наполнил им две пустые канистры, достал из шкафа другой номер машины.

Остаток ночи Эдуард провел в тревожном сне. В седьмом часу ему позвонил Томаш:

— Я нахожусь возле вашего дома. Нам необходимо сейчас же увидеться.

— Жди у задней калитки, я сейчас выйду.

Эдуард взял ключ в прихожей, прошел через двор, отпер калитку и впустил Томаша.

— Горан взял всех «лесных волков», в том числе и нашего общего знакомого, — заикаясь, проговорил Томаш. — Колонна пленных идет к городу, скоро будет здесь.

Эдуард быстро вошел в гостиную, остановился, плотно сжав губы, посмотрел на отца, который сидел в кресле, закутанный в плед, на пана Витера, склонившегося над ним. Они о чем-то говорили, но увидав его, умолкли.

— Отец, мне немедленно нужно уехать из города, — сказал Эдуард и не узнал своего голоса.

— Что так срочно? — обратил к нему мутный взгляд пан Ворлик.

— Если я здесь задержусь на час, меня арестуют, и тогда уже никто мне не поможет, не спасет.

— Что ты говоришь, Эдуард? Почему тебя должны арестовать? За что? — тревога и удивление отразились на лице пана Ворлика.

— Взрыв цеха по моему заданию организовал Коцика. Сегодня в лесу его арестовали. На допросе он выдаст меня. Я не хотел жертв, — продолжал Эдуард дрожащим голосом. — Я просил его разрушить только надстройку, а вину за это свалить на Брайжека и его компанию. Но Коцика перестарался. Правильно говорят: услужливый дурак опаснее врага.

— Какой ужас!

— Отец, сейчас не время для эмоций. Я должен немедленно уехать.

— Куда ты едешь, мой мальчик? — положив руку на плечо Эдуарда, спокойно спросил пан Витер.

— Об этом я хотел посоветоваться с вами.

— Прошу ко мне. — И, пропуская Эдуарда в свою комнату, сказал: — Я внимательно слушаю тебя.

Он стоял посередине комнаты, сложив руки на груди, и в упор смотрел на Эдуарда. Тот смешался под его взглядом и стал сбивчиво рассказывать историю организации взрыва, кое-что не договаривая, кое-что сглаживая. Но по выражению лица пана Витера догадался, что тот отлично понимает, где он говорит правду, где врет, где пытается подать все в выгодном свете. Когда Эдуард наконец кончил говорить, пан Витер разомкнул руки и, снисходительно улыбаясь, сказал:

— Мой мальчик, я не хотел ни мешать тебе, ни советовать, что и как делать, хотя с первой минуты был уверен, что с треском провалишься со своей затеей.

— Почему же вы не остановили, не поправили меня? — в голосе Эдуарда прозвучало отчаяние.

— А почему я должен был тебя останавливать? — вскинув голову, с вызовом сказал пан Витер. —Ты же хотел быть самостоятельным, независимым, поэтому скрывал от меня свои планы. Но я не осуждаю, — покровительственным тоном продолжал он. — Ничто так не учит людей, как личный опыт. Отныне будешь знать, как готовить и проводить в жизнь серьезные акции, на кого опираться, где искать союзников. Говорю откровенно: я рад за тебя, за твою смелость и решительность. Надеюсь, ты станешь настоящим борцом за наше дело. А сейчас тебе лучше исчезнуть из Чехословакии. Я заранее предвидел ход событий и все продумал. Вот тебе два письма. — Пан Витер взял их из папки и передал Эдуарду. — Ты вручишь их по указанным адресам: одно в Праге, другое — в Женеве.

— В Женеве?!

— Да. Из Праги, где сменишь машину и паспорт, чтобы полиция не схватила тебя, немедленно отправишься в Женеву. Там будешь ждать меня. А сейчас с богом!

Выходя от пана Витера, Эдуард столкнулся с матерью. Она бросилась ему на шею и зарыдала. Он обнял ее, но тут же отстранил и прошел к себе.

Через пятнадцать минут после тяжелого прощания с родителями Эдуард выехал из города. У монастыря остановил машину, последний раз посмотрел на город, такой тихий и красивый в солнечных лучах, вздохнул, чувствуя, как туманятся глаза, и снова сел за руль. Миновав километров двадцать, съехал с шоссе в заросли, сменил на машине номер и на большой скорости поехал к Праге. Там его уже ждали, предупрежденные телефонным звонком пана Витера. Ему сменили машину и документы. Через два часа Эдуард пересек демаркационную линию и оказался в американской зоне.

Чем дальше он удалялся на запад, тем спокойнее становилось у него на душе. Сомнения и растерянность, страх, которые еще недавно владели им, медленно отступали, уступая место радости. Теперь он уже не смотрел на свое поражение, вынужденное бегство, как на тяжелую драму, напротив, все больше проникался верой, что действовал правильно и ему не в чем раскаиваться и упрекать себя. Придет час, и он победителем вернется в Чехословакию, займет достойное место в буржуазном обществе.

Едва пленных разместили по камерам городской тюрьмы, как Горан вызвал на допрос немецкого майора. Он приказал конвоирам привести диверсантов, задержанных Морозовым.

— Вы знаете этих людей? — спросил Горан, когда немецкие солдаты застыли у двери,

Майор посмотрел на них, усмехнулся.

— Знаю. Один Адольф Гудцен, второй — Герхард Людес.

— Какая у них военная специальность?

— Саперы.

— Вы направляли их в город с каким-нибудь заданием?

— Нет. Война кончилась, немецкая армия прекратила свое существование, и я не мог распоряжаться судьбой солдат. Нас после поражения объединяло одно желание: выбраться в американскую зону и сдаться.

— И все же ваши солдаты оказались в городе. У нас есть основание полагать, что они совершили диверсию.

— Не стану ни подтверждать это, ни опровергать. Скажу одно: ко мне обратился Коцика с просьбой порекомендовать ему двух саперов для выполнения какого-то задания. Я предоставил ему возможность самому договариваться с ними. Как они поладили — это можете узнать у них. Больше ничего не могу добавить к сказанному.

Коцика сидел в тесной одиночной камере в углу на табуретке, вытянув вперед длинные ноги, не в силах проглотить комок, вставший в горле. Он с ужасом думал, что дни, а может быть, и часы его жизни сочтены. На милосердие победителей он не рассчитывал.

Когда за ним пришли конвоиры, Коцика с большим трудом поднялся с табуретки, сделал несколько неуверенных шагов, оглядел последнее пристанище в своей жизни, уверенный, что уже никогда не вернется сюда. Заложив руки за спину, он направился к двери, пригнулся, чтобы не задеть головой о косяк, и пошел по коридору.

Коцика вошел в кабинет Горана и остановил свой взгляд на Ладиславе Черноцком.

— А ты, парень, ловко в прошлом году ускользнул от нас. — И приветливо улыбнулся, как хорошему другу, которого давно не видел.

Ладислав ничего не ответил, молча указал ему на стул. Коцика понял, что его шутливый тон, каким он обычно в свое время начинал допрос, здесь не примут. Он ожидал, что Горан сначала выполнит все необходимые формальности для протокола, но тот сразу же перешел к делу.

— Почему вы приказали взорвать цех?

— Я не приказывал, а только выполнял приказ, — ленивым тоном ответил Коцика, не меняя положения.

— Чей?

— Эдуарда Ворлика, сына директора завода.

Горан и Ладислав переглянулись.

— Почему Ворлик отдавал вам приказ? Разве вы у него состояли на службе?

— Если хотите — да. — Коцика откинулся на спинку стула и с вызовом посмотрел на Горана. — Вы же не взяли меня в свое управление, а Ворлик обещал должность и хорошо платить. В моем положении все равно какому богу молиться, лишь бы дал заработать на жизнь. Учтите еще одно обстоятельство: он хотел добиться моей реабилитации за прошлое.

— Ворлик действовал по своей инициативе или тоже выполнял чей-то приказ?

— Этот вопрос лучше задайте ему.

Горан взял листок бумаги и написал: «Немедленно установи, где Э. Ворлик, его отец и представитель компании» — и передал Ладиславу. Тот молча кивнул и вышел из кабинета.

— Ворлик объяснил вам, почему он принял решение взорвать цех?

— Да, по политическим мотивам. Он сказал мне, что коммунисты набирают силу в стране и в нашем городе, при случае смогут захватить власть. Поэтому необходимо произвести взрыв, а грехи свалить на Брайжека и его компанию.

— И вы действительно считаете, что на такое дело он решился самостоятельно, без подсказки?

— Я ничего не считаю, лишь передаю то, что мне сказал Ворлик, а вы гадайте, так это или нет.

В кабинет вошел Ладислав и положил перед Гораном записку. «Эдуарда Ворлика в городе нет», — было написано на ней.

— Уведите арестованного, — приказал Горан конвоирам. Когда дверь за ними закрылась, сказал Ладиславу: — Я это понял, как только Коцика назвал его имя. Давно Ворлик выехал из города?

— Часов пять назад.

Горан присвистнул.

— Пока возились с пленными, упустили важную птицу.

— Что будем делать?

— Не знаю. Задержать мы его уже не сможем.

Несколько минут они сидели молча, не глядя друг на друга, каждый по-своему переживая случившееся. Ладислав был подавлен и расстроен. Он злился на Горана за то, что тот так спокойно отнесся к исчезновению Ворлика-младшего, ничего не предпринимает для его розыска, и в то же время сам отлично понимал, что они опоздали. Гоняться за тенью бесполезно.

— Едем к Ворлику, — наконец сказал Горан и поднялся.

— Капитан корпуса национальной безопасности Горан, — представился он, входя в гостиную, где за столом сидели пан Витер, пани Милена и врач. — Мне необходимо видеть пана директора.

— Пан директор в тяжелом состоянии и вряд ли сможет с вами говорить, — угодливо улыбаясь, сказал врач, выходя из-за стола. Он дал знак Горану, подошел к двери спальни и открыл ее. Горан остановился у порога: на постели, утопая в подушках, лежал дряхлый сморщенный старик.

— Паралич, — пояснил врач, закрывая глаза и качая головой. — Возможно, до конца дней своих останется в таком состоянии.

«Эх, как тебя скрутило, задиристый гусак», — подумал Горан, закрывая дверь. Он перевел взгляд на пана Витера, сказал:

— Вы представитель компании?

— Да, — поклонился пан Витер.

— У меня к вам будет несколько вопросов.

— Готов выслушать.

— Не здесь. Вам придется поехать с нами.

Пан Витер внимательно посмотрел на него.

— Я должен рассматривать это как арест?

— Ни в коем случае, вы вернетесь, как только закончится наш разговор.

В машине Ладислав внимательно рассматривал пана Витера и поразился его умению владеть собой. Он, конечно, догадывался, для чего его пригласили, но ничем не выдал своего волнения.

Ладислав почувствовал, что рядом сидит опасный человек, способный на любую подлость и жестокость. Он подумал, что, наверное, пан Витер и является вдохновителем диверсии на заводе. Когда Ладислав сказал об этом Горану, тот засмеялся.

— Наши мысли совпали.

Горан пригласил пана Витера в кабинет. Он вошел твердой походкой, стараясь держаться с достоинством и в то же время скромно, сел к столу со спокойным выражением на лице. Ладислав припомнил, что в годы оккупации пан Витер несколько раз приезжал на завод.

— Цель вашего приезда в город? — без всяких предисловий начал Горан.

— Цель? — переспросил пан Витер и задумался, словно этот вопрос требовал тщательно подготовленного и аргументированного ответа. — В это смутное время...

— Смутное? — с иронией переспросил Горан.

— ...наша компания очень озабочена судьбой своих предприятий, поэтому направила на них представителей для укрепления порядка. Мы считаем, что заводы не должны простаивать и часа, работать, работать на республику, которая освободилась от фашизма.

— Похвальное желание у вашей компании в это смутное время, — с той же иронией сказал Горан. — Только я не понимаю, почему действия ваших сотрудников, даже в присутствии представителя, не сообразуются с желанием компании?

— Что вы имеете в виду?

— Не что, а кого. Я имею в виду главного технолога завода Эдуарда Ворлика, по прямому заданию которого был взорван цех. Вам известно, что это дело его рук?

Пан Витер вздохнул и опустил голову, на лице появилось страдальческое выражение.

— Что вы знаете о подготовке и проведении взрыва?

— Ровным счетом ничего, — не поднимая головы, ответил пан Витер. — О том, что взрыв организовал Эдуард, я узнал сегодня, когда он садился в машину, чтобы покинуть город. Не скрою, для меня это был ошеломляющий удар.

— Однако, судя но всему, вы устояли на ногах.

— Я-то устоял, но пан Ворлик... вы все сами видели. Уже этот факт говорит о том, что ни я, ни он не были посвящены в дела Эдуарда. Неужели вы думаете, что мы бы благословили его на такое преступление?

— Почему вы не задержали преступника, который убил людей, нанес ущерб вашей компании, почему не сообщили нам?

— Во-первых, на моих руках оказался разбитый параличом пан Ворлик, и я не мог оставить его на попечение убитой горем жены. Во-вторых, надеюсь, вы меня поймете, я не в силах был сразу решиться на это. Требовалось время, чтобы…

— Чтобы Ворлик-младший успел бежать на Запад, — жестко оборвал его Горан. — Куда он поехал?

— Понятия не имею. Он не хотел открыться даже нам, близким ему людям, сказал, что об этом он сообщит позже.

— Вы хотите, чтобы мы вам верили?

Пан Витер пожал плечами: ваше, мол, дело.

— Прошло почти трое суток, как на заводе произошел взрыв, погибли люди, но ни вы, представитель компании, ни директор Ворлик даже не поинтересовались, кто совершил преступление, не пришли к нам, не потребовали объявить розыск. Вам это не кажется странным?

— Я полагаю, что искать преступников входит в компетенцию властей, но не частного лица.

— Вы не частное лицо, а представитель компании, наделенный правами и полномочиями. Вы первый должны были стукнуть кулаком по столу и потребовать от нас найти преступника. Но вы пять часов тому назад благословили Ворлика на бегство. Так как же я вас должен рассматривать: как частное лицо, как вдохновителя и организатора преступления или как соучастника?

— Господин капитан, не установив истины, не предъявив мне доказательства, вы уже обвинили меня в смертных грехах. Не пришлось бы вам сожалеть об этом.

— Думаю, что не придется. О фактах мы позаботимся... А пока вы свободны. Но прежде, чем уйдете отсюда, дадите подписку о невыезде из города.

— Если так необходимо, пожалуйста...

Когда он вышел, Горан сказал Ладиславу:

— Установи за ним наблюдение, а то чего доброго и этот гусь улетит на Запад.

После пережитой трагедии и похорон погибших рабочих жизнь в городе входила в нормальное русло. Люди возвращались к своим повседневным делам и заботам.

Проводив пана Клаучека в Прагу, куда он уехал, получив приглашение из консерватории, Люда вернулась домой задумчивая, притихшая.

— Ну как, проводила? — спросила пани Дана.

— Да, — не сразу ответила Люда. — Он хочет, чтобы через две недели я приехала в Прагу, там продолжила бы свои занятия.

— Ты обещала ему приехать?

— Я сказала, что приеду, если меня здесь ничто не задержит.

— А что тебя может задержать? Поезжай хоть завтра.

— Пока Александр здесь, я никуда не поеду.

— Люда! — всплеснула руками пани Дана. Что ты говоришь?

Пани Дана готова была расплакаться. Она уже давно заметила, что с появлением Александра в доме Люда очень переменилась, отдалилась от нее, перестала делиться маленькими радостями, обрела самостоятельность.

Люда мягко сказала:

— Мама, твои уговоры напрасны. Я сделаю так, как решила.

— Послушай свою мать, которая сорок пять лет прожила на свете, много видела и знает.

— Моя мать забыла, что и ей когда-то было девятнадцать.

— Я вижу, что ты не в настроении. Поговорим завтра. — И пани Дана вышла.

Люда упала на диван, уткнулась лицом в подушку и долго лежала, прислушиваясь к тому, как беспокойно бьется сердце. Последние дни она жила в тревожном ожидании какой-то беды, сама толком не зная, что за беда и откуда падет на ее голову. Это состояние угнетало, но Люда не могла отделаться от него и забыться. Все валилось у нее из рук. Во время игры на пианино Люда вдруг замирала, тревожно глядя в одну точку, отрешенная от всего, или, проходя по квартире, останавливалась, долго стояла, сжав руки на груди, потерянная и жалкая.

По вечерам пани Дана любила работать на швейной машине, но в этот раз изменила своей привычке, нашла занятие на кухне: мыла и чистила посуду, плиту, раковины и поглядывала в окно. Она ждала Александра. Когда он появился в коридоре, пани Дана открыла дверь в свою комнату и тихо сказала:

— Саша, зайдите ко мне. Хочу с вами поговорить.

Он прошел за ней.

— Прошу. — Она села на диван и указала на место рядом.

Александр сел, несколько озадаченный волнением пани Даны, которое она не могла скрыть.

— Хорошо, что Люда играет на пианино и не слышала, как вы вошли, — не повышая голоса, продолжала она: — Я что хотела вам сказать, — пани Дана умолкла, комкая в руках платок. — Не знаю с чего начать... Одним словом... Моя дочь любит вас... Я знаю, но не препятствую...

— Спасибо, — сказал Александр и почувствовал, что волнение передалось и ему.

— Но я не об этом. Хочу найти у вас помощь и поддержку.

— Если в моих силах...

— Именно в ваших. Пан Клаучек, уезжая в Прагу, предложил Люде приехать к нему через две недели, чтобы она под его наблюдением готовилась к поступлению в консерваторию. Вместо того, чтобы воспользоваться его любезным приглашением, она сегодня заявила мне: пока Александр здесь, я никуда не поеду. Как вам это нравится?

— Совсем не нравится, — сказал Александр. — Видимо, она пошутила. Я же знаю, как Люда стремится в консерваторию. Вот увидите, пани Дана, придет срок, и она часа не задержится дома. Я всеми силами буду содействовать этому.

— Так я надеюсь на вас.

— Можете полностью положиться.

— Но Люде о нашем уговоре ни слова.

Александр прошел в свою комнату. Люда встала из-за пианино и, подставляя губы для поцелуя, сказала:

— Ты сегодня задержался. Я скучала без тебя.

Они ужинали вдвоем. Люда была оживлена, много говорила, стараясь приглушить свою тоску, и Александр не решился говорить о консерватории.

Ночь он провел беспокойно, рано поднялся и пошел в военный городок, не зная, что готовит ему грядущий день.

В девять часов командир полка собрал офицеров на совещание и объявил, что получен приказ о выводе их дивизии из Чехословакии.

— Я сердцем чувствовала, что это вот-вот случится. Не зря тревога последние дни не покидала меня, — сказала Люда, когда Александр, приехав вечером домой, сообщил ей об этом.

Она сидела на диване жалкая, с опухшим от слез лицом.

— Не надо плакать, — сказал он, прижимая ее ладония к своим щекам. — Верь мне, что я сделаю все для того, чтобы мы были вместе. Не для того мы встретились, чтобы расстаться навсегда. Придет наш час, придет...

Через два дня дивизия покидала город...