В интересах государства

18

Неужели я становлюсь слишком старым для подобных игр? – подумал Сэм Шерман, пытаясь выжать из акселератора все и обогнать фургон для перевозки мебели. Он ругнул свою взятую напрокат машину, тащившуюся словно кляча. Новый поворот событий разжег его интерес, но теперь он начал сомневаться в своей способности довести дело до конца. Похоже, что он упустил уйму важных деталей. Все попытки навести необходимые справки в Лондоне ни к чему не привели, а его собственная газета до сих пор не могла выдать ему конкретной информации из Штатов.

Солнце уже опустилось за горизонт, но на ясном небе все еще полыхали отблески вечерней зари. Включив свет, Сэм взглянул на ручные часы. Его беспокоило не только то, что, несмотря на такую гонку, он все же может опоздать. Он чувствовал, что в начатом им расследовании есть чрезвычайно озадачивающие моменты. В молодости это лишь раззадорило бы его, но сейчас он не знал, сумеет ли сдюжить. При этом Шерман вовсе не стремился к спокойной жизни. Стоило ему захотеть, и он давно бы уже мог жить в доме для престарелых, где на уикенд ему выдавали бы пропуск, чтобы проведать внуков, или в День благодарения вывозили бы в инвалидной коляске в столовую отведать с помощью новых протезов традиционной индейки.

Но до этого, утешил себя Шерман, еще не дошло, раз во время последнего телефонного разговора ему удалось сохранять хладнокровие, как заправскому игроку в покер. Мастерски он это разыграл – выказал лишь формальный интерес, услышав о гибели Юджина Бэйрда. Звонил его бывший коллега из агентства Рейтер, у которого за неделю до этого он справлялся по телефону о Бэйрде и его Институте. Какое счастье, что он забыл у себя в номере сигареты и должен был вернуться: именно тогда-то и раздался звонок. А еще говорят, что курить вредно! Шерман передвинулся на сиденье, вытаскивая зажигалку.

Грэйсона, ставшего теперь обозревателем, явно разочаровала его сдержанная реакция. Казалось, он даже расстроился: выходит, нечего было беспокоиться и звонить из автомата. Как все журналисты, случайно ставшие свидетелями какого-нибудь происшествия (на сей раз по пути в Лондон из Саутгемптона, где он брал интервью), он тут же остановился, чтобы выяснить, в чем дело. «Представляешь, – Грэйсон всячески старался вызвать интерес своего друга, – полиция не только не хотела сообщать никаких подробностей, но даже не разрешила мне осмотреть место, где это произошло».

Шерман снова взглянул на часы. Итак, со времени их телефонного разговора прошло сорок три минуты, а со времени катастрофы, прикинул он, никак не меньше часа. До него вдруг дошло, что он навис над рулем и сжимает его изо всех сил, подсознательно пытаясь заставить машину двигаться быстрее. Усилием воли он принудил себя откинуться на спинку сиденья и расслабиться.

Трудно было не испытывать чувства вины за свою неискренность в разговоре с Грэйсоном, но по телефону было бы слишком сложно объяснить, почему это представляет для него такой интерес. К тому же, он смутно догадывался о возможной подоплеке событий, хотя, скорей всего, догадка эта была порождена надеждой напасть на след большой сенсации. В конце концов, он успокоил свою совесть, сказав себе, что позвонит Грэйсону утром и сообщит все, что ему удастся выяснить. О приезде Иньесты ведь не знал никто из журналистов, кроме него. Что ж, они в «Пост» неплохо работают. Не успел он подумать об этом, как увидел впереди мигающие голубые огни и с облегчением перевел дух.

Припарковавшись на обочине, он ринулся к огороженному участку посередине дороги и перелез через разграничительный барьерчик. Сюда был перетащен остов сгоревшего «даймлера», возле которого в окружении пластмассовых конусов стояли три полицейские машины. Шермана удивило, что до сих пор еще не приехала «аварийная». Да и ни одного мотоцикла тоже не было.

– Виноват, сэр, сюда не положено! – быстро подойдя к нему, сказал полицейский во флюоресцентном оранжево-белом плаще.

– Пресса, – спокойно ответил Шерман, вытаскивая свое удостоверение.

– Виноват, сэр, запрет относится ко всем без исключения.

– Я был другом доктора Бэйрда, знал его по Вашингтону. – Голос Шермана звучал твердо. – Прошу дать мне возможность переговорить с вашим начальником.

Молодой констебль пристально посмотрел на него и знаком велел подождать, но Шерман вместе с ним направился к невысокому человеку в штатском, разговаривавшему с тремя полисменами в офицерской форме возле одной из машин темно-бордового цвета. Все четверо взглянули на Шермана после того, как констебль что-то сказал им, ткнув большим пальцем себе за спину. Шерман подошел к ним. Вероятно, этот в штатском был здесь главным.

– Я уже объяснял констеблю, – сказал ему Шерман, – что я друг доктора Бэйрда и хотел бы знать, что произошло.

Полицейские обменялись взглядом со штатским и тут же отошли в сторону. Шерман внимательно его оглядел. Темноволосый, невысокого роста – почти на голову ниже его.

– Несчастный случай, – пояснил Дандас. – «Даймлер» разбился в тот момент, когда два мотоциклиста пытались обогнать его на крутом повороте – там, где одностороннее движение переходит в двустороннее. – И офицер в штатском указал на место аварии; Шерман послушно повернул голову, делая вид, будто смотрит туда. На самом же деле его куда больше интересовало, почему у его собеседника, освещенного вращающимися голубыми огнями, такое встревоженное лицо.

– Сколько же народу погибло? – осведомился он.

Полицейский секунду помедлил, прежде чем ответить.

– Все. Три мотоциклиста и трое находившихся в машине.

Шерман присвистнул и принял подобающий случаю мрачный вид. Он не стал выражать удивления по поводу того, что заградительный барьер остался невредим или что скорость на этом участке дороги не могла быть очень большой.

– А трупы?

– Не понимаю.

– Их что, увезли в ближайшую больницу?

– М-м… не уверен. – Офицер явно нервничал. – Впрочем, это уже не по моей части.

– Как, разве вы не из автоинспекции? – удивился Шерман, отрывая взгляд от обгоревшей машины.

– Нет, мы просто первыми оказались на месте аварии – возвращались в Лондон. – Он поднял голову и внимательно посмотрел на американца. – Могу ли я поинтересоваться, сэр, как это вы так быстро обо всем узнали?

– Конечно, – ответил Шерман. – Мне позвонил один мой знакомый, по фамилии Грэйсон. Он знал, что мы с Джином были друзья.

– А, это тот журналист, который появился здесь сразу же после аварии. Боюсь, что мы не много смогли ему показать. Тут, знаете ли, образовалась форменная пробка.

– Думаю, он на вас не в обиде, – сухо отпарировал Шерман. – Да, бедняга Джин, – вздохнул он после приличествующей случаю паузы. – Что за нелепый конец – и как раз после того, как он получил новое назначение.

Полисмен в штатском пробормотал что-то вроде соболезнования, но Шерман почувствовал в его тоне явное облегчение.

– Всем нам, конечно, суждено рано или поздно перейти в мир иной, но, боже, такая потеря! – Шерман, как мог, старался продлить разговор. – Полагаю, что эти на мотоциклах были обыкновенными хулиганами?

– Нельзя сказать с уверенностью, сэр.

Шерман медленно кивнул и потупил взгляд. А что, если попросить разрешение осмотреть «даймлер», подумал он. Нет, это может показаться подозрительным. В этот момент он увидел возле машины продолговатый кусок белого картона. Машинально нагнувшись, Шерман поднял его. И пока выпрямлялся, перевернул картонку. На него глянуло мужское лицо.

– Ваше фото? – спросил он, протягивая снимок.

– Спасибо, – поблагодарил офицер и торопливо опустил фотографию в карман.

Шерман отметил про себя его нервозность: надо держать себя в руках, решил он. Лицо на снимке было ему знакомо, и он отчаянно пытался вспомнить, где же видел его.

– Что ж, – произнес он, – тут вроде больше ничего нет интересного. Не буду вам мешать.

Офицер в штатском еще раз выразил соболезнование по поводу кончины его друга, и Шерман сокрушенно кивнул в знак признательности.

Обратно в Лондон он возвращался не спеша – не из соображений безопасности, а потому, что мозг его бешено работал. Частицы головоломки начинали постепенно складываться в единое целое, но лицо на фотографии по-прежнему оставалось белым пятном. Он действовал методом исключения, отвергая одного за другим всех, кого видел после приезда в Англию. И вдруг вспомнил – церковь! Молодой иностранец, пожиравший глазами братьев Гамильтонов, сидевших в первом ряду.

Шерман снова закурил в надежде, что это поможет обрести необходимую ясность мысли. Вероятно, решил он, Бэйрда убили по ошибке. Но с кем его спутали? С Иньестой или с Алексом Гамильтоном? Ясно, что полисмены, с которыми он только что расстался, – это не обычный полицейский наряд. Об этом говорили и их наплечные знаки. А человек, с которым Шерман беседовал, был вооружен: когда он засовывал фотографию во внутренний карман, это сразу стало заметно. Но почему у Бэйрда была такая охрана? Вопрос следовал за вопросом. И стоило Шерману найти подходящий ответ, как тут же возникало новое сомнение. Есть только один человек, к которому стоит еще раз обратиться, и надо сделать это по пути обратно в гостиницу.

Дом, где жил Брук Гамильтон, уже спал, – только из одного открытого окна в дальнем его конце доносилась музыка. Что-то классическое. Шерман еще раз оглядел темные окна небольшого строения. Он уже отметил: машины Брука не видно. В третий раз нажав на кнопку звонка и снова услышав сквозь запертую дверь гулкое эхо, раздавшееся в пустой квартире, он пошел обратно. Его шаги отчетливо звучали в огороженном со всех сторон, мощенном булыжником дворике. А что, если попробовать позвонить к соседям? Он в нерешительности остановился и тут заметил в окне нижнего этажа сквозь щель между занавесками голубовато-серое мерцание телевизионного экрана. Вот так удача! Тут же выяснилось, что отворивший ему дверь мужчина как раз утром беседовал с Бруком Гамильтоном, когда тот загружал вещи в свой «универсал». «Он сказал мне, что уезжает в отпуск во Францию». Поблагодарив, Шерман вернулся к своей оставленной на улице машине – так что ж, ближе он теперь к разгадке тайны или дальше? В конце концов он решил, что ничего иного, кроме как насесть на другую половину семьи Гамильтонов, ему не остается.

Вернувшись в гостиницу, он взбил подушки, лег на кровать, выключил верхний свет и придвинул к себе телефон.

– Могу ли я поговорить с мистером Гамильтоном? – спросил он у слуги, снявшего трубку.

– Сожалею, сэр, но мистер Гамильтон отсутствует. Что ему передать?

– Это звонит Сэм Шерман. По очень важному делу. Я был у него на днях. Один из его близких друзей только что погиб в автомобильной катастрофе. Где мне найти мистера Гамильтона?

– Если вы имеете в виду гибель доктора Бэйрда, то ему уже сообщили о ней.

– Ну, в таком случае… – растерянно проговорил Шерман и ругнулся про себя. – что ж, передайте ему мои соболезнования. Но где я все-таки могу его разыскать?

– Мистер Гамильтон в настоящее время находится на своей вилле на юге Франции, сэр.

– Хорошо, в таком случае я позвоню ему, как только он вернется. – Шерман аккуратно положил трубку и потянулся за сигаретами.

Итак, принялся он размышлять дальше, оба брата во Франции. Quelle coincidence![26] Неожиданно все части головоломки начали складываться в единое целое. Невидящим взглядом Шерман уперся в дальнюю стену комнаты. Молодой иностранец был в числе нападавших, но он знал, как выглядит «роллс-ройс» Алекса Гамильтона, – значит, они охотились за Иньестой. Яснее становилась и роль Брука Гамильтона. Конечно, именно его им и следовало вовлечь в свой круг, но каким образом им это удалось – непонятно. Возможно, они сыграли на чем-то, связанном с его поездкой в Анды.

В общем, имея такую информацию, уже можно танцевать дальше, и Шерман, снова придвинув к себе телефон, навел справки об авиарейсах на Марсель. Он вспомнил, что видел гамильтоновскую виллу возле Бриньоля на фотографии к статье о Гамильтоне в «Ньюсуике». Но все, что вытекало из сделанного им предположения, стало ясно ему лишь после того, как он заказал билет. Ведь это значит, что готовится новое покушение или что-то в этом роде. Между тем он, вопреки правилам, не намерен был предупреждать полицию. Он чувствовал нутром, что в данном случае этого делать не следует, а вот надо ли по этому поводу волноваться – еще неизвестно. Обдумывая дальнейший план действий, Шерман уперся взглядом в свой помятый пиджак, висевший на спинке стула. И ведь так всю жизнь. Его одежда и внешность всегда производили впечатление намеренного небрежения к себе, так как он не хотел, чтобы его принимали за стареющего коммивояжера. Ничего не поделаешь – такой уж он сноб. Быть может, подумалось ему, и либеральные взгляды его – тоже не более чем снобизм? Впрочем, он постарался убедить себя, что это не так: подобное заключение было бы слишком неутешительным. Оглядываясь на свою жизнь, он понял, сколь многое в ней объяснялось инстинктивным отвращением ко всеобщей мышиной возне, которая владела его коллегами. Как важно для честолюбца получить ключ от директорской туалетной комнаты, сманеврировать, чтобы добиться более престижного кабинета, участвовать в кулуарных заговорах… Но какое место уготовано ему – «Папы Хемингуэя»[27], как рисовалось в пылком воображении дочери? На самом-то деле он всего лишь привилегированный бунтарь, извлекающий барыши из того, что он может порицать, не опасаясь последствий своей критики. Он вспомнил Беренсона[28], описывавшего, как он в молодости бесстрашно метал стрелы своего критицизма, твердо зная, что, невзирая на все старания, ничто из сказанного им не в состоянии поколебать устои общества.

Шермана беспокоила мысль не о том, что он решил не информировать власти. Тут ему будет легко отвертеться. Главное – решить для себя, на чьей он стороне: на стороне Иньесты с его царством террора или тех, кто, пусть незаконно, готов дать ему отпор. Удобная платформа либеральной объективности, которой Шерман до сих пор придерживался, неожиданно превратилась в хрупкую дощечку. Он беспокойно поворочался на кровати, затем спустил ноги на пол и сел. После утомительной поездки плечи и шея у него одеревенели. Он прошел в ванную, включил лампу дневного света над зеркалом. Она замигала и ярко осветила его лицо. Он слегка наклонился над раковиной. Лицо его было таким же помятым, как и одежда. Желтые от никотина зубы. Совсем как лошадь, только не ржу, подумал он с иронией. Точно так же выглядит и Грэйсон, когда смеется, – если, конечно, не забывает предварительно вытащить изо рта свою сигару.

Выдавив на щетку пасту, Шерман стал снимать со стакана бумажную обертку. Все стерилизовано во имя вашего здоровья, со вздохом подумал он. Даже поверх стульчака положена бумажная лента, на которой клиента печатным образом заверяли, что унитаз вследствие обработки девственно чист. Полная гарантия, что зад другого человека не касался его. Шерману вспомнился один отель, где он останавливался и где к стене в ванной был прикреплен баллончик с убивающим запахи аэрозолем, снабженный цепочкой, – нужно было дважды дернуть за цепочку, чтобы избавить мир от неприятных следов своего пребывания. Но все-таки почему, снова задумался он, полиция столь усердно пыталась замести следы преступления?