Отношения между ними сегодня, пожалуй, ничуть не лучше, чем накануне, с досадой подумал Брук. Распрощавшись с Мигелем, они обменялись всего двумя-тремя замечаниями относительно маршрута. Серый фургончик со смешными рифлеными боками, как вскоре убедился Брук, оказался легким в управлении, если смириться с тем, что скорости из него все равно не выжмешь. Из-за странной подвески и пружинящих, словно на резиновых прокладках, сидений они раскачивались и подпрыгивали всякий раз, как дорога становилась неровной. Лишь однажды ему удалось вызвать у своей спутницы улыбку, правда почти машинальную, когда он сравнил рычаг переключения скоростей с «одноруким бандитом»[29]. Может, в самом деле молчать спокойнее, решил он, вспомнив, как попадал впросак, шла ли речь о Росси или о значении слова «партнер».
Но то, что Ева, похоже, до сих пор продолжала опасаться, как бы он не накинулся на нее, раздражало Брука: неужели ей недостаточно его заверений перед тем, как они пересекли Ла-Манш, и его поведения прошлой ночью? Ведь он даже не прикоснулся к ней, когда они лежали вдвоем в постели. Боже, до чего же вся эта ситуация смахивает на фарс! Ему никогда не были по душе девицы, которые висли у него на шее, но здесь была явно другая крайность. Конечно, кое-какой соблазн он все же испытывал – в этом не было ничего удивительного. Она привлекательна, у нее красивое тело, но ведь не бросался же он на нее, в самом-то деле. Брук криво усмехнулся, подумав, что трудно почувствовать себя влюбленным, когда перед тобой раздеваются без тени кокетства. Правда, это была своеобразная провокация. Хотя она, наверное, считала, что ее поведение – ответная реакция на мужское стремление к господству.
Да, с такими, как она, он до сих пор ни разу не имел дела. Она ни капли не льстит ему – само слово «лесть» в применении к ней звучит чудовищным преувеличением. И в некотором отношении это ее качество ему даже импонирует. По крайней мере, тут уж из него не делают сказочного принца, как обычно водится у женщин. Брук всегда в подобных случаях чувствовал себя чем-то вроде мошенника и начинал страдать клаустрофобией. Тогда он тут же инстинктивно отдалялся от женщин. И тем не менее, хотя из трусости он иной раз вел себя премерзко, многие и потом продолжали сохранять на его счет иллюзии. Ах ты, одинокий волк, горько рассмеялся он про себя. Вот что их в нем притягивало. А она высмеяла его за это. Возможно, просто разглядела, что за этим скрывается.
Ева сидела молча, разложив на коленях карту, и время от времени водила по ней пальцем, если по ходу дела возникала неясность, куда надо ехать. Порой она упрекала себя за то, что так себя с ним ведет, но стоило ей вспомнить, как он невнимателен, как много о себе мнит, и ее раскаяние улетучивалось. С другой стороны, она вынуждена была признать, что Брук вовсе не мерзавец. С женщинами он держится вполне корректно, во всяком случае не хамит. Однако же он убивал людей и даже признает, что гордился этим. Но именно потому она и должна уважать его, с явной неохотой напомнила себе Ева. Ему ведь так легко было поддаться искушению и отрицать это. Теперь ему, возможно, снова придется убивать. Придется выполнить за них грязную работу, так как у него есть соответствующая подготовка. Выходит, ненавидеть Брука по этой причине – сущее ханжество. Но она продолжала инстинктивно его бояться – даже после того, как заметила ошарашенное выражение, появившееся на его лице, когда она стала раздеваться перед ним. При воспоминании об этом Ева и сейчас съежилась от смущения, но в глубине души она удивлялась своей смелости и гордилась ею. Той ночью она вдруг подумала, что победа над ним в общем-то дешевка, но потом вспомнила, как Брук даже не счел нужным обсудить с ней предложение Росси сопровождать их. Он считает, что есть вещи, которые ее не касаются, – это-то и бесило ее. А может быть, она слишком чувствительна? Ничего не поймешь, и Ева сердито заерзала на своем сиденье.
Она чувствовала, что Брук искоса поглядывает на нее, и, застыв, смотрела прямо перед собой. Как непривычно все же он выглядит с этой своей стрижкой под бобрик и черными волосами, над которыми потрудился Мигель. Но ведь и сама она, увидев себя в зеркале после обработки, в первую минуту подумала, что это кто-то другой. Мигель подстриг ее под пажа, но, вопреки ее опасениям, это выглядело не так уж плохо. Только противно, что приходится пользоваться тушью для ресниц и бровей – слишком уж они у нее светлые. Оглядев их обоих, Мигель тогда со смешинкой в глазах заметил, что они вполне могли бы сойти за брата и сестру. В ответ они вымученно улыбнулись, словно засмущавшиеся дети.
В четыре часа утра Мигель тихо постучал в их дверь. Наверное, Брук к этому времени уже проснулся, так как он тут же откликнулся, словно только и ждал этого стука. Встав с кровати, они принялись одеваться, старательно избегая смотреть друг на друга. Все еще как следует не проснувшись, Ева, тем не менее, едва сдерживала истерический смех. Ну почему они ведут себя, как болваны? Не ее ли это вина?
Она прошла в ванную первой – там стоял запах табака «Капорал». Должно быть, Мигель уже заходил сюда. Потом он позвал их на кухню пить кофе: он был разлит в большие чашки, и его пили, макая в жидкость куски оставшегося после ужина хлеба. Как-то странно было сидеть в такую рань за столом с крышкой из красного пластика, когда в комнате зажжен верхний свет, а за окном еще совсем темно. Веки у Евы слипались, тело было тяжелым, а ноги как ватные, но кофе с молоком все же помог. Позавтракав, Ева даже решила закурить, пока Мигель давал им адреса людей, у которых можно укрыться в случае надобности. Он знал их все наизусть и записал им с помощью простого, но весьма хитроумного шифра. Надо, посоветовал он, добраться до Перпиньяна или Тулузы, где их спрячут, пока не представится возможность переправить через Пиренеи в Испанию. В Каталонии они будут в полной безопасности – тут уж он дает гарантию. На всякий случай он записал им фамилии людей, которые могли бы быть им полезны в Италии. Если же они окажутся в краю басков, то члены группы борцов за освобождение переправят их через северную границу из Сен-Жан-де-Люса в Бильбао. Мигель говорил тихо, то и дело замолкая, чтобы выплюнуть крупицы табака, попадавшие в рот из плохо набитой сигареты.
Около шести они были готовы к отъезду. На Еву произвела большое впечатление тщательность, с какой Брук готовился к поездке. У нее самой не было опыта в подобного рода вещах, и сейчас она уже не была уверена, что стоило устраивать ему сцену по поводу предложения Марка Росси. Конечно, в принципе она права, но…
Мигель обнял их обоих на прощанье. От него пахло табаком – стариковский запах, подумала она, вспомнив при этом отца. Когда его сухая щека коснулась ее, она поразилась, как ему удается так гладко выбривать свою сморщенную кожу. Она складками висела на лице, как старый костюм на выпущенном из тюрьмы узнике.
Брука эти объятия смутили куда меньше, чем предполагала Ева. Впрочем, жест Мигеля был естественным и нисколько не мелодраматичным. Брук, она это чувствовала, отнесся к их хозяину с уважением, так что Ева могла быть спокойна. В общем, он не такой уж безнадежный, улыбнулась она про себя. И повернулась, чтобы взглянуть на него, сделав вид, будто ее заинтересовал дом, мимо которого они проезжали. А он в этот момент покусывал указательный палец. (Только бы он не грыз ногти, взмолилась она.) Пожалуй, лишь это и выдавало его волнение.
– Как, штурман, все еще движемся по курсу?
– Продолжайте ехать по шестой национальной впредь до дальнейших указаний, – отвечала она ему в тон. Перемена в ее настроении благоприятно подействовала и на него. Впервые со вчерашнего дня она, казалось, начала оттаивать.
– Не знаю как вам, а мне ужасно хочется есть, – сказал он.
– На меня сегодня не рассчитывайте. Завтрака я с собой не брала.
– Я просто подумал, что неплохо было бы перекусить в каком-нибудь придорожном ресторанчике.
Она перегнулась и, повернув к себе кисть его левой руки, посмотрела на циферблат часов.
– Спешат на пять минут, – предупредил он.
– Что, всегда?
– Старые привычки так просто не умирают.
– Чертова армия, – пробормотала она.
Он знал, что не следует принимать ее слова буквально, – она просто напомнила ему о некоем подсознательном атавизме.
– Ну так как? – опять спросил он.
– Пожалуй, еще рановато.
– Но мы же рано выехали.
– Тогда делайте остановку, когда захотите. Вы же водитель.
– Вы так думаете? – ухмыльнулся он. – То есть я хочу сказать, что нам трудновато каждый раз решать все голосованием, – ведь нас всего двое.
Она не поддалась на его подначку, а просто улыбнулась.
– Тогда надо соглашаться друг с другом.
– Целиком «за», – поддержал он. – Иначе – конец нашему чудесному партнерству.
Ее бесило его нахальство, а главное, она злилась на себя за то, что ей хочется смеяться. И потому она вложила в свой ответ весь сарказм, на какой была способна, но он показался ей самой несколько излишним.
– Не гоните коней! – предупредила она.
– Не буду, товарищ!
Ее обезоружил его тон. Он явно нащупал ее слабое место: она же весь день накануне подтрунивала над ним, намекая, что у него почти нет чувства юмора. Что ж, теперь он ей мстит.
– В общем, – прибавил Брук, спохватившись, что переборщил, – останавливаемся у первого же ресторана, который нам понравится, идет?
Они припарковали машину возле auberge[30], где размалеванный, вырезанный из фанеры официант держал в руке menu touristique[31]. Брук тут же заявил, что слишком многого от такого рода заведения ожидать не приходится; она же сухо возразила, что гастрономические тонкости ее не интересуют. Он вдруг подумал, что она еще вздумает платить за себя, и ему стало не по себе.
Внутри в этот ранний час было пусто, и официант не знал, найдется ли для них что-нибудь на кухне. Они молча сидели, наслаждаясь прохладой и ожидая его возвращения.
– Конечно, – заметил Брук, – если вам здесь не нравится, мы можем перехватить по сандвичу в любом кафе.
– Нет, все в порядке.
Тем временем вернулся официант и перечислил им, что можно заказать. Они тут же сделали заказ, и он поставил перед ними на столик бутылку минеральной воды.
– А как насчет вина, не хотите? – спросил Брук.
– Но сейчас ведь моя очередь садиться за руль.
Он кивнул в знак согласия: от долгого вождения у него слегка ныла поясница.
– Погода и без того какая-то сонная, а вино, боюсь, совсем меня доконает.
– Да, мне это знакомо, – рассеянно проронила Ева, вспомнив, как затекла у нее рука, когда она проснулась утром, словно проспала в одном положении всю ночь. – А заснуть вам удалось? – Она сама удивилась своему вопросу. Это у нее как-то само собой вырвалось.
– Нет, но как-нибудь сдюжу, – ухмыльнулся Брук и, взяв кусок хлеба из корзинки, стоявшей посредине столика, начал есть.
Тем временем появился и официант, неся для нее салат по-ницциански, а для него quiche[32].
– Быстро приготовили, – заметил Брук, беря вилку. Quiche оказалась такой горячей, что ему пришлось тут же выплюнуть кусок на тарелку. Запив водой, он поспешно извинился перед Евой.
– Не волнуйтесь, – улыбнулась она. – Как говорил в подобных случаях доктор Джонсон: «Только дурак проглотил бы такое».
– У вас что, есть подходящие цитаты на все случаи жизни?
Она поставила стакан и взглянула на Брука.
– Как бы я хотела, чтоб это было так, – сказала она и снова принялась за еду.
Ему нравилось, как она ест: никакого жеманства. Он терпеть не мог, когда люди манерничают за едой. Впрочем, напомнил он себе, это все армейские привычки.
Покончив с едой, она посмотрела на Брука: к уголку его губ пристала хлебная крошка. Ева непроизвольно потянулась через столик и кончиком мизинца смахнула ее. Казалось, его, да и ее тоже, поразил этот интимный жест. Особенно после той ночи, когда они лежали в одной постели – такие далекие друг другу.
– Ну как, подкрепились? – спросила она поспешно.
– Изрядно. Интересно, какие у них здесь сорта сыра. Не заказать ли?
– Идет, – сказала она. – Может, он отобьет чесночный запах. А то с чесноком в приправе они явно переборщили.
Официант убрал тарелки и поставил перед ними дощечку с сырами. Брук прошелся насчет того, что французы любят белые, как мел, сыры. Он поискал глазами какой-нибудь сорт повыдержанней и в конце концов остановил свой выбор на остро пахнущем козьем сыре. Ева внимательно смотрела на него: ему явно не шли ни эти черные волосы, ни стрижка Мигеля. Но он, казалось, не обращал на это внимания. Она вспомнила, как он мельком взглянул на себя в зеркало и тут же отвернулся. Это отсутствие интереса к своей внешности больше всего поражало ее в нем. Точно мальчишка, который по наивности не осознает своей красоты, на какой-то миг подумалось ей, и тут же на ум пришел его рассказ, как он вместе с другими сбрасывал с вертолетов пленных арабов. На ее лице опять появилось замкнутое выражение: какой он все-таки противоречивый. Брук тотчас заметил происшедшую в ней перемену и стал усиленно предлагать сыр.
– Нам не следует засиживаться, – добавил он.
– Слушаюсь, сэр, – отчеканила она и сразу пожалела об этом.
В его глазах промелькнули удивление и легкая обида. Он ничего не сказал – продолжал лишь собирать крошки. Интересно, задумалась Ева, почему все-таки она так себя ведет: то дает понять, что прошлое его прощено и забыто, а то вдруг разворачивается и наносит ему удар.
– Надо позвать официанта и рассчитаться, – заметила она с вымученной улыбкой. Он настороженно посмотрел на нее и кивнул.
Они сели в машину и подъехали к колонке неподалеку от ресторана. Пока в бак заливали бензин, Брук ради экономии времени сам протер ветровое стекло, счищая с него пятна от раздавленных мошек. Ева наблюдала за его движениями, пытаясь представить себе, что он о ней думает. Наверняка, решила она, ненавидит.
Раздался стрекот мотоциклов, и Брук, перестав протирать стекло, обернулся в сторону двух полицейских-регулировщиков в старомодных шлемах и белых офицерских портупеях, к которым пристегивается кобура. Ева проследила за ним взглядом и вся сжалась от страха: полицейские затормозили буквально в нескольких ярдах от них. Заправщик у бензоколонки дружески помахал им и бросил что-то, чего она не смогла разобрать. Ева почувствовала, что ее бьет дрожь. Больше всего на свете она боялась не того, что ее схватят, – такая возможность все еще казалась ей абстрактной и нереальной, – а того, что могут заметить ее страх. Если уж я сейчас так боюсь, думала она с тревогой, то что же будет, когда я столкнусь с настоящей опасностью? Ева пришла в ужас при мысли, что может подвести своего спутника. Правда, этот ужас объяснялся скорее гордостью, чем любовью к ближнему. Боязнью собственной слабости, чем страхом перед силой противника.
Сев за руль, она от волнения слишком рано дернула на себя рычаг переключения скоростей – металлический скрежет заставил ее поморщиться.
– Эти фараоны здорово меня напугали, – произнес Брук, чтобы как-то начать разговор.
Ева понимала, что он почувствовал ее испуг и сейчас пытается дать ей возможность высказаться.
– И меня тоже, – улыбнулась она.
– Даже когда знаешь, что они не по твою душу, все равно боишься.
Она кивнула. Ему не пришлось особенно стараться, чтобы разговорить ее.
– Надеюсь, даже со мною в качестве водителя мы доберемся до места целыми и невредимыми, – произнесла она, решив, что пора переменить тему беседы.
– Вы к ней скоро привыкнете. Эти старые машины довольно надежны, и плохие дороги не помеха для них.
– Когда, вы думаете, мы приедем?
– Посмотрим, как пойдет дело. Никакого смысла – приезжать туда в темноту.
Брук почувствовал, что брюки снова начинают прилипать к ногам. Может, стоит все же рискнуть и провести ночь в какой-нибудь дешевой гостинице? Ему так хотелось принять в последний раз ванну: ведь предстоит жизнь без всяких удобств, да и усталость после бессонной ночи тоже не мешало бы снять. Впрочем, все упирается в один вопрос: нужно или не нужно предъявлять паспорта при заполнении карточки в гостинице. Обычно этими формальностями пренебрегают и документы требуют лишь в том случае, если приехавшие не заплатили вперед. Он искоса поглядел на Еву. Она сосредоточенно кусала нижнюю губу, как делают дети в школе, обдумывая трудную задачу. Брук обернулся, чтобы посмотреть на дорогу, и стал объяснять ей свой план.
– А где вы думаете остановиться? – спросила Ева.
– В Марселе. Нам не придется делать большой крюк, к тому же и город достаточно большой, чтобы никто не обратил там на нас особого внимания. Мы доберемся туда часам к девяти. Да и звонить в Англию в это время тоже безопаснее.
– Похоже, вы убеждены, что надо поступить именно так.
– Я просто высказал свое мнение. Мне вовсе не хочется, чтобы меня опять приняли за бульдозер.
Она тут же ответила с улыбкой:
– Что, усвоили урок или просто хотите установить мир?
– И то и другое.
– Итак, полпалатки или полкровати? – бросила она вызов, чувствуя легкое головокружение от собственной смелости.
– Но ведь мы можем снять отдельные номера, – поспешил успокоить ее Брук.
– Или один из нас останется ночевать в машине, – докончила она за него. – Но, во-первых, нам надо как следует выспаться после вчерашней бессонной ночи, когда мы оба лежали как две мумии, и после сегодняшних пятнадцати часов езды. Так что это должен быть отель. А во-вторых, мы не можем позволить себе транжирить деньги – значит, будет не две комнаты, а одна. О'кей?
– Никогда не слышал более романтичного предложения, – пошутил он и сразу же пожалел о своих словах. (Идиот! Снова напортачил. Нет чтобы сперва подумать, выругался он про себя.)
– А я и не собиралась его вам делать, – холодно бросила Ева в ответ.
– Знаю, знаю, – сказал Брук. – Я просто неудачно пошутил. Виноват.
Она скептически посмотрела на него, но ничего не сказала. Затем произнесла со вздохом:
– Будьте добры, передайте мне мои сигареты.
Он явно обрадовался, что на сей раз все сошло легко.
– А вы мне толком так ничего о себе и не рассказали, – заметил он, выждав несколько минут. – Мне-то вчера вы устроили форменный допрос…
– И сегодня ваша очередь?
– Только если вы не возражаете.
– Едва ли я могу сказать вам «нет», – съязвила она, – после всего, что вы претерпели по моей милости.
– Уверяю вас, это совсем не обязательно.
– Ну, так приступайте… или я должна начать свое жизнеописание с младенчества?
– Не знаю, как хотите… ну ладно, расскажите мне о своих родителях. Вы с ними ладите?
– Да, вполне. Но вы, наверное, хотите узнать, как они относятся к моим политическим взглядам. – Она посмотрела на него, и он утвердительно кивнул. – Я им рассказывала, но это как бы выше их разумения. Отец у меня учитель, сейчас на пенсии; всю свою жизнь он кому-то подчинялся, и, подобно китаянке, привыкшей к тому, что надо с детства бинтовать ступни ног, он привык к этим путам – снимите их с него, и ему покажется, что мир рушится. – Ева заметила, что Брук беспокойно заерзал на сиденье, и поняла, что его не удовлетворило ее вчерашнее объяснение. – Отчасти вы ведь тоже такой, да?
– Вам кажется, что мои взгляды на жизнь до сих пор определяются условиями, в которых я находился.
– Скажите, а сколько лет вы провели в обстановке строжайшей дисциплины, основанной целиком на отношениях господства и подчинения?
– Хорошо, но…
– Послушайте, Брук, – прервала она его, – вы, похоже, клюете на эту старую, как мир, выдумку, будто мы считаем, что, уничтожив государство, можно разом решить все проблемы. Ничего подобного. Сперва надо создать основы свободного общества. Люди должны сначала научиться работать и действовать сообща, а иначе будет хаос, который приведет к еще худшей диктатуре. Веками нас учили – конечно, те, кто сам находился у власти, – что подчинение властям – ко всеобщему благу, и людям, естественно, трудно переварить такой крутой поворот в миропонимании. Представьте себе, что вас вдруг выпустили из темницы, где вы просидели всю жизнь. У вас будет полная потеря ориентации, неуверенность в своих силах, которую вам успели внушить. Поэтому-то я и считаю, что священных коров лучше добивать издевкой, а не ножом. В общем, – она поглядела на него с застенчивой улыбкой, – я, кажется, несколько уклонилась от рассказа о моих родных.
– Отец у вас очень строгий?
Ева засмеялась, и он с удивлением посмотрел на нее.
– Не думайте, что мои убеждения – результат подавленных в детстве стремлений, – сказала она, тряхнув головой. – Но, пожалуй, правильно будет сказать, что по-своему он на меня влиял: самый вид его помог мне многое понять. Он, мне кажется, считает, что кокон, в котором он существует, это и есть мир, а люди – это недисциплинированные школьники, которых надлежит держать в узде.
– Но вы все равно любите его?
– Конечно. Не могу же я возненавидеть его только за то, что он смотрит на вещи не так, как я. Порой, правда, меня прямо отчаянье берет, когда он упрется как вол – и ни с места, но это не его вина: так его воспитал собственный отец, мой дед. Судя по всему, это был настоящий тиран. К счастью, я его не застала, потому что была поздним ребенком.
– А вашему отцу нравилось учительствовать?
Она на мгновение задумалась.
– Точно не знаю. Скорей всего, ему приходилось нелегко. Вообще-то, по натуре он человек мягкий, и дети этим пользовались вовсю, как только раскусили его. Ко мне он, во всяком случае, относился хорошо и не навязывал своих взглядов. Летом мы устраивали загородные пикники – если бы вы видели, сколько мы всего запихивали в наш старенький «моррис», то наверняка решили бы, что мы отправляемся на Северный полюс. Двигались мы со скоростью не больше двадцати миль в час, прижимаясь к самой обочине: его прямо в дрожь бросало, когда сзади раздавался гудок машины. Он всегда считал, что это сигналят нам. Приехав, мы часами искали подходящее место, прежде чем разостлать коврики. Настоящий ритуал! – Она улыбнулась. – Странное ощущение вызывали у меня эти коврики. Точно сидишь на отцовском халате. А халат у него был такой мохнатый, обшитый по краям, с завитушками над обшлагами. Словом, в таком пьют какао с бисквитами.
Брук подбодрил Еву улыбкой.
– А ваша матушка?
– Она у меня всегда тише воды, ниже травы. Молчунья. По национальности датчанка. Встретились они с отцом в конце войны, когда он оказался на континенте по делам авиационного снабжения. Мама у меня старомодна до ужаса: занимается домом, держит его в образцовом порядке и никогда не критикует мужа. Словно до конца жизни будет благодарна ему за то, что он на ней женился. В общем-то, знаете ли, не очень интересная семья, – добавила она неожиданно.
Брук не знал, соглашаться с ней или нет.
– Но, уж конечно, куда более здоровая, чем наша – в лице моего, по существу, единственного оставшегося в живых родственника, – заметил он, избегая ответа.
– Это не ваша вина. Но, как сказал Мигель, виноваты не только большие злые волки. А и люди, которые позволяют им безнаказанно разбойничать.
– Вроде вашего отца?
– Да, такие, как он. Те, что думают: таков уж заведенный в мире порядок – и боятся поставить под сомнение то, чему их учили. А главное, передают свою трусливую покорность поколению, идущему вслед. Мои идеи пугают его отчасти потому, что он наслушался «популярных» бредней, но прежде всего потому, что они ставят под сомнение тот образ жизни, который он вел и продолжает вести. Если бы он с ними согласился и принял их, подобной ноши ему бы не вынести. Мне это понятно, потому-то я и не могу его ненавидеть, как он ни упрям и ни слеп. – И она повернулась, чтобы посмотреть, как реагирует на ее слова Брук, а он смущенно улыбнулся.
Затерявшись в вечернем Марселе, они в конце концов подыскали дешевенькую гостиницу возле старого порта и припарковали неподалеку свой фургончик. Пока Ева выясняла, есть ли свободные комнаты, Брук блаженствовал в машине, вытянув ноги. У него начиналась головная боль, и глаза устали от яркого солнца, когда ему приходилось все время щуриться. Устраиваясь поудобнее, чтобы дать отдохнуть спине и шее, он подумал: не слишком ли опасно оставлять вещи в машине и не лучше ли взять все с собой. Через несколько минут вернулась Ева и позвала его; идя за ней, Брук с тревогой думал о той минуте, когда надо будет заполнять гостиничные карточки.
У хозяйки были густые каштановые волосы, явно крашенные, и большой колышущийся живот – точно под платьем у нее была скрыта грелка. До новых постояльцев ей не было ровно никакого дела, и, как Брук и надеялся, она даже не взглянула на то, что они написали. Интересно, подумал он, уж не купила ли она эту гостиницу на деньги, полученные за прежнюю работу весьма определенного свойства, и не сдаются ли здесь комнаты на полчаса. Гостиница с ее убогой респектабельностью смахивала как раз на подобного рода заведения.
По дороге, пока они несли свои чемоданы наверх, Ева обернулась к нему с улыбкой, и он догадался, что у нее в голове бродят те же мысли.
– Я почти ожидала увидеть зеркало на потолке, – заметила она, бросая свои вещи на кровать.
В комнате было темно и душно.
Брук подошел к окну и приоткрыл его. Потом снял защелку со ставней и распахнул их. В комнате сразу стало шумно.
– Ну и устал же я, – проговорил он, бросившись на кровать. Пружины жалобно заскрипели. – В таком месте им бы следовало хорошенько их смазывать, – добавил Брук, ухмыльнувшись.
– Возможно, мы несправедливы к хозяйке, – возразила Ева. – А вдруг она из столпов местного общества. Впрочем, я думаю, что многие хозяйки заведений становятся таковыми.
Брук рывком поднялся с кровати и подошел к маленькой раковине с висевшим над ней треснутым зеркалом, чтобы помыться, но, когда он отвернул оба крана, оказалось, что воды нет. Ева рассмеялась, а он с напускной грубостью прорычал:
– Дьявол, если еще и душ не работает!..
– Да, особенно после всех наших странствий.
– Пойду разведаю.
Когда он вернулся, она вопросительно взглянула на него.
– Ну как, слышали грохот? Такое было впечатление, что здание вот-вот рухнет.
– Но душ-то все-таки работает?
– Да, если вас устраивает еле теплая вода, – ответил он. На какое-то мгновение им овладело дикое желание предложить ей пойти в душ вдвоем. Но он тут же прогнал мысль прочь, представив себе реакцию Евы.
– Идите первым, – предложила она, – только постарайтесь не замочить волосы.
Бруку хотелось дурачиться, и, с трудом удержавшись от искушения отдать ей честь, он вытащил из саквояжа полотенце.
– Не беспокойтесь. Я мигом.
– Знаю, – сказала она. – Наверняка опять проголодались.
Прежде чем снять часы, он внимательно посмотрел на циферблат.
– Да. После ужина нам ведь еще предстоит звонить по телефону, – мягко напомнил он ей.
Ева отвернулась. От тревожного предчувствия она вся съежилась, противно заныло под ложечкой. Подумать только, ей почти удалось забыть, зачем они сюда приехали, – ей даже начало казаться, что они и в самом деле в отпуске. Сейчас она презирала себя за такой эскапизм. Здесь, вдали от Англии, она не могла представить себе, что делают там их товарищи. Покушение, должно быть, уже произошло. Она потянулась через кровать за часами Брука. Результат они узнают только через два часа. Когда они будут выходить из гостиницы, надо не забыть справиться у хозяйки, можно ли позвонить в Англию в одиннадцать.
Вернувшись, Брук почувствовал перемену в ее настроении. Ему хотелось обнять ее за плечи, но он подавил в себе это желание, решив, что его жест может быть неверно воспринят. Он беспомощно стоял и наблюдал, как она, задвинув дорожную сумку под кровать, для чего-то тщательно складывает свое полотенце.
– Это в конце коридора с левой стороны.
Ответом ему была рассеянная улыбка.
Когда она вышла, Брук досуха вытерся полотенцем. Конечно, думал он при этом, это же ее друзья и она не может не испытывать чувства вины, зная, что они в опасности. Возможно, как раз в самый критический момент, когда они кружили по городу, она вообще забыла обо всем. Он взглянул на саквояж с «люгером», который им дал Мигель, и понял, что для него самого все это пока что было игрой.
Гостиница находилась в нескольких минутах ходьбы от старого порта, и ресторан они подыскали без труда, остановив свой выбор на таком, где, как в шутку заметил Брук, «будет рыба без аккордеонов». Ева согласилась, продолжая по-прежнему думать о чем-то своем. Чем больше он пытался ее развеселить, тем в большее уныние она впадала – никак не могла подладиться под шутливый тон, хотя и была благодарна ему за старания.
Теперь, когда Брук стал лучше понимать Еву, он уже не огорчался из-за ее реакции, как было раньше, а учитывал ее настроение. Настороженным взглядом следил он за тем, как она безостановочно вертит в руке бокал. Она даже ни разу не посмотрела в зал, где сидели другие посетители.
– Мой вам совет – выпейте немного, – сказал он, когда официант поставил между ними графин с вином.
– Извините, – ответила она, мотнув головой, словно пытаясь стряхнуть с себя плохое настроение.
– Ничего, все о'кей. Я понимаю.
Брук смотрел, как Ева потягивает вино из бокала. Затем сам отпил половину.
– Надо попросить еще и воды, – предложил он. – А то одним вином жажду не утолишь.
Мало-помалу, к его облегчению, они стали обмениваться впечатлениями по поводу посетителей, сидевших за ближайшими столиками. Ева заметила, что девушка за соседним столиком то и дело поглядывает на Брука, и не без иронии улыбнулась про себя.
– Хотите, угадаю, о чем вы думаете? – спросил Брук и рассмеялся, видя, что она хочет уклониться от ответа. – Неужели у вас такие дурные мысли?
– Не валяйте дурака, – раздраженно отрезала Ева.
– А что такое? Неужели у вас не бывает дурных мыслей?
– Если уж вы вправду хотите знать, то я думала о шраме на лбу Мигеля – как он приобрел его.
– Виноват. – Брук покорно склонил голову. Ева не знала, следует ли чувствовать себя виноватой: она же заставила его поверить явной лжи. – Думаю, это от осколка гранаты. – добавил Брук.
– А… – И она опустила глаза, не зная, что говорить дальше.
Ее выручил приход официанта; они оба слегка отодвинулись от стола, чтобы дать ему возможность расставить тарелки. Ева начала размышлять над переменой, происшедшей в отношении к ней Брука, – теперь он даже позволяет себе подшучивать над ней. Похоже, что он освоился со своей ролью, несмотря на ее вспышки. Интересно, а как он ведет себя с другими женщинами?
– Очень вкусно! – Брук указал вилкой на ее салат из помидоров. Ева начала есть и не смогла с ним не согласиться. Помидоры были желтые, какие выращивают в Средиземноморье; вулканическая почва придает им особый вкус. Она ела с аппетитом – удивительно, до чего же она проголодалась. Брук наблюдал за ней с явным одобрением. Ему не нравилось, если девушка чересчур ограничивает себя в еде, заботясь о талии, хотя он ловил себя на мысли, что худенькие ему более симпатичны.
– О чем вы думаете? – в свою очередь спросила Ева, заметив, что он не спускает с нее глаз.
– А что мне дадут, если я признаюсь?
– Ничего.
– Ну и ну, – сказал Брук, потянувшись за бокалом. – Если вы так уверены, что мои мысли ничего не стоят…
– Не в этом дело. – Ева улыбнулась. – Просто мыслями не следует торговать.
– О! – простонал он. – Можно мне отойти от политики и вернуться к салату?
– Бедняжка, – заметила Ева с притворным состраданием. – Я вас очень журю?.. Нет, не возражайте. Я знаю, что вы скажете.
– Что же именно? – лукаво осведомился он.
– «Ничего. Не умру…» – передразнивая его, сказала Ева.
– Возможно, – вынужден был признать Брук. – Впрочем, не понимаю, почему вас это так радует.
– А вам иногда не хочется свернуть мне шею?
– Ну, таких кровожадных помыслов у меня нет, – отвечал он, и улыбка медленно расползлась по его лицу. – Просто отшлепал бы как следует.
– И тогда прости-прощай наше чудесное партнерство.
– Это что, угроза или обещание? – осведомился он.
– Во всяком случае, я не намерена подсказывать вам, как от меня избавиться, – это уж ваша проблема.
Он поднял глаза и посмотрел на нее.
– В число моих проблем вы не входите.
Ее смутило не столько содержание этих слов, сколько их тон: они прозвучали чуть ли не как признание в любви. Это в его стиле, подумала Ева: выражать свои чувства как бы между прочим. Но едва ли она могла винить его за это. После ее попыток отвадить его, конечно же, он может вести себя только так.
– У меня прямо камень с души свалился. – Ева нервно рассмеялась. – Теперь я поняла, что я для вас не бесполезный балласт, мешающий вам выполнять задание.
Он покачал головой.
– А я-то думал, что это я мешаю, ставя точки над всеми «t».
– Вы хотите сказать над «i»?
На какую-то долю секунды Брук был озадачен, затем, поняв, что перепутал буквы алфавита, улыбнулся ей.
– Но вы же меня поняли?
– Да, – сказала Ева.
И оба отвели друг от друга глаза.
Прежняя скованность вернулась к ней, когда они медленно направились к гостинице. Ночь была теплой и ясной; после тщетной попытки заинтересовать свою спутницу звездами Брук тоже замолчал. Он старался идти с ней в ногу, чтобы шаги звучали в унисон, и эта нарочитость угнетала ее. Словно бой барабана перед казнью, подумала она, и тут же разозлилась на себя за такое мелодраматичное сравнение. Боялась ли она за себя или за других – Ева и сама этого не знала.
– Хозяйка не очень-то обрадовалась, что мы заказали разговор по телефону на такой поздний час, – заметила она, чтобы хоть как-то нарушить молчание. Втайне она надеялась, что Брук, быть может, возьмет ее под руку после всего, что он ей говорил.
– Эти сумасшедшие англичане, – немного подумав, прежде чем выбрать нужный тон для ответа, сказал он. – День-деньской жарятся на солнце, а по ночам звонят.
– Как бы нам это лучше сделать?
– Вы поговорите, а я тем временем буду в номере ловить последние известия.
Ева согласилась. Для этой цели он и взял с собой транзистор.
Остановившись у конторки, они посмотрели друг на друга. Брук взглянул на часы, висевшие над доской с ключами, и заметил, что надо позвать хозяйку. Ева кивнула и нехотя направилась в заднюю комнату, где хозяйка сидела перед телевизором. Она что-то буркнула, когда Ева напомнила ей о заказе. Выражение лица у нее было такое, точно ее, по меньшей мере, вытащили посреди ночи из постели. Встав за конторку, она передвинула вазу с пластмассовыми тюльпанами.
– Soixante francs les trois minutes[33], – сказала она, угрожающе глядя на Еву и как бы предупреждая малейшую попытку вступить в спор из-за цены. Ева была взбешена, но ей ничего не оставалось, как согласиться; она написала на отрывном листке рекламного блокнота фирмы, торгующей аперитивами, номер телефона, и хозяйка стала искать код. Ева с растущим нетерпением наблюдала, как, медленно проверяя каждую цифру, хозяйка набирала номер. И представляла себе Нила, который, ссутулясь, ждет в телефонной будке, нажав на рычаг пальцем и делая вид, будто разговаривает.
Как только хозяйка кончила набирать, Ева выхватила у нее трубку. Нил должен ответить после пятого гудка. Она поглядела на часы, чтобы убедиться, что звонит точно в срок, и начала считать гудки. «Если что, на шестой раз вешай», – сказал ей Нил, но Ева, чувствуя, как в ней нарастает отчаяние, продолжала ждать.
– Мне нужно снова набрать номер, – обратилась она к хозяйке. – Это очень срочно: только что должны были прооперировать отца.
Хозяйка в ответ пожала плечами и с видом крайнего недовольства снова набрала номер. И снова телефон молчал.
– Je ne comprends pas[34], – для отвода глаз сказала Ева хозяйке, и та, явно взбешенная потерей прибыли, бормоча что-то себе под нос, прошаркала обратно к телевизору.
Поднимаясь по лестнице, Ева пыталась сообразить, что же могло там произойти, но голова была как ватная; внезапно она вспомнила про последние известия и бросилась в номер. Брук сидел на краю кровати: на стуле перед ним стоял выключенный транзистор.
– Вы что, не слушали?
Он кивнул.
– Плохи дела…
– А именно? – спросила она, холодея от тревожного предчувствия.
– Они убили не того…
– Не может быть!
– Говорите потише, – попросил ее Брук деликатно, но твердо. Она присела возле него на кровать. Он обхватил ее за плечи, но к себе не привлек.
– Похоже, что их всех тоже убили, – произнося эти слова, он почувствовал, как она вся напряглась.
– Что в точности передали по радио? – тихо спросила Ева.
– Несчастный случай, в котором пострадали «даймлер» и два мотоцикла. Погибли трое сидевших в машине… и все мотоциклисты.
Ева почувствовала, что силы покинули ее, и она прислонилась к Бруку. Он ожидал рыданий, но слышалось только ее прерывистое дыхание.
– А кто был в машине? Они не сказали?
– Доктор Юджин Бэйрд. Американец… друг моего брата.
– Но как же их всех могло убить? – спросила она, качая головой.
– Я тоже многого не понимаю. Возможно, взорвался бензобак, а может, была засада… не знаю.
Он почти надеялся, что она разрыдается. Выплакалась бы – и все. А не была ли она влюблена в Джона Престона? – вдруг подумалось ему.
Между тем Ева отодвинулась от него и медленно встала. Казалось, все ее движения были нарочито замедлены.
– Итак, остаемся только мы двое, – произнесла она, глядя в стену перед собой.
– Да, но мы не знаем об Андресе.
Она рассеянно кивнула. Потом, к немалому его удивлению, стала доставать мешочек с туалетными принадлежностями. Казалось, она изо всех сил старалась не думать о том, что только что узнала, а действовать по раз и навсегда заведенному распорядку. Она вышла из комнаты, даже не взглянув на Брука. А он продолжал сидеть на кровати, тупо уставясь в пол. Из душевой в дальнем конце коридора до него донеслось гудение водопроводных труб.
Когда Ева вернулась, Брук, пригнувшись, заряжал «люгер» Мигеля. Остановившись в дверях, она наблюдала за тем, как он, держа патроны на ладони левой руки, вставляет их один за другим и подталкивает большим пальцем правой. Его ритмичные движения и невозмутимое лицо лучше любых слов объяснили ей, что их ждет. Похоже было, что профессионализм Брука одержал верх над эмоциями. Так вот, значит, чему учат в армии – чтобы люди могли не думать и не испытывать страха. Ей стало жутко, когда она обнаружила это в человеке, которого начала понимать.
Ей о многом хотелось расспросить его – что же все-таки, по его мнению, произошло, ибо она до сих пор отказывалась поверить, что остальных членов их группы уже нет в живых. Этих троих, которых она видела полными сил. Наверное, нелепо так говорить, но как вообще можно представить себе кого-то мертвым? Нет, это слишком сложно осознать, почти так же сложно, как представить умершим себя. Она вспомнила. Она вспомнила, как анестезиолог делает укол перед операцией и возникает чувство, будто тебя засасывает в черный тоннель. Стремясь избавиться от грозящих стать навязчивыми болезненных ассоциаций, она начала раздеваться. И неожиданно хрипло засмеялась.
– Интересно, если ты стала брюнеткой, можно купить такую же краску и для волос на теле?
Услышав ее срывающийся голос, Брук поднял на нее взгляд. Он опустился на колени, чтобы спрятать пистолет, и сейчас обернулся к ней – глаза у него были грустные.
– Не старайтесь что-то из себя разыгрывать, – произнес он тихо.
Ева хотела было возразить ему в сердцах, но передумала и только кивнула.
– Ложитесь в постель, – добавил он. – А я пойду приму душ. – В дверях он улыбнулся, чтобы подбодрить ее.
Ева выключила лампу и, улегшись на дальнем краю кровати, стала смотреть в окно. В комнате достаточно светло от уличных фонарей, решила Ева, так что Бруку не придется зажигать свет. Она сбросила с себя одеяло и накрылась одним пододеяльником, так как было еще тепло. Снизу доносились какие-то пьяные крики и обрывки песен – Ева не особенно прислушивалась к звукам улицы. Затем в коридоре скрипнула половица, и в номер вошел Брук. Она почувствовала, как он помедлил, прежде чем тихо затворить дверь.
– Я не сплю, – произнесла Ева, не поворачивая головы.
Он не откликнулся. Она услышала, как он прошел в дальний угол комнаты, где стоял его саквояж. Зашелестела одежда, и вскоре под его тяжестью прогнулась кровать.
– Хоть не скрипит на этот раз, – заметил он, скользнув под одеяло.
Брук лежал на спине и думал о том, что хорошо было бы придвинуться к Еве, но он не знал, как она это воспримет. Он начал уже понимать, что нуждается в ней, и почему-то это не казалось ему удивительным. Повинуясь внезапному импульсу, он повернулся к ней и поцеловал в открытое плечо.
– Спите спокойно, – промолвил он, отворачиваясь к стене.
– Какого черта вам это вдруг взбрело в голову? – спросила Ева после долгой паузы.
– Не знаю. Просто мне так захотелось.
Она перекатилась через кровать и посмотрела на него с интересом.
– И все?
Он рывком приблизился к ней и поднял руку, чтобы Ева могла положить голову ему на грудь. Она лежала не шевелясь, и Брук погладил ее по спине.
– Никто никогда не воспринимает меня всерьез, – пошутил он, чтобы скрыть смущение.
Неожиданно для себя Ева увидела в этой шутке большую долю истины. Она вспомнила, как Андрес сказал, что Брук «до смешного красив», – даже возможно, что в то время, как мужчины ошибочно считают его героем-любовником, женщины приписывают ему такие качества, которыми он вовсе не обладает. Ирония судьбы! Ева чуть не рассмеялась вслух, почувствовав безмерное облегчение, и всю ее настороженность как рукой сняло – так исчезает тревожный сон, стоит нам проснуться. Вот уж ни разу не приходило ей в голову, что она может испытывать к нему жалость и эту странную, удивительную привязанность.
Брук смотрел в потолок, наблюдая за скользившими по нему желтыми отражениями автомобильных фар. Волосы Евы щекотали ему щеку, и он слегка передвинул голову. Они дышат почти в унисон, отметил он про себя. В ушах его все еще звучал ее мягкий упрек, и он не мог понять, что за ним стояло: хотелось ли ей близости или просто утешения. Его тело уже начинало реагировать на прикосновение ее кожи и груди. Он слегка отодвинулся, и она тут же почувствовала его нерешительность.
Теперь Ева жалела о своем порыве: она сама не знала, чего хочет, и вместе с тем боялась оказаться несправедливой к Бруку. Как в шахматах, мелькнуло у нее в голове: приходится думать о последствиях каждого хода. Когда она в Лондоне думала о том, что может возникнуть такая ситуация, все ее существо восставало. Ее коробило при мысли, что ради общего дела надо ложиться в постель и ублажать неизвестно кого. Ей даже пришло тогда в голову, что это может положительно повлиять на меткость снайпера. Теперь же она вынуждена была признаться себе, что жизнь подшутила над ней.
Ее влекло к нему, и она презирала себя за это, вспоминая о тех троих, что погибли всего несколько часов тому назад, и особенно о Джоне. Ева не была связана с ними никакими обязательствами, кроме уз дружбы, но, как ни странно, именно их гибель делала сейчас Брука таким желанным. По крайней мере, этого никогда не случилось бы при их жизни, подумалось ей. Она столь упорно все это время держала его на расстоянии, что понимала: теперь инициатива должна исходить от нее. Иначе это можно назвать трусостью. Она медленно заскользила рукой по его телу, чувствуя, как оно напрягается. Брук попробовал отвернуться, но Ева негромко приказала:
– Лежите смирно.
– Вы что, испытываете мое самообладание? – спросил он не очень твердо.
– А вы считаете, что это одно из испытаний на выносливость, какие применяют в армии?
Вместо ответа рука Брука обхватила сзади ее голову, и ее лицо приблизилось к его губам. Через мгновение она сумела оторваться от них и шепнула, что ему незачем действовать столь грубо. Он лизнул ей ухо, и она улыбнулась, почувствовав, что ему в рот попал волос. Впервые, ощущая приятное возбуждение, она могла контролировать свои чувства.
Она решила научить этого увальня искусству любви. Ничего подобного никогда бы не случилось, виной всему – его растерянность и смущение. И, как она и надеялась, вскоре ее страсть распалила его – так она еще ни с кем себя не вела.
– Тише, тише, – шептала она, обнимая его. Мускулы его были напряжены так, что казалось, вот-вот разорвутся…
Когда дыхание их стало немного успокаиваться, он оторвал лицо от подушки и потряс головой. Ева засмеялась.
– Ну как, не умер? – спросила она, улыбаясь.
Он кивнул и тоже улыбнулся. В темноте она не могла толком разглядеть его лицо, но все же уловила на нем выражение удивления и счастья; подсознательное чувство вины за свой эгоизм наконец покинуло ее.
– А что, ведь это могло бы стать началом прекрасного партнерства, – проговорил он.
Слова эти разозлили ее, хотя она и не понимала – почему. Просто они были сейчас лишними, и у нее возникло ощущение, что он словно бы предал ее.
– Незачем было это говорить.
– Знаю, – ответил он, не поняв, что она имеет в виду. Ева приподняла руку, и он положил голову ей на плечо.
– Нам надо бы хоть немного выспаться, – пробормотал Брук, рассеянно поглаживая ее. И почувствовал, что она кивнула.
– Как ты думаешь, почему они сообщили, что произошел несчастный случай? – спросила Ева, возвращаясь к реальности.
– Не знаю, – проговорил Брук, поворачиваясь. – Лучше постарайся сейчас, хоть это и трудно, забыть обо всем этом. – И он поцеловал ее в уголок рта, устраиваясь подле нее удобнее.
– Но про нас-то им ничего не известно? – не унималась Ева, ища у него поддержки. – У них же не может быть никакой зацепки.
– Насколько я могу судить, никакой, – успокоил ее Брук.