Владимир Санин В ловушке

Василию Сидорову,

замечательному полярнику и другу — с любовью

Возвращение

Нынешний год для Семёнова был везучий.

Во-первых, остался живой. Медведи редко нападают на человека, чувствуют в нём ровню, что ли, а этот выскочил из-за тороса, попёр напролом. Голодный и злой был зверюга, сало своё проел, шкура болталась — как с чужого плеча. Такого первой пулей срезать — в лотерею машину выиграть.

Вторая удача — хорошо, почти что безупречно отдрейфовал. Говорят, Льдина попалась удачная, верно, а ведь выбирал-то её сам! Полмесяца искал, пока не нашёл, уж очень хитро пряталась она за крепостными стенами торосов — три на четыре километра, ровненькая, молодая, но крепкая. За год дрейфа по ней трижды проходили трещины, и тоже удачно: ни людей, ни домиков, ни оборудования океан не проглотил, и сменщикам досталась вполне обжитая станция. «Лёгкая у тебя рука, Сергей, — радовался Кириллов, сменный начальник. — Или Полярную Звезду умаслил?» Каждый бы на его месте радовался: будто с квартиры на квартиру переехал Кириллов со своими ребятами, даже ремонта делать не надо.

Ну, и третья удача — только что в гостинице уговорил Веру продать путёвки в Сухуми («Подумаешь, золотой сезон — сто человек на квадратный метр пляжа!») и вместе с Андреем и Наташей махнуть на машинах по стране — куда глаза глядят. С трудом, но уговорил. Весь дрейф об этом мечтали — на месяц-другой окунуться в бродячую жизнь.

И хватит, продолжал размышлять Семёнов, нельзя, чтобы одному человеку бессовестно везло. Кто-то сказал, что количество удач в мире неизменно, и если тебе судьба улыбается, значит, другого удачи обходят стороной. К тому же, когда они идут навалом, одна за другой, какой-то критерий теряешь, что ли. Слишком много удач так же демобилизует человека, как слишком много неудач: такого он может не выдержать. Промежутки должны быть между ними, мостики…

Семёнов шёл по Невскому проспекту, с интересом поглядывая на встречных людей и беспричинно улыбаясь, что вызывало недоумение прохожих; одна женщина даже пожала плечами, неправильно истолковав доброжелательный взгляд этого странного человека. А Семёнову просто было хорошо. Коренной москвич, он любил Ленинград, город, из которого не раз уходил в Антарктиду и улетал на Льдины, здесь он прощался с Большой землёй и здоровался с ней тоже здесь. Ноги, ещё не успевшие отвыкнуть от полупудовых унтов, сами собой шли безо всяких усилий, вместо многослойной тяжёлой одежды тело невесомо облегал плащ, и сугробов тебе никаких, ветеришко пустяковый — живут же люди! Так бы и ходил без устали с утра до ночи, глядя на разных людей — разных, в том-то всё и дело! — на витрины, улицы и на всю эту кипящую жизнь, которую на станции только в кино увидишь. И привычно удивлялся себе: жил ведь на Большой земле, не в полярке родился, а до первой зимовки никогда не ценил вот таких необыкновенных вещей, как эти деревья в скверике. Стоят себе, колышут бездумно желтеющими листочками и ведать не ведают, сколько в них радости и смысла.

У Аничкова моста Семёнов, как добрым знакомым, подмигнул вставшим на дыбы коням, глубоко и радостно вдохнул в себя сырой ленинградский воздух и свернул с Невского на Фонтанку. Отсюда до Института было несколько минут ходу, и Семёнов почувствовал привычное волнение, какое испытывал всегда, когда приезжал в Институт. После долгих зимовок и экспедиций по этому асфальту шли самые знаменитые полярники и тоже, наверное, волновались при виде Института…

Вспомнил Семёнов, как много лет назад пришёл сюда в первый раз, худым, неоперившимся птенцом. Начальник кадров Муравьёв, крёстный отец двух поколений полярников, хмуро повертел в руках документы, спросил в упор:

— Куда хочешь?

— Куда пошлёте! — Семёнов вытянулся, руки по швам.

— Послать тебя… это я могу, — проворчал Муравьёв. — Крепкие морозы с ветерком любишь?

— Не очень… — ответил Семёнов и испугался, запоздало подумав, что другой ответ был бы начальнику приятнее.

— Смерти боишься? — И взгляд, будто щуп, до самых печёнок.

— Боюсь, — честно признался Семёнов.

— Во сне храпишь?

— Храплю, — безнадёжно кивнул Семёнов.

— Теперь сам посуди. — Муравьёв стал загибать пальцы. — Морозов не любишь, смерти боишься, во сне храпишь. Ну какой из тебя полярник? Могу позвонить на завод радиоизделий, там техники нужны.

— Спасибо, — уныло сказал Семёнов. — Дайте, пожалуйста, мои документы.

— Куда пойдёшь?

— Не знаю ещё… Может, в Архангельск, там приятель живёт.

— А на Скалистый Мыс радистом хочешь?..

— Хочу!?

— Чего орёшь, не глухой. Оформляйся.

Долго ещё в Институте вспоминали зелёного новичка, который не любит морозов, боится смерти и храпит. Семнадцать лет как испарился тот новичок, но вместе с ним навсегда ушло и то, чего не заменишь положением и опытом, — телячий оптимизм, весело бегущая по жилам кровь и каждый день открытия.

По годам идёшь, как вверх по лестнице — с каждой ступенькой всё труднее. Тот зелёный новичок порхал и подпрыгивал, а начальник станции шествует, усмехнулся Семёнов. Впрочем, подумал он, многие печалятся этой неравноценной замене — молодости на опыт, а предложи вернуться назад — редко кто согласится. Радости вновь пережить — пожалуй, а невзгоды и ошибки?

— Сергей, где твоя борода?

— Там же, где твоя — на веники пошла!

В Институте коридоры длинные, за три часа не обойдёшь. Сделал шаг — кореша встретил. Обнялись, помяли друг друга по полярной привычке.

— Как там Льдина?

— Позавчера была целёхонькая.

— Верно, что тебя медведь чуть не схарчил?

— Информация ошибочная, наоборот: я — его!

— С возвращением, Николаич! — приветствовал Семёнова загорелый бородач в кожаной куртке. — Отдрейфовал?

— Спасибо, Палыч. А ты где обитаешь?

— Только-только от пингвинов вернулся, на «Оби».

— В Мирном как, пальмы не расцвели?

— Путаешь, Николаич! — Бородач ухмыльнулся. — Пальмы — они на твоём Востоке.

— Не наступай на больную мозоль, — вздохнул Семёнов. — Пионерскую и Комсомольскую прикрыли, а теперь и до Востока добрались…

— Да, закрыли твой Восток на учёт, — посочувствовал бородач. — Ну, а сейчас куда махнёшь?

— Резерв главного командования, в отпуск собираюсь.

— Слышали? — Бородач остановил приятелей. — Такую гаубицу в резерве держат!

— Недолго, Сергей, будешь ржаветь, — включился один из них. — Станцию для тебя новую открывают… Только — молчок, секрет пока что!

— Где? — простодушно спросил бородач.

— На самой северной точке… Южного берега Крыма!

Посмеялись, поговорили, разошлись.

— Семёнов? — удивился невысокий франтоватый человек с холодным, неулыбающимся лицом. — Ты же, говорят, только вчера прилетел, что здесь делаешь?

— Старая артиллерийская лошадь услышала зов полковой трубы, — отшутился Семёнов. — Свешников на шестнадцать тридцать вызвал.

— Стружку снимать? Натворил чего на Льдине?

— Не знаю. — Семёнов пожал плечами. — Вроде бы не за что.

— А вот здесь ты ошибаешься, начальство всегда найдёт!.. Шучу. — Макухин, однако, не улыбнулся. — Зачем же он тебя вызвал?.. Шумилин вроде все антарктические станции укомплектовал… Кстати, Семёнов, начальником следующей экспедиции будто прочат меня. Пойдёшь ко мне замом?

— До следующей полтора года, трудно загадывать, — уклончиво ответил Семёнов.

— Твоя голова, думай. — Макухин покровительственно похлопал Семёнова по плечу. — Гаранин Андрей с тобой вернулся?

Семёнов кивнул.

— Его бы тоже взял, начальником аэрометотряда, — с тем же покровительством в голосе продолжал Макухин. — Ну, бывай!

Семёнов задумчиво посмотрел ему вслед. Предложение заманчивое, пожалуй, принял бы его, исходи оно не от Макухина. Опыта и личного мужества у него не отнимешь, всю полярку прошёл с низовки, во всех переделках побывал, а зимовать с ним не любили. Почему? Трудно сказать, какие-то штрихи, пустяки. Ну, хотя бы то, что за общий стол не садился, подчёркивал дистанцию. Или с самого начала зимовки выбирал человека послабее и делал из него «мальчика для битья». Или: спиртное разрешал коллективу только по праздникам, а себе — когда появлялось желание. Спорить с ним боялись, приказы выполняли по-армейски, но когда среди полярников распространили анкету с вопросом: «С каким начальником ты хотел бы зимовать?» — Макухина почти никто не назвал. А начальство ценило, для начальства самое главное, чтобы выполнялась программа и не случались ЧП… За себя-то Семёнов был спокоен, на него Макухин бросаться не станет, но Андрей и слышать его фамилию не мог. А без Андрея, и думать нечего, никуда Семёнов не пойдёт. Пусть с Макухиным зимует другой…


— Здравствуйте, Сергей Николаич!

— Женька? — Семёнов с удовольствием пожал руку молодому крепышу с русым хохолком и открытым лицом человека, у которого нет в мире врагов, да и откуда им взяться, если он никому ничего плохого не сделал. — Куда судьба забросила?

— На Врангель сватают, в бухту Роджерса. А я вас искал, в гостинице. Вера Петровна сказала, что вас Свешников вызвал.

— Так я ведь прилетел только, в отпуск собираюсь… Как нога?

— Хоть вприсядку, Сергей Николаич!

С механиком-дизелистом Дугиным Семёнов несколько лет назад отзимовал на Востоке и почти весь прошлый год — на Льдине, до несчастного случая, когда Женьку вывезли с переломом ноги. Дугин Семёнову нравился. Сдержанный, на редкость исполнительный, он легко входил в коллектив, с полуслова подхватывал приказы и, случалось, без подсказки одёргивал ребят, вылезавших из оглоблей. Семёнов ценил такую преданность, верил Дугину: дизель Женька мог разобрать и собрать с закрытыми глазами, на тракторе по Льдине раскатывал, как на велосипеде, знал сварочное и взрывное дело.

— Езжай пока что, — с сожалением сказал Семёнов. — На Врангеле повеселее будет, чем на нашей ледяной корке. Поохотишься, порыбачишь.

— Какая там охота! — вздохнул Дугин — Оленей, говорят, колхоз поставляет, а в море разве рыбалка?

— Не скажи, в августе туда гуси канадские прилетают тучами, — подбодрил Семёнов. — Ну, не пропадай!

— Если что, так я на крыльях, только знать дайте, — попросил Дугин.

— Договорились, Женя. Координаты твои те же? Лады. Может, и сведёт судьба.

Не знал тогда Семёнов, что сведёт, и не раз! Необозримы полярные широты, а дорог, по которым ходят люди, там не так уж и много, то и дело перекрещиваются.

* * *

— Здравствуй, Сергей, — Свешников поднялся и приветливо протянул Семёнову могучую руку. — Заматерел ты, брат, раздался, впрок, видно, идёт тебе полярное питание на свежем воздухе. В газете о тебе писали, слышал? Наступает молодёжь на пятки, вот-вот под это кресло клинья начнёт подбивать!

— Пётр Григорьевич… — с упрёком произнёс Семёнов.

— Отдрейфовал ты прилично, — продолжал Свешников, — скажем, на четвёрку. Можно было бы даже с плюсом, если бы не перерасход спиртного.

— Два ящика с коньяком при подвижках льда… — начал было Семёнов.

— Расскажешь своей бабушке, — усмехнулся Свешников. — Загадка природы! Почему-то на всех станциях в авралы страдают в первую очередь именно ящики с коньяком! Устал?

— Нормально, Пётр Григорьевич, «Москвич» в гараже бьёт копытом, в путешествие собираемся — с Гараниными.

— Поня-ятно. — Свешников на мгновение призадумался. — Идея хорошая…

Зазвонил телефон, Свешников жестом указал Семёнову на стул и завёл с кем-то длинный и, судя по первым словам, деликатный разговор. Голос его раскатисто гремел, этакий густой, как сгущёнка, баритон, даже удивительно было, как выдерживает такой напор телефонная трубка, затерявшаяся, казалось, в огромной ладони. Семёнов отключился — неприятно слушать чужие тайны — и с почтительной симпатией покосился на хозяина кабинета. Массивный, лишний жирок появился, всё реже надевает Пётр Григорьевич свои видавшие виды унты… А силы в нём были немереные, все помнили случай, когда провалившуюся под лёд упряжку в одиночку вытащил и, сам мокрый насквозь, полсуток до берега добирался. Из первопроходцев — не любил ходить по чужим следам. Что поделаешь — годы, от них и скалы выветриваются…

Семёнов уважал Свешникова и его полярную мудрость. От него в свой первый дрейф он научился тому пониманию Полярного закона, которое даётся только жизнью на трудной зимовке, и не раз и навсегда, как некая догма, а как метод, которым следует пользоваться в зависимости от обстоятельств. «Спасай товарища, если даже при этом ты можешь погибнуть, — учил Пётр Григорьевич. — Помни, что его жизнь всегда дороже твоей». Если б только говорил, но Свешников так и поступал, и потому сформулированный им главный закон зимовки врезался в память, как буквы в гранит, — навсегда. Всего лишь год прозимовал Семёнов под началом Свешникова, но тот год оказался очень важным, и за него Семёнов был благодарен судьбе.

— Как он станцией будет командовать, если женой не научился? — продолжал греметь Свешников.

Семёнов стал смотреть на большую, во всю стену, карту мира, на которой разноцветными линиями и стрелами, как на картах полководцев, отмечался дрейф станций «Северный полюс» и маршруты кораблей в Северном и Южном Ледовитых океанах. Вот по этой извилистой линии дрейфовала его последняя Льдина, год жизни шёл по этой линии; а вот и Скалистый Мыс — ещё несколько лет жизни, Антарктида… Мирный… Восток…

— «Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал», помнишь? — послышался голос Свешникова. — Соскучился по своему Востоку?

Семёнов вздрогнул. Свешников с улыбкой на него поглядывал, развалясь в своём кресле.

— Почему это по моему? — возразил Семёнов. — Станцию-то открыли вы, я только ключи от вас получил.

— Помёрзли мы тогда, Сергей, как не мёрзла ещё ни одна собака.

— Было дело, Пётр Григорьевич… А жаль!

— Чего жаль?

— Восток, слово-то какое — Восток! — а закрыли, законсервировали, как банку с грибами!

— Ишь, критикан! Не в свою епархию лезешь.

Семёнов молчал.

— То-то же… Совсем на своей Льдине от субординации отвык. Думаешь, у одного тебя за станцию душа болит?.. Банка с грибами… Консервным ножом пользоваться не разучился?

— Это к чему? — ошеломлённо спросил Семёнов.

— Да ты же в отпуск собрался, — будто бы вспомнил Свешников. — Что ж, после дрейфа отпуск положен, отдыхай, набирайся сил. Кстати говоря, у Макухина на тебя виды, замом собирается сватать.

В словах Свешникова было что-то принуждённое, стороннее.

Семёнов весь подался вперёд, его душила догадка.

— К чему это — насчёт консервного ножа?

— Отдохнёшь, — Свешников явно уклонился от ответа, — отчёт о дрейфе сдашь и подключишься к Макухину. Знаю, что не очень его жалуешь, ничего, притрётесь друг к дружке, сработаетесь… Что, рад? Повышение тебе в руки идёт, благодарить начальство в таких случаях положено!

— Не для того вы меня вызвали, Пётр Григорьевич…

— Смотри ты, каким телепатом заделался… А ведь точно, не для того. Сам-то догадываешься?.. Решение принято только вчера. Будем в этом сезоне расконсервировать Восток… Молчишь?

— Думаю, Пётр Григорьевич…

— А я тебе ещё ничего и не предлагал. О Востоке — так, в порядке информации… Да, слушаю вас. — Свешников прижал к уху трубку. — Привет тебе, Николай Алексеич, привет… Да, буду жаловаться в горком, это тебе правильно доложили… В Антарктиде, сам знаешь, людям податься некуда, а твой кинопрокат заваливает нас такой рухлядью, что даже пингвины деньги за билет требуют обратно! Так что уж расстарайся… А что есть? Ну, читай список…

Семёнов вытер с бровей пот. Не торопись, подумай, Сергей… Вера… дети… сколько можно воспитывать их радиограммами… Не торопись, Сергей…

Семёнов недвижно уставился на карту, взгляд его застыл на крохотной точке в глубине Антарктиды. Точка… Два года отдано, чтобы вдохнуть в неё жизнь.

Семёнов любил Восток и гордился его исключительностью. В первую зимовку бывало, что весь научный мир следил за его радиограммами, ожидая всё новых сенсаций, в июле — августе Восток чуть не каждый день бил мировые рекорды, 80… 82… 85 градусов ниже нуля! А тот незабываемый день — уже в другую зимовку, когда вышли они с Андреем на метеоплощадку и, глазам своим не веря, уставились на отметку: 88,3… Полюс холода, геомагнитный полюс Земли, уникальнейшая точка планеты — станция Восток… Нет большей чести для полярника — первому обжить такую точку, закрепить за людьми форпост, откуда они будут штурмовать Центральную Антарктиду. Тем, кто пришёл следом, было полегче, и открыли, может, они для науки побольше, но первый шаг сделали Свешников, Семёнов и его ребята, и первый дом построили они. И Льдины любил, и другие станции, где доводилось зимовать, а сердцем был верен Востоку. Потому так тяжело и переживал, когда дошло до него, что станция законсервирована. В то время он дрейфовал и не знал толком, в чём дело, то ли санно-гусеничный поезд с топливом через зону застругов не пробился, то ли со снабжением произошли неувязки, но чья-то рука поставила на Востоке крест. Так обидно было, будто полжизни зря прожил, будто на твоих глазах чиновничий бульдозер срыл дело рук твоих.

И вот теперь Востоку приказано воскреснуть. И он, Семёнов, может вдохнуть в него жизнь!

Свешников положил трубку, взглянул на Семёнова и нажал кнопку звонка. Заглянула секретарша.

— Минут десять ни с кем не соединяйте.

— Я согласен, — сказал Семёнов.

— Вижу. Хорошо подумал?

Семёнов кивнул.

— Ты-то меня не беспокоишь, — задумчиво проговорил Свешников, — на «Оби» отдохнёшь, отоспишься… Другое дело — Вера… Вряд ли она разделит твой энтузиазм, друг ты мой.

— Вряд ли, — искренне признался Семёнов. — Предвижу серьёзные, но преодолимые трудности.

— Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал… Честно, Сергей, мне бы хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но — ты знаешь меня, не обижусь — скажи слово, и пойдёт другой.

— Не скажу, Пётр Григорьич… — Семёнов покачал головой. — Предложили бы любое другое дело — может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и доверие большое спасибо!

— Заговорил… как стенгазета… Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и запела, — тогда сам тебе спасибо скажу… Ну, к делу. «Обь» через месяц с небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет, сразу ко мне, Востоку всё отдам — любого человека из экспедиции, кого хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятёркой, которая будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил: «Товарища по зимовке выбирай — как жену выбираешь. Жизнь твоя от него зависит». Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело — на второй год подряд увольнительную получить!

Семёнов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго стакана спирта. В приёмную уже набилось много людей, кто-то из них приветливо произнёс:

— С возвращением, Сергей Николаич!

Семёнов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро пошёл в гостиницу: Вера, небось, уже заждалась.

Загрузка...