В ловушке

Рановато флаг поднимать…

Филатов даже был разочарован: несколько сбитых в один щитовых домиков да ещё два домика в стороне — вот тебе и вся станция Восток. Взглянуть не что — так, вроде турбазы средней руки, покажешь фото приятелю — пожмёт плечами. С надрывом говорили, чуть глаза не закатывали: «Восток! Ледяной купол! Полюс холода»! — а здесь и купола никакого не видно — заснеженная гладь, да и мороз пока что градусов сорок пять, не больше.

— Ощущаешь? — Бармин похлопал Филатова по плечу. — Никаких резких движений, Веня, дыши через подшлемник. Восток, брат!

Филатов смолчал. Он ощущал небольшую одышку, и голова слегка болела, но ожидал он куда худшего и подумал, что док занимался психотерапией, когда расписывал ужасы акклиматизации. Правды ради, тот же док говорил, что иной раз Восток принимает новичка сразу, но это редкое исключение делается для человека с феноменальными физическими данными, для хорошо тренированного альпиниста, например. Филатов же, когда проходил обязательные для восточников испытания в барокамере (где его «поднимали» на пятикилометровую высоту — в атмосфере Востока кислорода примерно столько же), заслужил самые лестные отзывы врачей: абсолютно здоров, к зимовке на куполе стопроцентно годен. Почему бы ему и не стать тем самым новичком, который быстро переходит с Востоком на «ты»? А что? Гаранин уже анальгин принял, у Семёнова губы как в чернилах, а он…

Филатов чутко к себе прислушался. Вместе с Барминым он подтаскивал к самолёту небольшую, размером с двухспальную кровать, алюминиевую волокушу. Снег под ногами был крепко сбитый, на нём почти не оставалось следов, и волокуша скользила плохо, как по песку. Такого странного снега Филатов ещё не видел. Да, рот совсем сухой и шершавый, слюна, что ли, не вырабатывается, и, пожалуй, сердцебиение, вроде и нагрузки никакой, а стучит быстро. Вспомнил, как два года назад прилетел на льдину и разгружал самолёт: подставлял плечи под мешок с углём, чуть не вприпрыжку тащил метров за двести и спешил обратно — без всякого сердцебиения, с улыбкой. Здесь бы такой фокус не прошёл, точно… Филатов покосился на Бармина, не наблюдает ли, уловил его взгляд, кивнул: всё в порядке, док…

В самолёте Семёнов, Гаранин и Дугин подтаскивали вещи к грузовому люку, Семёнов посмотрел в иллюминатор: Крутилин стрекотал кинокамерой, а лётчики позировали, окружив столб с указательными стрелками. Крутилин заходил с разных сторон, раздвигал людей, чтобы в объектив попали стрелки с надписями — «ПАРИЖ — 15 050 км», «ВОЛГОГРАД — 14 747 км» и другие, в этом ценность будущего фильма. Не так уж много людей на свете могут попасть в такой кадр, будет чем похвастаться.

Столб — реликвия для туристов, подумал Семёнов, запечатлеешь его, и всем понятно, где ты был. Лучше бы ты, Ваня, отснял эту пару гнедых, Бармина и Филатова: богатыри, кровь с молоком, а плетутся, как пенсионеры, будто на унты по двухпудовой гире навешено. Эх, не было в первую зимовку кинолюбителей, и нет фильма о том, как восточники рыли шурф, магнитный павильон в толще снега. Вон он, шурф, который чуть не стал могилой начальника станции. А там стояли сани с наваренной железной решёткой из труб, механик Покровский ударил кувалдой по решётке, а она хрустнула, будто фарфоровая. Тогда и узнали, что железо при восьмидесяти градусах — вещь хрупкая, с которой следует обращаться деликатно. Отснял бы ты Ваня, этот кадр — цены бы ему не было… Или Сашу Бармина, который под восемьдесят пять градусов выходил гулять на полосу, чтобы доказать маловерам и самому себе, что прогулка под луной в любую погоду исключительно важна для организма.

— Волокуша на подходе, — сообщил Дугин.

— Идите сюда! — донёсся голос Белова. — Запечатлеемся вместе, для истории!

— Нам для истории не надо, — ухмыльнулся Дугин. — Идите, груз пустяковый, мы с Веней свободно справимся.

Семёнов, Гаранин и Бармин пошли к лётчикам. Филатов забрался в самолёт.

— С чего начнём, Женя?

— С перекура, — предложил Дугин, присаживаясь. — Или не хочется?

— Не очень, — признался Филатов.

— Нормальная вещь, скоро и про девочек забудешь, — пообещал Дугин. — До конца зимовки.

— Врёшь, — недоверчиво сказал Филатов. — Нет, в самом деле?

— Шучу. — Дугин подмигнул. — Но во сне раньше чем через месяц не увидишь. И то без душевного волнения.

— Ну, это ещё терпимо. А то чуть не до смерти напугал, даже слабость в ногах почувствовал.

— А вообще как? Шарики в глазах не прыгают?

— Ещё нет. Но и в футбол играть не хочется.

— И не захочется. У нас только док психованный, в пинг-понг напарников искать будет. Силы девать некуда, гирей зарядку делает.

— Саша — мужик что надо, — возразил Филатов. — На Льдине, сам знаешь, лучшим грузчиком был. А ты чего на него хвост поднял?

— Некультурно выражаешься, Веня. Мне с твоим Сашей делить нечего, разные учебные заведения кончали. Я в его клистирных трубках не разбираюсь, а он в моих дизелях.

— Что-то я тебя не пойму, Женька. Ласковый такой, в глаза всем улыбаешься, а в кармане фигу показываешь.

— Грубый ты человек, Филатов. — Дугин поднялся. — Кончай перекур. Я вниз спущусь, принимать буду. Носом дыши, слышишь? И нагибайся так, будто пузо у тебя выросло, медленно, понял?

— Проинструктировали, — отмахнулся Филатов. — Ну, принимай.

Аккумуляторы были тяжёлые, двухпудовые. Первый из них Дугин принял на руки, как ребёнка прижал к груди, осторожно нагнулся и положил на волокушу. С непривычки даже кровь в голову хлынула, с трудом отдышался.

— Может, подождём со вторым? — предложил Филатов.

— А чего ждать, давай.

Дугин, чтобы стать повыше, влез на связку спальных мешков и только принял второй аккумулятор, как мешки вдруг поехали из-под ног. Дугин покачнулся, аккумулятор выскользнул и с грохотом упал на волокушу.

— Цел? — испугался Филатов.

— Что с ним сделается? — Дугин укутал аккумуляторы спальными мешками. — Всё, что ли?

— Ящик ещё с бифштексами. Да ты разверни, посмотри.

— Бифштексы?

— Какие там бифштексы, я про аккумулятор.

— Никуда он не денется, подавай ящик.

— Держи.

— А теперь все сюда. — Белов подошёл к флагштоку. — Ваня, камеру отогрел? Снимешь церемонию подъёма флага. Зови свою кодлу, Сергей!

— Только побыстрее. — Бортмеханик Самохин взглянул на часы. — Сорок минут стоим, моторы застынут, Николай Кузьмич!

— Быстрее не выйдет, — сказал Семёнов. — Рановато, Коля, флаг поднимать.

— Почему это? — с деланным удивлением спросил Крутилин.

— Будто не знаешь, Ваня. Станция оживёт, выйдем в эфир. Тогда и поднимем.

— Бюрократ же ты, Серёга! — возмутился Белов. — Не разводи канитель, поднимай флаг, чинуша!

— Это я чинуша? — засмеялся Семёнов. — Не проси, Коля, не стану традицию нарушать.

— Даже ради друга? — забросил удочку Белов. — Который, не щадя своей драгоценной жизни, приволок тебя в эту чёртову дыру?

— Именно так, — подтвердил Семёнов. — Голый перед тобой разденусь — снимай, а флаг поднимем, когда отобью первую морзянку.

— Тьфу! — Белов под общий смех сдёрнул подшлемник, вытер слюну. — Такого кадра лишил, собака!

— А где Волосан? — спохватился Бармин.

— Дрыхнет на моём кресле, — сообщил Крутилин.

— Оставайся с нами, пусть летит вторым пилотом, — предложил Бармин. — За тебя вполне сработает!

— Моторы, Николай Кузьмич, — напомнил Самохин.

— Всё, братва, летим! — Белов знаком успокоил бортмеханика. — Ну, Серёга, ну, бюрократ! Давай обнимемся, что ли? Снимай, Ваня, всё-таки тоже кадр не из последних!

— Ради кадра? — с притворным негодованием спросил Семёнов. — А вот и Волосан, с ним и обнимайся.

Лётчики помогли подтащить волокушу к дому, стали прощаться.

— С завтрашнего дня, Сергей, начинаем рейсы двумя бортами, — пообещал Белов. — Так оставить тебе на денёк охотника за пингвинами?

— Конечно, веселее открывать зимовку.

— С одним условием: без меня флаг не поднимать! Нету ещё такого кадра в моей коллекции, понял?

— Попутного ветра, Коля!

— Лучше никакого. Ну, до связи!

— До связи, дружище!