В ловушке любви

19

Мы переехали. Несколько дней спустя, когда я переходила авеню Гранд-Армее в Париже, мне встретился Юлиус. Моросило, навстречу мне мчался «даймлер». Я сразу узнала его и остановилась. Юлиус вышел из машины и подошел ко мне. Он похудел.

— Жозе, наконец-то! Я был уверен, что встречу вас.

Я смотрела на этого маленького и упрямого человечка. Мне показалось, что впервые он глядит мне прямо в лицо. У него были все те же голубые глаза, блестевшие из-под стекол очков, а на нем все тот же костюм цвета морской волны. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить, что очень долго этот человек был для меня символом поддержки. А теперь я видела перед собой незнакомца, бесцветного, тусклого, но вызывавшего какое-то смутное беспокойство, словно маньяк, еще не проявивший себя.

— Вы все еще на меня сердитесь? Но все ведь кончилось, не так ли?

— Да, Юлиус, все кончилось.

— Я думаю, вы поняли, что все делалось для вашего же блага. Я, правда, был неловок.

Он улыбался, явно довольный собой. И я ощутила то же чувство, что и тогда при нашей первой встрече, в Салине: будто передо мной был не человек, а какой-то механизм, чужой и непонятный. Я не могла вспомнить ни одного нашего диалога. В памяти остался только один монолог, произнесенный на пляже, — единственный раз, когда он приоткрыл завесу и показал мне нечто, напоминавшее человеческое лицо. И именно это воспоминание удержало меня на месте, не позволив тут же умчаться прочь.

— Все лето я получал новости о вас, — добавил он. — Наверное, теперь я знаю Солонь так же хорошо, как и вы.

— Опять ваши частные детективы…

Он улыбнулся:

— Не думаете же вы, что я перестану опекать вас.

И неожиданно меня охватила злость. Я даже не успела подумать, а слова уже вырвались.

— А ваши частные детективы не сообщили вам, что я жду ребенка?

Он оторопел, но быстро пришел в себя.

— Это очень хорошая новость, Жозе. Мы дадим этому ребенку хорошее воспитание.

— Это ребенок Луи, — сказала я. — И на следующей неделе у нас свадьба.

И вот тогда, к моему великому удивлению, к моему ужасу, его лицо исказила страшная гримаса, а глаза наполнились слезами. Он буквально затопал ногами по тротуару, размахивая руками.

— Это неправда! — вопил он. — Это неправда! Это невозможно.

Я стояла оцепенев, не в силах ни двинуться, ни отвести глаз. Неожиданно из машины выскочил шофер и схватил его за плечи в тот самый момент, когда Юлиус уже замахнулся, чтобы ударить меня. Вокруг собралась небольшая толпа.

— Это мой ребенок, — кричал Юлиус. — И вы, вы — тоже принадлежите мне.

— Господин Крам, — причитал шофер, оттаскивая его назад. — Господин Крам…

— Отпустите меня, — продолжал кричать Юлиус. — Отпустите меня. Это невозможно! Я говорю вам, что это мой ребенок!

Шофер продолжал волочить его, и тут я пришла в себя. Я повернулась на каблуках и бросилась в ближайшее кафе. Я очень долго просидела там, стуча зубами от страха, и не могла успокоиться. Я боялась выйти: мне все казалось, что Юлиус продолжает там стоять, задыхаться и корчиться от злобы, разочарования и может быть, от любви. Я позвонила Дидье, который сразу приехал и отвез меня домой.

Два месяца спустя я узнала, что Юлиус А. Крам умер. Кажется, от сердечного приступа, наступившего вследствие злоупотребления транквилизаторами, антидепрессантами и прочими средствами, помогающими убежать от действительности. Мы прошли по жизни параллельно, так наши пути и не пересеклись: мы навеки осталась чужими друг для друга. Каждый из нас видел лишь профиль другого, и между нами не было любви. Он мечтал лишь о том, чтобы обладать мною, а я о том, чтобы убежать от него. Вот и все. Если подумать — довольно жалкая история. И все же я знала: когда время наведет порядок в моей хрупкой памяти, я буду помнить о нем лишь одно: клочок седых волос, торчавший из гамака, и усталый, неуверенный голос: «Потому что с тех пор, как я узнал вас, мне ни разу не было скучно».