В ловушке любви

5

На следующий день я, естественно, проснулась в прекрасном настроении: комната была такой же мрачной, ситуация скандальной, но что-то напевало во мне веселый мотив. Вечно у меня происходило все наоборот, словно я играла на рояле, позабыв о педалях, или нет — не позабыв, а нажимая на них как попало: приглушая симфоническую увертюру своего счастья и усиливая «Лунную сонату» меланхолических настроений. Рассеянная, когда нужно было радоваться, и веселая во времена неудач, я постоянно разочаровывала тех, кто любил меня. Это происходило совершенно бессознательно, просто иногда жизнь в своей простоте казалась мне такой смешной, что кто-то во мне буквально умирал от желания со всей силы хлопнуть крышкой рояля, как это иногда делают на концертах некоторые пианисты. Кто же из нас двоих причинил себе больше вреда? Я или Алан? Только он лежит сейчас, съежившись на диване, прикрыв глаза рукой и не слыша ничего, кроме стука своего сердца. А в пятидесяти километрах от него на роскошной кровати лицом вниз лежала я, лежала и слушала, как кричит птица. Она кричала всю ночь. Но кто же из нас двоих был более одинок? Какими бы тяжелыми ни были любовные муки, разве они страшнее одиночества? Полного одиночества, в котором нет даже эха. Я подумала о Юлиусе и рассмеялась. Если он рассчитывал поймать меня в свои сети и в соответствии с имиджем четкого и организованного делового человека уже отвел мне место на своей шахматной доске, то его ждут впереди большие разочарования. Веселый мотив все сильнее и сильнее звучал во мне. Я была еще молода, вновь свободна, нравилась мужчинам, а за окном был чудесный день. Нет, было бы глупо позволить кому-нибудь снова поймать меня в свои сети. Сейчас я встану, оденусь, позавтракаю, вернусь в Париж, найду себе какую-нибудь работу и встречусь с друзьями, которые обрадуются встрече со мной.

Открылась дверь, и в комнату вошел дворецкий, катя перед собой столик, на котором лежали тосты и полевые цветы. Он сообщил, что господин Крам уехал по делам в Париж, но вернется к завтраку, то есть примерно через час. Таким образом я узнала, что проспала четырнадцать часов. Я натянула старый свитер и новоприобретенный эгоизм, спустилась по лестнице и вышла во двор. Он был пуст. Лишь в окнах дома скользили тени. Царила атмосфера ожидания — все ждали хозяина дома. Да, по всей вероятности, жизнь Юлиуса А. Крама не была очень веселой. Я сходила на псарню, погладила трех собак — они полизали мне руки, — и я решила, вернувшись в Париж, тоже завести пса. Я буду заниматься им, гулять и кормить, и за это он не будет кусать меня за пятки и задавать лишние вопросы. А вообще-то эта ситуация, хотя она и прояснилась, вызывала у меня те же чувства, которые я испытала пятнадцать лет назад при выходе из пансиона. Но на этот раз я была более здравой. Почему-то всегда кажется, что с переменой жизни, возраста, сменой партнера ты переживаешь все иначе, чем в юности. На самом деле все повторяется. Только каждый раз все те же чувства: жажда любви, жажда быть свободной, инстинкт бегства, инстинкт погони или желание быть любимой кажутся иными. Наверное, это результат издержек памяти и наивных претензий к жизни.

Подойдя к дому, я тут же попала в конвульсивные объятия мадам Дебу. Я была настолько потрясена, что позволила ей поцеловать меня раза три, и, только оправившись, нагло спросила: «Что вы здесь делаете?»

— Юлиус мне все рассказал, — воскликнула судья хороших манер, специалистка по деликатным ситуациям. — Рано утром он позвонил мне и сообщил о вас. Вот я и приехала.

Она взяла меня под руку и повела по гравийной дорожке к дому. По пути она успокаивающе похлопывала меня по ладони. Она была одета в очень элегантный зеленовато-оливкового цвета костюм из замши, который очень неудачно подчеркивал на бледном солнце ее яркий городской макияж.

— Я знаю Юлиуса уже двадцать лет, — сказала она. — Он всегда был чрезвычайно приличен. Он не хотел, чтобы все это выглядело как похищение, какая-нибудь тайна, и позвонил мне.

В стиле «Трех мушкетеров» она была великолепна. Должно быть, приняв мое молчание за благодарность, она продолжала:

— Это нисколько не взволновало меня. Я должна была присутствовать на скучнейшем обеде у Лазаров… Мне очень приятно, что я могу оказать маленькую услугу вам обоим. — А где вход в эту лачугу? — добавила она очень громко и весело. Было прохладно, и она, наверное, сильно продрогла в своем зеленовато-оливковом костюме. Словно по мановению волшебной палочки дверь открылась, и появился меланхоличный дворецкий. Он посторонился в дверях, и мы вошли в дом.

— А здесь мрачновато, — заметила она, оглядывая комнату. — Можно подумать, что мы в Корнуэлле.

— Я никогда не была в Корнуэлле.

— Вы никогда не были у Бродерика? Бродерик Гранфильд. Нет? Так вот, там так же, как здесь: здравствуй, охота. Но там, в глуши, это выглядит более натурально, чем в пятидесяти километрах от Парижа.

Сказав это, она села и осмотрела меня. Она заявила, что я плохо выгляжу, но в этом не было ничего удивительного. Оказывается, она всегда считала Алана очень странным, как, впрочем, и все в Париже. А так как она дружила с моими родителями, то сильно беспокоилась за меня. Я с огромным удивлением внимала этому потоку откровений, ибо даже и не предполагала, что она была знакома с моими родителями. И когда под конец она заявила, что я возвращаюсь вместе с ней в город и что она даст мне на время пристанище у одной из своих невесток, которая сейчас живет в Аргентине, я лишь покорно кивнула головой.

Воистину Юлиус не переставал удивлять меня. Словно фокусник из рукава, он доставал шоферов-горилл, частных детективов, прилежных секретарей, невест-аристократок и даже дуэнью. Да еще какую! Женщину, чьи жестокие поступки — по количеству — могут сравниться с благотворительными. Женщину столь отвратительную, сколь и элегантную. Одним словом, женщину, какую в свете принято считать безупречной. Должно быть, Юлиус А. Крам обладал и впрямь немалым могуществом, если ему удалось заставить ее обратить на меня свое внимание и даже вмешаться. В конце концов я была в ее глазах лишь незнакомкой. Но потом были детство и юность, я уехала в Америку и вернулась оттуда в сопровождении элегантного молодого человека по имени Алан, о котором она знала лишь, что он американец, богатый и немного странный. А то, что Юлиус втюрился в меня, так это не страшно. Она еще посмотрит, что из меня сделать: приживалку или жертву.

Юлиус вернулся, как и обещал. Кажется, ему было приятно застать обеих своих дам, болтающими в уголке у камина. Он тепло поблагодарил мадам Дебу, и таким образом я узнала, что ее зовут Ирен. Затем он с гордостью посмотрел на меня. Его взгляд как бы говорил: «Ну что, я все предусмотрел». Мы говорили обо всем понемногу, то есть ни о чем конкретно, с тем тактом, который так свойственен воспитанным людям, когда они сидят за столом. Странная вещь, но присутствие тарелки, ножа и вилки, а также первой закуски обязывает цивилизованное существо к скромности и сдержанности. Но как только мы вышли из-за стола и перешли в салон, где нас ждал кофе, они тут же принялись обсуждать мое будущее. Итак, мне предстояло, по всей видимости, жить на улице Спонтини в квартире невестки Ирэн, пока адвокат Юлиуса господин Дюпон-Кормей начнет переговоры с Аланом. Но самое главное, в субботу мы должны были отправиться на гала-концерт в Оперу, который организовывала Ассоциация одиноких стариков или что-то в этом роде. Я сидела и слушала, как они говорят обо мне, словно о несмышленом ребенке. Поначалу это забавляло и удивляло, но затем я насторожилась. Неужели я и впрямь такая хрупкая, беззащитная и очаровательная женщина? Неужели я в самом деле нуждаюсь в их покровительстве? Существуют люди, которые находят себе повсюду защитников или родственников. И хотя вскоре эти родственники лишь вызывают раздражение, они не отступают. Их не смущает подобное отношение. А как же иначе, ведь они имеют дело с неблагодарным ребенком!

Сразу же после кофе мы отправились в Париж. Деревенская крепость и меланхоличный шофер остались позади, а пять часов спустя я уже сидела в маленькой гостиной невестки мадам Дебу и прилежно ждала, когда шофер Юлиуса привезет из дома кое-какие мои вещи (домом я по привычке назвала то ужасное место, ту клетку, ту волчью яму, в которой сидел свирепый и полный ненависти Алан, и куда я ни за что на свете не должна была возвращаться). А в восемь часов, разрушив все планы Юлиуса А. Крама и мадам Дебу, запланировавших скромный ужин на десять персон в одном из ресторанов на левом берегу Сены, я вышла из дому и, побродив под дождем, нашла пристанище у своих старых друзей Малиграссов, пожилой и очаровательной пары, давно привыкшей к моим неожиданным визитам. Я провела у них очень спокойную ночь и вернулась на улицу Спонтини лишь на следующий день в полдень, чтобы переодеться. Это была моя первая выходка, и ее строго осудили.