В ловушке любви

8

На следующий день Дидье позвонил мне в редакцию, пробормотал что-то по поводу вчерашнего инцидента и пригласил в бар на улице Монталамбар, где него была привычка бывать. Он хотел познакомить меня с одним очень дорогим ему человеком. Я тут же подумала о Ксавье и почувствовала себя неловко. Я даже собралась было отказаться, потому что терпеть не могу вмешиваться в личные дела друзей, но потом подумала, что раз он хочет этой встречи, значит, по той или иной причине, она ему необходима, и согласилась.

Я пришла в бар немного раньше назначенного времени, устроилась в уголке и, подождав немного, попросила официанта принести мне газету. Тогда мужчина, сидевший за соседним столиком, повернулся и, вежливо проговорив «если вы позволите», протянул мне свою. Беря газету, я улыбнулась незнакомцу. У него было спокойное лицо, карие глаза, жесткий рот и большие руки. Что-то во всем его облике говорило о сдерживаемой внутренней силе и легкой разочарованности в жизни. Он тоже посмотрел на меня, посмотрел прямо в глаза. И когда он заметил, что в этом номере совершенно нечего читать, я тут же поверила ему на слово.

— Вы любите ждать? — спросил он.

— Смотря кого, — ответила я. — В данном случае речь идет об одном из моих добрых друзей. Так что меня это не очень беспокоит.

— Может, поболтаем, пока вы ждете?

К своему великому удивлению — ведь я не любительница подобных знакомств, — через пять минут мы уже весело болтали о политике и кино. Я нисколько не чувствовала себя скованной. У него была какая-то очень спокойная манера предлагать сигарету, давать прикурить, подзывать официанта. Она была тем приятнее, что в последние дни меня окружали в основном люди нервные и истеричные. Глядя на него, я почему-то подумала о деревенской жизни. В этот самый момент в бар вошел Дидье. Увидев нас, болтающих и смеющихся, он в изумлении застыл на месте.

— Извините за опоздание. А вы что, знакомы?

О небо, подумала я, неужели это Ксавье? Я никак не могла понять, что общего между этим человеком и тем крутым малым, о котором рассказывал мне Дидье.

— Мы только что встретились, — сказал незнакомец.

И тогда Дидье представил нас.

— Жозе, это мой брат Луи. Луи, это мой друг Жозе Аш, о которой я говорил тебе.

— А, — сказал Луи.

Он откинулся на спинку кресла и вновь посмотрел на меня, но на этот раз, кажется, с гораздо меньшей симпатией. Это выглядело совершенно абсурдным, потому что и невооруженным глазом было видно, что братья любят друг друга. Теперь я даже узнавала в Луи некоторые черты Дидье, только они были глубже и спокойнее. Наверное, он похож на того, кем когда-то хотел стать Дидье, — подумалось мне.

— Так вы друг Юлиуса А. Крама и мадам Дебу, — сказал он. — Вы работаете в газете, которая, кажется, называется «Зеркало искусства».

— От вас ничего не скроешь…

— Я ему много рассказывал о вас, — объяснил Дидье. — И о том, как мы с вами покатывались от смеха на некоторых обедах.

— Это делает вам честь, — заметил Луи с иронией. — Мои поздравления. Дидье с успехом заменил меня в этом мире, где один из нас должен обязательно присутствовать. Что касается меня, то я всегда терпеть не мог подобную публику. А как это удается вам?

— Я их знаю не так давно, — ответила я запнувшись. — Так получилось, что мадам Дебу и Юлиус А. Крам недавно оказали мне одну услугу, и я…

Короче, я мялась-мялась и в конце концов запуталась. Я извинялась, снова запиналась… И это очень меня раздражало.

— Могу себе представить, какого рода услуги могут оказывать подобные люди, — бросил он. — Я не люблю пользоваться их помощью.

— Вы свободны — делаете что хотите.

— Я — да, — согласился он.

К своему великому удивлению, я почувствовала, что краснею. Я увидела себя такой, какой меня представляли люди: женщиной на содержании богатого друга. И все потому, что Юлиус был богат. Отражение самой себя, которое я невозмутимо наблюдала в течение двух месяцев в глазах окружавших меня людей, теперь, в глазах этого мужчины, показалось невыносимым. Но не могу же я в самом деле вот так заявить ему: «Знаете, Юлиус А. Ерам всего лишь мой друг. Я сама зарабатываю себе на хлеб и веду респектабельный образ жизни». Но, раз уж я не любила нападать, то, увы, не любила и защищаться.

— Знаете, — сказала я. — В наше время женщине трудно жить в ногу со временем. Муж бросил меня без копейки денег, и я была очень рада, что в такой тяжелый момент могу опереться на надежного человека, каким является Юлиус А. Крам.

И я улыбнулась им всепонимающей, заговорщицкой и отталкивающей улыбкой.

— Примите мои поздравления, — отозвался Луи. — Пью за ваше незаурядное душевное здоровье.

— Да что вы такое говорите! — воскликнул Дидье.

Он совершенно не понимал, что происходит. Как он, должно быть, радовался этой встрече: любимый брат и со вчерашнего дня лучшая подруга… И все провалилось. Причем с треском. Мне было бы в тысячу раз приятнее встретиться с его Ксавье, чем с этим недоброжелательным незнакомцем.

— Я должна идти, — извинилась я. — Сегодня мы идем в театр, а Юлиус терпеть не может опаздывать.

Я встала, пожала руку одному брату, поцеловала в щеку другого и вышла с чувством собственного достоинства. Я шла домой пешком и пребывала во власти беспричинной злобы. Это злоба настолько ослепила меня, что три раза я чуть было не попала под автомобиль. В это время дня машины носились по городу так, словно с цепи сорвались. Я понемножку начала ненавидеть этот город, его низкое небо, слепые машины и вечно торопившихся прохожих. Я начала ненавидеть всех тех, кто окружал меня эти последние два месяца и до сегодняшнего дня лишь слегка раздражал меня. А теперь я даже немного побаивалась этих людей. Если бы Алан был в Париже, я бы, конечно, пошла к нему в этот вечер. Просто я хотела прочесть, пусть даже в глазах ревнивца, уверенность в своей честности и неподкупности.

Лишь один человек в этой ситуации мог спасти меня. К сожалению, этот человек был причиной сегодняшнего скандала. Это был Юлиус А. Крам. Страдал ли он тоже, видя, как люди принимают нас за любовников, и прекрасно зная, что это не так и никогда не будет так? А действительно ли он думал, что мы никогда не будем близки? Быть может, вся сегодняшняя ситуация была с его стороны хорошо рассчитаным риском? Может быть, все было основано на надежде, что со временем в силу ложного положения, в котором я находилась, и, уступив привычке и усталости, я, наконец, отдамся ему? Может быть, он считал, что таковы условия договора, который мы молча заключили друг с другом? В конце концов, если я и допускала между нами близости, то почему так же должен был считать и он. В таком случае я вела себя не очень-то порядочно. Тут я запаниковала. Но тут кто-то во мне, кто-то, очень боявшийся новых осложнений и забот, прошептал: «Ну и что же? Юлиус прекрасно знает, что между вами ничего нет. Ни разу, ни жестом, ни словом ты не давала ему повода думать иначе. И ты вовсе не должна ставить под сомнения простые дружеские отношения из-за того, что какой-то ханжа косо посмотрел на тебя в баре». Только дело в том, что уж больно хорошо я знала этот голос. Он принадлежал тому, кто уже сто раз говорил мне: «Не будем усложнять. Подождем, а там видно будет». И каждый раз я имела возможность убедиться, к каким неприятным последствиям приводил меня этот вкрадчивый шепот. Выжидательная политика еще никогда не приводила ни к чему хорошему. Нет, действительно надо было поговорить с Юлиусом и расставить все точки над «и». Пусть я буду выглядеть смешной, зато это упростит наши отношения в будущем.

Я добралась до дому, вконец измученная своей собственной совестью. Когда я открывала дверь, зазвонил телефон. Ну, конечно, это был Дидье. И не просто Дидье, а очень расстроенный Дидье. «Жозе, что произошло? Вы были совсем не похожи на себя. Я так надеялся, что Луи понравится вам, а он вдруг решил сыграть роль пещерного человека».

— Ничего страшного, — ответила я.

— Жозе, я знаю, что вы не собирались сегодня в театр. Вы сами сказали, что свободны сегодня. Вы не откажетесь пообедать со мной. Луи уже уехал, — поспешно добавил он.

Он действительно был очень расстроен. Как бы там ни было, но лучше было пообедать в его компании, чем сидеть в одиночестве, изображая из себя героиню светских фельетонов. А кроме того, я могла заодно и спросить его, что он обо всем этом думает. Правда, не люблю откровенничать, но, с другой стороны, я так давно не говорила с кем-нибудь о себе. Я попросила его заехать за мной через час. Он пришел, повосхищался моей квартирой, и мы посидели минут двадцать, беспечно разговаривая о том о сем. Я даже налила нам немного виски, а затем решительно сказала: «А теперь поехали».

Он рассмеялся очень мило, совсем по-детски. А глаза его были полны нежности. В этот момент я еще раз пожалела, что судьба отвратила его от женщин. Он был очень хрупким, тактичным и нежным. И он был моим другом. Теперь нам предстояло с ним прояснить два инцидента. Он начал со второго, безусловно менее болезненного для него. Так я узнала, что его брат, пуританин и ханжа, вовсе таковым не был. Он всегда испытывал ужас перед своей семьей и знакомыми из их круга. Он сбежал в Солонь, где жил в заброшенном доме и работал ветеринаром. И тогда я вспомнила, как во время нашего разговора от него повеяло спокойствием деревенской жизни. Я представила его большие руки на крупе лошади. Романтические мечты нахлынули на меня, но я быстро отбросила их, вспомнив, что он принял меня за содержанку. Тогда я спросила Дидье, считает ли он меня женщиной подобного сорта. Я спросила его прямо, без обиняков, так что он даже подскочил на стуле.

— Содержанкой?! — повторил он. — Содержанкой? — да вовсе нет.

— А что вы думаете о моих отношениях с Юлиусом? И что думают другие?

— Я думал, что вам плевать на их мнение, — пробормотал он.

— Ваш брат вывел меня из себя.

Не зная, куда деваться от неловкости, он потер руки.

— Что касается меня, то я знаю, что вы не любовница Юлиуса и не собираетесь ею становиться. Но люди думают по-другому. У них не хватает фантазии представить себе, что вы ведете их образ жизни и в то же время работаете ради денег в маленькой газете.

— Но между тем, — сказала я, — в Париже очень легко устроиться таким образом.

— Безусловно, — согласился он, словно сожалея. — Но они считают, что вы устроились иначе.

— А Юлиус, — спросила я. — Как вы думаете, Юлиус ждет от меня чего-то другого?

Он резко поднял голову и посмотрел на меня с искренним изумлением.

— Еще бы! — ответил он. — Юлиус просто вбил себе в голову завладеть вами тем или иным способом. А он не из тех, кто останавливается на полпути.

— Вы думаете, он любит меня?

В моем голосе было столько сомнений, что он рассмеялся.

— Не знаю, любит ли он вас, но расставаться с вами он не желает. Таких собственников, как Юлиус, трудно себе представить.

Я шумно вздохнула и одним махом допила свое виски. Почему так получается, что мне всегда приходиться играть роль жертвы, за которой охотятся. Нет, с меня хватит. Завтра же я начистоту поговорю с Юлиусом.

Я поставила Дидье в известность о своем решении. В ответ он поднял глаза к потолку и возразил, что это ни к чему не приведет. Мне не удастся вытянуть из Юлиуса ни единого слова. «Объяснения, — добавил он, — никогда ни к чему не приводят». Он знал это на своем опыте. И тут мы заговорили о Ксавье. В тот день я много узнала о том, насколько изощренно жестоким может быть один мужчина по отношению к другому. Большинству женщин тут было бы чему поучиться. Я слушала, и кровь стыла в жилах, когда я представляла себе ночные бары, эти джунгли, где люди предпочитали честной ссоре удары ниже пояса. Каждое имя в его рассказе звучало как угроза, ожидание как пытка, а согласие как унижение. Он употреблял в своем рассказе очень мягкие и скромные слова. Но странное дело, это не ослабляло, а наоборот усугубляло остроту его страшного повествования, Я даже подумала, что у Дидье, кажется, был такой же вкус к несчастью, как у Алана. Страдание было заключено в нем самом, а не в предмете его любви, как, впрочем, и наслаждение. Теперь я поняла, что кого бы он ни любил, мужчину или женщину, он все равно был бы несчастлив. Он ушел поздно, казалось, облегчив свою душу и успокоившись, а я уснула со стыдливым чувством обретенного душевного равновесия. Что бы там ни произошло в моей жизни, я никогда не полюблю страдания. Что бы ни случилось, но однажды обязательно наступит утро, когда я проснусь, напевая веселую песенку.