В океане. Повесть

Глава восемнадцатая
АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН

Андросов стоял на крыле мостика, задумчиво смотрел на остающиеся сзади по правому борту черные скалы Бью-фиорда.

Атлантический океан. Вот он плещется вокруг - спокойный, вздымающийся мягко, чуть заметно. Безбрежная, подернутая неподвижными бликами и разводами синева.

Караван лег на новый курс, снова шел на норд. По правому борту медленно проплывал берег материка - за первой линией гор из коричневого складчатого камня поднималась вторая линия, смутные, расплывчатые, словно сотканные из холодного дыма громады. Узкими лоскутами белеют на откосах прибрежных гор стеклянно-матовые срезы - это спускаются к морю ледники. А над океаном стоит жара, солнце сверкает на тяжелой спокойной воде. И по левому борту протянулась цепь островков - то крутых, зазубренных, то плоских, еле заметно чернеющих в синеве.

- Теперь пойдем Инреледом до самого Баренцева моря, - сказал капитан Потапов, с обычным меланхолическим видом вглядываясь в океанский простор.

- Инреледом? - переспросил Андросов.

- Так точно, Инреледом, рекомендованным фарватером. Видите - идем как будто открытым морем, а на самом деле это Инрелед - узкий проход вдоль берега среди опасностей - надводных и подводных шхер. «Шергорд» - «сад шхер», называют эти места норвежцы.

- Поэтично, - заметил Андросов.

- Поменьше бы такой поэзии! - откликнулся капитан «Прончищева». - Собьешься с фарватера - и посадишь корабль на банку. Знаете, одних только островков у берегов Норвегии насчитывается до полутораста тысяч.

- Так, может быть, целесообразнее идти дальше от берегов?

- То есть открытым морем? - иронически усмехнулся Потапов. - Здесь под нами глубины небольшие, много якорных мест. Подводный рельеф Инреледа - как широкий порог, по которому проходит теплое течение Гольфстрим. А податься мористее - выйдем в огромную впадину Атлантики с ветрами и длинной океанской волной.

- Нет, товарищ капитан третьего ранга, - помолчав, сказал Потапов с таким негодованием, точно обвинял Андросова в том, что именно он создал все неприятности норвежского побережья. - С вашего позволения пойдем Инреледом, как ходят, огибая Скандинавию, мореплаватели всех стран.

Андросов сдержал улыбку. Характер капитана «Прончищева», своеобразная манера его разговора уже давно не удивляли его.

Начальник экспедиции вышел из штурманской рубки, остановился рядом с капитаном.

Зазвенели ступеньки трапа. На мостик из радиорубки взбежал лоцман Олсен. В последние дни - после выхода из Бергена - норвежец стал замкнут и угрюм, чем-то глубоко озабочен.

Он подошел к Потапову и Сливину. Сообщил сводку погоды, только что принятую с норвежской метеорологической станции.

- Шифтинг уинд! - услышал отошедший в сторону после разговора с Потаповым Андросов. Увидел, как прояснилось лицо капитана «Прончищева».

- Долгосрочный прогноз: шифтинг уинд - переменчивый ветер. Лофотены дают хорошую погоду, - повторил капитан Потапов. - Совсем хорошо, после бергенских прогнозов.

- Это совсем хорошо, - подтвердил Сливин.

Он помолчал, поглаживая бороду, - верный знак отличного настроения.

- В штиль непременно собрались бы циклончики у Лофотен. А переменчивый ветер их разгонит.

Олсен, прислушиваясь к разговору, утвердительно закивал.

- Значит, точно, Николай Александрович, что погода сочувственно относится к большевикам? Слышал я, в войну на Северном флоте моряки так говорили, - совсем развеселившись, пошутил Потапов.

- Потому что коммунисты не ходят на поводу у погоды; вот ей ничего другого не остается, как сочувственно к нам относиться, - вступил в разговор Андросов.

У всех было теперь отличное настроение. Ушли в прошлое недавние переживания перед выходом кораблей в море. Прекрасно работают люди. После ремонта буксирное хозяйство на высоте. И даже Лофотенские острова - эта всегдашняя кухня штормов и туманов - дают устойчивую погоду.

- Как там наш раненый, Ефим Авдеевич? - спросил Сливин.

- Лучше ему. Только очень слаб от потери крови.

- Да и лихорадка его сколько времени трепала. Боялся я - не воспаление ли мозга, - сказал Потапов.

- По-прежнему у него Ракитина дежурит?

- Да. Они с военфельдшером друг друга сменяют, вахту несут у его койки.

- Нужно бы Ракитину от работы в салоне освободить, - нахмурился Сливин. - Может быть, заменить ее вестовым?

- Предлагал я уж ей, - откликнулся Потапов. - Сердится, не хочет ни в каком случае. Темпераментная девушка. Мне, говорит, не трудно, я привыкла за ранеными ходить. И основную работу, говорит, не брошу.

- Докладывайте мне, капитан третьего ранга, чаще о здоровье Фролова. Скверное это дело, - сказал Сливин.

- Хорошо еще, что Жуков и Илюшин проявили выдержку, не вмешались в свалку, когда норвежцы бросились на американцев. Говорят, этому капитану транспорта, что избивал негра, норвежские моряки изрядно накостыляли затылок.

- Да, наши люди не дали повода для газетных сплетен. Даже реакционнейшие из газет не смогли использовать против нас этот тягостный случай, - сказал Андросов.

Сливин вскинул бинокль, посмотрел за корму, в сторону отдалившегося дока. В линзах качнулась лазурная штилевая вода, смоляно-черные баржи у подножия доковых башен, маленькие фигурки обнаженных до пояса людей…

Белые кружочки бескозырок двигались над плоскостью понтонов, чернеющих высоко над водой. «Золотые ребята», - в который раз с нежностью подумал Сливин.

На стапель-палубе дока Агеев вытер ладонью залитое потом лицо.

Кожа немного болела, обгорела под жарким солнцем. «Будто не у Полярного круга идем, а где-нибудь в южных широтах», - подумал Сергей Никитич.

- Погодка подходящая, товарищ мичман, - сказал дежурящий у буксиров Мосин.

- Пока подходящая, - откликнулся главный боцман.

- А что, думаете, на перемену может пойти?

- Солнышко вчера с красной зарей заходило, а нынче со светлой зорькой взошло. Это, наши поморы говорят, к тихой погоде, - задумчиво сказал боцман. - А вот что звезды неярко блестели, вроде как затемнялись, - это значит к сырости, к туману идет дело…

- Нехорошо как, товарищ мичман, в Бергене с нашим сигнальщиком получилось.

- Нормально получилось, - пробормотал Агеев. - Пришли за границу, точнее говоря, в сектор капиталистических стран, ну и началась вокруг всякая уголовщина.

Он прошелся еще раз вдоль сбегающих в воду тросов, еще раз проверил - надежно ли наложены стопора.

Не так давно, при выходе из Бью-фиорда, закончили вытравлять буксиры. Как всегда, они чуть плещутся в темно-синей воде, уходит в глубины слабина круглой тросовой стали, соединяющей док с ледоколом… Порядок, стопоры наложены хорошо… Но чувство беспокойства, какой-то сердечной тоски не покидало Агеева.

Он сознавал, откуда идет эта тоска. Она не оставляла его с той минуты, как на борт «Прончищева» принесли с берега Фролова - тяжело раненного друга.

Сергей Никитич успел только раза два посмотреть на него, мимоходом забегая в лазарет.

- Ну, как тут мой Димка? - спрашивал, остановившись у двери каюты. Оба раза видел там дежурившую возле больного Таню, успокаивался, встретив спокойный взгляд ее добрых серьезных глаз.

Потом началась неотложная работа по подготовке выхода в море, но мысли все время возвращались к Фролову.

Эх, друг Фролов, геройский, но легкомысленный парнишка… Здесь он, конечно, не виноват: знал, как вести себя в иностранных портах, не стал бы ввязываться в драку. Тот парень в шляпе, надвинутой на глаза, только ждал подходящего момента. Но если бы раньше сказать Фролову о предупреждении норвежцев, может быть, был бы осторожнее… Так вот о чем предупреждал тот партизан… Но и без предупреждения сигнальщик, бывший разведчик, обязан был видеть опасность и сзади, не дать возможности врагу нанести тот удар… «Говорить-то хорошо, - думал мичман, - а если бы сам присутствовал при таком избиении, у самого бы, пожалуй, от бешенства потемнело в глазах… А казалось, поход будет мирный и простой…»

«Точно, что мирный и простой!» - горько повторил про себя Сергей Никитич, зашагал к борту баржи, куда Пушков только что принес бачок с борщом, распространявшим вкусный аромат.

На доке и на кораблях пробил обеденный час. Дежурные с бачками выстроились в веселую очередь у камбузов, в кубриках матросы и старшины рассаживались за столами…

- Кушать можно идти, Сергей Севастьянович, - доложила Потапову Таня.

Она стояла на мостике ледокола, вытянувшись почти по-военному, опустив вдоль накрахмаленного фартука смуглые девичьи руки. Под белой косынкой мягкие курчавые волосы оттеняли немного утомленное, бледное от недосыпания лицо. Но продолговатые черные глаза Тани смотрели, как всегда, с ласковым вниманием.

Как служащая ледокола, она обращалась к капитану «Прончищева» и в то же время окидывала взглядом стоящих рядом, давала понять, что приглашение относится и к ним.

- Ну как, прошла головная боль? Лучше чувствуете себя? Глаза-то совсем сонные! - сказал капитан Потапов.

- Куда лучше, Сергей Севастьянович. Ветерок обвевает, а отоспаться всегда успею, - отозвалась Таня.

- Ну, значит, прирожденная морячка! Приглашайте офицеров, я буду обедать позже. - Потапов отвернулся, стал всматриваться в берег.

- Прошу кушать, товарищ капитан первого ранга, - шагнула Таня к Сливину.

- Слушаюсь, товарищ руководитель питания.

Сливин вложил свой тяжелый бинокль в футляр, скинул ремешок с шеи, взглянул на Олсена.

- Гаа сизе миддаг, товарищ Олсен… Прошу кушать.

- Мангетак. Спасыбо, - сказал улыбаясь Олсен.

Они прошли в штурманскую рубку, откуда внутренний трап вел в капитанский салон. Курнаков склонялся над матово-серым разворотом карты на штурманском столе. Игнатьев перелистывал лоцию, сидя на диване.

- Штурман, обедать! - проходя мимо Курнакова, пригласил Сливин.

- Есть… Сейчас меня лейтенант Игнатьев подсменит.

Сливин пропустил Олсена вперед, вслед за ним спустился в салон. Войдя в салон, не сел сразу к столу, глянул в зеркало, обдернул белый китель, прошелся по каюте, взглядывая на барометр и в иллюминатор.

Андросов и Олсен стояли, положив руки на спинки кресел. Ждали Курнакова, чтобы, по морскому обычаю, всем сразу сесть за стол.

В дверь постучали. Четко, по-строевому в каюту шагнул рассыльный.

- Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться к капитану третьего ранга?

- Обращайтесь, Лютиков.

- Товарищ капитан третьего ранга, раненый вас просит к себе. Беспокоится. Одного вас просит зайти, - понизив голос, сказал Лютиков Андросову.

Андросов вопросительно взглянул на Сливина.

- Может быть, сперва пообедаем, Ефим Авдеевич? - сказал Сливин.

- Я бы лучше сейчас прошел, Николай Александрович.

- Ну идите. Начнем обедать без вас.

Фролов лежал, откинув забинтованную голову на подушку. Его лицо было желтовато-бледным, ввалились прикрытые длинными ресницами глаза. Андросов тихо подошел к койке.

- Товарищ капитан третьего ранга! - приподнялся ему навстречу Фролов.

Молодой военфельдшер, мечтательно глядевший в иллюминатор, порывисто обернулся.

- Лежите спокойно, больной! - военфельдшер решительно шагнул к койке. - Докладываю, товарищ капитан третьего ранга, что при резких движениях могут усилиться последствия травмы головы. Вы же мне обещали, больной, - почти умоляюще он перевел взгляд с Андросова на Фролова.

- Слышите, Дмитрий Иванович, что доктор говорит?

Фролов откинулся на подушку.

- Ну, что у вас за срочность? - Андросов присел на койку, в ногах у раненого.

Фролов потянулся к нему всем телом.

- Доктора ушлите, - лицо его начало краснеть, лихорадочно блестели глаза.

- Товарищ Суриков, прошу вас на минутку выйти. Не бойтесь, не растревожу вашего пациента, - взглянул на военфельдшера Андросов.

Военфельдшер хотел было что-то сказать, но только приподнял плечи, шагнул из каюты. Андросов пересел ближе, взял в руку слабые пальцы Фролова.

- Помните - вам волноваться нельзя. Торопитесь медленно, как говорит наш боцман.

- Не сердитесь на меня, товарищ капитан третьего ранга? - чуть слышно спросил Фролов.

- Да, есть серьезные основания для выговора вам. Вы допустили ошибку, зайдя в этот бар. Знаете, как следят за границей за каждым нашим движением? Но уж если получилось такое… Вы ведь, как рассказывают товарищи, только хотели остановить этого мерзавца, чтобы не бил негра?

Фролов слабо кивнул.

- Смотреть спокойно на такое фашистское зверство… Невозможно это советскому человеку.

Фролов закивал, его глаза просветлели.

- А вот ваш друг Жуков - он проявил настоящую выдержку. Во-первых, успел отвести руку того субъекта, ослабил удар кружки. Иначе попросту раскроило бы вам череп… А когда началась свалка, Жуков вместе с Илюшиным подхватил вас, вытащил из бара.

- Так была-таки там драка?

- Да, американцам намяли бока. В баре оказались норвежские рыбаки и матросы, они показали свое истинное отношение к «заокеанским друзьям». Думаю - если бы не полиция, едва ли тот шкипер ушел бы на корабль своим ходом. А вот если бы наши приняли участие в драке - пожалуй, вы не отделались бы так счастливо, как теперь.

Фролов глядел с упреком.

- Да, вы отделались счастливо, - сурово сказал Андросов. - Судя по всему, тот молодчик только ждал повода для покушения. Возможно, он был не один. И расправиться с вами троими могли уж не кружками, а ножами, могли пустить в ход револьверы.

- Я, товарищ капитан третьего ранга, вот зачем вас позвал… - У Фролова перехватило дыхание, он провел языком по бледным губам. - Хотел доложить, что раньше того человека видел.

- Какого человека?

- Того, что меня кружкой ударил.

Андросов выжидательно молчал.

- Я его на пирсе видел, около ледокола. Он тогда к самому борту подошел, подмигивал, словно кого-то с «Прончищева» вызывал. Сперва я подумал - он Тихону Матвеевичу, стармеху нашему, мигает. Мичман Агеев это дело опроверг. Сказал, это, может быть, какой-нибудь норвег на Танечку нашу засмотрелся. Я Ракитиной это в шутку и передал.

- Ну, а Ракитина что? - спросил рассеянно Андросов.

- С чего-то рассердилась на меня, расплакалась, разобиделась. Я ее еле успокоил, прощенья просил…

- А наружность этого человека можете описать?

Фролов молчал, думал. Андросов крепче сжал его руку.

- Ну-ка, Дмитрий Иванович, вы же сигнальщик, корабельный глаз, да и в разведке работали немного. Можете описать этого субъекта, который к кораблю подходил?

- Стараюсь… - Фролов мучительно соображал. - Лицом как будто даже приятный, черты правильные, все на месте. Волосы? Какие-то светловатые, а скорее темные, шляпой они были прикрыты… Крепкий парень. Пожалуй, повыше среднего роста, а не высокий… Вот как тот, что в баре меня ударил… Хочу описать, а все расплывается…

Он замолчал, поднял недоуменно брови, бледно улыбнулся:

- Это, называется, описал! Не за что зацепиться.

- Нет, вы хорошо описали его, Фролов, - сказал Андросов. - Вы очень правильно его описали.

- Неужто знаете, кто таков? - раненый чуть было не сел на койке.

Андросов встал, будто не слышал вопроса.

- Вы хорошо описали его, Дмитрий Иванович… Ну, вот что - лежите, поправляйтесь, не мучайте себя ничем. Повторяю, радуйтесь, что отделались так легко. Все высказали, что хотели сказать?

Фролов кивнул.

- В таком случае приказываю срочно поправляться.

- Есть, срочно поправляться. Голова у меня крепкая, военной закалки. Ни одному фашисту ее не пробить.

Когда Андросов вернулся в салон, обед уже подходил к концу. Таня поставила перед ним тарелку с борщом. Сливин и Курнаков доедали компот.

Олсен, о чем-то задумавшись, медленно разрезал на части на славу поджаренный бифштекс.

- Ну, что наш больной? - спросил Сливин.

- Дело идет на поправку…

С удовольствием, медленно Андросов ел борщ.

- Сообщил вам что-нибудь новое о бергенском скандале?

- Нет, ничего нового не сообщил. Его волновало, что русских моряков могли объявить зачинщиками драки. Я его успокоил. - Андросов перешел с русского языка на английский. - Думаю, и товарищ Олсен подтвердит, что уличные драки - обычное дело в портах, куда приходят американские моряки. Что вызывающее поведение этих новых оккупантов все чаще ведет за собой протест населения европейских портов. Что вы скажете на это, товарищ Олсен?

- О-о, я? - лоцман вскинул голову, как будто проснувшись.

Андросов повторил свой вопрос.

- Да, к сожалению, я могу это подтвердить. Пьяные скандалы, безработица, неуверенность в завтрашнем дне - вот что принесли нам послевоенные годы. - Олсен снова впал в глубокую задумчивость.

Сливин доел компот, вытер губы салфеткой, встал из-за стола. Вместе с ним поднялся Курнаков. Мерно покачивалась палуба салона. На медном ободе иллюминатора плавилось солнце, яркий световой зайчик запрыгал на скатерти стола.

Андросов и Олсен остались в салоне вдвоем. Андросов ел неторопливо второе. Олсен положил вилку и нож, вскинул свои светло-синие глаза.

- Я хочу думать, товарищ, что вы считаете меня другом советских моряков?

- Да, товарищ Олсен, я считаю вас нашим другом.

- Как друг советских моряков, я должен сказать вам одну вещь, сделать признание.

Андросов тоже положил нож и вилку, ждал.

- Если вы сочтете возможным иметь со мной разговор, так сказать, с глазу на глаз… - продолжал лоцман.

- Конечно, товарищ Олсен. - Андросов позвонил, вошла Таня. - Вот что, Татьяна Петровна, будьте любезны, закажите нам на камбузе хороший кофе. А по дороге прошу вас зайти проведать Фролова. - Таня улыбнулась, с готовностью вышла. - Слушаю вас, товарищ Олсен.

Как бы собираясь с мыслями, лоцман крутил столовый нож. Поджал в нерешительности губы. Положил нож, провел рукой по волосам.

- Я королевский лоцман, я вожу суда в наших водах уже двадцать лет. Но случай, о котором хочу вам рассказать, произошел со мной впервые.

Он снова замялся, чуть покраснели его сухие морщинистые щеки.

- Коротко говоря, накануне отплытия из Бергена меня вызвал к себе мой начальник, сделал мне заманчивое предложение. Он сказал, что ему уже давно не нравится мой вид, что он наконец получил возможность сделать мне небольшой подарок: предоставить отпуск для поправки здоровья. Я поблагодарил его. Я давно хотел отдохнуть и полечиться. Но мой начальник сказал, что я имею возможность начать отдых сейчас же. Это понравилось мне гораздо меньше.

Олсен с достоинством откинулся в кресле, глядел на Андросова из-под седых бровей.

- Это понравилось мне гораздо меньше, - повторил лоцман. - Я сказал моему начальнику, что сперва должен выполнить одно обещание - закончить проводку русских кораблей. Я сказал ему: никогда еще лоцман Олсен не нарушал своих обещаний. Я чувствую себя не совсем хорошо, я благодарен, но я воспользуюсь отпуском после того, как выполню свое обещание.

Он замолчал, Андросов молчал тоже.

- Мой начальник был недоволен. «Мы кормим и поим вас двадцать лет, Олсен, - сказал он, - мы заботимся о вашем здоровье. Разрешите нам самим решить, когда вам идти отдыхать». Он намекнул, что такая моя неблагодарность может испортить ту хорошую репутацию, которую я заслужил у начальства. Откровенно признаться, я поколебался. Я помогаю дочери, которая учится в Осло, у меня на плечах жена - немолодая женщина. Но я снова сказал, что не нарушу своего обещания, я не могу нарушить слово, данное людям, которые помогли освободить от фашистов мою страну.

Он замолчал, глядя гордо и выжидательно.

- Может быть, вы скажете: «Лоцман Олсен просто старый дурак, слишком много думает о себе, не все ли равно, кто поведет нас по норвежским фиордам? Пусть бы он взял нужный ему отпуск». Но после того, товарищ, как я слышал один разговор, я не мог поступить иначе.

Андросов приподнялся в кресле, протянул руку. Олсен торжественно приподнялся тоже. Ефим Авдеевич стиснул его костлявые, бугристые пальцы.

- От имени советских моряков благодарю вас за дружбу! Но о каком разговоре вы упомянули?

- Я упомянул о разговоре, который вел мой начальник с каким-то человеком, когда я пришел по вызову в лоцманскую контору. Я ждал в приемной, а разговор шел в кабинете. Они сначала говорили тихо, потом мой начальник раздражился, протестовал против чего-то. Я услышал, что они говорят о ваших кораблях. Услышал слово «трап». Потом секретарь начальника пошел в кабинет, вероятно, сказал, что я жду в приемной. Они стали говорить тише. Когда меня ввели в кабинет, там не было посторонних. Того человека вывели другим ходом.

- И вы хотите сказать, товарищ Олсен, что английское слово «трап»…

- Я хотел сказать, - перебил лоцман, - что, как известно, слово «трап» по-английски означает не только корабельную лестницу, но и западню, ловушку. Мне пришла мысль, что, может быть, меня хотят заменить другим, не столь дружески относящимся к вам моряком, могущим закрыть глаза на эту ловушку. Я, конечно, ничего не расспрашивал, не хотел вмешиваться в это грязное дело.

Он вдруг встал, кровь сильней прихлынула к его впалым щекам.

- Если бы я знал тогда, что кто-то покушался на вашего матроса, что враги вашей страны, видимо, готовы на все, я, конечно, постарался бы выведать, что это за опасность. Но я думал, что, поскольку я отверг их предложение и иду с вами…

- Постольку они, возможно, постараются найти другой способ привести в исполнение свой план, - сказал Андросов.

Незадолго до этого разговора в далекой балтийской базе, откуда двинулся в экспедицию док, майор Людов подошел к окну своего кабинета, по привычке стал всматриваться в даль.

Фонари, протянутые вдоль дороги, сияли ровно и ярко.

Над домами стояло светлое зарево - отсвет многочисленных окон работающих предприятий. Новая могучая гидростанция Электрогорска дала базе промышленный ток.

Ярче, чем раньше, был освещен и кабинет. Настольная лампа бросала отчетливый свет на лицо сидящего у стола средних лет человека.

Стандартное, малопримечательное лицо с маленькими усиками над привычно улыбающимся ртом.

Человек шевельнулся, отодвигаясь от лампы. Не сводивший с него взгляда лейтенант Савельев насторожился, напрягся.

- Кажется, свет нашей новой электростанции режет вам глаза? - вежливо спросил Людов.

Человек у стола слегка пожал плечами. Майор сел в кресло, сгорбился над исписанными листами.

- Итак, продолжим…

- Я сообщил вам все, - быстро сказал человек у стола.

- Кроме одного: куда девались обрывки снимка из комнаты Шубиной.

- Я сжег их, - сказал человек у стола.

- Ложь!

Человек у стола молчал.

- Вы никогда не сожгли бы этих обрывков, которые так тщательно собирали. А мы не смогли разыскать их - следовательно, вы успели передать снимок куда-то. Куда и зачем?

Улыбка человека у стола все больше напоминала гримасу.

- Мы с вами уточняли, - сказал после паузы майор. - Вся история со взрывом на доке имела основной целью отвлечь наше внимание от Электрогорска. Взрыв дока должен был послужить сигналом для высадки диверсионной группы в Электрогорск, гидростанцию которого вы собирались уничтожить. Но диверсанты, как вы убедились, захвачены, ваш главный замысел провалился… Куда вы девали снимок?

Наступило долгое молчание.

- Хорошо, я расскажу и об этом, - сказал человек у стола. - Но еще раз прошу принять во внимание чистосердечность моих показаний.

Его мускулистые плечи обмякли под пиджаком, привычная улыбка исчезла с лица.

- Доку все еще угрожает большая опасность. Речь идет о патефонной пластинке «Инвенции Баха»…

На рассвете следующего дня из легковой машины у ворот загородного аэродрома балтийской базы вышел майор Людов с потрепанным, видавшим виды чемоданом в руке, с шинелью, перекинутой через другую руку. Самолет гражданской авиации уже принимал пассажиров. Людов взбежал по трапу, сел в откидное кресло у окна, вытянул с удовольствием ноги.

Заревели пропеллеры, кресло слегка вздрагивало, самолет бежал по зеленому полю аэродрома. Потом толчки прекратились, ровно гудели моторы, блестела за толстым стеклом под лучами утреннего солнца серебристая плоскость огромного крыла.

Самолет был в воздухе. Майор вынул из кармана шинели захваченный в дорогу роман. Перелет предстоял неблизкий, и Валентин Георгиевич мечтал целиком уйти в чтение, как всегда делал в минуты отдыха, не часто достававшегося ему.

Но чтение не увлекало его. Мысли снова вернулись к загадочным событиям в базе.

Ответ Сливина на радиограмму, посланную ночью, как будто успокаивал, но, с другой стороны, еще больше запутывал дело…

Несколько часов спустя, когда полет подходил к концу, Людов сунул в карман так и не прочитанную книгу. Самолет накренился, делал над аэродромом круг. Снизу надвигались линии каменных и деревянных домов, выбитые в скалах проспекты, теплоходы и транспорты, дымящие у причалов. Качнулась и скрылась за вершинами зданий сизая даль угрюмого полярного моря…

Выйдя из самолета, майор Людов вступил на деревянные мостки улицы нашего северного городка, такого знакомого, родного с военных незабываемых дней…