В океане. Повесть

Глава двадцатая
ОГОНЬ МАЯКА СКУМКAM

Лейтенант Игнатьев встрепенулся, взглянул на часы. Спрыгнув с верхней койки, надел и стал торопливо зашнуровывать ботинки.

Каюту покачивало сильнее. Было жарко и душно, свет потолочной лампы резал распухшие от усталости глаза. Коричневая портьерка, прикрывавшая иллюминатор над столом, раздвинулась от качки, глянцевый черный круг толстого стекла был подернут снаружи водяной струящейся пленкой. Игнатьев пригладил волосы, торопливо застегнул китель. Потрескивали переборки, где-то за бортом дробно разбивалась волна…

Он никак не рассчитывал заснуть. Только на минутку, сдав вахту, спустился вниз, прилег и вот заснул, проспал больше часу.

Что там наверху? Видно, разыгрывается погодка. Скоро наступит рассвет. Уже давно шли в океане, уже много часов подряд длинные океанские волны качали суда каравана. Туман рассеялся, когда вышли из шхер, но моросил неустанно дождь, низкие тучи мчались над сумеречным морем. И все время штурман Курнаков выходил на мостик, ждал с секстаном в руках - не разорвет ли тучи, нельзя ли определиться по светилам.

И действительно, когда к ночи несколько чуть видных, расплывчато замерцавших звезд пробились сквозь черные облака и вдали проступила рваная береговая черта, Курнаков успел взять обсервацию, установить, что курс по счислению выдерживается точно. Вновь и вновь Курнаков склонялся над штурманским столом, проверял формулы поправок на дрейф, опять выходил на мостик…

Почти с нежностью Игнатьев думал о Курнакове. Сколько часов подряд, без минуты отдыха, работает начальник штаба! Настоящий боевой штурман: молчаливый, скромный, но в нужный момент доказывает личным примером, что такое советский моряк. Приятно работать с таким штурманом, даже если он ругает тебя за стихи…

Игнатьев снял с вешалки клеенчатый плащ-пальто, тщательно застегнулся.

Прошел по вздрагивающему, ярко освещенному коридору, открыл наружную дверь.

Дождь, смешанный с ветром, ударил ему в лицо. Ненастная ночь окружила его. Игнатьев ухватился за холодные, скользкие поручни трапа, поднялся на мостик.

Рассвет еще не наступал. Кругом двигалась, клубилась, свистела ночная непогода. Плотные тучи по-прежнему громоздились в очень тесном, казалось, для них небе.

Когда лейтенант поднялся на мостик, ветер задул еще пронзительнее, гудел в снастях, заглушал шум вентиляторов.

Чуть видные силуэты вырисовывались над поручнями и рядом с толстым стволом мачты. Игнатьев разглядел коренастую фигуру Чижова.

- Принято решение снова войти в Инрелед, - прокричал Чижов сквозь рев непогоды. - Ветер скверный подул, и волна больше. А в шхерах давно нет тумана. Подходим к входному фарватеру, будем делать поворот по пеленгу маяка Скумкам.

- Уже открылся маяк?

- Время еще не вышло…

- Сигнальщики, ищите справа по носу белый огонь маяка! - донесся из темноты повелительный голос Курнакова.

- Есть, искать справа по носу белый маячный огонь!

Игнатьев прошел в штурманскую рубку. Курнаков, смахивая дождевые капли с лица, склонялся над картой.

- Эхолот включите, Игнатьев, - сказал он, словно и не заметил отлучки лейтенанта. У Курнакова был утомленный, охрипший голос.

Игнатьев включил эхолот. Красные искры стали проноситься в прорезях указателя морских глубин.

- Сейчас приходим на видимость маяка Скумкам, - заговорил удовлетворенно Курнаков, взглянув на эхолот, снова наклоняясь над картой. - По пеленгу на маяк делаем поворот на тридцать два градуса в шхерный фарватер. На море рельс нет, но пока, чтобы не сглазить, идем, как по рельсам…

От переборки, из переговорной трубы раздался тонкий свист.

- Штурман, когда откроется маяк? - глухо прозвучал голос Сливина в медном раструбе.

Курнаков взглянул на часы.

- На видимость маяка Скумкам приходим через минуту!

Он привычно взглянул на счетчик оборотов, как бы проверяя себя.

Громко, отчетливо тикали часы.

Курнаков ждал.

Нетерпеливо потянулся к переговорной трубе.

- Открылся огонь маяка?

- Не видно маяка! - прозвучал голос из медного раструба.

Минуты шли, как часы. Что-то дрогнуло в лице Курнакова. Он хрустнул пальцами, не отводя глаз от циферблата.

- Штурман, на мостик! - сердито прохрипела труба.

Курнаков толкнул дверь рубки. Игнатьев следовал за ним.

- Ну, штурман, что же ваше счисление, где Скумкам? - резко спросил Сливин.

Впереди была сплошная, чуть поредевшая предрассветная мгла. Курнаков всматривался в эту мглу, заслонив ладонью глаза от слепящих дождевых струй.

Борт взлетал и опускался, вздымаемый крутыми волнами. Усиливался береговой ветер. «Как трудно сейчас буксировать док в океане, чтобы не лопнули напрягающиеся тросы…» - подумал Игнатьев.

- Нет, не открывается маяк, - сказал сквозь ветер недоуменно Чижов. - Мы уж и так тут сигнальщиков атакуем.

- А вы не атакуйте сигнальщиков, а старайтесь раньше их заметить огонь, - откликнулся невозмутимый, как всегда, Потапов.

Сливин подошел совсем близко к Курнакову.

- Может быть, не включен маячный огонь, штурман?

- Должен быть включен! Не было предупреждения мореплавателям. Белый затмевающийся огонь при входе в фарватер… Должен быть включен…

- А может быть, в счислении ошибка, Семен Ильич? Учитывали все поправки на дрейф?

- Не мог я просчитаться! - сказал Курнаков с силой и почувствовал, как заколотилось рывками сердце, похолодели пальцы. А если и вправду не заметил ошибки в счислении? Взял всю ответственность на себя и вот - допустил ошибку!… Он снова проверял в уме все поправки и расчеты.

- Не могла просчитаться штурманская часть, Николай Александрович, - уверенно повторил он.

Замигал впереди красный отчетливый свет - клотик «Пингвина».

- С «Пингвина» запрашивают, - докладывал Жуков. - «Не вижу маячного огня, продолжать ли заданный курс?»

- Вижу белый затмевающийся огонь! - прозвучал из темноты голос Михайлова.

Все подались вперед. И точно: далеко-далеко справа возникло белое световое пятно. Заблестел, равномерно вспыхивая и затмеваясь, долгожданный свет маяка.

- На двенадцать минут просчитался-таки, штурман, - вполголоса сказал Сливин над ухом Курнакова. В его голосе слышались легкий упрек и в то же время огромное облегчение. - Сколько градусов поворот, говорите?

- Поворот тридцать два градуса, иметь курс шестьдесят семь градусов…

Курнаков снова пеленговал маячный огонь.

- Время поворота вышло!

Он продолжал - до боли в глазах - всматриваться в далекий свет. Да, несомненно, это белый затмевающийся огонь… Маяк, установленный на зюйд-вестовой оконечности острова Скумкам… И в то же время… Почему он открылся так поздно?

«В обычных условиях следовало бы отдать якоря, дождаться утра, чтобы уточнить свое место, - мелькнула мысль. - Но здесь не станешь на якорь, на этих океанских огромных глубинах…»

- Сигнальщик, передать на «Пингвин»: «Курс шестьдесят семь градусов!» - приказал Сливин.

Курнаков вошел медленно в рубку. Просчет на двенадцать минут… Возможно, Игнатьев на своей вахте, увлекшись стишками, не учел величину дрейфа, а он не заметил ошибки?… Да, вот и объяснение… Младший штурман не учел дрейфа от встречного ветра, а он вовремя не исправил ошибку…

Курнаков глядел на часы, на репитеры гирокомпаса и лага. Не хотелось поднимать глаз на тихо вошедшего, остановившегося у штурманского стола лейтенанта. Все-таки мельком взглянул и увидел, с каким недоумением всматривается Игнатьев в серо-желтую гладь навигационной карты.

Особенно раздражал сейчас Курнакова светлый чуб, падающий на глаза лейтенанта. Расстроенный, Игнатьев забыл даже заправить волосы под фуражку.

- Да, прокладку вести - это вам не стишки писать, - почти невольно сказал Курнаков.

Игнатьев вспыхнул, повернулся к нему. Но Курнаков думал уже о другом. Все же что-то смущало его в этом так поздно открывшемся маячном огне.

Курнаков всмотрелся в красные вспышки над цифрами глубин эхолота. Рванулся к переговорной трубе.

- На мостике!

Его голос перехватило, он даже поднес руку к горлу, но огромным усилием воли овладел собой.

- На мостике! Резко уменьшаются глубины. Идем к опасности!

Еще раз взглянув в эхолот, бросился на мостик.

- Полный назад! - услышал он команду Сливина.

Звякнул машинный телеграф.

- Сигнальщики, передать на «Пингвин»: «Полный назад!»

Все последующее слилось в вихрь вытесняющих друг друга впечатлений.

По-прежнему работали под палубой машины, но стал тише свист ветра в снастях. Рванулись из-за кормы вспененные волны. И в то же время резкий толчок, как удар электрического тока, потряс мостик.

- Что там на юте? - крикнул Сливин. Пробежал по мостику, перегнулся через поручни.

По палубе, по металлическим ступеням трапов звучал топот многих ног. Сразу усилилась качка. Ледокол переваливался с борта на борт. Выбежавший из штурманской рубки Игнатьев ухватился за кронштейн.

- Лопнули буксиры! - раздался голос из темноты. - Боцман Птицын задет тросом!

Из-за кормы, где жидко блестели огни дока, торопливо мигал прожектор.

- Семафор с дока! - громко, возбужденно читал Жуков. - Порваны оба буксира. Стоим на месте. Коснулись грунта.

- Включить большой прожектор! - скомандовал Сливин. - Оба якоря к отдаче изготовить!

Шипя, вспыхнул над мостиком прожектор. Вогнутые зеркала бросили в темноту ослепительно яркий свет. Световой столб скользнул по воде, в его лучах ясно возникли ртутные полосы летящего косо дождя. Сзади взлетел из темноты ответный прожекторный луч. Он сиял с одной из доковых башен, стало видно, как бьются беловерхие волны в понтоны и по широкой палубе бегут фигурки людей.

- По местам стоять, на якорь становиться! - гремел голос капитана Потапова.

- Отдать левый якорь!

И немного спустя:

- Отдать правый якорь!

- Капитан, штурман, заместитель по политчасти - ко мне! - прозвучал голос Сливина, перекрывший грохот якорных цепей.

Прожекторный луч мчался над мостиком в темноту. Дождь стекал тонкими струйками с лаковых козырьков фуражек. Капитан первого ранга вынул папиросу - и забыл закурить, комкал мундштук в мокрых пальцах. Но зычный голос начальника экспедиции был полон уверенности и силы - таким голосом отдавал он приказы в военные дни, под дулами фашистских батарей.

- Капитан! - командовал Сливин. - Лишь уточню обстановку - снимем док с мели, отведем на глубокое место. Ваша задача - в кратчайший срок завести новые буксиры.

- Будет исполнено. - Залитое дождевыми струями лицо Потапова не казалось больше меланхоличным, возбужденно горели глаза.

- Штурман! - повернулся Сливин к Курнакову. - Определите глубины вокруг. Дайте мне место поблизости - достаточной глубины для постановки дока на якорь. Когда снимем док с мели - все время будете докладывать лично мне изменения глубин.

- Есть! - сказал отрывисто Курнаков.

- Ефим Авдеевич! - взглянул Сливин на Андросова, только что взбежавшего на мостик. - Мобилизуйте весь личный состав - во главе с коммунистами и комсомольцами - на мгновенное выполнение приказов. Выясните, что с Птицыным.

- Боцман Птицын руководит выборкой порванных тросов, - доложил Андросов. Вода часто капала с козырька его фуражки, он хотел вытереть пальцами козырек, но ледокол шатнуло, Андросов ухватился за поручни. - Я только что говорил с Птицыным.

- Докладывали здесь, что он задет тросом…

- Птицын был на корме, когда лопнули буксиры. Он упал, но сейчас снова на ногах, отказался пойти в лазарет…

Курнаков прошел в штурманскую рубку. Вдруг почувствовал себя очень усталым, сказались долгие часы напряженной вахты. Смотрел будто во сне, как Игнатьев и Чижов склоняются над навигационной картой.

- Если недостаточно учли дрейф, хоть на градус допустили просчет в счислении, - говорил Чижов, - это, товарищ лейтенант, - он прикинул на бумажке, - через шестьдесят миль дает уже отклонение на милю, даже при нашем ходе… Вот и получается - у семи нянек дитя без глазу…

Чижов покорился, когда начальник штаба принял решение не уходить с мостика, но теперь, после аварии, нужно было отвести душу. Это отлично понимал Курнаков.

- Но ведь не было просчета в счислении! - горячо откликнулся Игнатьев. - Прекрасно знаете, товарищ третий помощник, учли и ветер и течения, все время контролировались по глубинам. Начальник штаба предупреждал, что маячный огонь открылся слишком поздно.

- Значит, остается предположить, что маяк Скумкам каким-то образом переместился на милю к норду? - насмешливо сказал Чижов.

Курнаков встрепенулся. Сонное состояние прошло. Какая-то, еще смутная, догадка мелькнула в глубине сознания. Переместился на милю к норду! В памяти возник рассказ Олсена о бергенском разговоре… Трап, ловушка… И все эти необычайные события, начиная с происшествия в базе…

В рубку торопливо вошел Олсен. Его расстроенное, худое лицо блестело от влаги. Волнуясь, он заговорил по-норвежски, потом перешел на английский.

- Огонь маяка Скумкам исчез! - выкрикнул лоцман.

Все бросились на мостик.

Кончалась короткая ночь. Синеватый сумеречный свет просачивался сквозь мокрый войлок туч. Яснее проступала поверхность моря. Но было еще достаточно темно, чтобы увидеть маячный огонь. И они увидели его: как раньше, блистающее сквозь мокрую полумглу, белое световое пятно на черном горизонте.

- Вот же он светит, маяк! - крикнул Олсену Чижов.

- Но его только что не было, - сказал Олсен.

- Погасший маячный огонь зажжен снова, - доложил Жуков от сигнальной мачты.

Белый огонь маяка Скумкам светил спокойно и ровно, откуда и должен был светить, как показывала мерцающая компасная картушка у борта. Ясно представили себе штурманы приземистую круглую башню на маленьком островке, с сияющим фонарем на ее вершине. Они прекрасно помнили рисунок и описание этого маяка на страницах лоции Северной Норвегии.

«Словно бы не на том месте он зажегся, где раньше горел», - чуть было не сказал вслух Жуков, все время не сводивший глаз с горизонта. Но тотчас подумал, что мог ошибиться. Даже, наверно, его ввело в заблуждение перемещение борта «Прончищева», под давлением ветра и волн все время вращающегося на отданных якорях.

Уже давно наступило утро.

Капитан первого ранга Сливин спрыгнул в пляшущий у борта ледокола вельбот, и несколько рук протянулось поддержать его, такого грузного, неповоротливого с виду. Но старый моряк даже не пошатнулся, сразу опустился на банку. Рядом сидел, глядел из-под надвинутого козырька фуражки Андросов.

- А, вы уже здесь, - одобрительно сказал Сливин. Только сейчас, спускаясь в шлюпку по шаткому штормтрапу, подумал он мельком, как трудно придется с этим упражнением замполиту, которому приказал тоже идти на док. А Андросов уже сидит спокойно на широкой банке, словно всю жизнь только и занимался лазанием по шторм-трапу в свежую погоду…

Лоцман Олсен тоже спрыгнул в шлюпку.

- Отваливай! - скомандовал Сливин.

Жуков отдал конец, другой матрос оттолкнулся крюком от борта «Прончищева». Гребцы вставили уключины и разобрали весла.

- Весла! На воду!

Сливин положил руль от борта. Дружно взлетели и опустились три пары весел. Вельбот шел к доку, вновь соединенному буксирами с ледоколом…

- Итак? - взглянул на Андросова Сливин, уверенно правя рулем.

- Итак, товарищ капитан первого ранга, - откликнулся Андросов, - вот, кажется, и объяснилось значение слова «трап». И штурманы и лоцман в один голос утверждают, что это мог быть только ложный огонь. Настоящий огонь зажегся лишь после того, как док коснулся грунта.

- Хорошо еще, что Курнаков так верил в свою прокладку, - сказал Сливин. - Вовремя заметил уменьшение глубин. При нашей черепашьей скорости док еле коснулся подводной скалы.

- Значит, Николай Александрович, можно полагать, что мы отделались легким испугом?

- Точно, легкий испуг имелся. Представьте себе, что было бы, если бы док на другой скорости врезался в грунт. Стало бы его волнами ломать, расшатывать башни. Верней, чем торпедой, могли они нас убить.

Матросы прислушивались к разговору. Загребной Жуков так заинтересовался, что чуть было не «словил щуку» - глубоко зарыл в воду, с трудом вытащил весло - неслыханное дело для мастера гребли.

- Но этот огонь… Если предположить, что он зажегся приблизительно на милю от маяка… Вся протяженность острова Скумкам меньше полумили.

- Мы выясним это, - угрюмо сказал Сливин. Чуть кивнул на Олсена, неподвижно сидевшего на банке. - Смотрите, как волнуется лоцман. Здесь затронуты и его интересы. Резонно потребовал, чтобы отправили его на маяк - установить причину аварии.

Глаза начальника экспедиции на мгновение померкли. Он молча правил рулем. Потом заговорил снова:

- Док едва коснулся скалы, и тем не менее есть, вероятно, пробоина. Узнаем это, когда водолазы обследуют днища понтонов.

- Уж очень легко удалось снять его с мели, когда завели мы буксиры… - сказал Андросов.

Русая борода и повеселевшие глаза Сливина повернулись к нему. С удовольствием капитан первого ранга выдержал паузу.

- Это вас удивляет? А помните, дал я приказ, перед выходом из шхер, притопить док. Обратили внимание, как он низко сидел в воде?

Андросов слушал с большим интересом.

- Понтоны, из которых состоит стапель-палуба дока, - это же пустые металлические резервуары с системой клапанов затопления. Вот я и приказал принять туда забортную воду. Правда, тяжесть буксируемого объекта увеличилась, зато уменьшилась парусность, меньше сносило его ветром в океане. А главное - это дало возможность легко снять его с мели.

Как всегда, начав говорить о любимом деле, Сливин с особым вкусом входил в детали морской практики. Но вот его лицо омрачилось опять.

- А этот ложный огонь… В голове не укладывается, что кто-то мог пойти на такую подлость.

Надвигался длинный, четко выступавший над волнами борт доковых понтонов. Сливин и Андросов выбрались из шлюпки.

Матросы отдыхали. Заново заведенные с дока на ледокол буксиры влажно поблескивали. Порванные тросы уже были втянуты на палубу. Будто рассеченный топором, голубел ровным изломом конец одного из тросов.

Осмотрев буксиры, поговорив с водолазами, Сливин подошел к мичману, стоявшему среди матросов. Обвел глазами молодые, мужественные лица.

- Спасибо, товарищи! Отлично закончили заводку, уложились в кратчайший срок!

- Служим Советскому Союзу!

Лицо Агеева только что лоснилось от пота и дождя, намокшая фуражка сдвинулась на затылок, из-под кителя, расстегнувшегося на груди, выглядывали полосы тельняшки. Но, отвечая начальнику экспедиции, мичман мгновенно привел себя в надлежащий вид: застегнул китель, выровнял фуражку - привычно коснувшись ребром ладони козырька и кончика носа. Даже успел вытереть лицо. С удовольствием Сливин смотрел на подтянутую, высокую фигуру. Ему пришла в голову превосходная мысль.

- Очень устали, товарищ мичман?

- Не так, чтобы очень, товарищ капитан первого ранга.

- Видите, какая муть получилась. Есть предположение, что зажег кто-то вместо маяка Скумкам ложный огонь, потому мы и на мель сели. - Матросы слушали, обступив Сливина. - Сейчас норвежский лоцман пойдет на остров - узнать, почему не работал маяк. Хочу командиром шлюпки послать вас.

- Сейчас пойдем? - только и спросил Агеев.

- Сейчас и пойдете, - Сливин потирал руки, как потирал, бывало, в минуты опасности на фронте. - Все равно, пока водолазы не обследуют днище дока, не выяснят характер повреждений, придется нам на якоре стоять… Лоцман ждет в шлюпке. Идите, переоденьтесь в сухое.

Агеев прошел своим размашистым, мягким шагом к барже, поднялся на ее борт, исчез в люке. Через несколько минут вернулся одетый в сухой бушлат.

- Вы, мичман, на остров, конечно, не выходите, останетесь с матросами в шлюпке, - сказал Сливин. - Ни шагу на норвежскую территорию, чтобы не было потом разговоров. Сам Олсен выяснит, что случилось на маяке. Тут его честь затронута, отвечает и он за проводку… Похоже, что расставили нам здесь западню.

- Это в мирное-то время? - тонкая усмешка скользнула по твердым губам Агеева.

- Как видите, мичман, враги наши и в мирное время с нами воюют! - гневно сказал Сливин.