В последний раз в Китае (путевые заметки)

Обретение луны

Был обед в Суджоу, в ресторане «Постижение луны». Или «Обретение луны». Или «Вдвоем с луной». Кому как нравится. Нас пригласили на фирменный китайский обед писатель Лу Ванфу, редактор журнала «Суджоуское обозрение», посвященного местной культуре, истории, духовным ценностям города Суджоу, которому вот уже 2500 лет. Отсюда брала начало Великая шелковая дорога.

Лу Ванфу — автор единственного в истории литературы романа, главным героем коего является повар, под названием «Гастроном». Повар ресторана «Обретение луны» — приятель Лу. Он расстарался для своего друга и для русских гостей, превзошел все, чем до сих пор славился главный ресторан города Суджоу.

Сначала подавали закуски; кусочки мяса с острой приправой, некую зелень, может быть, здешнюю капусту или какие-нибудь водоросли (в одном из обедов, не помню уж где, участвовал суп из водорослей, растущих только в одном озере, ну и, конечно, с грибами, чилимы, что-то еще. После, когда я попрошу Лу записать меню — реестр нами съеденного, он скажет, что закуски не в счет, запишет восемнадцать существенных блюд. Супа подавалось два: в самом начале и ближе к концу. Заключительный суп достоин отдельного если не романа, то эссе на тему «Гастроном». Принесли на стол с вращающимся деревянным кругом посередине — газовую жаровню, на ней никелированная лоханка с кипящим супом. Что в том супе, известно только суповару (в первом супе были грибы, это точно).

М. обрадовался супу, как старому знакомому (в никелированных боках

лоханки отражались наши расплывшиеся рожи), воскликнул: «Это — китайский самовар!»

Почему «самовар», выяснится чуть позже, когда вокруг жаровни и лоханки наставят блюда с розоватыми кусочками чего-то, креветками (предупредят, что креветки пресноводные, нежные; в соленой воде грубые). Принесут ворох какой-то зелени. Нам надлежит приступить к действу самоварения: взять палочками кусочек с блюда, окунуть в кипящий суп, там держать до тех пор, пока сварится. Объяснили: розовые кусочки — свинина, говядина, побелее — курятина и еще четыре вида рыб, белых и красных. Когда все натешились самоварением, оставшееся: зелень, креветки, свинину, говядину, курятину, четыре вида рыб — погрузили в лоханку, все проварилось, образовался новый суп, до сего дня, часа, места никем не варенный и не пробованный.

К сожалению, наша чревоугодная впечатлительность заторможена да и вообще едва ли можно ее изощрить в той степени, как изощряют эстетическое чувство. К тому же это было уже восемнадцатое из съеденных шедевров, не считая закусок.

Да, чуть не забыл, еще подавался суп посередке между первым и третьим супами, опять-таки на жаровне, кипящий (надо сказать, китайцы любят есть вгорячах). В нем среди множества ингридиентов всплывали, выказывали плоть большие фрикадели из некоего фарша. Лу объяснил, что данный суп — гвоздь в программе его друга повара: в фарше наличествует мясо краба и мясо свиньи. Еще в одном лотке на жаровне у нас на глазах тушилось какое-то мясо, помещенное в зеленые пряди, луковицы, кочешки, со специями.

Что еще довелось проглотить, чем обжечься с пылу-жару, — нет у меня этих слов. Про некоторых писателей говорят, что они пишут брюхом. Вот бы их сюда, за этот стол, да и то вряд ли бы написали что-нибудь адекватное сотворенному поваром ресторана «Обретение луны» в городе Суджоу. По-видимому, это можно передать только китайскими иероглифами, каждый из коих выражает какой-нибудь цвет, запах, вкус, оттенок, явление, состояние, умозрение...

Нельзя не сказать о подававшемся к обеду шаоцинском вине. Вино бордового, может быть, и вишневого цвета, с кофейным оттенком. Лу Ванфу сказал, что это единственное в мире — по вкусовым питательным, хмельным и другим качествам — вино, что о шаоцинском вине пишется сейчас специальное исследование, что его родина — Шаоцин, это родина писателя Лу Синя; писатель каждый день выпивал шарцинского вина, тем поднимая свою творческую потенцию. (Вспомним, что Лу Синь переложил на китайский язык «Мертвые души» — с немецкого, русского он не знал. Вообразим, каково было вдохнуть в иероглифы, после двойного переложения, дух бессмертной «поэмы» русского гения?! Очевидно, помогло шаоцинское вино.) Вино делают из риса: дают ему перебродить дважды, отсюда и его темный цвет сусла; обходятся без сахара, кажется, и без дрожжей. Крепость вина восемнадцать градусов. После четвертой бутылки — на шестерых — М. разговорился (Лю едва успевал переводить, пропуская смены блюд), а я, начав речь, терял нить.

Лу Ванфу сказал, что может с закрытыми глазами на вкус определить любое вино, из какого оно времени, места, чего оно стоит. Так, он побывал во Франции на дегустации вин и ни разу не ошибся. Мы спросили, каково его мнение о нашей водке. Он сказал, что это напиток дурной. Отрицательный отзыв о нашем любимом напитке, отчасти сформировавшем русский национальный характер, не омрачил нашего дружеского сидения за круглым столом с вращающимся на нем черным деревянным кругом, с плывущими на кругу кушаньями небожителей. Подали по фиолетовому кубу чего-то вязкого, терпко-кисловатого. Не обошлось без китайских пельменей.

Разговор наш касался разных материй. Лу Ванфу спросил об отношениях Шолохова со Сталиным. По-видимому, во время ссылки — в культурную революцию — он размышлял о судьбе писателя при коммунистической диктатуре, о собственном отношении к диктатору Мао... Мы изложили свои версии. Любая на этот счет лишена основы знания: почему дядюшка Джо одних писателей казнил, других миловал, знал только он один и унес с собой в могилу. Лу Ванфу сказал, что будущее человечества зависит не от союзов нашей страны с Америкой или Европой, а от союза с Китаем. Мы с ним согласились.

Поглядывая на всех ясными голубыми глазами уроженца подстепной России, не подмаргивая, не заикаясь, М. произнес длинную речь (после четвертой бутылки шаоцинского вина) про то, что... Сорок лет назад Китай представлял собой конгломерат разрозненных, враждующих, бедствующих, голодных провинций. Для того времени наш опыт железного соцгосударства оказался приемлемым для Китая, наша помощь уместной. Мы им построили заводы, дали машины, вооружили и выучили армию, а затем начались зигзаги диктатуры, большой скачок и все прочее. Наступило время, когда наш опыт, погибельный для нас самих, грозил Китаю разорением. Но в здоровом развивающемся организме китайской нации, даже при коммунистическом руководстве, нашелся здравый смысл поворотиться к другому опыту, каким располагает человечество. Китайцев отпустили на волю, не совсем, не как у нас в перестройку, без этого шелудивого плюрализма, а дали китайским крестьянам поработать на своей земле, горожанам — поторговать по собственным ценам. При сохранении партийной дисциплины сверху донизу. Что из этого получилось, хорошо бы нам присмотреться. За десять пореформенных лет Китай оделся, обулся, отстроился, уверовал в себя. А китайцев поболее миллиарда. В заключение своей речи М. сказал, что пусть каждая страна идет своим путем, лишь бы шла, а не останавливалась. С этим тоже все согласились. Я добавил, что хорошо бы и каждому из нас — не останавливаться. И это приняли.

Лу Ванфу рассказал, как его с семьей отправили на перевоспитание в деревню, девять лет продержали на самых грязных работах. Он улыбался, как улыбаются все китайцы, но его оливкового цвета лицо, его глаза, смотрящие не только вовне, но и внутрь себя, выражали необходимую для размышления грусть, смирение с грустью, строгую, то есть строго расходуемую по назначению доброту. Его доброта к нам материализовалась в произведения кулинарного искусства, кружащиеся на кругу. Это Лу Ванфу давал обед гостям из России в лучшем ресторане Суджоу «Обретение луны».

Пришел друг Лу, повар, — веселый молодой китаец с превосходными белыми невставными зубами, в белой куртке и белом колпаке, радостно поблескивал черными глазами, радовался, что доставил радость гостям.

Давайте же выпьем за дружбу. Но не напьемся: дружба требует трезвости, умелых трудов, неубывающего усердия.