В Саласпилсском лагере смерти (сборник воспоминаний)

Струны еще звенели

Петерис Вигант

Рваные черные облака время от времени закрывают месяц, который как будто нарочно подвешен над огромным квадратом колючей проволоки. Это единственная большая лампа, и ее свет не стоит комендатуре ни пфенига. И тогда над темными рядами бараков, в правом углу лагеря загорается вторая светлая точка. Такая маленькая, как искорка жизни заключенных, но ее не могут закрыть лоскутья черных облаков.

Маленький огонек горит в окошке лагерной больницы, отгоняя от больных черную руку тьмы. Здесь жизнь борется со смертью. Это тяжелая и трудная борьба. На стороне смерти те, кто носит череп на фуражке и пистолет на боку. На стороне смерти жестокость, насилие, голод. Даже холодный ветер, проникающий сквозь щели в бараки, и дождь, пробивающийся через крышу и капающий на головы больных, — и те союзники смерти.

А кто же на стороне больных?

— Санитар, где врач? — Лицо у человека, который зовет меня, так же серо, как мешок с соломой, на котором он лежит.

— Доктор… Да, скажи, пусть придет доктор… — склоняется с верхних нар взлохмаченная голова и ищет меня.

Я вижу, что больному холодно, он натягивает на голову короткое одеяло. Я с удовольствием укрыл бы его посиневшие ноги, но у меня ничего нет.

Открывается дверь комнаты, где лежат больные женщины:

— Помогите, дорогие товарищи! У нас тут одной плохо.

Где врач Бдил? Почему он не идет? Он же редко отходит от больных.

Врача я нахожу в маленькой комнатке, которую мы прозвали аптекой. Он сидит на табуретке, обхватив руками голову. Он такой же заключенный, как и мы.

— Больные зовут вас, доктор… Лекарства нужны.

Бдил смотрит на меня. Лицо его выражает глубокую печаль.

— У нас больше ничего нет, — говорит он. — Абсолютно ничего. Вчера комендант все отнял. Лекарства нужны для фронта. Чем же мы будем лечить?

У нас отняли лекарства. Но они не принадлежали фашистам. Их нам дали венские и пражские аптекари. Они, полагая, что едут «на новое местожительство», брали с собой самые ценные медикаменты. Самих аптекарей уже нет: их: уничтожили и нет также оставленного ими наследства.

Врач остался с пустыми руками, но он вскакивает и направляется к больным.

Бдил останавливается у кровати молодой, но уже седой женщины — и что я вижу! — улыбается. Даже глаза искрятся.

— Будет хорошо, будет хорошо! — Он берет обессиленную руку женщины в свою, дружески расспрашивает — про болезнь, семью, о планах на будущее. Что, у вас трое сыновей? И еще такие маленькие! Тогда надо скорее выздоравливать, встать на ноги и ехать домой. Да — домой. Скоро все поедем. Наши уже совсем близко… Вот обрадуются мальчики, когда снова будете вместе…

На глазах матери троих детей, брошенной в лапы смерти за помощь военнопленным, появляются слезы радости. И ей кажется, что боль в груди уже не так сильна, как вначале. И дышать не так тяжело…

А доктор уже возле тех, у кого перебиты на каменоломнях ноги. Это сильные люди. Они хотят знать правду. Пусть врач скажет: выздоровеют ноги или придется ходить на костылях.

Врач вытягивает лицо в шутливой гримасе:

— Нет, нет, на этих ногах домой из лагеря вы не пойдете. На них вы побежите, как стайеры.

Мужчины еще радостно улыбаются, а Бдил уже присел у больных, что лежат на полу и стонут. Им он рассказывает о мужестве, героизме, выдержке наших воинов. Откуда у него такие сведения? Я слушаю и понимаю, что все это доктор выдумывает, чтобы ободрить больных. А в действительности это сущая правда. Такие герои были. Мы только не знали тогда их имен — Маресьева, Гастелло, Зою Космодемьянскую и многих, многих других.

Десятки глаз смотрят на врача. Все ждут, чтобы он подошел. Он должен успокоить боль. Капли, таблетки, инъекции — с ними было бы легко. Боль утихает, люди засыпают, жар спадает. Но у Бдила ничего этого нет. У него только доброе, сочувствующее сердце, есть сердечные, ободряющие слова. Они придают силы больным. Но Бдил знает, что одно и то же лекарство для всех не годится. Он резко поворачивается и выходит из барака.

— Ушел… — слышится тихий вздох.

Неужели сегодня врач не поговорит со всеми больными? Неужели все не услышат его дружеских слов. В них ведь чувствуешь близость фронта, чувствуешь победу и свободу.

Кто-то просит пить. Я беру облупившуюся глиняную кружку и зачерпываю воду из деревянного чана. Но что это такое? В бараке звучит музыка. Больной тоже отнимает кружку от губ и прислушивается. В мрачном душном помещении слышен нежный голос скрипки. Чарующе-щемящие звуки льются по комнате. Около двери стоит и играет тихо вошедший доктор Бдил. Его волосы слегка растрепались, глаза блестят, как два уголька в ночной тьме. Еще совсем недавно с этой скрипкой выступал в Европе молодой музыкант, которого здесь публично расстреляли. Перед тем как его увели на казнь, он подарил скрипку врачу.

Врач медленно двигается вдоль нар и играет. Многие больные садятся, приподнимаются на локтях. Понемногу стоны умолкают. Встревоженные лица больных проясняются, дыхание становится ровнее. Утихает боль, забывается голод.

Когда скрипка замолкает, седовласый Бите берет руку Бдила в свою и едва слышно шепчет: «Спасибо, доктор…»

В бараке ни одного стона, ни одного вздоха.

— Еще, пожалуйста, что-нибудь…

Скрипка снова прижимается к плечу, смычок ласкает струны. Снова живительная сила течет со струн к человеческим сердцам.

«Держись, еще надо бороться», — страстно зовет скрипка, и в этом зове больные слышат слова:

Кажется, будто стены отступили. Не шагает ли там мощная колонна демонстрантов?

Никто не слышит, как скрипнула дверь. Лишь ворвавшийся в барак холодный ветер заставляет нас оглянуться. В дверях стоит ротенфюрер Теккемейер, помощник коменданта лагеря. Он приехал из Риги, чтобы проверить лагерь ночью.

— Играете? — спрашивает Теккемейер.

— Да… Точнее говоря, лечимся. — Бдил вертит в руках скрипку. — Это у нас единственное лекарство.

— Великолепно! — иронически протягивает Теккемейер, и, резко повернувшись, вырывает из рук Бдила скрипку и разбивает ее о печку.

— Песенки коммунистов ты помнишь, а что-то поважнее забыл. — Теккемейер сопит и грозит Бдилу пальцем. — Ты забыл, что посреди лагеря стоит виселица!

Он яростно хлопает дверью и, стуча сапогами, уходит.

Врач наклоняется, берет разбитую скрипку и тщательно осматривает ее.

В бараке стоит гробовая тишина.

— Будет хорошо, — говорит Бдил, — струны не порваны.

Они еще будут звучать. Они еще будут звучать в день победы.

В день победы раздавались крики радости, звучала музыка.

Но врач Бдил не дожил до этого. После того случая его вскоре увезли в Рижскую Центральную тюрьму, а оттуда — в Бикерниекский лес.