В суровый край

VIII

Уже некоторое время на хуторе Виргу кипела работа. С утренней зари до позднего вечера женская половина дома шила не покладая рук. Шли приготовления к свадьбе. В минувшее воскресенье в церкви состоялось первое оглашение, а через три недели Мари с Пээтером из Луйге пойдут к алтарю. У богатой невесты сундук для приданого громадный, в него еще поместится много добра, даром что его наполняют с давних пор. Мари не такая девушка, чтобы оставить где-нибудь свободный уголок: она до отказа набивает свои ящики и шкатулки, она кучами складывает добро. Она не из тех невест, которые начинают новую жизнь в мечтах о любви: в голове у нее ясно, на душе прохладно. Она может забыть все, но только не свою выгоду. У Мари всего достаточно, но она требует еще и еще. Она берет и то, что считает необходимым, и то, чего ей совсем не нужно. Она не щадит ни отцовского кошелька, ни здоровья своих работниц. Из мошны она извлекает все, что можно, она изнуряет девушек работой. Ей необходимо богатое приданое, ведь ее жених человек зажиточный и хочет иметь достойную жену. С точки зрения Мари, это желание так же естественно и законно, как и ее собственное требование, чтобы отец, выдавая дочь замуж, обеспечил ее по своему достатку. И старый Андрес сознает свои отцовские обязанности, он любит свою практичную дочь, — ведь Мари всегда была послушным ребенком, никогда не причиняла ему забот, не срамила его. Он с удовольствием называет ее своей дочерью.

На хуторе Виргу ткут и шьют, вяжут и вышивают, стирают, крахмалят и гладят. Мари во всем принимает самое горячее участие, но больше распоряжается, чем помогает. Она не терпит, если работницу клонит в сон, не хочет и слышать, что та устала. Из Мари, несомненно, выйдет отличная хозяйка.

Больше всего Мари помыкает самой искусной своей служанкой — сестрой Анни. Той поручена наиболее тонкая и изящная работа — ведь Анни три месяца обучалась в городе шитью. У нее ловкие пальцы и хороший вкус. Ей удается самая сложная работа. И она охотно шьет на сестру, зная, как Мари любит наряды. Анни не обижается, когда вместо благодарности слышит от Мари попреки; она не сердится, когда сестра подпускает ей шпильки, а это случается довольно часто. Что поделаешь, если уж у Мари такой характер. Анни безропотно сносит все, но порой ей становится очень грустно.

Сейчас она шьет сестре подвенечное платье. Она сидит вместе с Мари в уютной, чистой горнице, отведенной дочерям хозяина из четырех просторных жилых комнат дома. Стучит швейная машина, лязгают ножницы, мелькают иголки. Анни не так утомляет работа, как непрерывная воркотня сестры, ее нескончаемые поучения и окрики. А что хуже всего — это ее глупая болтовня о нарядах, ее самодовольство и манера осуждать других. Все мысли Мари вертятся вокруг одного, все ее ожидания и надежды связаны с одним: какое нарядное у нее будет платье, какая пышная свадьба, какая лошадь у ее жениха, как богато Мари будет жить в новом доме, как завидуют ей другие девушки и досадуют отвергнутые женихи.

— Ну, как дела с твоим Яаном? — словно иголкой колет она Анни. — Ты вчера ночью опять тайком бегала в Вельяотсу поглядеть на своего милого?

Анни не отвечает, только щеки ее слегка краснеют.

— Был он дома, или ты его где-нибудь в канаве подобрала? — продолжает Мари. — Вот, наверное, тяжкий крест быть женою пьяницы! Слава богу, у меня-то трезвенник, скромный, точно девица.

Анни молчит. Она усердно шьет. Ее молчание раздражает сестру.

— Хорош зятек у меня будет, нечего сказать! Пусть бы он был голодный бобыль или батрак, да без дурной славы. А то ведь пьянство до того его довело, что он не может отличить кабака от молитвенного дома… Жаль, что ты вчера вечером не видела его в Тыну-Юри. Вот досада, что я оставила тебя дома…

Анни смотрит на сестру. Ее взгляд молит прекратить эти злые насмешки. Но Мари продолжает свое.

— Я готова была сквозь землю провалиться, когда кипуская Кадри толкнула в бок рейнускую Лийзу и сказала: «Гляди-ка, вон третий зять Андреса храпит, сопли распустил! Чей это он карман обчистил, чтобы денег на выпивку раздобыть? Мать с детьми голодает, а сын, здоровенный парень, работать не хочет».

— Ты ведь знаешь, что Яан не боится работы и по чужим карманам не лазит, — тихо, но твердо говорит Анни.

— Не лазит? Откуда я знаю, да и ты откуда можешь знать? Но я знаю, что он завел дружбу с известными жуликами. Не стал бы он с ними водиться, кабы от этого ему выгоды не было.

Анни бледнеет.

— А ты как будто не веришь? — продолжает Мари. — Так пойди разузнай, с кем он вчера в трактире пьянствовал, перед тем как заявиться в Тыну-Юри. Каарель Холостильщик и этот гнусный Юку Кривая Шея — вот закадычные друзья твоего жениха! Хотела бы я знать, у кого в ближайшую ночь угонят коней и обчистят амбары.

— Мари!

Анни глядит на свою мучительницу, точно попавшая в силки раненая птица.

— Если не веришь мне, спроси у Каареля из Сепы, он заходил в трактир и видел, как Яан обнимался с Холостильщиком и клялся ему в вечной дружбе. Они шептались о своих делах — наверняка сговаривались, планы строили. И еще с ними был какой-то карманщик из города.

Руки Анни бессильно падают на колени. Помутневшим взором смотрит она в угол. В губах у нее ни кровинки. Она готова бросить работу и бежать отсюда, но слова Мари вынуждают ее остаться.

— Ага, — смеется сестра, — мои новости так тебя огорошили, бедняжку, что ты и слова вымолвить не можешь. Ты же мне не веришь! Яан чист и непорочен, как ангел. Чего же ты скисла от глупой бабьей болтовни?.. Жаль, что отца дома нет, надо бы и ему передать, что сказал сепский Каарель. Ему ведь не мешает получше знать своего третьего зятя.

Старик оказался легок на помине.

Дверь отворилась, вошел Андрес, оглядел холодными серыми глазами комнату.

— А мы тут весело болтаем, — обратилась к нему Мари, сверкнув красивыми белыми зубами. — Разговор такой интересный, что Анни и о работе забыла, — видишь, в угол уставилась. — И, обернувшись к сестре, Мари добавила ворчливо: — Да пошевеливайся! Сама знаешь, сколько еще работы. Успеешь пожить барыней, когда станешь хозяйкой у вельяотского Яана.

— Замолчи! Я говорил вам, чтобы в моем доме не смели называть этого имени! — крикнул отец. — Мой дом — богу моему, да не будет в нем мерзости и скверны.

— Отец, я только хотела тебе посоветовать — купи покрепче замки к амбару и конюшне, не то плохо будет. В трактире Лехтсоо вчера вечером видели шайку воров и среди них одного нашего соседа, который собирается к нам сватов засылать.

И Мари выложила отцу все, что знала. Андрес слушал, заложив руки за спину. При каждой шпильке, которую подпускала Мари, красное лицо его все больше темнело, глаза загорались злобой. Но он не сказал ни слова. С негодованием посмотрел на младшую дочь. Презрение, безграничная ненависть были в этом взгляде. Когда же Андрес заметил, что Анни на него и не смотрит, а только ниже опускает голову над работой, он шагнул к дочери, твердой рукой повернул к себе ее лицо и взглянул ей прямо в глаза. Потом, презрительно сплюнув, вышел из комнаты.

Анни встала и подошла к сестре. Обняв Мари, она спросила:

— Скажи, Мари, за что ты так меня ненавидишь?

— Ненавижу? Ты что? Вовсе нет!

— Иначе ты не стала бы меня так мучить. Что я тебе плохого сделала?

— Ах ты глупая девчонка! — рассмеялась Мари. — Какая же это ненависть? Я хочу только, чтобы ты наконец взялась за ум и не позорила нас больше — меня, отца, всю родню. Подумай только — кто мы и кто Яан! Если ты перестанешь дурить и выставлять нас на посмешище, я больше не скажу тебе ни одного плохого слова. А покуда тебе придется потерпеть и от меня, и от отца, и от людей. Ничего, когда-нибудь у тебя откроются глаза и ты поймешь, что свихнулась. Уж этот голодранец сам позаботится о том, чтобы к тебе вернулся рассудок! Небось как схватят его с поличным, сразу очухаешься.

— Чего же ты тогда беспокоишься?

— А я не хочу дожидаться, когда жених моей сестры угодит за решетку! Твоя честь — это и моя честь. Как ты не понимаешь!

Анни села и снова принялась за шитье. К счастью, ей пришлось шить на машине, стрекотанье которой отвлекло девушку от болтовни сестры. К тому же Мари решила поглядеть — не бездельничают ли девушки в других комнатах, как они там ткут, прядут и хлопочут по хозяйству. Что-то напевая про себя, она вышла.

Рука Анни соскользнула с рукоятки машины, голова упала на край стола, все тело затряслось от беззвучных рыданий…

Яан только к полудню очнулся от тяжелого сна. Он сидел на кровати, уставившись в пол, охватив руками голову, трещавшую от боли. Какое похмелье было горше — физическое или моральное, Яан и сам не знал. Он сознавал лишь одно — что презирает себя, бесконечно презирает. Он готов был избить себя, плюнуть на себя. Чем явственнее проступали в памяти Яана вчерашние события, тем сильнее мучил его стыд. Возбужденный алкоголем мозг рисовал все происшедшее в еще более мрачных красках, чем это было на самом деле. Кроме того, Яана тревожило смутное опасение, что он помнит далеко не все свои позорные поступки, и он лихорадочно рылся в памяти.

Из всех его вчерашних поступков ему все более отчетливо и мучительно припомнились два — как он завязал дружбу, вернее, вступил в сделку с мошенниками и даже взял у них задаток и как появился потом среди людей, да еще на духовной беседе, в таком виде, что все были вправе его презирать. И что хуже всего — виргуский хозяин видел его пьяным, бранил перед всем народом! В памяти Яана отчетливо всплыла презрительная усмешка Мари. А может быть, и Анни, забившись от стыда куда-нибудь в угол, тайком смотрела на него, а сама в душе мучалась?! Понятно, она держалась подальше от него или даже убежала домой.

Яан вспомнил, что взял у Каареля деньги, и тут же решил вернуть их, вернуть немедленно! Ужас и отвращение охватили его, когда он представил себе, что ему придется поддерживать дружбу с такими людьми. Снова идти к ним в четверг, принимать участие в их сговоре? Нет, нет, нет! Что бы ни было, как бы несправедливо к нему ни относились люди, так низко он не падет. Лучше голод, конец…

И тут Яан снова вспомнил Анни. Что бы она подумала, узнав обо всем! Что сказала бы, если Яан, за честность которого она готова головой ручаться, пошел бы по этому пути вместе со взломщиками и конокрадами… Дрожь охватила Яана, и он не решился додумать до конца эту страшную мысль. Он вскочил и стал искать жилет и куртку: надо сейчас же отнести деньги Каарелю… В первую минуту Яан даже не подумал о том, что не знает, где сейчас найти Каареля.

Он стал шарить по карманам — где эти ненавистные деньги? В карманах их не оказалось. Кошелька у него не было. Те копейки, которые иногда водились, можно было носить и в кармане. Он обыскал куртку, но и там денег не было. Странно! Яан помнил, что получил деньги, что показывал их матери.

В эту минуту в лачугу вошла мать. Пока Яан спал, она покормила овец и поросенка, которых теперь перевели в хлев, так как наступила оттепель.

— Мать, куда делись деньги? — испуганно спросил ее Яан.

— Эти три рубля, что ли?

— Да.

— Зачем они тебе?

— Не спрашивай!.. Ты их взяла?

— Да, взяла их у тебя из кармана и спрятала в сундук… А ты разве куда собрался?

— Конечно… Деньги надо вернуть…

— Вернуть? — испугалась Кай. — Разве это не твои деньги?

— Нет… Я их занял.

— Занял? — Лицо у матери вытянулось. — Ты сказал, что нашел работу… что это задаток…

— Я соврал… спьяну…

Яан посмотрел на мать: как грустно, с каким разочарованием она на него смотрела. Яан быстро подошел к ней и, опустив голову, тихо сказал:

— Не сердись, мама, не печалься… Я вчера вел себя очень глупо, просто как шут гороховый… Больше это не повторится.

— Что уж говорить, — мягко ответила Кай и добавила с сожалением: — Только если ты эти деньги и вправду занял, зачем же их так скоро отдавать? Успеем вернуть весной…

Яан пожалел, что невольно проговорился о своем намерении вернуть деньги. Разве нельзя было утаить его от матери? Но теперь было поздно.

— Не спрашивай, мама… но эти деньги я должен вернуть сейчас же, — ответил он глухо. — Мне, может, удастся раздобыть в другом месте рубля два.

— У кого же ты взял их?

Яану трудно было сказать ей правду, но ложь могла только все запутать. Мать не поверила бы или подумала бог знает что.

— У Каареля Холостильщика занял, — ответил он.

— У Каареля Холостильщика? — переспросила мать, и ей вспомнилась вчерашняя просьба Анни. — Слушай, сын, не водись ты с этими людьми. Они тебе не товарищи. Это и Анни говорит. Она просит тебя…

Яан резко схватил мать за руки, слова застряли у нее в горле.

— Откуда Анни знает? — спросил он с испугом. — Когда она это сказала?

— Когда? — Мать вспомнила просьбу Анни ничего не говорить Яану о ее посещении. — Да как-то давно уж…

— Давно? Неправда! — крикнул сын. — Анни была здесь вчера вечером… да? Она видела…

Яан схватился за голову, пошатнулся и опустился на стоявшую у окна лавку, закрыв лицо руками.

— Не расстраивайся по пустякам, — попыталась утешить его Кай. — Ты знаешь, какое у Анни доброе сердце, она тебе худого слова не скажет…

Яан вскочил.

— Хорошо! Когда ты увидишь ее, передай, что я сделаю все, как она хотела. Пусть не беспокоится… Дай мне эти чертовы деньги!

Мать направилась было в каморку к сундуку, но вдруг остановилась.

— Разве Каарелю так уж нужны эти деньги? — растягивая слова, спросила она, и подбородок у нее словно вытянулся и заострился. — Пусть бы они еще у нас побыли немного… Сам знаешь, какая нужда… В другой бы раз отдали… Ведь не должен ты с ними бог весть какую дружбу заводить за эти рубли?

«Как трудно ей расстаться с деньгами, — подумал Яан. — О том, что я вчера рубль прокутил, рубль, которого хватило бы на несколько дней, об этом ни слова…» Яан обдумывал слова матери. Вспомнил он и о том, что найти Каареля до четверга будет трудновато; бог ведает, где он сейчас обретается. Конечно, можно было бы разузнать, где он, и вернуть ему деньги — это самое верное, на сердце легче бы стало и развязался бы с ним и его приятелями, но… Мысль Яана оборвалась, едва он взглянул на острый подбородок матери.

— До страдной поры еще далеко, — сказал он тихо, — бог знает, когда я смогу вернуть этот долг. А в юрьев день надо переселяться на новое место, опять расходы.

— Если ты так уж хочешь, я отдам тебе эти деньги, — покорно промолвила Кай. — Чего мне их держать, дело твое… Ты мог бы уплатить из тех денег, что мы за овец выручим…

Яан вздохнул. Верно, они собирались на этой неделе продать овцу с ягненком, чтобы купить хлеба и еще какой-нибудь еды. Даже покупателя подыскали — сосед предложил за овец два рубля. Гроши, конечно, но что поделаешь, если все знают, что люди в такой беде. Голодному рядиться не приходится: не отдал за предложенную цену, мучайся, пока не околеешь! Покупателю спешить некуда, а голодного нужда прижимает. Да и овцы тощие, как котята.

Мать достала из сундука деньги и медленно вложила их в руку Яана. Тихо, одними губами она проговорила:

— Делай как знаешь… А будем переезжать, если Андрес и вправду не позволит нам здесь остаться, можем поросенка продать.

Яан горько усмехнулся.

— Надолго ли нам с семьей хватит того, что дадут за овец? До весны еще далеко! Скоро придется продать и поросенка либо самим съесть… И вот что, мать, — голос Яана зазвучал строже, — еще раз тебе говорю: не смей больше принимать милостыню от Анни, не смей!.. А то она еще больше станет меня презирать. Пьяница и лодырь, скажет, ничего делать не хочет…

Старуха сделала вид, что суетится по хозяйству. Сердце ее сильно стучало. Ведь только вчера вечером она опять приняла от Анни еду, которую та принесла под передником, и хотела подать все это сыну на обед.

— Не беспокойся, — ответила она, кашляя и сморкаясь. — Разве стану я брать, если ты не хочешь! У меня есть еще в запасе горсточка бобов и даже кусочек мяса, что жена кладовщика мне дала. Я приберегала это к воскресенью, да придется сварить нынче, ведь больше ничего нет.

— Жена кладовщика? — спросил Яан. — Ты мне об этом что-то ничего не говорила… Смотри, мать!

Мать ответила, что хотела в воскресенье порадовать его, поэтому скрывала от него свои запасы. На этом разговор и закончился. Яан сунул деньги в карман, оделся и сказал, что выйдет на свежий воздух — авось голова пройдет…

— Я еще подумаю, как мне быть с деньгами, — пробормотал он. — Я пока не пойду разыскивать Каареля, хотя мне и противно оставаться у него в долгу. Как будто я ему приятель, подручный… А ты ведь и сама этого не хочешь, и Анни…

Кай, ступившая было на порог каморки, резко обернулась, услышав имя Анни. Она торопливо проговорила:

— Твоя правда. Верни поскорее эти проклятые деньги! Развяжись ты с этими парнями! Добра от них ждать нечего. Уж господь бог нас не оставит. Только ты помолись, сынок, и я тоже буду молиться… Иди же, иди! А потом отведешь овец к лийгскому Тоому, получишь деньги. Помоги тебе господь.

Грустные глаза Яана гордо сверкнули. «Что бы ни говорили сплетники, здесь живут честные люди», — подумал он.

Яан вернулся только к полудню.

Когда он вошел, в лачуге вкусно пахло мясной похлебкой. Изможденное лицо матери светилось радостью, когда она, поставив на стол дымящуюся миску, позвала сына обедать.

Яан все еще не оправился от похмелья. Он хмурился и молчал.

— Ну как, отнес деньги? — как бы между прочим спросила Кай.

— Нет… И не пойду.

— Не пойдешь?

— До четверга не отдам.

И он нехотя добавил, что не смог найти Каареля, — никто не знает, где он сейчас находится.