В. Васнецов

Застава богатырская

Большой многолетний труд подвигался к концу. О завершении работы над «Богатырями» в новой московской мастерской сам художник рассказывал так:

— Наконец-то я устроил свою семью, «Богатырей» и их верных коней, в подходящем помещении. В предшествующие годы я работал над ними, может быть, не всегда с должной напряженностью… но они всегда неотступно были передо мною, к ним всегда влеклось сердце и тянулась рука.

«Богатыри»… были моим творческим долгом, обязательством перед родным народом, который меня вырастил, воспитал, вооружил уменьем.

Я обязан был, по силе моего разумения, выполнить свои обязательства перед ним так, как я их понимал и ощущал!

Богатырская тема, появившаяся в творчестве Васнецова еще в петербургские годы его жизни, впервые зазвучала в наброске едущего по полю на грозном коне-битюге, могучего, но ленивого, сонного богатыря. Потом появляется «Витязь на распутье». Наконец, необыкновенно долго вынашивается и чуть ли не через два с половиной десятилетия реализуется замысел его «Богатырей». Их предваряли три портретных и несколько пейзажных набросков-этюдов.

«Богатыри» Васнецова прозвучали в русском искусстве не менее громко и победно, чем «Богатырская симфония» Бородина, наиболее близкая и по теме и по огромному эпическому звучанию этому васнецовскому творению.

Еще «1871 году относится первое упоминание о «Богатырях». А в письме к Чистякову от 1882 года, то есть через одиннадцать лет, Васнецов сообщал, что на всероссийской выставке в Москве, «кроме «Витязя на распутье», «Аленушки» и «Акробатов», желал бы поставить теперешнюю картину, да не кончена — торопиться не стану. Картина моя — Богатыри — Добрыня, Илья и Алешка Попович на богатырском выезде — примечают в поле, нет ли где ворога, не обижают ли где кого. Фигуры почти в натуру — удачнее других, мне кажется, Илья. Хотелось бы Вам показать сначала — исполнять такую картину — ох, дело не легкое. Хотелось бы сделать дело добросовестно, а удастся ли?»

Дочь художника, Татьяна Викторовна, ныне здравствующая, вспоминает, как в детстве она пугалась богатырского, косящего глазом, словно бы живого коня Ильи Муромца. Казалось, вот-вот он захрапит, мотнет гривой и задвигаются, оживут сидящие на конях всадники, зазвенят сбруи.

Гигантское полотно с фигурами витязей видели многие друзья художника в течение десятка с лишним лет, но он все считал его неоконченным, из мастерской не вывозил, на выставку не давал. Лишь в 1898 году картина появилась для широкого обозрения в галерее Третьякова.

О работе над ней, как о желанном отдыхе, художник думал, когда изнывал от трудов по росписи Владимирского собора.

В каждом почти письме Васнецова таится страстная тоска по «Богатырям». Когда же вернулся к ним и закончил, все казалось, что там и там надо тронуть кистью, это подправить, то убрать.

Так взыскательный мастер бережно пестует свое самое дорогое детище. Так трепетно-бережливо относился к «Богатырям» и Васнецов, понимая, что они самая высокая вершина в его творчестве.

…Возвышенность, с которой открывается дальний горизонт. Три всадника в древнерусском снаряжении на борзых конях. Это застава богатырская, грозная, мимо нее даже зверь не прошмыгнет, птица не пролетит незамеченной.

Видимо, что-то там, чуть-чуть направо, привлекло их зоркое внимание. Насторожились богатыри.

Могучий воин, тот, что в самом центре, на исполинском черном коне, приложил десницу к челу и всматривается из-под рукавицы, загородившись от неярких, последних лучей солнца.

Богатырь, что справа на белом, словно вымытом струями потока коне, уже готов порывисто вырвать из ножен тяжелый меч. Его чуткий конь тоже посматривает вправо.

Третий всадник кажется спокойным, и лишь положил руку на свой лук. Его буланый конь пощипывает траву.

Это Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович — любимые богатыри русские.

Илья Муромец кряжист и могуч, как вековой лес, близ которого он вырастал. С удивительной легкостью держит он в руке «палицу булатную сорока пудов», называемую иначе шестопером, и даже рука его, поднятая для защиты от солнца, не согнется от этой тяжести.

Илья простой и прямой человек. О его прямоте и честности свидетельствуют крупные, добрые и мягкие черты чисто русского крестьянского склада лица, прямой, открытый, пристальный взгляд черных глаз. О недюжинном уме Ильи, о несгибаемой силе воли говорит широкий, упрямый лоб, плотно сомкнутый под большими усами рот. Большая благородная голова величаво покоится на удивительно широких, впрочем, пропорциональных туловищу, плечах.

«Старый от казак да Илья Муромец», как называют его былины, уже поседел, густая седая прядь выбилась из-под шлема, серебряные нити сверкают и в черной бороде.

Кто не встречал в русских деревнях людей с таким лицом?

Совсем по-другому выглядит в картине, как и в былине, Добрыня Никитич.

Он, повествует былина, был происхождения знатного, «чадо милое» богатого рязанского князя Никиты Ивановича и его жены Амелфы Тимофеевны. Он дружинник киевского князя Владимира Красное Солнышко. Васнецов показал его городскую стать, изысканную украшенность и изящество снаряжения. Такого, как у него, красавца коня былина с нежностью называет «белеюшко». Прочная, ладная, незамысловатая сбруя вороного коня Ильи лишь слегка отсвечивает на необъятной груди серым металлом, а сбруя Добрыниного коня радует глаз позолотой тонких украшений. И щит Добрыни, чуть прикрытый гривой коня, — явно заморской работы. Он так и горит-переливается вкрапленными в него жемчугами-самоцветами.

Суров и строг взор Добрыни, геройски победившего Змея Горыныча и Батыгу (хана Батыя). Справедливость и благородство отличают витязя. Но он уступает все же крестьянскому сыну в мощи и особенно в величавой простоте духа.

Психологически сложнее, замысловатее всех Алеша Попович.

Он врага побеждает не богатырской силой — у него не так много ее — сколько сметливостью да ухваткой. Недаром Илья сказал про него: «Олешенька хоть силой-то не силен, дак напуском смел». Он «наровчат» — эта народная, прекрасная по своему лаконизму характеристика его в былине означает ловкого, находчивого человека.

Алеша и Тугарина Змеевича одолел хитростью. «Нарядился он в каличье платье в черное. Взял он в руки шепалыгу»[16]. А простоватый Тугарин, завидя калику, спрашивает у него про Алешу. Прикинулся калика тугим на ухо, приблизился Тугарин к богатырю. А тот его «хлопнул шепалыгою подорожною», насмерть убил.

Алеша Попович на картине Васнецова не так могуч, как Илья и Добрыня. И вооружен он легковато: «тугой лук разрывчатый» да «стрелочка каленая» — вот и все оружие. Щита вовсе нет. В правой руке — «гусельки яровчаты». Балагур, весельчак Алеша — мастер попеть и поиграть, поприворожить сердца молодушек.

Глаза Алеши как бы ненароком скошены вправо, где что-то предвещает опасность. Он уже замышляет нечто коварное, смертельно-губительное для врага.

Его конь все еще беззаботно щиплет траву. Но пробьет час, и он полетит, как ветер. И хоть посуше будет он богатырских коней, зато и несравненно легче на бегу, изворотливей в битве.

Так в сочетании храбрости и гордости, сметки и ловкости, несгибаемого величия духа и необоримой силы перед нами воплощена в картине Васнецова богатырская застава древней Руси. Художник твердо верил в реальное существование подобных богатырей. Эта вера водила его кистью, и потому полотно так сильно своим проникновенным реализмом.

Васнецов, изучавший сборники былин и находивший в них образы трех богатырей, задумал отыскать, если возможно, их следы в летописях — найти документальное подтверждение полулегендарного существования витязей.

И вот что он нашел.

Описывая пиры князя киевского Владимира Красное Солнышко, летописец упоминает и об Алеше Поповиче. За подвиги его в боях с печенегами Владимир возложил на него гривну золотую. По другой летописи, Алеша Попович жил в более позднее время и погиб на реке Калке в 1224 году. Значился и Добрыня Никитич. Только об Илье Муромце не удалось найти летописных известий. Упоминался Рагдай Удалой, который умел «наезжать» на триста вражеских воинов, а когда «преставился Рагдай Удалой, плакал по нем князь Владимир». Отмечался в летописях и Ян Усмошвец, поразивший самого печенегского князя и великое множество печенегов.

Не было только Ильи Муромца.

Сообразил тогда Васнецов, что Илья Муромец ведь крестьянский сын, летописи же сообщали лишь о князьях да о знати.

В основу сюжета картины художник положил слова былины:

Если слова эти помогли решить композицию, то пристальное изучение всех былин, в которых так или иначе отражены образы трех прославленных богатырей, помогло Васнецову в изображении самих воинов.

Положение Ильи среди других витязей вырисовывалось, например, из обращения князя Владимира к Илье:

Но почему Илье Муромцу такая честь, почему он заслужил такое расположение князя?

Васнецов искал и нашел этот ответ в двух строках одной из былин об Илье:

О его необычайной силе рассказывалось и в других былинах: он один убил четыреста разбойников, истребил несметные полчища татар во главе с Идолищем поганым, одержал победу над Соловьем-разбойником. Он «очистил все пути-дорожки» на русской земле.

И все же это не удовлетворило художника. Хорошо зная крестьянскую психологию, он понимал, что на одной силе и даже сказочном бессмертии не мог бы держаться авторитет Ильи как главы богатырей. Тут должны были сказаться какие-то иные его свойства.

После долгих поисков художник, наконец, отыскал самые драгоценные для него слова. Накануне камского побоища с кочевниками Владимир позволил себе несправедливо упрекнуть Илью:

Тогда обыкновенно спокойный, молчаливый Илья рассвирепел и гневно бросил прямо в лицо князю:

На нем одном покоится надежда бедняков. И он берет на себя заботу о них:

Эти найденные Васнецовым два отрывка сильно взволновали его. До сих пор он никогда не встречал в литературе таких гневных слов, обращенных крестьянином к его феодалу. Назвать всемогущего князя вором, то есть лжецом, обманщиком, сказать, что ему не жаль ни князя, ни его жены, обругать бояр брюшинниками мог только поистине бесстрашный духом человек. То, что слова Ильи про «заботушку» для него не случайны, подтвердили и другие былины. Илья, например, говорит:

Итак, весь образ Ильи стал Васнецову ясен. Но пройдет еще немало времени, прежде чем он воплотит его на полотне. Сотни людей были перед глазами художника, встречались на его жизненном пути, однако ни один не казался ему подходящим для облика Ильи Муромца.

И вот судьба, наконец, свела художника с абрамцевским крестьянином-извозчиком Иваном Петровым.

Художник писал его даже в крайне редкие отлучки из Киева, продолжал писать и по возвращении в Москву.

Работа с натуры над образом Ивана Петрова, нераздельно слившегося в творческом восприятии художника с образом Ильи Муромца, — яркая страничка в биографии Васнецова.

Зимой Петров занимался извозным промыслом в Москве, а с весны до осени крестьянствовал.

Благодаря своей чудовищной физической силе Иван Петров кое-как сводил концы с концами и не бедствовал. Вставал он спозаранку, и если не шел в поле, то заходил в разваленный сарай чинить, готовить хомуты, сбрую, повозку.

С первыми лучами солнца вставал и Васнецов.

Деревушка Абрамцево раскинулась недалеко и нешироко. И хотя изб в ней стояло не больше двух-трех десятков, и многие крестьяне, жившие здесь, подрабатывали в имении Саввы Мамонтова, крыши на избах были соломенные и лишь у кулака Мирона Савельева железная.

С грустью, с душевной болью замечал Васнецов продолжающееся прямо у него на глазах разорение абрамцевского крестьянства. Когда в начале восьмидесятых годов он писал здесь этюды для «Аленушки» и позднее для «Каменного века», многие дома еще стояли крепко. Теперь, через десять с лишним лет, они почернели, покосились, потускнели украшения оконных наличников, некогда ярко пестревшие.

В холодном сарае было темным-темно, и Васнецов насилу различал громадное тело Ивана Петрова, заслонявшего собой крохотное оконце.

— А, это ты, барин, — добродушно отзывался обычно тот. — Годи, я сейчас выйду на свет божий.

Грузно, не спеша он выходил, садился на чурбак, и сеанс начинался.

Чем внимательней приглядывался художник к Петрову, тем все более убеждался, что выбор им сделан правильно.

Перед ним был человек нерастраченных богатырских сил. Не только огромную физическую силу — богатые, неизрасходованные душевные качества ощущал в нем Васнецов. Он видел их в ласковых, временами печальных и суровых темных его глазах. Приди случай, этот человек отдаст себя подвигу, ни минуты не колеблясь.

С каждым разом, с каждым незаметным штрихом художник вносил в портрет черточки, приближающие Ивана к Илье. Когда же закончил этот портрет, в котором как бы предстает перед зрителями Илья Муромец, снявший свои доспехи и севший на простую скамью, то приступил к следующему этапу.

Теперь он уже писал Ивана верхом на могучем черном коне-битюге, которого приводили в Абрамцево из конюшен Мамонтова. Надев доспехи, взятые художником из Исторического музея, Петров с ловкостью, неожиданной для его грузного тела, вскакивал в седло. Он и в седле держался всегда непринужденно, спокойно, с чувством собственного достоинства.

Эскизы фигур богатырей, подобно портретам Ивана Петрова, художник создавал на протяжении нескольких лет. Многие из них были отвергнуты мастером, но они красноречиво говорят о его неустанных поисках.

В 1876 году он написал с неизвестного лица Алешу Поповича с бородой. Найденный тип, казалось, соответствовал характеру Алеши по былинам. И все же, поразмыслив, Васнецов пришел к выводу, что Алеша должен резко отличаться от остальных своих товарищей даже внешностью и что бороды у него могло еще и не быть.

Прототипом Алеши Поповича частично был сын Саввы Мамонтова, Андрей (рано умерший). Его брат Всеволод писал: «Помню, как по утрам к Яшкиному дому поочередно водили то рабочего тяжелого жеребца, то верховую лошадь отца «Лиса», с которых Васнецов писал коней для своих богатырей. Помню, как мы завидовали моему брату Андрею, на которого походил лицом Алеша Попович в этой картине».

Существуют сведения, что первоначально Добры-ню художник писал с Поленова. Но этим он, конечно, не удовольствовался. Поиски пытливо продолжал и, наконец, нашел оригинальное решение. «Лицо Добрыни, — говорит Н. А. Прахов, — является собирательным типом Васнецовых — отца, дяди и отчасти автора».

И художник тут не ошибся. Примерно так выглядел новгородский тип лица по описаниям современннков-иностранцев, таким он предстает по скульптурным реставрациям профессора М. М. Герасимова, созданным в наше время на основе исследований черепов и костей лица в древних захоронениях.

Когда художник писал Добрыню на белоснежном, как кипень, коне «белеюшко», по праву руку от Ильи, то верно представлял себе своего далекого пращура. Не раз с мечом он, новгородец Васнец, ходил воевать и вот, поселившись за неприступными лесами и болотами в северо-восточном краю Руси, дал основу роду Васнецовых.

Самый первый схематический и, к сожалению, не уцелевший набросок картины относится еще к 1871 году. В нем лишь слегка намечена общая композиция. Потом шел этюд, который живописец выполнил в Париже и пообещал подарить Поленову. Наконец в Абрамцеве, в восьмидесятых годах, были найдены все нужные персонажи.

Целостна и крепка живопись полотна. Благородно-красивы, хотя и просты, без излишней эффектной сочности и резкости, сочетания красок — зеленой и коричневой, красной и белой, черной и синей. Живописец бережно и тщательно исследовал каждую деталь русских воинских доспехов, снаряжения и обуви, конской упряжи и одел богатырей в подлинные изделия талантливых мастеров Руси. Незаметными для постороннего глаза усилиями, в течение десятилетий совершенствуя талант, вкус, он обрел ту трудно находимую художественную меру, которая исключает малейшее даже уклонение в эстетство, назойливое любование частностями.

— Многих и долгих поисков стоил мне пейзаж «Богатырей», — сказал как-то В. М. Васнецов.

И неудивительно. Изображенная здесь природа — целое откровение в пейзажной живописи. Ковыль, эта трава народных песен, холмы, луга и уж, конечно, леса, леса… — все гармонично сливается в незабываемый, обобщенный образ родины.

Начинающаяся буря гонит по небу клочья грозных облаков. Порывы ветра клонят долу привольно разросшиеся дикие травы, шевелят конские гривы… Васнецов специально изучал степи под Киевом, но запечатлел и удивительно русский, абрамцевский пейзаж средней полосы и свой родной, северный, — он хорошо знал, что былины рождались и жили на севере.

Четверть века с лишним создавались «Богатыри». Но они не хранят ни малейшего следа тех творческих исканий, колебаний, которые пережил художник за столь долгий срок. Полотно удивительно непосредственно, едино своей органической, неразрывной целостностью.

Когда, наконец, в 1898 году Васнецов счел работу над «Богатырями» законченной, он, верный своему обещанию, подарил парижский эскиз 1876 года Василию Дмитриевичу Поленову. Поленов повесил эскиз в любимой комнате своего дома на Оке и всегда с гордостью показывал его гостям. При этом, как вспоминает сын Поленова, его отец особенно гордился тем, что, обратно внимание Васнецова в Париже на исключительную ценность его эскиза, он до известной степени содействовал появлению на свет «Богатырей». В. Д. Поленов рассказывал, что, увлекаясь все более «Богатырями», Виктор Михайлович мечтал видеть их в специальном зале Исторического музея, посвященном Киевской Руси. С этой мечтой Васнецова, подчеркивал Поленов, неразрывно связан монументально-декоративный характер полотна, которое и является непревзойденным образцом этого жанра.

Бесценные художественные качества, огромная идейная сила произведения, воспевающего несокрушимую мощь народа, опрокидывает все «доводы» васнецовских недоброжелателей, пытавшихся представить художника реакционным певцом идеалов «старой, отжившей Руси».

Напротив того. Созданное в годы реакции восьмидесятых-девяностых годов, это полотно красноречиво свидетельствовало о том, что Васнецов ясно ощущал дремлющие силы народа-исполина, готового обрушить на врага всю сокрушительную ярость своих ударов.

В том, что именно так воспринимали полотно тогдашние зрители, особенно молодежь, убеждает слышанная Стасовым беседа у васнецовской картины. Зрители сравнивали при нем «Бурлаков» Репина с «Богатырями» Васнецова.

«— И тут и там, — говорили они, — сила и могучая мощь русского народа. Только эта сила там — угнетенная и еще затоптанная, обращенная на службу скотинную или машинную, а здесь сила торжествующая, спокойная и важная, она никого не боится и выполняет по своей воле то, что ей нравится, что ей представляется потребным для всех, для народа».