В землю Ханаанскую

XII

На крыше одного из самых больших домов в Суккоте собрались на рассвете многие евреи, желавшие приветствовать своих единоплеменников, идущих из Таниса, которые должны были сделать здесь привал.

Но прежде чем прибыл еврейский народ из Таниса, в Суккот явился вестник и остановился в доме Амминадава; это большое здание, состоящее из двух отдельных домов, из которых один был отдан сыну владельца, Нагезону, с его семейством, в другом же, более обширном, кроме престарелого хозяина дома и его жены, зятя Аарона с женою, детьми и внуками, жила еще и Мирьям. Старый домовладелец, перенесший все обязанности, связанные с его положением, на своего сына Нагезона, встречал всех вестников из Таниса с распростертыми объятиями и прислушивался к их рассказам с глазами, полными слез. Он и его престарелая жена поместились в удобных сиденьях, на которых их должны были нести за народом.

Старушка, слушая рассказы вестников о блестящей участи, ожидающей народ, всякий раз искала глазами взор мужа и тихо говорила: «Это все Моисей!» Она придавала большое значение брату мужа своей дочери, и ей приятно было, что теперь приводится в исполнение все то, о чем он предсказывал им заранее. Также старики смотрели с гордостью и на своего зятя Аарона, но только Елеазара, своего внука, они любили больше всех и думали видеть в нем со временем второго Моисея. В Мирьям они нашли также много хорошего, и старикам было очень приятно, что эта боговдохновенная женщина поселилась в их доме.

За хозяйством Амминадава смотрела его старшая дочь Элизева, жена Аарона. Старики же в особенности были благодарны Мирьям за ее заботы о их внучке Мильхе, дочери Аарона и Элизевы; эта Мильха, вследствие ужасного несчастия, из веселого ребенка стала печальною, не знающею никаких радостей женщиною.

Несколько дней спустя после свадьбы Мильхи с любимым человеком последний вздумал поднять руку на египетского сборщика податей, который отнял от него стадо быков для «властелина обоих миров», когда фараон проезжал через Суккот на восток. Виновный, как государственный преступник, был отведен в тюрьму, а всем известно, что там осужденные подвергались страшным наказаниям. Согласно египетским законам, такому же наказанию подвергалась жена и все родственники осужденного, и только благодаря влиянию Нуна, отца Осии, семья Амминадава была избавлена от тюрьмы. Мильха стала с тех пор хилеть и хворать, и только одна Мирьям умела несколько развлекать ее. Несчастная привязалась к пророчице всею душою и постоянно сопровождала ее, когда та ходила по хижинам навещать больных, носила им лекарства, так как выучилась врачебному искусству, а неимущим раздавала милостыню.

Последние гонцы, заставшие Амминадава и его жену на крыше, описывали им в мрачных красках все затруднения, возникшие при приготовлении евреев к выступлению, и если кто-либо из присутствующих начинал жаловаться, то старик утешал их, напоминая о благости и всемогуществе Божием. В то время, как вестники приходили и уходили, Мирьям постоянно находилась около стариков, а Элизева и ее служанка угощали усталых пришельцев.

Много перебывало гонцов из Таниса, а Осии с ними не было; Мирьям поникла головою, но не решалась ничего спросить; тогда Мильха, не отходившая от пророчицы, посмотрела на нее умоляющим взором и шепнула ей имя Рувима, своего несчастного мужа. Мирьям поцеловала в лоб Мильху и тотчас принялась расспрашивать гонцов об осужденном. Оказалось, что Рувим был послан работать в синайских рудниках. Луч надежды блеснул в сердце несчастной женщины: евреи должны были проходить мимо Синая, и, быть может, им удастся освободить своего единоплеменника.

Но вот послышался глухой шум, к Суккоту приближалось громадное полчище; затем стал слышен скрип телег, блеяние овец и смешанный гул голосов; масса народа двигалась вперед, приближаясь к местечку: эту-то массу внук астролога на башне храма и принял за змею из преисподней, а потом за души мертвецов.

Да и теперь, на рассвете, можно было принять за призраков эти двигающиеся фигуры; вся толпа была покрыта беловато-серым пыльным столбом, поднимающимся до самой лазури небесной, так что за ним нельзя было различить ни одного образа человеческого, а видно было только, что в этой сплошной массе все двигаются дальше, вперед. Только изредка блеснет на солнце острие копья или медный котел или явственно донесется до слуха крик человеческого голоса.

Прошло еще несколько времени; но вот уже телеги передних рядов достигли двора Амминадава; перед воротами расстилался обширный луг.

Раздался голос команды, толпа мгновенно остановилась, потом заколыхалась и, подобно горному озеру во время весеннего половодья, когда оно выходит из берегов, образуя ручейки и речки, эта толпа стала дробиться на небольшие кучки, которые расположились на орошенном утреннею росою лугу; на тех местах, где отдыхали люди и скот, подымались облака пыли и скрывали все от взоров.

По дороге долго еще носилась пыль, но на лугу она мало-помалу улеглась, так что при лучах восходящего солнца можно было различить фигуры мужчин, женщин, детей, быков и ослов, овец и коз, а вскоре на лугу, перед домами Амминадава стали появляться палатки и загородки для стад; вколачивались столбы, на них укреплялись навесы для защиты от солнечных лучей, коровы привязывались на веревках; быков и овец вели на водопой, и, наконец, потянулся, с кувшинами на головах, целый ряд женщин, идущих за водою к колодцу, что был за домом Амминадава, или к ближнему протоку.

Прошел почти целый час, пока вся масса народа достигла места, назначенного для привала; Амминадав с кровли своего дома следил за приближающимися единоплеменниками, но так как старик не обладал зоркими глазами, то Мирьям рассказывала ему обо всем, что происходило внизу; но впрочем, нет, не обо всем она могла сообщить ему: внизу делалось иногда то, от чего она отвернулась бы с удовольствием; рассказывать же об этом старику она не хотела, не желая омрачать его светлых надежд.

Мирьям, как мы уже сказали, обладала даром видеть незримое для прочих и слышать то, что не достигало до слуха других. Так, те слова, которые она послала передать Осии, ей были сказаны незримыми устами, когда она сидела под сикоморою и думала о человеке, которого любила с самого детства — и вот точно так же и теперь, когда она между полуночью и рассветом опять сидела под старым деревом и от утомления заснула, то слышала во сне тот же голос; но, когда проснулась, забыла, о чем именно говорил этот голос, знала только, что он звучал грустно и уныло.

Правда, это предостережение, хотя и было как-то неясно, но все же оно ее крайне напугало, а крик, доносившийся со стороны луга, не был криком радости, он скорее походил на боевой призыв разъяренных необузданных людей, которые с враждебными намерениями явились сюда, а вовсе не для того, чтобы отдохнуть и напоить скот.

Гнев, разочарование, отчаяние звучали в этом возгласе и, когда Мирьям стала пристальнее всматриваться в то место, откуда слышался этот крик, то увидела положенный на куске полотна от палатки труп женщины, который несли рабочие, и бледного умирающего новорожденного; малютку держал на руках полунагой мужчина, его отец, и грозил кулаком свободною левою рукою в ту сторону, где стояли братья Мирьям. Вскоре она увидела, как какой-то седой бородач, сгорбленный от непосильных трудов, поднял руку на Моисея и хотел было ударить его, но близ стоявшие люди повалили его самого на землю.

Тогда Мирьям больше не выдержала и поспешила в лагерь, тяжело дыша от волнения. Мильха последовала за нею; попадавшиеся обеим женщинам по пути жители Суккота почтительно кланялись; но те, которые их не знали, также давали им дорогу, потому что высокая, полная достоинства фигура пророчицы внушала всем невольное уважение к ней, а те, к которым она обращалась с вопросами, отвечали ей без всяких отговорок.

Мирьям, действительно, пришлось узнать ужасные, потрясающие душу новости: евреи выступили из Таниса весьма охотно, с полной надеждой на счастливую будущность, но на второй день они опять упали духом и тоска снова вселилась в их малодушные сердца. Степной ветер имел дурное влияние даже на здоровых людей; жена рабочего и ее новорожденный, точно так же, как и другие родильницы, вследствие пыли и сильного зноя, заболели лихорадкой, затем ей указали на несших покойников людей, которые приближались к еврейскому кладбищу в Суккоте. Умирали не только женщины и дети или слабые, которых уносили больными, чтобы не оставлять в Египте, но не выдерживали и крепкие мужчины, бывшие с утра еще совершенно здоровыми, но теперь, вследствие полной беззаботности, они плелись под жгучими лучами солнца, глотая пыль, и к вечеру заболевали.

В одной из палаток, где несчастную родильницу мучила сильная лихорадка, Мирьям попросила Мильху принести ящик с лекарствами; молодая женщина с удовольствием исполнила возложенное на нее поручение; дорогою, пробираясь в толпе, она стала расспрашивать о своем муже, но никто не мог ей сказать ничего положительного. Мирьям же узнала от Нуна, что, оставленный в Египте его вольноотпущенник Элиав сообщил своему бывшему господину о желании Осии следовать за своим народом. Она также узнала, что раненый Ефрем нашел пристанище в палатке своего дяди.

Уж не сильно ли заболел мальчик? Что же другое могло задержать Осию в Египте? Эти вопросы причиняли большое беспокойство Мирьям, но она не падала духом, а сама утешала других и подавала помощь больным. Старый Нун ласково приветствовал пророчицу, и это доставило ей большую радость; он привлек Мирьям к себе и отечески поцеловал ее в лоб, а она сообщила ему, что его сын с той поры будет называться «Иисусом Навином» и сделается вождем народа.

Однако нелегко было Мирьям справляться с этим невежественным народом. Женщины еще слушали ее слова утешения, и те, которые были больны, принимали из ее рук лекарство, но мужчины, большая часть которых выросла под палками надзорщиков, не знали ни стыда, ни совести. Они положительно одичали, как по внешности, так и в нравственном отношении. Когда они узнали, кто такая Мирьям, то осыпали ее упреками, говоря, что ее братья увлекли их и, вырвав из довольно сносного положения в Египте, теперь повергли их в самое ужасное состояние; пророчица, слыша проклятия и брань и глядя на эти обросшие курчавые головы и страшные черные глаза, невольно содрогнулась. Однако ей удалось пересилить свой страх, и она отошла от этих людей, не имевших уважения даже к женщине.

Теперь она хорошо поняла, что означало предостережение, сказанное ей таинственным голосом, когда она спала под сикоморой, и у одра молодой, умирающей матери она подняла руки к небу и стала молиться, прося помощи у Всевышнего, чтобы Он послал ей силу для борьбы с малодушием и упорством этих людей, которые сами себя губят. Они не понимали, что для них наступил час освобождения и что Бог ведет их к счастливой цели.

Между тем лекарства Мирьям помогли больной, и пророчица, исполненная надежды на Бога, вышла из палатки, желая отыскать своих братьев.

В стане евреев мало что изменилось, и опять ей пришлось видеть такие вещи, которые приводили ее в ужас, и она даже пожалела, что взяла Мильху с собою.

Некоторые из бывших рабочих вздумали украсть у других несколько штук скота и съестные припасы, но были пойманы и повешены на пальме, а вороны, следившие за еврейским полчищем, слетелись на добычу.

Никто не знал, кто был судьею и исполнителем приговора, но хозяева украденного, принимавшие участие в этом деле, находили, что с виновными было поступлено совершенно справедливо.

Быстро шла Мирьям, увлекая за собою дрожащую молодую женщину, и передала Мильху ее дяде Нагезону, чтобы тот отвел ее домой. Этот последний только что расстался с человеком, считавшимся, так же, как и он сам, вождем колена Иудина. То был Гур, который во главе пастухов сделал первое нападение на египетский отряд; старик с гордостью подвел к Мирьям своего сына и внука, оба последние состояли золотых дел мастерами в Мемфисе и находились на службе у фараона. Сын Гура был очень искусным мастером, его прозвали Ури, что означало по-египетски «великий», а его сына — Бецалеелем, потому что он, хотя едва вышел из юношеского возраста, но со временем мог превзойти в искусстве своего отца.

Гур совершенно справедливо гордился своим сыном и внуком, потому что оба они, несмотря на блестящую будущность, предстоявшую им в Египте, оставили в Мемфисе все, что им было дорого, и последовали за посланным отца, желая присоединиться к своим единоплеменникам и разделить с ними их неизвестную судьбу.

Мирьям горячо приветствовала новоприбывших; эти люди, как представители трех поколений, действительно внушали к себе полное уважение всякого здравомыслящего человека.

Дед уже доживал шестой десяток, и в его волосах, бывших когда-то черными, как смоль, давно показалась заметная седина, но он держался прямо, а правильные черты его лица выражали непоколебимую энергию и решительность, вследствие которой и сын и внук не осмеливались никогда ослушаться его воли.

Ури также был еще красивый и стройный мужчина, а Бецалеель — миловидный юноша с таким же решительным выражением лица, как у деда. Новоприбывшие, поговорив с Мирьям, отправились к своему прадеду Халеву. Пророчица от души пожелала им всякого благополучия, хорошо зная, что эти люди принадлежат к лучшим друзьям ее братьев.

Гур взял Мирьям за руку и воскликнул:

— Да, они добры и послушны. Господь хранит их и удостоил меня дождаться этого радостного дня. Теперь от тебя одной зависит довершить мое счастье. Ты, вероятно, заметила, что я давно следил за тобою и оценил тебя по достоинству. Я работаю для народа как мужчина, а ты — как женщина, и поэтому мы связаны с тобою тесным союзом. Но этого мало; я желал бы еще теснее закрепить его; но так как твоих родителей уже нет на свете и я не могу предложить им за тебя выкуп, то я обращаюсь прямо к тебе. Прежде чем ты мне ответишь «да» или «нет», скажу тебе, что мой сын и внук с радостью признают тебя, как главу нашего дома, если ты и твои братья позволят мне явиться к тебе в качестве жениха.

Это сватовство крайне поразило Мирьям. Она уважала этого человека, но была далеко от мысли сделаться его женою.

Мирьям ждала другого и тосковала по нем, но все же ей не хотелось огорчать Гура. Несколько минут она стояла безмолвно, затем грустно покачала головою.

Но этот энергичный человек, старейшина своего колена, не мог так легко отказаться от намеченной им цели, — немой отказ девушки не испугал его, и он снова заговорил:

— Не разрушай в одно мгновение то, о чем я обдумывал целый год! Быть может, тебя пугают мои годы?

Мирьям снова покачала головою, а Гур продолжал:

— Именно я этого-то и боялся; но, быть может, тебя смущают седые волосы жениха? О моей преданности я распространяться не стану; в мои годы сватаются за женщину только тогда, когда к тому настоятельно принуждает сердце. Я с гордостью введу тебя в мой дом и буду твоим защитником и покровителем. В такое смутное время, как теперь, тебе, женщине опасно оставаться одной без покровителя. Взгляни на пальму, где висят эти несчастные; неизвестно, кто был их судьей! Да, в настоящее время никто не может ручаться за свою жизнь. Твои родители умерли. Правда, у тебя есть братья, которые могли бы защитить тебя, но раз народ поднимется на них с каменьями, то погибнешь также и ты.

— А если я буду твоею женою, то и тебя убьют вместе со мною, — возразила Мирьям, сдвинув свои густые брови.

— Это уж мое дело, — сказал Гур. — Судьба моя в руках Божиих; моя вера также непоколебима, как и твоя; притом за меня стоит все колено Иудино, которое пойдет за мною и за Нагезоном, как стадо за пастухом. Старый Нун и все колено Ефремово также не допустят нашей гибели. Но я, конечно, больше всего надеюсь на милосердие Божие и думаю, что он даст мне дождаться того радостного дня, когда народ еврейский вступит в землю обетованную.

Мирьям спокойно и без страха пристально посмотрела в строгие глаза Гура и ответила, положив ему руку на плечо:

— Это были слова, достойные великого мужа, мне всегда приятно было их слышать; но сделаться твоею женою я не могу.

— Не можешь?

— Нет, не могу.

— Жестокий приговор! Но я должен им удовольствоваться, — заметил он и грустно поник головою.

Мирьям продолжала:

— Нет, Гур, ты имеешь полное право узнать о причине моего отказа, а так как я питаю к тебе искреннее уважение, то и расскажу всю правду. Другой человек из нашего народа овладел моим сердцем. Мы встретились с ним в первый раз, когда я еще была ребенком. Подобно твоему сыну и внуку, он состоит на службе у египтян; его призвал Господь Бог к своему народу, а отец его велел ему также присоединиться к нам. И он повиновался ему и, как только вернется сюда, я сделаюсь его женой, если это будет угодно Богу, которому я служу и от которого видела столько милостей. О тебе же я всегда буду вспоминать с благодарностью.

В это время глаза пророчицы блестели от внутреннего волнения, а голос ее дрожал.

Гур постоял несколько времени молча и затем спросил:

— А если человек, которого ты ждешь, — я не спрашиваю его имени — останется глух к посланному ему извещению, если он не откликнется на призыв отца следовать за народом и делить его судьбу, полную всяких случайностей?

— Этого никогда не случится! — воскликнула Мирьям, а между тем она вся содрогнулась при одном предположении об этом.

Гур между тем воскликнул:

— На свете нет ничего невозможного. А если все случится не так, как ты ожидаешь, и Господь Бог не допустит, чтобы исполнилось твое желание, начавшее с детства волновать твое сердце?

— Тогда Тот, Который вел меня до сих пор по жизненному пути, укажет мне, как действовать.

— Хорошо, — сказал Гур, — если человек, которого избрало твое сердце, достоин тебя и Господь благословит ваш союз, то я без всякой зависти порадуюсь твоему счастью. А если дела примут другой оборот и тебе случится надобность в защите, то я всегда буду готов помочь тебе. Палатка и сердце Гура постоянно останутся для тебя открытыми.

С этими словами он поклонился ей и ушел, а Мирьям еще долго смотрела вслед удалявшемуся от нее Гуру.

Тихо и задумчиво пошла затем Мирьям к дому своих друзей, но у дороги, ведшей в Танис, она остановилась и долго смотрела на север. Пыль улеглась, и дорога виднелась на далеком расстоянии, но тот, кто должен был вернуться к своему народу и к ней, не показывался вдали. Девушка тяжело вздохнула и с поникшею головою пошла дальше, но вот у сикоморы она услышала звавший ее голос Моисея.