В землю Ханаанскую

III

Начальник стрелков, Горнехт, находился также в числе спутников пророка. Он был в хороших отношениях с Баем и стоял во главе знатных вельмож, желавших низвержения фараона.

Когда они приблизились к разрушенному дому Нуна, пророк указал начальнику стрелков на развалины и сказал:

— Если бы он остался здесь, то это был бы единственный еврей, заслуживающий пощады. Он был хороший человек, а его сын Осия…

— Осия прекрасный человек, — прервал его Горнехт, — в войске фараона мало найдется таких людей, как он, и — прибавил тихо, понижая голос до шепота, — я рассчитываю на него, когда настанет день окончательного решения.

— Я обязан ему спасением жизни, — сказал пророк. Во время ливийской войны я попал в руки врагов и Осия со своим небольшим отрядом освободил меня. — Затем он понизил голос и продолжал поучительным тоном, как бы в оправдание всего случившегося: — Так всегда бывает! Если какой-нибудь народ заслуживает наказания, то вместе с ним страдают и невиновные. В подобных случаях сами боги не отделяют их от большинства и даже над невинными животными разражаются бедствия. Посмотри на стаи голубей над развалинами: они напрасно ищут пищи. Ах, а там еще кошка с котятами! Поди, Беки, и принеси их сюда! Это наша обязанность предохранять священных животных от голодной смерти.

Эту нежную заботливость о бессмысленных тварях так горячо принял к сердцу человек, помышлявший с дикою радостью о гибели множества людей, посылая своих слуг ловить кошек. Но, однако, это удалось не так скоро, как он ожидал: животные убежали в люк погреба, имевший настолько узкий проход, что слуги не могли продолжать преследования. Самый младший из них, стройный Нубир решился проникнуть и в люк, но заглянув в отверстие, отскочил назад и закричал своему господину:

— Там лежит человек, и он, кажется, еще жив! Да, теперь он поднимает руку… Это или мальчик, или юноша, но только это не раб: у него волосы на голове завиты. В погреб проник солнечный луч, на руке у него широкий золотой наручник.

— Быть может, это один из родственников Нуна, которого он забыл взять с собою, — сказал воин.

А пророк прибавил:

— Это перст богов! Их священные животные указывают мне тут, каким образом я могу сделать услугу человеку, которому я так много обязан. Постарайся спуститься вниз, Беки, и приведи мне сюда отрока.

Между тем Нубиру удалось отвалить камень, падением которого был загроможден проход в люк; он спустился туда и затем передал одному из своих товарищей молодое безжизненное тело, которое тот вынес к колодцу и привел его в чувство, освежив холодною водою.

Очнувшийся от обморока протер глаза и, казалось, никак не мог сообразить, где он находится; он осматривался вокруг и затем, точно от тоски или страха, поник головою, а его локоны слепились вместе от текшей из головы кровью.

Пророк позаботился, чтобы промыли рану, полученную мальчиком при падении камня и, когда она была перевязана, позвал его к своим носилкам.

Еще до восхождения солнца молодой еврей, после долгого странствования ночью из Пноома, который евреи называют Сункот, пришел в дом своего деда Нуна для исполнения данного ему поручения, но нашел все уже опустевшим; тогда он прилег в покинутом доме, желая немного отдохнуть; но крики разъяренной толпы разбудили его; когда же юноша услышал проклятия своему народу, то спустился в погреб. Камень, причинивший ему рану, спас его, так как загородил дорогу, а облака пыли, поднявшиеся от разрушения дома, совершенно скрыли юношу от глаз грабителей.

Пророк внимательно всматривался в спасенного и, хотя одежда его была запачкана, и он стоял у носилок бледный, с повязкою на голове, но все же Бай видел, что это красивый, стройный мальчик, приближающийся к юношескому возрасту.

Исполненный самого живого участия, пророк смягчил строгое выражение своего взгляда и ласково спросил, откуда он и что привело его в Танис, так как по лицу спасенного тотчас было видно, к какому народу он принадлежал. Конечно, он мог безнаказанно выдать себя за египтянина; но юноша откровенно сказал, что он внук Нуна и ему недавно пошел восемнадцатый год; зовут его Ефремом, как и его родоначальника, сына Иосифа, и он пришел повидаться с дедом.

В его словах звучало чувство собственного достоинства и благородная гордость: он вполне сознавал, что принадлежит к знатному роду.

На вопрос, не было ли дано ему какого поручения, юноша не ответил сразу, но затем смело посмотрел пророку в глаза и отвечал:

— Кто бы ты ни был, но скажу тебе откровенно, что меня учили говорить правду и так знай же: у меня в Танисе есть еще родственник, сын Нуна, который служит военачальником, ему-то мне и нужно кое-что сообщить.

— Так знай же также и ты, — возразил пророк, — что я из расположения к Осии велел вытащить тебя из-под разрушенного дома. Я ему обязан спасением жизни и вот, ради него, ты будешь цел и невредим.

Тогда мальчик гордо взглянул на пророка, но прежде чем он успел заговорить, тот сам продолжал с ободряющим дружелюбием:

— По твоим глазам, мой мальчик, я вижу, что ты пришел просить твоего дядю Осию принять тебя в войско фараона. Судя по твоей фигуре, ты должен быть способен к ратному делу.

Улыбка польщенного самолюбия скользнула по губам юноши, и он, вероятно, с намерением вертя свой широкий золотой наручник, возразил:

— Что я храбр, то это я доказывал несколько раз на охоте; но у меня дома есть стада, составляющие теперь мою собственность, и я считаю более удобным быть совершенно свободным и надзирать за пастухами, чем делать то, что мне приказывают.

— Так, так, — сказал жрец, — Осия, вероятно, научит тебя чему-нибудь более лучшему. Конечно, иметь право повелевать — это заманчивая цель для юношества. Жаль только, что мы, достигшие власти, становимся тем сильнее обремененными слугами, чем более расширяется подвластный нам круг. Ты понимаешь меня, Горнехт, а ты, юноша, узнаешь это после, когда сделаешься пальмовым деревом, к которому так хорошо умеют приростам дикие растения. Однако время нас не ждет. Кто послал тебя к Осии?

Юноша нерешительно опустил глаза вниз, но пророк прервал молчание новым вопросом, сказанным решительным и серьезным тоном.

— Так вот та справедливость, которой тебя учили?

— Из угождения женщине, которой вы не знаете, совершил я это путешествие.

— Женщина? — повторил пророк вопрос, посмотрев на начальника стрелков. — Когда дело касается храброго воина и красивой женщины, то тут уж, конечно, вмешиваются Габоры и пускают в ход свои веревки[4]; но так как служителю богов не следует касаться подобных дел, то я и не стану расспрашивать тебя далее. Вот начальник стрелков поможет тебе добраться до Осии, только не знаю, вернулся ли он?

— Нет еще, — возразил Горнехт.

— Конечно, Габоры, которые были так благосклонны к послу любви, вероятно, помогут и Осии скоро вернуться, — сказал пророк юноше.

Ефрем же прервал его:

— Мне вовсе не поручено говорить о любви.

Пророк же, восхищенный этим смелым ответом, заметил:

— Я совершенно забыл, что говорю с молодым владельцем стад. — Затем, помолчав немного, он сказал более серьезным тоном: — Когда ты увидишь Осию, то передай ему от меня приветствие и скажи, что Бай, второй пророк бога Амона, тот самый которого он, Осия, освободил из рук ливийцев, думает, что отплатил часть своего долга, так как ему удалось спасти тебя, его племянника, от угрожавшей опасности. Быть может, ты еще и не знаешь, отважный юноша, что избег двойной опасности: разъяренный народ не пощадил бы твоей жизни и ты уже каким-то чудом не был раздавлен обрушившимся домом. Теперь слушай дальше и запомни хорошенько, что я тебе буду говорить. Скажи от меня Осии, что я вполне уверен, что как только он узнает, какое бедствие обрушилось не только на народ, но и на дом фараона, которому он, Осия, клялся в верности и что это случилось посредством волшебства одного из его единоплеменников, то он от них откажется. Эти трусы убежали после того, как они так много наделали зла тем, под защитою которых жили, чей хлеб ели и от кого получали работу. Сегодня утром — Осия узнает это и от других — они ушли, увлеченные этим волшебником Мезу, и оскорбили нашего великого Амона и священное число девять. Если Осия откажется от своих, то мы с ним рука об руку взойдем высоко, в чем он может быть уверен, потому что вполне этого достоин. Так как я еще не расплатился с ним окончательно за мое освобождение из рук врагов, то я постараюсь это сделать другим путем, о котором пока еще умолчу. Кроме того, ты должен уверить своего дядю, что я всегда сумею защитить его отца, Нуна, когда наказание богов и царя постигнет ваш народ. Скажи ему, что меч уже наточен и готовится суд без всякой пощады. Спроси у него, что могут сделать беглые пастухи против сильного войска, в котором он сам принадлежит к храбрейшим военачальникам. Твой отец еще жив?

— Нет, он уже давно умер, — отвечал Ефрем дрожащим голосом.

Но что сталось с юношею? Или он стыдился принадлежать к такому народу, который наделал столько позорных дел? Или же он стоял за своих и ему было обидно и прискорбно слушать, что говорили про евреев? Его щеки то вспыхивали, как зарево, то бледнели, как полотно и он пришел в такое волнение, что не в состоянии был говорить. Пророк же, не обратил, казалось, внимания на волнение Ефрема, а подозвав к себе начальника стрелков, удалился с ним под тень сикоморы и стал говорить:

— Ты знаешь, что моя жена привлекла тебя и других на мою сторону. Она служит нам лучше и усерднее, чем другой мужчина и также восхищается, как и я, красотою твоей дочери, которая так пленяет все сердца своею невинной прелестью.

— Разве Казана должна принять участие в заговоре? — невольно воскликнул Горнехт.

— Да, но не в качестве деятельной помощницы, как моя жена.

— Она вовсе и не годится для этого, потому что еще совершенное дитя, — возразил начальник стрелков.

— Но все же через ее посредство мы могли бы привлечь на свою сторону человека, участие которого в нашем деле я считаю неоцененным.

— Ты говоришь об Осии? — И лицо Горнехта омрачилось при этих словах.

Пророк, однако, продолжал:

— А если бы и так? Разве это настоящий еврей? Разве ты можешь считать дурным отдать руку твоей дочери воину, которого мы, если удастся наше предприятие, поставим во главе всего войска?

— Нет! — воскликнул воин, — знаешь ли ты, что одна из причин, принудившая меня идти против фараона и присоединиться к приверженцам Синтаха есть та, что мать первого была чужестранка, а в жилах второго течет наша кровь? По происхождению матери определяется и происхождение мужчины, а мать Осии была еврейка. Я называю его своим другом, ценю его достоинства… Казана расположена к нему…

— И все же ты желаешь иметь более знатного зятя? — прервал его пророк. — Как может посчастливиться нашему трудному предприятию, если ты отказываешь в первой жертве, которую от тебя требуют! Ты говоришь, что твоя дочь расположена к Осии?

— Да, она была расположена к нему, — ответил воин, — но я сумел принудить ее к послушанию, но вот теперь, когда она овдовела, я должен отдать ее тому, от которого принудил ее отказаться! Разве что-либо подобное было когда в Египте?

— С тех пор, как люди поселились на Ниле, — возразил жрец, — не раз приходилось им, ради приведения в исполнение великих подвигов, подчиняться всевозможным требованиям, хотя и противоречащим их желаниям. Поразмысли обо всем этом и припомни еще и то, что родоначальница Осии — он сам хвалился несколько раз этим — была египтянка, дочь жреца, такого же, как и я.

— Но после того сколько поколений легло в могилу!

— Все равно. Это приближает его к нам, и мы должны быть довольны. Пока до свидания! Вероятно, племянника Осии ты пригласишь к себе и твоя дочь позаботится, чтобы он пользовался полным покоем, который ему теперь крайне нужен.