Валентина

ГЛАВА 27

Паксон расхаживал возле шатра, пиная песок и устремляя взгляд вдаль. Он упрекал себя за то, что не смог убедить погонщиков каравана свернуть в пустыню. Дозорным Ричарда не составило труда обнаружить растянувшийся на мили караван, и теперь у христиан в продовольствии не было недостатка.

Султан усмехнулся, испытав некоторое удовольствие при мысли, что зато теперь Ричарду окажется не просто найти воду, но снова пнул песок, вспомнив о позоре поражения. И Саладин, и Аль-Адил… все, конечно, станут держать свое мнение при себе, но он-то знал, что будут про себя думать!

Паксон и сам понимал, что обязан был принудить караван повернуть в пустыню, обогнув колодцы. И взять с собой ему надо было не пятьдесят человек, а больше! Почему же он так спешил покинуть лагерь в окрестностях Напура?

После нападения Ричарда на караван у него осталось одиннадцать человек. Как могли пятьдесят воинов защитить караван? Саладин так и скажет на военном совете – предводитель всегда скорбел о потере даже одной человеческой жизни.

Войдя в шатер, Паксон бросился на тощий тюфяк, служивший ему постелью. Он тоже сожалел о напрасно загубленных жизнях – напрасно, потому что Ричард захватил караван! Как же могло случиться с султаном Джакарда такое бесчестье? Всю жизнь он знал, что достоин доверия Саладина и всяческого уважения соратников, а сейчас оказался в пустыне с одиннадцатью воинами, мучимый горькими сожалениями: почему только он не был достаточно настойчив, беседуя с хозяином каравана? Можно сказать, султан Джакарда помог накормить голодающее войско христиан!

Образ Менгиса мелькнул перед мысленным взором Паксона. Его брат имел все, что только хотел! Благодаря обстоятельствам рождения, законный сын султана Джакарда принял на свои плечи тяжесть ответственности за владения отца и до сих пор честно служил интересам народов ислама, а незаконный сын, ребенок наложницы султана, наслаждается теперь тем, о чем его брат мечтал больше всего на свете – властью, безраздельной и безграничной! Менгис возглавляет сообщество федаинов, удалившись от мира на вершину горы в Гнездо Орла, в то время как он, Паксон, жарится под палящим солнцем пустыни! Брат стал известным повсюду шейхом аль-Джебалом, вселяющим ужас, но и глубоко почитаемым Старцем Гор! Менгис, Менгис, всегда и повсюду Менгис… В детстве больше других сыновей баловал его отец, и Валентина прониклась к нему любовью…

– Но скоро все изменится, брат! – угрожающе промолвил Паксон. – Если эта женщина не станет моей, то и никому другому принадлежать не будет!

За стеной шатра послышались возбужденные голоса – в лагерь въехали трое мужчин. Султан торопливо встал и вышел из шатра. Может, кто-либо из прибывших привез известие о Малике Рике?

Всадники открыли лица, замотанные от солнца и ветра концами головных платков, и Паксон увидел, что это те люди, кому приказал он следить за Валентиной.

– Что вы здесь делаете? Почему вы покинули Напур?

– Потому что Валентина исчезла из дворца, – поторопился объяснить один из мужчин.

– Когда? – проревел Паксон, нахмурившись.

– Понятия не имеем, но, скорее всего, случилось это несколько дней тому назад. Бежала она тайно.

– Глупцы, не уследили! Как вы обнаружили, что эта женщина покинула дворец?

– Несколько дней она нигде не появлялась, и тогда мы стали выяснять, в чем дело. Валентина… э… э… забрала из конюшни, как выяснилось, твоего вороного коня и скрылась. По пути к тебе мы заметили в холмах всадников, видимо, то были федаины, ведь ты утверждаешь, что они тоже приставлены следить за ней…

Паксон уже не слушал, мысли обгоняли одна другую. Валентина уехала из дворца несколько дней тому назад… федаины, вероятно, в поисках госпожи рыщут по холмам. Значит, она и от них ускользнула… Караван! Чутье подсказало Паксону, что не дозорные крестоносцев заметили караван, а Валентина. Она сообщила Ричарду о богатствах каравана!

– Отыщите в холмах эту женщину! – крикнул он. – Найдите беглянку, пока федаины не взяли ее под свое покровительство! Мне нужна Валентина!

Трое всадников ускакали, а один из одиннадцати воинов, оставшихся в живых после сражения, по приказу султана принялся седлать его коня. Паксон собирался и сам отправиться на розыски Валентины. В душе бушевала ярость: эта женщина – истинная причина несчастья, постигшего караван! Она повинна во многих бедах, но последний удар, нанесенный ею, показался султану особенно тяжелым.

Паксон вскочил в седло. Если он найдет ее – а он найдет непременно! – то убьет без жалости в сердце. Взяв в руки поводья, султан вдруг увидел все в новом свете. Истина, казалось, таилась в глубине его души: он убьет Валентину, потому что предпочтет увидеть ее мертвой, нежели принадлежащей Менгису, а каждым своим вдохом и каждой минутой своей жизни эта женщина до самой смерти будет принадлежать лишь его брату, теперь султану это представлялось очевидным.

Паксон прикрыл темные глаза тяжелыми веками, и окаменевшее лицо приобрело хищное выражение. Пришпорив коня, помчался он разыскивать Валентину – дикий зверь пустился на поиск своей жертвы.

Луна стояла высоко в небе, когда Валентина остановила жеребца для краткого отдыха. Пески серебрились в тусклом потоке лучей ночного светила. Девушка стала бездумно выводить узоры на песчаной глади пустыни. Она чувствовала себя одинокой – отчаянно одинокой.

Сейчас Валентина упрекала себя за то, что не попросила у Ричарда дать ей сопровождающих. Может, вернуться и попросить? Вдруг она услышала знакомый голос:

– Очень рад, что ты решила вернуть мне коня, – холодно произнес Паксон.

Валентина разозлилась: как только позволила она ему приблизиться незаметно!

– Забирай коня и оставь меня в покое! – резко ответила Валентина.

– Ты хочешь остаться одна в пустыне? А что же тогда с тобой будет? И что подумает твой король, обнаружив труп придворной дамы в песках? – насмехался Паксон. – А Менгис? Что подумает Менгис?

– Мне все равно, кто и что подумает, но меньше всего меня интересует, что думаешь по этому поводу ты! – на лице Валентины отразились все ее горькие размышления. – Уйди из моей жизни, оставь меня в покое!

– Ты хочешь освободиться от меня? – с затаенной злобой произнес султан. – Ты никогда от меня не освободишься, Валентина! Никогда! – его голос звучал гневно, с нескрываемой угрозой. – Я мог бы, конечно, оставить тебя умирать в пустыне, но то была бы слишком легкая смерть! Я придумал кое-что получше! Садись на коня. Я хочу показать тебе, что вы наделали вместе с твоим миротворцем.

– Менгис тут ни при чем. Он не имеет никакого отношения к нападению Ричарда на караван.

Это я! Я сказала английскому королю, что караван остановился у колодцев Эль Хувиельфы!

– Так я и думал! Но в любом случае приятно услышать признание из твоих собственных уст, – лицо Паксона почернело от ярости. – Как только можешь, ты несешь смерть моему народу! Садись на коня!

– А если я откажусь?

– Я заставлю тебя! Ну же! – приказал он. Валентина посмотрела на сарацина долгим взглядом, прежде чем сказать:

– Кажется, я начинаю догадываться… раньше я лишь подозревала, но теперь не сомневаюсь: ты пугаешь меня смертью и хочешь заставить поверить, что все это из-за моей помощи христианам, но на самом деле ты желаешь увидеть меня мертвой, потому что я никогда не буду твоей! Ты не можешь простить мне, что люблю я не тебя, а Менгиса!

Огонь гнева, вспыхнувшего в глазах Паксона, подсказал Валентине, что стрела, посланная ею, попала в цель.

– Садись на коня! – прорычал он.

– Не кричи так громко, нет в том смысла, я и так услышу! И даже, пожалуй, я могла бы простить тебя, если б все твои дурные поступки были продиктованы любовью или хотя бы чувством, похожим на любовь, но ты меня не любишь! Ты никого не любишь. Тебе хотелось бы, чтоб я ползала перед тобой на коленях, уверяя в своей любви, а ты бы, выслушивая мои мольбы, считал себя победителем, и твое раненое самолюбие тогда утешилось бы! Но в тот же самый миг, как только ты насладился б победой, ты отбросил бы меня в сторону, обрадовавшись выигранному сражению, и незамедлительно отправился бы на новые завоевания.

– Это не так! Садись же на коня! – Паксон не позволил чувству, всколыхнувшему душу, проявиться в голосе.

– Может, я ошибаюсь? Может, все из-за Менгиса? Кажется, с детства ты завидовал ему и завидуешь сейчас.

– Садись на коня! – разъярился Паксон, он схватил девушку за руку и заставил подняться в седло.

У Валентины не было выбора, и она последовала за сарацином. Ехали они молча. Спутница султана поглядывала ему в спину. Девушка поняла: ее догадки верны, он желал ее, потому что она принадлежала его брату, но признаваться в том не хотел даже самому себе.

Паксон натянул поводья, спешился и приказал своей пленнице сделать то же самое.

– Хочешь пить? – спросил он. Валентина благодарно кивнула, и тогда султан взял в руки хлыст, прикрепленный к луке седла, и подтолкнул пленницу к тонкому ручейку, пробивавшемуся между камней. Родник, питавший ручей, был завален камнями и присыпан песком.

– Кажется, во рту у тебя пересохло, – довольно сказал Паксон. – Засыпь-ка получше ручей и не прекращай работы, пока не исчезнет вода окончательно, – хлыст со свистом рассек воздух.

– Но мне послышалось, ты спросил, не хочу ли я пить!

– И ты ответила, что хочешь, порадовав меня искренностью своего ответа. Как и твои единоверцы, ты в конце концов станешь умолять о глотке воды, но воды не будет – ни для тебя, ни для них! Войско Ричарда никогда не дойдет до Иерусалима, все воины Малика Рика умрут от жажды! А теперь принимайся за работу! И если хоть капля воды коснется твоих губ, то хлыст немедленно опустится тебе на спину. Ведь ты помнишь, как больно жалит плеть, не правда ли, Валентина – королевская сводня?

Не обратив внимания на оскорбления, девушка возразила:

– Я не имею понятия, как зарывать источники, и потребуется время…

– Да, ты права, потребуется время, – подтвердил Паксон, делая глоток из кожаной фляжки, висевшей у него на поясе. – Что же касается умения зарывать источники, то мне безразлично, как ты это сделаешь. Дело твое, я всего лишь могу тебе подать совет начать с того места, откуда бьет родник. Если ты просто изменишь направление течения, то вода уйдет в песок, а любой человек в пустыне знает, как найти воду, а потому начинай с родника, и учти, по пути к Иерусалиму нам встретится еще много источников!

Упав на колени, Валентина принялась за работу. Нет, молить о пощаде она не станет! Никогда! Даже когда язык распухнет и станет вываливаться изо рта, все равно не будет умолять о пощаде! Лучше уж умереть!

Стиснув зубы, Валентина прилежно трудилась около двух часов.

– Садись на коня! Ты успеешь закопать еще много источников, прежде чем мы сделаем привал!

Во рту у Валентины было так сухо, что она не смогла ответить. Девушка послушно села на коня и последовала за Паксоном.

Солнце уже стояло высоко в небе и немилосердно жгло спину. Сколько еще времени она сможет продержаться в седле, прежде чем упадет с коня?

Прошел еще час, и еще один, и другой, и лишь тогда Паксон вновь остановился – перед очередным источником.

– За работу!

Валентина соскользнула с седла, ухватилась за росшее у источника дерево и прислонилась к стволу. Позволит ли мучитель ей напиться? Никогда в жизни не испытывала она более жгучего желания, чем сейчас… опустить лицо в холодную воду и пить… пить… пить до бесконечности…

– Мне толку от тебя не будет, если загнешься раньше времени, – с жестокостью в глазах произнес Паксон. – Смочи губы, но ни в коем случае не пей! – позволил он.

Не обратив внимания на предупреждение, Валентина окунула голову в прохладную воду и принялась пить и пила жадно, но никак не могла напиться. Паксон стоял рядом и посмеивался, наблюдая за ней.

Подняв голову и с усилием оторвавшись от воды, Валентина вытерла рот ладонью, как вдруг… глаза ее чуть не вылезли из орбит, она наклонилась, тело ее сотряс приступ рвоты. Спазм следовал за спазмом, пока, наконец, измученная девушка не упала обессиленно на землю.

– Я же говорил тебе, чтобы не смела пить воду! Но ты упряма, как ослица, и потому получаешь, что заслуживаешь! – насмешливо заметил султан. – Не хочешь ли еще глоточек?

– Ты бесчеловечен! – воскликнула Валентина, держась за живот.

– Ты мне скажешь, кто бесчеловечен, после того, как я покажу тебе, что осталось от каравана. Держи! – он протянул ей спелую фигу.

Валентина печально посмотрела на плод, лежавший у него на ладони, затем на самого султана. Последним усилием воли она сумела, ударив по ладони, отшвырнуть фигу.

– Мне от тебя ничего не надо, – с горечью сказала девушка. – Оставь меня в покое! Почему ты так хочешь показать мне, что осталось от каравана?

– Я хочу, чтобы ты воочию убедилась, чего стоит моему народу твое великодушие по отношению к соотечественникам!

Валентина закрыла глаза, и Паксон с хрипотцой в голосе продолжил:

– Я мог бы еще простить тебе повозки с провизией, отправленные крестоносцам, но то, что ты рассказала Малику Рику о караване из Каира, переполнило чашу моего терпения.

– Я только старалась спасти воинов Ричарда, и если мне удалось уберечь от смерти хоть одного человека, значит, мои труды были не напрасны, и я бы все сделала точно так же, повторись все снова. Знать, что люди вернулись к своим семьям и дети увидели своих отцов, а матери сыновей – вот к чему я стремилась. Но ты зря притворяешься, что ненавидишь меня из-за моего содействия христианам. Ханжа! С себя самого ты всегда снимешь вину, придумав какое-нибудь оправдание! Я знаю, чего ты на самом деле хочешь от меня, Паксон, но мое сердце, душа, любовь и самозабвение в ласках принадлежат Менгису.

– Затейливые сказки ты рассказываешь, – грубо оборвал ее султан. – Но скажи, когда я повешу тебя на кресте в Иерусалиме, спустится ли Менгис с той высокой горы, чтобы спасти женщину, великодушно отдавшую ему сердце, душу, любовь и… еще там что-то, не припомню?

– Тебе придется долго ждать, – тихо проговорила Валентина, – потому что никто не придет мне на помощь. Я буду висеть на твоем кресте, пока стервятники не сожрут мясо с моих костей и не выклюют глаза, но и тогда все равно никто не придет. А когда я предстану перед Господом на небесах, то помолюсь за твою душу и за душу каждого мусульманина в твоем войске, но только после того, – предупредила она, – как помолюсь за Менгиса.

– Избавь меня от твоих молитв, – холодно ответил ей Паксон. – Сейчас единственный, кто может спасти тебя от смерти – это я.

– Если мне суждено заплатить за содеянное, – спокойно произнесла Валентина, – то так тому и быть. Если ты полагаешь, что я стану умолять о пощаде, то глубоко заблуждаешься. Умолять я никого не стану.

– Значит, ты и дальше будешь зарывать источники и тем самым сведешь на нет все свои прежние усилия! – Паксон вдруг рассмеялся. – Какой толк от зерна, если нет воды, чтобы сделать из него хлеб? Христиане станут смотреть на захваченное добро, пока не иссохнут их глаза, а потом они умрут! И что же скажут все эти святые, которым ты молишься, когда очутишься на небесах? Простят ли они, что одной рукой ты отбирала даваемое другой? Тебе ведь понравилось зарывать источники, правда? – насмехался ее мучитель. – Сдается мне, что в небесных чертогах королевской сводне за многое придется держать ответ. Садись на коня! Поехали!

Когда луна вышла из-за облаков, Паксон попридержал жеребца и заговорил ровным голосом:

– Вот что сделали твои единоверцы! Посмотри на эти порубленные, искромсанные тела! Посмотри на этих маленьких детей, убитых на глазах матерей! Посмотри на стариков, у которых, чтобы добыть пропитание для своего немощного тела, оставалась одна надежда: довезти товары до моря. Даже в лунном свете виден песок, пропитанный кровью! Тысячи мертвых тел лежат здесь, и никто их не похоронит. Стервятники многие недели будут пировать, пожирая гниющее мясо. И эта бессмысленная бойня случилась благодаря тебе. Вот что ты наделала! – султан стянул всадницу с коня и грозно потребовал: – Иди же! Иди к мертвым и моли своего бога простить тебя! Посмотри на лица убитых – убитых тобою! – и пусть они никогда не сотрутся из твоей памяти!

Валентина не могла шелохнуться, оцепенев от ужаса. «Боже милостивый, неужели этот человек прав, и лица мертвых врежутся в мою память до конца дней? Господи, прости мне невольный грех!» – молча молилась девушка, глядя то на одно, то на другое застывшее в смертной муке лицо.

С сухими глазами повернулась она к Паксону, плотно сжав губы.

– Я сделала лишь то, что должна была сделать. Иначе я поступить не могла. И не тебе, и не Саладину, и не мусульманскому воинству, а мне, и только мне нести через жизнь это чувство вины. Ты прав, до самой могилы не забыть мне увиденного. А теперь скажи, далеко ли следующий источник? – спокойно спросила Валентина.

Паксон внимательно посмотрел на нее сощуренными глазами. Невероятно! Эта женщина снова обрела силы! Суровая решимость светилась в ее взгляде.

Весь следующий день Валентина выполняла приказания Паксона, и у каждого источника, зарытого ею, умирала какая-то часть ее души: она отнимала у крестоносцев надежду выжить и сама падала от непосильного труда.

На протяжении всех долгих часов тягостной работы девушки Паксон не сводил с нее глаз, надеясь, что в конце концов она взмолится и попросит о пощаде. Попросит!.. Но она не просила.

«Когда мучения станут совершенно невыносимыми, – решила Валентина, – я просто лягу на горячий песок и умру». Ничто больше не имело для нее значения, но из каких-то неведомых глубин черпала она силы.

Наконец Паксону надоело это занятие, и он велел своей жертве садиться на коня. Они продолжили путь на север. Валентина вопросительно глянула на султана, и он поймал ее взгляд.

– Да, – сказал Паксон, – через несколько часов мы доберемся до Иерусалима, и тогда тебе придется сделать выбор: либо ты покоришься мне, либо умрешь.

Валентина устремила взгляд к горизонту – в Иерусалиме ее ожидала смерть.

Спустя три часа они въехали в хорошо укрепленную крепость. Паксон почувствовал волнение пленницы, когда вел девушку в темницу с зарешеченным окном и толстыми казенными стенами. Дерзкое и в то же время задумчивое выражение лица сарацина производило на нее пугающее впечатление, и Валентина пыталась угадать, какие еще муки предстоят ей.

Она знала, что выглядит ужасно: темные волосы грязными прядями висели вдоль спины, рваная одежда была испачкана, кожа стала сухой и шершавой от многих часов, проведенных за изнурительной работой под опаляющим солнцем. Но сама мысль о купании в теплой воде и чистой одежде показалась ей роскошью. Конечно, мучитель откажет ей, вздумай она о том попросить, и лучше умереть, чем попросить. Единственное, о чем она только может взмолиться – о скорой смерти.

– Гадаешь, что я с тобой буду делать дальше? – холодно произнес Паксон.

Он неторопливо обкрутил тяжелой цепью ее шею и щелкнул замком. Его медлительные движения показались Валентине мучительными. Сарацин не спеша закрепил другой конец цепи на одном из железных прутьев решетки высокого квадратного окна.

– Будешь пытаться высвободиться, задохнешься, – предупредил он. – Но не волнуйся, скоро уж решится твоя судьба, – насмешливо напомнил негодяй, глядя на пленницу жгучими глазами.

Валентина попыталась выдавить улыбку, но не смогла. Ее глаза гневно сверкнули.

– Язык твой говорит одно, а глаза совсем другое, – она гортанно рассмеялась, не сводя с Паксона глаз. – Даже сейчас ты хочешь меня, признайся! Ты ожидал, что я стану хныкать и плакать, умоляя освободить меня, и попытаюсь купить свободу, предложив тебе свое тело? Ты, видимо, не можешь понять, почему я не сломлена и почему до сих пор жива. Мы ведь оба знаем: кого угодно сломило бы то, что ты заставил меня проделать, – Валентина сделала шаг вперед, и тяжелая цепь сразу же натянулась, но девушка осталась стоять, гордо вскинув голову. – Я придумаю, как мне вырваться на свободу, и тогда…

– Ты мне угрожаешь? – Паксон сузил глаза. – Но ты не в таком положении, чтобы угрожать! Тебе не высвободиться! И никто тебе не поможет. Нога английского короля никогда не ступит на землю Иерусалима, и я постараюсь, чтобы, прежде чем самой умереть, ты увидела бы, как умрет Ричард Львиное Сердце.

– Я вырвусь на свободу! Думаешь, эта проклятая цепь меня удержит? Ты забыл, что мне оказывают покровительство федаины? Грозный султан посадил свою пленницу в темницу с толстыми стенами! Это же… ерунда! – девушка рассмеялась. – Какая ерунда!

Валентина хорошо понимала, что за ее угрозами ничего не стоит. Она ускользнула из Напура, обманув и соглядатаев Паксона, и федаинов Менгиса. Ее положение безнадежно.

Пристально глядя на пленницу, султан смеялся:

– Ерунда? Может быть, ерундой тебе кажется смерть? Знай, я не боюсь федаинов. Они такие же люди из плоти и крови, как и я. Их можно убить, как и меня. Помни: если попробуешь высвободиться, окажешься задушенной цепью. Но долго простоять на ногах ты тоже вряд ли сможешь, хотя я прикажу дать тебе немного воды. Так что в любом случае умрешь от удушья!

– Благодарю за повышенное внимание к себе, – насмешливо отозвалась Валентина. – Если бы я могла поклониться, то непременно это сделала бы. Когда в следующий раз могущественный султан обратит на пленницу свой благосклонный взор, то увидит ее стоящей на ногах, а не болтающейся мертвой на цепи. И знай, Паксон, пока я жива, есть человек на свете, замышляющий тебя убить. А если все же случится мне умереть, то душа моя вернется на землю и станет преследовать тебя до конца твоих дней!

От низкого гортанного смеха Валентины холодок пробежал по спине ее мучителя. Что за женщина! Прикованная цепью к тюремной решетке, она смотрит на него с вызовом, и зеленые глаза сверкают гневом! «Ну ничего, – решил Паксон, – несколько часов вынужденного пребывания на ногах с тяжелой цепью на шее заставят ее заговорить по-другому!»

Услышав звук закрывшейся двери, Валентина пала духом. Девушка оглядела темницу и впервые осознала, что ей на самом деле грозит смерть. Оставаться все время на ногах она не сможет! А если постараться заснуть стоя? Нет, колени подогнутся, она упадет и задохнется! Голова кружилась, глаза закатывались. Валентина почувствовала, что падает.

Очнулась она от неясных шорохов. Словно сквозь пелену тумана увидела Валентина двоих мужчин. Кто-то из них поднял ее, и она оказалась в чьих-то сильных руках. В ладони ей вложили кусок мяса и какой-то сочный плод. Слезы слепили девушке глаза, когда она с жадностью поедала сочное мясо и сладкий плод. Затем ей сказали только одно слово «спать», прозвучавшее мягким приказанием, и повторять дважды не потребовалось. Опушенные длинными ресницами глаза закрылись, и Валентина крепко уснула на руках федаинов. Время от времени ей казалось, что ее передают из рук в руки, и во сне Менгис утешал любимую ласковым шепотом.

Вдруг пленница султана почувствовала, как ее резко встряхнули и осторожно поставили на ноги. В полутьме Валентина скорее почувствовала, нежели заметила что мужчины ушли. Что это, обман зрения, или они, действительно, прошли через толстую каменную стену? А, это хитроумно сокрытая в стене дверь!..

Заставив себя широко открыть глаза, девушка стояла, выпрямившись и гордо вскинув голову, когда Паксон вошел в темницу. Но даже если он и удивился, что она до сих пор на ногах, то не подал виду, тем более что в полутьме разглядеть выражение его лица было трудно.

– Добрый вечер, могущественный султан! Прости, что не кланяюсь, цепь не позволяет! Ты рассчитывал найти меня мертвой, не так ли? Я ведь сказала тебе, что останусь в живых, почему же ты не поверил? А, вижу по глазам: ты не совсем уверен, я ли это с тобой говорю или мой дух, тот, что в случае смерти непременно вернется на землю преследовать и мучить тебя!

От грудного заливистого смеха пленницы Паксон пришел в ярость, и жилы у него на шее напряглись.

– Не желаешь ли дотронуться до меня, чтобы убедиться, что я из плоти и крови? – снова засмеялась Валентина. – Надеюсь, прикосновение не опасно, потому как все желания обладать мною тебя покинули? Что?! Ты не можешь собраться с мыслями и принять решение? С чего бы это вдруг? Ах, да! Ты же вообразил, что я дух! Действительно, может, ты и прав, – продолжала дразнить своего мучителя Валентина, – наверное, и на самом деле я умерла и стала ангелом. Знаешь ли ты, султан, кто такие ангелы? Мы, небесные создания, расправляем крылья в ночной тиши и слетаем с небес на землю, а когда нам надоедает летать, выпускаем любовные стрелы в мусульман, и, сидя на облаках, смотрим, как крестоносцы захватывают мусульман, пораженных любовью!

Хрипловатый смех пленницы показался Паксону таким дерзким, что он содрогнулся. Звуки смеха эхом отражались от стен.

Лицо султана исказилось от страшного гнева. Ни секунды не раздумывая, он занес большую загорелую руку и нанес своей жертве тяжелый удар по лицу, оставив красный отпечаток на щеке.

Слезы заливали Валентине глаза, но все же она смеялась:

– У нас, ангелов, бесконечно долгая память. Ты проклянешь это мгновение, – спокойно пообещала она. – Однажды я застегну эту цепь на твоей шее и проведу тебя по Иерусалиму, как собаку на поводке. Запомни, что сейчас я сказала!

– Пожалуй, мне пора уже записывать все, что ты просишь запомнить. Список растет, и я боюсь запутаться.

– О, я удивлена, узнав, что ты умеешь писать, – продолжала издеваться Валентина.

Паксону же было не до шуток – голос звучал глухо от душившей его ярости.

– Не беспокойся, я достаточно грамотен, чтобы суметь подписать твой смертный приговор. Я принес тебе воды, но, пожалуй, раз ты выглядишь столь бодро и жизнерадостно, она тебе не понадобится. Ночь обещает быть холодной и долгой. Отдыхай!

– И ты спи спокойно этой ночью, султан Джакарда, ведь тебе не так уж много ночей осталось спать. Пусть приснится тебе наша прогулка по Иерусалиму, когда поведу я тебя по святому городу на поводке.

Паксон закрыл за собой тяжелую дверь и направился к двум дюжим стражникам, охранявшим вход в темницу. С выражением гнева на лице он яростно обрушился на них:

– Кто входил сюда? – спросил он.

– Никто, – ответил стражник. – Мы никого не впускали!

– Если пленница утром окажется стоящей на ногах, в полдень полетят ваши головы, – безрассудно прорычал султан.

В отвратительнейшем настроении Паксон мерил шагами свои покои, на лице застыло выражение жестокости. Не может же Валентина и в самом деле стать ангелом! Почему же так взбудоражил его разговор с нею? Это что-то сверхъестественное! Ни мужчина, ни, тем более, женщина не в состоянии так долго простоять в подобных оковах и остаться в живых! Тело должно ослабеть от нехватки воды и пищи. Кто же покровительствует ей, Господь… или федаины? Как удалось Валентине пройти испытание и еще посмеяться над ним?

Усталость взяла свое, и Паксон лег на кровать, но сон не шел. Он желал ту женщину, что держал в темнице как пленницу, глаза хотели видеть ее обнаженную плоть.

Султан резко поднялся и сел, свесив ноги, затем внезапно поднялся, но на полпути к двери остановился. Не этого ли и добивалась Валентина: посмотреть, как он придет к ней и сам снимет с нее цепь? А затем она станет безудержно смеяться, издеваясь над ним!

Темные глаза Паксона сузились, и он понял: неважно, сколько дней продержит он Валентину в темнице и как долго простоит она на ногах без хлеба и воды! Эта женщина все равно встретит его насмешками, когда бы он ни вошел в темницу. Она выживет, какие бы муки он ей ни придумывал и переживет все, кроме своей смерти!

Сердце сарацина гулко билось. Он метался по комнате, пытаясь унять терзавшие тело желания, грозившие поглотить его совершенно. В безумном порыве Паксон бросил на пол кувшин с водой и ударил огромным кулаком по каменной стене. Боль принесла облегчение и умерила душевные муки.

Наступил день, и солнце залило ярким светом стены святого города. Сияя высоко в небе, оно сверкало над рыночными площадями и освещало часовню Гроба Господня, оставляя в тени западную часть строения. Народ начинал толпиться на площадях уже за несколько часов до рассвета. Евреи с поразительной быстротой устанавливали прилавки и раскладывали товары. Была пятница, и они могли торговать лишь до заката, когда, согласно их обычаю, торговля должна прекращаться в честь празднования субботы.

Усталый после бессонной ночи, с воспаленными глазами, готовился Паксон встретить новый день. Он получил сообщение от Саладина: ему необходимо присутствовать на Совете, который состоится в шатре за воротами Магриба.

Султан Джакарда неохотно собирался на эту встречу: все узнают о его позоре и судьбе египетского каравана. По мере приближения назначенного часа настроение Паксона становилось все более мрачным, а мысли все чаще возвращались к Валентине. Небрежно совершил он свой утренний туалет, и времени не осталось, чтобы пойти взглянуть на пленницу. Султан надеялся, она умерла за ночь.

Натягивая сапоги, он радовался ее смерти, а застегивая пояс и прикрепляя к нему саблю, молился, чтобы Валентина осталась жива. Испытывая отвращение к себе, Паксон вышел из комнаты, полный мрачных дум и опасений.

Саладин созвал Совет, чтобы обсудить, как дальше вести войну. В большом шатре рассаживались мусульманские военачальники, обмениваясь приветствиями. Многих знакомых лиц не досчитались они в своем кругу. Аль-Адил, брат Саладина, был послан усмирять восстание, случившееся в краю, лежащем за Евфратом. Таки ад-Дин, правая рука предводителя мусульман, остался лежать в одинокой могиле, выкопанной у восточной границы мусульманских земель.

Когда Паксон вошел в шатер, все голоса стихли. Султан Джакарда почувствовал себя неловко, черты лица напряглись, на лбу выступили капельки пота. Но вместо того чтобы бросить слова упрека, Саладин поднялся со своего места и обнял молодого военачальника.

– Ты великий воин, и постигшая тебя неудача – удар для всех нас. Такого небольшого отряда, как был у тебя, недостаточно даже для усмирения одной деревни, полной сварливых женщин! Садись же, Паксон, и не беспокойся, ты не опорочил свое имя в этом неравном бою.

Султан почувствовал к Саладину бесконечную благодарность: предводитель указал ему на место возле себя, прежде чем дать знак Баха ад-Дину, ученому и летописцу:

– Поведай нам о своих записях.

Пока Баха ад-Дин говорил, Саладин погружался все глубже в свои невеселые думы. Настроения военачальников колебались от желания усердно служить интересам народов ислама до откровенного страха перед крестоносцами. Многие опасались, что осада Иерусалима станет второй Акрой, и высказывали желание вести военные действия на открытой местности.

Когда Баха ад-Дин закончил читать, Саладин обратился к своим соратникам с такой речью:

– У меня в руках послание от Абула Хейджа. Мамелюки и их предводители порицают нас за намерение запереться в Иерусалиме. Они опасаются, что этот город постигнет судьба Акры, и земли мусульман попадут в руки врагов. Мамелюки считают, настало время решающего сражения, только тогда, если будет на то воля Аллаха, мы станем хозяевами положения, а в случае поражения потеряем Иерусалим, но спасем от разгрома войска.

Саладин знал, послание мамелюков отражает мнение большинства собравшихся в шатре военачальников. Предводитель скорбел: сердцем был он глубоко привязан к Иерусалиму, городу, достойному любви.

– Хочу ознакомить вас и с присланным мне донесением: войска неприятеля находятся менее чем в двух днях пути от Иерусалима, но враги не могут прийти к единому мнению, одни хотят двинуться на святой город, другие же собираются вернуться на земли, завоеванные прежде. И пока христиане не пришли к согласию, что же им следует предпринять, мы должны оставить Иерусалим на милость Аллаха, отправиться маршем к Яффе и встретиться с неверными там.

Головы мудрецов согласно закивали. После целого года выжидательной тактики и оборонительных действий Саладин решил повести свои войска в Яффу для решительного сражения.

За час до захода солнца двое федаинов дали Валентине напиться.

– Вы вернетесь в Аламут? – тихо спросила она.

Не получив ответа, девушка тяжело вздохнула. Вскоре она осталась одна в тихой темнице, куда сквозь зарешеченное окно проникали последние лучи солнца. Пленница не сомневалась: вскоре появится Паксон и станет ясно, что ее ждет. Как на этот раз посмотрит он на то, что она жива? Что скажет? Что сделает? Ее судьба – в его руках.

Паксон рывком открыл дверь, заранее зная, что Валентина будет стоять в темнице, выпрямившись и гордо вскинув голову, с насмешкою во взгляде. И так оно и было. Побыстрее – пока не передумал – освободил он ее от цепи. Темные глаза заглянули в изумрудные. Султан взял свою пленницу за руку и вывел из темницы в сумерки города. Он подождал, когда она оседлает приведенного им коня.

Двое стражей скакали по бокам Валентины, Паксон – впереди. Пришпорив вороного скакуна, султан Джакарда поравнялся с Саладином. Предводитель усмехнулся, блеснули в темноте белые зубы.

– Я принял решение, – высокомерно заявил Паксон.

Время от времени он прикрывал ладонью глаза и всматривался в дали, открывавшиеся перед взором. Султан не сомневался: где-то их поджидали федаины, чтобы защищать Валентину до последней капли крови.

Валентина по обрывкам фраз поняла, что скачут они в Яффу. Но зачем? И что с нею будет?